Неприкаянность - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

ЯНА ДЖИННЕПРИКАЯННОСТЬ

Я для тебя — запуганного и забытого,Единственного никакой ценой не битого,Того, кто пренебрёг своею молодостью,Кто правду не посмел искать из доблести,Рыдал, когда вокруг тебя рыдали,Вершил, когда вокруг пытались, —Я для тебя единственного стерегуВ последней паре рифм последнюю серьгу.Я стала б для тебя совсем иная.Расковыряла бы себя до дна яи душу выложила б всю —тебе на суд.Я для тебя преодолела страхперед наслышанными рифмами в стихах.Я для тебя сухой слезойслезиться буду, дорогой.Ты — тот, кто не по циферблатуотсчитывал часы, а по набату,кто собирал себя из выброшенных строчек, —пространство, говорил, меж нами — просто прочерк.Ты — словно небесвод после дождей —опустошён. Притих из-за болей.Забудь! Живи! Греши! Прости!Ты и приснишься мне в конце пути.Последний день зимы —Спасенье!Последнее — введеньев привидение,в почти что веру:я, тебя обняв,спросила: «Как ты?»Ты: «Я? Нет меня!»Объятье первое. В нём тонетжёлтый свет.Я погребла лицо в ладони,когда тебя, сказали, нет.Пространство расширяется во времени.Само пронизывает время.Слова — тяжёлые от бремени —забыли рифмоваться. Немы.

