На скосе века - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
На скосе века - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
ПРЕДПУТЬЕ
До войны
* * *
Ещё в мальчишеские годы,Когда окошки бьют, крича,Мы шли в крестовые походыНа Лебедева-Кумача.И, к цели спрятанной руля,Вдруг открывали, мальчуганы,Что школьные учителя —Литературные профаны.И, поблуждав в круженье тем,Прослушав разных мнений много,Переставали верить всем…И выходили на дорогу.1945
* * *
Боль начинает наплыватьОпять — тебе назло.А ты быстрее за слова,Но больше нету слов.И ты поймёшь: спастись нельзя,И боль зальёт глаза.Ведь ты давно уж всё сказал,Что надо б тут сказать.1941
* * *
До вечера, не в унисон толпе,Шарахающейся от таких,Ходил и мечтал об одной тебеИ вслух сочинял стихи.А город стиснул мечты домами.А небо покрыло их серою коркой.Но ты… Ты мелькала, вплетаясь в орнаментДеревьев, Днепра и Владимирской горки.1940
Жуча
Вот прыгает резвая умница,Смеётся задорно и громко.Но вдруг замолчит, задумается,Веселье в комочек скомкав.Ты смелая, честная, жгучая.Всегда ты горишь в движении.Останься навеки Жучею,Не будь никогда Евгенией.1941
Детство кончилось
Так в памяти будет: и Днепр, и Труханов,И малиноватый весенний закат…Как бегали вместе, махали руками,Как сердце моё обходила тоска.Зачем? Мы ведь вместе. Втроём. За игрою.Но вот вечереет. Пора уходить.И стало вдруг ясно: нас было не трое,А вас было двое. И я был один.1941
Война
Поездка в Ашу
Ночь. Но луна не укрылась за тучами.Поезд несётся, безжалостно скор…Я на ступеньках под звуки гремучиеБыстро лечу меж отвесами гор.Что мне с того, что купе не со стенками, —Много удобств погубила война,Мест не найти — обойдёмся ступеньками.Будет что вспомнить во все времена.Ветер! Струями бодрящего холодаВялость мою прогоняешь ты прочь.Что ж! Печатлейся, голодная молодость, —Ветер и горы, ступенька и ночь!1942
* * *
Это было в Уральских горахИль, вернее, во впадине гор,Где река на восьми языкахС тёмной ночью ведёт разговор.Он звучал мне отчётливо так,Говорливый, шумливый, немой…Когда я проходил там в лаптях,В пять утра возвращаясь домой.Это юность моя, как река…Озарённые шишки вокруг.Или в мыслях от пули врагаПогибающий где-нибудь друг.Как из впадины рвалась душа.Даль была так доступно живаЗа Миньяром вставала Аша,За Ашою Уфа и Москва,За Москвою опасность в глаза,Там ведь рядом история шла…А вокруг только горы в лесах,Где в тени земляника росла.Да! Леса. Но в рабочих ушахВместо шелеста скрежет стальной.Я свободою только дышалВ пять утра, возвращаясь домой.1945
На уральской станции
Над станцией бушует снег,Слепляющийся тёплый снег.Он бьёт в глаза и как на грехСтремится вызвать женский смех,Хороший серебристый смех,Такой же тёплый, как и снег.Над станцией бушует снег,А в ожидальном зале — смех,Мужской, удушливый, сухой,С едва подавленной тоской,В который отзвук тот прошёл,Что всё равно нехорошо.Да! Всё нехорошо — и пустьЗадержит поезд Златоуст,И плохо прячется пускайЗа анекдотами тоска.Над станцией бушует снегИ хочет вызвать женский смех.1946
* * *
О нет! Меня таким не знала ты,Он вывернут войной, духовный профиль.И верь не верь, предел моей мечты —Печёный хлеб да жареный картофель.Мне снятся сны. В них часто он шипитНа сковородке. И блестит от сала.Да хлеба горы! Да домашний быт,Да всё, над чем смеялись мы, бывало.Но как бы я об этом ни мечтал,Но в тишине с картофелем и саломЯ б верно скоро дико заскучал!И ты тогда б меня опять узнала.1943
На военной пересылке
Два солдата и матрос.Завтра бросят на мороз,А тоска, как нож, остра,А в коленях медсестраРаспласталась поперёкСразу трёх.Так куда приятней жить.Так красивше.Не невинной погибать,А пожившей.А ещё — на нижних нарахВзятых из дому ребятБаснями пугает старыйТрижды раненный солдат.И согнувшись, как калеки,На полу сидят узбеки,Продают кишмиш по чести,Вшей таскают в полутьмеИ на все команды вместеОтвечают: «Я бельме».А на улице покаЗаморозь ещё легка.Ходят девочки в кино,Шутят мальчики смешно.А снежинки, а снежинкиДо чего как хороши…Здесь не будет ни грустинки,Только выйди и дыши.Только выход нам закрыт:Будка у ворот стоит.1944
* * *
От судьбы никуда не уйти,Ты доставлен по списку как прочий.И теперь ты укладчик пути,Матерящийся чернорабочий.А вокруг только посвист зимы,Только поле, где воет волчица,Что бы в жизни ни значили мы,А для треста мы все единицы.Видно, вовсе ты был не герой,А душа у тебя небольшая,Раз ты злишься, что время тобой,Что костяшкой на счётах, играет.1943
Москва
Эпизод
Что за мною зрится им,Думать непривычно.Я сижу в милиции,Выясняю личность.Что ж тут удивительногоДля меня, поэта?Личность подозрительная —Документов нету.Я тобою брошенный,Потому что тожеТы меня, хорошая,Выяснить не можешь.1944–1945
Поэзии
Ты разве женщина? О нет!Наврали все, что ты такая.Ведь я, как пугало, одет,А ты меня не избегаешь.Пусть у других в карманах тыщи,Но — не кокетка и не блядь —Поэзия приходит к нищим,Которым нечего терять.
