Новые стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ(1907)(Перевод К. П. Богатырева)
Карлу и Элизабет фон дер Хейдт дружески.
Ранний Аполлон
Как иногда в сплетенье неодетойлиствою чащи проникает плесквесны в разливе утра, — так и этолицо свободно пропускает блеск5 стихов, сражающих нас беспощадно;ведь все еще не знает тени взгляд, для венца еще виски прохладны,и из его бровей восстанет сад9 высокоствольных роз лишь много позже,и пустит в одиночку лепестки,чтоб рта его коснулись первой дрожи,12 пока еще недвижного, но с гибкой,по каплям отпивающей улыбкойструящегося пения глотки.Жалоба девушки
Эта склонность, эта тягак одиночеству за благопочитались в детстве мной.У других — возня, раздоры,у меня — мои просторы,дали, близи, шорох шторы,звери, образы, покой.8 Я от жизни без пределатолько брать и брать хотела,чтоб себя познать в себе.Разве не во мне величье?Но от прежних лет в отличьежизнь чужда моей судьбе.14 Вопреки всем ожиданьямблаго стало наказаньемс ростом девичьей груди.Стоя на ее вершинах,чувство жаждет крыл орлиныхили в смерти изойти.Песнь любви
О как держать мне надо душу, чтобона твоей не задевала? Какее мне вырвать из твоей орбиты?Как повести ее по той из троп,5 в углах глухих петляющих, где скрытыдругие вещи, где не дрогнет мрак,твоих глубин волною не омытый?Но все, что к нам притронется слегка,нас единит, — вот так удар смычка10 сплетает голоса двух струн в один.Какому инструменту мы даны?Какой скрипач в нас видит две струны?О песнь глубин!Эранна — Сафо
Ты — сильней метательниц копья!Я — копье на поле бранисредь других вещей. Твое звучаньеотшвырнуло вдаль меня. Где я?Кто ответить в состояньи?6 Сестры мыслят мною и понынев том же доме, где меня не стало.Я — отринута. Я — на чужбине.Я, как просьба, вся затрепетала:ведь горит от моего накаласреди мифов дивная богиня.Сафо — Эранне
Так узнай же беспокойство молний!Я тебя, обвитый жезл, возьмуи, как смерть, тебя собой наполню,как могила, передам всему —5 всем вещам. И так свой долг исполню.Сафо — Алкею
Фрагмент
Ты зачем сюда ко мне явился?Нет надежды на сближенье душ,если взгляд твой долу опустилсяпред невысказанно-близким. Муж,5 посмотри: мы эти вещи вскрылисловом, славою себя покрыв.Среди вас иссякла бы в бескрыльинаша девственность, перебродив.9 Мы себя уберегли от тлена,пронеся нетронутыми надтолпами бескрылых. Митиленався, как яблонный вечерний сад,запах зреющих грудей вдыхала,14 в том числе и этих двух, моих,двух, упущенных тобой, которыйвзгляд свой долу опустил. Жених,уходи — моею лирой скороовладеет кто-то: все стоит.19 Этот бог обоим не опора,но когда он одного пронзит. . . . . . . . . . . . . . . . Гробница девушки
Не забыли. Словно все сначалаэто вскоре повторится вновь.Деревцем лимонным у каналамаленькие груди окуналаты в разбушевавшуюся кровь6 бога этого. Он вне нападок,он — беглец, но тронул вас крылом.Он, как мысль твоя, — и жгуч, и сладок,он — как тень, коснувшаяся радугюных бедер, как бровей излом.Жертва
О как расцветают каждой жилкойплоти ароматные пласты!Посмотри: я — стройный, гибкий, пылкийпо твоей вине. Но кто же ты?5 Ухожу беззвучно и бесслезно.Прошлое осыпалось листвой.Ты с улыбкой нависаешь звезднойнад собой, а, значит, надо мной.9 Детских лет и впечатлений грудеимя дам твое у алтаря.Ты его воздвигла на безлюдье,на венки пожертвовала груди,волосами яркими горя.Восточная дневная песнь
Край ложа, на котором ты уснула,как узкая полоска побережья.Волна твоих грудей перевернулавсе чувства, вырвав их из безмятежья.5 И эта ночь надрыва и тревог,в которой звери воем слух терзали,предельно нам чужда. Но кто бы могповерить, что понятней нам едва лизаря, которой занялся восток?10 Нам так с тобою лечь друг в друга надо,как вкруг тычинок лепестки ложатся.Повсюду горы хаоса толпятся,на нас готовясь рухнуть всей громадой.14 Пока мы прижимаемся теламидруг к другу, чтобы не увидеть зла,возможно, искра пробежит меж нами,чтоб нас изменою спалить до тла.АвисагаI
Она — дитя — на старце возлежала.Ей слуги руки вкруг него обвили.Тянулись сладкие часы в обильесквозь страх пред этой жизнью обветшалой.5 От бороды его на крик совиныйона порою отводила взор.И ночь подкатывала всей лавинойсо страхом и желаньем к ней в упор.9 Звезда дрожала, как сестра, поодаль.Прокрадывался запах к ней в альков.И дрогнул занавес. И знак ей подал.И тихо взгляд откликнулся на зов.13 Но ночь ночей не тронула рабыни.Она не отпускала старика.На царственной она лежала стынии девственна, и, как душа, легка.II
Царь, сидя, вспоминал пустой до тладень дел свершенных и страстей в подспудье,собаку, что годами с ним жила.А ночью Ависага вновь свеласвой свод над ним. И жизнь его легла,как на пустынном взморье в дни безлюдья,под этим сводом, чьи созвездья — груди.8 На миг он, избалованный любовью,увидел сквозь свои седые бровинедвижный и нецеловавший рот.Он знал, что чувств зеленая лозинак его корням пути не обретет.В ознобе он, как пес, что смерти ждет,в своей крови искался пред кончиной.Давид поет СаулуI
Царь, ты слышишь, как моя иградали расшвыряла, край за краем?Вихрем нас относит к звездным стаям,наконец, мы ливнем ниспадаем.Там, где мы, всему цвести пора.6 Девы, что тобою зажжены,в женщин расцвели, меня тревожа.Ты их запах ощущаешь тоже.Мальчики стоят, напряжены,у дверей волнуясь, в них не вхожи.11 Все вернуть я музыкою прочу!Но дрожит неверно взятый тон.Эти ночи, царь, о эти ночи!Помнишь, как в часы любви воочьюрасцветала красота тех жен!16 Память я твою о них, о юных,подберу. Но на каких же струнахя возьму их темный, страстный стон?II
Царь, ты все это имел в избытке,жизнью исполинскою своейсмял мои потуги и попытки —так возьми же арфу и разбей:ты ее уж обобрал до нитки,6 словно с дерева сорвал плоды.И теперь в ветвях видна сквознаядаль времен, которых я не знаю,дней грядущих светятся гряды.10 Запретил бы спать мне с арфой, право!Иль другое мне не по плечу?Иль ты думаешь, что я октавытела женского не ухвачу?III
Царь, со мной во тьме играя в прятки,все же ты теперь в моих руках.Песнь мою не смять, не сморщить в складки,только холод нас пробрал впотьмах.Сердцем сирый я, а ты — заблудший.Оба мы повисли в черной тучебешенства, переплетаясь в схватке,и друг в друга впившись впопыхах.9 В этом единеньи чья заслуга?Царь, мы в дух преобразили вес.Нам бы впредь не отпускать друг друга —юношу и старца — мчась по кругучуть ли не созвездьем средь небес.Собор Исуса Навина