Часть вторая

Ты. От тебя осталось меньше единицы.Я. Послемыслие к тебе, не послесловие.Мне хочется поверить в небылицы,что из земли твоя на землю сновадуша вернулась, а в земле ты — тот, кто был;что червь могильный плоть твою не источили сам потом не превратился в гниль.«Из мусора рождаются стихи». Из пыли.В ту ночь твои глаза темны, как полночь, были.Последний день зимы.Туманно.Тут утро, сомневаясь постояннов себе, стремится в полдень улизнутьи в нём скорее раствориться.Тут каждый поспешает влитьсяв толпу, стирающую лица.От непохожеготут всех охватывает жуть.И даже звёзды новые —как гвозди в грудь.Тут между словом и поступком связи нет.Тут всем на всё — один ответ.Тут все стесняются рифмующихся слов.Но там… Одни лишь жесты. И кивки голов.Поскольку там — прозрачные слова.И в них четыре измеренья, а не два.И там — иные божества,достигшие такого мастерства,что им достаточно одной струны, —производящей звуки тишины…Не так ли «там», скажи, у вас?И есть ли с «тут» какая-нибудь связь?У вас совсем иное, правда, «тут»?У вас «сейчас», наверное, иное?Иные страхи? Круглые, как ртуть.Но есть и слёзы ведь? И тоже раны ноют?А может — нету ничего у вас иного?Как тут давно уже ничто не ново?В ответ — ничто. В ответ — молчанье.Небытие пренебрегает жизнью,её вопросами капризными.А жизнь, напротив, суть сплошное предвещаниесплошного несуществования,которому она выплачивает даньсоздания любого увяданьем,делами нашими, телами…Мой дорогой,так много между намине выговорено.Но каклюбовь протиснешь под колпаксуществования? И какиз «что», скажи, получишь «как»?А из души, Психеи, — Еву, тело?Из «то, что было» — «то, что есть и цело»?Как из «возможно»сделать «буду делать»?Переживание — из слова одубелого?Игру — из срама?Рифму — из простого «да»?Из больше — меньше?Лиру — из креста?И как из праха, замурованного в склепе,добыть желаний пусть и пепел?Воспоминанийчёткий профиль врезается, как рифма в речь.Воспоминанье — это мим, не смогший речью пренебречь.А помнишь ли такой вопрос: как отличить от правды ложь?Ещё — про души… Правда, что цена таким вопросам грош?Свободен ли ты там, где есть?Свобода… Что — проклятье? Лесть?А помнишь ли вопрос такой:«Как быть с опавшею листвой?»Легки, легки, как вздох Шопена,мои вопросы, но не надо отвечать.Они могильному венку заменаи знак, что люди на ходу молчать —как сочиняют на ходу — не в состоянии.Насилью траурного причитаниятебя подвергли. И повергли в прах,провозласив, что смертью смерть поправ…Слова. Слова. Одни слова. Ты прав.Но как ещё, скажи, сквозь время странствуя,не замечать его насилья над пространством?И как забыть — что значит жухлая листва?Что колокол по нам звонит сперва,и лишь потом — поскольку не звонить не может.…В Иерусалиме запуржило тоже.Впервые там снежит за много лет.Но снег растает скоро или нет,оставив только бусинки из слёзи тихий, как слеза, вопрос:«О, Боже, это чудо снегопадане означало ли, что Ты был рядом?»Теперь уже осталось толькоискать твоё лицов рисунках облаков.Теперь — когда подведены итоги,защёлкнуто кольцои не осталось слов,когда случилось то, чему случатьсяположено, — теперь уж докричатьсяосталось только до тебя через настилылиствы, сопревшей на твоей могилеза все века, которым счёт забыли,её земли, связавшейся из пылинадежд, которые рассеялись, но были,сомнений, ужасов, осевших в илена дне текущих дней…Текущее терзаетглаза, когда бесследно исчезает…Погост —терзанье сущего, земного. И абсурд.А в небе — возгоревшая комета.Любующиеся её дерзаньем — врут.Их, средь могил живущих, радует не это,а неизвестности примета,при том, что главное известно:живым не обойтись без мертвецов,сближенья с ними и в конце концов —надгробной лжи, что жил усопший честно.По мне, такая радость неуместна:любые мысли и любые чувства,слова, их непроизношение —союз безумия с кощунствомперед лицом исчезновения.Тут — на земле — начало марта завтра.Там — у тебя — начало всех времён.Тут первый день — не просто лживость старта,но и предательство финала: онсперва сбегает во второй, потом сбегает в третий…Там — бесконечность, загнанная в сети.Бездвижность. И единство рая с адом,а вздоха с выдохом, с прощальным взглядом.Довольно! Где же это слово,после которого не надо никакого?Оно не тут.????????Всё ясно без него — не нужен суд.Всё ясно, как в сказаньях древних эллинов.И, как в Левите, жёстко всё расстелено.Довольно же всего!Тоскливых шествий!Жестокости Его!И нашей лести!Соборов благовонных вместес прикрывшимися чёрными сутанамиЕго рабами — шарлатанамии сутенёрами, которыедвиженье губ считают разговором.Довольно умиляться и Рахилью:от нелюбви, смотри, исчахла Лия!Довольно обо всём —довольно о смертях,довольно о печалях, жизнях,довольно о вчерашних днях,о нынешних, грядущих, лишних.Забудь про всё.Молчи почти всегда.На все вопросы — всем один ответ,который знают дети:«Да!»А лучше так же кратко: «Нет!»К чему способность помнить, есливоображение и память — в вечной ссоре?И есть ли смысл и правда есть лив обрывках прежних разговоров?«Чего желаешь?»«Быть забытым. Всеми. Не тобой».«А что пытаешься увидеть?»«Красок первый слой».«Услышать?»«Голос твой: Не поступись собой!»«Что будешь делать?»«Что ещё — я буду ждать».«Кого?»«Кого ещё — Мессию. Благодать».«А долго ль будешь ждать?»«Покуда Он —неуловимый, словно сон, —не воплотится до концав неотразимого живца.Покуда все не выйдут сроки».«А на какой Он прячется дороге?»«Не прячется: сидит и ждёт».«Но где?»«За горизонтом. У ворот».«Когда придёт?»«Того, что много, станет мало, — вот когда!»«И — думаешь — придёт?»«О, да!»«Чего желаешь ты?»«Влюбляться».«Что есть любовь?»«Что — как не целоваться, обниматься!»«Что будешь делать, если жить без небылиц?»«К тебе взмывать, как к небу — стая птиц,разняв себя на тысячу частиц».«Как скоро же, скажи опять, объявится?»«О, скоро, скоро! После тысячи объятий».

Заслуживают ли люди вокруг нас нашей печали, так же ли они чисты, как чисты можем быть мы, когда они заслуживают нашей печали?