* * *
Поэзия! Чего ты хочешь?И что ты есть, в конце концов?И из каких хороших строчекВдруг кажешь ты своё лицо?Я знатокам давно не верю,Что, глядя совами в тетрадь,За клеткою не видя зверя,Незнамо что начнут болтать…Но кроме образов и тактаЕщё бывает существо.И в нём ни критик, ни редакторНе смыслит часто ничего.И я отвечу на капризныйВопрос о сущности вещей:Поэзия идёт от жизни,Но поднимается над ней.И роль её груба и зримаИ в дни войны, и в дни труда, —Она пускай недостижима,Но притягательна всегда.1945
* * *
Здесь Юг. Здесь мягче. Здесь красивей.Но здесь неладное со мной.Мне снится Средняя РоссияС её неяркою весной,С весной, где неприглядны краски,Где сыро, серо, нетепло…Где поезд, вырвавшись из Брянска,В капели дышит тяжело.А пассажиру думать, мучась,Что всё идёт наоборот,Что тянет в мир какой-то лучший,В который поезд не придёт.И он ворчит: «Плоды безделья».Но не спасут его слова.Потом под тот же стук капелиНавстречу двинется Москва,И ты, забыв про всё на свете,Опять увидишь радость в том,Что можно грудью резать ветер,С утра смешавшийся с дождём.1946
* * *
Я питомец киевского ветра,Младший из компании ребят,Что теперь на сотни километровВ одиночку под землёй лежат.Никогда ни в чём я не был лживымНи во сне, ни даже наяву.Говорю вам, что ребята живы,Потому что я ещё живу.Ведь меня пока не износило —Пусть наш век практичен и суров —И, как в нашем детстве, ходит в жилахС южным солнцем смешанная кровь.Та, что бушевала в людном сквере,Где, забыв о бомбах и беде,Немцами расстрелянный ГальперинМне читал стихи о тамаде.Под обстрелом в придорожной лункеЗалегли бойцы за грудой шпал.Там в последний раз поднялся Люмкис,И блеснул очками, и упал.И сказать по правде, я не знаю,Где, когда, в какой из страшных битв,Над Смоленском или над БреслауШура Коваленко с неба сбит.За спиной года и километры,Но, как прежде — с головы до пятЯ питомец киевского ветра,Младший из компании ребят.1946
* * *
Платону Набокову
Нам портит каждый удачный шагВнутренних слов месть…Раз говоришь, что пропала душа,Значит, она есть.Мы оба уходим в тревожное «прочь!»Путь наш — по небесам.Никто никому не придёт помочь,Каждый бредёт сам.И нам не надо судьбы иной,Не изменить ничего,И то, что у каждого за спиной,Давит его одного.И нам, конечно, дружить нельзя.Каждый из нас таков,Но мы замечательные друзья —Каторжники стихов.Мы можем лишь на расстоянье дружитьДружбой больших планет,А если и мы не имеем души —Тогда её вовсе нет.1944
Н. Глазкову
Нас отпускали с разных предприятийИ почитали для себя же счастьем.Подхватывали райвоенкоматыИ прогоняли воинские части.К хорошим строчкам строчки подбираяИ занимаясь в жизни только ими,Вполне возможно, были мы лентяи,Но сволочами — всё-таки другие.1944
Отступление
Шли да шли. И шли, казалось, годы.Шли, забыв, что ночью можно спать.Матерились, не найдя подводы,На которой можно отступать.Шли да шли дорогой непривычной,Вымощенной топотом солдат,Да срывали безнадёжно вишни, —Всё равно тем вишням пропадать.Да тащили за собой орудьяПо грязи и кручам, вверх и вниз.Русские, всегда земные люди,Без загробной веры в коммунизм.Шли да шли, чтоб отдохнуть и драться,Отстоять себя — страну и жизнь…И ещё за то, чтоб — лет чрез двадцатьВновь поверить в этот коммунизм.1942
Солдат в электричке
Кто-то что-то говорит,Где купить и как продать.А солдат сидит и спит,Потому что он солдат.Потому что на виноДенег нету у него.Ну а больше всё равноОн не купит ничего.Только штатской жизни ширьВсё ж касается его…Он вернётся в этот мирИли сгинет за него.1944
* * *
Юле Друниной
Кем только я не был! И всё между прочим,И всё утопало в каких-то химерах…Я был фрезеровщиком, чернорабочим,Я был контролёром на точных размерах.Но кем бы я ни был, я был как калека.И где б ни ступал я шагами своими,Меня называли улыбчато: «Швейка»,Так, словно бы «Швейк» — это женское имя.Кем только я ни был… Но дело не в этом,А в том, что не мог превратиться в кого-то.И где б я ни был, оставался поэтомНа горе своим современным работам.Пока я мотался, и мне было плохо,И вяз на простуженном ноющем слове,Товарищи шли по великой эпохе,Свои биографии делая кровью.Я тоже не видел ни счастья, ни блага.Родная моя! Ведь по мне это видно…Но вот у тебя на груди — «За отвагу»,И мне как мальчишке становится стыдно.1945