Как в половодье, подступив к запруде,река взрывает крепости плотин,свой голос на израилевых судейв последний раз низверг Исус Навин.5 Как поразил их страх, как сшиб их наземькак замер смех, застыла суета!Как будто тридцать битв гремели разомв его устах. И он отверз уста.9 Как в тот великий день под Ерихоном,на тьму народа вновь нашел столбняк.Но трубы — в нем! — взывали к легионам,их жизней стены сотрясая так,13 что корчились они, от страха воя,хотя еще не вспомнили о тойего всевластной дерзости, с какоюон в Гаваоне крикнул солнцу: «Стой!»17 И бог пошел, испуганный, как раб,и над побоищем держал светило.Он дольше бы держал его, когда бвсе тело от усталости не ныло.21 Таков он был. Таков он был, старик,в свои сто десять лет забытый всеми.Кто б мог поверить, что он вновь возник?Но вот он встал и опрокинул время.25 Весь лагерь содрогнулся от удара:«Что богу скажете? Неисчислимсонм ждущих вас богов. Предайтесь им,и вас тогда постигнет божья кара».29 Потом, всей силой своего презренья:«Мой дом и я — мы верность сохраним».31 И хором все: «Нам знак яви к спасенью,ведь тяжесть выбора раздавит нас!»33 Но он, как встарь, не говоря ни слова,поднялся в гору, молча и сурово.Все видели его. В последний раз.Уход блудного сына
Уйти, оставив хаос непокорный,не ставший нашим, нам принадлежа,что, словно горный ручеек проворный,неверно отражает нас, дрожа;5 покинуть это все, шипами тернацепляющееся за нас, уйтии обрестиТого и Тех, прозрев(они так будничны и так привычны),10 открыть глаза, увидеть мир вторично,но заново, сменив на милость гнев;внезапно догадаться, как безличнострадание готовит свой посев,чтоб с детских лет нас одарить сполна, —15 и все ж уйти: черта подведена.Разбередив залеченную рану,уйти: куда? В неведомые страны,в далекий край недвижности и сна,стоящий, как кулисы, постоянно20 и безразлично: сад или стена.Уйти: зачем? Но в этом суть порыва,надежды смутной и нетерпеливой,что недомыслием порождена:24 Тащить всю тяжесть бытия земногои выронить в растерянности, чтобсойти в уединеньи горьком в гроб —27 И это ли начало жизни новой?Гефсиманский сад
Весь серый, среди пепельной листвы,он был маслин свисавших пропыленней.Он шел, не вынимая головыиз раскаленной глубины ладоней.5 Все в прошлом и неотвратим конец.Ослепнув, я уйду. Но объясни же,зачем Ты требуешь, чтоб я, слепец,Тебя отыскивал, раз я не вижу.9 Я больше не найду Тебя. Ни в ком.Ни в этом камне. Ни в себе самом.Я не найду Тебя ни в ком другом.12 Я с горечью людской наедине.Я мог с Тобой ее смягчить вполне.Но нет Тебя. О стыд и горе мне!15 По слухам ангел в нашей стороне.18 Причем тут ангел? Ах, настала ночьи равнодушно дерева листала.Ученики легли в траве устало.Причем тут ангел? Ах, настала ночь.20 Ночь наступила, как и все другие,как тысячи других ночей.И камни спят, и псы сторожевые.Печальная… И будто бы впервыеждет пробужденья утренних лучей.25 К подобной пастве ангел не слетает.Ночь не возьмет таких под свой покров.Кто потерял себя — в конце концовтех матери родные отвергают,проклятья им — наследство от отцов.Пиета
Твои ль это стопы, Исус, твои ли?И все же, о Исус, как я их знаю:не я ль их обмывала, вся в слезах.Как в тёрн забившаяся дичь лесная,они в моих белели волосах.6 Их до сих пор ни разу не любили.Я в ночь любви их вижу в первый раз.С тобой мы ложа так и не делили.И вот сижу и не смыкаю глаз.10 О, эти раны на руках Исуса!Возлюбленный, то не мои укусы.И сердце настежь всем отворено,но мне в него войти не суждено.14 Ты так устал, и твой усталый ротне тянется к моим устам скорбящим.Когда мы наш с тобою час обрящем?Уже — ты слышишь? — смертный час намбьет.Пение женщин, обращенное к поэту
О, посмотри на нас! Взгляни, какойв блаженстве мир. Он для тебя открыт.Что в звере было смесью крови с тьмой,то в нас душою стало и кричит,5 к тебе взывая страстью вековой.Но на лице внимательном твоемчитаем мы лишь кротость и покой.Что ты совсем не тот, кого зовем,9 нам кажется тогда. Но не в тебе льмы без остатка души растворили?И разве есть у нас иная цель?12 Все вечное уходит с нами в путь.Лишь ты, вещун, оставь свой голос в силеи здесь, нас воспевающий, пребудь!Смерть поэта
Его недвижный отчужденный ликприподнят в изголовии отвесно.Весь внешний мир с тем, что ему известнооб этом мире было, канул в бездну,в довременьи и безучастьи сник.6 Никто на свете ведь не знал о том,насколько тесно он был с этим связан:с водою этой, с глубью этой, с вязом, —что было это все его лицом.10 И до сих пор его лицо — приманкадля шири, что была ему верна.Мертвеет маска, но пока она,как тронутая воздухом изнанкаплода, какой-то миг еще нежна.Будда
Он слушает как будто. Тишь простора…А мы не слышим этой тишины.И он — звезда. Он в самой гуще хоратех звезд, которые нам не видны.5 Он — это все. Но ждем ли мы всерьез,что он увидит нас? О самомненье!Да пусть пред ним мы рухнем на колени,а что ему? Он — как ленивый пес.9 Ведь все, что тянет нас к его ногам,кружится в нем самом милльонолетья.За наши знанья не в ответе,он вечно недоступен нам.L'Ange du méridien
Шартр
Когда, как богоборец, вкруг собораярится буря с каждым вихрем злей,внезапно ты приковываешь взорыулыбкою блаженною своей.5 Ласковый ангел! Мудрый солнцелов!Твои уста воистину стоусты,но разве ты не чувствуешь, как густочасы стекают с солнечных часов,9 где разом цифры дня размещеныи выровнены в строгом равновесьи,и все часы, как спелый плод, сочны?12 Что в нас ты, камень, понял на свету?И, может быть, твой взгляд в ночной завесееще блаженней смотрит в темноту?Собор
В тех городах старинных, где доматолпятся, наползая друг на друга,как будто им напугана округаи ярмарки застыла кутерьма,5 как будто зазевались зазывалыи все умолкло, превратившись в слух,пока он, завернувшись в покрывалоконтрфорсов, сторонится всех вокруги ничего не знает о домах:10 в тех городах старинных ты бы могот обихода отличить размахсоборов кафедральных. Их истокпревысил всё и вся. Он так высок,что не вмещается в пределы взгляда,15 как близость собственного «я» — громаданеобозримая. Как будто рок,что в них накапливается без мерыи каменеет — вечности стена —не то, что там, в низине грязно-серой20 случайные хватая имена,рядится в ярко-красное рядно,напяливает синие уборы.Здесь были роды, где теперь — опора,а выше — сила и разгон напора,25 везде любовь, как хлеб или вино,в порталах жалобы любви, укоры,но бой часов — предвестник смерти скорой,и вслед за ним кончаются соборыи рост свой прекращают заодно.ПорталI
Они остались здесь, когда приливотхлынул и когда прибой-ваятель,точивший эти камни, вдруг утратилбылую мощь, внезапно отступив.5 Но второпях они наперерывему свои дарили атрибуты.Они остались здесь, по форме будто —причудливый базальтовый массив.9 Их отличают только нимб, тиараиль той улыбки ангельские чары,что сторожит недвижный циферблат.12 Теперь запрятавшиеся в портале,они когда-то с жадностью вбиралив себя все стоны города подряд.II
