41654.fb2 Мне скучно без Довлатова - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 19

Мне скучно без Довлатова - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 19

— Что делать? — спросила она. — Его надо достать оттуда во что бы то ни стало.

— Ардов, — сказал я, — он может все.

Мы поехали на Ордынку.

— Утром я позвоню Снежневскому, — сказал Ардов.

Снежневский был главный психиатр Министерства здравоохранения. Вечер провели у Ардовых. Боря сделал гениальный плов. Нина Антоновна была в театре. К Мише пришли Саша Нилин и Саша Авдеенко, потом Оля Никулина, потом Саша Рыбаков.

— Ребята, помогите, — сказал я. — Его надо достать оттуда.

— Да мы его выкрадем, — сказал Боря Ардов.

Даже собака Лапа недоверчиво тявкнула.

— Принесем ему одежду и… через забор, — продолжал Боря.

— А оттуда на машине, — подтвердил Авдеенко.

Виктор Ефимович Ардов жил так: два часа спал, три часа бодрствовал. И так круглые сутки. Как раз кончились два часа сна. Он вошел в столовую. Выпито нами уже было немало.

— Какое дурачье, — только и сказал он, когда я изложил ему Борину идею. — Я просто позвоню Снежневскому.

— Но он может отказать, — сказал кто-то.

— Кому? Мне? — возмутился Виктор Ефимович. — Я его водил на футбольный матч СССР — Турция в 1938 году. Ну, могу еще книгу ему подарить. Пообещаю билет на Утесова.

— Он, что, сам не может достать билета? — спросил я.

— Так ведь мы потом пойдем вместе за кулисы. Понимаешь разницу?

Разницу я понимал.

Боря пошел купить еще водки у таксистов. Нилин показал, какой правый хук у боксера Попенченко. Рыбаков сказал, что «Приключения Кроша» — это все его приключения, так называлась книга его отца Анатолия Рыбакова. Оля Никулина несколько раз перекрестилась. Пришел Толя Найман. Сильно попахивая французскими духами «Мадам Роша». Он опять обыграл Авербаха и Максуда. Принес нам выигранное — целлофановую сумку воблы. Боря пошел за пивом к таксистам. Миша рассказал, как он однажды провожал на вокзал Михаила Зощенко. Вдруг приехал Ярмуш.

— Какое ваше мнение? — спросил он.

— Его надо отпустить из больницы, — сказал я.

— Ему полезно побыть там, — сказал Ярмуш. — Отделение хорошее.

— Но там ведь сумасшедшие, — возразил я.

— А ты что думал, там космонавты? — срезал меня Ярмуш. Собака Лапа тявкнула. Ардов сидел в уголке людоеда, он бросил в Лапу куриную кость. Вернулась Нина Антоновна. Стали пить чай. Утром Ардов позвонил Снежневскому. Тот сказал, что дело непростое.

— Несколько дней ничего не решают.

— Но концерт Утесова послезавтра, — напомнил Ардов.

Во вторник Бродского отпустили.

ГОЛОСА

Однажды летней ночью в Ленинградея ночевал в Михайловском театре,сейчас, как это было, объясню:в ту пору у меня кипела дружбас одной девицей со второго курсаграфического факультета ЛХА.Другой ее дружок был декоратортого, что называют Малым театром,вернее — главный декоратор был.На чердаке огромном двухэтажномотлично помещались мастерские,впервые я все это увидал.Был день рождения — кого, не помню,и праздновался он довольно крепко,бутылки две на гостя было там.И как-то вдруг не по себе мне стало,я не хотел их отвлекать от пьянкии просто перешел в соседний зал.И там прилег на груду декораций,по-моему, «Ундины», и заснул.Когда проснулся, все уже ушли.Я дверь потрогал — заперто, и прочно.Что делать? Было страшно в этом зале,какие-то балетные фигуры, казалось мне,бродили в полумраке.Уйти, уйти немедленно отсюда!И это оказалось очень просто —я вылез из открытого окнана крышу театральную и, преждечем вниз спуститься лестницей пожарной,

Б. Ахмадулина и Б. Окуджава. 1973.

