Лизаша пустила кудрявый дымок, облетающий в воздухе:
- Здесь не уютно: идемте в диванную.
Ротик, плутишко, задергался смехом.
Беседы с Лизашей его волновали глубоко: Лизаша была непрочитанной фабулой.
Уже Лизаша синила диванную дымом своей папироски, укапывая миньятюрное тельце в мягчайших подушечках; вздернувши умницы бровки, ждала, что ей скажут; он силился высказать то, что не выскажешь; вот: положили заклепку на рот.
Что-то чмокало, щелкало; что-то привсхлипнуло: точно наполнили рот его слюни.
- Хотели вы высказать: все; так вы сами сказали; не раз уже слышала я обещания эти; вы кормите ими давно.
- Не умею рассказывать, - знаете.
- А вы попробуйте.
- Нет, я боюсь, что придется выдумать за неимением слова; вы знаете: вертится на языке; и выходит не то; очень много приходится лгать - оттого, что я слов не имею правдивых.
Просунулась очень припухшей щекою мадам Вулеву:
- Экскюзе: я не знала. Вы здесь - не одна?..
И Лизаша поморщилась: гневно сверкнула глазенками.
- Вы же, мадам Вулеву, сами знали, что - Митя...
- Чай будете пить?
- Нет, не буду: вы, может, - она повернулася к Мите.
- Спасибо, не буду.
- Не надо, мадам Вулеву.
- Экскюзе, - за портьерой сказала мадам Вулеву очень сладеньким голосом; и - удалялась бряцаньем ключей по гостиной; ключи замолкали; Лизаша, чего-то пождавши, легко соскочила с дивана: головку просунула; перебегала глазами по креслам гостиной.
Все пусто.
- Когда она крадется - так не услышишь ключей, а уходит - нарочно ключами звенит, чтобы там, отзвонивши, подкрасться: подслушивать...
- Что вы хотели сказать?
Но на Митины губы уже наложили заклепку.
12.
- Гей, гей!
Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушечкой розовой, резал поток людяной белогривым, фарфоровым рысаком, приподняв и расставивши руки; пред желтым бордюром из морд виторогих овнов очень ловким движеньем вожжей осадил рысака.
Эдуард Эдуардович, кутаясь в мех голубого песца, соскочил и исчез в освещенном подъезде, у бронзовой, монументальной дощечки: "Контора Мандро и К?".
Быстро осилил он двадцать четыре ступени; и, дверь приоткрыв, очутился в сияющем помещении банкирской конторы; он видел, как гнулися в свете зелененьких лампочек бледные, бритые, лысые люди за столиками, отделенными желтым дубовым прилавком от общего помещенья, подписывали бумаги; и - их протыкали; под кассою с надписью "чеки" стояла пристойная публика.
Быстро пронес бакенбарды в роскошный, пустой кабинет, открывающий вид на Кузнецкий.
...............
Прочесанный не пожилой господин, нагибаяся низко к Мандро, развернул свою папку бумаг; их рассматривал быстрым движеньем руки, нацепивши пенснэ.
- Что? Есть кто-нибудь?
- Да, - по личному делу.
- Просите.
Раскрылися двери; и Грибиков появился, прожелклый и хилый, осунувшись носом и правым плечом.
Он почтительно встал у дверей, его глазики жмурились в свете; ему Эдуард Эдуардович сделал рукой пригласительный жест, показавши на кресло:
- Садитесь.
И Грибиков к креслу прошел дерганогом; топтался у кресла и сразу не сел, а свалился в сиденье: как будто подрезали жилки ему:
- Ну, что скажете?
Грибиков тронул свою бородавку скоряченным пальцем: на палец смотрел:
- Я позволю заметить, что есть затрудненьице-с, - палец понюхал он, - так что согласия нет никакого.
- А больше нет комнат?
Зрачишко полез на Мандро.
- Да, живут у нас густо.
Зрачишко влупился: под веко.
С недовольством прошелся к окошку: и Мандро вертел форсированною бакенбардою; руку засунул в карман перетянутых брюк; лбом прижался к окну, посвистал, отдаваясь блестящему заоконному зрелищу: метаморфозам из светов.
Там шел кривоногий сумец; и за ним - вуалеточка черная, с мушками, с высверком глаз из-за мушек; и ветер рванул ее шелком.
Мандро - повернулся.
Он видел, что Грибиков в той же все позе, сидит, оскопивши лицо в равнодушие: жмуриком.