Ночной корабль: Стихотворения и письма - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Ночной корабль: Стихотворения и письма - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
МАЖОР В МИНОРЕ(Париж, 1939)
* * *
Не ведьмою, не Беатриче,Не матерью и не женой, –Собою быть, простою, – мной…В холодной комнате девичьей,Студенческой, где плотно вросТяжелый стол в пролет оконный,А вечер, как стихи бессонный,Окутан синью папирос…И осенью дышать, и влагойНад вкривь исчерченной бумагой,Где трогательно хорошиСлова в их первобытной пряже.Пусть верные карандашиВнимательно стоят на страже,И ловят звук, и чутко ждут,Когда сверкнувшей мысли жгутПрольется россыпью, и грянетОтточенный и дробный ямб,И ночь в высоких окнах встанет,Мерцая тысячами ламп.Я отголосок воли Чьей-то,Над городом незримый бард,В одной из тех глухих мансард,Где сквозняки поют, как флейты,Но не любовница, не друг,Не тварь, мятущаяся в стаде.И тень моих крылатых рукПроходит облаком в тетради.1935
* * *
Господи, я ли посмеюО многом Тебе молиться?Не хочу быть мудрой, как змеи,Ни кроткою голубицей.Не заблещут струны на лире,Не заплещут в хвалебном гимне.Об одном прошу: помоги мнеСебя не растратить в мире!Такую вот сохрани мне,Спаленную вьюгой зимней,Сраженную мертвым сном,С душой, с головой вверх дном,Чтобы только, – Боже избави! –Не продать ни любви, ни славеТу, что пишет стихи…Вот ту, –Летящую в пустотуЛедяной, одинокой ночиЗа неясной музыкой строчек.1935
* * *
Обыкновенная, гнилая ночь,Плеск водосточных труб.Журчанье. Всхлипы.И вывеска, от собственного скрипаУставшая… О сердце, не пророчьО близости волнующих касаний,О шелесте цветов в глухой ночи!Полнеба заслонили кирпичи,И нет луны, и нет воспоминаний.Но вдруг – прозрачный луч, сквозная нить,Боль в сердце острая, – стрела? рапира?И, в жгучей боли, запевает лира,Которую сам Бог остановитьНе может… Я лечу в туман, в высоты,И голосом чужим пою стихи,Раздвинув ночь.Как старые мехи,Они юны вином. В них зной и сотыАнтичных пчел… Мне много тысяч лет,И древний ветр дрожит в моих ладонях,В Эгейском море голубел рассвет…Рыбак смотрел, как билась рыба в тонях…В Эгейском море встали паруса,Так далеко и призрачно… грядою…Там, может быть, склонялись над водою,Сплетая из жасмина пояса,Там слушали, как тихо запевалаЗемля, встречавшая корабль Сафо…В окнеДрожит лицо, неведомое мне.И темный дождь развесил покрывалоЗа этим бледным, пламенным лицом,Смотрящим из стекла. Она ли? Я ли?..Но лира смолкла, звуки отсияли,Боль разомкнулась сломанным кольцом,И в сердце нет ее услады жгучей.Чуть влажен лоб, и холодны виски,И вновь утеряны, хотя близки,Часы моей божественной падучей.Обыкновенное, больное утро. Тьма.Чахоточный рассвет угрюм и зелен,В такое утро путь единый велен:Бродить без цели и сходить с ума.Тоска и дождь. Косой кирпичный домПолнеба оторвал своим горбом;Белье маячит на гнилом заборе,Протягивая к небу рукава…А я шепчу какие-то словаНенужные… О солнце и о море,Эгейском море…1935
* * *
Крестьянке – огород и дети,Рыбачке – океан да сети,Монаху – груз чужих грехов,А мне – три тысячи стихов.Все лягут в гроб. Я тоже лягу.Все вспомнят жизнь. Но я – бумагу!1934
* * *
Люблю пушистый мех, осеннюю листву,Глаза пантер, прохладу женской кожи,Тебя, которого, прогнав, не позовуИ горестно оплачу…Но дорожеВсего бесценного, сводящего с ума,То, что о нем я напишу сама.1935
* * *
Мы прощаем людям все ошибки,Все непоправимые грехи.Но нельзя пилой водить по скрипкеИ писать бездарные стихи.1935
* * *
