Поставьте:<гробов>. Речь идет о могилах Ярослава и печерских угодников; это поучительно и имеет [какой-то] смысл. <Градов> ничего не означает.
Надеюсь явиться к вам в конце этого месяца. Царское Село может свести с ума; в Петербурге гораздо легче уединиться.
Госпоже Хитровой.
(227) Ну, друг мой, что же вы сделали с моей рукописью? Не заболела ли она холерой? Но, говорят, холера у вас не появлялась. Не сбежала ли она случайно? Но в таком случае, дайте мне какое-нибудь указание. Для меня было большим удовольствием снова увидеть ваш почерк. Он напомнил мне время, которое, правда, немногого стоило, но вс же было не лишено надежд; пора великих разочарований тогда еще не наступила. Поймите, я говорю о себе; но и для вас, мне кажется, было преимуществом то, что вы еще не исчерпали всех жизненных возможностей. Действительность для вас оказалась сладостной и блестящей, друг мой: и вс же, бывает ли такая действительность, которая стоила бы обманчивых чаяний, неоправдавшихся предчувствий, лживых видений счастливого возраста неведения? Вы сказали, что хотите побеседовать: поговорим же. Но предупреждаю вас: я не весел; а вы - вы раздражительны. И притом, о чем нам говорить? Я полон одной мыслью, вы знаете это. Если случайно у меня в голове и появятся какие-нибудь другие мысли, они наверное будут связаны в конце концов вс с той же, одной: подумайте, устроит ли это вас. Если бы еще вы передали мне какие-либо мысли из вашего умственного мира, если бы вы вызвали меня как-нибудь. Но вы хотите, чтобы я заговорил первый; будь по вашему, но еще раз: берегите нервы! Итак, вот что я скажу вам. Заметили ли вы, что в недрах мира нравственного происходит нечто необыкновенное, нечто подобное тому, что происходит, как говорят, в недрах мира физического? Скажите мне, пожалуйста, как это на вас действует? С моей точки зрения этот великий переворот вещей в высшей степени поэтичен; вряд ли вы можете оставаться к нему равнодушны, тем более, что поэтический эгоизм может найти себе в этом, как мне представляется, обильную пищу: разве можно оказаться незатронутым в самых сокровенных своих чувствах во время этого всеобщего столкновения всех элементов человеческой природы? Я видел недавно письмо вашего друга, великого поэта: его живость, веселость наводят страх. Не можете ли вы мне объяснить, почему теперь в этом чел
овеке, который прежде мог грустить о всякой мелочи, гибель целого мира не вызывает ни малейшей скорби? Посмотрите, друг мой: разве воистину не гибнет мир? разве для того, кто не в состоянии предчувствовать новый, грядущий на его место мир, [заметьте, что] это не является ужасным крушением? [Вы] Неужели вы также можете не останавливаться на этом мыслью и чувством? Я уверен, что и чувство и мысль вынашиваются, неведомые вам, где-то в глубине вашей души, только они не могут проявиться, будучи, вероятно, погребены в куче старых идей, привычек, условностей, которыми, что бы вы ни говорили, неизбежно проникнут всякий поэт, во всем, что он делает, вследствие того, друг мой, что, со времен индуса Вальмики, певца "Рамаяны", и грека Орфея до шотландца Байрона, всякий поэт и посейчас должен повторять одно и то же, в какой бы части земного шара он ни пел.