* * *
В этой комнате, в которой мы с тобой,Чёрный вечер превратился в голубой.А на лестнице, где мы с тобой стоим,Оседает на карнизах светлый дым.Почему ты лишь набросила пальто?Если б ты его надела, было б что?Что-то было бы не так… Но почему?Это вещи, недоступные уму.Лучше я приду к тебе опять.Будем снова мы на лестнице стоять.Чёрный вечер снова станет голубым.И осядет на карнизах светлый дым.1947
Мужество молчанья
Когда, что нужно, сказано в начале,А нового пока не написать,Оно приходит — мужество молчанья,Велит слова на ветер не бросать.Мы отдыха не просим, а напротив —Нам стоит крови каждый перерыв…И у поэта вечно где-то бродитПока что неосознанный мотив.И если он звучит немного тише,Не взял за горло и не бросил в дрожь,Не тронь пера. Ведь если ты напишешь —Напишешь дрянь, и сам её порвёшь.Как дразнится бессилием сознанье,И тяжело смотреть в глаза друзьям…Нет! Это вправду мужество — молчаньеВ те дни, когда ещё сказать нельзя.1945
Эвакуация
Война не вошла ещё в быт в эти числа.Скрипели платформы в далёкую тьму.И каждый беженец был как призрак —В угольной копоти и в дыму.Движение в безвесть… Дороги капризны…Дороги — гнетут… Но стоят вечера,И манят, и манят намёками жизни,Что брошена нами всего лишь вчера.Ещё не смело моих детских мечтанийДыханьем войны с духотой поездов…Я жадно читал в расписаньях названьяДалёких, курортных, морских городов.И жадно завидовал артбригаде,Когда, подвезя её, встал тяжелоРядом на станции в ПавлоградеВстречный воинский эшелон.Я помню порыв восхищённой веры,Когда подошли к другим и ко мнес поезда сдержанные офицерыИ стали расспрашивать нас о войне.Давно это было. В чаду это было…Но сцену запомнил я как наизусть.Тогда я в них видел одну только силу.Теперь вспоминаю их скрытую грусть.Но я ведь не знал, как огромно лихо,Которое пало на плечи нам,И как это страшно — неразбериха,Когда ты в неё попадаешь сам.Я верил, что близко уже до развязки.Я верил… А ждали всех этих людейГоречь трагедии в Первомайске,Разгром… Окружение… Гибель друзей.Мне век не забыть этой душной дороги,Солдат запылённых, что едут на юг…И вечно мне видеть, как, грустный и строгий,У нашей платформы стоит политрук.И снова всплывает седое от пылиС глазами внимательными лицо…Он веровал в Правду. И знал её силу.И верить в неё научил бойцов.А когда его полк под огнём металсяИ руки вверх поднимал в дыму,Я знаю: ни в чём он не поколебался.Но очень больно было ему.Да, очень… Давно позади эти бедыИ мир на земле воцарился давно,Но ту его боль даже счастью ПобедыВо мне до сих пор перекрыть не дано.Ведь в злой безысходности давнего боя,В руках, поднимавшихся вверх тяжело,Вся боль нашей веры, вся суть нашей боли —Всё то, что вело нас. И что довело.1947–2007
Якобинец
Когда водворился опять БурбонПосле конца Ста дней,И стал император НаполеонТоскою Франции всей,И юноша каждый, таясь во мгле,Всё лучшее с ним сроднил,Один якобинец в швейцарском селеУчителем скромным жил.Он очень учён был. И, как дитя,Наивен был, светел, чист.Крестьяне любили его — хотяИ знали, что он атеист.И дети любили его. Хоть онВ школе всегда был строг.Но целый мир был в нём заключён,И всё объяснить он мог.— Учитесь, дети! — он часто такНачинал, опершись о стол. —Учитесь, дети, — невежества мракПричина премногих зол.Стремитесь к истине. Счастье — в ней.И может, когда-нибудьОкрепший разум заблудших людейНа ясный выведет путь…Любил он гулять в предвечерний час,В час конца полевых работ,Когда веет прохладой, и солнце, садясь,Красный свет свой на горы льёт.И закат был грустен, и горы грустны,И грустью был аромат,И на всём был отблеск родной страны,Что с той стороны, где закат.Читал по ночам. И вставал чуть светДля тетрадей учеников…Он здесь уже целых семнадцать летЖил вдали от друзей и врагов.А в эти годы событья шли,Отражаясь в ушах молвы…И войска французов победно шлиДо высоких ворот Москвы…А потом метели чужой землиЗаметали могилы-рвы,И войска французов назад брелиОт холодных ворот Москвы.