Какую ширь в себя вместил прибой!Вот так кулис передвижные стенывмещают целый мир. И как на сценувступает в тоге действия герой,5 Так действует и эта тьма портала,трагедию его глубин играя,как бог-отец, что без конца и края,и так же превращается к финалу9 в того, кто назван Сыном, эту рольразбив на многочисленные роли —людских несчастий онемевший хор.12 Ведь так возник, в себя вобрав всю больслепых и проклятых в земной юдоли,Спаситель, как единственный актер.III
Так высятся они с мольбой во взглядах.Они стоят навечно искони.Лишь изредка из-под каскада складоквозникнет жест, отвесный, как они,5 чтобы остановиться через мигтам, где столетьям вольное раздолье.Они всей тяжестью вросли в консоли,в которых мир, невидимый для них,9 мир хаоса, пятой к земле прижатый,урод и зверь с ужимкою угрозы,их держит, корчась, на своем горбу:12 фигуры там внизу как акробатыкривляясь, принимают эти позы,чтоб балансировать жезлом на лбу.Окно-роза
Там лап ленивых плавное движеньерождает страшной тишины раскат.Но вот одна из кошек, взяв мишеньюблуждающий по ней тревожный взгляд,5 его вбирает в свой огромный глаз,и взгляд, затянутый в водоворотзрачка, захлебываясь и кружась,ко дну навстречу гибели идет, —9 когда притворно-спящий глаз, на миготкрывшись, вновь смыкается поспешно,чтоб жертву в недрах утопить своих.12 Вот так соборов окна-розы встарь,взяв сердце чье-нибудь из тьмы кромешной,его бросали богу на алтарь.Капитель
Как из трясины сновидений, с ходупрорвав ночных кошмаров канитель,всплывает новый день, — вот так по сводубегут гурты, оставив капитель5 с ее запутавшеюся в клубоккрылатой тварью, сбившеюся в кучу,загадочно-трепещущей, прыгучей,и мощною листвой, которой сок9 взвивается, как гнев, но в перехлестесвернувшись, как спираль, на полпути,пружинит, разжимаясь в быстром росте12 всего, что купол соберет в горстии выронит во тьме, как ливня гроздья,чтоб жизнь могла на утро прорасти.Бог в Средние века
К они его в себе несли,чтоб он был и правил в этом мире,и привесили к нему, как гири,(так от вознесенья стерегли)5 все соборы о едином клиретяжким грузом, чтобы он, кружанад своей бескрайнею цифирью,но не преступая рубежа,9 был их будней, как часы, вожатый.Но внезапно он ускорил ход,маятником их сбивая с ног,12 и отхлынул в панике народ,прячась в ужасе от циферблата.И ушел, гремя цепями, бог.Морг
Их приготовили к игре постфактум,как будто дело за апофеозом,что примирит их с предыдущим актом,и каждого — друг с другом и с морозом.5 Иначе — словно не было конца.И тщетно в поисках имен карманыобыскивали тщательно. С лицау губ следы тоски смывали рьяно:9 их не сотрешь — видны сквозь белизну.Но бороды торчат ровней и тверже,по вкусу сторожей чуть-чуть подмерзши,12 чтоб с отвращеньем не ушли зеваки.Глаза повертываются во мракезрачками внутрь и смотрят в глубину.УзникI
Для того ль рука дана мне,чтоб я тоску отгонял?На старые камникаплет влага со скал.5 Я слышу лишь стук капели.И сердце вместе с нейрвется в то же ущелье,или чуть быстрей.9 Хоть бы, капли рассея,появился бы зверь…Где-то было светлее…Да что мне теперь?..II
Еще пока есть небо над тобой,и воздух — рту, сиянье света — глазу,но вот, представь, все станет камнем сразу,вкруг сердца грозно выросшим стеной.5 Еще в тебе есть «завтра» и «потом»,«когда-нибудь» и «через год», и «вскоре».Но станет это кровью в каждой поре,непрорывающимся гнойником.9 А то, что было — то сойдет с ума.От смеха содрогнется вся тюрьма,и этот хохот — признак, что ты спятил.12 На место бога станет надзиратель,и грязным глазом он заткнет глазок.А ты — ты жив еще. И он — твой бог.Пантера
Жардэн де плант, Париж
В глазах рябит. Куда ни повернуть их —одни лишь прутья, тысяч прутьев ряд.И для нее весь мир на этих прутьяхсошелся клином, притупляя взгляд.5 Беззвучным шагом, поступью упругойописывая тесный круг, она,как в танце силы, мечется по кругу,где воля мощная погребена.9 Лишь временами занавес зрачковыйбесшумно поднимается. Тогдапо жилам бьет струя стихии новой,чтоб в сердце смолкнуть навсегда.Газель
Gazella dorcas
Завороженная: в созвучьях миранет рифмы совершеннее и строже,чем та, что по тебе проходит дрожью.На лбу твоем растут листва и лира.5 Ты вся, как песнь любви, из нежных слов,слетевших наподобье лепестковс увядшей розы, чтоб закрыть глазатому, кто книгу отложил из-за9 желания тебя увидеть. Какбудто прыжками стройный стан заряжен,но медлит с выстрелом, покуда знак12 не дан, и ты вся слух, и взгляд твой влажен,как у купальщицы в пруду лесном,оборотившемся ее лицом.Единорог
Святой поднялся, обронив кускимолитв, разбившихся о созерцанье:к нему шел вырвавшийся из преданьябелесый зверь с глазами, как у ланиукраденной, и полными тоски.8 В непринужденном равновесьи ногмерцала белизна слоновой кости,и белый блеск, скользя, по шерсти тек,а на зверином лбу, как на помосте,сиял, как башня в лунном свете, роги с каждым шагом выпрямлялся в росте.12 Пасть с серовато-розовым пушкомслегка подсвечивалась белизнойзубов, обозначавшихся все резче.И ноздри жадно впитывали зной.Но взгляда не задерживали вещи —он образы метал кругом,замкнув весь цикл преданий голубой.Святой Себастьян
Будто лежа он стоит, высок,мощной волею уравновешен,словно мать кормящая, нездешен,и в себе замкнувшись, как венок.5 Стрелы же охотятся за ними концами мелкой дрожью бьются,словно вспять из этих бедер рвутся, —он стоит — улыбчив, нераним.9 Только раз в его глазах тоскаболью обозначилась слегка,чтоб он смог презрительней и резчевыдворить из каждого зрачкаосквернителя прекрасной вещи.Даритель
Он цеху заказал картину на дом.Возможно, что господь его забыл,и что, в отличье от картины, рядомс ним не стоял епископ с кротким взглядом,и что его он не благословил.6 Возможно, в этом напряженьи силколенопреклоненного — все те жепопытки удержать от центробежьясвой контур, устремившийся вовне,как держат всю упряжку в пятерне.11 Чтоб, если суждено свершиться чуду —что, впрочем, не было предрешено, —мы верили, что, и дойдя досюда,оно бы нам не причинило худа,самим собою лишь поглощено.Ангел
Наклоном головы он отогналвсе наставленья, все «нельзя» и «надо».Ведь через сердце движется громадапо кругу мчащихся начал.5 В глубинах неба образы и лица.Вот-вот услышит зов он: «Отыщи!»Пусть легкость рук его не отягчитсятвоей заботой. Иначе в ночи9 они, с тобой борясь в остервененьии в бешенстве перевернув весь дом,тебя, как будто бы ты их творенье,возьмут, из формы выломав куском.Римские саркофаги
