Отставивши руку, он палец о палец размазывал будто (лишь в этом одном выражении он отступал от эстетики); странно: глаза умыкали морщиною бровной, в то время как клейкие красные губы приятно разъялись меж соболем черных, густых бакенбард; разговор перешел на парижские впечатления Кавалевера:
- Знаете что, - завертел пальцем он, - а ведь с акциями на сибирское масло... пора бы...
- А что?
- Да барометр Европы упал: к урагану.
- Не думаю...
- Знаю наверное я...
Кавалевер пустился доказывать мысль, что война - неизбежна.
- В Берлине имел разговор...
- С Ратенау?
- Ну да. И потом я показывал кое-кому из ученых механиков тот документик: ну, знаете.
Клавиатура зубов фон-Мандро 1000 проиграла:
- А, да: инженера прислали.
Он вкорчил свой дьявольски тонкий смешочек:
- Да, да.
- На одних правах с Круппом.
И жест пригласительный вычертил длинной рукою (он был долгорукий); массивный финифтевый перстень рубином стрельнул.
3.
А Лизаша уселась опять за рояль, изукрашенный перламутрами: белый и звонкий; бежали по клавишам пальчики; бегали клавиши - переговаривать с сердцем; и - да: говорило, заспорило, сердце забилось в ответ:
- Нет.
Лизаша откинулася - круглолицая, с узеньким носиком, с малым открытым роточком, с грудашкою (вовсе не грудкою); встала, пошла - узкотазая, бледная; и - небольшого росточка; неясное впечатление от Лизаши слагалося, как впечатленье от полной невинности; глазки ее - полуцветки: они - изумруды ль, агаты ль? Их видишь всегда: никогда не увидишь их цвета; посмотришь в глаза, они - сверком исходят: каким еще сверком!
Меж тем, говорила ужасные вещи; и - делала тоже ужасные вещи.
Она говорила подругам и Мите Коробкину:
- Да, я люблю всех уродцев.
Еще говорила:
- Вы, Митя, - уродец: за то вас люблю.
И при этом глядела невинными глазками.
- Я не одна: нас ведь - много.
Лизаша жевала очищенный мел.
И Лизаша была долгоспаха: ночами сидела во тьме, на постели, калачиком ножки; и - думала:
- Как хорошо, хорошо, хорошо!
И вставала в двенадцать; в гимназию - нет: не пойдешь; так и стала она домоседкой, хотя вечерами бывала в концертах, в театрах, в "Эстетике"; часто устраивала вечеринки; живела средь пуфов, кокетничая с воспитанниками гимназии Веденяпина, с креймановцами, отороченными голубым бледным кантом; естественно, так занимаясь "пти же"; что ж такого, что все говорили про то, как какая-то подымалася атмосфера (недаром потом веденяпинцы фыркали). Что же? Лизаша была с атмосферою: странная барышня!
Днями сидела и слушала время: за годом ударит по темени молотом год; это время, кузнец, заклепает года.
Почему же из воздуху кликало в душу?
Она подбиралась к окошку: руками раздвинула кружево шторы и пальчиком пробовала леденелости; холодно там, неуютно: булыжники лобиками выкругляются четче - с пролеткою тартаракают; скроются: саночки будут под ними полозьями шаркать; уж день, одуванчик, который пушится из ночи, обдулся и сморщился: мерзленьким шариком; шарик подкидывать будут; и - нет.
А что - "нет"?
Нет, нет, нет: полувлепленный старец, струя известковую бороду, ей не ответил прищуром - дырою зрачков.
Расстоянились трио, дуэты, квартеты искусно составленных и переставленных кресел, с диванами, или без них, вокруг столиков (или - без них) преизысканно строивших строй из бесстроицы мебелей, незаполняющей холод пространств сине-серого плюша - ковра, от которого всюду (меж кресел, диванов, экранов, зеркал) подымалися: этажерочки, столбики, горки фарфоров, раскрашенных тонкою росписью серо-сиреневых, лилово-розовых колеров, выкруглявших головки и позы фигурочек - итальянцев, пастушек, пейзанок, собачек, - переполняющих комнату неговорящими жестами.
Кошка курнявкала ей.
И Лизаша прошлася в гостиную, чуть не спугнувши мадам Вулеву, экономку, желающую для Лизаши стать матерью (мать умерла, и Лизаша ее еле помнила); если хотите, мадам Вулеву заменяла ей мать; но Лизаша мадам Вулеву не любила; мадам Вулеву - огорчалась и - плакала.
Годы носила два цвета: фисташковый, серый; ходила с подпухшей щекою (последствия флюса), - в сплошных хлопотах, суматохах, трагедиях: с кошкою, с горничной; птичьим носочком совалась во все обстоятельства жизни Лизаши, Мандро, Мердицевича; очень дружила с мадам Эвихкайтен; и во всем прославляла Штюрцваге какого-то (где-то однажды с ним встретилась); явно на всех натыкалась она, получая щелчки; говорила по-русски прекрасно; и если хотите, была она русская: муж, Вулеву, ее бросил давно:
- Я, Лизок, наконец, догадалась, откуда все это.
- Ну?
- Думаю, Федька кухаркин поймал под Москвой, затащил и нечаянно выпустил в комнаты.
"Все это" - что ж?
Пустячок.
Дня четыре назад, разбирая квартиру, мадам Вулеву в гардеробной, за шкафом нашла 1000 небольшую летучую мышку: верней - разложившийся трупик; порола горячку: и - крик поднимала; всю ночь просидела над думой о том, как случился подобный "пассаж" и откуда могла появиться летучая мышка.
- Давно замечала, давно замечала: попахивает?
- Да и я...
- И - попахивало!.. Ну так вот: это - Федька.