Эпилог
Он никогда не чувствовал сея настолько правым и настолько победителем. Никогда еще решение, принятое спонтанно, в его глазах не выглядело таким верным и единственно возможным. Он сыграл ва-банк и наконец-то смог подобраться к Работорговцу настолько близко, чтобы захватить его врасплох.
Улик теперь было предостаточно. Не голословных заявлений и просто подозрений, именно улик, железобетонных, неоспоримых, способных упечь гниду Михаила Милевского за решётку до конца жизни.
Единственное, о чем в тот момент жалел майор Максим Каменский, — что Милевский, проходящий в министерских файлах как «Работорговец», сумел скрыться с места проведения несанкционированной спецоперации.
Это было нелегко. Проникнуть в структуру крупнейшей сети торговли живым товаром удалось лишь с пятого раза. Но сотрудник министерства сумел раздобыть необходимые сведения. И вот теперь в руках Каменского оказались неопровержимые улики.
Мужчина залпом допил растворимый кофе, окинув взглядом прокуренный зал придорожной забегаловки. Пышногрудая барменша, которая не столь давно помогала ему отмыть с лица чужую кровь, выбежала из-за стойки, призывно улыбаясь.
— Еще кофе. Коньяка добавь, — сухо распорядился Каменский, бросив быстрый взгляд на часы.
Улики были доставлены в министерство сразу. Нельзя было допустить, чтобы они потерялись в архивах после личной просьбы Работорговца. В этот раз ему не удастся откупиться.
Напарник по спецоперации, капитан Величко, совсем не разделял приподнятой эйфории Максима. Все же он оставался по большей части работником штаба, и участие в кровавой перестрелке стало для него выходом из зоны комфорта. Каменский толкнул его в плечо.
— Выше нос. Теперь маятник точно запущен. Поверь, он сядет, и надолго.
Промелькнуло перед глазами испуганное лицо Людочки, дочери его погибшего сослуживца. Лицо девочки, которую он тогда так и не смог вытащить из этого ада. Ради нее он готов был на все.
Тогда ему впаяли выговор и отстранили от службы. Величко не дал своему товарищу скатиться в депрессию и забухать, вытащил, внушил веру в то, что однажды они отомстят за ее смерть. И вот теперь этот момент, похоже, настал.
— Иногда мне кажется, что ты живешь в своем придуманном мире, — внезапно сказал капитан, и на его хмуром лице промелькнула тень сомнения. — Сколько раз Милевский откупался от всего этого?
— Тогда не было достаточных улик, чтобы закрыть его всерьез и надолго. Теперь все, больше этот урод не станет топтать землю и уничтожать девчонок. Кончилась его безнаказанность. А ты выше нос, вечером будем гудеть в ресторане.
Величко отхлебнул из чашки с кофе, который принесла хозяйка бара. Выбил из пачки сигарету щелчком пальца, покрутил фильтр между большим и указательным, глядя прямо перед собой.
— Тебя не удивляет, что совещание собрали в такую рань, и оно длится уже больше часа? И что нам велели ждать вызова к Киселеву, а не участвовать напрямую?
— Мы свою работу сделали, — оптимистично отозвался Каменский, отпивая кофе с хорошей дозой коньяка. — Теперь у них просто нет другого выхода. Улики неопровержимы.
— Тебе припомнят несанкционированную операцию.
— Победителей не судят, Гера.
Величко подкурил, все так же задумчиво глядя в стену.
— Кто была эта женщина, в которую ты случайно выстрелил?
На лицо Максима легла тень.
— Мне плевать, кто это такая. Она закрыла своим телом эту гниду. Этого достаточно.
Каменский зря опасался, что его вызовут к начальству сразу же после совещания. Но все равно не мог заснуть, мерил шагами свою холостяцкую квартиру, выпивая одну за одной чашки кофе, а внутри все бурлило от предвкушения.
Он победил. И куда приятнее вероятного продвижения по службе и, чего греха таить, скорой звёздочки на погонах был тот факт, что справедливость восторжествует. Милевский сядет, а уж сам Максим постарается, чтобы у преступника «случайно» остановилось сердце еще в СИЗО.
К трем часам пополудни Каменскому наконец велели явиться в министерство. Что он и сделал, приведя себя в порядок, выгладив форму, на которой не было ни пылинки, ни складки. Впервые за долгое время мужчина чувствовал, что сделал самый верный шаг в своей жизни. Это было сродни эйфории, и он не допускал даже мысли, что кто-то может думать иначе.