(Нодар Джин)

Молчанье переходит в голос,когда последнему не можется не взвыть.А посему счастливого значенияне может быть стихотворение.И невозможно по-счастливому любить.Поскольку жить — приспособляться к жизни,то каждому осталось выбиратьсреди того, что надо потерять.И как бы кто пятак ни закрутил покруче,он не уляжется рифмованным созвучьем.По крайней мере — не последних в строчке слов.В моих словах — ни раздраженья,ни отчаянья следов.Прими их так, как — христианин пост.Как неизбежное. Как то, что просто.Чего доискиваюсь? Пониманья?Нет.Такого ждать ни от кого не стоит.Тем более — отца.Тем более ответ —в самих твоих деяниях,в таких, в которых состраданиеесть жертва справедливого конца, —того неуходящего уклада,что позволяет только то, что надо.Позволь впервые перейти чертублагоразумия — начистотуразговориться, хоть боюсь, что ложьбыстрей рождает в сердце блажь и дрожь,и хоть боюсь того же, что и прежде —не оправдать твои надежды.Теперь, однако, пусть во мне слезаещё жива, — ей не попасть в глаза.Ты прав.По мне — слова есть больше, чем слова.И прав, что мир в такое поверил бы едва.Ты прав.Живу я с мыслью твоею невпопад.И прав,что в этом мире мне каждый — волк, не брат.Ты прав.Любовь тебе дарует правото влево гнать меня, то вправо,пока — в возвышенном непротивленьи —перед собой не брошусь на колени.Пока печаль не научусь блюсти.Уйди теперь — и отпусти!Или пока не научусь, как ты, плеваться,пока, как ты, не стану разделятьсяна половинки.Пока телец мой на заезженной тропинкене стал от жёлтой скуки подыхать.Пока не научусь размеренно дышать.Не оставлять в себе ничто помимо пользы.Пока не все ты вытащил занозыиз рук и пят моих.Я повторю: никто не вправе слёзыв глазах удерживать чужих.Пусть даже плачущим всю жизнькресты нести.Уйди теперь — и отпусти.Ты удивляешься словам моим.Но этот разговор неотвратим.Он — не пугайся — не зачинпошлятины о важности свободы:кого б ни взять, —никто ни датьне может то и ни отнять,чего не может быть и у самой природы.Предтеча этому письму —пишу скорее потому —молчанье, продолжавшееся годы.Мне вспоминается Париж.Гостиница.И ты лежишьмрачнее туч, которых нету за окном.Но говоришь, что променадатебе не хочется, не надотебе в другое место…Был не в том!Когда вернулась я, — слезаменя прошибла: как оса,зудел уставший телевизор, свет дрожал.А ты лежал как и лежал:на локте голову держалс закрытыми глазами.Спал?И эта сцена…В ней сплелисьсуществование твоё и — компромисс.Не только прошлое,но нынешнее тожесоставлено из лоскутов воспоминаний.Они заклинивают нам сознаньеи монотонно шлёпают по кожесвоим вертлявым, недающимся хвостом.Они долбят под ритм один и тот жевсё то же, что без рифмы раньше-позжезаладит Время: Сдайся нагишом!И я сдаюсь — я вспоминаю… Боже,свободы нет, и быть её не может —пока воспоминанья существуют…Дом.Москва.Мне мало лет.Как гром,нас среди ночи разбудил твой крик о том,что ты внезапно встретил Бога:«Он бегомбежал по улице, за ним гналась толпа,чтобы вернуть на крест, губаЕго дрожала, Он меня просилЕго упрятать…Отстоять по мере сил…»«Спасти Спасителя?! И что — потом?»