В окне моем звезды и сумерки бледныеНад искрами синего льда.Я грешная, злая, земная и бедная,И все-таки чья-то звезда!За этими стеклами, странными, сонными,В далеком моем терему,Я смутно горю над морями бездонными,Лучи посылая ему.О Вега, о Сириус, – звоны победныеИмен, обреченных мечте!Вблизи вы, быть может, простые и бедные.Вы, может быть, тоже не те?Но будет когда-нибудь небо расколотоСвершением Судного Дня.И мы распадемся, – не брызгами золота.Не ливнем живого огня,А смертною пылью…И всё суевернее,Всё жалобней хочется мнеКазаться кому-то звездою вечернею,В далеком и синем окне.1934
* * *
Я писала стихи, не жила.Бедный дом мой сгорел дотла.Бедный друг мой в слезах просил:– Одному потушить нет сил,– Помоги! Не пиши стихов! –Я писала. И рухнул кров.Велики ли мои грехи?Карандаш. Бумага. Стихи.Но упала любовь, как звезда,Покатилась вниз без следа…И ушел он, пропав в пути, –Починить свою жизнь. Спасти.Что от прошлого у меня?Догоревшая головня.От судьбы моей? – Тишь да гладь.Я пишу… Я буду – писать.1935
БЕТХОВЕН
I. Городок Бонн
В городе за ночь сирень расцвела,Утром чуть дрогнули колокола.Тени цветов на стене заплелись,По старой часовне бежали ввысь.Тени сирени – едва-едва –Сквозь готики серые кружева.Пальцы нежданно, сами собой.Зазвенев от весны, как стекло голубой,На заборчике мшистом, едва-едваНачертали без слов слова.И это осталось: слова без слов.Только тень. Только отзвук колоколов.Годы, годы и годы… Черный закат.Кипа трепанных нот, симфоний, сонат.В городе дальнем сирень расцвела,Прошлого дрогнули колокола.Кто ему дал эту весть, этот знак?К пыльному вороху желтых бумагОн наклоняется… Вот она, вот –Часовня, весна, сирень у ворот.Молодость! Сладкая, смутная боль!В пятнах чернил колокольное «соль».
II
От серых часовен, От грусти, от готики,От горечи, гнева, органа, эротики.Глухое, пустынное имя – Бетховен!Глухое, как сам онВ молчаньи трагической ночи.И страшное: мертвые очиСквозь саван.Бетховен!О бедность, о рваные струныВ рояле всклокоченном,Сонатою луннойИ страстью дрожащие звезды,И поздноВ ночи без рассвета,Безумные слезыО том, что не слышит,И нищ, и никем не любим!Летят гениальные рукиПо нервам зазубренных клавиш,И звукиНад нимВсё чище, лазурней и выше…Не слышит…Одна лишьВолна приливающей кровиВ проклятомМозгу, заклейменном недугом.Потом, запахнувшись халатом,Сжимая грызущее сердце,Он пишет Эрцгерцогу:«Готовый к услугамБетховен»…И долго, униженно проситПомочь.А музыку ветер уноситВ горящую звездами ночь.
III. Apassionata
Такая музыка, такая слава,Такая вечность! – И такая месть:Быть только Богом, не имея праваНа самое простое счастье здесь.На теплое плечо (вдвоем сквозь бури!),На руку милую (о, протяни!).Пройдут века. В бессмертии лазуриЕго сонат рассыпятся огни,Но ни единой женщине не любыЕго сухие, жаждущие губы.
Итальянская опера
Легкость и хрусталь Россини –Соловьи полощут горло,Плещут дамы в ложе синейКружевами, веерами,И лорнирует ЭрцгерцогБледный профиль примадонны.Соловьи полощут горло.Вена пахнет апельсином.Крик в партере: «Viva! Viva!»Альмавива ловит розу.Истекая желтым воском,Свечи млеют вдоль карнизовНад усталым Разумовским,Задремавшим в ложе синей.Разумовский! Это вызовСоловьиному Россини!А потом вспорхнула Вена,Прошуршала кружевами,Унесла рулады скрипокВ серо-бархатную ночь.Ветер. Снег. Погасли окна.Гаснут плошки. Мчатся сани.Под аркадой театральнойБьется мокрая афиша…Тише, тише… На афишеИмя:Людвиг ван Бетховен.«Это завтра?» (Тише… тише…Лист пульсирует, как сердце…)«Это завтра?» – «Я не знаю».– «Вы приедете?» – «Увольте!Тяжело, старо и дико!»– «Говорят, он сумасшедший?»– «Он глухой». – «Глухой! О Боже!Но ведь мы еще не глухи!»– «Ходят слухи…»(Тише… Тише…Издалека: снег и ветер.Издалека: смерть и ночь.)
