Осип Мандельштам. Сочинения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Tristia
***
"Как этих покрывал и этого убораМне пышность тяжела средь моего позора!"– Будет в каменной ТрезенеЗнаменитая беда,Царской лестницы ступениПокраснеют от стыда,........................................И для матери влюбленнойСолнце черное взойдет."О, если б ненависть в груди моей кипела,Но видите – само признанье с уст слетело"– Черным пламенем Федра горитСреди белого дня.Погребальный факел чадитСреди белого дня.Бойся матери ты, Ипполит:Федра-ночь – тебя сторожитСреди белого дня.«Любовью черною я солнце запятнала...».....................................– Мы боимся, мы не смеемГорю царскому помочь,Уязвленная Тезеем,На него напала ночь.Мы же, песнью похороннойПровожая мертвых в дом,Страсти дикой и бессоннойСолнце черное уймем.1915, 1916
Зверинец
Отверженное слово «мир»В начале оскорбленной эры;Светильник в глубине пещерыИ воздух горных стран – эфир;Эфир, которым не сумели,Не захотели мы дышать.Козлиным голосом, опять,Поют косматые свирели.Пока ягнята и волыНа тучных пастбищах водилисьИ дружелюбные садилисьНа плечи сонных скал орлы,Германец выкормил орла,И лев британцу покорился,И галльский гребень появилсяИз петушиного хохла.А ныне завладел дикарьСвященной палицей Геракла,И черная земля иссякла,Неблагодарная, как встарь.Я палочку возьму сухую,Огонь добуду из нее,Пускай уходит в ночь глухуюМной всполошенное зверье!Петух и лев, широкохмурыйОрел и ласковый медведь -Мы для войны построим клеть,Звериные пригреем шкуры.А я пою вино времен -Источник речи италийской -И в колыбели праарийскойСлавянский и германский лен!Италия, тебе не леньТревожить Рима колесницы,С кудахтаньем домашней птицыПерелетев через плетень?И ты, соседка, не взыщи -Орел топорщится и злится:Что, если для твоей пращиТяжелый камень не годится?В зверинце заперев зверей,Мы успокоимся надолго,И станет полноводней Волга,И рейнская струя светлей,-И умудренный человекПочтит невольно чужестранца,Как полубога, буйством танцаНа берегах великих рек.Январь 1916, 1935
***
В разноголосице девического хораВсе церкви нежные поют на голос свой,И в дугах каменных Успенского собораМне брови чудятся, высокие, дугой.И с укрепленного архангелами валаЯ город озирал на чудной высоте.В стенах Акрополя печаль меня снедалаПо русском имени и русской красоте.Не диво ль дивное, что вертоград нам снится,Где голуби в горячей синеве,Что православные крюки поет черница:Успенье нежное – Флоренция в Москве.И пятиглавые московские соборыС их итальянскою и русскою душойНапоминают мне явление Авроры,Но с русским именем и в шубке меховой.Февраль 1916
***
На розвальнях, уложенных соломой,Едва прикрытые рогожей роковой,От Воробьевых гор до церковки знакомойМы ехали огромною Москвой.А в Угличе играют дети в бабкиИ пахнет хлеб, оставленный в печи.По улицам меня везут без шапки,И теплятся в часовне три свечи.Не три свечи горели, а три встречи -Одну из них сам Бог благословил,Четвертой не бывать, а Рим далече,И никогда он Рима не любил.Ныряли сани в черные ухабы,И возвращался с гульбища народ.Худые мужики и злые бабыПереминались у ворот.Сырая даль от птичьих стай чернела,И связанные руки затекли;Царевича везут, немеет страшно тело -И рыжую солому подожгли.Март 1916
Соломинка
