Зима в Сибири, она такая… зима. Или ясные дни, и тогда мороз от двадцати и до… хрен знает сколькИ! Ну… градусов до тридцати с небольшим. Это пока было. А дальше — посмотрим. А если потеплело, скажем градусов до пятнадцати, а то и десяти? Тогда — снегопады, а то и метели — обильные, которые в два-три дня могут подвалить снежка этак сантиметров до пятидесяти-семидесяти.
Это к чему? Да к тому, что не каждый день выходит делать привычную физзарядку. Утром, часов в шесть, проснешься, а «за бортом» минус тридцать и здоровенное здание клуба уже выстыло. А к девяти часам нужна уже комфортная температура. И печей, «контрамарок» — шесть. Их все нужно затопить, проследить, чтобы дрова занялись, дождаться определенного горения и потом — наглухо закрутить наружную винтовую дверцу. Печь начинает отдавать тепло минут через тридцать-сорок, а основательно прогреется еще через час-полтора. И вот тогда она будет держать тепло до вечера. И в помещениях становиться тепло часа через три-четыре. Вечером опять же — последовательно почистить все печи, заложить снова дрова, растопить, проследить, закрутить. Да и дров на утро принести, чтобы подсохли получше. Времени уходит — масса! Да еще и печку в своей комнате — тоже протопить дважды в день, чтобы самому не околеть!
Дела с печами Иван заканчивал часам к семи, половине восьмого. А если снегопад — лопату в руки и кидать снег от крыльца и до… бесконечности. Не дело, если тропинка к клубу будет заметена!
Ну тут — голь на выдумки хитра. Еще в ноябре, с началом снегопадов, Косов углядел, что из совхоза, к станции, после каждого снегопада по дороге проходит трактор с клином. Это такое приспособление на колесах, где имеется косой отвал, который и сгребает снег в сторону. Прошел трактор в одну сторону, и половина дороги — чистая; вернулся от станции к совхозу — и другая сторона дороги почищена. Иван дождался, когда трактор будет возвращаться со станции назад и замахал руками.
Мда… сейчас трактора, как правило, кабины не имеют. Никакой. То есть — вообще никакой! Ни железной, ни фанерной, ни брезентовой. Водитель «железного коня» сидит за рычагами управления открытый всем ветрам и морозам. Телогрейка, черная от масла; ватные штаны, такого же колера; треух, чуть почище… немного почище. Морда у «тракторбека» — красная от ветра и изрядного морозца, по периметру — на треухе куржаком покрытая. Что его физиономию со стороны делает — почти черной. Ну да — белый, чистейший иней и вот это…
— Чё те надо? — склонился тракторист в сторону обочины, где, изрядно озябнув за время ожидания, подпрыгивал Косов.
— Земляк! Пройдись клином до клуба и назад, а?
Тракторист вылез из-за рычагов, спрыгнул на землю, потянулся и внимательно посмотрев на клуб, сплюнул:
— А оно мне надо?
— Да тут дела-то — двадцать минут! — Иван посмотрел на прикуривавшего папиросу парня — «пижон! все деревенские махру «шабят» и не выпендриваются, а этот — папиросы!», — Понял! Не дурак — не с того зашел! Поллитра!
Тракторист крякнул, с интересом посмотрел на Ивана:
— Ну-у-у-у… поллитра… многовато будет! Стакан нальешь?
— А то!
Парень кивнул головой, залез назад на трактор, дернул рычагами и свернул с дороги в совхоз к клубу. Косов заспешил следом. Проехав чуть дальше окончания участка клуба, огороженного штакетником, парень сделал широкий разворот и направил трактор по другой стороне предполагаемой дороги. Дождавшись его у калитки, Иван махнул рукой. Тракторист, не чинясь, остановил трактор, и не глуша технику, спрыгнул на землю.
— Пошли, — махнул ему Косов.
Вместе они зашли в клуб и прошли в комнату Ивана. Здесь он достал из шкафчика бутылку «беленькой», «набулькал» полный двухсотграммовый стакан; откромсал приличный ломоть хлеба от ковриги, только вчера испеченной женой Мироныча; отрезал изрядный кус соленого сала, и соорудив русский бутерброд, протянул его трактористу. Потом хлопнул себя ладонью по лбу — «забыл!», достал из ящику небольшую луковицу, раздавил ее в ладонях, и положил на стол, рядом с солонкой с серой солью крупного помола.
Тракторист крякнул, посмотрел на Ивана с уважением:
— Как у тебя… скусно получилось! Ну что — с таким уважением, дак почему ж не помочь-то!
Он аккуратно взял пальцами, черными от машинного масла, стакан и, не торопясь, небольшими глотками, выцедил весь, не отрываясь. Потом протяжно выдохнул, мотнул головой, взяв луковицу, густо макнул ее в солонку и с хрустом, смачно, вгрызся. Луковица «ушла» в два укуса. Потом тракторист взял бутерброд, и сразу скусил от него не менее трети.
«Силен, бродяга! Такой «хлеборезкой» — да медку бы хапнуть!».
Не торопясь, тракторист прожевал закусь, со смаком потянулся:
— И-э-х-х! Хорошо-то как, и нутро сразу же теплом взялось! Ты это… паря! Ежели чё — дак я всегда помочь готов. Гляди-поглядывай на дорожку, ага!
Иван протянул руку:
— Иван!
Поручкались.
— Петр!
Потом тракторист с сомнением посмотрел на пол:
— А ить наследил я тебе! Ругаться будут?
Косов отмахнулся:
— Сейчас подотру! Делов-то!
Так и повелось — после снегопада Петр чистил дорогу, и обязательно, без напоминаний, прочищал отрезок до клуба. Даже если Ивана на месте не было. Но Косов рассчитываться с трактористом не забывал.
А вот внутри палисада, от крыльца и до калитки, а также от крыльца — до дровяника, и чуть дальше — до туалета, тут уже приходилось чистить руками. Благо снеговых лопат еще Лесобиржа заготовила несколько штук.
Работы порой — на пару часов махания лопатой. Вот и зарядка! Но, в случае свободного времени, Иван не забывал заскочить в сарай, постучать по самодельной груше. Плохо только, что с морозами, смерзлись в мешках песок с опилками. Косов уже пытался греть и сушить их на печи, даже короб специально под это нашел. Но — только чуть мороз, и «груша» его превращалась в монолит, а разбивать руки об этот мешок, толку никакого, только стесанная кожа на кулаках, да боль в суставах. Оставалось заниматься на турнике.
Повезло, что Илья, услышав его сетования о необходимости занятий физкультурой и сложностях этого в зимний период, привез лыжи, лыжные палки и ботинки. И даже денег не стал брать — сказал, что это ему подарили лет пять назад, а сам Илья — не физкультурник.
Косов проторил лыжню по маршруту летнего бега. После каждого снегопада это приходилось делать вновь и вновь. Тяжко это — пробивать лыжню по сугробам сантиметров тридцать-сорок глубиной, но зато и ноги накачал, и дыхалку привел в порядок. А уж выносливость его теперь — наверное, такой у него никогда и не было! Ни в прошлой жизни, ни в этой. Все эти упражнения, постоянный физический труд на свежем воздухе, а также вполне обильное питание привели к закономерному результату — и мышцы у него появились — «будь здоров!», и фигура… тоже ничего так. До Сергея, конечно, все еще не дотягивал. Абидна!
Занимаясь всеми этими работами и упражнениями, времени подумать было — навалом! Вот Иван и раздумывал надо всем, что с ним случилось за последнее время. Прежде всего, его беспокоили продолжающиеся «взбрыки» эмоций, голова отключалась и оставалось только материться, когда разум брал верх и Иван обдумывал, что оно еще «натворил». Особых «косяков» вроде бы не было, но страшновато было, что это — «до поры, до времени!».
В той же компании, на праздновании годовщины Октября — что мешало вести себя более неприметно? Его новые знакомые… люди — непростые, как минимум. Мягко говоря… И причин к нему присмотреться более внимательно у того же папы Киры — было достаточно. И Зураб еще… а уж про флирт с Тамарой… Вот — только материться и остается! Нет, так-то она женщина, конечно, очень интересная… да что там?! Красивая она! И даже этот разрыв в возрасте, для человека из двадцать первого века — не критичен! Но! Она как та змея, с такой красивой шкуркой, такими притягательными движениями… и — смертельно опасна. Как там Зураб к этому отнесется, насколько ему наплевать на интрижки жены? Данунах! Что у тебя — женщин нет? Есть!
Правда, Зина опять куда-то пропала. Но, при желании, можно найти себе… предмет ухаживаний. Особых сложностей в этом Косов не видел.
А родители Киры? Ее мать он так и не понял. Хорошая хозяйка, вкусно готовит, врач. Отношения в семье, похоже, тоже — вполне себе в норме. А вот что она за человек? А если подумать — а ему это зачем? Папа же, Александр Иванович, думается — еще из тех, ленинских латышских стрелков. Остатки преторианской гвардии. По повадкам — больше чекист, чем военный. И на политработника, по размышлению, он похож не очень!
Вот тот же Шедько, комполка, подполковник — более понятен как человек. Выходец из командиров Гражданской войны. Все-таки смог как-то отучиться, не остаться малограмотным малоросским красногвардейцем. И жена его тоже понятна — простая хохлушка, но — сумевшая получить образование. То есть — на попе ровно они оба не сидели, голова у них есть! А еще Иван благодарен Шедько за то, что тот не забыл своего обещания и передал через Киру и Илью записку — к кому обратиться в Доме Красной армии, чтобы записаться в стрелковый кружок. И навыки обращения с оружием нужно иметь, да и тот же значок к поступлению в училище — не помешает!
Все остальные его новые знакомцы, которым его представляли тогда — особо не запомнились. Люди, живущие по соседству с Каухерами, такая компания, пусть и довольно специфичная. Все же не обычные люди, а военные в немалых чинах. Но что ему это дает? Да особо и ничего! Что он, разыскивать их будет? А зачем? Да ХЗ! Про командирскую башенку рассказывать? Или про промежуточный патрон? Ага-ага! Вот тогда тот же Зураб Шалвович точно заинтересуется, только вот уже не как очередным хахалем своей жены, а молодым парнем, чьи знания — не понятны! Кто такой? Агент Сигуранцы? Или — Дефензивы? Или японской военщины? Откуда у хлопца испанская грусть? От зусулов подсыл?
А вот интересно все-таки… Гулял он в такой компании, люди были нетрезвы, раскрепощены. А вот каких-то разговоров о каких-нибудь… репрессиях или о коллегах, попавших под «жернова сталинской гэбни» — не слышал. Или — плохо слушал? Или — люди все же умнее, и в таких компаниях о таком не говорят?