IV
Потертый, зеленый фрак.Белеют швы.Свеча оплывает. Мрак.Тень от большой головы…И мертвая тишина…В камине огонь потух.Ты видишь его, луна?Он зол, одинок и глух!Вчера – ледяная дрожьИ божественный нотный лист.Вчера – из враждебных ложВ лицо симфонии – свист.Дерзкая, на сквознякеХлопала дверь. ПустелЗал…Он держал в рукеМириады миров. – Горел,Мчался в рокот и гром,На Страшный Суд.Не поняли?.. Но потомПоймут!Огарок, чадя, поник.В углах закачалась тьма.Он печальный, он злой старик,Он, должно быть, сошел с ума…На клавиши положилПальцы озябших рук.Пульсирует в сети жилЕдва зазвеневший звук.Не сердце! Не кровь! – ПрибойОт клавиш, от тишины…И плещется голубой,Смертельный хрусталь луны.Кутаясь в рваный плед,Бетховен, вздрогнув, беретАккорд… На тысячи летВперед.1937
МИСТРАЛЬ
Мистраль – поэт – лицом к мистралюПусть мертв поэт, – мистраль поет.Поет, и плещет, и мететПрованса сумрачные дали.Разливами косматых тучУгрюмый запад опечален,И сходят с неприступных кручГиганты каменных развалин.И дремлет памятник в дымуТуманных зорь, в огне заката.Но на лету прильнут к нему,Пахнув лавандой, крылья брата,И в запахе родной землиОпять цветут, как встарь цвели.Стихи, не знающие ночи.Бессмертные, как высь и даль…И мертвому живой мистральЦелует каменные очи.1934
ВЕСНА БОТТИЧЕЛЛИ
В мире не было лучшеСимонетты ВеспуччиИ не будет во веки веков.Это личико девичьеВ сердце Козимо МедичиПросияло из облаков,И, как свечи у клироса.Флорентийские ирисыУ бессмертных колен склонены,Восхваляя певучеСимонетту ВеспуччиНа земле воплощенье Весны.В желтых локонах лента.Это весь Кватроченто,Вся лазурь итальянских высот,И, всегда одинакова,В самой нежной из раковинАфродита над миром встает.Что нам праздники Медичи,Короли, королевичи.И луна, и балы, и цветы,В том, что весел ли, грустен лиЭтой девочки пустенькойБыстрый путь до последней черты?Легким взмахом качелиЗахлестнув Боттичелли.Пронеслась над вершинами ивИ пропала за тучейСимонетта Веспуччи.Беззаботные крылья спалив.Но не в смертном луче лиУловил БоттичеллиПобедившую тленье весну?Вечность плещет столетьямиВ том же солнечном свете мыУгасая, отходим ко сну.Вечность плещет приливамиПод такими же ивамиБез конца зеленеет трава,И, всегда одинакова,В самой тайной из раковин,Симонетта Веспуччи жива.1936
РОЖДЕНЬЕ
И снова шелест белых риз,И преклоненные колени,И снова жив Квентин МэтсисС его палитрою весенней.Под несказанной синевой,На полог розово-лиловыйАрхангел золотоголовыйРоняет лилии… ТравойИ земляникой пахнет в доме, –Всё как тогда! – Порог, окно,Тенистый дворик… На соломеДва голубя клюют зерно, –Всё как тогда! – У женщин в темномЖалеющий и мудрый взгляд,И розаны в кувшине скромномУ изголовия стоят.Как будто целый мир не тронутНичьей виной, ничьим концом,И дремлет у груди, спеленат,Ребенок с солнечным лицом.А тень от двери, так знакома,Так ежедневна и проста,Рисует на пороге домаДве перекладины Креста.1937
САМОФРАКИЙСКАЯ ПОБЕДА
Лувр
Твой оборвавшийся полетЕще живет, еще поет,Дерзки развернутые плечиИ напряженный сгиб колен,В закат планеты, в пыль и тлен,В ее чумной угарный вечер,Слетев с гремящей высоты,Смертельно раненая, тыЗаискрилась и заблестела,И бережно несет земляОбломок древний корабляИ обезглавленное тело.Несет, дыханье затая…И тень гигантская твояНа лик ее, всему покорный,От крыльев, от разбитых рукЛожится, замыкая круг –Туманный, пламенный и черный.1937
* * *
Лот говорил о том, что будет скороКонец пескам и, встретив свежий сад.Они найдут в тени, под сикоморой.Овечий сыр, и мед, и виноград,Смерчи огня витают над Гоморрой:Спасется тот, кто не взглянул назад.Чем глубже в ночь, тем ярче свет пожара.Краснее небо, золотей пески.Так вот она, обещанная кара,Которую сулили старики!И мечется неистово и яроНад миром тень Неведомой Руки.Лот смотрит вдаль, и мускулы окрепли;За шагом шаг, отчетлив мудрый путь.За ним дома качались, окна слепли,У площадей раскалывалась грудь,Захлебываясь в пламени и пепле…– «Жена моя, жена моя! Забудь!» –– «Простой кирпич карбункула был краше,Когда на нем закатный цвел отлив.Ни сок плодов из незнакомой чаши,Ни мирный сон в тени чужих оливМне не нужны! Ни упованья ваши,Ни звонкие серпы грядущих нив.От трогательных уличных названийДо городской застенчивой весныЗдесь всё мое! Нет для меня желаннейСтруящегося вниз, из тишины,Среди дворов и прокаженных зданий.Медового сияния луны.Я к мостовой прислушивалась, вторя,И каждый шорох знаю наизусть.Здесь все мои девические зори,Большая, человеческая грусть.Теперь, когда настал конец Гоморре,Лот, не зови меня! – Я оглянусь!Клокочут лавы огненные реки,С горящих кровель в лаву льется медь,О, пусть мои расширенные векиХлестнет огня сверкающая плеть,И, смерть Гоморры отразив навеки,Я буду перед нею каменеть.Я буду знать покой надгробных статуйНа пепелище родины моей.Тебе же Бог укажет край богатый,Сады мимоз и берега морей…»Лот уходил, укутав в плащ крылатыйРыдающих от страха дочерей.1937
T.S.F.