1.Когда, соломинка, не спишь в огромной спальнеИ ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок,Спокойной тяжестью – что может быть печальней -На веки чуткие спустился потолок,Соломка звонкая, соломинка сухая,Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,Сломалась милая соломка неживая,Не Саломея, нет, соломинка скорей!В часы бессонницы предметы тяжелее,Как будто меньше их – такая тишина!Мерцают в зеркале подушки, чуть белея,И в круглом омуте кровать отражена.Нет, не соломинка в торжественном атласе,В огромной комнате над черною Невой,Двенадцать месяцев поют о смертном часе,Струится в воздухе лед бледно-голубой.Декабрь торжественный струит свое дыханье,Как будто в комнате тяжелая Нева.Нет, не соломинка – Лигейя, умиранье,-Я научился вам, блаженные слова.2.Я научился вам, блаженные слова:Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита.В огромной комнате тяжелая Нева,И голубая кровь струится из гранита.Декабрь торжественный сияет над Невой.Двенадцать месяцев поют о смертном часе.Нет, не соломинка в торжественном атласеВкушает медленный томительный покой.В моей крови живет декабрьская Лигейя,Чья в саркофаге спит блаженная любовь.А та, соломинка – быть может, Саломея,Убита жалостью и не вернется вновь!Декабрь 1916
<Петрополь>
1Мне холодно. Прозрачная веснаВ зеленый пух Петрополь одевает,Но, как медуза, невская волнаМне отвращенье легкое внушает.По набережной северной рекиАвтомобилей мчатся светляки,Летят стрекозы и жуки стальные,Мерцают звезд булавки золотые,Но никакие звезды не убьютМорской воды тяжелый изумруд.2В Петрополе прозрачном мы умрем,Где властвует над нами Прозерпина.Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,И каждый час нам смертная година.Богиня моря, грозная Афина,Сними могучий каменный шелом.В Петрополе прозрачном мы умрем,-Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.Май 1916
***
Не веря воскресенья чуду,На кладбище гуляли мы.– Ты знаешь, мне земля повсюдуНапоминает те холмы.........................................Где обрывается РоссияНад морем черным и глухим.От монастырских косогоровШирокий убегает луг.Мне от владимирских просторовТак не хотелося на юг,Но в этой темной, деревяннойИ юродивой слободеС такой монашкою туманнойОстаться – значит, быть беде.Целую локоть загорелыйИ лба кусочек восковой.Я знаю – он остался белыйПод смуглой прядью золотой.Целую кисть, где от браслетаЕще белеет полоса.Тавриды пламенное летоТворит такие чудеса.Как скоро ты смуглянкой сталаИ к Спасу бедному пришла,Не отрываясь целовала,А гордою в Москве была.Нам остается только имя:Чудесный звук, на долгий срок.Прими ж ладонями моимиПересыпаемый песок.Июнь 1916
***
Эта ночь непоправима,А у вас еще светло.У ворот ЕрусалимаСолнце черное взошло.Солнце желтое страшнее,-Баю-баюшки-баю,-В светлом храме иудеиХоронили мать мою.Благодати не имеяИ священства лишены,В светлом храме иудеиОтпевали прах жены.И над матерью звенелиГолоса израильтян.Я проснулся в колыбели -Черным солнцем осиян.1916
***
Собирались эллины войноюНа прелестный остров Саламин,-Он, отторгнут вражеской рукою,Виден был из гавани Афин.А теперь друзья-островитянеСнаряжают наши корабли -Не любили раньше англичанеЕвропейской сладостной земли.О, Европа, новая Эллада!Охраняй Акрополь и Пирей!Нам подарков с острова не надо -Целый лес незваных кораблей.Декабрь 1916
Декабрист
– Тому свидетельство языческий сенат -Сии дела не умирают! -Он раскурил чубук и запахнул халат,А рядом в шахматы играют.Честолюбивый сон он променял на срубВ глухом урочище СибириИ вычурный чубук у ядовитых губ,Сказавших правду в скорбном мире.Шумели в первый раз германские дубы,Европа плакала в тенетах.Квадриги черные вставали на дыбыНа триумфальных поворотах.Бывало, голубой в стаканах пунш горит,С широким шумом самовараПодруга рейнская тихонько говорит,Вольнолюбивая гитара.– Еще волнуются живые голосаО сладкой вольности гражданства!Но жертвы не хотят слепые небеса:Вернее труд и постоянство.Все перепуталось, и некому сказать,Что, постепенно холодея,Все перепуталось, и сладко повторять:Россия, Лета, Лорелея.Июнь 1917