Что воспретит увериться нам в том(нам — отбывающим земной постой),что мы не краткий миг один живемсмятеньем, ненавистью, суетой, —5 как встарь хранил богатый саркофагпри ожерельях, идолах, опалахв ветшающих веками покрывалахраспадом заряженный прах —9 пока уста, не знающие звуков,его не поглощали. (Где, когданайдется мозг, чтоб научить их речи?)12 Тогда-то вот из древних акведуковк ним завернула вечная вода —:доныне в блеске к ним идя навстречу.Лебедь
Эта мука — проходить трясинойнеизведанного в путах дней —поступи подобна лебединой.4 Смерть — конечное непостиженьеоснованья нашей жизни всей —робкому его же приводненью —:7 Подхватив его, речное лонопостепенно, нежно и влюбленно,все теченье снизу уберет.Лебедь же, теперь воссев на ложе,с каждым мигом царственней и строже,и небрежней тянется вперед.Детство
Неплохо бы работу дать уму,немного поразмыслив об утратах,о долгих детских днях и о закатах,раз навсегда ушедших — почему?5 Случается: в ненастье, в непогодунам что-то померещится, как знак.Но встречи и свиданья, и уходынас больше, не переполняют так,9 как в детстве, что в плену у пустяковне более, чем вещи или звери.Мы им себя дарили в полной мереи наполнялись ими до краев.13 И сиротели мы исподтишка,как пастухи под грузом дальних далей,и, кем-то призванных издалека,нас, будто нитку — новую, вплеталипоочередно в образы, покане выбирали нового мотка.Поэт
Ты изранил меня крылами,о мой час, улетая прочь!Куда мне деться с моими устами?На что мне день? На что мне ночь?5 Сиротея день ото дня,я тону в людском равнодушье.Вещи, которым я отдал душу,по частям расточают меня.КружевоI
Гуманность — имя шатким представленьями к счастию неподтвержденный путь:бесчеловечно разве, что плетеньем,что кружевом оборотилась сутьдвух женских глаз? Ты хочешь их вернуть?6 Усопшая, слепая кружевница!Твое блаженство в эту вещь вошло,к которой чувство, сжатое в крупицу,как меж корою и стволом влекло.10 Ты душу потеряла в узкой щелисудьбы, со временем утратив связь.Но теплится она в твоем изделье,улыбкой на моем лице светясь.II
И если нам однажды этот трудпокажется каким-то неказистым,не стоящим того, чтобы тернистымради него путем от детских пут5 мы избавлялись — :ты скажи — оно,вот это кружево, не удержало бот этих мук нас и от этих жалобраз навсегда? Оно сотворено.9 Здесь жизнью, может быть, пренебрегли,здесь счастье было попрано судьбою.Но где-то уж маячила вдалита вещь, что совершенной красотоюне уступает всем цветам земли…Седьмое небо, небо кружевное!Судьба женщины
Как на охоте, свесившись с коня,король стакан хватает, чтоб напиться,и как владельцем с памятного дняон под стеклом реликвией хранится,5 вот так судьба, возжаждавши, подчасподносит Некую к губам и пьет,и, осушив по каплям, отдаеттому, кто в жалком рвении, боясь9 ее разбить, хранит всю жизнь в витрине,где ценности хранятся под стеклом(иль то, что он считает таковыми).12 И там она с тех пор стоит доныне,и слепнет, и дряхлеет с каждым днем —вещь, безделушка — наравне с другими.Выздоравливающая
Как парящая по переулкупесня льется из конца в конец,исчезая вдруг, то снова гулкохлопая крылами у крылец,5 так очнувшуюся от недугадразнит жизнь, заигрывая с ней —неокрепшей, что в ответ с натугойдарит первый жест за много дней.9 Но, захваченная упоеньем,непослушная ее рукастала вдруг подвижна и гибкаи уже спешит с прикосновеньемк подбородку с ласкою цветка.Взрослая
Она несла все это — мир забот,мир милости и страха, и все это,как дерева в лесу, тянулось к свету,вне образности, как ковчег завета,как образ славы, вышедшей в поход.8 И вынесла все это до вершин —летящее, огромное, чужое,угадываемое лишь порою —спокойно, как несущая кувшин,налитый до краев. Но в некий миг,ее обрекший на преображенье,впервые белый плат нависшей теньюспустился на открытый светлый лик14 почти непроницаемым покровом.И вот на все вопросы о судьбедает один ответ туманным словом:«В тебе, о бывшее дитя, в тебе».Танагра
Всего-то: солнца гореньеи жженой глины куски.Как будто бы движеньедевичьей рукивнезапно остановилось,и не влеклось, не стремилоськ вещам, но исподтишкалишь чувству она подчиняласьи к себе самой прикасалась,как к подбородку рука.11 Мы вертим по порядкуфигурки одну за другой,мы в миг постигли краткийих вечности загадку —всего-то и надо поройстоять у веков порога,в древность вперяя взгляд,и улыбаться немногосветлее, чем год назад.Слепнущая
Она, как все, сидела за столом.Но чашку — показалось мне сначала —она чуть-чуть не так, как все, держала.Потом вдруг улыбнулась. Только ртом.5 Когда же встали все из-за столаи разбрелись кто с кем и как попалопо комнатам (толпа, смеясь, болтала),я видел, как она за всеми шла,9 но напряженно — будто бы сейчаси перед всеми предстояло петь ей,и, как от глади водной на рассвете,наружный свет отсвечивал от глаз.13 Шла медленно, как бы боясь преград,и все ж в сомнении: не перейти ль их?Как будто бы, преодолев их ряд,она вздохнет и полетит на крыльях.В чужом парке
Боргебю-горд
Здесь два пути, ведущих в никуда.Но вот в мечтах блуждая, как по лесу,идешь одним из них. И пред тобойцветник знакомый с каменной плитойи надписью знакомой: «БаронессаБрите Софи» — и снова, как всегда,ощупываешь стершиеся датырождения и смерти на плите.Как непомерна этих встреч оплата!10 Что медлишь ты под вязом в темноте,чего ты ждешь, как будто в первый разступаешь, на сырую эту землю?13 Чем именно тебя привлек сейчасцветник соседний — солнечный, — не тем ли,что там не холод плит, а пламя роз?16 Сюда наведываясь то и дело,ты почему стоишь оторопелои перед флоксом словно в землю врос?Прощание
О как я в суть прощания проник!Я помню, как в клубке неразрешеннойжестокой тьмы на миг союз исконныйвнезапной вспышкой предо мной возник.5 И далью расстояния уменьшен,неясный образ за моим окномто окликал меня, как сонмы женщин,то, провожая, помавал платком.9 Но, может быть, весь этот трепет белый,необъяснимый на мою беду,был яблоновым деревом в цвету,с которого кукушка вдруг слетела.Познание смерти
Мы ничего не знаем про уходраз навсегда ушедших. И не намсудить о смерти, забежав вперед,приглядываясь к сдвинутым чертам5 на маске трагедийного конца.Пока мы здесь разыгрываем ролив надежде славной лицедейской доли, —играет смерть от своего лица.9 Но ты ушла, и к нам одновременнопроник луч подлинности в ту же щель,в которой ты исчезла с нашей сцены:луч яви, нам неведомый досель.13 А мы за славой гонимся упрямо,мы упиваемся своей игрой…Но вырвавшееся из нашей драмытвое существование порой17 нас будто тянет за собой из плена,чтоб вдохновить нас подлинностью яви.И в те минуты мы самозабвенноиграем жизнь, не думая о славе.Голубая гортензия
