На посохе—сова... - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
Я — Иван, не помнящий родства,Господом поставленный в дозоре.У меня на ветреном простореИзошла в моленьях голова.Всё пою, пою. В немолчном хореМечутся набатные слова:Ты ли, Русь бессмертная, мертва?Нам ли сгинуть в чужеземном море?!У меня на посохе — соваС огневым пророчеством во взоре:Грозовыми окликами вскореЗагудит родимая трава.О земле, восставшей в лютом горе,Грянет колокольная молва.Стяг державный богатырь-БоваРазвернёт на русском косогоре.И пойдёт былинная Москва,В древнем Мономаховом уборе,Ко святой заутрене, в дозореСтранников, не помнящих родства.Возмездие
Войти тихонько в Божий теремИ, на минуту став нездешним,Позвать светло и просто: Боже!Но мы ведь, мудрые, не веримСвятому чуду. К тайнам вешнимПрильнуть, осенние, не можем.Дурман заученного смехаИ отрицанья бред багровыйНад нами властвовали строгоВ нас никогда не пело эхоГосподних труб. Слепые совыВ нас рано выклевали Бога.И вот он, час возмездья чёрный,За жизнь без подвига, без дрожи,За верность гиблому безверьюПеред иконой чудотворной,За то, что долго терем БожийСтоял с оплёванною дверью!Дарья СеренкоКрылатое соло
Нечего
Вновь нечего. От этого и больно.Мне нечего терять, и вышли сроки…Но небо, проходя сквозь колокольню,Становится звучащим и высоким.Вновь нечего. От этого и реже,Мой звонкий голос реже будет слышен…Но люди смотрят с тихою надеждой,И взгляды их, как пёрышки,— всё выше.Но этот звон, и эта колокольня,И эти взгляды, лёгкие, как перья,Летящие в бескрайность добровольно,Пойми, уже огромная потеря.* * *
А представь, если б снег шёл не сверху вниз,А напротив — вверх,Отделяясь от наших холодных лиц,От озябших век.От халатов врачей, от седых голов —Белизною прочь,Налипал бы, как пух, налипал бы вновьНа небесный скотч…А весною за шиворот лился с небес,Возвращая то,Что не страшной будет болью тебе,А водой святой.* * *
Когда прорезаются крылья, зудят лопатки.И воздух сгущается до очертаний светлых.И сами собой от земли отрываются пяткиНа пару секунд и на столько же миллиметров.Когда прорезаются крылья, краснеет горло.Любимая куртка становится жаркой и тесной……Вот так одиночество перерастает в соло,Крылатое соло. Полёт — это тоже песня.* * *
Янтарь
Я вмурована в эту осень,Как в янтарь.В золотое многополосьеНе ныряй!Не ищи меж прожилок-просек,Не зови:Я вмурована в эту осеньПо любви…Ну а если так станет легче(Хоть на грош),Можешь вставить янтарь в колечкоИли в брошь.* * *
Я отвела свою душу к нему,Даже багаж донесла до порога:Том Пастернака и томик Камю…Право, немного.Не был радушным, как прежде, приём:Что ни словечко — то острое жало.Я отвела свою душу на нём…И убежала.* * *
Река полощет горлоДождями и листвой.Неряха-осень стёрлаБылое естество:Развесила по веткамСырую пустотуИ листья, как объедки,Оставила в саду…Бегу к тебе сквозь это,Укутавшись в пальто:— Когда-то было лето…— А лето — это что?..Сергей КузнечихинДве сказки о птицах
1. Белая ворона
Неприглядная воронаПромышляла возле окон.Перекисью водородаОкатили ненароком.С перепугу стало плохо —Думала, что околела,И ослепла, и оглохла,Но всего лишь побелела.Возмущалась поначалу,Перья мокрые шеперя,На людей взахлёб кричала:Что, мол, делаете, звери!Но, устав, угомонилась—Отдохнуть всегда полезно.И сменила гнев на милость —Хорошо, что не облезла.Белый цвет, конечно, марок,Для помоек не годится,Но средь сереньких товарокГордой цацей, белой птицейПочему б не прогуляться —Рты разинут от сюрприза,Даже каркнуть побоятсяПоперёк её каприза.Под такой весёлый случайБез разбора и без спросаИ кусочек самый лучшийМожно хапнуть из-под носа.От мечтаний сладких тая,В околоток свой летела,Но её родная стаяЗнаться с ней не захотела.Там где серость, там и зависть.Стая выскочек не терпит.И плевались, и клевались,Птиц чужих вгоняя в трепет.И сама лихой оравыПерекаркать не сумела.