«Я закричал — и разбежался с этим сном…»Ещё воспоминание зернистое:твоё движение к самоубийству,к решению уйти от выборатебе немыслимого: он прогибав одну из двух сторон потребовал бы, ибодва голоса — пусть Бог простит меня! —как блеянье овец:«Решай — она иль я!»«Я иль она!»«Иль потеряй обеих сразу!»«Решай! Решай!»Ты не решил.Спешилдожить как жил —ты дорожилсвоим молчаньем.И изжилв себе умение кружить,крушить.Потом — готовность жить…И стон неслышный: долгий вдох.Настала тишина.И все окресттебя вздохнули: ты смирился.Крествзвалил на плечи и поплёлся дальше…Теперь кругомкруги своя.О, если б дажене знала я как обретается утрата,то жизнь твоя мне и тогда предстала б адом.Итак, крути-закручивай пятак,разбей меня о собственную стену!Любовь одна ожесточает так —а кто, когда не ты, ей знает цену!И кто, когда не я, должна скорбеть,что — никого, кто бы сказал тебе:«Бери, бери, не выбирай,за неуменье выбрать не карайсебя уходом в неимение…» Скажи,труднее ведь, когда на рубежине жизнь, душа рассечена, и все делатвои — затягивать твои же удила?А если то, что нас должно убить,не убивает, делает живучей, —скажи, отец, скажи:что лучше —жить иль не жить?Ещё скажи, отец,какой в том смысл — писать сии слова,когда предписан им, едвародившимся, один конец:разбиться в стены, с четырёх концовглядящихся глазами мертвецов…Зато твои слова мне вспоминаться стали:«Заслуживает ли хоть кто-нибудь моей печалииз тех людей, которые, как кажется мне, — да?Заслуживают ли они печаль мою всегда?»Достойны ли они печали нашей?Когда я, как сейчас, спасаюсь от миражей, —то мой тебе ответ:О, нет.О мертвецах.Ты жаловался часто на местопроживание.При этом размышляя о смыслепроживании.А я любила человека — времяпроживаниемон озадачен был. И говорил в сердцах,что Время — ерунда: оно сдаётся рифме.Нельзя придумать ничего наивней!Поскольку Время — чернь, нещадная толпа.Он пребывает во гробу, а гроб не там, где все гроба, —он возлежит в церквушке, в её холодной нише.Как в морозилке — тот продукт, что ниже стал бы жиже.Его там маринуют для позора погребенияна кладбище, где тлеют снобы, полные презренияк нехитрой истине, что смерть и им приносит тление.Не так давносей человек считался тунеядцем.Не только у властей. Рождённым потеряться.Когда ему сказали, впрочем,«Я или она!» —он выбрал убежать. Не забирая ни хрена.В те годы каждая приличная женаего звала, как каждый муж: «Шпана!»А сам он говорил, что заодно с народомсчитает «самсебя» уродом.При этом, правда, улыбался. Добавлял:«Когда б не премия, меня никто б не звали на объедки. Мне кололи бы глаза,в лицо плевали бы и выставляли запорог. Родители девиц, увлёкшихся моейперсоной, гнали бы меня взашей…»Скажи, реши теперь, отец,Достойны ли они печали нашей —наконец?Достойны ли они? Ответ,я думаю, известен и тебе:О, нет.Но я — скажу тебе открыто —к такому же спешу корыту.Хотя не с ними. На подобный компромиссим не подбить меня — за кем бы ни плелись.Вот почему и удивился ты словам моим.И если кажется тебе, что уязвимуже мой мозг. Что погрешим.Ты не пугайся.То — слезы моей остаток.И воспитанья отпечаток…Закончу я письмо, однако, сноммоим, где нету крика.Дом.И в доме ты. В рубашке старой. В горле — ком.Молчишь. Хотя потомбормочешь: Никому страданийне причиню я… Никому кругом…Два голубя возились в сорной куче за окном…