Такси доставило его к зданию министерства за четверть часа до назначенной аудиенции. Формальные процедуры пропускной службы., длинный коридор со строгими дверями ведомственных кабинетов, занятые работники.
Сегодня ему хотелось улыбаться всем: и молодым девушкам-практиканткам, и знакомой — следователю по особо важным делам, и еще совсем зелёным сотрудникам, смотревшим на него, как на некую легенду. Казалось, что зло побеждено, и мир стал светлее. Осталось совсем немного, и бизнес главного мафиози лопнет, как уродливый нарыв на теле погрязшего в преступлениях города.
— Лариса, потрясающе выглядишь. Завидую Сережке, — обратился Каменский к эффектной девушке в форме, перебирающей папки с документами. Положил на стол плитку шоколада, подмигнув. — Что там, лед тронулся? Без жертв?
Лариса выронила папку и спрятала растерянный взгляд в рассыпавшихся по полу документах. Кивнула, не глядя на товарища своего мужа, но собрать белые листы бумаги не спешила.
Каменского укололо нехорошим предчувствием. К тому же, фигура Ларисы в пиджаке и юбке напомнила ему фигуру женщины, которая совсем недавно бросилась под пули, закрывая своим телом Работорговца. Максим знал: долго отрицать тот факт, что он в нее выстрелил, не получится. Как и не говорить себе, что это могла быть жертва страшных игр Милевского, а вовсе не его супруга либо любовница. Чтобы усыпить совесть и болезненные аллегории, проще было думать, что та женщина была по уши замешана в грязных делах Работорговца. А то, что она будто специально искала смерти, ему только показалось.
Фонящий зумм селекторной связи заставил Ларису нервно выпрямиться, едва не выронив папку снрва.
— Каменский где?! — грубо рявкнул полковник Харченко. Его манера говорить, в частности, интонация, иногда напоминали блатную феню.
Лариса сглотнула. Ее голос дрожал.
— Он здесь. Я…
— Какого он там? Быстро в кабинет!
Максиму стал неприятно оттого, в каком тоне глава министерства говорит с женщиной. Подумал даже, что после чествований и задушевного разговора осторожно намекнет ему на офицерскую честь. Крутой нрав полковника был известен многим, и Серега уже жалел, что устроил свою жену на столь нервную должность.
— Кушай шоколадку, — улыбнулся расстроенной девушке. — Все образуется.
Вошел в кабинет, все еще пребывая в приподнятом настроении. Наконец-то настал его звёздный час. Сейчас ему, конечно, попеняют для профилактики на самоуправство и нарушение субординации, но затем… Похоже на своем автомобиле, предусмотрительно припаркованном на ведомственной стоянке ещё вчера, уехать не удастся. Новые звезды на погонах принято обмывать коньяком до состояния полного нестояния.
Максим не стал ожидать на пороге кабинета. Пошел прямо к столу, пряча торжество за добродушной улыбкой. А ведь не ошибся же! Харченко стоит у бара с бутылкой марочного коньяка в руках, на столе — два бокала.
Каменский отдал честь, не удивившись, когда его приветствие проигнорировали. Сесть ему тоже не предложили, но согласно торжественному моменту, лучше было стоять.
— Рассказывай, — устало махнул рукой Харченко, наполнив бокал коньяком. Сел, залпом осушил его и расстегнул верхнюю пуговицу кителя, не глядя на визитёра.
— Господин полковник, да рассказывать, собственно, нечего. Все материалы приобщены к делу. Наконец-то у нас есть все основания взять Работорговца за жабры, и…
Кулак Харченко с такой силой опустился на столешницу, что, показалось на миг, зазвенели оконные стекла, и пустой бокал опрокинулся, с глухим звоном покатился по лаковой столешнице. К подобному Каменский оказался не готов.
Как и к дальнейшему.
— Послушай, ты, гнида! — поджав губы и растягивая слова, произнес Харченко. — Ты совсем страх потерял? Ты что, мудак, охренел? Что ты сделал, ты понимаешь?
Выдержка — главное оружие мужчины, особенно майора милиции. Именно поэтому Максим не запнулся, переваривая услышанное, и не начал лепетать оправдания. Только выпрямил спину, глядя прямо в глаза полковника — несгибаемый, храбрый, уверенный в собственной правоте.
— Я отдаю себе отчет в том, что действовал не по уставу. Но когда мы его соблюдали? В этом случае наша раскрываемость была бы равна нулю…
— Ты, щенок, меня учить вздумал?