Еле-еле от расправыЧуть живая улетела.Отдышалась, отлежаласьЗа столяркой в куче стружек,Но к себе, несчастной, жалостьИ обида на подружекНе исчезли вместе с болью:«Надругались, вот и чудно,Значит, не были любовьюДальнеродственные чувства»,—И решила сердцем хмурымВек с роднёю не встречаться.Полетела в гости к курамИ не только пообщаться —Позаботиться о кровеС дармовой и сытной снедьюНадо было. Да и кроме —Чтоб кудахтали над нею.Ну, а тем уже напели,Им уже настрекотали,Напищали, насвистелиПро скандал в вороньем стане.Но она отнюдь не дураИ подход сумела выбратьК сытым и наивным курам —Пусть ворона, но не выдра.А хозяйская кормёжка,Высота и мощь забораИ полёты «на немножко»Не расширят кругозора.Наплела им полон коробГде летала, как страдала…И ни спеси, ни укораКурам, видевшим так мало.Сказки плыли, как на Святки,На насесте ближе к ночи:Про хорьковые повадки,И про лисьи, и про волчьи,Про медвежью глуповатость,Ястребиное нахальство,Про сорочью вороватость,Даже про воронье хамство.Сочиняла — только слушай.И молодки затихали,Перепуганные клуши,Ей сочувствуя, вздыхали.Пощади нас, птичий боже,Только в страшном сне приснится,Что такое выпасть можетНа судьбу несчастной птицы.А ведёт себя как скромно!Не спросив, куска не тронет!Вроде как бы и ворона,Только масти не вороньей,Только с выходкой иноюИ полётом не похожа.Может, с перьев белизноюИ душа светлеет тоже?!И уже дивятся люди,А особенно их детки,Подают в широком блюдеОчень щедрые объедки.Вроде бы и не просила,Но разжалобить сумела.Что там люди — злая псинаПримирилась, подобрела.Благодарностью блистая,Чистит клюв на пёсьих блохах.Пропадай, родная стая,В старых дрязгах, новых склоках.Для неё утихли страстиИ желанья нет искать их.Только перья прежней мастиПрорастают так некстати,Не ко времени, крамольноПрёт проклятое наследство.А выщипывать их больно,Только некуда ей деться.Надо прятаться и наспехДёргать из живого тела,Чтоб не выйти курам на смех.Да и псина знает дело.2. Серые утки
Великая радость в конце перелётаСкала для орла, а для уток — болото.Усталые птицы на кочки присели.Добрались до места — гуляй новоселье.Но после беспечной утиной пирушкиНа них затаили обиду лягушки.Оно и понятно — кому же охотаДелить, с кем попало, родное болото.Обида — обидой, но надо мириться:Лягушка слаба, чтобы ссориться с птицей,А с миром, глядишь, и обида прошла бы,Но всё изменило вмешательство жабы,Которая часто гостила в болоте,Являясь кому-то двоюродной тётей.Поживши повсюду и лиха хлебнувши,Она молодёжи проквакала ушиО том, что за годы скитаний успелаУвидеть, узнать и едва уцелела,Когда пребывала на службе в науке.Лягушки, как Богу, молились старухе.И нравилось ей поклонение это:Судила, рядила, давала советы.Когда прилетели незваные гости,Премудрая жаба раздулась от злости,И чтобы поставить в сомнениях точку,Она забралась на высокую кочку,Проквакала: «Хватит толочь воду в ступе,Мы уткам болото своё не уступим.Здесь наша икра, головастиков стаи,Мы верность храним, за моря не летаем,А этим — без разницы, где поселиться,Явились, раскрякались — важные птицы,Да хоть бы и цапли — важнее видали.Меня электричеством люди пытали,Лекарством травили, со скальпелем лезли…А я всё живу! И пугать бесполезно!И вам глупых уток бояться не надо.Не будет им здесь, на болоте, пощады!Я знаю, что нету числа их порокам.Их грязные тайны открою сорокам».Позвали сорок, угостили, и скороБолота и реки, леса и озёраДо дна содрогнулись, настолько был жутокСорочий рассказ о «невинности» уток.Позоря высокое звание птицы,Они заселили людские больницыИ в каждой палате, под каждою койкойРасселись, чужих не стесняясь нисколько.В них гадят бессовестно круглые сутки,Им в души плюют, но больничные уткиПривыкли, смирились и, вместо протеста,Молчат, зацепившись за тёплое место.Посуда для сбора людского помёта.Забыв, что они рождены для полёта,Сидят, догнивают, мочою пропахши.