Осип Мандельштам. Сочинения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4
Армения
Следующие 12 стихов входят в цикл "Армения"
16 октября – 3 ноября 1930
***
1Ты розу Гафиза колышешьИ нянчишь зверушек-детей,Плечьми осьмигранными дышишьМужицких бычачьих церквей.Окрашена охрою хриплой,Ты вся далеко за горой,А здесь лишь картинка налиплаИз чайного блюдца с водой.***
2Ты красок себе пожелала -И выхватил лапой своейРисующий лев из пеналаС полдюжины карандашей.Страна москательных пожаровИ мертвых гончарных равнин,Ты рыжебородых сардаровТерпела средь камней и глин.Вдали якорей и трезубцев,Где жухлый почил материк,Ты видела всех жизнелюбцев,Всех казнелюбивых владык.И, крови моей не волнуя,Как детский рисунок просты,Здесь жены проходят, даруяОт львиной своей красоты.Как люб мне язык твой зловещий,Твои молодые гроба,Где буквы – кузнечные клещиИ каждое слово – скоба...***
3Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра.И почему-то мне начало утро армянское сниться;Думал – возьму посмотрю, как живет в Эривани синица,Как нагибается булочник, с хлебом играющий в жмурки,Из очага вынимает лавашные влажные шкурки...Ах, Эривань, Эривань! Иль птица тебя рисовала,Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала?Ах, Эривань, Эривань! Не город – орешек каленый,Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны.Я бестолковую жизнь, как мулла свой коран, замусолил,Время свое заморозил и крови горячей не пролил.Ах, Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо.Я не хочу твоего замороженного винограда!***
4Закутав рот, как влажную розу,Держа в руках осьмигранные соты,Все утро дней на окраине мираТы простояла, глотая слезы.И отвернулась со стыдом и скорбьюОт городов бородатых востока;И вот лежишь на москательном ложеИ с тебя снимают посмертную маску.***
5Руку платком обмотай и в венценосный шиповник,В самую гущу его целлулоидных тернийСмело, до хруста, ее погрузи. Добудем розу без ножниц.Но смотри, чтобы он не осыпался сразу -Розовый мусор – муслин – лепесток соломоновый -И для шербета негодный дичок, не дающий ни масла, ни запаха.***
6Орущих камней государство -Армения, Армения!Хриплые горы к оружью зовущая -Армения, Армения!К трубам серебряным Азии вечно летящая -Армения Армения!Солнца персидские деньги щедро раздаривающая -Армения, Армения!***
7Не развалины – нет,– но порубка могучего циркульного леса,Якорные пни поваленных дубов звериного и басенного христианства,Рулоны каменного сукна на капителях, как товар из языческой разграбленной лавки,Виноградины с голубиное яйцо, завитки бараньих роговИ нахохленные орлы с совиными крыльями, еще не оскверненные Византией.***
8Холодно розе в снегу:На Севане снег в три аршина...Вытащил горный рыбак расписные лазурные сани,Сытых форелей усатые мордыНесут полицейскую службуНа известковом дне.А в Эривани и в ЭчмиадзинеВесь воздух выпила огромная гора,Ее бы приманить какой-то окаринойИль дудкой приручить, чтоб таял снег во рту.Снега, снега, снега на рисовой бумаге,Гора плывет к губам.Мне холодно. Я рад...***
9О порфирные цокая граниты,Спотыкается крестьянская лошадка,Забираясь на лысый цокольГосударственного звонкого камня.А за нею с узелками сыра,Еле дух переводя, бегут курдины,Примирившие дьявола и бога,Каждому воздавши половину...***
10Какая роскошь в нищенском селенье -Волосяная музыка воды!Что это? пряжа? звук? предупрежденье?Чур-чур меня! Далеко ль до беды!И в лабиринте влажного распеваТакая душная стрекочет мгла,Как будто в гости водяная деваК часовщику подземному пришла.***
11Я тебя никогда не увижу,Близорукое армянское небо,И уже не взгляну прищурясьНа дорожный шатер Арарата,И уже никогда не раскроюВ библиотеке авторов гончарныхПрекрасной земли пустотелую книгу,По которой учились первые люди.***
12Лазурь да глина, глина да лазурь,Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь,Как близорукий шах над перстнем бирюзовым,Над книгой звонких глин, над книжною землей,Над гнойной книгою, над глиной дорогой,Которой мучимся, как музыкой и словом.16 октября – 5 ноября 1930 г.