Елизаров же знал немного о своей истории — в общих чертах, далеко не в деталях. А здесь как? Вот у них… там, с тридцать четвертого по тридцать восьмой… или даже — сороковой годы… насколько он помнил — из рядов РККА было уволено около сорока тысяч командиров. Именно — уволено, а не расстреляно, как писали потом либероиды. А уволить человека можно по разным основаниям. К примеру — по достижению предельного возраста. Или — по состоянию здоровья. Или — за совершение порочащих звание командира проступков. Что — красные командиры «водовку» не пили и блуд не тешили? Да л-а-а-дно!!! Вполне себе люди, а не «гвозди», или стальные большевики! И среди них разные есть, ой — разные! Не все же они — Дзержинские, аскеты из аскетов! Или Сталины — в одних сапогах, и в одном кителе всю жизнь проходившие!
Или те же интенданты в СССР не воруют? Да что Вы говорите? Это новый вид красных интендантов, специально выведенный в пробирке?
Помниться смотрел как-то, в прошлой жизни, несколько серий «Тубус-шоу» про Генерального конструктора и КБ ракетостроения. Мама дорогая! Как самозабвенно «барабанили» друг на друга эти советские ученые-конструкторы в командирской форме! Как же они стучали друг на друга?! Да ладно бы — по причине и способами, которые были приняты в среде обывателей! Ну там… у соседа Петьки жена красивая! Вот мы Петьку-то в солнечный Магадан спровадим, да жену его… ага! Или — у Ивана Ильича комната получше, и вид опять же из окна! Тук-тук-тук на Ивана Ильича! А комната — совсем другим людям досталась! Обидно! Ну… а что у нас — бумага кончилась? Или чернила вдруг подорожали? Пишем дальше — надеясь, что в очередной раз-то повезет и комната отойдет… кому надо!
Нет… советские ученые-ракетчики — они писали… по принципиальным соображениям, будучи твердо уверенными, что их предложения и изыскания — точно нужны Стране Советов, а вот Королёв… тот занимается разбазариванием народных средств, тянет время, сука! И нужно еще, товарищи чекисты, проверить — просто ли он от скудости ума такое делает, или же — намеренно, умышленно вредит и саботирует!
Да и сам Генеральный… тоже в этом был изрядно.
Ага… так вот. Из сорока тысяч уволенных командиров, только восемь тысяч были привлечены к уголовной ответственности. Восемь — из сорока! Учитывая, что командирский корпус РККА был тогда… как-бы не за сотню тысяч. Из восьми тысяч привлеченных к уголовной ответственности командиров, сколько было привлечено не по политическим статьям? Или командиры уголовных преступлений не совершали? Да совершали, конечно же! Ладно — пусть все восемь тысяч — пошли по «писят восьмой». А сколько из них расстреляно? Тут Елизаров — не помнил…
Так что разговоры об «обезглавливании РККА накануне войны»… Они такие, спорные. Или в это время все военные училища, академии — позакрывались и никого не учили, не выпускали?
А-а-а-а… вон в чем дело! Речь, наверное, идет о расстрелянии маршалов РККА. Вот где причина поражения в первый период войны! Вот где она порылась, собака серая! Ага… Тухачевский, «красный Бонапарт»; Блюхер, который в последнее время, командуя Дальним востоком, положил на службу вторую половину своей фамилии. Кто там еще? Егоров? Из старых офицеров. К революции — подполковник, эсер со стажем… вроде бы. То есть — с начала военной карьеры — фигу в кармане держал, против «царя-батюшки»? Во время Первой мировой — с 1914 по вторую половину шестнадцатого — в боевых действиях не участвовал, был на преподавательской работе. Потом — взрыв храбрости и геройства. Ну… бывает. Того же Кожедуба если вспомнить. Но и в семнадцатом — против большевиков выступал рьяно. А вот потом — в числе командиров Красной армии. Перековался? В Гражданской были и успехи, и… неуспехи. То же бывает. Потом — все больше на командных должностях. И проскакивало у него… недовольство тем, что мало его ценят. Интересно — а куда больше-то? Ты ж — один из пяти маршалов!
Остались только Буденный и Ворошилов. Двое из пяти. То есть, если разобраться… все пятеро — не те люди, которые помогли бы… ну — легче войти в войну.
Да и по остальным… военноначальникам — тоже вопросы…
Был ли сам Елизаров сталинистом? А тут вот — вопрос! Сталин что — был господом Богом? Нет, не был ИВС непогрешимым, всезнающим и всемогущим. И ошибок у него было… довольно. Да ту же территорию Белорусии — на кой хрен пшекам после войны отдали? А территорию Германии — им же? На кой? И за что? Нахуя, и главное — зачем?
Но… СССР победил в войне, имея этого человека у руля. Это факт! А был бы другой? А вот — ХЗ! И если бы не коллективизация, где бы брали хлеб для строителей массы предприятий, а потом — для их рабочих? А если бы не индустриализация — чем бы воевали с Гитлером? Голой жопой? Ну да… навоевали бы.
Спорно все это… очень спорно. И убежденности в правоте Сталина Елизаров не имел, и осуждать того… не имел желания. Или… бесстыжести?
Так что… делай, что должен — и будь, что будет!
И вообще… по репрессиям. Помниться в Чечне, когда были спокойные вечера, сошлись они в диспутах с одним фээсбэшником, не тем, который — «тяжелый», а другим. Этот «фобос» приходил к ним играть в шахматы с Саней Клюкиным. А Саня был — непобедимый среди их компании.
Так вот, в разговорах, да за чаем, этот подполковник, опер, между прочим, сказал, что после окончания института, пару-тройку лет просидел на обкатке, в архивах. Был конец восьмидесятых, новое веяние, плюрализьм и прочие перестройки. Выходит — молодому оперу ФСБ заняться больше нечем было, как только сидеть в архивах и готовить дела репрессированных для их пересмотра.
По мнению «фобоса», семь или даже восемь из десяти, кого тогда провели через всю эту машину, были осуждены, в принципе, за дело. Не были они совсем уж невиновными. Другое дело, что статьи им вменяли — не те, по которым их нужно было судить. Вместо халатности — диверсию шили; вместо какого-нибудь преступного бездействия, повлекшего что-то тяжкое — «каэра» лепили; вместо бытовухи — вспоминали вдруг, что, к примеру, муж убил не просто любовника жена, а — партийного или советского деятеля. И пусть этот «деятель» был чиновником самого низшего ранга, но — в совпарторганах же! А значит — терроризьм!
Будучи сам «ментом», Елизаров знал, что это — вполне себе применяемая практика — переквалификация преступления. С более мягкой статьи — на более тяжкую. Как, впрочем, и наоборот, тоже работало. В общем, «палки» органы рубили, работу показывали.
Был ли Сталин виновен в этом? Ну да, как руководитель государства, он несет ответственность за все, что внутри него происходит.
Были ли невиновные? Конечно были! Со слов того же «фобоса» — двое-то из десяти — вообще ни в чем виновными не были! Их-то за что? Трагедия? Безусловно!
А в общем… за тридцать лет, с 1923 по 1953 годы, по «каэровским» статьям были привлечены к ответственности три с половиной миллиона человек. Не сорок, не шестьдесят, а три с половиной. Много? Да вроде бы — много. Но — за тридцать лет! А так уже — вроде бы и не так много. Семьсот тысяч расстреляли. Много? Очень много! Но, осуждая репрессии, не нужно судить за все семьсот тысяч. Здесь были разные люди, в том числе и те, у которых руки по локоть в крови, еще с Гражданской. Причем — как с той, так и с другой стороны. Они-то эту пулю заслужили точно! И те же сорок тысяч особо опасных рецидивистов, расстрелянных по приказу Ежова. Такие же, как Цыган с Хлопом. О них тоже стенать, заламывая руки? Или все же взвешеннее нужно подходить? Как мух и котлеты, или — зерна и плевелы?
А потом еще — три с половиной миллиона… на все население страны — меньше двух процентов выходит. Если в среднем по годам раскидать. Это много? Получается, девяноста восемь человек из ста это не коснулось.
А затем… еще. ЮраВДудь… с «родиной нашего страха». Десять лямов насчитал, прошедших через Колыму. Совсем сдурел? Примерно тогда же в Интернете, Елизаров нашел одну диссертацию магаданского препода-историка, который очень подробно разобрал все «за Колыму». Оказалось, что в период с 1934 по 1953 год через Колыму, Дальстрой, если что, прошло около трехсот сорока тысяч человек. Из которых три четверти — уголовники. Все это время Елизаров не мог найти ответ на вопрос — зачем врать? Разве трагедия этих двух из десяти, осужденных невиновно — меньшая трагедия? Нет, ни хрена не меньшая. Ну — по крайней мере, для Елизарова. А вот для либероты, выходит, намного меньшая! И так почти во всем, что касается темы репрессий — куда ни копни, либо явная ложь, либо передергивание фактов.
Это как с темой холокоста. Был холокост? Несомненно! Трагедия это? Бесспорно! А зачем врать? Сначала, как помнил Елизаров, считалось, что евреев было убито шесть миллионов, потом — восемь, остановились на десяти. Зачем? Помниться, задался этим вопросом некто Юрген Граф. И что? А законопатили немца на десять лет! Ни хрена ж себе ему срок отслюнили! За отрицание холокоста, который тот вовсе не отрицал, а лишь пытался разобраться, как все было на самом деле, сколько жертв.
Причем, вопли про холокост и про разные концлагеря, а также цифры уничтоженных в них евреев, как-то обходили стороной тот факт, что славян всех мастей в тех же концлагерях уничтожили не меньше, а то и больше? Где конференции про геноцид славян? А кто считал, сколько цыган немцы уничтожили? Что они — не люди, что ли?
Уже будучи на пенсии, задался он как-то вопросом, посмотрев передачу по местному ТВ — а сколько здесь убили людей, во время репрессий? Получалось, что около двух тысяч человек «исполнили». А копнул поглубже — оказалось, что в этот городок свозили осужденных как бы не со всей Омской области. А по передаче выходило, что чуть ли не в каждом райотделе милиции области в то время стреляли, стреляли, стреляли… И примерно — так же, по две тысячи. Спросил у одного «деятеля» из движения «Мемориал». И что? А ни хрена — стал сталинистом и оправдателем всей гэбни! Как посмел такие вопросы задавать? Как вообще такие мысли в голову прийти могли?
Вот и думал Иван обо всем этом, топя печки; кидая снег; бегая на лыжах вдоль Оби.