Пер. Нодар Джин

НЕСПЕШНАЯ ЗАПИСКА

У океана в зимний день

Чайка припала к останкам гниющего краба —панцирь его разлагается сладко под зимним лучом.Солнце бредёт по тропинке своей отрешённо.Слуху не ведомы звуки шипящей волны.Шире широких просторов, ужасней, чем ужас,больше того, что душа научилась вмещать,он, океан, — продолжение вечного страха,коему нечего вспомнить и предвещать.Корни души нашей гибнут с первой слезою,пролитою теми, кто сжалились над собою.Поэтому селимся, люди, в больших городах, —в царстве загубленных душ, где царствует страх.И тянемся, люди, к пространству очерченному,ибо в отличьи от птиц недоверчивы мык сплошному пространству. А чайки миндальмножит деталь на единую синюю даль.Птица живёт как положит ей птичья душа.Замри на ветру — вслушайся в звук не дыша.

Пер. Нодар Джин

IN MEMORIAM

Joseph Brodsky

И опять я пытаюсь в трёх соснах лесразглядеть, иголку в стоге сена, гдемы с тобой бестолково валялись, безблагодарности (как её там?) судьбе,полагая по глупости — этот часлегче пыли; ещё, если помнишь, — непонимая, как он будет насдонимать, в грядущем угрожая мнеБог весть чем, а тебе — рецидивом светав настоящем (ты видишь сны?),неумолимо мерцая где-тоза оголённым серпом луны.И опять я ищу повод, случайсойтись, обняться среди чернилна бумаге, а не среди скрипучейкожаной мебели. Сохранилли ты в памяти страх мойпред ней, — единственным кроме насслушателем раскатистых, ледяныхи размеренных слов твоих —как ты изрекал их. Всякий раз —словно античный хор, наотрезсотрясающий мир,только безприговора его и лиры.Вот ещё попытка воскреситьтвою музыку в настоящем времени,и тут же, позабыв про суть вещей,как та змея из книги Бытия,предать его, чтобы в невидимую щельпротиснуться и в будущее выйти. Яи ты — в грядущем — кто мы есть?Кресты, приставшие к оси. Бушует пламя,и назорей-слепец, выкрикивая «Месть!»жонглирует своими топорами.Ах, запоздалая попытка дотянуться в бездну ту!Там — ты услышишь, ибослова пронзают пустотустремительнее, чем могли быслёзы. Любовь — не ответ, не вопрос,это шум благодарных губ, что бормочутслова без смысла; так мраморный торссердечная боль не источит.И потому Отсюда я без отча —яния, невольно, медленно, сухопосылаю тебе забвенье, шепчав твоё чуткое и прозрачное ухо.

Пер. Бахыт Кенжеев

IN MEMORIAM

Joseph Brodsky

Сие — попытка отыскатьиголку в стоге сена,чтобы случайно не назватьтоску или изменупо имени. Чтобы найтив трёх соснах лес дремучий.И, как по лезвию, пройтик судьбе — одной из лучших.Чтобы при встрече под луной,когда она случится,услышать «Прав я?» и к другойлуне оборотиться.Сие — попытка оправдатьмолчание у гроба,чтобы случайно не сказатьчего-нибудь другого…И стул, чей скрип внушает страх —единственный свидетель превращеньябумаги в кожу! Далее в стихах —не то, что память, но уже — прощеньеотсутствия певца. И хор молчит.Безмолвствует, как треснутая лирав руках Творца. И где-то там, в ночи,во след певцу качается секираи чей-то голос жалобный звучит.Сие — попытка голос обрести,не тот, — другой, который в половинеродившихся детей звучити властвует. Отнынелишь он — возможность будущему жить,где тень земная между сосен бродит,пытаясь отыскать спасенья нить,как та змея в Начале, что-то вродекривой с координатой «мы» на Х,помноженной на мщенье Иисуса.Сие — попытка Там тебя окликнуть.Сквозь пустоту — услышать, прикоснуться,пробормотать «Спасибо!» В этот часлишь ангелы над смертными смеются,но звук летит и достигает края,где содержание не властвует над звуком,и где герой не шепчет «Умирай!»,а, прислонясь уже прозрачным ухомк просвету в облаках, он слышит вдругкак я шепчу ему: «Послушай!»И, отрываясь от чернильных рук,звук исчезает… Так, наверно, души,как мотыльки, летят на новый звук.

Пер. Андрей Драгунов

МНЕНИЕ ОДНОГО ПОЭТА

Поэзия — я тоже недолюбливаю это.

(Мэриэн Мур)

А что стихи? — свидетельство гордыни,свидетельство того, что он, поэт,бессрочно заперт, как вода в графине,в самом себе, того, что много летв глуши души, уподобляясь волку,мечтал, что книга с именем егонайдёт приют на чьей-то пыльной полке.А что ещё? А больше — ничего.Вся жизнь, витиеватая, как букли,паденье, взлёты, торжество идей —всё это — только буквы, буквы, буквы,замызганные пальцами людей,не знающих ни самого поэта,ни вкуса крови, источавшей звук.Но может быть, «лучом младого света»его строку однажды назовут.И что?Ведь ночь — свидетельница страсти,принявшая обличье чёрной властинад криками сверчкови над луной,куда реальней и куда прекраснейстроки одной. И даже — не одной.Ведь жизнь прекраснадаже без прикрас,поскольку жизнь даётся только раз.Жить тем, что будет после —будет поздно,поскольку всё, что к нам приходит после —ничто.Не-Бог,не-чёрт,не-пустота,не-сон,не-явь,не-зло,не-доброта,не-ложь,не-правда,не прикосновеньерук Шивы,не плохое настроенье,ни света — дням,ни транса перед сломом,ничто — что нам не обозначить словом.