Со званием птицы и духом — параши.Ещё существуют газетные утки.Оторвы циничней любой проститутки,Порхают, крикливы и бесцеремонны,Поправши людские и птичьи законы.Порочны насквозь и до пёрышка лживы,Способные ради малейшей наживыИспачкать дерьмом, опозорить публичноВрага или друга — почти безразлично —Кого, за какие грехи погубили.Им лишь бы платили, платили, платили…И, плюс ко всему — получить наслажденье,Следя за чужим неуклюжим паденьем.Редчайшие стервы, но хуже — иные —Нет уток опаснее, чем подсадные.Такие — наивны на вид и невинны,Их чёрной души с расстоянья не видно,Старательно спрятав своё вероломство,Они ненавязчиво манят в знакомство.Влюблённые селезни рвутся навстречу,А их вместо ласки встречают картечьюСтрелки. Вот такие кровавые шуткиСебе позволяют коварные утки.Сороки летали, сороки трещали,Ещё кое-что рассказать обещалиТупым тугодумам, коль этого мало.Но всем и такого с избытком хватало.«Они опорочили чистое небо», —Хрипели орлы, задыхаясь от гнева.«Да как они к нам приземлиться посмели?» —Шипели в траве возмущённые змеи.И лисы кривились, и морщились волки:«Понятно, откуда у нас кривотолки,Интриги и склоки. Обидно, что сразуНе поняли мы, кто разносит заразу».А челядь лесная и прочая мелочь,Которая вечно и пискнуть не смела,Попряталась в норы, от страха дрожалаИль в панику кинулась, как от пожара.И случаи были, иных насекомыхНеделю родня выводила из комы.Само по себе появилось решенье: —Немедленно уток с болота в три шеи.Нагрянули скопом, нешуточной тучей.Пускай улетают — чем дальше, тем лучше.И уткам настала пора удивляться,Узнав, почему их соседи бранятся.Пытались от мнимой родни откреститься,Внушить, что больничные утки — не птицы.Газетные — тоже. А те, подсадные,—Они вообще муляжи надувные.И вся их вина — что какая-то жаба,Капризная, вздорная, страшная баба,Себя возомнивши болотной царицей,Не может с обидой на жизнь примириться.Но лучше бы утки об этом молчали.На них зарычали, на них закричали,Захлопали крыльями в бешеном раже —Стихийной толпе ничего не докажешь.Она не захочет дослушать ответы.Особенно если уже подогретыОбиды и страхи у старых и юных,Искусно затронуты слабые струны.И проклятой стае, покуда не поздно,Пришлось оставлять недовитые гнёзда.Владимир Любицкий
Две звезды
Недавно в зоопарке вышел спор.Не помнится уже, кто начал разговор,Но громче всех витийствовал Павлин:— Я птица царская!Я здесь такой один:И роду знатного, и среди птиц — звезда!Ко мне толпятся зрители всегда.Своим хвостомЧто здесь, что на природеЯ без труда фурор произвожу в народе!А ты, Орёл, чем славен-знаменит?Орёл молчит.А мудрая СоваЗаметила: «Зачем Орлу слова?Ему невмочь на рукотворной веткеИ в тесной клетке.Он птица вольная, полёт — его стихия.Пусть перьями бахвалятся другие!Павлина не унять: «Какая спесь!Уж если все мы оказались здесь,Былыми подвигами нечего хвалиться!Тут каждый на виду —И зверь, и птица.Меня, по-твоему, случайно любят тут:Зерном отборным кормят, стерегутИ даже пёрышком обронённым гордятся?А на Орла когда ни посмотри —Не разберёшь, что у него внутри:Уставится куда-то в небосвод —И даже головы не повернёт в гордыне.А кто он ныне?И где его прославленный полёт?»Молчит Орёл.Но, завершая спор,Опять Сова вступила в разговор:«Да, в клетке мы равны. Былой полётДля праздной для толпы — действительно не в счёт.Глаза ей застит красота,И кто одет по моде,Тому она и славу отдаёт.Но не суди, брат, обо всём народеЛишь с кончика ты своего хвоста!Взгляни-ка на Орла: какая силаВ размахе крыльев и в орлином взоре!Ему подвластны горы, степи, море.Он, если уж взовьётся в небосвод, —Душа поёт!Ты на земле звездаИ — в переносном смысле,А он — всегда,Причём, в природной выси!Вот почему идёт к нему народ,Любуясь не таким уж модным платьем,А гордой статью.И каждый хочет, чтоб гордиться сыном,Растить его Орлом, а не Павлином!»Антон МисуринПод соловьиное аллегро
Переделкино
1.