***
Как люб мне натугой живущий,Столетьем считающий год,Рожающий, спящий, орущий,К земле пригвожденный народ.Твое пограничное ухо -Все звуки ему хороши -Желтуха, желтуха, желтухаВ проклятой горчичной глуши.Октябрь 1930
***
Не говори никому,Все, что ты видел, забудь -Птицу, старуху, тюрьмуИли еще что-нибудь.Или охватит тебя,Только уста разомкнешь,При наступлении дняМелкая хвойная дрожь.Вспомнишь на даче осу,Детский чернильный пеналИли чернику в лесу,Что никогда не сбирал.Октябрь 1930
***
Колючая речь араратской долины,Дикая кошка – армянская речь,Хищный язык городов глинобитных,Речь голодающих кирпичей.А близорукое шахское небо -Слепорожденная бирюза -Все не прочтет пустотелую книгуЧерной кровью запекшихся глин.Октябрь 1930
***
На полицейской бумаге вержеНочь наглоталась колючих ершей -Звезды живут, канцелярские птички,Пишут и пишут свои раппортички.Сколько бы им ни хотелось мигать,Могут они заявленье подать,И на мерцанье, писанье и тленьеВозобновляют всегда разрешенье.Октябрь 1930
***
Дикая кошка – армянская речь -Мучит меня и царапает ухо.Хоть на постели горбатой прилечь:О, лихорадка, о, злая моруха!Падают вниз с потолка светляки,Ползают мухи по липкой простыне,И маршируют повзводно полкиПтиц голенастых по желтой равнине.Страшен чиновник – лицо как тюфяк,Нету его ни жалчей, ни нелепей,Командированный – мать твою так! -Без подорожной в армянские степи.Пропадом ты пропади, говорят,Сгинь ты навек, чтоб ни слуху, ни духу,-Старый повытчик, награбив деньжат,Бывший гвардеец, замыв оплеуху.Грянет ли в двери знакомое: – Ба!Ты ли, дружище,– какая издевка!Долго ль еще нам ходить по гроба,Как по грибы деревенская девка?..Были мы люди, а стали – людьЈ,И суждено – по какому разряду? -Нам роковое в груди колотьеДа эрзерумская кисть винограду.Ноябрь 1930
***
И по-звериному воет людье,И по-людски куролесит зверье.Чудный чиновник без подорожной,Командированный к тачке острожной,Он Черномора пригубил питьеВ кислой корчме на пути к Эрзеруму.Ноябрь 1930
Ленинград
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,До прожилок, до детских припухлых желез.Ты вернулся сюда, так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей,Узнавай же скорее декабрьский денек,Где к зловещему дегтю подмешан желток.Петербург! я еще не хочу умирать:У тебя телефонов моих номера.Петербург! У меня еще есть адреса,По которым найду мертвецов голоса.Я на лестнице черной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,И всю ночь напролет жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных.Декабрь 1930
***
С миром державным я был лишь ребячески связан,Устриц боялся и на гвардейцев смотрел исподлобья -И ни крупицей души я ему не обязан,Как я ни мучил себя по чужому подобью.С важностью глупой, насупившись, в митре бобровойЯ не стоял под египетским портиком банка,И над лимонной Невою под хруст сторублевыйМне никогда, никогда не плясала цыганка.Чуя грядущие казни, от рева событий мятежныхЯ убежал к нереидам на Черное море,И от красавиц тогдашних – от тех европеянок нежных -Сколько я принял смущенья, надсады и горя!Так отчего ж до сих пор этот город довлеетМыслям и чувствам моим по старинному праву?Он от пожаров еще и морозов наглее -Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый!Не потому ль, что я видел на детской картинкеЛэди Годиву с распущенной рыжею гривой,Я повторяю еще про себя под сурдинку:– Лэди Годива, прощай... Я не помню, Годива...Январь 1931
