тем и непостижима,
жизнь вспомненная,
что прекрасна, там тише мы,
лучше себя, подлинность
возвращена сторицей,
засумерничает ленность,
зеркало на себя засмотрится.
Ты прав, тот приемник,
в нем поет Синатра,
я тоже к нему приник,
к шуршанью его нутра,
это витанье
в пустотах квартиры,
индикатора точки таянье,
точка, тире, точка, тире.
Я тоже слоняюсь из полусна
в полуявь, как ты,
от Улицы младшего сына
до Четвертой высоты.
Или заглядываю в ящик:
марки (венгерские?) (спорт?),
и навсегда старьевщик
из Судьбы барабанщика, - вот он,
осенью, давай, давай, золотись,
медью бренчи,
в пух и прах с дерева разлетись,
Старье берем прокричи.
В собственные ясли
тычься всем потом.
Смерть безобразна, если
будет ее не вспомнить потом.
5 мая 2000
Из цикла "Вариант Медеи"
1. Портрет
Утопленница ты своих страстей,
то пленница, то вопленница их,
растленное, придонное растенье,
с колхидской ночью проклятой в зеницах.
Когда твое нутро морские звезды
жгут ревностью, шипя в кишках, и горлом,
как риф коралловый, растут угрозы,
ты вырыта в себя глубоким кряжем горным.
Колеблемы, как мертвые сады,
в тебе пошатываются полумысли
двумерные и вдруг, как электрические скаты,
сверкают в третьем измереньи, в слизи,
и ты, распутница, из водорослей вырвав
себя, над толщею воды стряхнув сомненья,
когтишь своих страстей и нервов