Харченко внезапно вскочил с места, опрокинув тяжелое кресло. Его круглое лицо побагровело, а выпученные глаза метали молнии.
— Это не просто залет, майор. Ты допрыгался. Да ты…
Каменский не отступил назад и не попытался остановить полковника, когда тот, пошатываясь и неосознанно держась за сердце, подошел к нему. Только напряг все мышцы тела, готовясь даже принять удар. Понятно было, что за самоуправство ему вставят по первое число, но реакция, мягко говоря, была чрезмерной.
— Ты организовал налет на того, на кого не мел права даже вякать! Сфабриковал улики и думаешь, тебе с рук сойдет?! Ты ничего не попутал, дебил?
— Улики, — повторил Каменский, не изменившись в лиц.
Даже тогда, когда пришло осознание. Шокирующее своей несправедливостью, болезненное… поглощающее.
— Какие улики? Моли бога, гнида, за то, что я отмазал тебя от следствия и суда! Зато, что ты просто сейчас летишь на хер из рядов доблестной милиции… и что я не грохнул тебя прямо здесь, как неадеквата, посмевшего устроить покушение на Михаила Милевского!..
Тяжёлая, потная ладонь Харченко вцепилась в плечо Макса. Рывок, и планка погона, оторванная, полетела на пол. В следующие несколько секунд та же участь постигла вторую.
Харченко вновь схватился за сердце и отошел к столу, уперся в него ладонью.
Милевский перевел взгляд на майорские пионы, валяющиеся на зеленом ковровом покрытии. Смотрел, стараясь не позволить огромной чёрной дыре внутри поглотить его прямо здесь и сейчас.
— Сколько? — не замечая побелевшего лица полковника, его хриплого дыхания, спросил, не надеясь на ответ. — Сколько это тварь вам всем заплатила, чтобы выйти сухим из воды?! Чтобы вы уничтожили улики и того, кто знает правду?
— Вон! — заорал Харченко, вновь ударяя кулаком по столу. — Вон, пока я не пустил тебе пулю в лоб за попытку нападения!
Каменский вышел прочь. Выдержка спасла его на этот раз. Ровно настолько, чтобы выйти, подмигнуть Ларисе, которую тут же вызвали в кабинет, пройти в большой коридор министерства…
— Максим Игоревич, вы немедленно должны сдать табельное оружие и подписать бумаги… с сегодняшнего дня вы не являетесь более сотрудником правоохранительных органов, — преградили ему дорогу двое министерских служащих.
Максим криво усмехнулся. Проигравший, дошедший до края пропасти, он ни за что не собирался им показывать, какой переворот только что произошел у него внутри.
— Конечно. Уладим эти формальности.
Тьма завертелась, поглощая, стирая все, что ранее казалось правильным, неоспоримым. Подменяя понятия и запускающая в сознании мужчины отравленные черные побеги.
Я проиграл системе.
Теперь моя цель — выжить. Потому что никому не нужен такой опасный свидетель. И надо начинать выживать уже прямо сейчас…
…Молния прошила темный свод беспамятства, осветив все вокруг призрачным светом.
Он не погас, и я открыла глаза. Не понимая, где нахожусь, заплакав от боли в правом плече и легком. Руки и ноги с трудом слушались меня.
И тут в мою спасительную темноту ворвались звуки. Писк аппаратуры, топот ног, чьи-то крики. Я испуганно оглянулась, пытаясь сфокусироваться.
Несколько белых халатов. Щупают пульс на шее, пытаются посветить фонариком в глаза, удерживают, не позволяя встать.
— Всем хорошо, милая, — тепло говорит доктор, похожий на книжного Айболита. — Вы родились в рубашке! Пуля не задела жизненно важных органов…
— Где я? — пытаюсь сказать, но закашливаюсь, и тело разрывается болью. Но она быстро проходит, видимо, меня накачали ядреным обезболивающим.
— Все хорошо, вы в больнице. Ранение и потеря крови, но операция прошла успешно. Теперь вам нужно поправляться.
Кто-то что-то говорит на ухо доктору. Он теряется, но все же кивает.
— Конечно. Но не более десяти минут, ей нужен покой!..
Они уходят, доктор напоследок улыбается улыбкой, от которой хочется жить. Но я боюсь улыбаться в ответ, потому что каждое движение причиняет боль. Я слаба, как никогда прежде. Даже после того, как меня откачивали от истязаний горилл в подвале, был гораздо больше сил…
— Виктория! Девочка моя!