увидел сверху спящий Ленинград.Отель «Европа» и канал, и Невский,дом Виельгорского — все было на ладони,и желтый дом — великий наш музей,и музыкальное большое зданье,посередине статуэтка — Пушкин,как будто бы приятно сделал ручкойнароду и чего-то говорил.Но было очень тихо, очень тихо…Я с высоты увидел и громадутого, что изваял артист Паоло,кусок огромного литого битюгаи шапку императора кастрюлей,он за музеем во дворе стоял.А в общем, некуда спешить мне было —куда ты денешься в такую рань?И я присел на самом крае крышии закурил. И тут подумал я,что эта площадь — главная в России,тут Пушкин, император и отель,где жили все, где был чердак отписанпод ресторан и назывался «крышей»и был доступен небольшой ценой.В те времена, когда я инженеромслужил на Охте на плохом заводеи пробовал прожить своим пером,мы часто эту крышу посещали,сдавали складчину официанту —уж он-то знал, какую надо водкуна эти деньги и закуски чуть,и сам все делал. Мы и не вникали.Я помню всех — Каплан и Беломлинскийс женою Викой, Пизя-музыкант,фарцовщики Арнольд и Бакаютов,фотограф Поляков и юный Бродский,Банчковская-красавица и Ася —звезда, потом Довлатова жена.И кто-нибудь еще — не в этом дело,а дело в том, что точно подо мнойв подвале императорского театрарасполагалася «Бродячая собака»,закрытая в пятнадцатом году,а там бывали те, кто там бывали.Так я сидел, глазел, и понемногупослышались какие-то гудки,прошел автобус первый к островам,и почему-то вдруг заржала лошадь,быть может, в цирке — он недалеко.Потом опять все стихло, постепенновозобновился звук, и с этим звукомя различил неясный разговор,как будто бы он шел со всех сторон,кто это говорил? Я поначалусовсем не понял, и виолончельзвучала из Дворянского собранья:«Я вам оставил дивную страну,безмерную от Выборга до Кушки,от устья Енисея до Тифлиса,что сделали вы с этою страной?» —«Ах, государь, прошел великий Рим,и миновал Египет фараонов, Аттилаи Чингиз, и Тамерлан. Остановилось время.Мы проходим».

В. Ерофеев. Москва 1982. Фото А. Кривомазова.

«Вот так твоя империя прошла,твой сын над этим очень постарался,потом два демона со Спасской башни,потом два олуха и мелкота.Об этом ли сегодня надо думать?Пусть выживут, а веселы уж будут.Оптимистичный у тебя народ,и пересилит все его характер,пусть только он идет своим путем,его сбивать не надо, он доверчиви презирает власть, готов вручитьее кому угодно — нате жрите,а нам оставьте водку и труды.Народ хороший, верь мне, государь…»Кто это говорит, я удивилсядо обморока, потому что Пушкинкак будто бы рукой мне помахал,чего с похмелья, право, не увидишь,да, верно, показалось! Смолкло все,пока искал я в пачке «Беломора»последнюю, должно быть, папироску,опять послышалося что-то из другогоконца пространства, как из подворотни:«Два года я уланом воевал и видел смерть,и конную атаку, и принимал германскую шрапнель,потом очнулся возле Монпарнаса,где проживала Синяя Звезда,и было так приятно ранним днемпозавтракать горячим круасаном,зачем же я вернулся в Петроград?Так много дела было у меня —кружки и лекции, романы и интриги,четырехстопный ямб мне надоел,его хотел я заменить пэоном,но не успел…» И снова тишина.Из этой тишины другой сказал:«Ах, будет то, что будет, надо жить,брести Таврическим и Летним садом,ходить в кинематограф, пить вино,влюбляться, если есть в кого влюбляться,писать стихи у жизни на полях,бренчать под вечер на рояле старом,любить друзей, а недругов прощать». —«Ну, нет, — ему ответил чей-то голос, —закисли вы на башенке своей,мы эту жизнь развалим на кускии раскроим отсюда до Камчатки,перевернем вверх дном и оглушим.Я лично оглушу всемирным басом,потом увижу дальние края —Америку, Европу, океаны —в большом нарядном зале под квадригойи Аполлоном я прочту поэму —и будет мне внимать народный вождь.Ну, а потом…» — и как-то он запнулся.«Ну, что вы, молодой вы человек, —ему ответил тенорок упрямый, —ну, что вы, не грозите кулаком,стихи пишите, есть у вас талант,а это ведь единственная новость,как мне сказал соперник из Москвы.Не зарывайте в землю ваш талант.О, сколько же на свете есть всего» —

В. Некрасов, Г. Евтушенко, А. Межиров, Е. Некрасова.

«скворцов немецких, мудрых перекличка,французских петухов „кукареку“и итальянские заливистые трели,и Альбиона клекот соколиный —заслушаешься… Но умейте слушать,не заглушайте пенья этих птиц.Я все отдам за эти переборы,и все возьмут, должно быть, у меня —табак народный — „Беломорканал“дурной струей ворвался мне в нутро…»Закашлялся он вдруг и задохнулся,и оборвался голос и затих.«Пора, пожалуй, вниз, — подумал я. —Уже не рано, мне откроют двери».И только я на лестницу ступилпожарную, сходившую во дворик,как снова наваждение пришло:«Должно быть, всякий прав из вас, друзья,так Бог задумал — всякому свое,а мне бессонница и ожиданье,»

М. Синельников. Москва. 1984.