«Рефлексия, говоришь… Ага! Что я — не русский, что ли?! Нужно еще с кем-нибудь за рюмкой посидеть, поговорить об этом! Только вот… может быть чревато!».
Все-таки не утерпел… Когда к нему вечером зашел Мироныч, и они пили чай, под треп обо всем, Косов, вздохнул, достал рюмки и нехитрую закуску, разлил. Мироныч немного удивленно посмотрел на него, но рюмку выпил.
— Ты чего хотел-то, Иван? — закуривая, спросил сторож.
— Да вот, Мироныч… Вопрос такой… непонятный. Сам знаешь, у меня здесь никого, с кем можно было бы… Вот хочу твоего мнения спросить… да не знаю как. Очень уж вопрос… непростой.
— Так чего ж ты жмешься, как девка?
— Мироныч! Вот скажи мне… у Вас… народа много позабирали… ну — «гэпэушники»?
Мироныч хмыкнул, из-под бровей зыркнул на Ивана.
— Ишь ты… Да… вопрос-то непростой. И ты правильно делаешь, что… не всем подряд его задаешь. Не каждый… правильно поймет, — помолчав ответил Мироныч.
— Вот смотри… Был у нас тут молодой мужик. Вроде и нормальный, а все как… ребенок несмышлёный. Уже и женат, и детей двое, а все одно. Где бы не работал, все у него через жопу выходило. Не… не потому, что рукожопый, а все с придурью какой-то. Ну… поставили его конюхом. И был у нас жеребец. Не сказать, что совсем уж чистокровный, но справный такой коник, красивый. И на соревнованиях даже призовые места брал. Так вот… угробил же коника этот придурок. Гонял его, нравилось галопом дураку поскакать. И напоил холодной водой. Дурак, что с него взять!
— В общем… посадили этого придурка. А жена у него красавица! Поехала она, значит, туда. И я уж не знаю, перед кем она там ноги раздвигала, а только комиссовали этого мужика, ага. Привезла она его домой. Ему бы посидеть годик-два тихо, жопу прижавши, так он же — дурак! Давай гоголем по деревне ходить, да еще и попивать начал, бахвалиться. В общем, приехали за ним. И все… с концами пропал. Вот и посуди сам!
Помолчали.
— А вот в колхозе, где моя падчерица с зятем живут, другой случай был. Давно уже лет пять, однако. Был у них там председатель колхоза. Так себе председатель… И попивал, да и на руку нечист. И уж хозяйственным его никак было не назвать. В общем, дрянной человечишка. А еще там счетовод был. Тоже — тот еще, прости господи… И вот у них — то ругань до потолка, то — пьют вместе. И как-то разругались они по пьянке — вдрызг, до мордобоя, да. Председатель этот, возьми да напиши, значит, донос на счетовода. Что, дескать, в Гражданскую он у Колчака служил, и чуть ли — не офицером. Ну, того, значит — под микитки, да в «гепеу». А он же, не будь дурак — тоже молчать не стал и вывалил, все что знал, про того председателя. И того — туда же, за растраты, да прочее.
— А в прошлом годе, на станции-то, Кривощеково, говорят, человечка заарестовали. Люди бают, и впрямь колчаковцем был, даже навроде как у казачков, в карателях, значит, злобствовал.
— А в тридцать втором годе… тоже случай был… недалеко тут. Падеж скота пошел, да что ты! И в колхозе, и в частном стаде — мрут коровенки! Толи киргизы какую-то заразу занесли… Они же нередко сюда скот на продажу гоняли. Толи еще что… А только человек пять сразу — арестовали. И ветеринара местного, и еще кого-то… Вроде, как и содержали скот-то плохо… от того и падеж этот.
— Вот, Ваня, и посуди сам — правильно «гепеу» делает, или нет? Может кого и зря… Только вот — не всех-то зазря, думаю…
Мда… вот такой разговор вышел. И ни хрена он, разговор этот, сомнения у Ивана не развеял. Вопросы как были, так и остались.
Он съездил в Дом Красной армии, нашел инструктора, представился честь по чести.
Невысокий, худощавый, с обильной сединой, но с военной выправкой, мужичок пожевал губами и сказал:
— Если бы не просьба Шедько, я бы тебя не взял. Занятия идут уже с начала октября. Считай, чуть не полтора месяца ты пропустил. Пока теория идет. Надо догонять! Сможешь?
Иван заверил, что — да, сможет.
Мужичок представился:
— Артемий Сидорович Квашнин! Капитан запаса. Пойдем-ка, посмотрим, что ты можешь, а то… может и браться смысла нет. Ребята у нас в кружке хорошие, серьезные подбираются. Не все, правда на вторую степень сдают, но уж первую степень «Ворошиловского стрелка» получают все! И в соревнованиях участвуют тоже. Кстати! Ты знаешь, что вторую степень ты сможешь получить только, если сдашь ГТО на золотой значок?
Иван уже знал об этом. Нормы были — очень серьезные. Не мудрено, что не каждый сдает на вторую степень. Там и не допустят до сдачи, если ГТО не сдашь!
Они прошли по коридору, и в вестибюле свернули под лестницу, ко входу в подвал.
— Здесь у нас стрелковая галерея… Небольшая, но пятьдесят метров, чтобы первую степень получить есть. С винтовки малокалиберной стрелял?
Там… Елизарову доводилось стрелять практически из всего оружия, которое было в арсенале МВД. А уж из гражданского — и подавно. Но здесь…
— Только из охотничьих ружей.
— И как? Успешно?
— Ну… уток влет брал. На крупного зверя — не ходил, точно.
— Ладно, посмотрим…
Ну что? Тир как тир… Сколько он таких видел! И винтовка, все та же знакомая ТОЗ-8, с мушкой и открытым секторным прицелом. Однозарядная, как водится.
Краткий инструктаж по мерам безопасности. Артемий Сидорович выдал ему пять патронов. Для стрельбы лежа был приспособлен старый гимнастический мат.
«Ну что? Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох…». Выстрел, перезарядка. Снова — вдох-выдох. Сделав пять выстрелов, Иван, не вставая, доложился. Потом встал, предъявил патронник винтовки к осмотру.
— К мишени!
«А неплохо так! Для этого тела, которое вообще никогда не стреляло — сорок очков!».
— Ну что… не безнадежен! Работать можно. Сейчас я тебе выдам необходимую литературу. Через две недели — проверю лично! Наставления по стрелковому делу винтовки Мосина, образца 1891/30 года, а также — ТОЗ-8, револьвера Нагана — чтобы от зубов отскакивало! Не наизусть, но знать — близко к тексту! ТТХ оружия — наизусть! Остальную литературу — изучить тщательно, с конспектом. Конспект, кстати, тоже буду проверять. Все понятно?
— Понятно! — «хорошо, что вспомнил, что «так точно!» — здесь не говорят!».
Изрядно загрузив сумку полученной литературой, Иван отбыл домой.
«Так… три раза в неделю — с семнадцати часов, трехчасовые занятия. Иногда, примерно раз в месяц, дополнительные занятия по субботам. Как правило — с выездом на полигон. Там, кроме стрельбы, еще тренировки — в военном городке, как сейчас называют. У нас это — полоса препятствий. Бег, сейчас по времени года — на лыжах. Но не простой бег, а в военной форме, с оружием и боеприпасами, дополнительным грузом в вещмешке, да по пересеченной местности! Мда… легко не будет! А шо — кто-то таки обещал легкой жизни? Не? Вот и не пищи!».
А потом, уже дома, вечером, Иван, просматривая методички по нормам ГТО, а также стрелковой подготовке, понял — это — жопа! Причем с большой… нет — с очень большой буквы. Сдача второй ступени ГТО, по нормативам, могла растягиваться до двух лет, с начала прохождения испытаний. Для этого претенденту выдавалась специальная зачетная книжка.
Чего там, в тех нормах, только не было: и бег — простой; и бег на лыжах, и просто, и не просто — в форме, с полной выкладкой, да еще и грузом за плечами, так, чтобы вся амуниция в сумме составляла двадцать восемь килограммов. И плаванье — четыреста метров на время; и ныряние на пять метров с доставанием предмета со дна; и полоса препятствий, которую нужно было пройти за определенное время, с полной выкладкой, да еще — восемь! Восемь, мать его, Карл! Раз! И еще раз — на время!!! А полоса препятствий здесь, на минуточку — четыреста метров длиной, и она — ни хрена не пустая, а с препятствиями различными! Раздел про гимнастику… он пока побоялся открывать.
«Вторая, мать его ступень! И «Ворошиловский стрэлець» тэж — друхай ступэни! И двух лет у него ни хрена нет! Нет у него этих двух лет!».
Особо доставило — это плаванье на время — четыреста метров. И в прошлой жизни Иван особым пловцом не был. Сдавал, конечно, нормативы в училище — куда без этого, но не более. А потом — ну так, в свое удовольствие поплавать, поплюхаться в воде. Желательно в компании с девушками. И тренироваться в плаванье — где? Только с весны, а к июлю эту хрень нужно уже сдать!
И еще — прочитал, что обязательным для сдачи норм ГТО второй степени является получение удостоверения на право вождения: мотоцикла, легкового автомобиля, грузовика, трактора. Только не понял — удостоверения должно быть на все виды техники, или на какой-то один вид? И где этим заниматься? Надо спросить инструктора, может что посоветует?
«Это же как… напрячься придется?! Охренеть! И «взад сдать» не получится… стыдно! И Кира узнает… да и Зиночка… тоже ничего хорошего. А они узнают — точно! Сирожа позаботится!».
Получалось, что время сна придется сократить до физиологически необходимого минимума? Нет, так-то он и так спит не много. Но… иногда, после обеда…
«А теперь — хрен там! Ладно… раньше времени помирать-то не будем, а?!».
А еще — работа, ага! А еще — песни. Тут уж так — «назвался груздем, полезай в короб!». Не поймут, если он с какой-то периодичностью… ну — пусть и не часто! Не станет выдавать песни.
«Мля… а как же… интимная жисть, а? Это чего же мне, монахом становится?! Вот же… комсомольцы-добровольцы. О! а этой песни, похоже еще нет. Насколько помню, она после войны уже будет написана. Чем ни вариант? Да! Еще же и в комсомол вступать нужно! Бля-бля-бля! Когда это все успевать-то?».
Как-то грустно стало… Оставалось только сцепить зубы и рвать жилы. А еще — жесткий тайм-менеджмент! Хотя… вот он, что Велитарский, что Елизаров, по своему характеру, да отношению к жизни и этот самый тайм-менеджмент… они как-то параллельно существовали.