***
Мы с тобой на кухне посидим,Сладко пахнет белый керосин;Острый нож да хлеба каравай...Хочешь, примус туго накачай,А не то веревок собериЗавязать корзину до зари,Чтобы нам уехать на вокзал,Где бы нас никто не отыскал,Январь 1931
***
Помоги, Господь, эту ночь прожить,Я за жизнь боюсь, за твою рабу...В Петербурге жить – словно спать в гробу.Январь 1931
***
После полуночи сердце воруетПрямо из рук запрещенную тишь.Тихо живет – хорошо озорует,Любишь – не любишь: ни с чем не сравнишь...Любишь – не любишь, поймешь – не поймаешь.Не потому ль, как подкидыш, молчишь,Что пополуночи сердце пирует,Взяв на прикус серебристую мышь?Март 1931
***
Ночь на дворе. Барская лжа:После меня хоть потоп.Что же потом? Хрип горожанИ толкотня в гардероб.Бал-маскарад. Век-волкодав.Так затверди ж назубок:Шапку в рукав, шапкой в рукав -И да хранит тебя Бог.Март 1931
***
Ma voix aigre et fausse...
P. VerlaineЯ скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни – шерри-бренди,-Ангел мой.Там, где эллину сиялаКрасота,Мне из черных дыр зиялаСрамота.Греки сбондили ЕленуПо волнам,Ну, а мне – соленой пенойПо губам.По губам меня помажетПустота,Строгий кукиш мне покажетНищета.Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли -Все равно;Ангел Мэри, пей коктейли,Дуй вино.Я скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни – шерри-бренди,-Ангел мой.2 марта 1931
***
Колют ресницы. В груди прикипела слеза.Чую без страху, что будет и будет гроза.Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.Душно – и все-таки до смерти хочется жить.С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,Дико и сонно еще озираясь вокруг,Так вот бушлатник шершавую песню поетВ час, как полоской заря над острогом встает.2 марта 1931
***
За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людей,-Я лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей:Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей...Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе;Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе.Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.17 – 18 марта 1931, конец 1935
***
Жил Александр Герцевич,Еврейский музыкант,-Он Шуберта наверчивал,Как чистый бриллиант.И всласть, с утра до вечера,Заученную вхруст,Одну сонату вечнуюИграл он наизусть...Что, Александр Герцевич,На улице темно?Брось, Александр Сердцевич,-Чего там? Все равно!Пускай там итальяночка,Покуда снег хрустит,На узеньких на саночкахЗа Шубертом летит:Нам с музыкой-голубоюНе страшно умереть,Там хоть вороньей шубоюНа вешалке висеть...Все, Александр Герцевич,Заверчено давно.Брось, Александр Скерцевич.Чего там! Все равно!27 марта 1931
***
Нет, не спрятаться мне от великой мурыЗа извозчичью спину – Москву,Я трамвайная вишенка страшной порыИ не знаю, зачем я живу.Мы с тобою поедем на "А" и на "Б"Посмотреть, кто скорее умрет,А она то сжимается, как воробей,То растет, как воздушный пирог.И едва успевает грозить из угла -Ты как хочешь, а я не рискну!У кого под перчаткой не хватит тепла,Чтоб объездить всю курву Москву.Апрель 1931
Неправда
Я с дымящей лучиной вхожуК шестипалой неправде в избу:– Дай-ка я на тебя погляжу,Ведь лежать мне в сосновом гробу.А она мне соленых грибковВынимает в горшке из-под нар,А она из ребячьих пупковПодает мне горячий отвар.– Захочу,– говорит,– дам еще...-Ну, а я не дышу, сам не рад.Шасть к порогу – куда там – в плечоУцепилась и тащит назад.Вошь да глушь у нее, тишь да мша,-Полуспаленка, полутюрьма...– Ничего, хороша, хороша...Я и сам ведь такой же, кума.4 апреля 1931
