Осип Мандельштам. Сочинения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 10
Воронежские стихи
Чернозем
Переуважена, перечерна, вся в холе,Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,Вся рассыпаючись, вся образуя хор,-Комочки влажные моей земли и воли...В дни ранней пахоты черна до синевы,И безоружная в ней зиждется работа -Тысячехолмие распаханной молвы:Знать, безокружное в окружности есть что-то.И все-таки, земля – проруха и обух.Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай:Гниющей флейтою настраживает слух,Кларнетом утренним зазябливает ухо...Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте!Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст..Черноречивое молчание в работе.Апрель 1935
***
Я должен жить, хотя я дважды умер,А город от воды ополоумел:Как он хорош, как весел, как скуласт,Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте,А небо, небо – твой Буонаротти...Апрель 1935
***
Пусти меня, отдай меня, Воронеж:Уронишь ты меня иль проворонишь,Ты выронишь меня или вернешь,-Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож...Апрель 1935
***
Я живу на важных огородах.Ванька-ключник мог бы здесь гулять.Ветер служит даром на заводах,И далеко убегает гать.Чернопахотная ночь степных закраинВ мелкобисерных иззябла огоньках.За стеной обиженный хозяинХодит-бродит в русских сапогах.И богато искривилась половица -Этой палубы гробовая доска.У чужих людей мне плохо спитсяИ своя-то жизнь мне не близка.Апрель 1935
***
Наушнички, наушники мои!Попомню я воронежские ночки:Недопитого голоса АиИ в полночь с Красной площади гудочки..Ну как метро? Молчи, в себе таи,Не спрашивай, как набухают почки,И вы, часов кремлевские бои,-Язык пространства, сжатого до точки...Апрель 1935
***
Это какая улица?Улица Мандельштама.Что за фамилия чортова -Как ее ни вывертывай,Криво звучит, а не прямо.Мало в нем было линейного,Нрава он не был лилейного,И потому эта улицаИли, верней, эта ямаТак и зовется по имениЭтого Мандельштама...Апрель 1935
***
За Паганини длиннопалымБегут цыганскою гурьбой -Кто с чохом чех, кто с польским балом,А кто с венгерской чемчурой.Девчонка, выскочка, гордячка,Чей звук широк, как Енисей,-Утешь меня игрой своей:На голове твоей, полячка,Марины Мнишек холм кудрей,Смычок твой мнителен, скрипачка.Утешь меня Шопеном чалым,Серьезным Брамсом, нет, постой:Парижем мощно-одичалым,Мучным и потным карнаваломИль брагой Вены молодой –Вертлявой, в дирижерских фрачках,В дунайских фейерверках, скачкахИ вальс из гроба в колыбельПереливающей, как хмель.Играй же на разрыв аортыС кошачьей головой во рту,Три чорта было – ты четвертый,Последний чудный чорт в цвету.5 апреля – июль 1935
***
От сырой простыни говорящая -Знать, нашелся на рыб звукопас -Надвигалась картина звучащаяНа меня, и на всех, и на вас...Начихав на кривые убыточки,С папироской смертельной в зубах,Офицеры последнейшей выточки -На равнины зияющий пах...Было слышно жужжание низкоеСамолетов, сгоревших дотла,Лошадиная бритва английскаяАдмиральские щеки скребла.Измеряй меня, край, перекраивай -Чуден жар прикрепленной земли! -Захлебнулась винтовка Чапаева:Помоги, развяжи, раздели!..<Апрель> – июнь 1935
***
День стоял о пяти головах. Сплошные пять сутокЯ, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах.Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон,– слитен, чуток,А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,Ехала конная, пешая шла черноверхая масса -Расширеньем аорты могущества в белых ночах – нет, в ножах -Глаз превращался в хвойное мясо.На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов -Молодые любители белозубых стишков.На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!Поезд шел на Урал. В раскрытые рты намГоворящий Чапаев с картины скакал звуковой...За бревенчатым тылом, на ленте простыннойУтонуть и вскочить на коня своего!Апрель – май 1935
Кама
<1>Как на Каме-реке глазу темно, когдаНа дубовых коленях стоят города.В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея в воде.Упиралась вода в сто четыре весла -Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.Так я плыл по реке с занавеской в окне,С занавеской в окне, с головою в огне.А со мною жена пять ночей не спала,Пять ночей не спала, трех конвойных везла.<2>Как на Каме-реке глазу темно, когдаНа дубовых коленях стоят города.В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея в воде.Упиралась вода в сто четыре весла,Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.Чернолюдьем велик, мелколесьем сожженПулеметно-бревенчатой стаи разгон.На Тоболе кричат. Обь стоит на плоту.И речная верста поднялась в высоту.<3>Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток,Полноводная Кама неслась на буек.И хотелось бы гору с костром отслоить,Да едва успеваешь леса посолить.И хотелось бы тут же вселиться, пойми.В долговечный Урал, населенный людьми,И хотелось бы эту безумную гладьВ долгополой шинели беречь, охранять.Апрель – май 1935