«Бум меняться! Бум!».
Пришлось сидеть, пытаться что-то планировать. Чиркал на бумаге распорядок дня, рвал листы, потом — снова писал, думал. По стенам он развесил начерченные собственноручно таблицы с ТТХ оружия, различными схемами, методиками определения расстояний и прочим.
Как известно, имеется несколько способов запоминания чего-либо, когда работают зрительная память или слуховая, либо моторика. Вот он и пытался задействовать их все — конспектировал методички и наставления, проговаривал их тексты вслух, читал каждую на несколько раз, разглядывал таблицы и схемы на стенах, отводил взгляд, пытался воспроизвести по памяти.
Еще в училище был у них один препод, который советовал, что сложные, технические тексты лучше всего запоминать, читая несколько раз.
— Первый раз — можете прочитать поверхностно, быстро, не вникая в суть вопроса. Второй раз — читайте тщательнее, стараясь отметить определенные моменты. Не стесняйтесь прерваться, отвести взгляд на посторонний предмет и попытаться повторить про себя прочитанное. Третий раз — самый важный. Здесь нужно вникнуть в детали, даже с карандашом в руке посидеть. А еще лучше — несколько задачек на тему порешать, примеры разобрать. И обдумывайте прочитанное и решенное. Можно и назад вернуться — проверить себя, правильно ли понял. Четвертый раз — контроль себя, вычитка — все ли понял. И пятый — снова легкое, поверхностное чтение. Если Вы будете так учиться — даже сложные технические тексты будут запоминаться надолго, и суть вопроса останется в голове на всю жизнь.
«Курки» охреневали — пять раз каждый параграф? Это сколько же над учебниками сидеть нужно?
Препод усмехался — молодежь, все хочет быстрее и без особого труда.
— Можете сократить чтение до трех раз. Но сразу предупреждаю — будет еще труднее, а в головах останется меньше. Экзамен-то сдадите, только вот как служить потом будете, без теоретической базы в голове?
Такой он был, капитан второго ранга Рябинин.
Иван сейчас и пытался воплотить эту методику. Сложно. И в голову особо ничего не лезет — разучился головой думать; вроде и память хорошая, молодая, но, чтобы туда что-то уложить — в это же вникнуть надо! И прерываться приходиться часто — работу все же надо… работать. По пятницам так же в «Киносеть» скататься, а в субботу, к вечеру — все подготовить к вечернему киносеансу.
И Тоня постоянно напоминала, что следует продолжить обучение танцам, отрывала его от занятий. Вальс у него уже вполне себе неплохо получался. И девушка потребовала перейти к фокстроту — сначала медленному, а потом и быстрому.
— Потом — за танго возьмемся! — она иногда пугала его своей упертостью в отношении к занятиям. Причем — как строга она была на занятиях с детьми, так безо всякого снисхождения она гоняла и Ивана.
Косова немного смущал во время этих танцев тот факт, что Тоня вела занятия в трико, плотно облегающем тело. Хоть девушка была не совсем в его вкусе — невысокая, да и довольно худощавая, но… в танце ощущать рядом с тобой девичье тело в одном трико было несколько… некомфортно. Да и ножки у нее были — очень и очень… И — попа… тоже.
Илья, похоже, тоже не был в восторге от их занятий и старался в это время быть в зале. То — аккомпанировал им, хотя в наборе пластинок уже были необходимые мелодии, то еще с чем-то копошился на сцене. А иногда директор и сам танцевал с Тоней — показывал мастер-класс, то есть! А танцевали они здорово. Косов отдавал себе отчет, что у него так, если когда-то и получится, то еще очень нескоро.
Забавно все же было наблюдать, как директор ревнует Тоню. Так как работа ее продолжались чуть не весь день — сначала с ребятишками, чьи занятия в школе шли во вторую смену, а после обеда — с теми, кто учился с утра, то практически весь день она находилась в трико. Илья даже, как несколько раз слышал Косов, выговаривал ей, шипя, что дескать — неудобно: девушки с парнями, бывает в библиотеку приходят, и даже взрослые. А она здесь в трико разгуливает! Это же все-таки деревня, здесь нравы не такие, как в городе. Но Тоня, вполне обоснованно, по мнению Косова, отвечала, что это трико — по факту ее рабочая одежда.
Они по-прежнему иногда заскакивали в его комнату — попить чай, а то и пообедать.
— Это что же ты тут поразвешивал? — близоруко щурясь, разглядывал по стенам все его пособия Илья.
— Вот… хочу нормы ГТО сдать и на «Ворошиловского стрелка» претендовать!
Тоня одобрительно кивнула, жуя бутерброд:
— Молодец!
А Илья удивился:
— Ты что же — на вторую степень решил замахнуться? Это же… очень сложно! Там люди и за два года-то — не все могут подготовиться и сдать. А тебе же — летом уже уезжать. Или передумал?
— Нет… не передумал. Но я постараюсь.
К их чаепитиям частенько присоединялась и Лидия Николаевна. Библиотекарь смущалась, поясняя, что не хочет стеснять ни Ивана, ни их.
— Лидия! — Тоня с самого начала перешла с той на «ты», — ну чего ты придумываешь? Ну какое стеснение? Или ты целый день есть не будешь? На станцию, домой к себе, на обед, каждый день не набегаешься. Неужто не проще — вот взять бутерброды, Иван чай согрел — так и перекусила.
— Мне не сложно, Лидия Николаевна, и действительно — давайте уж без этих… мерехлюндий интеллигентских. Мы же — коллектив, не так ли? Значит должны жить дружно и помогать друг другу! — поддержал Иван Тоню.
Надо сказать, что с момента ее прихода на работу в клуб, библиотекарша несколько оправилась после болезни, и уже не смотрелась «бледной тенью». И щечки порозовели, и поживее стала. Да и округляться начала… в нужных местах. Иван это сразу заметил — женщина становится вновь привлекательной. Похоже, что и Лидия тоже заметила его взгляды в ее сторону. Может поэтому она так и смущалась? Или ее подруга Елизавета ей что-то напела про него? Хотя… и у самой Лидии — глаза есть, и поведение Ивана — для нее не секрет. Аморальный тип!
А вот когда Тоня с Ильей по каким-то делам уезжали в город, Лидию на чай в комнату к Ивану, похоже — и на аркане не затащить! Он попытался пригласить ее, но женщина густо покраснела, и категорически отказалась.
«Ну и тараканы у нее в голове! Может она — сама что-то там навыдумывала, вот и полагает, что он сразу же ее в койку потащит? Нет… так-то я и не отказался бы, но — не совсем уж… маньяк!».
Не уговорив библиотекаршу на чай в его комнате, он в душе плюнул, налил большую кружку крепкого чая, сделал пару бутербродов — один с колбасой, другой — с вареньем и унес той в библиотеку.
— Знаете, Лидия… Николаевна! Ваша стеснительность… как-то переходит границы, не находите? Вы очень привлекательная женщина, но Вам нужно обязательно поправляться, а значит и питаться нормально! Вот! Нужно есть, и набираться сил!
— Иван… Вы со мной сейчас как с маленьким ребенком разговариваете! — попробовала возмутиться женщина.
— Ну так Вы не ведите себя… таким образом! А давайте… я сейчас и себе чаю налью, принесу сюда и мы с Вами вместе почаевничаем?
Сначала женщина больше молчала, ела бутерброд, чинно откусывая его маленькими кусочками, запивая чаем. Но потом, после пары анекдотов — вполне пристойных, кстати! — она чуть повеселела и начала отвечать ему, и даже улыбаться.
— Извините, Лидия Николаевна… У меня вопрос. Может он покажется Вам бестактным, но меня очень интересует — чем вызвано Ваше отношение ко мне? Такое…, - он покрутил рукой в воздухе, показывая, какое отношение имел в виду.
Она вздохнула, покосилась на него:
— А ты сам, Иван, разве не понимаешь?
— Ну, знаете ли… что я там могу понять? Может я вовсе не так все понимаю, напридумываю себе невесть что! Да и… женская логика… она не очень понятна, с мужской точки зрения.
Она помялась:
— Иван… ты ведешь себя… не совсем…
— Высокоморально и духовно?
— Ну вот! Ты опять все… с насмешкой!
— Да нет… правда, Лидия… Николаевна — я хочу понять. Хотя бы потому, чтобы между нами не было недомолвок, и мы могли спокойно работать, бок о бок. Помогая друг другу. Разве это плохо?
Она непонятно на что разозлилась. Немного. Но — оживилась.
— Иван! Я замужняя женщина. А ты… подчас ведешь себя… предосудительно! И тем самым… бросаешь тень и на окружающих. Вот!
— То есть я — настолько аморален, что компрометирую Вас, если вы просто работаете рядом?
Она подумала, помялась:
— Ну… не все, конечно, это видят и знают. Но… это есть!
— Не все видят и знают, но Вы боитесь компрометации? То есть Вы — сами что-то увидели, сами поразмыслили, и решили — это предосудительно? Так?
— А к кому женщина приезжала? А кто с Зиной… по углам тискается? А кто Лизу за… попу хватал? Этого недостаточно? Знаешь, Иван, ты — молодой парень, а ведешь себя… как распущенный тип, причем — как… старый сатир!
Косов про себя восхитился!
«Старый сатир? Мда… Так ведь оно именно так и получается! Вот это интуиция, вот это — образность мышления!».
— Давайте так… Во-первых, если я старый сатир, ну — по крайней мере так себя веду, может перейдем на ты? Хотя бы, в своем кругу, без посторонних?
Она, чуть подумав, согласилась.
— Тогда, во-вторых, Лида… Я молодой мужчина, — она хмыкнула, — ну а кто я, по-твоему? Так вот… я молодой мужчина. И вполне естественно, что у меня… бывают женщины. Серьезных отношений я не завожу, потому как планирую летом уехать, буду поступать в военное училище. Об этом я честно говорю… своим знакомым. Но при этом, физиология остается физиологией. То есть влечение к женщинам я никуда не уберу. Или ты отрицаешь саму природу человеческую?
— Ничего я не отрицаю… Но как-то это все… Ну ладно! Есть девушки, которым может быть и устраивают такие… временные отношения. Но ведь та женщина, которая к тебе приезжала… мне кажется, что она — замужем. Замужних, знаешь ли, видно! Это я тебе как замужняя женщина говорю! Это же…
— Ага! Скажи — грешно! Может ты и в церковь ходишь, Лида? — хмыкнул Иван.