***
Я пью за военные астры, за все, чем корили меня,За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня.За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин,За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин.Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.Я пью, но еще не придумал – из двух выбираю одно:Веселое асти-спуманте иль папского замка вино.11 апреля 1931
Рояль
Как парламент, жующий фронду,Вяло дышит огромный зал -Не идет Гора на Жиронду,И не крепнет сословий вал.Оскорбленный и оскорбитель,Не звучит рояль-Голиаф -Звуколюбец, душемутитель,Мирабо фортепьянных прав.Разве руки мои – кувалды?Десять пальцев – мой табунок!И вскочил, отряхая фалды,Мастер Генрих – конек-горбунок..............................Чтобы в мире стало просторней,Ради сложности мировой,Не втирайте в клавиши кореньСладковатой груши земной.Чтоб смолою соната джинаПроступила из позвонков,Нюренбергская есть пружина,Выпрямляющая мертвецов.16 апреля 1931
***
– Нет, не мигрень,– но подай карандашик ментоловый,-Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого!Жизнь начиналась в корыте картавою мокрою шопотью,И продолжалась она керосиновой мягкою копотью.Где-то на даче потом в лесном переплете шагреневомВдруг разгорелась она почему-то огромным пожаром сиреневым...– Нет, не мигрень, но подай карандашик ментоловый,-Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого!Дальше сквозь стекла цветные, сощурясь, мучительно вижу я:Небо, как палица, грозное, земля, словно плешина, рыжая...Дальше – еще не припомню – и дальше как будто оборвано:Пахнет немного смолою да, кажется, тухлою ворванью...– Нет, не мигрень, но холод пространства бесполого,Свист разрываемой марли да рокот гитары карболовой!23 апреля 1931
***
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,Я – непризнанный брат, отщепенец в народной семье,-Обещаю построить такие дремучие срубы,Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи -Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду,-Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахеИ для казни петровской в лесах топорище найду.3 мая 1931
Канцона
Неужели я увижу завтра -Слева сердце бьется, слава, бейся! -Вас, банкиры горного ландшафта,Вас, держатели могучих акций гнейса?Там зрачок профессорский орлиный,-Египтологи и нумизматы -Это птицы сумрачно-хохлатыеС жестким мясом и широкою грудиной.То Зевес подкручивает с толкомЗолотыми пальцами краснодеревцаЗамечательные луковицы-стекла -Прозорливцу дар от псалмопевца.Он глядит в бинокль прекрасный Цейса -Дорогой подарок царь-Давида,-Замечает все морщины гнейсовые,Где сосна иль деревушка-гнида.Я покину край гипербореев,Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,Я скажу «села'» начальнику евреевЗа его малиновую ласку.Край небритых гор еще неясен,Мелколесья колется щетина,И свежа, как вымытая басня,До оскомины зеленая долина.Я люблю военные биноклиС ростовщическою силой зренья.Две лишь краски в мире не поблекли:В желтой – зависть, в красной – нетерпенье.26 мая 1931