***
Вере Артуровне и Сергею Юрьевичу С<удейкиным>
Золотистого меда струя из бутылки теклаТак тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:– Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,Мы совсем не скучаем,– и через плечо поглядела.Всюду Бахуса службы, как будто на свете одниСторожа и собаки,– идешь, никого не заметишь.Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.Далеко в шалаше голоса – не поймешь, не ответишь.После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,Как ресницы на окнах опущены темные шторы.Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;В каменистой Тавриде наука Эллады – и вотЗолотых десятин благородные, ржавые грядки.Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,-Не Елена – другая,– как долго она вышивала?Золотое руно, где же ты, золотое руно?Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,Одиссей возвратился, пространством и временем полный.11 августа 1917, Алушта
Меганом
Еще далеко асфоделейПрозрачно-серая весна.Пока еще на самом делеШуршит песок, кипит волна.Но здесь душа моя вступает,Как Персефона, в легкий круг,И в царстве мертвых не бываетПрелестных загорелых рук.Зачем же лодке доверяемМы тяжесть урны гробовойИ праздник черных роз свершаемНад аметистовой водой?Туда душа моя стремится,За мыс туманный Меганом,И черный парус возвратитсяОттуда после похорон.Как быстро тучи пробегаютНеосвещенною грядой,И хлопья черных роз летаютПод этой ветряной луной.И, птица смерти и рыданья,Влачится траурной каймойОгромный флаг воспоминаньяЗа кипарисною кормой.И раскрывается с шуршаньемПечальный веер прошлых лет,-Туда, где с темным содроганьемВ песок зарылся амулет,Туда душа моя стремится,За мыс туманный Меганом,И черный парус возвратитсяОттуда после похорон!16 августа 1917, Алушта
***
А. В. Карташеву
Среди священников левитом молодымНа страже утренней он долго оставался.Ночь иудейская сгущалася над ним,И храм разрушенный угрюмо созидался.Он говорил: небес тревожна желтизна!Уж над Евфратом ночь: бегите, иереи!А старцы думали: не наша в том вина -Се черно-желтый свет, се радость Иудеи!Он с нами был, когда на берегу ручьяМы в драгоценный лен Субботу пеленалиИ семисвещником тяжелым освещалиЕрусалима ночь и чад небытия.1917
***
Когда на площадях и в тишине келейнойМы сходим медленно с ума,Холодного и чистого рейнвейнаПредложит нам жестокая зима.В серебряном ведре нам предлагает стужаВалгаллы белое вино,И светлый образ северного мужаНапоминает нам оно.Но северные скальды грубы,Не знают радостей игры,И северным дружинам любыЯнтарь, пожары и пиры.Им только снится воздух юга -Чужого неба волшебство,-И все-таки упрямая подругаОткажется попробовать его.<Декабрь> 1917
Кассандре
Я не искал в цветущие мгновеньяТвоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,Но в декабре – торжественное бденье -Воспоминанье мучит нас!И в декабре семнадцатого годаВсе потеряли мы, любя:Один ограблен волею народа,Другой ограбил сам себя...Но, если эта жизнь – необходимость бредаИ корабельный лес – высокие дома,-Лети, безрукая победа -Гиперборейская чума!На площади с броневикамиЯ вижу человека: онВолков горящими пугает головнями:Свобода, равенство, закон!Касатка милая, Кассандра,Ты стонешь, ты горишь – зачемСияло солнце Александра,Сто лет назад, сияло всем?Когда-нибудь в столице шалой,На скифском празднике, на берегу Невы,При звуках омерзительного балаСорвут платок с прекрасной головы...<Декабрь> 1917