А он так же спокойно смотрел вдаль:Виноградники на холмах.И неколебимо светилась печальВ умных добрых его глазах……И лишь раз за все годы ожил старик.Вдруг влетел, как восточный буран,Сын погибшего друга, его ученик,Догонявший свой полк капитан.Он был полон победами, блеском карьер,Славой Франции. Ветром. Войной.Мыслью, силою, сведённой в крик: «Vive l’Empereur!»И письмом варшавянки одной.И хотелось — он сам не знал почему,Ведь вся жизнь так была ярка —Но навязчиво, страстно хотелось емуУбедить и склонить старика.А старик его слушал, но не стерпел.И сказал: — Ты умён и смел.Но всё-таки это не я устарел,А ты юности не имел.И меня не прельщает гром ваших побед,Не прельщает совсем. Никак.Революции, мальчик мой, больше нет.Остальное — грызня собак.И зачем говорить пустые слова —Это просто банальность дней.Одна революция была нова,А всё, что было после — старей.А этот человек, твой идеал,Чьи трубы в тебе трубят —Он революцию обобралИ в неё нарядил себя.И какой у тебя в голове туман —Как ты мог до того дойти,Чтобы слово «свобода» и слово «тиран»В голове своей совместить.Нет, не быть мне фанатиком, нет, юнец,Блеск невежества — ерунда!Нет, я верен разуму… Как твой отец,Который жизнь за него отдал……Капитан молодой, прощаясь, встал,И обнял, и прижал к груди,И потом доктринёром его назвал,И, в коляску сев, загрустил.И кони его понесли туда,Где полячка встречалась с ним.И где закатилась его звездаПод Смоленском или Бородиным……Из глаз старика скатилась слеза,Но смахнул её властно он……Шли войска вперёд, шли войска назад,Водворился опять Бурбон.Как призрак мёртвого он пришёл,Стало в жизни ещё темней.А старик подумал и сказал: — Хорошо!По крайней мере — ясней.И когда отгремели в огне Сто днейИ ушли на остров суда,Он спокойно и ровно учил детей,И гулял, и читал, как всегда.1949
Военная электричка
В мелькающей, тающей, нежной травеЛетит электричка дорогой к Москве.Летит и проносит с собою в столицуВоенного времени разные лица:Девиц, что куда-то спешат на веселье,Бухгалтера с толстым потёртым портфелем,К стеклу придавившего носик ребёнкаИ тётку с картошкой в цветистой плетёнке.Летит и проносит сквозь клёны и ёлкиНевзгоды и взгоды и разные толкиО всяких делах бытовых и военных,О фронте, любви, о продуктах и ценах.И пусть я поэт и романтик, — а всё жеХочу этим ритмом проникнуться тоже,Со всеми, кто едет, хочу растворитьсяВ размеренном ритме военной столицы.1944
Новогодняя элегия
Я провожаю старый годНезавершённый, как и тот,Который прожит год томуИ еле видится в дыму.Всё чаще я теперь готовЗабыть об опыте веков,Готов, как все, смирив свой дух,Войти в обычной жизни круг,Который — пусть он мне смешон —Вполне и прочно завершён.Мне даже кажется порой,Что жизнь обходит сторонойИ что, конечно, не найтиЗемную соль в моём пути.Полёт незавершённых лет,В котором просто смысла нет.Но вспоминаю, что земнаВ незавершённости весна,И с нею все полутонаВо все земные времена.И принимая этот годСо всем, что он мне принесёт,Я пью хорошее вино,Что бродит — не завершено.1946 или 1947
1937 ГодВступление в ненаписанную юношескую поэму
Да, не забыт и до сих пор онВ проклятьях множества людей.Метался ночью «чёрный ворон»,Врагов хватая и друзей.Шли обыски, и шли собранья.Шли сотни вражеских клевет.Им обеспечено заранееУчастье власти и привет.За слово несогласья сразуКричат: «ШПИОН!», хватают: «СТОЙ!».А кто бывает не согласен?Тот, кто болеет, тот, кто свой.А вот завмагам дела нету,Каков дальнейшей жизни ход.У них в карманах партбилетыКак не единственный расход.Я стал писать о молодёжи —Да, о себе и о друзьях, —Молчите! Знайте! Я надёжен!Что? правды написать нельзя?Не я ведь виноват в явленьях,В которых виноваты вы.Они начало отступленьяОт Белостока до Москвы.Россия-мать! Не в этом дело,Кому ты мать, кому — не мать.Ты как никто всегда умелаСвоих поэтов донимать.Не надо списка преступлений:И Пушкина на дровнях гроб,И вены взрезавший Есенин,И Маяковский с пулей в лоб.Пусть это даже очень глупо,Пусть ничего не изменю,Но я хочу смотреть без лупыВ глаза сегодняшнему дню.Что ж, можешь ставить на колени.Что ж, можешь голову снести.Но честь и славу поколеньяПоэмой должен я спасти!