Охмелев,Нараспев,В звоне, грохоте, шуме,В сумасшедшем самуме –T.S.F.Фокстрот, рапсодия, соната, хота,Австралия, Берлин, Тунис…За нотой нота,Скачками вниз,ИзПроволок тумана, ветра…И где-то, где-то,Среди делений, ламп, винтов,Как хлопья снега,Как лихач с разбегаВ огнях подков –Влетели, врезались слова Москвы.И нараспевМадрид кричит, и негры двух АмерикРаскаты бубна с берега на берегПригоршнями бросают в T.S.FЭй вы, проклятые! Глухие! Вы!Молчите! Слушайте слова Москвы!Здесь, в деревянном аппарате,Не цифры вспыхнули, – глаза Кремля.Скрипит мороз, гудит моя земля,И ветер захлебнулся на Арбате.И высоко, над сетью проводов,Над музыкой миров –Косые брови,Лицо скуластое, и пятна крови,И гром ломающихся льдов.1935
СОВЕТСКИЕ ПАРАШЮТИСТЫ
Стальные мускулы. Стальные лица.Богатыри, легионеры, птицы,Из черных туч на дальние поляОни летят и реют легким снегом.А там, внизу, чуть видная земля,Что некогда приснилась печенегам,И солнце, Игоря багровый щит,В леса упав, потухшее лежит.Они летят всё дальше и быстрее.С плеча срывается блаженный груз,И парашюты сказочные, рея,Плывут на солнце стаями медуз.Проходит дрожь по городам и весям.Ночь… Ни одна не теплится звезда…И всё летят неведомо кудаСтальные птицы Страшного СудаВ Московии, над древним чернолесьем.1936
РАНЕЦ
В нашей юности пули чирикали,Лаяли пулеметы.РотыМесили ногами грязь.Мы бежали с криком и гиком.И кто-то,В воротахЮтясь,Беспомощно всхлипывалО золотом гербе,О фрейлинах, о себе,О цветах родовой усадьбы…А нам – шагать да шагать бы,В старенький, школьный ранецВстукивая марша дробь.Трубные кличи вьются,В зареве революцииРеет двойной багрянец:Кумач и кровь.Когда ураганы с ЛадогиПрогудели по мертвым школам,Мы, дети, без дров и без хлеба,Увидели новое небоИ небывалые радугиНад ледоколом.Шли, колыхаясь, солдаты,Штыки в штыки,В молниях пушек раскатыУ берегов реки.Нас увели куда-то, –Забыть. Не знать.Дети ли виноваты,Если отнимут мать?Нас увели куда-то,На путь тоски.Мимо прошли солдаты,Штыки в штыки.Мы избежали расплаты –В сердце заряда свинца,Но дети ли виноватыВ старых грехах отца?Каким сквозняком подкошены,В громе, огне и свистеБыли мы за борт брошены,Павших деревьев листья,Чтобы на тусклом ЗападеКончить сиротский век,Не уставая плакатьУ вавилонских рек?И пока с хронической больюЗастарелый и косный НектоВ ворот, траченный молью,Проклинает суровые ветрыПошатнувшего ось Октября, –В нашей памяти, красным горя,Расстилается дальний рассвет.Мы бежали, кидая беретВысоко, в озаренный багрянец,В обновленную кровь,Отстучав о потрепанный ранецБарабанную дробь.1936
КЛАДБИЩЕ
Бетонная дорога и крестыНе наши: бисерные, жестяные…И мертвые лежат плечом к плечу.Под номерами, в маленьких коробках,И душно им! И душно тем, кто жив.Вдали маячат клячи катафалка,И черноусый в пыльном котелке.И сгорбленный рабочий в синей блузе, –Казенные свидетели конца.Мы ничего не говорим. Не плачем.Мы все философы давным-давно.Застывшие в холодном равнодушьи.Как мертвецы в квадратиках могил.И не сказать! И не поймет никто.Что это – мы! – Совсем, совсем другие.Так и стояли, глаз не опустив.И каменные лица наши былиБесстрастными, как лица изваянийВ далекой Скифии, в пустой степи.Потом, на удивленье котелкам.Прилизанной шеренге чинных склепов.Фарфоровых амуров, и портретовПригожих Жюлей в черных медальонах.Вспорхнули и поплыли огонькиПод древний возглас русской панихиды.А голос был монаший, черноземный.От скитов, от Николы Чудотворца,От звездочек на луковках церквей…«Иде же несть болезни» – пел монах…А нам казалось: дышит даль сиренью,И ласточки в тени колоколовКупаются свободно и блаженно…Еще казалось: добрая земля,Насыщенная влагой и корнямиЖивых цветов, свое раскрыла сердцеИ говорит: Ложись и мирно спи!