***
Du, Doppelgaenger, du, bleicher Geselle!..[7]
В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа.Нам пели Шуберта – родная колыбель!Шумела мельница, и в песнях ураганаСмеялся музыки голубоглазый хмель!Старинной песни мир – коричневый, зеленый,Но только вечно-молодой,Где соловьиных лип рокочущие кроныС безумной яростью качает царь лесной.И сила страшная ночного возвращенья -Та песня дикая, как черное вино:Это двойник – пустое привиденье -Бессмысленно глядит в холодное окно!Январь 1918
***
Твое чудесное произношенье -Горячий посвист хищных птиц;Скажу ль: живое впечатленьеКаких-то шелковых зарниц.«Что» – голова отяжелела.«Цо» – это я тебя зову!И далеко прошелестело:– Я тоже на земле живу.Пусть говорят: любовь крылата,-Смерть окрыленнее стократ.Еще душа борьбой объята,А наши губы к ней летят.И столько воздуха и шелкаИ ветра в шопоте твоем,И как слепые ночью долгойМы смесь бессолнечную пьем.Начало 1918
***
Что поют часы-кузнечик,Лихорадка шелеститИ шуршит сухая печка -Это красный шелк горит.Что зубами мыши точатЖизни тоненькое дно,-Это ласточка и дочкаОтвязала мой челнок,Что на крыше дождь бормочет -Это черный шелк горит,Но черемуха услышитИ на дне морском простит.Потому что смерть невинна,И ничем нельзя помочь,Что в горячке соловьинойСердце теплое еще.Начало 1918
***
На страшной высоте блуждающий огонь!Но разве так звезда мерцает?Прозрачная звезда, блуждающий огонь,-Твой брат, Петрополь, умирает!На страшной высоте земные сны горят,Зеленая звезда мерцает.О, если ты звезда – воды и неба брат,Твой брат, Петрополь, умирает!Чудовищный корабль на страшной высотеНесется, крылья расправляет...Зеленая звезда,– в прекрасной нищетеТвой брат, Петрополь, умирает.Прозрачная весна над черною НевойСломалась, воск бессмертья тает...О, если ты звезда,– Петрополь, город твой,Твой брат, Петрополь, умирает!Март 1918
***
Когда в теплой ночи замираетЛихорадочный Форум МосквыИ театров широкие зевыВозвращают толпу площадям,-Протекает по улицам пышнымОживленье ночных похорон;Льются мрачно-веселые толпыИз каких-то божественных недр.Это солнце ночное хоронитВозбужденная играми чернь,Возвращаясь с полночного пираПод глухие удары копыт,И как новый встает ГеркуланумСпящий город в сияньи луны,И убогого рынка лачуги,И могучий дорический ствол!Май 1918
Сумерки свободы
Прославим, братья, сумерки свободы,Великий сумеречный год!В кипящие ночные водыОпущен грузный лес тенет.Восходишь ты в глухие годы,-О, солнце, судия, народ.Прославим роковое бремя,Которое в слезах народный вождь берет.Прославим власти сумрачное бремя,Ее невыносимый гнет.В ком сердце есть – тот должен слышать, время,Как твой корабль ко дну идет,Мы в легионы боевыеСвязали ласточек – и вотНе видно солнца; вся стихияЩебечет, движется, живет;Сквозь сети – сумерки густые -Не видно солнца, и земля плывет.Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,Скрипучий поворот руля.Земля плывет. Мужайтесь, мужи.Как плугом, океан деля,Мы будем помнить и в летейской стуже,Что десяти небес нам стоила земля.Май 1918, Москва
Tristia