Стихи о моей звезде
Я всё запомнил. И блаженство супа,И полумрак окна, и спёртый воздух,Я в этой кухне воровал когда-тоМацу из печки… И тащил за хвостНелепо упиравшуюся кошку.Маца была хрустящей и горячейИ жгла меня за пазухой. Я с неюБежал во двор, где на футбольном полеДвенадцать босоногих мальчугановГоняли тряпки, скатанные крепкоИ громко величавшиеся: мяч.И я делился добытым. И вместеМы забирались высоко на крышу,Где с вкусным хрустом на зубах друзьяВыкладывали мне о мире взрослыхГипотезы, обиды, наблюденья.А я импровизировал им сказки,Невесть откуда бравшиеся сказки,Где за развязкой следует завязка,За гибелью геройской воскресеньеИ никогда не следует конец.Ребята слушали и не дышали.И сам я тоже слушал с интересом.А там, на кухне, бесновалась тётка,Что эта дружба уличных мальчишекНевесть куда ребёнка заведёт.А я и сам был уличным мальчишкой.В двенадцать лет легко ругался матом,Швырял камнями, разбивая стёкла.Хоть это не мешало мне, однако,Читать о том, как закалялась сталь.А дни летят быстрее и быстрее,И всё сильней стучит и громче сердце,И мы уже мечтаем о походах,О ромбах на малиновых петлицахИ о девчонке в кепке набекрень.А время становилось всё практичней,Во всём не по-мальчишески суровым.Но я жил в мире бурных революций,Писал стихи без рифмы и без ритма,На улицах придумывал восстанья…Моя звезда уже была моей.1945
«Анна Каренина»
Он любит! любит! Он опять сказал!О, он готов хоть на колени на пол…А что Каренин? Скучные глазаДа уши, подпирающие шляпу.Наверно, он на службе до сих пор.И с кем-то вновь, зачем-то брови сдвинув,В десятый раз заводит разговорПро воинскую общую повинность.Сухарь! Чего он только ни искалСвоей привычной к точности душою,Чтобы прошла неясная тоскаПо женщине, что стала вдруг чужою.А дома ничего. Ни сесть, ни встать.Повсюду боль. Между вещами всеми…Ходить по кабинету. Не читатьВ привычное отведенное время.Стараться думать обо всём, о всехДелах… Но только мысли шепчут сами,Что входит в дом красивый человекС холодными блестящими глазами.1945
* * *
Ты была уже чужой,У дверей молчала.Нас на скорости большойЭлектричкой мчало.Был закат. И красной пыльСтала от заката…И на белом шёлке былОтсвет розоватый…Наступала с ночью тьмаСтрашно и немнимо.Ты была как жизнь самаВ розоватом дыме.Равнодушья не таяНапевала вальсы…И казалось, будто яС жизнью расставался.1946 или 1947
Стихи о детстве и романтике
Гуляли, целовались, жили-были…А между тем, гнусавя и рыча,Шли в ночь закрытые автомобилиИ дворников будили по ночам.Давил на кнопку, не стесняясь, палец,И вдруг по нервам прыгала волна…Звонок урчал… И дети просыпались,И вскрикивали женщины со сна.А город спал. И наплевать влюблённымНа яркий свет автомобильных фар,Пока цветут акации и клёны,Роняя аромат на тротуар.Я о себе рассказывать не стану —У всех поэтов ведь судьба одна…Меня везде считали хулиганом,Хоть я за жизнь не выбил ни окна…А южный ветер навевает смелость.Я шёл, бродил и не писал дневник,А в голове крутилось и вертелосьОт множества революционных книг.И я готов был встать за это грудью,И я поверить не умел никак,Когда насквозь неискренние людиНам говорили речи о врагах…Романтика, растоптанная ими,Знамёна запылённые кругом…И я бродил в акациях, как в дыме.И мне тогда хотелось быть врагом.30 декабря 1944
Восемнадцать лет
Мне каждое словоБудет уликоюМинимумНа десять лет.Иду по Москве,Переполненной шпиками,Как настоящий поэт.Не надо слежек!К чему шатания!А папки бумаг?Дефицитные!Жаль!Я самВсем своим существованием —Компрометирующий материал!1944
Гейне