— Нет, в церковь я не хожу. Но ведь у нее муж… да и дети, наверняка…
— Лида! Ты вот взрослая женщина, а как ребенок, честное слово! Ну пусть — молоденькая девчушка! Ах-ах! Как же так?! Или ты не знаешь, что подчас отношения в семье… не такие, как хотелось бы женщине? И в этих самых отношениях… муж не силен, так скажем? Как тогда быть?
«Оп-па! А она покраснела! То есть — тут я в болячку умудрился попасть? Ну что ж, как старый сатир — буду иметь в виду!».
— А Лизу тогда… зачем лапал? Она же… ей же уже за тридцать! А тебе — восемнадцать! Нашел бы… помоложе.
— Лизу я, положим, не лапал! Вот что за выражения у филолога? Лизу… я погладил, не сдержавшись. Каюсь! Иногда… бывает у меня, когда эмоции забегают вперед разума. И еще… Лиза — красивая женщина! А сколько ей лет? Да какая разница! Ты вот любишь русскую классическую литературу, так ведь? — дождавшись кивка женщины, он продолжил, — в книгах, да и в жизни, чаще, конечно, бывает наоборот — женщина молода, а мужчина — уже… зрелый!
«Упс! Опять она покраснела! Да что же такое — что не скажу, то «в цвет»!».
— И это вроде бы — нормально, да? Ну — привычно, так скажу! А если наоборот? Почему это… порицается? Но… опять же — ты филолог и любишь русскую литературу. Бунина с его «Темными аллеями» — любишь?
«Да что же она так краснеет-то?».
— А еще — сколько лет было Анне Карениной? А Вронскому?
Женщина задумалась.
— Там вроде бы… не явно как-то… Не помню!
— Ей было двадцать восемь, а ему — двадцать три. Если хочешь проверить — перечитать внимательно. Ну так что — осуждать будешь?
— Ну… Анну хоть и жалко, но и осуждать есть за что! — ишь как философский спор Лидочку раззадорил!
— Вот как? Морализаторством, значит, будем заниматься?
— Слушай! Ну как так? Ты — сопляк еще… а аргументы вон уже какие приводишь! Заранее подготовился, что ли?
— Лидочка! Когда крыть нечем — так и на оскорбления перейти можно? Сопляк… Эх! Что ж Вас так, интеллигентных-то людей, эта самая интеллигентность так быстро покидает! Аргументы нормальные есть?
Было видно, что женщина разошлась не на шутку.
— Так! Предлагаю перемирие. Налью горячего чая, а ты пока… аргументы подбери, хорошо?
Иван вернулся к себе, закурил в ожидании, пока нагреется на печке чайник. Потом усмехнулся своим мыслям, и, налив чай, еще раз подумал, махнул рукой и плеснул в кружку для Лиды чуток коньяку. Совсем чуть-чуть, чтобы даже запаха не чувствовалось. Потом и себе — тоже плеснул.
Коньяк, вино и водка — у него всегда стояли в тумбочке. На всякий случай! Вон — водкой он за чистку снега рассчитывается. Или как тогда — с Миронычем по паре рюмок за разговором приняли. А вдруг гости какие? А вино? Ну… для дам-с!
Лидочка сидела задумавшись, и глядела в окно.
— Ну что? Что нам скажет русская классическая литература? Вот, Лида, пей чаек! Я и заварил его, постарался. И вот медок в плошке. Мед, как врачи говорят, он на кроветворение благотворно влияет, и на желудок… Да много на что!
— А я вот не буду, Ваня, с тобой спорить! В чем-то ты прав. Не даром же Льва Толстого за «Анну» тогда критиковали! Дескать, мораль подтачивает! Но все равно… как-то это не хорошо!
Она уже хлебнула глотка два или три, отставила от себя кружку и с подозрением на нее посмотрела. Потом перевела взгляд на Ивана.
— Думаешь подолью тебе в чай что либо, да потом совращу? — засмеялся Косов.
Она хмыкнула, вновь отпила чай, и махнула рукой.
— Ну не до такой же степени ты… мерзавец? Да и что ты в чай мог добавить?
Они еще посидели, поболтали, больше не касаясь спорных тем. Косов снова травил анекдоты, женщина смеялась. А потом:
— Слушай… а правда, что ты… предлагал Лизе песню написать… ну… за это… — она сама свернула на скользкую тропинку в разговоре.
«Опьянела что ли? Да нет, не может быть! Там и коньяка-то было — граммулька! Или… тема для женщины… интересна?».
— Лидочка! — а она уже нормально воспринимает такое к себе обращение, — и снова… не совсем так. Я предложил ей… стать моей музой. Ну, каюсь, наверное, это прозвучало… двусмысленно.
— А что… Лиза… тебе нравится? — Лида снова смотрела в окно.
— Лида! Ну… чтобы ты лучше понимала. Я считаю, что женщины, по крайней мере, в нашем, советском обществе — они его лучшая половина! Лучшая! Они и умнее, по-житейски; они и терпеливее; они и трудолюбивее мужиков; они… да просто — женщины красивее! Надо признать, что у Бога женщины получились лучше мужиков. Во всем! То есть я… скажу так — люблю женщин! А если женщина еще и красива… Ну как тут не потерять разум?
— А Лиза… красивая, да! И ты, Лидочка, тоже очень красивая! Очень! — женщина сначала хотела возмутиться, но как-то… передумала. И зарделась.
Вот такой у него вышел разговор с Лидией Николаевной. И не сказать, чтобы она… «расплылась» перед ним. Да и цели он перед собой такой не ставил. Но отношения стали более теплые, что ли. Нормальные отношения! И он мог пошутить, и она его как-то «подколоть», и чай она с ним уже пила, болтая о разном. Вот только в его комнату по-прежнему заходить не хотела, если не было Тони и Ильи.
Как оказалось, Лида умела очень неплохо танцевать. И если Тоня по утрам решила давать ему очередной урок танцев, и, если посетителей в библиотеке не было, Лида с удовольствием становилась в пару к Ивану. Тоня говорила, что так, со стороны, ей виднее огрехи Косова. Да и как партнерша по танцам, Лида все же больше нравилась Ивану. Просто типаж такой, более ему симпатичный. Да и Илье как-то спокойнее.
А вот другой разговор, который состоялся примерно в то же время, Косову не понравился категорически. Началось с того, что его кто-то окликнул, когда он тащил дрова из дровяника. У клуба стоял молодой парень, ему не знакомый.
— Привет! Ты меня ищешь? — «кто это? Вроде и видел в клубе, а кто такой — хэзэ!».
— Да, Иван, переговорить надо!
— Ну, пошли! — кивнул Иван на вход в клуб.
Дождавшись, пока Косов скинул дрова у печи, парень обстукивал валенки на ногах. Они прошли в его комнату, где пришелец довольно бесцеремонно уселся на табурет.
— Я — секретарь комсомольской организации нашего совхоза, Лазарев Дмитрий! — парень протянул руку Косову.
«Ага! И что главе местного комсомола от меня нужно?».
— Нам поступил запрос на выдачу характеристики… на тебя. Из Приреченского райкома комсомола. А потом мне звонила Кира Каухер, просила ускорить это дело, — парень как-то изучающе разглядывал Косова.
И это — «нам поступил», и поведение, и взгляд «комсомольца» — не понравились ему.
«Похоже, что парняга-то… зазвездился, что ли? И не похож он на деревенского. Назначенец быть может? И руки вон у него… не в мозолях. Ну ладно… послушаем, что скажет этот… секретарь».
— И мне, честно скажу, Иван, эта ситуация не по душе! Если ты решил вступить в комсомол, то почему не пришел ко мне? Мы бы посидели, обговорили все, дали бы тебе какую-нибудь общественную нагрузку, присмотрелись какое-то время. А так — кто-то сверху решил, что этот человек достоин, а человек этот в нашу ячейку — и глаз не кажет! И вот эта… Каухер… Я понимаю, что она инструктор райкома… на общественных началах. Но… может ли она что-то решать? Или у Вас с ней…
По этим многочисленным «мы бы посидели», «мы бы обговорили», «дали», «присмотрелись» как-то… Ивану стало не по себе.
«Мы! Николай Второй! Мля… как же… противно! Вот же ж, человек, а?!».
Косов понимал, что формально этот… Дима — прав. Если решать этот вопрос, то начинать надо с первичной ячейки. Но… Не он принимал такое решение, а парторг подвинул Киру к решению этого вопроса! И потом — так демонстративно указать, что Кира — «на общественных началах», а этот… значит — номенклатура? И этот намек — «или у Вас с ней»!
«Похоже — гавно-человек!».
— В чем ты прав, Дмитрий, так в том, что мне начинать нужно было именно с первичной ячейки. Но дело в том, что… начинал-то не я! Парторг совхоза спросил у меня после концерта — почему я не в комсомоле, а потом попенял Кире, что комсомол ничего не предпринимает для принятия меня в свои ряды! Именно поэтому Кира и занялась этим вопросом, а, не потому что… «у нас с ней»! У нас с ней — дружеские, товарищеские отношения и не более! У нее, кстати, парень есть! И вообще… такое отношение к ней, активной комсомолке, общественнице, студентке-отличнице с твоей стороны, Дмитрий, не очень понятно!
— И еще… по общественной нагрузке… Я здесь по сменам — и сторож, и дворник, и истопник. А кроме того — киномеханик. И по клубу в целом… у нас, знаешь ли, принято помогать друг другу. Вот у директора спроси — отказываю ли я ему в помощи, если такая необходима. Или у библиотекаря спроси! Сейчас я занят в стрелковом кружке в Доме Красной армии, намерен сдать на вторые степени и «Ворошиловского стрелка», и ГТО. Ты представляешь нагрузку и объем материала, который нужно усвоить? А еще… песни мои слышал? Когда мне их писать, если еще и общественную нагрузку тянуть? Нет! Я не отказываюсь, просто объясняю, что не груши тут ху… к-х-м… околачиваю!
Постепенно Иван, разозлившись, стал довольно резко выговаривать. Зря, конечно, но — опять эмоции!
Похоже секретарь опешил от такого напора, а может понял, что изначально взял не тот тон, да и наговорил… двусмысленного. Но только в ответ на речь Косова, возмущаться не стал, а посидел, помолчал, глядя на Ивана, потом хлопнул ладонями по коленям, поднялся и уже в дверях, повернувшись, сказал:
— Ладно… характеристику… я напишу. Если вопрос решиться положительно… да. То — придешь, встанешь на учет. Там тогда и поговорим! И нагрузку все-таки… мы тебе придумаем!
— А я и не отказываюсь… — кинул в спину Лазареву Иван.
«Как-то не очень начинается у меня отношения с этим… местным секретарем комсомола! Гавна бы не сделал… Похоже, что он — может!».