Как слой сухой зеленой краски в тигле,шершава и суха ее листваза зонтиком цветов, чья синеваих не проникла — только к ним приникла,5 как отражение, как пеленарассеивающейся слезной влаги,и, как в старинной голубой бумаге,в них есть лиловость, серость, желтизна.9 Как детский фартук сношенный, любимый, —застирана и выцвела она: —Как этой жизни краткость ощутима!12 Но вот голубизною обновленнойсоцветий жизнь опять воскрешена,и синь сияет пред листвой зеленой.Перед дождем
Внезапно зелень парка, каждый лист,утратив что-то, разом потускнели.А он бесшумно подступает к цели,он — у окна. В кустах раздался свист5 зуйка, настойчивый и исступленный.(Нам сразу вспомнился Иероним.)Так одиночество и страсть с разгонувзмывают ввысь к потокам дождевым.9 Старинные портреты на стенахпред нами расступаются, как тени,как будто мы мешаем болтовней им.12 Свет сумерек в нечетком отраженьискользит по бледным, выцветшим обоям,на нас, как в детстве, навевая страх.В зале
Вдруг выступили к нам из темнотывсе эти камергеры в орденах,как, ночь вкруг орденской своей звезды,едва заметно блещущей впотьмах,и эти дамы хрупкие в сетяхсвоих нарядов, в пышных кружевах,с руками крошечными, как ошейникболонки, возлежащей на коленях,от нас не отступая ни на шаг,теснятся возле каждого из нас.11 А мы, их всех нисколько не боясь,жизнь нашу строим так, как разумеем —по-своему. Их цель была цвести,иначе — хорошеть. Мы — только зреем,зреть это значит исподволь расти.Последний вечер
(из собрания г-жи Нонна)
И ночь, и долгая езда. И заоградой парка конные отряды.А он от клавишей отвел глаза,он, от нее не отрывая взгляда,5 как в зеркало смотрел в ее чертыи узнавал себя на самом деле.Они при каждом звуке хорошели,но было в них предвестие беды.9 И вдруг — как будто стерлась вся картина.Она стояла, прислонясь к камину,удерживая сердца стук рукой.12 Свежело. Смолкли звуки клавесина.И странен на столе в углу гостинойбыл черный кивер с мертвой головой.Юношеский портрет отца
В глазах мечта. На чистом лбу — пространствадалекого дыханье. Возле рта —соблазна юношеского упрямство,и вся фигура в шитое убранство5 дворянской стройной формы заперта.На сабельном эфесе кисти рукв спокойном выжиданьи улеглись.И вот — как будто их не стало вдруг,как будто их пространство поглотило.10 И разом очертанья расплылись,и мы угадываем их насилу,и взгляд к изображению прилип…13 О, истлевающий дагерротипв руках, чье время тлеть не наступило.Автопортрет 1906 года
Дворянства древнего сквозь поколеньяпечать в надбровье и разрезе глаз.Во взгляде детский страх еще подчаспокорностью синеет, но без тенихолопства, — женской верностью светясь.И рот, как рот, — большой и без прикрас,и точный в передаче воплощеньяправдивости. И лоб его под сеньюбезмолвных теней прячется, склонясь.10 Но все это не связано пока:удачи и страданья не срастилав живую крепь связующая сила,но так созданье подлинности былов веках задумано издалека.Король
В шестнадцать лет он воссел на трон.Государит в шестнадцать лет.Сидит, как в засаде, и смотрит онрассеянно на совет5 старейшин и дальше куда-то в зал.Его душа холодна,как шею обвивший холодный металлтяжелой цепи Руна.9 А смертный приговор судьикоролевской подписи ждет.Всем так жалко его сейчас!12 О знал бы только этот народ,что он считает, не торопясь,до семидесяти.Воскресение
Граф снова видит солнце.Он слышит трубный глас.И отряхнули сон свойтринадцать пар глаз5 сыновних. А там, у двери,обе стоят жены.И все (в глазах доверье)к вечности воскрешены.9 И ждут семьею всеюпоявления в их рядуЭриха и Доротеи,в шестьсот десятом году13 умерших во Фландрии, чтобысегодня детьми из гробавосстать у всех на виду.Знаменосец
Другие чувствуют лишь боль в костях,железа тяжесть и шершавость ткани,пускай чарует взгляд пера мельканье,но каждый одинок до одичанья,а он несет возлюбленный свой стяг,как женщину в торжественном наряде.7 Тяжелый шелк за ним ступает сзади,порой вздымая волны, как река.Он видит въявь, зажмурившись слегка,улыбку, сберегаемую свято.11 Когда же засверкают вражьи латы,чтоб вырвать в схватке стяг из рук солдата,13 как бы лишив родительской опеки,сорвав с древка, он даст ему приютна сердце, чтобы сохранить навеки.18 Другие это славой назовут.О том, как последний из графов фон Бредероде избежал турецкого плена
Гнались жестоко и издалека,пеструю смерть ему швыряли вслед.Он лишь спасался бегством от врага.Ему казалось, что сошла на нет5 тень праотцов его. Ведь точно такохотник правит зверя. Шум водыпривлек его вниманье. Из бедыв мгновенье ока найден выход. Шаг9 достойный отпрыска дворянской крови.Улыбка женственная придалаего чертам законченным медовье12 блаженство. Всадник чуть привстал с седла,и конь пошел с величьем сердца вровень.Река, как дом родной, их приняла.Куртизанка
Венецианским солнцем сотворенблеск золотых волос моих. Они —алхимии венец. Мостам сродниразлет моих бровей — взгляни,5 как над глазами вздыбленный прогонуводит прочь от пропасти глазнойс бушующей на дне морской волной,доставленной каналами. Любой,9 меня встречавший, завистью объятк псу, на котором в ласковом бессильемоя неуязвимая рука12 покоится и треплет шерсть слегка.Юнцов — надежду княжеских фамилий —мои уста сражают, словно яд.Лестница оранжереи
Версаль
Как некогда король, ступая вчуже,себя являл без приближенных лиц,уединившись в мантьи полукружьи,по обе стороны склоненным ниц,5 так лестница восходит от подножьямеж искони склоненных балюстрад,и одиноко милостию божьейона вступает в небо наугад,9 как будто ею выставленный страждругим отрезал путь — вне ореолазастыла где-то свита. Даже пажподнять не смеет шлейф тяжелый с пола.Перевоз мрамора
Париж
Семь лошадей перемещают воз,сломав сопротивленье постепенно:ведь все высокомерие вселенной,что в глуби этой глыбы улеглось,5 теперь явилось людям. Посмотри:не скрытно, не в безвестности упрямой,нет — как герой нам проясняет драму,клубок страстей распутав изнутри,9 так этот мрамор медленно плыветсквозь толпы, запрудившие столицу,как будто триумфатор в колеснице12 приблизился и пленные пред нимедва бредут по улицам чужим…Приблизился и задержал народ.Будда
Робкий странник ощутит за милюзолотое марево вдали.Словно тайных кладов изобильебогачи, раскаявшись, свезли.5 Но вблизи его захватит чудовсем разгоном вздыбленных бровей:ибо то — не кубки, не сосудыи не серьги жен и дочерей.9 Если бы кто знал, какие вещинадо было переплавить, чтобиз цветочной чаши образ вещий12 мог возникнуть — тихий и без чванства,золоту присущего, — взахлебподставляющий себя пространству.Римские фонтаны
Боргезе
Две чаши, обогнав одна другую,над мраморным бассейном вознеслись,и с верхней разговорчивые струик воде безмолвной протянулись вниз, —5 к той, что внимает им, в ответ даруяв горсти для них припрятанный сюрприз:кусочек неба, сквозь листву густуюи тьму глядящий, как из-за кулис.9 Сама спокойно разместившись в чаше,она легла с краями наравне,спускаясь каплями, как бы во сне,12 по мшистой бахроме седобородойк зеркальной глади, что на самом днеулыбкой оживляют переходы.Карусель