***
Лишив меня морей, разбега и разлетаИ дав стопе упор насильственной земли,Чего добились вы? Блестящего расчета:Губ шевелящихся отнять вы не могли.Май 1935
Стансы
Я не хочу средь юношей тепличныхРазменивать последний грош души,Но, как в колхоз идет единоличник,Я в мир вхожу – и люди хороши.Люблю шинель красноармейской складки -Длину до пят, рукав простой и гладкийИ волжской туче родственный покрой,Чтоб, на спине и на груди лопатясь,Она лежала, на запас не тратясь,И скатывалась летнею порой.Проклятый шов, нелепая затеяНас разлучили, а теперь – пойми:Я должен жить, дыша и большевеяИ перед смертью хорошея -Еще побыть и поиграть с людьми!Подумаешь, как в Чердыни-голубе,Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,В семивершковой я метался кутерьме!Клевещущих козлов не досмотрел я драки:Как петушок в прозрачной летней тьме -Харчи да харк, да что-нибудь, да враки -Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.И ты, Москва, сестра моя, легка,Когда встречаешь в самолете братаДо первого трамвайного звонка:Нежнее моря, путаней салата -Из дерева, стекла и молока...Моя страна со мною говорила,Мирволила, журила, не прочла,Но возмужавшего меня, как очевидца,Заметила и вдруг, как чечевица,Адмиралтейским лучиком зажгла.Я должен жить, дыша и большевея,Работать речь, не слушаясь – сам-друг,-Я слышу в Арктике машин советских стук,Я помню все: немецких братьев шеиИ что лиловым гребнем ЛорелеиСадовник и палач наполнил свой досуг.И не ограблен я, и не надломлен,Но только что всего переогромлен...Как Слово о Полку, струна моя туга,И в голосе моем после удушьяЗвучит земля – последнее оружье -Сухая влажность черноземных га!Май – июнь 1935
***
Еще мы жизнью полны в высшей мере,Еще гуляют в городах СоюзаИз мотыльковых, лапчатых материйКитайчатые платьица и блузы.Еще машинка номер первый едкоКаштановые собирает взятки,И падают на чистую салфеткуРазумные, густеющие прядки.Еще стрижей довольно и касаток,Еще комета нас не очумила,И пишут звездоносно и хвостатоТолковые, лиловые чернила.24 мая 1935
***
Не мучнистой бабочкою белойВ землю я заемный прах верну -Я хочу, чтоб мыслящее телоПревратилось в улицу, в страну;Позвоночное, обугленное тело,Сознающее свою длину.Возгласы темно-зеленой хвои,С глубиной колодезной венкиТянут жизнь и время дорогое,Опершись на смертные станки –Обручи краснознаменной хвои,Азбучные, крупные венки!Шли товарищи последнего призываПо работе в жестких небесах,Пронесла пехота молчаливоВосклицанья ружей на плечах.И зенитных тысячи орудий -Карих то зрачков иль голубых -Шли нестройно – люди, люди, люди,-Кто же будет продолжать за них?Весна – лето 1935, 30 мая 1936
***
На мертвых ресницах Исакий замерзИ барские улицы сини -Шарманщика смерть, и медведицы ворс,И чужие поленья в камине...Уже выгоняет выжлятник-пожарЛинеек раскидистых стайку,Несется земля – меблированный шар,-И зеркало корчит всезнайку.Площадками лестниц – разлад и туман,Дыханье, дыханье и пенье,И Шуберта в шубе застыл талисман -Движенье, движенье, движенье...3 июня 1935
***
Возможна ли женщине мертвой хвала?Она в отчужденьи и в силе,Ее чужелюбая власть привелаК насильственной жаркой могиле.И твердые ласточки круглых бровейИз гроба ко мне прилетелиСказать, что они отлежались в своейХолодной стокгольмской постели.И прадеда скрипкой гордился твой род,От шейки ее хорошея,И ты раскрывала свой аленький рот,Смеясь, итальянясь, русея...Я тяжкую память твою берегу -Дичок, медвежонок, Миньона,-Но мельниц колеса зимуют в снегу,И стынет рожок почтальона.3 июня 1935, 14 декабря 1936
***
Римских ночей полновесные слитки,Юношу Гете манившее лоно,-Пусть я в ответе, но не в убытке:Есть многодонная жизнь вне закона.Июнь 1935
***
Бежит волна-волной, волне хребет ломая,Кидаясь на луну в невольничьей тоске,И янычарская пучина молодая,Неусыпленная столица волновая,Кривеет, мечется и роет ров в песке.А через воздух сумрачно-хлопчатыйНеначатой стены мерещатся зубцы,А с пенных лестниц падают солдатыСултанов мнительных – разбрызганы, разъяты -И яд разносят хладные скопцы.27 июня – июль 1935
***
Исполню дымчатый обряд:В опале предо мной лежатМорского лета земляники -Двуискренние сердоликиИ муравьиный брат – агат.Но мне милей простой солдатМорской пучины – серый, дикий,Которому никто не рад.Июль 1935
***
Из-за домов, из-за лесов,Длинней товарных поездов,Гуди за власть ночных трудов,Садко заводов и садов.Гуди, старик, дыши сладко'.Как новгородский гость СадкоПод синим морем глубоко,Гуди протяжно в глубь веков,Гудок советских городов.6 – 9 декабря 1936
Рождение улыбки
Когда заулыбается дитяС развилинкой и горечи и сласти,Концы его улыбки, не шутя,Уходят в океанское безвластье.Ему непобедимо хорошо,Углами губ оно играет в славе -И радужный уже строчится шов,Для бесконечного познанья яви.На лапы из воды поднялся материк -Улитки рта наплыв и приближенье,-И бьет в глаза один атлантов мигПод легкий наигрыш хвалы и удивленья.9 декабря 1936 – 17 января 1937