И он, полив цветы герани,На ящик с линзой бросил взор:— Роман мой будет на экране!Ах, Зина, что мне этот вздор!Хула завхозов и прорабовТеперь мне вовсе не страшна!— По мне так выдумки арабовУжасней… — молвила жена.2.
— Ах, Зина, Зина дорогая,Какой я видел страшный сон!— Мне снилась смерть, но смерть другая,—Загадочно добавил он.— Ах, друг мой, я умру не дрогнув.Всего ужасней, что потомМеня мой будущий биографПридушит жирным животом.Шевченко в ссылке
Як понесе з УкраїниУ синєє море…Казахстан, 1855И снится сладкий сон Тарасу:Ревущий Днепр с родных полейСмывает вражескую расу —Уносит в море москалей.Жиды из Жмеринок и ВинницВ нём тонут, как слепые псы.И всюду гордый украинецСмеётся в пышные усы.…В казарме грязь и бродит крыса.Он просыпается в слезах.И с чашкой смрадного кумысаНад ним склоняется казах.1829
Когда в кровавом ТегеранеПоэт от рук злодейских пал,Невозмутимые дворянеМетали банк, давали бал.Княгиня Марья АлексевнаСказала только: «Ай-ай-ай!»О свет! О чудище стозевно,Огромно, обло и лаяй!Париж
Грязна убогая таверна,и подавальщица пьяна.Здесь пол прогнил, здесь пахнет скверно,И будет Франсуа, наверно,зарезан у того окна.Его любовь, его баллада,заплачет толстая Марго.Но время разума и ладагрядёт — и чашку шоколадазакажет здесь месье Гюго.Комарово
Ещё вчера шуршали жуткоМаруси чёрные в ночи.Теперь полна гостями БудкаИ не опасны стукачи.К ней ездит Фрост. С улыбкой кроткойЕй англичанка смотрит в рот.И резво бегает за водкойЧетвёрка будущих сирот.Оплошность
Проклятый город Кишинёв!..
А. С. П.Имел Филипп Филиппыч ВигельК любви несчастливый талант.Он голым раз вошёл во флигель,Где жил с ним флигель-адъютант.А там лежит нагая дева.Тут Вигель понял, что он влип.И, на пути ломая древа,Бежал сконфуженный Филипп.Он нёсся, горестный любовник,Не в силах поглядеть назад.А вслед ему кричал садовник:«Но, Вигель, пощади мой сад!..»Зима
Мураново, Тарханы, СпасскоеУкрыл невыносимый снег.Всё умерло и стало сказкою —Не вспоминай о нём вовек.Оставь напрасные иллюзии.Пей чашу горькую до дна.Ночная мгла на холмах ГрузииНепоправимо холодна.Exegi monumentum
И назовёт меня
всяк сущий в ней язык…
И гордый внук славян, местамиПорастерявший прежний форс,И друг степей в буддистском храме,И финн, отбывший в Гельсингфорс,И, ныне водкой убиенный,Тунгус в посёлке и в тайге,И бард-грузинец вдохновенный —В стихах на дружеской ноге.Безбожник
Под соловьиное аллегроШеншин забылся. И во снеКоннозаводчик видит негра,Кричит и плачет: «Горе мне!А если бы я ездил в Лавру,Как наш неутомимый граф,Господь бы не позволил мавруЯвляться мне без всяких прав!»Коктебель
Цикады пели до рассвета,Не нарушая тишины,В которой даже МариэттаМогла бы — как ни странно это —Услышать слабый плеск волны.Волна черна была, как вакса.И раздавался голосок:— Прими же из сандалий МаксаПересыпаемый песок.Ялта
Как скучно летом в душной Ялте:Толпа матросов пиво пьёт,В ужасном грохоте и гвалтеПричаливает пароход.Как много пошлых сантиментов,Нелепых жестов, слов пустых…Он презирает пациентов,Но бескорыстно лечит их.Он лечит насморк, лечит триппер,Но лишь тогда и счастлив он,Когда письмо от Ольги КнипперЕму вручает почтальон.Девятнадцатый векГремит в трактире хор цыганский.Солдаты строятся в каре.И на коленях перед ГанскойСтоит безумный Оноре.Взлетают вальдшнепы над лесом,И, услыхав их резкий свист,В них целит с жутким интересомЯснополянский беллетрист.Эмигрант
Сижу в кафе на МонпарнасеИ пью игристое бордо.И о моём последнем часеПоёт Полина Виардо.Вот так же воздух был сиреневУ Врубеля на полотне.Иван Сергеевич Тургенев,Молите Бога обо мне!