Я изучил науку расставаньяВ простоволосых жалобах ночных.Жуют волы, и длится ожиданье -Последний час вигилий городских,И чту обряд той петушиной ночи,Когда, подняв дорожной скорби груз,Глядели вдаль заплаканные очиИ женский плач мешался с пеньем муз.Кто может знать при слове «расставанье»Какая нам разлука предстоит,Что нам сулит петушье восклицанье,Когда огонь в акрополе горит,И на заре какой-то новой жизни,Когда в сенях лениво вол жует,Зачем петух, глашатай новой жизни,На городской стене крылами бьет?И я люблю обыкновенье пряжи:Снует челнок, веретено жужжит.Смотри, навстречу, словно пух лебяжий,Уже босая Делия летит!О, нашей жизни скудная основа,Куда как беден радости язык!Все было встарь, все повторится снова,И сладок нам лишь узнаванья миг.Да будет так: прозрачная фигуркаНа чистом блюде глиняном лежит,Как беличья распластанная шкурка,Склонясь над воском, девушка глядит.Не нам гадать о греческом Эребе,Для женщин воск, что для мужчины медь.Нам только в битвах выпадает жребий,А им дано гадая умереть.1918
Черепаха
На каменных отрогах ПиэрииВодили музы первый хоровод,Чтобы, как пчелы, лирники слепыеНам подарили ионийский мед.И холодком повеяло высокимОт выпукло-девического лба,Чтобы раскрылись правнукам далекимАрхипелага нежные гроба.Бежит весна топтать луга Эллады,Обула Сафо пестрый сапожок,И молоточками куют цикады,Как в песенке поется, перстенек.Высокий дом построил плотник дюжий,На свадьбу всех передушили кур,И растянул сапожник неуклюжийНа башмаки все пять воловьих шкур.Нерасторопна черепаха-лира,Едва-едва беспалая ползет,Лежит себе на солнышке Эпира,Тихонько грея золотой живот.Ну, кто ее такую приласкает,Кто спящую ее перевернет?Она во сне Терпандра ожидает,Сухих перстов предчувствуя налет.Поит дубы холодная криница,Простоволосая шумит трава,На радость осам пахнет медуница.О, где же вы, святые острова,Где не едят надломленного хлеба,Где только мед, вино и молоко,Скрипучий труд не омрачает небаИ колесо вращается легко?1919
***
В хрустальном омуте какая крутизна!За нас сиенские предстательствуют горы,И сумасшедших скал колючие соборыПовисли в воздухе, где шерсть и тишина.С висячей лестницы пророков и царейСпускается орган, Святого Духа крепость,Овчарок бодрый лай и добрая свирепость,Овчины пастухов и посохи судей.Вот неподвижная земля, и вместе с нейЯ христианства пью холодный горный воздух,Крутое «Верую» и псалмопевца роздых,Ключи и рубища апостольских церквей.Какая линия могла бы передатьХрусталь высоких нот в эфире укрепленном,И с христианских гор в пространстве изумленном,Как Палестрины песнь, нисходит благодать.<Осень> 1919
***
Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.Медуницы и осы тяжелую розу сосут.Человек умирает. Песок остывает согретый,И вчерашнее солнце на черных носилках несут.Ах, тяжелые соты и нежные сети,Легче камень поднять, чем имя твое повторить!У меня остается одна забота на свете:Золотая забота, как времени бремя избыть.Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.Время вспахано плугом, и роза землею была.В медленном водовороте тяжелые нежные розы,Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела!Март 1920
***
Вернись в смесительное лоно,Откуда, Лия, ты пришла,За то, что солнцу ИлионаТы желтый сумрак предпочла.Иди, никто тебя не тронет,На грудь отца в глухую ночьПускай главу свою уронитКровосмесительница-дочь.Но роковая переменаВ тебе исполниться должна:Ты будешь Лия – не Елена!Не потому наречена,Что царской крови тяжелееСтруиться в жилах, чем другой,-Нет, ты полюбишь иудея,Исчезнешь в нем – и Бог с тобой.1920
Феодосия