Была эпоха денег,Был девятнадцатый век.И жил в Германии Гейне,Невыдержанный человек.В партиях не состоявший,Он как обыватель жил.Служил он и нашим, и вашим —И никому не служил.Был острою злостью просоленнымЕго романтический стих.Династии ГогенцоллерновОн страшен был как бунтовщик.А в эмиграции серойРугали его не разОтпетые революционеры,Любители догм и фраз.Со злобой необыкновенной,Как явственные грехи,Догматик считал изменыИ лирические стихи.Но Маркс был творец и гений,И Маркса не мог оттолкнутьПроделываемый ГейнеЗигзагообразный путь.Он лишь улыбался на этоИ даже любил. Потому,Что высшая верность поэта —Верность себе самому.1944
Знамёна
Иначе писать не могу и не стану я.Но только скажу, что несчастная мать…А может, пойти и поднять восстание?Но против кого его поднимать?Мне нечего будет сказать на митинге.А надо звать их — молчать нельзя ж!А он сидит, очкастый и сытенький,Заткнувши за ухо карандаш.Пальба по нему! Он ведь виден ясно мне.— Огонь! В упор! Но тише, друзья:Он спрятался за знамёнами красными,А трогать нам эти знамёна — нельзя!И поздно. Конец. Дыхание спёрло.К чему изрыгать бесполезные стоны?Противный, как слизь, подбирается к горлу.А мне его трогать нельзя: ЗНАМЁНА.1944
Зависть
Можем строчки нанизыватьПосложнее, попроще,Но никто нас не вызоветНа Сенатскую площадь.И какие бы взгляды выНи старались выплёскивать,Генерал МилорадовичНе узнает Каховского.Пусть по мелочи биты выЧаще самого частого,Но не будут выпытыватьИмена соучастников.Мы не будем увенчаны…И в кибитках, снегами,Настоящие женщиныНе поедут за нами.1944
Из поэмы «Зоя»
Мы родились в большой стране, в России.Как механизм губами шевеля,Нам толковали мысли неплохиеНе верившие в них учителя.Мальчишки очень чуют запах фальши.И многим становилось всё равно.Возились с фото и кружились в вальсах,Не думали и жили стороной.Такая переменная погода!А в их сердцах почти что с детских летПовальный страх тридцать седьмого годаОставил свой неизгладимый след.Но те, кто был умнее и красивей,Искал путей и мучился вдвойне…Мы родились в большой стране, в России,В запутанной, но правильной стране.И знали, разобраться не умеяИ путаясь во множестве вещей,Что все пути вперёд лишь только с нею,А без неё их нету вообще.1945
16 октября
Календари не отмечалиШестнадцатое октября,Но москвичам в тот день — едва лиИм было до календаря.Всё переценилось строго,Закон звериный был как нож.Искали хлеба на дорогу,А книги ставились ни в грош.Хотелось жить, хотелось плакать,Хотелось выиграть войну.И забывали Пастернака,Как забывают тишину.Стараясь вырваться из тины,Шли в полированной красеОсатаневшие машиныПо всем незападным шоссе.Казалось, что лавина злаяСметёт Москву, и мир затем.И заграница, замирая,Молилась на Московский Кремль.Там, но открытый всем, однако,Встал воплотивший трезвый векСуровый, жёсткий человек,Не понимавший Пастернака.1945
* * *
Мы мирились порой и с большими обидами,И прощали друг другу, взаимно забыв.Отчужденье приходит всегда неожиданно,И тогда пустяки вырастают в разрыв.Как обычно, поссорились мы этим вечером.Я ушёл… Но внезапно средь затхлости лестницДогадался, что, собственно, делать нам нечегоИ что сделано всё, что положено вместе.Лишь с привычкой к теплу расставаться не хочется…Пусть. Но время пройдёт, и ты станешь решительней.И тогда — как свободу приняв одиночество,Вдруг почувствуешь город, где тысячи жителей.1945
Усталость
Жить и как все, и как не всеМне надоело нынче очень.Есть только мокрое шоссе,Ведущее куда-то в осень.Не жизнь, не бой, не страсть, не дрожь,А воздух, полный бескорыстья,Где встречный ветер, мелкий дождьИ влажные от капель листья.1946
* * *
Нет! Так я просто не уйду во мглу,И мне себя не надо утешать:Любимая потянется к теплу,Друзья устанут в лад со мной дышать.Им надоест мой бой, как ряд картин,Который бесконечен всё равно.И я останусь будто бы один —Как сердце в теле.Тоже ведь — одно!1947