***
Не у меня, не у тебя – у нихВся сила окончаний родовых:Их воздухом поющ тростник и скважист,И с благодарностью улитки губ людскихПотянут на себя их дышащую тяжесть.Нет имени у них. Войди в их хрящ -И будешь ты наследником их княжеств.И для людей, для их сердец живых,Блуждая в их извилинах, развивах,Изобразишь и наслажденья их,И то, что мучит их,– в приливах и отливах.9 – 27 декабря 1936
***
Нынче день какой-то желторотый -Не могу его понять -И глядят приморские воротаВ якорях, в туманах на меня...Тихий, тихий по воде линялойХод военных кораблей,И каналов узкие пеналыПодо льдом еще черней.9 – 28 декабря 1936
***
Детский рот жует свою мякину,Улыбается, жуя,Словно щеголь, голову закинуИ щегла увижу я.Хвостик лодкой, перья черно-желты,Ниже клюва красным шит,Черно-желтый, до чего щегол ты,До чего ты щегловит!Подивлюсь на свет еще немного,На детей и на снега,-Но улыбка неподдельна, как дорога,Непослушна, не слуга.9 – 13 декабря 1936
***
Мой щегол, я голову закину -Поглядим на мир вдвоем:Зимний день, колючий, как мякина,Так ли жестк в зрачке твоем?Хвостик лодкой, перья черно-желты,Ниже клюва в краску влит,Сознаешь ли – до чего щегол ты,До чего ты щегловит?Что за воздух у него в надлобье -Черн и красен, желт и бел!В обе стороны он в оба смотрит – в обе! -Не посмотрит – улетел!9 – 27 декабря 1936
***
Когда щегол в воздушной сдобеВдруг затрясется, сердцевит,-Ученый плащик перчит злоба,А чепчик – черным красовит.Клевещет жердочка и планка,Клевещет клетка сотней спиц,И все на свете наизнанку,И есть лесная СаламанкаДля непослушных умных птиц!Декабрь (после 8-го) 1936
***
Внутри горы бездействует кумирВ покоях бережных, безбрежных и счастливых,А с шеи каплет ожерелий жир,Оберегая сна приливы и отливы.Когда он мальчик был и с ним играл павлин,Его индийской радугой кормили,Давали молока из розоватых глинИ не жалели кошенили.Кость усыпленная завязана узлом,Очеловечены колени, руки, плечи,Он улыбается своим тишайшим ртом,Он мыслит костию и чувствует челомИ вспомнить силится свой облик человечий.10 – 26 декабря 1936
***
Пластинкой тоненькой жиллетаЛегко щетину спячки снять:Полуукраинское летоДавай с тобою вспоминать.Вы, именитые вершины,Дерев косматых именины,-Честь Рюисдалевых картин,-И на почин лишь куст одинВ янтарь и мясо красных глин.Земля бежит наверх. ПриятноГлядеть на чистые пластыИ быть хозяином объятнойСемипалатной простоты.Его холмы к далекой целиСтогами легкими летели,Его дорог степной бульварКак цепь шатров в тенистый жар!И на пожар рванулась ива,А тополь встал самолюбиво...Над желтым лагерем жнивьяМорозных дымов колея.А Дон еще как полукровка,Сребрясь и мелко и неловко,Воды набравши с полковша,Терялся, что моя душа,Когда на жесткие постелиЛожилось бремя вечеровИ, выходя из берегов,Деревья-бражники шумели...15 – 27 декабря 1936
***
Сосновой рощицы закон:Виол и арф семейный звон.Стволы извилисты и голы,Но все же – арфы и виолы.Растут, как будто каждый стволНа арфу начал гнуть ЭолИ бросил, о корнях жалея,Жалея ствол, жалея сил,Виолу с арфой пробудилЗвучать в коре, коричневея.16 – 18 декабря 1936
***
Эта область в темноводье -Хляби хлеба, гроз ведро -Не дворянское угодье -Океанское ядро.Я люблю ее рисунок -Он на Африку похож.Дайте свет – прозрачных лунокНа фанере не сочтешь.– Анна, Россошь и Гремячье,-Я твержу их имена,Белизна снегов гагачьяИз вагонного окна.Я кружил в полях совхозных -Полон воздуха был рот,Солнц подсолнечника грозныхПрямо в очи оборот.Въехал ночью в рукавичный,Снегом пышущий Тамбов,Видел Цны – реки обычной -Белый-белый бел-покров.Трудодень земли знакомойЯ запомнил навсегда,Воробьевского райкомаНе забуду никогда.Где я? Что со мной дурного?Степь беззимняя гола,Это мачеха Кольцова,Шутишь: родина щегла!Только города немогоВ гололедицу обзор,Только чайника ночногоСам с собою разговор...В гуще воздуха степногоПерекличка поездовДа украинская моваИх растянутых гудков.23 – 27 декабря 1936
***
Вехи дальние обозаСквозь стекло особняка.От тепла и от морозаБлизкой кажется река.И какой там лес – еловый?Не еловый, а лиловый,И какая там береза,Не скажу наверняка -Лишь чернил воздушных прозаНеразборчива, легка.26 декабря 1936
***
Как подарок запоздалыйОщутима мной зима:Я люблю ее сначалаНеуверенный размах.Хороша она испугом,Как начало грозных дел,-Перед всем безлесным кругомДаже ворон оробел.Но сильней всего непрочно-Выпуклых голубизна -Полукруглый лед височныйРечек, бающих без сна...29 – 30 декабря 1936
***
Оттого все неудачи,Что я вижу пред собойРостовщичий глаз кошачий -Внук он зелени стоячейИ купец воды морской.Там, где огненными щамиУгощается Кащей,С говорящими камнямиОн на счастье ждет гостей -Камни трогает клещами,Щиплет золото гвоздей.У него в покоях спящихКот живет не для игры -У того в зрачках горящихКлад зажмуренной горы,И в зрачках тех леденящих,Умоляющих, просящих,Шароватых искр пиры.29 – 30 декабря 1936
***
Твой зрачок в небесной корке,Обращенный вдаль и ниц,Защищают оговоркиСлабых, чующих ресниц.Будет он обожествленныйДолго жить в родной стране -Омут ока удивленный,-Кинь его вдогонку мне.Он глядит уже охотноВ мимолетные века -Светлый, радужный, бесплотный,Умоляющий пока.2 января 1937