И все-таки Косова не оставляла мысль… посетить-таки… центральный рынок, а именно — фруктовый его павильон. И как-то это было… двояко. С одной стороны, что уж греха таить, понравилась ему Фатьма. Была она как-то притягательна, что ли…
С другой стороны — ну вот на хрена ему столько денег? Даже тех, что были наличкой — ему на этот год… даже меньше уже осталось до отъезда в Омск, и поступления в училище. С лихвой!
А тех денег, что вручил ему Штехель, да еще и вручит… На кой хрен они ему? Да и противные это были деньги, за рыжье, снятое с людей. Часть, как он уже решил, он отдаст Вере, на всякие хозяйственные расходы. А другую часть… Все же это были деньги Ильяса, а Фатьма, как ни крути, бывшая подруга усопшего. Потому, будет правильно отдать эти деньги ей. Ну вот такие выверты его, Косова, мозга. Типа пенсии вдове.
Декабрь в этом году, после первых, непривычных еще людям морозов, которые ударили сразу после Октябрьской, стоял довольно теплый. Градусов десять, может пятнадцать морозца. И снежок пролетал, легкий, пушистый.
«Ага… работки — подваливает!».
Иван оделся в свою горку, она, да с подстежкой из «шотландки», вполне качественно еще грела. Берцы, на теплые байковые портянки, сидели на ноге мягко и плотно. Прямо нравилась Ивану его одежка! А вот еще недельки через две, придется перелазить в зимнее. Полупальто, хоть и вполне неплохое, было несравнимо тяжелее куртки. Да валенки еще… Нет, так-то Иван вполне ценил эту сибирскую обутку, но пока к ней привыкнешь… И ноги еще натрешь, пока не растопчешь их по ноге. И голень тоже по первой натирать будет!
Он прогулялся по территории рынка, соображая, а не нужно ли ему что-то купить. Вроде бы ничего и не попалось на глаза. Картоху — он всегда у Мироныча взять может. Да и прочую морковку-свеклу. И яйцами теми же у Якова всегда можно разжиться, как и молоком.
Поэтому он перешел в ряды, где еще были видны скудноватые полки с фруктами, да укутавшиеся «гости с юга» торчали за прилавками этакими воронами.
«М-да… а похоже, что они уже все и поразъехались. Остатки продают».
Здесь виднелись горки хурмы, каких-то зеленых яблок, да сухофрукты были разложены на прилавках, застеленных газетами. Фатьмы здесь явно не было. Он прошелся туда-сюда. Продавцы, сначала оживившиеся при виде его, снова расселись по лавкам, изредка переговариваясь, негромкими гортанными фразами.
— А где еще фрукты посмотреть можно? — обратился он к ближайшему, не старому еще мужику.
Тот мотнул головой в сторону:
— Павильон… да. Там фрукты…
Ага, значит в павильоне. Иван прошел в дощатый пристрой кирпичного здания рынка. Здесь было темновато. Несильные лампочки, горевшие под высоким потолком, света особо не давали. Было ощутимо теплее, а потому, наверное, и продавцы были поживее и пошустрее. Хотя… ассортимент и здесь не был особенно широким. По сравнению с уличными рядами, добавились какие-то груши, да яблок было чуть больше и количеством, и по сортам.
Косов прошелся, покрутил в руке грушу, раздумывая брать или не брать. Потом обратился к продавцу, который ему показался более общительным.
— Мне женщину здесь найти нужно. Фатьма, знаешь ее? — с удивлением увидел, как продавец «закрутил носом», что-то сразу плохо понимать русский стал.
— Еще раз повторю — мне нужна женщина, которую зовут Фатьма. Она работала здесь, и она местная. Так понятно? — «что они крутят? Хотя… у них здесь, как на любом рынке — свой мирок, куда чужому так просто и не попасть. А здесь приходит какой-то «штымп» и чего-то хочет…».
Продавцы перешли на свой, и некоторое время переговаривались, косясь на Ивана с недовольством. Потом тот, к которому он обращался, что-то крикнул в сторону коридора, ведущего дальше, в служебные помещения.
«Чего-то мне все это нравится перестает! Что-то не так… Вот своей «пятой» точкой чувствую!».
Из того коридора появились двое парней. Перекинулись парой фраз с продавцом, и махнули Ивану рукой, дескать, «топай за нами». Ну что ж, пришел, так надо идти, раз зовут. Косов, опустил руку и, как будто потирая запястье, незаметно расстегнул манжету рукава, освобождая доступ к рукояти ножа.
Как интересно… что-то видимо в нем изменилось, со времени… «приключения» с Хлопом и Цыганом. Испуга не было вовсе, а был мандраж от вероятной драки, да еще накатывал от живота к голове какой-то дурацкий азарт, даже идиотская улыбка нет-нет да вылазила на губах.
«Бля… маньяк как он есть! Или адреналиновый наркоман? Черт… у меня даже ноги как-то… в пляс идут!».
Парни, как видно, вообще не опасались его и расслаблено шли впереди по коридору, переговариваясь и посмеиваясь. Вот только некоторые слова, из их разговора, Иван, кажется, понимал. И ему они крайне не нравились!
Еще в начале девяностых, когда он начинал работать в райотделе «пэпсом», работал вместе с ним один паренёк. Был этот парень родом из Таджикистана, и занесло его в сибирские ебеня, получается — по поручению аксакалов его аула.
Далер, как звали этого таджика, служил в армии вместе с еще одним «пэпсом» — уже из местных, Колей Бабичевым. Именно последний и позвал Далера сменить мотыгу декханина на малой родине, на форму милиционера в маленьком сибирском городке. Такое предложение было целиком и полностью поддержано и родными Далера, и старейшинами аула. Какие продуманные, однако, были в ауле аксакалы!
Далер проработал вместе с ними года три, потом, опять же — вместе с ними, попробовал поступить в Омскую высшую школу милиции. Но, не пройдя туда по конкурсу, поддался на уговоры присутствующих здесь же представителей Новосибирской средней школы милиции, и подал документы туда, на заочную форму обучения. А потом, буквально через год, и совсем переехал в Новосибирск.
Так вот, Коля Бабичев, лет через десять, ездил в гости к Далеру, и по возвращении, рассказывал, что Далер уже вовсе не Далер Шарипов, а Далер Анзурович Шарипов! Подполковник милиции и очень… небедный человек. Похоже, что их бывший сослуживец был этаким эмиссаром для всех людей из солнечного Таджикистана. И переселенцев, и гастарбайтеров! И очень, очень уважаемый человек! Ага, все как положено — двухэтажный коттедж в местной «долине нищих», навороченный джипарь, ну и прочие атрибуты успешного человека!
Но… это было в будущем, а пока Далер был простым ментом, и наматывая по городку круги пеших маршрутов, о многом рассказывал своим сослуживцам. Что-то было смешным, что-то — странным, что-то — непривычным. Ну а что в первую очередь интересует молодых русских мужиков от иноязычного коллеги? Правильно — какие есть маты в его родном языке, да как можно обматерить неприятного человека. Вот что-то и вспомнилось с тех времен Косову-Елизарову.
Косову не понравилось, что имя Фатьма в разговоре соседствовало со словом «джалаб», что, насколько он помнил, значило — шлюха. А поглядывая на него, один из парней, с усмешкой произнес «девона», что означает — дурак. Если он ничего не путает. Но тут — лучше перебзеть, чем недобздеть!
Парни были молоды. Один постарше, лет так двадцати — двадцати двух. А второй, чуть получше одетый, так вообще — как бы не младше Ивана.
Они, в таком порядке, дошли по коридору до перекрестка с еще одним, и здесь остановились. Тот, что постарше, как-то уж совсем небрежно остановил Косова, уперевшись тому в грудь рукой.
— Сдэс стой, да, — и усмехнулся, падла!
Послышались чьи-то шаги, и Иван, не дожидаясь прибытия этого неизвестного, чуть подсев, резко пробил правой рукой «невеже» в брюхо. Ага, где-то в район печени. Это больно, очень! Все его тренировки и «постукивание» по мешкам все же давали результат.
«Эк его скрючило-то!».
Иван же, сделав шаг ко второму, одновременно вытащил нож из рукава, и с силой толкнув оппонента в стене, прижал тому нож к щеке. Этак — острием к глазу. Как-то не показался ему этот «вьюнош» бойцом. Вот тот, второй, который сейчас валяется на полу, поопаснее будет.
Скосил глаза в сторону примыкающего коридора. Там стоял седоватый, лет сорока, таджик.
— Эй, уважаемый! Какой глаз ему лучше вырезать — правый, или левый? — одновременно с вопросом, Иван перенес финку к другому глазу пацана.
— Погоди! Не надо ничего резать! — старший говорил по-русски почти правильно. По крайней мере — все было понятно.
— Ну как не надо? Очень даже надо! Этот ишак, и сын ишака… оскорбил и меня, и… мою женщину, — почему Иван назвал Фатьму своей женщиной, он и сам не понял.
Опс! А вот и сам предмет обсуждения — Фатьма подошла и стояла сейчас за этим старшим таджиком. Иван видел, что женщина, вначале какая-то снулая, прямо на глазах стала преображаться. И глазки заблестели, и щечки розоветь стали. И выпрямилась она.
— Он извинится, да! Сейчас извинится! Не режь его! — особого испуга у старшего Косов не видел, а поэтому решил нагнать страсти.
— Вы, басмачи сраные, что-то совсем охренели! Вы здесь, в России, а не у себя в кишлаке! Это там Вы — воины Аллаха, моджахеды, а здесь Вы никто! Кишки Вам выпустить, что ли? — он прижал нож посильнее, и по щеке пацана потекла капля крови.
— А ты не боишься? Ты же отсюда не выйдешь! Наших здесь много, всех не зарежешь! — прищурился таджик.
Ивана это… как-то развеселило. Это и нравилось ему, и не нравилось. Нравилось… потому как он ощущал себя… как в игре. Такой — опасной, но и очень будоражащей кровь. Прав был Савоська — есть здесь что-то от викингов. А не нравилось, потому как головой он понимал, что это — не здоровое все. «Крыша у меня едет, что ли?».
Вот этот его негромкий смех, похоже, очень не понравился старшему таджику.
— Как у Вас там говорится — «иншалла». На все воля Всевышнего! Меня-то, может быть и порежут, но вот его, — Иван кивнул на пацана, — да и тебя я распластать успею, это точно! Ну что — торопишься к гуриям, уважаемый? Поиграем? А то — может и остальные Ваши со мной не сладят? Иншалла…
— Подожди… разговаривать будем, да, — и таджик что-то быстро залопотал Фатьме.