Овал
Я с детства не любил овал,Я с детства угол рисовал.П. КоганМеня, как видно, Бог не звалИ вкусом не снабдил утонченным.Я с детства полюбил овалЗа то, что он такой законченный.Я рос и слушал сказки мамыИ ничего не рисовал,Когда вставал ко мне угламиМир, не похожий на овал.Но все углы, и все печали,И всех противоречий валЯ тем больнее ощущаю,Что с детства полюбил овал.1944
* * *
Если можешь неуёмноНа разболтанных путяхЖить всё время на огромных,Сумасшедших скоростях,Чтоб ветра шальной РоссииБили, яростно трубя,Чтобы все вокруг косилисьНа меня и на тебя,Чтобы дни темнее ночиИ крушенья впереди…Если можешь, если хочешь,Не боишься — подходи!1945
* * *
Знаешь, тут не звёзды,И не просто чувство.Только сжатый воздухДвигает в искусстве.Сжатый до обиды,Вперекор желанью…Ты же вся — как выдохИли восклицанье.И в мечтах абстрактныхСтрастно, вдохновенноМнишь себя — в антрактеПосле сильной сцены.1945
* * *
Предельно краток язык земной,Он будет всегда таким.С другим — это значит: то, что со мной,Но — с другим.А я победил уже эту боль,Ушёл и махнул рукой:С другой… Это значит: то, что с тобой,Но — с другой.1945
* * *
Встреча — случай. Мы смотрели.День морозный улыбался,И от солнца акварельнымУгол Кудринки казался.Снег не падал. Солнце плыло…Я шутил, а ты смеялась…Будто всё, что в прошлом было,Только-только начиналось…1945
* * *
Есть у тех, кому нету места,Обаянье — тоска-змея.Целоваться с чужой невестой,Понимать, что она — твоя.Понимать, что некуда дёться.Понимать, куда заведёт.И предвидеть плохой исход.И безудержно падать в детство.1946
* * *
Л. Т.
Вспомнишь ты когда-нибудь с улыбкой,Как перед тобой, щемящ и тих,Открывался мир, — что по ошибкеНе лежал ещё у ног твоих.А какой-то очень некрасивый —Жаль, пропал — талантливый поэт —Нежно называл тебя РоссиейИ искал в глазах нездешний свет…Он был прав, болтавший ночью синей,Что его судьба предрешена…Ты была большою, как Россия,И творила то же, что она.Взбудоражив широтой до краяИ уже не в силах потушить,Ты сказала мне: —Живи, как знаешь!Буду рада, если будешь жить! —Вы вдвоём одно творите дело.И моя судьба, покуда жив,Отдавать вам душу всю и тело,Ничего взамен не получив.А потом, совсем легко и простоПо моей спине с простой душойВдаль уйдёт спокойно, как по мосту,Кто-то безошибочно большой.Расскажи ему, как мы грустили,Как я путал разные пути…Бог с тобой и с той, с другой Россией…Никуда от вас мне не уйти.1946
* * *
Не надо, мой милый, не сетуйНа то, что так быстро ушла.Нежданная женщина этаДала тебе всё что смогла.Ты долго тоскуешь на свете,А всё же ещё не постиг,Что молнии долго не светят,Лишь вспыхивают на миг.1946
* * *
Я пока ещё не знаю,Что есть общего у нас.Но всё чаще вспоминаюСвет твоих зелёных глаз.Он зелёный и победный —Словно пламя в глубине.Верно, скифы не бесследноПроходили по стране.1947
* * *
От дурачеств, от ума лиЖили мы с тобой, смеясь,И любовью не назвалиКратковременную связь,Приписав блаженство этоВ трудный год после войныМорю солнечного светаИ влиянию весны… Что ж!Любовь смутна, как осень,Высока, как небеса…Ну а мне б хотелось оченьЖить так просто и писать.Но не с тем, чтоб сдвинуть горы,Не вгрызаясь глубоко, —А как Пушкин про Ижоры —Безмятежно и легко.1947
На речной прогулке
Так пахнет настоящая вода.Дыши свободно, будь во всём доволен.Но я влюблён в большие города,Где много шума и где мало воли.И только очень редко, иногда,Вдруг видишь, вырываясь на мгновенье,Что не имеешь даже представленья,Как пахнет настоящая вода.1946
* * *