Окружена высокими холмами,Овечьим стадом ты с горы сбегаешьИ розовыми, белыми камнямиВ сухом прозрачном воздухе сверкаешь.Качаются разбойничьи фелюги,Горят в порту турецких флагов маки,Тростинки мачт, хрусталь волны упругийИ на канатах лодочки-гамаки.На все лады, оплаканное всеми,С утра до ночи «яблочко» поется.Уносит ветер золотое семя,-Оно пропало – больше не вернется.А в переулочках, чуть свечерело,Пиликают, согнувшись, музыканты,По двое и по трое, неумело,Невероятные свои варьянты.О, горбоносых странников фигурки!О, средиземный радостный зверинец!Расхаживают в полотенцах турки,Как петухи у маленьких гостиниц.Везут собак в тюрьмоподобной фуре,Сухая пыль по улицам несется,И хладнокровен средь базарных фурийМонументальный повар с броненосца.Идем туда, где разные наукиИ ремесло – шашлык и чебуреки,Где вывеска, изображая брюки,Дает понятье нам о человеке.Мужской сюртук – без головы стремленье,Цирюльника летающая скрипкаИ месмерический утюг – явленьеНебесных прачек – тяжести улыбка.Здесь девушки стареющие в челкахОбдумывают странные нарядыИ адмиралы в твердых треуголкахПрипоминают сон Шехерезады.Прозрачна даль. Немного винограда.И неизменно дует ветер свежий.Недалеко до Смирны и Багдада,Но трудно плыть, а звезды всюду те же.1919 (1919-1920?)
***
Мне Тифлис горбатый снится,Сазандарей стон звенит,На мосту народ толпится,Вся ковровая столица,А внизу Кура шумит.Над Курою есть духаны,Где вино и милый плов,И духанщик там румяныйПодает гостям стаканыИ служить тебе готов.Кахетинское густоеХорошо в подвале пить,-Там в прохладе, там в покоеПейте вдоволь, пейте двое,Одному не надо пить!В самом маленьком духанеТы обманщика найдешь,Если спросишь «Телиани»,Поплывет Тифлис в тумане,Ты в бутылке поплывешь.Человек бывает старым,А барашек молодым,И под месяцем поджарымС розоватым винным паромПолетит шашлычный дым...1920, 1927, 7 ноября 1935
Веницейская жизнь
Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,Для меня значение светло.Вот она глядит с улыбкою холоднойВ голубое дряхлое стекло.Тонкий воздух кожи, синие прожилки,Белый снег, зеленая парча.Всех кладут на кипарисные носилки,Сонных, теплых вынимают из плаща.И горят, горят в корзинах свечи,Словно голубь залетел в ковчег.На театре и на праздном вечеУмирает человек.Ибо нет спасенья от любви и страха,Тяжелее платины Сатурново кольцо,Черным бархатом завешенная плахаИ прекрасное лицо.Тяжелы твои, Венеция, уборы,В кипарисных рамах зеркала.Воздух твой граненый. В спальне тают горыГолубого дряхлого стекла.Только в пальцах – роза или склянка,Адриатика зеленая, прости!Что же ты молчишь, скажи, венецианка,Как от этой смерти праздничной уйти?Черный Веспер в зеркале мерцает,Все проходит, истина темна.Человек родится, жемчуг умирает,И Сусанна старцев ждать должна.1920
***
Когда Психея-жизнь спускается к тенямВ полупрозрачный лес, вослед за Персефоной,Слепая ласточка бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.Навстречу беженке спешит толпа теней,Товарку новую встречая причитаньем,И руки слабые ломают перед нейС недоумением и робким упованьем.Кто держит зеркальце, кто баночку духов,-Душа ведь женщина, ей нравятся безделки,И лес безлиственный прозрачных голосовСухие жалобы кропят, как дождик мелкий.И в нежной сутолке не зная, что начать,Душа не узнает прозрачные дубравы,Дохнет на зеркало и медлит передатьЛепешку медную с туманной переправы.Ноябрь 1920, 22 марта 1937
Ласточка