***
Улыбнись, ягненок гневный с Рафаэлева холста,-На холсте уста вселенной, но она уже не та:В легком воздухе свирели раствори жемчужин боль,В синий, синий цвет синели океана въелась соль.Цвет воздушного разбоя и пещерной густоты,Складки бурного покоя на коленях разлиты,На скале черствее хлеба – молодых тростинки рощ,И плывет углами неба восхитительная мощь.9 января 1937
***
Когда в ветвях понурыхЗаводит чародейГнедых или каурыхШушуканье мастей,-Не хочет петь линючийЛенивый богатырь -И малый, и могучийЗимующий снегирь,-Под неба нависанье,Под свод его бровейВ сиреневые саниУсядусь поскорей.9 января 1937
***
Я около КольцоваКак сокол закольцован,И нет ко мне гонца,И дом мой без крыльца.К ноге моей привязанСосновый синий бор,Как вестник без указаРаспахнут кругозор.В степи кочуют кочки,И все идут, идутНочлеги, ночи, ночки -Как бы слепых везут.9 января 1937
***
Дрожжи мира дорогие:Звуки, слезы и труды -Ударенья дождевыеЗакипающей бедыИ потери звуковые -Из какой вернуть руды?В нищей памяти впервыеЧуешь вмятины слепые,Медной полные воды,-И идешь за ними следом,Сам себе немил, неведом -И слепой и поводырь...12 – 18 января 1937
***
Влез бесенок в мокрой шерстке -Ну, куда ему, куды? -В подкопытные наперстки,В торопливые следы;По копейкам воздух версткийОбирает с слободы.Брызжет в зеркальцах дорога -Утомленные следыПостоят еще немногоБез покрова, без слюды...Колесо брюзжит отлого -Улеглось – и полбеды!Скучно мне: мое прямоеДело тараторит вкось -По нему прошлось другое,Надсмеялось, сбило ось.12 – 18 января 1937
***
Еще не умер ты, еще ты не один,Покуда с нищенкой-подругойТы наслаждаешься величием равнинИ мглой, и холодом, и вьюгой.В роскошной бедности, в могучей нищетеЖиви спокоен и утешен.Благословенны дни и ночи те,И сладкогласный труд безгрешен.Несчастлив тот, кого, как тень его,Пугает лай и ветер косит,И беден тот, кто сам полуживойУ тени милостыню просит.15 – 16 января 1937
***
В лицо морозу я гляжу один:Он – никуда, я – ниоткуда,И все утюжится, плоится без морщинРавнины дышащее чудо.А солнце щурится в крахмальной нищете -Его прищур спокоен и утешен...Десятизначные леса – почти что те...И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен.16 января 1937
***
О, этот медленный, одышливый простор! -Я им пресыщен до отказа,-И отдышавшийся распахнут кругозор -Повязку бы на оба глаза!Уж лучше б вынес я песка слоистый нравНа берегах зубчатой Камы:Я б удержал ее застенчивый рукав,Ее круги, края и ямы.Я б с ней сработался – на век, на миг один -Стремнин осадистых завистник,-Я б слушал под корой текучих древесинХод кольцеванья волокнистый...16 января 1937
***
Что делать нам с убитостью равнин,С протяжным голодом их чуда?Ведь то, что мы открытостью в них мним,Мы сами видим, засыпая, зрим,И все растет вопрос: куда они, откудаИ не ползет ли медленно по нимТот, о котором мы во сне кричим,-Народов будущих Иуда?16 января 1937
***
Не сравнивай: живущий несравним.С каким-то ласковым испугомЯ соглашался с равенством равнин,И неба круг мне был недугом.Я обращался к воздуху-слуге,Ждал от него услуги или вести,И собирался плыть, и плавал по дугеНеначинающихся путешествий.Где больше неба мне – там я бродить готов,И ясная тоска меня не отпускаетОт молодых еще воронежских холмовК всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.18 января 1937
***
Я нынче в паутине световой -Черноволосой, светло-русой,-Народу нужен свет и воздух голубой,И нужен хлеб и снег Эльбруса.И не с кем посоветоваться мне,А сам найду его едва ли:Таких прозрачных, плачущих камнейНет ни в Крыму, ни на Урале.Народу нужен стих таинственно-родной,Чтоб от него он вечно просыпалсяИ льнянокудрою, каштановой волной -Его звучаньем – умывался.19 января 1937
***
Где связанный и пригвожденный стон?Где Прометей – скалы подспорье и пособье?А коршун где – и желтоглазый гонЕго когтей, летящих исподлобья?Тому не быть: трагедий не вернуть,Но эти наступающие губы -Но эти губы вводят прямо в сутьЭсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.Он эхо и привет, он веха, нет – лемех.Воздушно-каменный театр времен растущихВстал на ноги, и все хотят увидеть всех -Рожденных, гибельных и смерти не имущих.19 января – 4 февраля 1937
***
Как землю где-нибудь небесный камень будит,Упал опальный стих, не знающий отца.Неумолимое – находка для творца -Не может быть другим, никто его не судит.20 января 1937
***
Слышу, слышу ранний лед,Шелестящий под мостами,Вспоминаю, как плыветСветлый хмель над головами.С черствых лестниц, с площадейС угловатыми дворцамиКруг Флоренции своейАлигьери пел мощнейУтомленными губами.Так гранит зернистый тотТень моя грызет очами,Видит ночью ряд колод,Днем казавшихся домами.Или тень баклуши бьетИ позевывает с вами,Иль шумит среди людей,Греясь их вином и небом,И несладким кормит хлебомНеотвязных лебедей.21 – 22 января 1937
***
Люблю морозное дыханьеИ пара зимнего признанье:Я – это я, явь – это явь...И мальчик, красный как фонарик,Своих салазок государикИ заправила, мчится вплавь.И я – в размолвке с миром, с волей -Заразе саночек мирволю -В сребристых скобках, в бахромах,-И век бы падал векши легче,И легче векши к мягкой речке -Полнеба в валенках, в ногах...24 января 1937