Ты так устал… Но я щедра просторомИ глубиной. Мне для тебя не жальНи тишины, ни снежной колыбельной,Ни тысячи рожденных мною жизней:Травы, деревьев, птиц и мотыльков.От финских волн до желтых стен КитаяУсопшие лежат в моей груди,И кладбища мои — сады услады,Где на свободе пчелы и сирень!Мы расходились, задувая свечи,Мы шли по европейскому асфальту.Нам вслед летели скрытые усмешкиУсталых Жюлей в пыльных котелках,И, затоптав песчаную могилу,Рабочие считали сантиметром,Как уложить соседа потесней.Навстречу шли, без лиц, под номерамиКультурные мещане и неслиВ горшках убогих кустики герани,Вздыхая, что цветы подорожалиИз-за дождя!И капал грустный дождьНа жестяные розы… В рыжей глинеЛопаты шлепали: «Тесней!» «Тесней!»А я, сжимая маленький огарокВ руке похолодевшей, говорилаКому-то вслух, – деревьям? Или небу?– О, пусть меня зарежет темный ворВ каком-нибудь московском переулке,Когда из запотевшего трактираВзывает к звездам пьяная шарманка,Пусть я умру убитой или простоСвалюсь в овраг у дымного села,Насупившего крыши до сугробов,Но русской смерти я прошу у Бога!Но только права: лечь в родную землю,В глубокий бархат, сочный и живой!1936
* * *
Я шла под вечер, как всегда иду,Не узнавая улиц и не помня,Кто я сама… В привычном мне бредуСтихов, печали… Не было бездомнейДуши на свете, чем моя душа,Вне времени, пространств, воспоминаний…Так, шаг за шагом, в сумрак, не спеша,За листьями, летящими в тумане,За музыкой невысказанных строк,Чуть зазвеневших далеко-далёко…Когда на перекрестке тех дорогОгонь затеплил золотое око,И поняли глаза, что там, в окне,Есть кто-то, бесконечно близкий мне.И мертвые запели имена,И улица свое шепнула имяИ пред глазами жадными моимиРаскрыла сердце старое до дна.И как двенадцать лет тому назад,Из церкви вышел маленький аббатИ затрусил, виляя черной рясой,А в лавочке с заплаканным стекломВсё той же самой, слева, за углом,Старуха в шарфе кашляла над кассой!Как пилигрим из заповедных местДошел случайно, спутав все дороги,Я вздрогнула, узнав и дом убогий,И две ступеньки, и слепой подъезд.Но музыка безумная от нихШироким звоном многих колоколенЛетела, за стихом рождая стих,И каждый был всей улицею боленИ упоен… А наверху, звеня,Протяжно пел минорный звук огня.О, как сказать про лампочку-звезду,Про то, как память с временем боролась?Я потеряю путь и не приду,Но только бы запомнить этот голосИ впеть его в горящие слова,В моих стихов печальные разливы!Есть улица, где наши тени живы,Есть дом, где жизнь моя еще жива!1935
* * *
В дождливый день пустынны переулки,И город болен. Город сам не свой.Он весь затих. И только грохот гулкийТяжелых фур по мокрой мостовойТревожит камни сонного квартала.Вот в высоте окно раскрыло глазИ слушает, как медленный рассказНашептывают сумерки устало,А дождь роняет стекла хрупких бусИ в дверь стучит, настойчивый и хлесткий.Ленивый зверь, на дальнем перекресткеКачаясь, проплывает автобус,И снова тихо, и безлюдно снова,В воде канав, дрожа, струится тьма…Мне так близки безмолвные домаИ церкви, потемневшие сурово!Моей душой, не знающей измен,Люблю дождя серебряную пряжу,И ржавчину порой любовно глажу,И, проходя, рукой касаюсь стен.Есть целый мир, бездонный и прелестный,Открытый тем, кто тих и детски прост,И могут быть прекрасней дальних звездМорщины тумб и каждый дворик тесный.И мыслям чужды зори ярких дней,К стране цветов стремленье белых палуб!Вот так идти, среди неслышных жалоб,Среди больных изъеденных камней.