«как долго мне придется в жизни ждатьбогатства, сына, сицилийских лавров,вот только слава сразу поспешит,но что такое слава? Он сказал,что слава — это яркая заплата,а рубище, оно всегда при мне.Ускорим шаг, нас ждут в подвале нашем…»По ржавым перекладинам непрочнымя вниз полез. И вдруг: «Остановись, —мне новый голос ясно приказал,он шел уже как будто с высоты:Остановись», — я в небо поглядел,в родное утреннее небо Ленинграда.«Я бросил это небо, как? зачем?Другое небо было больше, выше,расцвечено сверкающим неономи вспышками „люфтганзы“ и „панам“,и я теперь живу на этом небе,а было мне неплохо на землекакой угодно, пермской и эстонской,американской, да и на родной.Я много походил по ней тяжелым»

А. Межиров, Л. Темин, Е. Рейн.

«аршинным шагом, бормоча свое,но я хотел бы все-таки вернуться,ну, хоть сейчас… компания большая,достойная меня бы приняла,и наконец бы мы поговорили.Столь многое хотелось мне узнать,а тут чужие люди, в этом небе,у них свои заботы — как у всех».Был этот голос мне знаком отлично,я слушал бы его еще, еще,но тут вступил еще один приятель,он мне когда-то продавал носкинейлоновые, звался он Альбертоми жаловался вроде на судьбу:«Ну, что хотел я? Одевать людейв шузню и джинсы, в „штатские“[12] рубашки,из них предпочитая „батн-даун“,в британские породистые кепкии в итальянский трудоемкий шелк,в бостон двубортный, в шелест кашемира,в норвежские с оленем свитера.Они меня за это расстреляли,я голым лег в могилу, и онабыла запахана. Несправедливо.Ну, как теперь я на суде не вашем,а другом, судье предстану,где я возьму меня достойный „сьют“и прочее. Вот в чем вопрос, и Гамлетсо мною не поделится плащом.Он скряга, этот Гамлет, хоть учен».«Ну, это полный бред», — подумал я.И тут как раз последняя ступенька,и спрыгнул я на дворовой асфальт.Когда я вышел на канал, ужебыл белый день, бежали дети в школу,какой-то «форин» расспросил меня,где здесь отель, я объяснил ему,но сам не понял ни того, что было,ни настоящего, ни будущих времен.

МИШКА НА СЕВЕРЕ

В давние годы на Н-ской киностудии снимался фильм «Полярная охота». Интересную роль в этом фильме должен был играть белый медведь. Должен — значит надо достать. Для кино в те годы не было ничего невозможного. Достали белого медведя, и он неплохо сыграл свою роль.

Но съемки закончились, и хорошо оплаченный белый медведь попал на баланс киностудии. Списать его было невозможно. Его надо было кормить и где-то содержать. На киностудии решили и эту задачу. Медведя перевезли в Ленинград и поместили в зоопарк, но на правах имущества киностудии. И больше это никого не касалось, кроме бухгалтера киностудии.

О медведе скоро забыли, и так прошел целый год. Сумма, в которую влетел отечественному киноискусству белый медведь, астрономически выросла. И это бы ничего, но на киностудии прошел верный слух, что близится московская тотальная ревизия. И перед дирекцией вопрос белого медведя встал ребром. Ясно было, что московскую ревизию полярный иждивенец, мягко говоря, удивит. И принято было разумное решение белого медведя как-то оправдать коммерчески, то есть задействовать его еще в какой-нибудь выдающейся кинокартине.

Директор вызвал одного из постоянных сценаристов студии и объяснил ему сложившуюся ситуацию.

— Вот тебе договор, можешь получить аванс. Что же касается будущего фильма, то себе это мыслю как эксцентрическую комедию в оптимистическом ключе, — сказал директор сценаристу.

После слов об авансе сценарист живо поддержал идею директора и уже на другой день уехал в Дом творчества кинематографистов в Репино сочинять комедию «Мишка на севере».

В те времена в кино все делалось долго. Прошла ревизия, ей предъявили договор на будущую кинокомедию. Медведя утвердили, и дела пошли своим чередом. Писался и утверждался сценарий, подбирались актеры, выбиралась натура. И наконец наступил долгожданный первый съемочный день.