Люксембургский сад
Под крышей за калиткой взапертикружатся то и дело табунылошадок пестрых, родом из страны,что долго медлит прежде, чем зайти.Хоть многие в повозку впряжены, —отвага их под стать горящим взглядам.Свирепый красный лев ступает рядоми слон невероятной белизны.9 А вот олень — взаправдашний почти, —но с голубою девочкой, ремнямик седлу пристегнутою, лет пяти.12 Верхом на льва взобрался мальчик белый,его глаза волнения полны,а лев оскалил зубы до предела.15 И слон невероятной белизны.16 И скачут бесконечными рядами…Но девочкам взрослеющим чего-тоздесь не хватает, и в разгар полетаони в мечтах парят за облаками.20 И слон невероятной белизны.21 Но все к концу несется неуклонно,хоть крутится бесцельно допоздна.Вот красный цвет пронесся, вот зеленый,и к профилю объемность сведена…А иногда улыбкой восхищенной,блаженной и слепящей, и влюбленнойигра слепая вдруг озарена.Испанская танцовщица
Как спичка, чиркнув, через миг-другойвыбрасывает языками пламя,так, вспыхнув, начинает танец свойона, в кольцо зажатая толпой,и дружится все ярче и упрямей.8 И вот — вся пламя с головы до пят.7 Воспламенившись, волосы горят,и жертвою в рискованной игреона сжигает платье на костре,в котором изгибаются, как змеи,трепещущие руки, пламенея.12 И вдруг ока, зажав огонь в горстях,его о землю разбивает в прахвысокомерно, плавно, величаво.А пламя в бешенстве перед расправойползет и не сдается, и грозит…17 Но точно, и отточено, и четко,чеканя каждый жест, она разитогонь своей отчетливой чечеткой.Башня
Башня Сен-Николя, Фюрн
Глубь подземелья. Словно там, кудаты выкарабкиваешься вслепуюпо круче вдоль ручья напропалую,поверхность замерцала, как вода,5 утекшая из тьмы, в которой тыбрел наугад, покуда не воскрествой взгляд, не различавший темноты.Прозрев, ты видишь над собой навес9 кромешной тьмы, грозящий каждый мигобрушиться всей тяжестью громады.От страха ты с него не сводишь взгляда.О, этот мрак, увешанный, как бык!13 Но вот тебя спасает из стремниныветреный свет. И пред тобой возникпростор небес, слепящий и пустынный,а где-то — жаждущие дел глубины17 и дни, что лаконичны, как языккартины Патенира, на которой,сорвавшись с места, словно гончих свора,бегут мосты за светлою тропой.21 Ей удается спрятаться порой,прижавшись к дому, саду и заборуи обрести в кустарниках покой. Площадь
Фюрн
Раздвинутая пестрым произволомнасыщенных событьями времен —то ярмарочным празднеством веселым,то бунтами, колеблющими трон,то герцога геройским ореолом,то казнью, ублажающей закон7 (все это смотрится, как фон), —8 она пытается втянуть границы,и это не под силу ей одной,а все кругом с торговым рядом слитьсяспешит или укрыться за стеной.12 Мечтают сверху обозреть округудома, подтягиваясь к чердакам,застенчиво скрывая друг от другапричастность к башням, взмывшим к небесам.Quai du Rosaire
Брюгге
У здешних улиц осторожный шаг(вот так, постель покинувши впервые,порой бредут, задумавшись больные…),их манит площадей родной очаг5 и нагоняет — иль уже нагнал? —мост, перепрыгнувший через канал,свободный от игры вечерних теней,в котором мир повисших отраженийдействительней самих вещей в сто крат.10 И город кончился… Но вот твой взгляд,удостоверясь в подлинности чар,увидел в опрокинутости этойего черты живые и приметы:там сад повис, цветами разодетый,там в окнах ресторанов до рассветакружится вихрь залитых светом пар.17 А наверху — там тишина бездонна,там пьет она по каплям сладкий сокиз колокольной грозди перезвона,украсившей небесный потолок.BéguinageI
Монастырь бегинок Сент-Элизабет, Брюгге
Высокие врата не на запоре,и мост свободно ходит взад-вперед,и все ж от древних вязов, от подворьяникто из них надолго не уйдет.Одна тропа им хорошо знакома —путь к церкви, объясняющий любому,откуда в них такой любви накал.8 Там и стоят коленопреклоненно,как образ, многократно повторенный,как унисон, возведенный в хорал,зеркальными пилястрами разъятыйна голоса, что взмыли вверх по скатукрутого песнопенья от словесв объятья ангелов в тылу небес,которые их не вернут обратно.18 И потому так тихи в час закатныйте, что внизу. И потому безмолвнопередают друг другу полюбовно,крестясь, святую воду, чтобы тахладила лбы и блеклые уста.21 И возвращаются все так же робкои сдержанно, и скрытно чередой,и медленно бредут все той же тропкойи юные и старые домой.А дом — он скрыт за кронами густымивсе тех же вязов древних и нет-нетда выберет в густой листве просвет,чтоб замерцать в нем окнами своими.II
Но что отбрасывает в завершеньев церковный двор церковное окно,где перемешаны давным-давномолчанье, отсветы и отраженья,старея, словно старое вино?6 Наружное тяжелое убранствоприкрыло сущность вечности собой.Текучесть далей и полет пространствапридавлены свинцовостью слепой.10 Но остается серость старых зимза лета декорацией непрочной,как будто ждут с душою непорочной:он — с тихой терпеливостью бессрочной,она — в слезах стоящая за ним.Праздник Марии
Гент
С верхушек башен хлынувший металлнаполнил город сплавом раскаленным,и, заливая формы улиц звоном,день бронзовой отливкой заблистал.5 По мостовой неровною толпоюпроцессия детей плывет с утра,и ног не ощущая под собою,вперед волнами катит детвора,но сдерживается, как в бездорожье,невидимыми, как десница божья,преградами и тяжестью знамен.12 А дальше — там уже парит, похоже,кадилам вслед, что вспугнутою стаейсеребряные цепи рвут, взлетаяот ужаса под небосклон.16 Вдоль этой вытянувшейся лавиныстоит народ у края мостовой.Предвестниками хризэлефантинык балконам устремились балдахины,сверкая золоченой бахромой.21 Но вот в своем испанском одеяньинад головами всплыло вдалекезнакомое мадонны изваяньестаринное с младенцем на руке.По мере продвижения впередв короне трогательно устаревшейона благословляет присмиревшийколенопреклонившийся народ.29 И подойдя к упавшим на колени,что робким взглядом следуют за ней,она повелевает быть движеньюподнятием рисованных бровей —тверда, высокомерна, холодна.Носильщики поражены жестокои все ж идут, помешкав. А она36 на сотнях плеч — уверенно и прямо, —в себя вобрав шаги всего потока,к колоколам распахнутого храмаидет, как шла, — одна и одинока.ОстровI
Северное море
Прилив опять затопит все пути,размоет отмели со всех сторон,но остров одинокий впередине размыкает глаз. Врожденный сон5 за дамбой спрятанных островитянрисует им миров разнообразье…Здесь редко говорят, и каждой фразехарактер эпитафии придан,9 которая посвящена чему-то,что на берег занесено волной,что с детства видит житель островной,12 не примиряясь с ним ни на минуту,что чуждо, беспощадно, пресловуто,и ранит одиночество тоской.II