Пер. Ефим Бершин

ПЕСНЯ ДЛЯ ПОТЕРЯННЫХ

Никто не поймёт —как получилось:то, что любила,убыло с пылью.Вчерашний вздохспирает горло.Дохлые крысыгниют соборнов лужах отхожих.Всё, что природестало негоже, —она изводит.Судьбы твоей днямне срифмоваться.Мыслям разброднымне рассосаться, —подобно толпеуличной ночью,что болью потомпамять источит.Но общие в памятивещи и звукилишают смысла«потом». И потугипроникнуть туда,как в игольное ушко,напрасны. Верблюдушлый из ушлыхв него не посмеетпроткнуться, — кичитьсяпобедой стоической,приобщитьсяк славе Христовой.Пустыня стонет:вульгарная юностьеё уж не тронет.

Пер. Нодар Джин

МЕЛКАЯ ИСПОВЕДЬ

С тех пор, как умер ты, ничто не изменилось.Ничто и не должно было — наверно.Всё хорошо по-прежнему, уныло.Так лист пустой лежит безверно, —без упования на мысль и краску…Всему завязка — доллар, как и было.И, как и было, меньше значит кто ты есть,чем с кем была, — жила, водилась.И, как и прежде, небольшая честь,на мир смотря издалека, твердить о том,что это — дом терпимости.Но всё же — дом…Ничто не изменилось. И боюсь,ничто и не изменится отныне.Для этого необходим союзотваги с волей. А точнее, — крестовина.Ещё — готовность в крест раскинуть руки.Ничто не изменить без муки.Но мы расстаться не умеем дажес ушедшим миражом. Начаться снова.Спряженье страхов и отрад дешёвых —вот что такое человек. Ажиотажаон никогда не стоил. Не ошибкаприроды. Не трагедия. Не шибкочто-нибудь вообще. Вот, скажем, дверь.Он вознамерился её открыть, —но как бы брезгует. Или не верит,что хочет… Проявляя прытьв пустом смотреньи в сторону пустойстены, где эта дверь. И в позе тойодной он постоянствует. Но теньна той стене его бледнеет что ни деньи постепенно сходит в грязное пятно,которому движенье не дано.Ничто не изменилось.Может, — я немного.Боюсь — не к лучшему.Когда-то я слезиласьпри виде чайки на закате. Одинокой.Теперь уж нет. Теперь уже слеза —такая трудность… Как побить туза.Ещё, боюсь, по ходу этих днейнеумолимей стала я. Трудней.Как тот отставленный любовник,что не побил привычку, — верную жену.Любовь беснуется иль топчется виновно, —не склонна жизнь пускать её в свою страну.Теснит со всех сторон. Бесшумноколотит доводом благоразумным —и приучает нас считать привычкусамой любовью: как кавычку и кавычку,не различаем свой и посторонний дом,когда подолгу в доме том живём.Добропорядочности вымученной цветна наших лицах проступает. Стёртыследы страстей. Что ни лицо, — портретусовестившегося чёрта.Не доброту года несут ему, — морщинтугую сеть, в которой вязнут нимфы,заладившие: «Чистоты причина —усталость плоти, помутненье лимфы.»И вот тогда Своим мы нарекаем Домомплавучий остров, Несвоейземлёй рекомый.Тогда — кого любили, изживаемво имя тех, с кем время убиваем.А вместе с ним — себя. Мы умираниюс корнями — учимся во имя выживания.И начинаем из последних сил цеплятьсяза жизни полу-затонувшей остров-круг.Полу-чужой, полу-знакомый… Нам сдаватьсяпора. Исторгнуть исступлённый вой.И вздрогнуть в тошном страхе, если вдругмы это назовём Судьбой.