***
Средь народного шума и спеха,На вокзалах и пристаняхСмотрит века могучая вехаИ бровей начинается взмах.Я узнал, он узнал, ты узнала,А потом куда хочешь влеки -В говорливые дебри вокзала,В ожиданья у мощной реки.Далеко теперь та стоянка,Тот с водой кипяченой бак,На цепочке кружка-жестянкаИ глаза застилавший мрак.Шла пермяцкого говора сила,Пассажирская шла борьба,И ласкала меня и сверлилаСо стены этих глаз журьба.Много скрыто дел предстоящихВ наших летчиках и жнецах,И в товарищах реках и чащах,И в товарищах городах...Не припомнить того, что было:Губки жарки, слова черствы -Занавеску белую било,Несся шум железной листвы.А на деле-то было тихо,Только шел пароход по реке,Да за кедром цвела гречиха,Рыба шла на речном говорке.И к нему, в его сердцевинуЯ без пропуска в Кремль вошел,Разорвав расстояний холстину,Головою повинной тяжел...Январь 1937
***
Если б меня наши враги взялиИ перестали со мной говорить люди,Если б лишили меня всего в мире:Права дышать и открывать двериИ утверждать, что бытие будетИ что народ, как судия, судит,-Если б меня смели держать зверем,Пищу мою на пол кидать стали б,-Я не смолчу, не заглушу боли,Но начерчу то, что чертить волен,И, раскачав колокол стен голыйИ разбудив вражеской тьмы угол,Я запрягу десять волов в голосИ поведу руку во тьме плугом -И в глубине сторожевой ночиЧернорабочей вспыхнут земле очи,И – в легион братских очей сжатый -Я упаду тяжестью всей жатвы,Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы -И налетит пламенных лет стая,Прошелестит спелой грозой Ленин,И на земле, что избежит тленья,Будет будить разум и жизнь Сталин.<Первые числа> февраля – начало марта 1937
***
Куда мне деться в этом январе?Открытый город сумасбродно цепок...От замкнутых я, что ли, пьян дверей? -И хочется мычать от всех замков и скрепок.И переулков лающих чулки,И улиц перекошенных чуланы -И прячутся поспешно в уголкиИ выбегают из углов угланы...И в яму, в бородавчатую темьСкольжу к обледенелой водокачкеИ, спотыкаясь, мертвый воздух ем,И разлетаются грачи в горячке –А я за ними ахаю, кричаВ какой-то мерзлый деревянный короб:– Читателя! советчика! врача!На лестнице колючей разговора б!1 февраля 1937
***
Обороняет сон мою донскую сонь,И разворачиваются черепах маневры -Их быстроходная, взволнованная броньИ любопытные ковры людского говора...И в бой меня ведут понятные слова -За оборону жизни, оборонуСтраны-земли, где смерть уснет, как днем сова...Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.Необоримые кремлевские слова -В них оборона обороныИ брони боевой – и бровь, и головаВместе с глазами полюбовно собраны.И слушает земля – другие страны – бой,Из хорового падающий короба:– Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой,-И хор поет с часами рука об руку.<18 января> – 11 февраля 1937
***
Как светотени мученик Рембрандт,Я глубоко ушел в немеющее время,И резкость моего горящего ребраНе охраняется ни сторожами теми,Ни этим воином, что под грозою спят.Простишь ли ты меня, великолепный братИ мастер и отец черно-зеленой теми,-Но око соколиного пераИ жаркие ларцы у полночи в гаремеСмущают не к добру, смущают без добраМехами сумрака взволнованное племя.4 февраля 1937
***
Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,И парус медленный, что облаком продолжен,-Я с вами разлучен, вас оценив едва:Длинней органных фуг, горька морей трава -Ложноволосая – и пахнет долгой ложью,Железной нежностью хмелеет голова,И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет...Что ж мне под голову другой песок подложен?Ты, горловой Урал, плечистое ПоволжьеИль этот ровный край – вот все мои права,-И полной грудью их вдыхать еще я должен.4 февраля 1937
***
Еще он помнит башмаков износ -Моих подметок стертое величье,А я – его: как он разноголос,Черноволос, с Давид-горой гранича.Подновлены мелком или белкомФисташковые улицы-пролазы:Балкон – наклон – подкова – конь – балкон,Дубки, чинары, медленные вязы...И букв кудрявых женственная цепьХмельна для глаза в оболочке света,-А город так горазд и так уходит в крепьИ в моложавое, стареющее лето.7 – 11 февраля 1937
***
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:Здорово ли вино? Здоровы ли меха?Здорово ли в крови Колхиды колыханье?И грудь стесняется,– без языка – тиха:Уже я не пою – поет мое дыханье -И в горных ножнах слух, и голова глуха...Песнь бескорыстная – сама себе хвала:Утеха для друзей и для врагов – смола.Песнь одноглазая, растущая из мха,-Одноголосый дар охотничьего быта,-Которую поют верхом и на верхах,Держа дыханье вольно и открыто,Заботясь лишь о том, чтоб честно и сердитоНа свадьбу молодых доставить без греха.8 февраля 1937
***
Вооруженный зреньем узких ос,Сосущих ось земную, ось земную,Я чую все, с чем свидеться пришлось,И вспоминаю наизусть и всуе.И не рисую я, и не пою,И не вожу смычком черноголосым:Я только в жизнь впиваюсь и люблюЗавидовать могучим, хитрым осам.О, если б и меня когда-нибудь моглоЗаставить – сон и смерть минуя -Стрекало воздуха и летнее теплоУслышать ось земную, ось земную...8 февраля 1937