Здесь обвалован каждый двор, как будтоон в лунный кратер спрятан от воды.Безлико, словно сироты приюта,одеты и подстрижены сады5 той бурей, что внушает смертный страх,неделями не уходя на отдых.А после все сидят в своих домах,рассматривая вещи на комодах9 диковинные в зеркало кривое…И чей-то сын, не находя покоя,играет на гармонике в тоске12 унывную мелодию чужую…За дамбою грозит сквозь тьму ночнуюовцы огромный контур вдалеке.III
Все близкое — внутри. Снаружи — даль.Однако давку в этой тесной яменутра никак не выразить словами.А этот остров в море — не звезда ль5 пространством позабытая, хотяона на гибель им обречена?С предписанного им пути сойдя,она9 сама торопится концу навстречу,орбиту выбрав на свой риск и страх.И вот вслепую, напрямик, впотьмахидет — от солнц и от планет далече.Могилы гетер
Длинноволосые, они лежатбез лиц, в себя ушедших глубоко.Глаза закрыты тяжестью пространства…Скелеты, рты, цветы. И в этих ртах5 ряды зубов сияют, словно пешкидорожных шахмат из слоновой кости.Цветы и кости тонкие, и жемчуг,рубашек ткань увядшая, и рукинад сердцем рухнувшим. Еще, однако,10 под множеством колец и талисманов,и голубых камней (даров любовных)стоит, как склеп, тайник безмолвный пола,под самый свод набитый лепестками.И вновь — рассыпавшийся желтый жемчуг15 и чаши глиняные, на которыхдоподлинные их изображенья,зеленые осколки ваз для мазей,цветами пахнущие, и фигуркибогов в домашнем тесном алтаре.20 Разорванные пояса и геммы,изображения огромной плоти,смеющиеся рты, танцоры, пряжкииз золота, похожие на луки,звериные и птичьи амулеты,25 а также иглы длинные и утварь,и круглый черепок из красной глины,на нем — как надпись черная над входом —коней четверка, рвущаяся вдаль.И вновь цветы, рассыпавшийся жемчуг,30 и стройной лиры мягкие изгибы,и вдруг мелькнул в тумане покрывала,из куколки башмачной появившись,изящной щиколотки мотылек.34 Так и лежат, набитые вещами, —игрушками, камнями, мишурой,разбитой вдребезги — всем, чем угодно,темнея медленно, как дно реки.38 Они и были руслом…В их волны быстротечные сверзались(спешившие к последующей жизни)тела влюбленных юношей не рази бушевали в них мужей потоки.А иногда со скал высоких детствак ним скатывались мальчики на дно,и здесь играли весело вещами,пока их не сбивала с ног стремнина.47 Тогда, заполнив плоской и прозрачнойводой всю ширь широкого пути,они взвивали в нем водоворотыи берега впервые отражалии птичьи клики — но врезалась ночьтем временем звездами в небосвод,его раскалывая пополам.Орфей. Эвридика. Гермес
То были душ причудливые копи…Рудой серебряною шли они —прожилками сквозь тьму. Между корнямиключом забила кровь навстречу людями тьма нависла тяжестью порфира.Все остальное было черным сплошь.7 Здесь были скалы,и призрачные рощи, и мосты над бездной,и тот слепой огромный серый пруд,что над своим далеким дном повис,как ливневое небо над землею.А меж лугов застенчиво мерцалаполоской бледной узкая тропа.14 И этою тропою шли они.15 Нетерпелив был стройный тихий муж,в накидке синей шедший впереди.Его шаги глотали, не жуя,куски тропы огромные, а руки,как гири, висли под каскадом складок,20 не помня ничего о легкой лире,что с левою его рукой срослась,как с розою ползучей ветвь оливы.Он в чувствах ощущал своих разлад;как пес, он взглядом забегал вперед25 и возвращался, чтоб умчаться сноваи ждать у поворота вдалеке, —но слух его, как запах, отставал.Порой ему казалось, что вот-вотон слухом прикоснется к тем двоим,30 что вслед за ним взбираются по скату.И все же это было только эхомего шагов и дуновеньем ветра.Он громко убеждал себя: «Идут!»Но слышал только собственный свой голос.35 Они идут, конечно. Только обаидут ужасно медленно. О если бон обернуться мог — (но ведь оглядкабыла бы равносильна разрушеньюсвершающегося), — он увидал бы,40 что оба тихо следуют за ним:41 он — бог походов и посланий дальнихс дорожным шлемом над открытым взглядом,с жезлом в руке, слегка к бедру прижатой,и хлопающими у ног крылами.Его другой руке дана — она.46 Она — любимая столь, что из лирыодной шел плач всех плакальщиц на свете,что создан был из плача целый мир,в котором было все — луга и лес,поля и звери, реки и пути,все было в этом мире плача — дажеходило солнце вкруг него, как наше,и небо с искаженными звездами.Она — любимая столь…55 И шла она, ведомая тем богом,о длинный саван часто спотыкаясь,шла терпеливо, кротко и неровно,как будущая мать в себя уставясь,не думая о впереди шагавшеми о дороге, восходящей к жизни.Она ушла в себя, где смерть, как плод,ее переполняла.Как плод, что полон сладостью и тьмою,она была полна великой смертью,ей чуждой столь своею новизной.66 В ней девственность как будто возродиласьи прежний страх. Был пол ее закрыт,как закрываются цветы под вечер,а руки так забыли обрученье,что даже бога легкого касанье —едва заметное прикосновенье —ей, словно вольность, причиняло боль.73 Она теперь была уже не той,что у певца светло звенела в песнях,не ароматным островком на ложе,не собственностью мужа своего, —77 но, распустившись золотом волос,она запасы жизни расточилаи отдалась земле, как падший дождь.80 И превратилась в корень.81 И когдавнезапно бог ее остановили с горечью сказал: «Он обернулся!»,она спросила вчуже тихо: «Кто?»85 А впереди у выхода наружутемнел на фоне светлого пятнанеразличимый кто-то. Он стояли видел, как на узенькой тропезастыл с печальным ликом бог походов,как молча повернулся он, чтоб сновапоследовать за той, что шла назад,о длинный саван часто спотыкаясь,шла — терпеливо, кротко и неровно…Алкестида