Мир еврейских местечек… Ничего не осталось от них,Будто Веспасиан здесь прошёл средь пожаров и гула.Сальных шуток своих не отпустит беспутный резник,И, хлеща по коням, не споёт на шоссе балагула.Я к такому привык — удивить невозможно меня.Но мой старый отец, всё равно ему выспросить надо,Как людей умирать уводили из белого дняИ как плакали дети и тщетно просили пощады.Мой ослепший отец, этот мир ему знаем и мил.И дрожащей рукой, потому что глаза слеповаты,Ощутит он дома, синагоги и камни могил, —Мир знакомых картин, из которого вышел когда-то.Мир знакомых картин — уж ничто не вернёт ему их.И пусть немцам дадут по десятку за каждую пулю,Сальных шуток своих всё равно не отпустит резник,И, хлеща по коням, уж не спеть никогда балагуле.1945
* * *
Весна, но вдруг исчезла грязь.И снова снегу тьма.И снова будто началасьТяжёлая зима.Она пришла, не прекративВесенний ток хмельной.И спутанностью перспективНависла надо мной.1946
Русской интеллигенции
Вьюга воет тончайшей свирелью,И давно уложили детей…Только Пушкин читает ноэлиВольнодумцам неясных мастей.Бьют в ладоши и «браво». А вскореВетер севера трупы качал.С этих дней и пошло твоё горе,Твоя радость, тоска и печаль.И пошло — сквозь снега и заносы,По годам летних засух и гроз…Сколько было великих вопросов,Принимавшихся всеми всерьёз!Ты в кровавых исканьях металась,Цель забыв, затеряв вдалеке,Но всегда о хорошем мечталаХоть за стойкою вдрызг в кабаке —Трижды ругана, трижды воспета,Вечно в страсти, всегда на краю…За твою необузданность этуЯ, быть может, тебя и люблю.Я могу вдруг упасть, опуститьсяИ возвыситься, дух затая,Потому что во мне будет битьсяБеспокойная жилка твоя.1944
Смерть Пушкина
Сначала не в одной грудиЖеланья мстить еще бурлили,Но прозревали: навредит!И, образумившись, не мстили.Летели кони, будто вихрь,В копытном цокоте: «Надейся!..»То о красавицах своихМечтали пьяные гвардейцы…Всё — как обычно… Но в тишиПрадедовского кабинетаЛомаются карандашиУ сумасшедшего корнета.Он очумел. Он морщит лоб,Шепча слова… А трактом ПсковскимУносят кони чёрный гробНавеки спрятать в Святогорском.Пусть неусыпный бабкин глазСледит за офицером пылким,Стихи загонят на Кавказ —И это будет мягкой ссылкой.А прочих жизнь манит, зовёт.Балы, шампанское, пирушки…И наплевать, что не живёт —Как жил вчера — на Мойке Пушкин.И будто не был он убит.Скакали пьяные гвардейцы,И в частом цокоте копытИм так же слышалось: «Надейся!..»И лишь в далёких рудникахПри этой вести, бросив дело,Рванулись руки… И слегкаКандальным звоном зазвенело.1944
Кропоткин
Всё было днём… Беседы… Сходки…Но вот армяк мужицкий снят,И вот он снова — князь Кропоткин,Как все вокруг — аристократ.И вновь сам чёрт ему не страшен:Он за бокалом пьёт бокал.Как будто снова камер-пажемПопал на юношеский бал.И снова нет беды в России,А в жизни смысл один — гулять.Как будто впрямь друзья другиеНе ждут к себе его опять…И здесь друзья! Но только не с кемПоговорить сейчас про то,Что трижды встретился на НевскомСубъект в гороховом пальто.И всё подряд! Вчера под вечер,Сегодня днём и поутру…Приметы — тьфу! Но эти встречиБывают только не к добру.Пускай! Веселью не противясь,Средь однокашников своихПирует князь, богач, счастливец,Потомок Рюрика, жених.1944
* * *
Я раньше видел ясно, как с экрана,Что взрослым стал и перестал глупить,Но, к сожаленью, никакие раныМеня мальчишкой не отучат быть.И даже то, что раньше, чем в журнале,Вполне возможно, буду я в гробу,Что я любил, а женщины гадалиНа чёт и нечет, на мою судьбу.Упрямая направленность движений,В увечиях и ссадинах бока.На кой оно мне чёрт? Ведь я ж не гений —И ведь мои стихи не на века.Сто раз решал я жить легко и просто,Забыть про всё, обресть покой земной…Но каждый раз меня в единоборствоВедёт судьба, решённая не мной.И всё равно — в грядущем — новый авторРасскажет, как назад немало летС провинциальною тоской о правдеМетался по Москве один поэт.1947