***
Были очи острее точимой косы -По зегзице в зенице и по капле росы,-И едва научились они во весь ростРазличать одинокое множество звезд.9 февраля 1937
***
Как дерево и медь – Фаворского полет,-В дощатом воздухе мы с временем соседи,И вместе нас ведет слоистый флотРаспиленных дубов и яворовой меди.И в кольцах сердится еще смола, сочась,Но разве сердце – лишь испуганное мясо?Я сердцем виноват – и сердцевины частьДо бесконечности расширенного часа.Час, насыщающий бесчисленных друзей,Час грозных площадей с счастливыми глазами...Я обведу еще глазами площадь всей-<Всей> этой площади с ее знамен лесами.11 февраля 1937
***
Я в львиный ров и в крепость погруженИ опускаюсь ниже, ниже, нижеПод этих звуков ливень дрожжевой -Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.Как близко, близко твой подходит зов -До заповедей роды и первины -Океанийских низка жемчуговИ таитянок кроткие корзины...Карающего пенья материк,Густого голоса низинами надвинься!Богатых дочерей дикарско-сладкий ликНе стоит твоего – праматери – мизинца.Не ограничена еще моя пора:И я сопровождал восторг вселенский,Как вполголосная органная играСопровождает голос женский.12 февраля 1937
Стихи о неизвестном солдате
Этот воздух пусть будет свидетелем,Дальнобойное сердце его,И в землянках всеядный и деятельныйОкеан без окна – вещество...До чего эти звезды изветливы!Все им нужно глядеть – для чего?В осужденье судьи и свидетеля,В океан без окна, вещество.Помнит дождь, неприветливый сеятель,-Безымянная манна его,-Как лесистые крестики метилиОкеан или клин боевой.Будут люди холодные, хилыеУбивать, холодать, голодатьИ в своей знаменитой могилеНеизвестный положен солдат.Научи меня, ласточка хилая,Разучившаяся летать,Как мне с этой воздушной могилойБез руля и крыла совладать.И за Лермонтова МихаилаЯ отдам тебе строгий отчет,Как сутулого учит могилаИ воздушная яма влечет.Шевелящимися виноградинамиУгрожают нам эти мирыИ висят городами украденными,Золотыми обмолвками, ябедами,Ядовитого холода ягодами -Растяжимых созвездий шатры,Золотые созвездий жиры...Сквозь эфир десятично-означенныйСвет размолотых в луч скоростейНачинает число, опрозрачненныйСветлой болью и молью нулей.И за полем полей поле новоеТреугольным летит журавлем,Весть летит светопыльной обновою,И от битвы вчерашней светло.Весть летит светопыльной обновою:– Я не Лейпциг, я не Ватерлоо,Я не Битва Народов, я новое,От меня будет свету светло.Аравийское месиво, крошево,Свет размолотых в луч скоростей,И своими косыми подошвамиЛуч стоит на сетчатке моей.Миллионы убитых задешевоПротоптали тропу в пустоте,-Доброй ночи! всего им хорошегоОт лица земляных крепостей!Неподкупное небо окопное -Небо крупных оптовых смертей,-За тобой, от тебя, целокупное,Я губами несусь в темноте –За воронки, за насыпи, осыпи,По которым он медлил и мглил:Развороченных – пасмурный, оспенныйИ приниженный – гений могил.Хорошо умирает пехота,И поет хорошо хор ночнойНад улыбкой приплюснутой Швейка,И над птичьим копьем Дон-Кихота,И над рыцарской птичьей плюсной.И дружи'т с человеком калека -Им обоим найдется работа,И стучит по околицам векаКостылей деревянных семейка,-Эй, товарищество, шар земной!Для того ль должен череп развитьсяВо весь лоб – от виска до виска,-Чтоб в его дорогие глазницыНе могли не вливаться войска?Развивается череп от жизниВо весь лоб – от виска до виска,-Чистотой своих швов он дразнит себя,Понимающим куполом яснится,Мыслью пенится, сам себе снится,-Чаша чаш и отчизна отчизне,Звездным рубчиком шитый чепец,Чепчик счастья – Шекспира отец...Ясность ясеневая, зоркость явороваяЧуть-чуть красная мчится в свой дом,Словно обмороками затовариваяОба неба с их тусклым огнем.Нам союзно лишь то, что избыточно,Впереди не провал, а промер,И бороться за воздух прожиточный -Эта слава другим не в пример.И сознанье свое затовариваяПолуобморочным бытием,Я ль без выбора пью это варево,Свою голову ем под огнем?Для того ль заготовлена тараОбаянья в пространстве пустом,Чтобы белые звезды обратноЧуть-чуть красные мчались в свой дом?Слышишь, мачеха звездного табора,Ночь, что будет сейчас и потом?Наливаются кровью аорты,И звучит по рядам шепотком:– Я рожден в девяносто четвертом,Я рожден в девяносто втором...-И в кулак зажимая истертыйГод рожденья – с гурьбой и гуртомЯ шепчу обескровленным ртом:– Я рожден в ночь с второго на третьеЯнваря в девяносто одномНенадежном году – и столетьяОкружают меня огнем.1 – 15 марта 1937
***
Я молю, как жалости и милости,Франция, твоей земли и жимолости,Правды горлинок твоих и кривды карликовыхВиноградарей в их разгородках марлевых.В легком декабре твой воздух стриженыйИндевеет – денежный, обиженный...Но фиалка и в тюрьме: с ума сойти в безбрежности!Свищет песенка – насмешница, небрежница,-Где бурлила, королей смывая,Улица июльская кривая...А теперь в Париже, в Шартре, в АрлеГосударит добрый Чаплин Чарли -В океанском котелке с растерянною точностьюНа шарнирах он куражится с цветочницей...Там, где с розой на груди в двухбашенной испаринеПаутины каменеет шаль,Жаль, что карусель воздушно-благодарнаяОборачивается, городом дыша,-Наклони свою шею, безбожницаС золотыми глазами козы,И кривыми картавыми ножницамиКупы скаредных роз раздразни.3 марта 1937