Ишь как! Та гордо подняла голову, и довольно резко отвечала ему. Обмен мнениями длился недолго. Таджик замолчал, что-то обдумывая, потом снова повернулся к Ивану:
— Я не знал… То есть мы — не знали, да! Поэтому, я приношу извинения, — и он снова что-то сказал Фатьме, на что та фыркнула.
— Значит так, уважаемый… Сейчас ты заплатишь Фатьме, все, что должен заплатить! Туда же добавишь каффару — за оскорбление моей женщины, и меня. Ты понял?
— Я понял, ултуручи… Мы… заплатим.
— Ну вот… говорят же умные люди, что добрым словом и ножом, можно добиться большего, чем просто — добрым словом! — хохотнул Иван.
Иван с интересом наблюдал, как таджик передал женщине свернутые в трубочку деньги, достав их из кармана халата. Та бойко пересчитала и что-то сказала ему. Старший поморщился и добавил еще.
Фатьма кивнула, и, улыбнувшись Ивану, сказала:
— Муж мой, мы можем идти! — о как! он уже ее муж? Или она так «картину гонит»?
Он убрал нож в ножны, и подтолкнул пацана к старшему, бросив ему в спину:
— Рав ба керам! Кери хар!
Старшему же он, чуть поклонившись, но все же улыбаясь:
— Ассаляму алейкум ва рахматуллах! Пошли, женщина! — это уже Фатьме, и направился к выходу.
«М-да… водевиль продолжается, блядь!»
Выйдя из павильона, он повернулся и взял женщину под руку:
— Слушай… жена моя, — тут он все-таки не сдержался и засмеялся, — а здесь где-нибудь можно поесть? Хочется много горячего, вкусного мяса!
— Здесь шашлычная рядом. Эти…, - она кивнула назад, — как раз там кушают. Не побоишься туда пойти?
— Ты напрашиваешься на наказание, женщина! — нахмурил он брови, но не выдержал, улыбнулся.
Она посмотрела не него:
— Какой ты все-таки мальчишка еще, Иван! — тоже заулыбалась.
Когда они расположились за столом в фактически пустом заведении, Фатьма что-то сказала буфетчику. Тот поморщился и ушел на кухню.
— Сейчас все будет. Не принято у них, чтобы женщина сидела за столом с мужчиной.
— Я знаю, — кивнул Косов.
— А откуда ты тюркский знаешь? — ей было интересно.
— А я его и не знаю. Так только… несколько фраз. Слышал где-то, да запомнил.
Она хмыкнула. И уже он, в свою очередь, поинтересовался:
— А что ты тому, седому, там сказала?
— Я же слышала, что ты назвал меня… своей женщиной. Вот и сказала, что ты — мой муж. И… что Ильяса и Хлопа ты убил.
«Вот ни хрена ж себе! Такую известность… на хрен бы не нужно!».
Увидев, что он нахмурился, она поспешила объяснить:
— Никто не узнает! Здесь не принято что-то рассказывать…посторонним! А Ильяса и Хлопа они боялись. Ну… не то, чтобы боялись, но — не связывались. Еще когда мы с Ильясом… стали жить… Я пожаловалась как-то, что меня здесь подчас обижают. Они пришли сюда. Ильяс одному… особо назойливому… рожу ножом порезал. А Хлоп другому — руку сломал, дубинкой. Их здесь как сумасшедших принимали. Буйных таких, опасных. Вот ты — их убил! Значит — еще более опасный!
«Ни хрена ж себе у меня… репутация складывается!».
Он с аппетитом ел ароматное, правильно приготовленное мясо. Заметив, что женщина ест мало, без аппетита, уставился на нее:
— Фатима! Тебе нужно есть. Женщина должна быть с хорошей попой. Иначе скажу «талак» трижды — и все! Эх! Пивка бы еще, или вина… красного сухого.
Она засмеялась:
— Нет… Здесь такого нет. Можно по пути взять, в магазине.
Они медленно, прогуливаясь, шли к дому Фатимы. Она молчала, изредка косясь на него, держала его под руку.
— Ты что-то хочешь спросить?
— Нет… хотя… да. Слушай, а как мне дальше жить? Ильяса нет. Он хоть изредка, но давал мне деньги. Вот сейчас я и работы лишилась. Я, конечно, что-нибудь найду… но не сразу.
Он шлепнул себя рукой по лбу:
— Извини! Из головы вылетело, с этими арабскими страстями! У Ильяса… были деньги. Поэтому, вот. Здесь две тысячи. Это пока! Чуть позже — будут еще. Месяца на три-четыре тебе хватит за глаза.
Она, взяв и спрятав деньги, помолчала, а потом спросила:
— А ты… снова уйдешь? У тебя кто-то есть, да?
Он засмеялся:
— Да тут сразу и не скажешь… Вроде и есть, а вроде… и нет. Там все… игры какие-то.
Похоже, ее это вдохновило. По крайней мере, она повеселела и заявила:
— Так как ты назвал меня своей женщиной, нам нужно зайти в магазин и купить что-то поесть, — потом смутилась, — а то у меня дома еды-то… почти и нет. Как мужчину кормить? Решишь еще, что я плохая жена и «талак»!
Они зашли в магазин, и Иван, особо не глядя на деньги, набрал всего, на что падал взгляд — его или Фатимы. Уже с полной авоськой в руке, Иван шел, поглядывая на женщину. Та взяла его под руку, и о чем-то задумалась.
— Слушай… Ну, почему меня так… неласково встретили торговцы на рынке, это мне немного понятно. Я — чужак и лезу в их, пусть и временный мирок. А почему у тебя… там, на рынке… такие отношения сложились? Плохие, как мне показалось. Вы же земляки, вроде бы… и должны помогать друг другу. Или я чего-то не понимаю?
Женщина, сначала неохотно, но потом рассказала, что:
— Да не своя я им. Точнее — вроде своя, но еще хуже, чем чужая.
— Это как так?
— Сложно это все объяснить… тому, кто не знает, как эти отношения там складываются. Я же сюда еще с родителями приехала. В тридцатом… Да и там, еще в Туркестане, тоже мы своими… можно сказать, не были.
Из ее рассказа Косов уяснил, что отец ее был родом из Чимкента. Ее дед был горожанином, гончаром. То есть от начальной своей общины в ауле, или кишлаке, Иван не знал, как там правильнее, дед уже отошел. И не был в полной мере своим для бывших односельчан. Потом, когда ее отец отучился, стал грамотным, что тоже было большой редкостью для тех мест и того времени, был взят на работу в управу градоначальника, то они еще больше отдалились от родственников. Потом отца перевели на работу в город Верный.
— Это сейчас Алма-Ата называется, — Фатима подняла голову и посмотрела на него.
Иван кивнул, мол — знаю.
— Там он с мамой и познакомился. Отец мамы, то есть дед мой, был из казаков, а бабушка — из местных таджиков, живших в городе. То есть, в итоге, мы еще больше отдалились от махаллы. Уже и не понять кто, то ли таджики, то ли… не совсем.
— Я плохо это все помню, маленькая была. Но… там же и до Революции не сильно-то спокойно было. Периодически слыхали — то там стреляли, то тут — беспорядки. Но если до семнадцатого года, хоть видимость спокойствия была, то после русским было безопасно только в самом городе. А мы… не то, что русские, но уже и местными нас не считали. Отец — чиновник, мать — домохозяйка. Когда белые ушли, вообще страшно было… одно время. Но управляться и новым властям как-то надо было. Вот отца снова позвали… уже в исполком, делопроизводителем. А потом, когда Турксиб строить начали, ота в управление строительством перешел.
— В тридцатом… отца сильно избили. А кто — так и не нашли. Он чуть не умер. Вот мы сюда и переехали. Домик этот купили. Только падар… так и не оправился тогда, умер через два года. Мой старший брат к тому времени уже отучился на машиниста. Уехал в Талды-Курган. Там у него сейчас семья, дети. И мама туда к нему уехала, когда я здесь замуж вышла. Не понравилось ей, что за русского. Только недолго мы прожили с Кириллом. Он на стройке работал… Погиб, сорвался с лесов. А детей… не вышло у нас что-то.
— Я в столовой работала, при депо. Случайно встретилась с приезжими…оттуда. Они торговать приезжали. Так… слово за слово, разговорились. Они же здесь толком не знают ничего. Да и по-русски хоть как-то… один из десяти если разговаривает. Они меня и уговорили, к ним на рынок перейти. Когда надо что-то объяснить, или с кем договориться. Показать, что, как и где. Сначала-то и правда платили хорошо. А потом… и платить стали меньше… да и руки стали распускать. Ну да — баба, да одна! Вдова. К тому же — вдова русского. И заступиться некому. Поэтому я, когда с Ильясом познакомилась, сначала даже рада была. Уже потом поняла, кто он такой. Да поздно было, и он, Ильяс-то, все-таки на место этих… с рынка поставил. А как слушок прошел, что Ильяс куда-то пропал… Эти снова — осмелели.
В доме было холодно, печь уже давно остыла. И Иван первым делом принялся за ее протопку. Обратил внимание, что дров в сарае было… кот наплакал. Да и сарай тоже, судя по всему, зиму не переживет. Раздавит его снегом, такой он весь кривой и косой от старости.
— Вот тебе первое дело, женщина! Среди соседей найдешь плотника, или просто — мужиков рукастых. Пусть сарай тебе новый поставят. Пока земля не застыла, и столбы вкопать еще можно. Потом — закупишь дров, наймешь людей, чтобы они и привезли, и сложили. Потом… потом закупишь продуктов. Муку там, мясо, картошку. В общем, все что нужно. И вот еще что… Через несколько дней я приеду, вместе сходим в… одно место. Нужно тебя приодеть. Если уж ты… моя женщина, то и выглядеть должна красивой.
Ивану нравилось смотреть, как расцветает от его слов эта и так очень привлекательная женщина. Потом, в какой-то момент, она чуть загрустила, и он спросил:
— А теперь что не так? Чего ты опять увяла?
Она помолчала, отведя взгляд, а потом:
— Ваня! Ты останешься… на ночь?
Он хмыкнул:
— А ты сама этого хочешь?
Она смутилась, но потом подняла взгляд и сказала:
— Да… Хочу.
В доме уже чуть потеплело. За окном клонился к вечеру неяркий, пасмурный день, и поэтому в доме был полумрак. Он подошел к ней, обнял. Ее губы были в меру полные, и целовать их было очень здорово. Сначала она стеснялась, но постепенно стала отвечать ему.
