Хмуро стоит над кровавой водой на пароме.
Чуб поредевший рукой завивает в кольцо.
И говорит, обратясь на закат воспаленный,
На языки огневые в осенней воде:
«Долго язвил свою душу железом каленым,
Правду искал, но ее не увидел нигде.
Бросил жену и детей, позабыл все, чему научился,
Или, вернее (смешок), постарался забыть.
Сжег документы и в путь по России пустился.
Где-то под Гомелем взяли и стали судить.
Кто? Да зачем? Да откуда? Да что за причина?
Ум повредился? А может, убийца иль вор?
Ладно б – калека, а то ведь здоровый мужчина
Взял в руки посох да прямо по свету попер.
Имя? Фамилия? Должность? – Иван Иванов, отвечаю.
Долго рядили, потом порешили – баптист!
Дали «червонец» за все! (Улыбнулся печально.)
Был молчуном, а теперь вот, как видишь, речист.
Скоро ли, нет... но вернулся на родину снова.
Те же заботы, привычный, наезженный путь.
Дети забыли – и стоит! – есть отчим, и, честное слово,
Если порой их жалел, то сейчас не жалею ничуть.
Вот и кочую чужой перелетною птицей.
Много ли надо? Народ наш жесток, но не скуп:
Хлеба краюху подаст, – а студеной водицей
Каждая речка богата, ручей или сруб…»
1977
Мирт
Дождь прошел. Листва черна.
Пахнет прелью из фонтана.
И пронзительно бледна
Дымка слабая тумана.
Сад невидим. Только мирт,
Из окна залитый светом,
Весь сверкает и дрожит
Под морским холодным ветром.
Словно нынче одному
Лишь ему неутомимо
Все лететь, лететь во тьму
Ледяных предгорий Крыма.
1977
***
С гор стекает туман голубой,
Неподвижное море белесо.
Кипарисы неровной грядой
Надо мной нависают с откоса.
В ожидании теплого дня
Зацветает миндаль – и по веткам
Словно бледные вспышки огня