Стать маленькой, как лампы свет несмелыйНа высоте седьмого этажа…Зажгли огонь, и вспыхнул газ, дрожа.В седом огне весь перекресток – белый!А за углом такой наивный дом:Крест-накрест балки, вывеска из жести,И впереди, на самом видном месте,Гигантская улитка под зонтом.Кривую лавку сторожит лукаво,Вся золотая, – сказочный гротеск, –А на прилавке рыб жемчужный блеск,И длинные, запутанные травы,Где раковины прячут веера.Не это ли обрывок сна нежданный?Никто не знал, что осенью туманнойКолдуют в переулках вечера!Не сказок ли шуршащие страницыЧитаю, незаметно проходя,Под мерный плеск и шорохи дождяРоняющего бисер на ресницы?И мне одно понятно: в этот час,Когда холодный воздух полон дрожи,И улица, и я – одно и то же.Сочувственно фонарь прищурил глаз.У входа в лавку, на лотке упругом,Коралловый омар шевелит ус,А под дождем, под легким танцем бус,Разложены лимоны полукругом.1933
* * *
Сколько лет подряд: окно, шарманка,Через мутный ручеек доска.Разве это страшно, — маленькая ранкаУ виска?Разве не страшнее день без блеска,Ночь безлунная, судьба вверх дном,Старомодная, в бахромках, занавескаНад окном?Потянулась всем усталым телом.Трудно тем, кто дотерпеть не смог…И нажала быстро пальцем помертвелымНа курок.Пистолет дымится, остываяНа цветке потертого ковра.Значит, не свершилось? Значит, я живая,Как вчера?Кровь струится из горячей ранки,По лицу стекает не спеша…Но как дивно песня хриплая шарманкиХороша!Боже мой, как воздух чист осенний,Как земля нещедрая близка!Как всё просто и прекрасно: вечер, тени,Двор. Доска.1935
ДЕТСТВО
Лето
Летом на чердакеСветлые кудри стружек.Паук лежит в гамакеИз самодельных кружев.Пахнет сосной в лесу,На чердаке – особо:На чердаке трясутБабушкин черный соболь!Блестит нафталинный снегНа колченогом кресле,А книги давно во снеЛежали, – теперь воскресли.Летом, на чердаке,Розою пахнет блеклой.Ветка с цветком в рукеСтучится в битые стекла.Летом, на чердаке,Детям и звездам не скучно:Просыпается в сундукеНюренбергский Щелкунчик!И шуршат, и шуршат кругомЖелтые фолианты…Щелкунчик, ты не знакомС детьми капитана Гранта?1937
Зима
В картонке шляпной, завернувшись вГребу метлой но синему ковруИ уплываю в шепоты и шорох,В мою непостижимую игруВ моей игре ни смысла, ни разгадки,Но снег идет… Но в окнах стынет сад,Но занавесок призрачные складкиВисят, как неживые паруса…Я уношу их грусть в своей пироге.Плыву, колдую взмахами веслаИ огибаю мамонтовы ногиОпасного дубового стола.И в воздухе, навстречу, невесомо,Не шкап, а остров замедляет ход.На острове, в шалашик Дяди ТомаЛег умирать ненужный Дон Кихот…Молочный день застыл оцепенелым,Еще печальнее, еще светлей…И зеркала, захлебываясь белым,Стоят лагунами без кораблей.1937
ПЛЮШЕВЫЙ МЕДВЕДЬ
Мне было восемь лет, и каждый вечер,В прадедушкином кресле, у окна,Я пряталась и часовую стрелкуПросила набожно – не торопиться,Замедлить бег и оттянуть минуту,Когда, на лоб железные очкиПодняв, на циферблат посмотрит няняИ скажет: Спать пора!Но алая стрелка не слушаясь, указывая пальцемНа ненавистную мне цифру – девять.Мол кровать стояла в темной нише,А на другом конце, под образами,Среди горы подушек, – странный гном, –Малюсенькая бабушка лежалаИ перед сном укладывала зубыВ свой неизменный голубой стакан.Мне нравилось подняться на локтях,Из-за стены выглядывать украдкойИ видеть золотого Гавриила,Грустившего в киоте, за стеклом,И бабушку, с ее седой косичкойИ носом Сирано де Бержерак.Часы в столовой били два удара.Потрескивала мебель. Сон не шел.И я, боясь дышать, из-за подушкиТоварища ночного доставала:То был нелепый плюшевый медведь;Нос шерстяной, заштопанный лиловым.