***
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...Нет на Москву и ночью угомону,Когда покой бежит из-под копыт...Ты скажешь – где-то там на полигонеДва клоуна засели – Бим и Бом,И в ход пошли гребенки, молоточки,То слышится гармоника губная,То детское молочное пьянино:– До-ре-ми-фаИ соль-фа-ми-ре-до.Бывало, я, как помоложе, выйдуВ проклеенном резиновом пальтоВ широкую разлапицу бульваров,Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,Где арестованный медведь гуляет -Самой природы вечный меньшевик.И пахло до отказу лавровишней...Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...Я подтяну бутылочную гирькуКухонных крупно скачущих часов.Уж до чего шероховато время,А все-таки люблю за хвост его ловить,Ведь в беге собственном оно не виноватоДа, кажется, чуть-чуть жуликовато...Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!Не хныкать -для того ли разночинцыРассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?Мы умрем как пехотинцы,Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,Выпьем до дна...Из густо отработавших кино,Убитые, как после хлороформа,Выходят толпы – до чего они венозны,И до чего им нужен кислород...Пора вам знать, я тоже современник,Я человек эпохи Москвошвея,-Смотрите, как на мне топорщится пиджак,Как я ступать и говорить умею!Попробуйте меня от века оторвать,-Ручаюсь вам – себе свернете шею!Я говорю с эпохою, но развеДуша у ней пеньковая и развеОна у нас постыдно прижилась,Как сморщенный зверек в тибетском храме:Почешется и в цинковую ванну.– Изобрази еще нам, Марь Иванна.Пусть это оскорбительно – поймите:Есть блуд труда и он у нас в крови.Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,К Рембрандту входит в гости Рафаэль.Он с Моцартом в Москве души не чает -За карий глаз, за воробьиный хмель.И словно пневматическую почтуИль студенец медузы черноморскойПередают с квартиры на квартируКонвейером воздушным сквозняки,Как майские студенты-шелапуты.Май – 4 июня 1931
***
Еще далеко мне до патриарха,Еще на мне полупочтенный возраст,Еще меня ругают за глазаНа языке трамвайных перебранок,В котором нет ни смысла, ни аза:Такой-сякой! Ну что ж, я извиняюсь,Но в глубине ничуть не изменяюсь.Когда подумаешь, чем связан с миром,То сам себе не веришь: ерунда!Полночный ключик от чужой квартиры,Да гривенник серебряный в кармане,Да целлулоид фильмы воровской.Я как щенок кидаюсь к телефонуНа каждый истерический звонок.В нем слышно польское: «дзенкую, пане»,Иногородний ласковый упрекИль неисполненное обещанье.Все думаешь, к чему бы приохотитьсяПосереди хлопушек и шутих,-Перекипишь, а там, гляди, останетсяОдна сумятица и безработица:Пожалуйста, прикуривай у них!То усмехнусь, то робко приосанюсьИ с белорукой тростью выхожу;Я слушаю сонаты в переулках,У всех ларьков облизываю губы,Листаю книги в глыбких подворотнях -И не живу, и все-таки живу.Я к воробьям пойду и к репортерам,Я к уличным фотографам пойду,-И в пять минут – лопаткой из ведерка -Я получу свое изображеньеПод конусом лиловой шах-горы.А иногда пущусь на побегушкиВ распаренные душные подвалы,Где чистые и честные китайцыХватают палочками шарики из теста,Играют в узкие нарезанные картыИ водку пьют, как ласточки с Ян-дзы.Люблю разъезды скворчащих трамваев,И астраханскую икру асфальта,Накрытую соломенной рогожей,Напоминающей корзинку асти,И страусовы перья арматурыВ начале стройки ленинских домов.Вхожу в вертепы чудные музеев,Где пучатся кащеевы Рембрандты,Достигнув блеска кордованской кожи,Дивлюсь рогатым митрам ТицианаИ Тинторетто пестрому дивлюсьЗа тысячу крикливых попугаев.И до чего хочу я разыграться,Разговориться, выговорить правду,Послать хандру к туману, к бесу, к ляду,Взять за руку кого-нибудь: будь ласков,Сказать ему: нам по пути с тобой.Май – 19 сентября 1931