— Мама… — тихо прорыдала Ирка, скривив личико. — Мама…
Она судорожно вздохнула и тихо заплакала. Кривясь горькой, слёзной гримасой, она протянула дрожащую руку к лицу женщины. Нежно коснулась её щеки. Со всей той лаской и искренней любовью, на которую был способен ребенок.
— Мамочка… — плача, горестно всхлипнула Ира.
Женщина в ответ крепко зажмурила глаза. По её щекам скатились две струйки слёз. Я ощутила, как увлажнились мои ресницы. Под веками стало тепло.
У меня задрожали губы и что-то слабо вздрогнуло в груди. Мать Иры смотрела на дочь, её плачущие глаза неожиданно сузились, как при грустной улыбке.
Ирка плакала у меня на руках, облизывала губы. Её мать посмотрела на меня. Она благодарила, благодарила взглядом. И затем кивнула: «Спасибо». Я коротко кивнула в ответ.
За моей спиной послышался странный перезвон. Я повернулась с Ирой на руках. Романтик освободил коридор от нитей и сейчас сыпал на пол битое стекло. Весь пол коридора переливался тусклыми бликами на заостренных осколках стекла. Романтик скомкал в руках мешок из-под цемента, отбросил в сторону.
— Снимайте обе свою обувь. — сказал он холодно и раздраженно. — И можете уходить.
Ира отвернулась, уткнулась личиком мне в шею. Я ощутила на своей коже её слёзы.
— Что это значит? — спросила я его. — Ты же сказал…
— Я помню, что я сказал, — перебил он меня жестко. — Снимай обувь, я сказал. Или… можешь не снимать. Но тогда уйдешь одна.
Его переполняло злоба. Он проиграл и был зол. Он не рассчитывал, что я пройду эти нити. Он не рассчитывал, что колокольчики не дрогнут. Он долго сохранял самообладание, пытался шутить, издеваться. Но он взбешен, это было заметно. Я не могла рисковать, дразня его.
Сжигая Романтика уничтожающим, ненавидящим взглядом, я опустила Ирку на пол. Девочка со страхом жалась ко мне. Я сняла кеды, затем разула Иру, отставила в сторону её миниатюрные тапочки с мышками. Посмотрела Ирке в глаза, провела тыльной стороной ладони по её нежной щеке. Она смотрела на меня. В её лучистых глазках подрагивали блики слёз.
— Не бойся, — прошептала я и изобразила ободряющую улыбку.
Я снова взяла Иру на руки, прижала к себе.
— Молодец, — с издёвкой похвалил Романтик и посторонился. — Иди… Вы свободны.
Он изобразил издевательский приглашающий жест. Я с девочкой на руках шагнула вперед и остановилась. Передо мной тянулся коридор. Коридор, который я с таким трудом пересекла, пробираясь через нити, боясь зацепить чертовы колокольчики. Теперь нитей не было, но пол коридора был сплошь устлан серебрящимися осколками стекла. Холодный пол жег мои голые ноги.
Я вздохнула, посмотрела на дверь в конце. Крепче прижала к себе Иру и со страхом ступила вперед. Стекло хрустнуло под моей ногой.
— Ай… — не удержалась я и скривилась от режущей, прокалывающей боли.
Боль вцепилась в мою ногу, впилась в мою плоть режущими осколками стекла.
Я закусила губу, заставила себя шагнуть дальше, медленно, боязливо опустила на стекла вторую ногу. Я зажмурилась, чувствуя, как стекло медленно разрезает, а потом вдавливается в подошву моей ступни.
Колени толчком пронзила предательская слабость. Ира жалась ко мне. Я чувствовала её сердцебиение. Я хотела идти на носках, чтобы не наступать на стекло всей поверхностью ног, но не могла. Я боялась упасть и уронить Ирку.
Я пыталась делать шаги пошире, попыталась сократить расстояние. Снова ступила на стекла.
Я яростно зашипела от пожирающей мою ступню дикой, режущей и жгучей боли. Мучительно жмурясь, хватая пересохшими, дрожащими губами воздух, я ступила дальше. По ступням и до колен то и дело взбиралась трепещущая дрожь. Она как будто бы хотела, чтобы я упала на колени. Упала и больше не поднималась.
Стекла при каждом робком шаге глухо звенели и шуршали под моими ступнями. Моё дыхание давно стало прерывистым, сбивчивым, затрудненным. Мне не хватало воздуха. Воздух отнимала боль.
Я, пересиливая себя, стараясь не думать о боли, сделала новый шаг. Морщась, снова плавно, медленно, пугливо опустила ногу на стекла.
— Господи… — выдохнула я тонким голосом и стиснула зубы. — А-ай…
Я не смогу, поняла я. Боль становилась невыносимой. Она подчиняла и порабощала меня. Мне нечего было ей противопоставить. Я не могу.