Aх, как хотелось бы мне пробудить одновременно все силы вашей поэтической личности! Как хотел бы я сейчас же вскрыть вс , что, как я знаю, таится в ней, чтобы когда-нибудь услышать от вас одну из тех песен, которых требует наш век! Как тогда вс , что сегодня проходит мимо, не оставляя следа в вашем уме, сразу же поразит вас! Как вс примет в ваших главах новое обличье! До тех пор, продолжим нашу беседу. Еще недавно, год тому назад, мир жил в спокойной уверенности в своем настоящем и будущем и молчаливо рассматривал свое прошлое и поучался им. Дух возрождался в спокойствии, человеческая память пробуждалась, убеждения приводились в согласие, страсть подавлялась, не было пищи для paздражения, тщеславные находили удовлетворение в прекрасных трудах; все человеческие потребности постепенно сосредоточивались в познании и все человеческие интересы постепенно сводились к единому интересу - к участию в развитии всемирного разума. Во мне была безграничная вера, безграничное к этому доверие. В блаженном согласии мира, в этом будущем, я находил свой душевный покой, свою будущность. И вдруг неожиданно ворвалась тупость одного человека, одного из тех людей, которые, без их на то согласия, призваны руководить человеческими делами. И вот, сразу же спокойствие, мир, будущность - вс исчезло. Подумайте только: это явилось следствием не одного из тех великих событий, которые созданы для того, чтобы потрясать империи и губить народы: глупость одного человека! В водовороте вашей жизни вы не могли почувствовать этого так, как я: это ясно; но неужели изумительное, не имеющее себе подобных происшествие, отмеченное печатью провидения, представляется вам обыкновеннейшей прозой или, в лучшем случае, дидактической поэмой, вроде Лиссабонского землетрясения, до которого вам нет никакого дела? Не может быть! У меня слезы выступают на глазах, когда я всматриваюсь в великий распад старого [общ<ества>], моего старого общества; это мировое страдание, обрушившееся на Европу так неожиданно, удвоило мое собственное страдание. Однако же, вс закон
чится хорошо, я вполне в этом уверен и имею утешение видеть, что не я один не теряю надежды на возврат разума к здравому смыслу. Но как произойдет перемена, когда? При посредстве ли могущественного ума, нарочитым образом посланного нам провидением для совершения этого деяния, или же оно явится следствием ряда событий, порожденных им для просвещения рода человеческого? Не знаю. Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже, или же нового рода католицизма, которым несколько смелых священников, как говорят, хотят заменить тот, который утвердила святость веков. Почему нет? Не вс ли равно, как произойдет первый толчок того движения, которое должно завершить судьбы человечества? Многое, предшествовавшее великой минуте, когда благая весть была провозглашена божественным посланцем, было предназначено для приготовления к ней мира; и в ваши дни, без сомнения, также произойдет многое для подобной же цели; перед тем, как мы получим от неба новую благую весть. Будем ждать.
Не поговаривают ли о всеобщей войне? Я утверждаю, что ее не будет. Нет, друг мой, путь крови уже не есть путь провидения. Как бы ни были глупы люди, они не будут больше терзать друг друга как звери: <непереводимая>слов: bеte значит "глупый" и "зверь"> последняя река крови пролилась, и сейчас, когда я вам пишу, источник ее, слава богу, иссяк. Без сомнения, нам угрожают еще грозы и общественные бедствия; но уже не народная ярость принесет людям блага, которые им суждено получить; отныне не будет больше войн, кроме случайных - нескольких бессмысленных и смешных войн, чтобы вернее отвратить людей от привычки к убийствам и разрушениям. Наблюдали ли вы за тем, что творилось во Франции? Не казалось ли, что она подожжет мир с четырех сторон? И что же? Ничего подобного. Что происходит? В глаза посмеялись любителям славы, захвата; мирные и разумные люди восторжествовали, старые фразы, которые так хорошо звучали еще недавно в ушах французов, не находят в них больше отклика.
Отклик! Вот о чем я мечтаю. Очень, конечно, хорошо, что господа Ламарк и его присные не находят во Франции отклика, но я, друг мой, найду ли его в вашей душе? Увидим. Однако из-за этого сомнения перо выпадает у меня из рук. От вас будет зависеть, чтобы я опять взялся за него; выразите мне немного симпатии [пожалуйста] в вашем следующем письме. Нащокин говорит, что вы поразительно ленивы. Поройтесь немного в своей голове, особенно же в своем сердце, которое так горячо бьется, когда хочет: вы найдете больше чем нужно, чтобы мы могли писать друг другу до конца наших дней. Прощайте, милый старый друг. А моя рукопись? Чуть было не забыл про нее. Вы-то не забудьте о ней, пожалуйста. Чаадаев.
18 сентября.
Я узнал, что вы получили назначение, или как это назвать? что вам поручено написать историю Петра Великого. В добрый час! Поздравляю вас от всей души. Перед тем как высказываться дальше, я подожду, пока вы сами заговорите со мной об этом. Прощайте же.
Я только что прочел ваши два стихотворения. Друг мой, никогда еще вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали свое призвание. Не могу достаточно выразить свое удовлетворение. Мы побеседуем об этом в другой раз, обстоятельно. Не знаю, хорошо ли вы понимаете меня. Стихотворение к врагам России особенно замечательно; это я говорю вам. В нем больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение целого века в этой стране. Да, друг мой, пишите историю Петра Великого. Не все здесь одного со мною мнения, вы, конечно, не сомневаетесь в этом, но пусть говорят, что хотят - а мы пойдем вперед; когда найдена ......> <вырвано> одна частица подталкивающей нас силы, то второй раз ее наверное найдешь целиком. Мне хочется сказать себе: вот, наконец, явился наш Данте ....> <вырвано> это было бы, может быть, слишком поспешно. Подождем.