В этот первый день медведь уже должен был предстать перед камерой, при этом все вдруг вспомнили о медведе, который неожиданно из иждивенца превратился в кормильца. Ему были куплены в студийном буфете гостинцы и не забыта бутылка шампанского, разбитием которой о край медвежьего вольера следовало отметить начало съемок.

По дороге к зоосаду все с симпатией говорили о медведе и жалели, что никто его так долго не навещал и он провел столько времени вне коллектива киностудии.

И вот транспорт кино въехал на территорию зоосада. После легкого митинга у проходной режиссер вспомнил, что съемочная смена уже началась и, скрывая смущение, спросил у директора:

— А где, простите за забывчивость, наш медведь?

И директор повел его в глубину зоопарка.

Что произошло дальше, передать абсолютно невозможно, ибо я не обладаю пером Николая Васильевича Гоголя. Дело в том, что в вольере оказался не полярный, белый, а обыкновенный среднерусский бурый медведь. И это означало, что кинокомедия о приключениях белого медведя на севере отменяется.

Героиня фильма, известная в прошлом балерина, совершенно откровенно в голос по-бабьи запричитала, оператор стал рассуждать в том смысле, что с помощью особой цветовой гаммы он может попытаться спасти не белую природу этого персонажа. Отношение к медведю менялось на глазах. Никого он уже не умилял, наоборот, вызывал раздражение. Как получилось, что он из белого стал бурым, где его подменили? Директор зоопарка вмешался со словами, что у него есть белый медведь и он может предоставить его для съемок, но директор фильма сказал, что это явится нарушением финансовой дисциплины. Снимать надо именно этого медведя, как балансовую собственность студии.

И все-таки эта трагедия закончилась на оптимистической ноте. Дело в том, что среди присутствующих киноработников находился и автор сценария, и он сказал решительное слово. Он понял, что судьба этой немалой группы людей зависит сейчас только от него.

— Братцы, — обратился он к коллегам, — давайте все-таки разобьем шампанское и будем считать, что съемки начались. Я сейчас же на такси еду в Репино и в три дня переделываю белого медведя на бурого, а вы пока снимайте какой-нибудь эпизод без медведя. Короче говоря, сейчас пятница, а в понедельник ждите меня с новым вариантом. Только пусть мне за это дополнительно заплатят, а то я ничего делать не буду.

На этом и порешили. И отправились к побережью Финского залива снимать лирическую сцену без медведя.

И тут наступает естественный конец истории, и надо отметить только одну психологическую деталь — это изменение отношения к медведю. На прощание ни единого доброго слова ему сказано не было, гостинцы ему так и не отдали, полагая, что после съемок на побережье они пригодятся в виде легкой закуски, а одна женщина-помреж даже бросила в бурого медведя яблочный огрызок.

И это подтверждает искреннюю мысль автора о том, что мы с явной несимпатией относимся к объекту наших неприятностей, совершенно не считаясь с тем, виноват этот объект в них или нет. Есть неприятности — есть неприязнь. Остальное, анализ ситуации нас не заботит. И это, очевидно, уходит в глубину времени и не скоро окончится, хотя, возможно, лет через пятьсот-шестьсот, прогресс преодолеет и это.

БЮСТ РАБОТЫ МУХИНОЙ

Я давно хотел написать о розыгрышах. Сколько таланта, энергии, сообразительности ушло на эти странные шутки, порой безобидные, а порой и очень жестокие. Я даже коллекционировал рассказы о розыгрышах, но действительно гениальным розыгрышем был только один.

В тридцатые годы жил в Ленинграде преуспевающий драматург Щеглов. Его пьеса «Пурга» шла чуть ли не в шестистах театрах, и по законам тех лет Щеглов собирал весьма солидные деньги. И это, естественно, раздражало его коллег и товарищей.

В ту пору в Ленинграде резвилась компания весельчаков — Стенич, Алексей Толстой и ныне забытый историк Яков Давидович. Вот они и задумали наказать Щеглова за его большие заработки.

Через подставного человека они позвонили ему и сообщили следующее.

— По завещанию Максима Горького в Москве организуется Музей современной литературы. Там будет отдел драматургии. Естественно, там будет и ваш стенд. Мы мыслим его так: на стенах фотографии ваши пьесы в самых разных постановках, затем витрина — в ней под стеклом ваши черновики, издания, личные вещи. Но изюминка экспозиции — это ваш бронзовый бюст в центре зала. Мы могли бы заказать его и сами, но вам виднее в смысле выбора скульптора, близкого вам по творческому методу. Деньги у нас неограничены, любая цена, назначенная скульптором, вас смущать не должна. Закажите бюст по собственному вкусу, оплатите работу, возьмите расписку у автора скульптуры. Мы вам через три месяца позвоним, вернем деньги, а бюст заберем в Москву.