Я слово позабыл, что я хотел сказать.Слепая ласточка в чертог теней вернется,На крыльях срезанных, с прозрачными играть.В беспамятстве ночная песнь поется.Не слышно птиц. Бессмертник не цветет,Прозрачны гривы табуна ночного.В сухой реке пустой челнок плывет,Среди кузнечиков беспамятствует слово.И медленно растет как бы шатер иль храм,То вдруг прокинется безумной Антигоной,То мертвой ласточкой бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,И выпуклую радость узнаванья.Я так боюсь рыданья Аонид,Тумана, звона и зиянья.А смертным власть дана любить и узнавать,Для них и звук в персты прольется,Но я забыл, что я хочу сказать,И мысль бесплотная в чертог теней вернется.Все не о том прозрачная твердит,Все ласточка, подружка, Антигона...А на губах, как черный лед, горитСтигийского воспоминанье звона.Ноябрь 1920
***
Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного меда,Как нам велели пчелы Персефоны.Не отвязать неприкрепленной лодки,Не услыхать в меха обутой тени,Не превозмочь в дремучей жизни страха.Нам остаются только поцелуи,Мохнатые, как маленькие пчелы,Что умирают, вылетев из улья.Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,Их родина – дремучий лес Тайгета,Их пища – время, медуница, мята.Возьми ж на радость дикий мой подарок -Невзрачное сухое ожерельеИз мертвых пчел, мед превративших в солнце.Ноябрь 1920
***
Чуть мерцает призрачная сцена,Хоры слабые теней,Захлестнула шелком МельпоменаОкна храмины своей.Черным табором стоят кареты,На дворе мороз трещит,Все космато – люди и предметы,И горячий снег хрустит.Понемногу челядь разбираетШуб медвежьих вороха.В суматохе бабочка летает.Розу кутают в меха.Модной пестряди кружки и мошки,Театральный легкий жар,А на улице мигают плошкиИ тяжелый валит пар.Кучера измаялись от крика,И храпит и дышит тьма.Ничего, голубка Эвридика,Что у нас студеная зима.Слаще пенья итальянской речиДля меня родной язык,Ибо в нем таинственно лепечетЧужеземных арф родник.Пахнет дымом бедная овчина,От сугроба улица черна.Из блаженного, певучего притинаК нам летит бессмертная весна.Чтобы вечно ария звучала:«Ты вернешься на зеленые луга»,-И живая ласточка упалаНа горячие снега.Ноябрь 1920
***
В Петербурге мы сойдемся снова,Словно солнце мы похоронили в нем,И блаженное, бессмысленное словоВ первый раз произнесем.В черном бархате советской ночи,В бархате всемирной пустоты,Все поют блаженных жен родные очи,Все цветут бессмертные цветы.Дикой кошкой горбится столица,На мосту патруль стоит,Только злой мотор во мгле промчитсяИ кукушкой прокричит.Мне не надо пропуска ночного,Часовых я не боюсь:За блаженное, бессмысленное словоЯ в ночи советской помолюсь.Слышу легкий театральный шорохИ девическое «ах» -И бессмертных роз огромный ворохУ Киприды на руках.У костра мы греемся от скуки,Может быть, века пройдут,И блаженных жен родные рукиЛегкий пепел соберут.Где-то грядки красные партера,Пышно взбиты шифоньерки лож,Заводная кукла офицера -Не для черных душ и низменных святош...Что ж, гаси, пожалуй, наши свечиВ черном бархате всемирной пустоты.Все поют блаженных жен крутые плечи,А ночного солнца не заметишь ты.25 ноября 1920
***
За то, что я руки твои не сумел удержать,За то, что я предал соленые нежные губы,Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.Как я ненавижу пахучие древние срубы!Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко,Никак не уляжется крови сухая возня,И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?Зачем преждевременно я от тебя оторвался?Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,Еще в древесину горячий топор не врезался.Прозрачной слезой на стенах проступила смола,И чувствует город свои деревянные ребра,Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,И трижды приснился мужьям соблазнительный образ.Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.И падают стрелы сухим деревянным дождем,И стрелы другие растут на земле, как орешник.Последней звезды безболезненно гаснет укол,И серою ласточкой утро в окно постучится,И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.Ноябрь 1920