Реймс – Лаон
Я видел озеро, стоявшее отвесно,-С разрезанною розой в колесеИграли рыбы, дом построив пресный.Лиса и лев боролись в челноке.Глазели внутрь трех лающих порталовНедуги – недруги других невскрытых дуг.Фиалковый пролет газель перебежала,И башнями скала вздохнула вдруг,-И, влагой напоен, восстал песчаник честный,И средь ремесленного города-сверчкаМальчишка-океан встает из речки преснойИ чашками воды швыряет в облака.4 марта 1937
***
На доске малиновой, червонной,На кону горы крутопоклонной,-Втридорога снегом напоенный,Высоко занесся санный, сонный,-Полу-город, полу-берег конный,В сбрую красных углей запряженный,Желтою мастикой утепленныйИ перегоревший в сахар жженый.Не ищи в нем зимних масел рая,Конькобежного голландского уклона,-Не раскаркается здесь веселая, кривая,Карличья, в ушастых шапках стая,-И, меня сравненьем не смущая,Срежь рисунок мой, в дорогу крепкую влюбленный,Как сухую, но живую лапу кленаДым уносит, на ходулях убегая...6 марта 1937
***
Я скажу это начерно, шопотом,Потому что еще не пора:Достигается потом и опытомБезотчетного неба игра.И под временным небом чистилищаЗабываем мы часто о том,Что счастливое небохранилище -Раздвижной и прижизненный дом.9 марта 1937
Тайная вечеря
Небо вечери в стену влюбилось,-Все изрублено светом рубцов -Провалилось в нее, осветилось,Превратилось в тринадцать голов.Вот оно – мое небо ночное,Пред которым как мальчик стою:Холодеет спина, очи ноют.Стенобитную твердь я ловлю –И под каждым ударом таранаОсыпаются звезды без глав:Той же росписи новые раны -Неоконченной вечности мгла...9 марта 1937
***
Заблудился я в небе – что делать?Тот, кому оно близко,– ответь!Легче было вам, Дантовых девятьАтлетических дисков, звенеть.Не разнять меня с жизнью: ей снитсяУбивать и сейчас же ласкать,Чтобы в уши, в глаза и в глазницыФлорентийская била тоска.Не кладите же мне, не кладитеОстроласковый лавр на виски,Лучше сердце мое разорвитеВы на синего звона куски...И когда я усну, отслуживши,Всех живущих прижизненный друг,Он раздастся и глубже и выше -Отклик неба – в остывшую грудь.9 – 19 марта 1937
***
Заблудился я в небе – что делать?Тот, кому оно близко,– ответь!Легче было вам, Дантовых девятьАтлетических дисков, звенеть,Задыхаться, чернеть, голубеть.Если я не вчерашний, не зряшний,-Ты, который стоишь надо мной,Если ты виночерпий и чашник -Дай мне силу без пены пустойВыпить здравье кружащейся башни -Рукопашной лазури шальной.Голубятни, черноты, скворешни,Самых синих теней образцы,-Лед весенний, лед вышний, лед вешний -Облака, обаянья борцы,-Тише: тучу ведут под уздцы.9 – 19 марта 1937
***
Может быть, это точка безумия,Может быть, это совесть твоя -Узел жизни, в котором мы узнаныИ развязаны для бытия.Так соборы кристаллов сверхжизненныхДобросовестный свет-паучок,Распуская на ребра, их сызноваСобирает в единый пучок.Чистых линий пучки благодарные,Направляемы тихим лучом,Соберутся, сойдутся когда-нибудь,Словно гости с открытым челом,-Только здесь, на земле, а не на небе,Как в наполненный музыкой дом,-Только их не спугнуть, не изранить бы -Хорошо, если мы доживем...То, что я говорю, мне прости...Тихо-тихо его мне прочти...15 марта 1937
Рим
Где лягушки фонтанов, расквакавшисьИ разбрызгавшись, больше не спятИ, однажды проснувшись, расплакавшись,Во всю мочь своих глоток и раковинГород, любящий сильным поддакивать,Земноводной водою кропят,-Древность легкая, летняя, наглая,С жадным взглядом и плоской ступней,Словно мост ненарушенный АнгелаВ плоскоступьи над желтой водой,-Голубой, онелепленный, пепельный,В барабанном наросте домов -Город, ласточкой купола лепленныйИз проулков и из сквозняков,-Превратили в убийства питомникВы, коричневой крови наемники,Италийские чернорубашечники,Мертвых цезарей злые щенки...Все твои, Микель Анджело, сироты,Облеченные в камень и стыд,-Ночь, сырая от слез, и невинныйМолодой, легконогий Давид,И постель, на которой несдвинутыйМоисей водопадом лежит,-Мощь свободная и мера львинаяВ усыпленьи и в рабстве молчит.И морщинистых лестниц уступки -В площадь льющихся лестничных рек,-Чтоб звучали шаги, как поступки,Поднял медленный Рим-человек,А не для искалеченных нег,Как морские ленивые губки.Ямы Форума заново вырытыИ открыты ворота для Ирода,И над Римом диктатора-выродкаПодбородок тяжелый висит.16 марта 1937
***
Чтоб, приятель и ветра и капель,Сохранил их песчаник внутри,Нацарапали множество цапельИ бутылок в бутылках зари.Украшался отборной собачинойЕгиптян государственный стыд,Мертвецов наделял всякой всячинойИ торчит пустячком пирамид.То ли дело любимец мой кровный,Утешительно-грешный певец,-Еще слышен твой скрежет зубовный,Беззаботного права истец...Размотавший на два завещаньяСлабовольных имуществ клубокИ в прощанье отдав, в верещаньеМир, который как череп глубок;Рядом с готикой жил озоруючиИ плевал на паучьи праваНаглый школьник и ангел ворующий,Несравненный Виллон Франсуа.Он разбойник небесного клира,Рядом с ним не зазорно сидеть:И пред самой кончиною мираБудут жаворонки звенеть.18 марта 1937