Пер. Нодар Джин

РЭП-ПЕСНЯ

Мы всё имели ровно,Но он в дерьмеКопаться хладнокровноНе умел.Он притворялся трупом,А мертвецуСуществованье — глупо,Не к лицу.И жил он, как затворникНе жил, — тужил. АЯ в портах позорноЖила-грешила.Мы в жизни были швахи.Печаль однаБыла у нас. И страхиОдни. ВинаОдна. И лгали часто,Но он ко лжиПостольку был причастен,Поскольку жил.Своею жизнью малоОн дорожил, —Как будто ему далиПомятый джипИли такую тёлку,Что не помять.Но он молчал. Он толькоНе мог понять,Что я, как звуки в джазе,Как в зубе дрель,Кручусь, кричу в экстазе«Движенье — цель!»,Что не пойму того я,Что жирный классПугается не воя,А держит глазНа нём, молчащем, зная,Что прошибьётЕго слеза больная —И он… споёт:«Послушай, мазефакер,Язык твой лжив!Как твой же член, обмяк он —Ни мёртв, ни жив!Всего дороже деньгиТебе, твой жир!А я точу на слэнгеСлова-ножи!Хана тебе без рэпа!И с ним хана!Истина свирэпа!Щупай — на!»

Пер. Нодар Джин

ЛАЗАРЬ

И потом Он узрел Марфу и Марию, оплакивавших брата своего, Лазаря.

(Из показаний апостола Марка)

Помилуйте! Но я совсем не Марфа!Я не сестра ему. А от изгояне надо ждать ни мира, ни покояни вашей обожравшейся стране,ни Лазарю.Жуликоватый Лазарь —ему бы только по сусекам лазать,подохнуть, обожравшись, а, воскреснув,рыгнуть во след прокисшим облакам.И он уже напрягся. Но Марияи Марфа, как на реках Вавилонских,завыли так, что чуть не уморилиживотным криком самого Христа.Завыли так безумно, дико, страстно,как жалкие озлобленные птицы,на клочья разодравшие пространство.И Лазарь в этом крике утонул.Откуда боль? — Засомневался ПлотникСын плотника же и Святаго Духа. —Откуда боль, когда мгновенной плотижить дважды в этом мире не дано?Ведь боли не бывает без страданий,без мукой перекошенного рта.Отдай им дань. Без этой страшной данилюбая жизнь ничтожна и пуста.Зато потом ты выйдешь из пещерысвятейшим из святых. И люди будутничтожные, но добрые как будто,как стая птиц кружить над головой.И будут петь осанну! А, напевшись,тебе ножом пересчитают рёбраоднажды ночью или утром ранним.Но этот нож тебя уже не ранит.Что вечности отравленный металл?Что вечности озлобленные лица?А потому — покинь свою гробницу.Вставай. Я вижу: ты уже восстал. —Так говорил угрюмый Назорей.Но резвый Лазарь обнаружил слёзы,блестевшие, как росы на заре,растрогав Человеческого Сына.Но я не зарыдаю. Я — не Марфа.Я в это не играю. Я — не вы.Прости, Господь, но мир достоин мата,как Лазарь твой, что на исходе мартатобою воскрешён был для жратвы.

Пер. Ефим Бершин

ПОЭТ

Денису Новикову

Поэт на площади поэта —Маяковского площадь это —Сидит на площади поэта —Ясно?Поэт говорит, что несправедливо —Устроена жизнь. Гнусно и криво —Даже улыбка её тосклива —Напрасна.Поэт говорит о вещах несвоих —О деньгах, бабах, предметах других —Точит поэт о предметах чужих —Лясы!Поэт говорил и качался, как раби —Как рассерженный Хаммураби —За то, что сожгли закон Хаммураби, —Дожил!Поэт разговаривал — тонкий, как цапля, —Как в шприце для героиновых каплей —Игла, в венозный воткнутая кабель —Заслужил!Он говорил: Дайте что круто!Дайте мне всё в эту минуту!Дайте валюту!Лучшие блюда!Девок для блуда!Лихие маршруты!Дайте мне!Дайте!Дайте!Поэт говорил, я сидела, молчала —О, нет, мы не хлебом единым, не налом —А страха живём единым началом —Знайте!Взгляд у тебя жестокий и близкий —Чего в нём больше: «жестокий», «близкий»? —Тебе, как и мне, не поклонятся низко! —Живи ж без риска!Поэты на площади были поэта —Вдвоём — да на площади поэта —Их повенчала кратко беседа —Негласно.Пусть любовь придёт на мгновение только —Для мгновенного озарения только —Мгновенного видения только —Прекрасно!Пришельца от любого завета —Считайте братом, которого нету —Когда он приходит на площадь поэта.Я сделала это!

Пер. Нодар Джин

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ САМОУБИЙЦЫ

Алёше

(Роберт Фрост)