***
Когда городская выходит на стогны луна,И медленно ей озаряется город дремучий,И ночь нарастает, унынья и меди полна,И грубому времени воск уступает певучий;И плачет кукушка на каменной башне своей,И бледная жница, сходящая в мир бездыханный,Тихонько шевелит огромные спицы тенейИ желтой соломой бросает на пол деревянный...<Ноябрь> 1920
***
Мне жалко, что теперь зимаИ комаров не слышно в доме,Но ты напомнила самаО легкомысленной соломе.Стрекозы вьются в синеве,И ласточкой кружится мода;Корзиночка на головеИли напыщенная ода?Советовать я не берусь,И бесполезны отговорки,Но взбитых сливок вечен вкусИ запах апельсинной корки.Ты все толкуешь наобум,От этого ничуть не хуже,Что делать: самый нежный умВесь помещается снаружи.И ты пытаешься желтокВзбивать рассерженною ложкой,Он побелел, он изнемог.И все-таки еще немножко...И, право, не твоя вина,-Зачем оценки и изнанки?Ты как нарочно созданаДля комедийной перебранки.В тебе все дразнит, все поет,Как итальянская рулада.И маленький вишневый ротСухого просит винограда.Так не старайся быть умней,В тебе все прихоть, все минута,И тень от шапочки твоей -Венецианская баута.Декабрь 1920
***
Я наравне с другимиХочу тебе служить,От ревности сухимиГубами ворожить.Не утоляет словоМне пересохших уст,И без тебя мне сноваДремучий воздух пуст.Я больше не ревную,Но я тебя хочу,И сам себя несу я,Как жертву, палачу.Тебя не назову яНи радость, ни любовь.На дикую, чужуюМне подменили кровь.Еще одно мгновенье,И я скажу тебе:Не радость, а мученьеЯ нахожу в тебе.И, словно преступленье,Меня к тебе влечетИскусанный в смятеньиВишневый нежный рот.Вернись ко мне скорее,Мне страшно без тебя,Я никогда сильнееНе чувствовал тебя,И все, чего хочу я,Я вижу наяву.Я больше не ревную,Но я тебя зову.1920
***
Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,С певучим именем вмешался,Но все растаяло, и только слабый звукВ туманной памяти остался.Сначала думал я, что имя – серафим,И тела легкого дичился,Немного дней прошло, и я смешался с нимИ в милой тени растворился.И снова яблоня теряет дикий плод,И тайный образ мне мелькает,И богохульствует, и сам себя клянет,И угли ревности глотает.А счастье катится, как обруч золотой,Чужую волю исполняя,И ты гоняешься за легкою весной,Ладонью воздух рассекая.И так устроено, что не выходим мыИз заколдованного круга.Земли девической упругие холмыЛежат спеленатые[8] туго.1920
***
Люблю под сводами седыя тишиныМолебнов, панихид блужданьеИ трогательный чин – ему же все должны,-У Исаака отпеванье.Люблю священника неторопливый шаг,Широкий вынос плащаницыИ в ветхом неводе Генисаретский мракВеликопостныя седмицы.Ветхозаветный дым на теплых алтаряхИ иерея возглас сирый,Смиренник царственный – снег чистый на плечахИ одичалые порфиры.Соборы вечные Софии и Петра,Амбары воздуха и света,Зернохранилища вселенского добраИ риги Новаго Завета.Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,Сюда влачится по ступенямШирокопасмурным несчастья волчий след,Ему ж вовеки не изменим.Зане свободен раб, преодолевший страх,И сохранилось свыше мерыВ прохладных житницах, в глубоких закромахЗерно глубокой, полной веры.Весна 1921, весна 1922
О, двойник, о, бледный собрат!.. (нем.).
Спеленутые в СС2. – С. В.