Кувшин
Длинной жажды должник виноватый,Мудрый сводник вина и воды,-На боках твоих пляшут козлятаИ под музыку зреют плоды.Флейты свищут, клевещут и злятся,Что беда на твоем ободуЧерно-красном – и некому взятьсяЗа тебя, чтоб поправить беду.21 марта 1937
***
Гончарами велик остров синий -Крит зеленый,– запекся их дарВ землю звонкую: слышишь дельфиньихПлавников их подземный удар?Это море легко на поминеВ осчастливленной обжигом глине,И сосуда студеная властьРаскололась на море и страсть.Ты отдай мне мое, остров синий,Крит летучий, отдай мне мой трудИ сосцами текучей богиниВоскорми обожженный сосуд.Это было и пелось, синея,Много задолго до Одиссея,До того, как еду и питьеНазывали «моя» и «мое».Выздоравливай же, излучайся,Волоокого неба звездаИ летучая рыба – случайностьИ вода, говорящая «да».<21 марта> 1937
***
О, как же я хочу,Не чуемый никем,Лететь вослед лучу,Где нет меня совсем.А ты в кругу лучись -Другого счастья нет -И у звезды учисьТому, что значит свет.Он только тем и луч,Он только тем и свет,Что шопотом могучИ лепетом согрет.И я тебе хочуСказать, что я шепчу,Что шопотом лучуТебя, дитя, вручу...23 марта – начало мая 1937
***
Нереиды мои, нереиды,Вам рыданья – еда и питье,Дочерям средиземной обидыСостраданье обидно мое.Март 1937
***
Флейты греческой тэта и йота -Словно ей не хватало молвы -Неизваянная, без отчета,Зрела, маялась, шла через рвы.И ее невозможно покинуть,Стиснув зубы, ее не унять,И в слова языком не продвинуть,И губами ее не размять.А флейтист не узнает покоя:Ему кажется, что он один,Что когда-то он море родноеИз сиреневых вылепил глин...Звонким шопотом честолюбивым,Вспоминающих топотом губОн торопится быть бережливым,Емлет звуки – опрятен и скуп.Вслед за ним мы его не повторим,Комья глины в ладонях моря,И когда я наполнился морем -Мором стала мне мера моя...И свои-то мне губы не любы -И убийство на том же корню -И невольно на убыль, на убыльРавноденствие флейты клоню.7 апреля 1937
***
Как по улицам Киева-ВияИщет мужа не знаю чья жинка,И на щеки ее восковыеНи одна не скатилась слезинка.Не гадают цыганочки кралям,Не играют в Купеческом скрипки,На Крещатике лошади пали,Пахнут смертью господские Липки,Уходили с последним трамваемПрямо за город красноармейцы,И шинель прокричала сырая:– Мы вернемся еще – разумейте...Апрель 1937
***
Я к губам подношу эту зелень -Эту клейкую клятву листов -Эту клятвопреступную землю:Мать подснежников, кленов, дубков.Погляди, как я крепну и слепну,Подчиняясь смиренным корням,И не слишком ли великолепноОт гремучего парка глазам?А квакуши, как шарики ртути,Голосами сцепляются в шар,И становятся ветками прутьяИ молочною выдумкой пар.30 апреля 1937
***
Клейкой клятвой липнут почки,Вот звезда скатилась:Это мать сказала дочке,Чтоб не торопилась.– Подожди,– шепнула внятноНеба половина,И ответил шелест скатный:– Мне бы только сына...Стану я совсем другоюЖизнью величаться.Будет зыбка под ногоюЛегкою качаться.Будет муж прямой и дикийКротким и послушным,Без него, как в черной книге,Страшно в мире душном...Подмигнув, на полусловеЗапнулась зарница.Старший брат нахмурил брови,Жалится сестрица.Ветер бархатный крыластыйДует в дудку тоже:Чтобы мальчик был лобастый,На двоих похожий.Спросит гром своих знакомых:– Вы, грома, видали,Чтобы липу до черемухЗамуж выдавали?Да из свежих одиночествЛеса – крики пташьи.Свахи-птицы свищут почестьЛьстивую Наташе.И к губам такие липнутКлятвы, что по честиВ конском топоте погибнутьМчатся очи вместе.Все ее торопят часто:– Ясная Наташа,Выходи, за наше счастье,За здоровье наше!2 мая 1937
***
На меня нацелилась груша да черемуха -Силою рассыпчатой бьет меня без промаха.Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями,-Что за двоевластье там? В чьем соцветьи истина?С цвету ли, с размаха ли бьет воздушно-целымиВ воздух убиваемый кистенями белыми.И двойного запаха сладость неуживчива:Борется и тянется – смешана, обрывчива.4 мая 1937
<Стихи к H. Штемпель>
1К пустой земле невольно припадая,Неравномерной сладкою походкойОна идет – чуть-чуть опережаяПодругу быструю и юношу-погодка.Ее влечет стесненная свободаОдушевляющего недостатка,И, может статься, ясная догадкаВ ее походке хочет задержаться -О том, что эта вешняя погодаДля нас – праматерь гробового свода,И это будет вечно начинаться.2Есть женщины сырой земле родные,И каждый шаг их – гулкое рыданье,Сопровождать воскресших и впервыеПриветствовать умерших – их призванье.И ласки требовать от них преступно,И расставаться с ними непосильно.Сегодня – ангел, завтра – червь могильный,А послезавтра только очертанье...Что было поступь – станет недоступно...Цветы бессмертны, небо целокупно,И все, что будет,– только обещанье.4 мая 1937