Когда он стянул с нее юбку, и начал поглаживать по попе, в очередной раз отметил, что попа у нее … тоже очень даже ничего. В меру полная, округлая… очень аппетитная.
«Так и укусил бы ее… за округлости! Х-м-м… а кто мне мешает это сделать?».
Фатьма чуть отстранилась от него:
— Подожди, подожди… я разденусь.
Он стал активно ей помогать, не забывая между делом и с себя стягивать одежду. Оставшись голой, она в первый момент попыталась прикрыться руками, но потом отвела их, и посмотрев на Ивана — «ну вот я! как? нравлюсь?», и увидев явное его «одобрение», обняла и продолжила целовать.
Она… и правда хотела. И еще как хотела! Очень горячая была. Она не была настолько умела, как Вера. После его обучения. Но энтузиазм Фатьмы… зашкаливал. И не понять Ивану было, что это — благодарность женщины, ее голод по мужчине, или она такая и есть — знойная, смуглая красавица.
После… первого раза, после этого взрыва эмоций, они отдыхали недолго. В доме было уже темно, и Иван мог только на ощупь «разглядывать» женщину. И ему нравилось то, что он ощущал. Но мужчина все же любит глазами, поэтому он попросил ее зажечь свечу. Она немного смутилась, но все-таки зажгла какой-то огарок.
Неяркий, колеблющийся свет этого «огрызка» добавил очарования в ее облик. Она и так была красива той восточной красотой, которую на ее родине принято называть порождением иблиса. А сейчас, в полумраке, ее смуглое, такое изящное и одновременно крепкое тело, заводило его еще больше.
«Она гибкая как… сильная змея. Не тонкая, а… хищно-опасная, вроде бы и мягкая на ощупь, но под смуглой кожей чувствуются мышцы».
У нее были волосы, как говорят поэты — цвета воронова крыла. Изначально они были заплетены в толстую косу, закрученную большой шишкой на затылке. Фатима хотела их распустить, но он попросил пока обождать — «мешаться будут». Коса с затылка все же раскрутилась, и Иван сейчас, лежа на спине и отдыхая, играл с ней, кончиком щекотал женщине спину. Она вздрагивала, чуть слышно хихикала, даже попеняла ему: «Щекотно же, Ваня!», но он продолжал забавляться, погладывая на закинутую ему на живот смуглую, полную и красивую ногу, которую он и поглаживал правой рукой.
«А там, между ног, у нее волосы закручены плотными кудряшками… прямо каракуль какой-то… и очень жесткие, как проволока».
Иван поймал себя на мысли, что уже давно привык, что здесь женщины о депиляции пока еще и не догадываются. Он сначала просто поглаживал ее, успокаивая. Но потом поглаживания стали… более нескромными, и женщина ответила ему. Дыхание ее начало сбиваться, а потом она стала постанывать. Косову же нравилось смотреть, как Фатьма поначалу как будто удивленно прислушивалась к своим ощущениям, а потом отдавалась им со всей страстью.
Через некоторое время, опытным путем, было установлено, что Фатьме больше всего нравятся три позы — на спине, с чуть приподнятыми ногами; догги-стайл, когда она покорно замирала перед ним, прогнувшись; и — наездница. Похоже, что последняя была для нее новинкой, так как, когда Иван, чуть приподняв, посадил ее на себя, первое мгновение она замерла, не понимая, что делать. Но после его подсказок, сделанных больше руками и движениями, чем словами, она вздохнула и стала опускаться на него. Медленно, прислушиваясь к себе, и постоянно чуть замирая. Потом, когда она почти полностью опустилась на него, она открыла глаза и наклонившись, спросила шепотом:
— А дальше… что делать?
— Скачи! Ты же — восточная красавица, тебе должны быть привычны скакуны. Вот и… скачи!
Она негромко засмеялась:
— Скажешь тоже… я и на коне-то никогда не сидела.
— Просто делай, как тебе приятнее…
Она стала двигаться, сначала робко, потом — все смелее. Наращивая скорость или снижая ее, меняя амплитуду движений, или наклоны тела. Периодически она наклонялась к нему и целовала в губы. Иван придерживал ее за бедра, поглаживал и стискивал ягодицы, потом начал играть с сосками крепких и упругих грудей. Он чуть сжимал их пальцами, поглаживал, а потом притянув Фатьму к себе, потянулся и стал поочередно ласкать их губами. Облизывать, потискивать, покусывать… Похоже, именно это и довело ее до точки. Она замерла, подрагивая, и чуть слышно постанывая. А Косов же, чуть приподняв ее за бедра над собой, стал «помогать» ей снизу. Все сильнее и сильнее.
Женщина упала ему на грудь, закрыв его лицо волосами все же раскрутившейся косы, и стонала все громче и громче, а потом стала и вскрикивать, когда его движения стали максимально резкими и сильными. Кончили они вместе.
Чуть отдышавшись, Иван поймал себя на мысли:
«Синяков бы у нее на попе не оставить… Похоже, я чересчур сильно их сжимал, когда… был на пике!».
Женщина молча лежала на нем. И эта горячая, упругая тяжесть так нравилась Ивану, что… он снова начала потихоньку двигаться снизу. Медленно… Ласково… Поглаживая спину от плеч и вниз… переходя на ягодицы.
Она снова начала постанывать.
«Как она быстро… отвечает. Очень чувственная…».
Фатьма приподнялась на руках и поставив локти ему на грудь, посмотрела Ивану в глаза. Хрипловатым шёпотом спросила:
— Ваня… а ты зачем так смотрел на меня… когда я… скакала?
— Потому что ты очень красивая, и потому что ты мне очень нравишься… а когда вот так… на мне сидела — так вообще… очень-очень красивая! А тебе не понравилось, что я смотрел?
Она опять уткнулась ему в грудь, и куда-то подмышку прошептала:
— Мне очень понравилось… На меня так никто не смотрел… Только ты сейчас… не останавливайся. Я чуть передохну и снова… поскачу… Это было… очень сладко!
Потом они снова отдыхали и предательское брюхо выдало Ивана с головой, заявив, что съеденное на рынке мясо… уже — все!
Фатьма подскочила и уставившись на него, чуть испуганно сказала:
— Сейчас я… что-нибудь приготовлю! Чуть-чуть подожди!
Иван притянул ее к себе за талию:
— Ничего готовить не нужно! Там есть хлеб, колбаса… Чай только вот согреть бы!
Женщина встала с кровати и попыталась натянуть юбку. Он придержал ее:
— Красавица… если тебе не холодно, не надо одеваться. Мне очень нравится на тебя смотреть…
Потом он сходил на улицу, накинув на себя только куртку, покурил, и захватив дров, вернулся в дом.
— Печку подкину. Чтобы тебе холодно не было!
Она, нарезая продукты на бутерброды, не поднимая головы тихо засмеялась:
— С тобой, Ваня, не замерзнешь!
Они попили чай. Потом Косов, подумав, открыл бутылку красного вина, налил себе и ей. Он смотрел на нее, любуясь бликами огня из приоткрытой двери печи на ее теле, а она молчала, чему-то улыбаясь.
Когда он потянул ее снова на кровать, она чуть замерла:
— Ваня! А тебе… не противно, что… вот… тогда Ильяс с этим… Хлопом. Вдвоем…
Иван обнял ее покрепче, распуская руки… везде распуская…
— Ты сейчас глупость сказала. И нет — мне не противно! Я об этом вообще не думаю. Сейчас ты со мной, и мне с тобой — очень хорошо. А то, что раньше было… то — быльем поросло!
Фатьма вздохнула.
— Хочешь, чтобы я доказал, что не противно? Хорошо…
Он приподнял ее и поставил на четвереньки на кровати, с краю. А сам присел у кровати на колени. «Да… так вот удобнее всего!». Женщина сначала не поняла, что он намерен делать и стояла покорно и молча. Но… когда он приник к ней…
— А-а-а-а-х-х… В-в-в-а-а-н-я-а… Зачем так… О-о-о-о…
Он с удовольствием и удовлетворением смотрел, крепко держа ее руками, как она содрогалась от наслаждения.
«Везет мне здесь с женщинами! Вера была хороша. И Зиночка — тоже. И вот — Фатьма… Пожалуй, она наиболее страстная из всех моих… знакомых!».
Если Вера была — хороша, но вот… чуть худовата; Зиночка, безусловно, красива и чувственна, но такой страсти в ней нет.
«А здесь… фейерверк какой-то!».
Когда они, в очередной раз отдыхали, Фатьма, положив голову ему на грудь, и закинув на него ногу, спросила:
— А вот ты сказал… ну… что вроде бы и есть у тебя кто-то… а вроде и нет. Это как?
Косов засмеялся и покосился на женщину:
— Ты ревнуешь, что ли? Не стоит… Там… знаешь… как игра. Девочка еще молоденькая, ей и хочется, и колется. Она то сама ластится, то потом — по месяцу носа не кажет, ни слуху о ней, ни духу. А мне… всерьез-то если… это и не нужно…
Он протянул руку, взял папиросы и спички, закурил.
— Я не предупредил тебя сразу… Мне через год нужно будет уехать. И я не знаю… вернусь сюда когда-нибудь, или нет. Потому и серьезного ничего заводить не буду. Вот… решай сама.
Она помолчала. Вздохнула:
— Год — это немало! А ты мужчина, ты сам решаешь, как поступить. И я… не ревную. Мужчине, если он может содержать семью, можно иметь четырех жен. А ваши… эти русские законы… они глупые.
Косов засмеялся:
— Может ты и права. Но тут и тебе решать. Я обманывать тебя не собираюсь. Помогу, конечно. Но если что — ты мне скажи, и я больше не приду.
«Только вот приходить сюда — все же хочется!».
Они не спали всю ночь. Ивану нравилась эта женщина, а ей… похоже… тоже нравилось.
— У меня теперь работы нет, рано вставать никакой нужды нет. А ты… ты не торопишься?
Косов улыбнулся:
— Нет. Завтра до вечера я свободен.
Удивило его и то, что Фатьма довольно спокойно отнеслась к его предложению… попробовать по-другому.
— А что ты удивляешься? На юге… это давно известно. Бача бази — слышал про такое?
Иван, то есть Елизаров, слышал. Об этом ему рассказывал его знакомый, который воевал в Афгане.
— Это, конечно, харам, — продолжала женщина, — но… там это, хоть и скрывается, но…распространено. Особенно раньше, среди богатых. Ну а тот, кто победнее, это делал со своими женами. Так что… это для меня… не ново. Ильяс… он же тоже таджик был.
Ему нравилось, что с одной стороны, она готова была обсуждать это, а с другой — все же смущалась. Уснули они уже когда рассвело.