Вдруг очутился вестник между ними.Он брошен был, как новая приправав уже перекипавший брачный пир.Но бражники шагов неслышных бога5 не чувствовали. Божество своеон осторожно нес, как плащ промокший,и, может быть, кому-то из гостейпомстилось что-то. Вдруг один из нихувидел на другом конце стола10 хозяина уже не возлежащим,но вздыбленным от ужаса, которыйвсю суть его внезапно изменил.Но вскоре тишина настала вновь,как будто весь на дно ушел осадок15 глухого, неразборчивого шума…И все же ощутим был скверный запахнесвежего, испорченного смеха.И тут был всеми узнан стройный бог,он всем казался вылитою вестью20 неумолимою — и каждый понял…И все ж им сказанное прозвучалотак непонятно, как ничто на свете.Адмет умрет. Когда? В теченье часа.24 А тот об стену ужаса стал биться,ее разламывая на куски,и руки к богу протянул для торга,вымаливая годы или год,нет — месяцы, недели, дни, ах, нет!не дни, а только ночи, ночь одну,одну-единственную: эту ночь.Бог отказал ему, и он вскричал,он закричал, не сдерживая крика,как мать кричала при его рожденьи.34 И подошла она к нему, старуха,и подошел к нему старик-отец —два старика, растерянных и старых.А он впервые их так близко видели вдруг прервал свой крик и произнес:отец,40 неужто дорог так тебе остаток,осадок этот, что не лезет в горло.Ты выплесни его! А ты, старуха,матрона,ты что торчишь здесь: ты ведь родила.45 Он их держал, как жертвенных животных,одною хваткой. Но потом, внезапно,их оттолкнул, какой-то новой мысльювесь просветлев, и прокричал: «Креон!»И больше ничего: лишь это имя.50 Но лик его был высвечен другим —не высказанным вслух и безымянным —протянутым, как лампа, над столомвозлюбленному другу своему:«Ты видишь, эти старики — не выкуп,55 они — изношены, стары, никчемны.Но ты, но ты — во всей своей красе…>57 И тут он потерял из виду друга, —тот вдруг исчез, но шла к нему — она.(Она ему казалась меньше ростоми грустной в легком подвенечном платье.)Все остальные — улица, которойона идет, идет (вот-вот подхватитее он непослушными руками…)64 Он ждет… И вдруг она заговорилане с ним, однако, — с богом. Бог ей внял.И речь ее услышал каждый в боге:67 «Никто ему не может быть заменой.Лишь я одна. Никто на целом свететак не кончался. Что возьму с собойот прежнего? Но в этом — смерти смысл.Неужто от нее ты не узнал,когда за мной пошел, о нашем ложе,о том, что и оно — из царства смерти?Но я прощаюсь.Я все беру с собой. Ведь я ушла,чтоб все, что похоронено под тем,кто мне супруг, распалось, растворилось…Веди ж меня! Я за него умру!»79 Как ветер вдруг меняет направленье,так бог к ней подошел почти как к мертвой,и как-то разом стал далек от мужа,которому он незаметным знакомк ногам подкинул сотню здешних жизней.А тот, шатнувшись, кинулся к обоим,85 к ним руки простирая, как во сне.Они шли к выходу, в котором, плача,теснились женщины. И все же онеще раз увидал ее лицо,светлевшее улыбкою надежды90 и больше — обещанием вернутьсяк нему из царства смерти, повзрослев.К нему, живому…93 Он стоял,глаза прикрыв руками, на коленях,чтоб с той улыбкой быть наедине.Рождение Венеры
В то утро после всех ночных тревоги криков, и волнения, и страхов, —еще раз вскрылось море, закричав.Когда же этот крик сомкнулся вновьи бледный день, и робкое началоупали с неба, озарив пучину, —родило море.8 На первом солнце замерцала пенасрамных волос и среди них воссталасконфуженная, белая — она.Как тянется зеленый юный листики, разворачиваясь, вырастает,так распрямлялось в утренней прохладенеторопливо молодое тело.15 Как две луны взошли — ее колени,за облаками бедер тут же скрывшись;и отступили тени стройных икр,и напряглись прозрачные стопы,и ожили суставы, как гортаниу пьющих.21 И в чаше таза так лежало тело,как на ладони детской свежий плод.И этой светлой жизни тьма до капливместилась в рюмку узкую пупка.25 Под ним вздымалась легкая волна.Она все время скатывалась к чреслам,где временами слышалось журчанье.Но весь без теней, весь насквозь просвечен,как лес березовый апрельским утром,был пуст и тепел, и нескрытен срам.31 И вот уже весы живые плечуравновесил стан ее прямой,что подымался, как фонтан, из тазаи медленно руками (ниспадал,и быстро — пышной россыпью волос.36 И очень медленно прошло лицо:из сокращенной тьмы его наклонак приподнятости равномерно-светлой.За ним крутой смыкался подбородок.40 Теперь, когда лучом прямилась шея,как стебель, наполняющийся соком, —вытягивались руки, словно шеиот берега отставших лебедей.44 Но после в предрассветный сумрак телаворвался свежим ветром первый воздух.И в нежных разветвлениях артерийвозник какой-то шепот — это кровь,шумя, в свой путь отправилась по венам.А ветер нарастал и всем дыханьемна новые набрасывался грудии наполнял их, и вжимался в них, —и вот уже, как вздутый далью парус,ее на землю вынесли они.Так на берег сошла богиня.55 За нею,по молодому берегу взбежавшей,в теченье утра выпрямлялись в ростцветы и травы, словно из объятийосвободившись. А она бежала.60 В обед, однако, в самый тяжкий часеще раз море вздыбилось, на берег —на то же место — выбросив дельфина.Он мертвый был, весь красный и раскрытый.Чаша роз
Помнишь, клубком ершистым, ощетинясь,два мальчика, дыша друг в друга злобой,в пыли в пылу сраженья покатились,как зверь, подвергшийся атаке пчел?Помнишь вралей бесстыдных, лицедеев,взбесившихся коней, упавших с хрипом,с стеклянным взглядом и с таким оскалом,как будто кожа с черепа сползает?9 Теперь ты знаешь, как забыть все это, —теперь перед тобою чаша роз.Ее нельзя забыть, она полнапредельным бытием, почти исходом,боязнью, невозможностью отдачи…Все, как у нас… О, да! Предельно нашим!15 Жизнь в тишине, цветенья бесконечность,потребность в шири — но не в том пространстве,которое так притесняют вещи;почти сама бесконтурность пробела,наполненная светом до предела;сплошная сердцевина, нежность, хрупкость…Что нам знакомей этого всего?22 Или того, что возникает чувствоот соприкосновенья лепестков,что лепесток откроется, как веко,и вот уже под ним сплошные веки,и все закрыты, словно крепко спят,чтоб внутреннее зренье приглушить?..Или того, что эти лепесткипронзает свет? Из тысячи небесони ту каплю отцедили тьмы,в которой отражается пучоктычинок, встрепанных и возбужденных.33 Но ты взгляни на этот трепет в розах!Движений этих не было бы видно,когда б лучи из тесного углане разбежались все по мирозданью!37 Ты видишь белую, ту, что стоитв огромных и раскрытых лепестках,как в раковине стройная Венера?И ту, краснеющую, что смущеннок своей соседке было потянулась,а та ее прохладой обдаети, вся в себя закутавшись, уходит?Зато как остальные все раскрылись!Смотри, они всё сбросили с себя!Но что же именно? Всё, что угодно —плащ или маску, может быть, — крыло.Но как! Как платье пред своим любимым!49 Всё, что угодно… Посмотри на ту —на желтую, раскрытую, пустую.Не правда ли, она, как кожураплода, в котором та же желтизнабыла оранжевым и вязким соком?А этой, розовой, цвести невмочь:55 от воздуха приобретает привкуслиловой горечи ее краса.А вот — батистовая, словно платье,согретое дыханием рубашки,с которой вместе сброшено оно60 у озера лесного на рассвете.А эта, как опаловый фарфор,китайской чашки тоньше и прозрачней…В ней бабочек уселся целый рой, —а та наполнена одной собой.65 Но ведь собой полны и все другие:собой быть полным — значит мир вокруг;и дождь, и ветер, и весны терпенье,вину и беспокойство, и судьбузакутанной во тьму земли вечернейдо облаков, приплывших и уплывших,и до мерцания далеких звезд, —все это сделать собственной судьбою.73 Она лежит в раскрытых этих розах.