И пуговки от туфель вместо глаз.Так в тишине я, притаясь, играла.Медведь сидел, протягивая лапу,И пуговичным пазом отражалМалиновую звездочку лампады.Я говорила на ухо ему,Что уплыву на корабле крылатом.Где триста тысяч алых парусов,И капитан продаст мне осьминога,Которого а буду на цепочкеВодить и по утрам поить какао.Я говорила о ручных газелях,О феях и о залах из стекла.Там будут в париках скользить лакеиИ бабушке в отместку подаватьС лепешкой мятной страшный рыбий жирИ как-то раз, играя, я заснула.И, может быть, мне снились эти залы,И пьяные от ветра корабли,Которые всю жизнь потом манилиМою тоску к простору океановИ солнцу неизведанных земель.Но только этот сон прервали боемВсё те же беспощадные часы.Проснувшись, я увидела, что светКолышется под шапкою нагара,На потолок отбрасывая теньОт бабушки. А рядом, на полу,Упав с кровати, неживой и тихийЛежал медведь, уныло, носом вниз,И за спиной обиженно торчалиБеспомощные, маленькие лапы.Так он лежал один. И он озяб,А говорить не мог! И я вскочилаНа ледяной паркет, заплакав громко.Растерянная, с красными щекамиОт жалости, и, на пол сев, в рубашке,Просила извинить, забыв о том,Что ночь кругом, что бабушка проснулась.Что завтра мне судьба стоять в углу.И это все я вспомнила теперь,И здесь пишу. И грустно мне, и ясно.И навсегда, с той незабвенной ночи,Мне стал понятен голос неживых.Тоска вещей, безмолвная их боль,Глаза предметов, нежность их и нити,Протянутые к нам из тишины.Так в восемь лет мне было откровенье.1928
* * *
Помню шкап в кабинете, пожелтевшего Данте,Молчаливые стены, обитые кожей…Вы меня называли Печальной Инфантой,Говорили, что в черном я красивей и строже.На рисунке классическом, увенчанный лавром,Резкий профиль поэта в развевавшейся тогеИ Вергилий в пещере говорил с Минотавром,И философы спали в лесу без дороги.Но нежданно пред нами, в ослепительном блеске,Как нарцисс, промелькнуло белоснежное телоОбнимавшей Паоло сумасшедшей Франчески,Чья любовь преступила земные пределы.Это символом было. Зашуршали страницы,И померкли круги полыхавшего «Ада».Мы над целою жизнью опустили ресницы,И душа засмеялась, ожиданию рада.Что же дальше? – Молчанье…Разрыдавшись, чадилаВосковая свеча в надвигавшемся мраке,И Франческа на землю в ту ночь приходилаИ рассыпала в книгах темно-красные маки.1930
* * *
Эта нежность не была растраченной!Только ты обжог, никто другой.Золотой, угарной азиатчиной.Налетевшею пургой.Мне с тобой, нежданным и негаданнымКоротать бы ночи до утра,В запахе сандаловом и ладанномШемаханского ковра.И под рокот прялки, полднем солнечнымВ час, когда земля изнемогла,Смуглого родить тебе ребеночка.Желтоглазого орла.Это самое земное, чистое,Наше… Почему же не дано?Только ветер осени неистовоБьется в черное окно…Нет исхода древней женской ярости,Не поднять тяжелых век.В рыжих косах близкой старостиПервый снег.1934
* * *
Первая любовь – одежда золотая,Затканная красным, не простая.Да гнилая! Долго ль до греха?Чуть зацепишь – и одна труха.Плачешь, плачешь… Слезы станут сладки.Ах, любовь вторая – нить с иглой.Прочные поставлены заплатки.Починил, заштопал, и долой!Платье сбросишь на пол и веселойВыйдешь на дорогу в правде голой,Вся как есть, простая, без прикрас.И тогда полюбишь – в первый раз!1935
* * *
Одушевлен тобою день,Одушевлен рассвет кровавый,И нераскрытая сирень,И дождь, нанизанный на травы;Шаги по ледяной росеСквозь сад серебряный и синий.В моей запутанной косеСухая веточка полыни,И зорьки легкий поясок,Потерянный за рощей в поле,И мокрых листьев терпкий сок,И вкус весны, – всё – ты!До боли!