Мир замирает… а затем падает вместе со мной в бездну. И тело сковывает пронзительным холодом.
Я знаю этот голос. Это мой ад. Мой кошмар, от которого я пыталась сбежать, но так и не сумела. Меня спасли для того, чтобы снова отдать в руки этому монстру!
Лукас садится на край моей постели. Я смотрю в его лицо, светлые глаза, в которых больше нет холодного льда непримиримости и жестокости. В них то, что видеть никому и никогда не приходилось. Восхищение, растроганность, благодарность… и то, что я там видеть не хочу.
Видеть следы вируса суки под названием Любовь.
Он сжимает мою руку. Это причиняет боль, но я ее не замечаю. Я в шаге от того, чтобы взвыть. Я не смогла сбежать. Я снова проиграла.
— Золотая моя… ты… ты спасла мне жизнь… ты закрыла меня собой… Виктория, моя неуязвимая и смелая… Моя Алмазная Грань!
Господи, о чем он? Кого я закрыла собой? Что он говорит? Это злая шутка? Так не бывает, так просто не может быть!
— Никто бы не сделал этого для меня… ты и Сашка, единственные. Он немного не успел… но ты, моя храбрая Грань, ты ради меня…
Силы тают. Чтобы не повалиться в беспамятство, я непроизвольно сжимаю его пальцы в ответ. И тут же волна чужих эмоций вливается в мою кровь и бежит по венам, не зная преград.
— Я теперь все для тебя сделаю. Что хочешь, проси. Все тебе отдам! Я не ошибся в тебе! Все, слышишь?! Моя любимая… ты ради меня едва не убилась!
Сознание пытается убежать от этой экспрессии. Я сжимаю руку Лукаса посильнее. И чувствую, как будто все его силы перетекают ко мне. Энергия глуши боль, бьёт ключом, заполняет, и это безумно хорошо.
Я как вампир. Только я пью не кровь, а его жизненные силы. Пью жадными глотками взахлеб.
— Ты… — его голос начинает дрожать. — Ты сделала это для меня? Потому, что я тоже тебе дорог?
Поднимаю руку с тентаклями капельниц, и больше не замечаю боли. Первый шок схлынул. И теперь в моей крови бурлит что-то незнакомое, темное, бездушное, похожее на холодный расчет. Ничего удивительного, если знать, у кого я отбираю силы в одно касание!
Кладу ладонь на его щеку, ощущаю легкую щетину. И понимаю, что каким-то образом обрела способность говорить, не вздрагивая от боли.
— Конечно, Михаил, — ложь слетает с моих губ легко, словно вдох и выдох. — Я просто не знала, как буду жить без тебя…
Мое тело и сознание буквально колотит от мощнейшего антидота чужих обнаженных чувств. Таких лакомых и уязвимых, пей до забвения, и никогда не будет много. Голос Лукаса все тише. А я ощущаю, что у меня хватит сил сейчас свернуть горы, только бы источник этой энергии находился рядом и продолжал держать меня за руку.
Он говорит о том, что откроет мне весь мир. Что теперь у него никаких сомнений в моей преданности и чувствах. Что он хочет видеть меня партнером и супругой. Что едва не погиб, когда понял, что в меня выстрелили — от мысли, что я могу умереть.
Эти чувства искренние. Фальшь никогда не насытит кровь энергией жизни. А я ощущаю, как внутри просыпается темное, злорадное естество.
Сжимаю его ладонь еще сильнее и, открыв рот, пью. Пью его силы из бокала обнажённой души жадными глотками. Не надо никаких лекарств. Я выпью того, кто сейчас так беззащитно отдан мне на растерзание.
Лукас меняется в лице. Подносит руку ко рту и заходится в приступе кашля. Пытается отнять руку, но я держу ее, словно канат, сброшенный с борта корабля в открытом море…
Его ладонь в крови. А мне стоит огромных усилий не улыбнуться.
— Спать… — имитирую слабость в голосе и закрываю глаза. Только тогда разжимаю пальцы, чтобы не убить ненароком своего персонального донора.
Но он сам идет в свою западню. Целует мои руки, шепчет, задыхаясь от нежности и надрыва, вздрагивая от переполняющих чувств.
А я упиваюсь собственной победой. И обещаю себе в этот момент взыскать сполна все, что мой персональный монстр, ставший ручным чудовищем, еще сможет мне дать…
Конец первой книги
Больше книг на сайте - Knigoed.net