и с каждым мгновением ширится от безмолвия.
ТОЧКА ЗАМЕРЗАНИЯ
Солнце стоит высоко, оседлав небосвод,
роняет холодные капли - мерцающий льдистый конус,
шерсть пламени холода. Дребезжание,
ставшее камнем. Оседлав небосвод, солнце горбится
в лиловатом окрестном небе, образуя
зеркало: в нем ни единого отражения,
только бледноватый сгусток.
Напротив стена купальни, стальной лист,
в котором плавают зыбкие силуэты долгосрочников: бриться
предписано, но глотку перерезать непросто,
шейная артерия глубоко. Яблоко сердца гниет в груди,
в запястьях пульс - толчками поезда.
Сейчас - отсидев в одиночке уже не знаю сколько
странным образом обнаруживаю в камере зеркало: зрачок
застывшей воды; но под холодной пленкой
подсадная птица: бледная морщинистая обезьяна,
может быть, китайская, дикие ужимки, жесты,
едва встречаемся глазами. Слой на слой, гримаса на ухмылку,
серый пепел. Рот ее - кровавый мрак
сердцевины яблока. В глазницах - лиловатая грибница.
Образ обретает яркость: я отныне не один.
Нужно учитывать свои слова.
О, как же это случилось? Зима, будто яблоки,
в серой и рыхлой земле. И ветер,
взметающий золу, ветошь, газетные слова, дохлых псов,
гильзы, вскрытые шейные артерии улиц
трупы, покрытые слепнями, влипшими в ладони.
Стальные глаза вертолетов кружат над графикой дыма.
Перископ, ледяной осколок, встающий из синевы.
* одно из стихотворений, написанных в одиночном заключении и
нелегально переданных на волю. Впервые опубликовано в голландском
журнале "Де Гидс", 1977, N 8 (стр.548).
x x x
дорогая,
настанет день
когда солнце снова пойдет под венец
и щедрый ветер воскурит фимиам гвоздик
словно зажжет поминальные свечи
и горы будут в морщинах, будут в знаменах
зеркала побелеют
так что глаза заломит от света
и твой ныне недосягаемый образ распадется на осколки
как только я увижу тебя въяве
и волны с крутыми боками
навалятся на берег
исступленно рыдая
а потом придут сумерки