* * *
Так бывает в жизни только раз,Подойдет – и в вечность опрокинется…Ночь была закутана до глазВ одеяло с меткою гостиницы,Ночь была совсем-совсем простой,Некрасивой, переулочной,Не звезда, не месяц золотой, –Газовый рожок над булочной!И слова откуда-то, со дна: –Не проси у Бога невозможногоИ сквозняк, игравший у окнаСкладками плаща дорожного…Расставаясь, набожной рукойНас крещу в далекий путь обоих.Боже, со святыми упокойПростенькие розы на обоях!1935
* * *
Светляк в руке моей – звезда,Звезда зеленая, земная.Я ухожу. Иду, не вспоминая.Не вспомню больше никогда.Так просто всё! Исчезла глубинаВчерашнего. – Есть только запах сада.Светляк в руке… Мне ничего не надо.От светляка – звезда. И я – одна.1935
* * *
Это не розы влюбленных. Не бред.Это – отчаянье. – Воздуха нет!Это совсем не похоже на страсть.Просто на грудь его молча упасть,Руки на сердце ему положить…Видишь? Мне больше не хочется жить.Не утешай меня, не прекословь!Всё на пути моем смутно и ложно,Но одного пережить невозможно:Знать, что кончается наша любовь.1936
* * *
Я возьму золотую иголкуИ нитку тонкого шелкаТакой небесной окраски,Какой не знали в Дамаске.В белой одежде невесты,У окна, на высокое местоПодниму раскрытые пяльцыИ жасмином омою пальцы.Мой день печальный недолог:Не платье, не брачный полог,Не мантию шелком мечу:Всё равно я тебя не встречу.И звенят, и звенят запястья…На мое спаленное счастье,Без устали, без оглядкиДень и ночь я ставлю заплатки.1936
* * *
Рожденье мое второе:Раскрылись глаза, любя.Люблю простого тебя.Не демона, не героя.Лицо твое дорогоеРазвенчанного вождя,И то, что совсем другоюТы сделал меня, уйдя.1936
МЕКСИКА
В красном, тропическом зное, –Ничего никого кругом, –Костенеет лицо родное.Засыпанное песком.Для тебя ли резцом навекиВ опаленной груди камнейВысекали орлов ацтеки,Демонов и коней?Для тебя ли в пустыне грозной,В безлюдьи заклятых мест,На цепи качается звезднойБриллиантовый Южный Крест?На вулканы, на черные скатыСпускается ночь, вздохнув,И птица КветцалькоатльТочит железный клюв.Когти в сердце твое вонзила, –В сердце пять огнестрельных ран.В целом мире только – могила,Молчанье и океан.И где-то, за океаном.Мне так страшно плакать однойО нежном, о бедном, о странном.Что было Тобой и Мной.1936
* * *
Приглажены волосы жесткие.Пальцы в чернилах.Мальчик в старой матроске,Милый из милых.Фотографии в стеклахНаклонили желтые лица.А эта, самая блеклая,Почти что снится…Знали воина, зрелого мужа.Всё, что было потом.Но никому не нуженМальчик с обиженным ртом.Только я берегу наследство.Уходящий последний след:Его забытое детство,Его одиннадцать лет.1936
* * *
Томиться над тетрадями пустыми,Всю ночь не спать, и в папиросном дымеОт вздоха улетающее имиЧертить остывшим пепломЗнать, что ты умер, что тяжелым склепомЗадавлены незрячие глаза…И падает холодная слеза…Моих ночей опустошенных мукаБез музыки, без малого луча.По мертвым клавишам стуча,Скользит рука и не находит звука.Из сердца твоего растет трава.А я живу.Но разве я – жива?1937
* * *
Жизнь уйдет, и ничего не даст она,Как ни задыхайся, ни моли,Только лента от венка распластанаВ вековой, кладбищенской пыли.Только ворох писем в яме мусорнойДа пустые ящики стола.Всё, что было нежного и грустного,В день уборки заметет метла.Что нам души дымные и синие,Распыленные в нирване сна?Кто вернет нам просто утро зимнее.Желтый снег на выступе окна?Холодно сияет небо вешнее,Холодно мерцает россыпь звезд…Ах, любовь! – Она такая здешняя,Горькая и теплая до слез.Нас самих в пустыне жалят аспиды,От венцов колючих лбы в крови.Мы и сами проданы и распятыНа крестах заплаканной любви.Как же Ты, в Твоей жестокой ВечностиНе опустишь виноватых глазПеред страшной смертью человеческой,От которой никого не спас?1935
* * *
Я никуда не приведу,Не помогу найти звезду.Не жди ни близко, ни вдали:Я только зеркало земли.Тьму отражаю, свет ловлю,Ни тьмы, ни света не люблю.В холодном зеркале равныИ я, и ты, и боль, и сны.Когда пройду (как всё прошло!),Обрежешь сердце о стекло.