Боже, как больно… Р-р-р… Фак! Кур-рва… Я не знала, что так бывает… Господи… Я с усилием жмурила глаза. Я пыталась пережить, стерпеть разрывающую мои ступни бешеную боль. Вязко и глухо стучало сердце. Вместе с болью тело наполнял иссушающий жар. При каждом шаге с моих уст срывался дрожащий вздох. Мои ноги были в огне, в пламени бесконечной неистовой боли. Боль торжествовала в моей плоти, в моей крови, в моих ногах.
А до двери было ещё слишком далеко. Я не смогу… Господи. Я не могу!
Я всхлипнула, сжала губы. Закусив нижнюю губу зубами, я шагнула вперёд.
Резко возросшая боль выдавила из меня вдох. Я закричала, запрокинув голову.
Я чувствовала, что мои ступни увлажнились, промокли и стали липкими от крови. С трудом дыша, ощущая, как взбешенно галопирует пульс в венах, я сделала очередной шаг дрожащей ногой.
— А-а-ай! — кривясь, простонала я.
Горячие слёзы боли застилали взор. Я несколько раз поморгала глазами.
Осталось немного… Я смогу. Я смогу… Я смогу! Я шагнула вперёд. Я опустила израненную ногу на стекло. Осколки вошли на всю глубину, они были внутри моих ног. Они жгли, резали, разрывали мои ноги. Я тихо рыдала. Боль когтями взбиралась по ногам, глубже вгрызалась в плоть. Живот и грудь вздрагивали, когда я втягивала воздух. Я ступила дальше и глухо, стиснув зубы, зарычала, втянула воздух, задохнулась от накатывающего, пульсирующего мучительного ощущения в ногах. Мои ноги снова вздрогнули, колени подогнулись. Боль жгла и рвала мои ноги. Я не могла это терпеть, не могла. Не могу, я больше не могу.
Ощущая холодок на вспотевшей коже лба и морозную щекотку на вспотевшей шее, я, пересиливая себя, надрывая волю, сделала следующий шаг. Я вскрикнула. Не сжимаясь, не стараясь скрыть боль. Я закричала от проникающей, глубоко прожигающей, бесконечной и сумасшедшей боли.
Боль лишала меня сил, храбрости и воли. Я не могла… Я заставляла себя идти дальше. Боже… Боже, я не знала, что так бывает… Господи… Шаг… ещё шаг… А, Боже… Ещё… Ещё чуть — чуть… Я справлюсь… Я смогу… Мое тело содрогалось от накатывающего, сотрясающего болевого шока.
В воспоминании вспыхнул эпизод из детства. Я тогда была уже одна.
Отца только что посадили. Мать ушла за месяц до этого. Я была одна. Одна среди родственников, близки и дальних, которые презирали моих родителей и ненавидели меня. Я вспомнила, как тётка Барбара наказала меня и сказала, что я не буду есть до понедельника.
Я украла еду. Я помню, как она остервенело била меня ремнем. Я помнила, как металлическая пряжка стегала мою спину. Эти кровоподтеки и синяки ещё два месяца оставались на мне. А на пояснице, где пряжка ремня рассекла мне кожу, у меня навсегда остался длинный, похожий на волос, узкий белёсый шрам. Тогда я слёзно молила, чтобы она перестала меня бить. Но она так разошлась… Она мстила мне за моего отца, за мою мать. Она мстила за свою ненависть. Её остановил наш дворецкий Дональд— единственный из слуг, не боявшийся перечить моим родственникам и любящий моего отца.
Сейчас меня поражала боль куда более свирепая, чем от хлестких ударов ремнем. Я ступила правой ногой. Почувствовала, как стекло в ноге глубоко вдавливается в мышцы, казалось хищные осколки стекла уже достигли костей…
Стекло отзывалось звонким шорохом, на каждый мой шаг, меня шатало. Ступни горели, пылали приступом режущей боли. Я шла прихрамывая, едва перебирая изрезанными ногами.
Дверь… Главное — дойти до входной двери. Господи… Да что ж так… Так больно… Боже… А-ай…
С моих губ сорвался новый стон. Руки дрожали, дрожь трясла за плечи, толкала в ноги. Я боялась уронить Иру. Я ослабела. Боль истощила меня, высосала жизнь, выжрала силы… Я больше не могла идти.
Эпизод шестой
СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ
Среда, 18 июня
Когда он вышел, оставив Нику одну, в нём окрепла устойчивая мысль, что если с ней что-то случится, он застрелится. Стас знал, что будет не в силах это вынести. Да. Вот так. И сейчас он корил себя за то, что оставил её. Он гнал от себя поганые мысли. Мысленно проклинал Романтика. И ещё ругал себя последними словами. Он был виновен в неудачной засаде. Он был полностью виновен, что Романтик обозлился. Стас знал это.