(228) 29 сентября. Тригорское.
В прошлую субботу я с невыразимым удовольствием прочитала ........>: они до такой степени заняли мое воображение, что всю ночь я видела вас во сне. Помню, поцеловала вас в глаза - судите же о неожиданном моем удовольствии, когда в то же утро почтальон принес мне ваше письмо от 11-го. Мне хотелось бы поцеловать оба ваших милых глаза, дорогой Александр, за проявленное ко мне внимание, - но будьте покойны. Холера обошла губернию по всем правилам - города и деревни, но с меньшими опустошениями, чем в других местах. Но вот что действительно замечательно: в Великих Луках и Новоржеве она не появлялась до проследования тела великого князя Константина - и была там жестока. Никто из свиты великого князя не заболел, однако же сразу после отбытия их из дома Д. Н. Философова за одни сутки захворало не менее 70 человек. Так всюду на его пути. Это наблюдение подтверждается полученным мною от моей племянницы Бегичевой письмом, в котором она сообщает, что с некоторых пор болезнь в Петербурге опять усилилась, что ежедневно заболевает по 26 или более человек, - и я подозреваю, что одна и та же причина производит одно и то же действие, - а так как Петербург обширнее всех мест, по которым следовало тело великого князя, то болезнь в нем и удержится дольше. Повторяю, она не поднимается на наши высоты. Умным людям приходят в голову сходные мысли, и у нас с вами явилась общая мысль о Савкине. Акулина Герасимовна, которой принадлежит половина земли, может быть и продаст ее. А так как вы говорите, что это не к спеху, то есть надежда; но то, что вы пишете о пребывании вашем в Петербурге, заронило во мне мысль: разве не навсегда вы там обосновались? - Савкино может служить приютом лишь на два летних месяца, и если вы приобретете его, то потребуется целое лето, чтобы сделать его обитаемым.- Прошу вас приветствовать свою красавицу-жену, дочери мои вам кланяются. Напомните об мне моей милой Надежде Осиповне. Я вс это время была очень больна лихорадкой, следствием желудочных болей, теперь я поправилась. Проща йте, будьте здоровы и уверены в постоянной нежной преданности вашей П. О.
(229) Спасибо, сударыня, за изящный перевод оды - я заметил в нем две неточности <одну> и одну описку переписчика. <Иссякнуть>, означает tarir; <скрижали> - tables, chroniques. <Измаилской> - la bayonette d'Ismaйl , а не d'Ismailof. <штык>, а не Измайлова.>
В Петербурге есть для вас письмо; это ответ на первое полученное мною от вас. Велите его вам доставить - я приложил к нему оду, посвященную покойному князю, вашему батюшке.
Г-н Опочинин оказал мне честь зайти ко мне - это очень достойный молодой человек - благодарю вас за это знакомство.
На этих днях буду у ваших ног. Госпоже Хитровой.
(230) Клеветникам России.
Вольное подражание Пушкину. Смелые трибуны, народные ораторы, Северный великан возбуждает вашу ярость; Послушайтесь меня, прекратите ваши бессмысленные вопли, Славяне, восставшие на своих же братьев-славян, Не просят вас обострять их страдания; Это древний спор у родного очага. Происходящие от одного племени, враги с давних пор, Враждующие народы, поочередно одолевающие друг друга, Борются по врожденному чувству, а не из политических видов. Видели ли их когда-нибудь объединенными под одним знаменем? Беспокойный сармат и верный русский Должны порешить между собой свою кровавую распрю; Если одному суждено пасть, то нам ли быть теми, кто погибнет? Утратит ли один из них свое имя, или другой свое могущество? Для торжества одного нужна смерть другого, И потрясенный мир не может их сдержать. Вот в чем спор! - Храните же молчание, Вы, чуждые нашим нравам, чуждые нашим законам! В этой величественной драме ваш бессильный голос Только оскорбление этой великой борьбе; Вы не знаете наших обид, наших несчастий, Наших летописей, орошенных и кровью и слезами, Наших однодневных побед, нашей вековой ненависти; Прага и Москва, безмолвные и пустынные, Не наполняют вас мрачным и священным ужасом... Чего достигнете вы, осыпав этого царя-великана Своими устарелыми нападками? Разве он, презирая позорную участь, Среди пламени Москвы не отверг закона Тирана, попиравшего ваших скованных орлов? За то ли, что в былое время в ваших владениях Он пощадил ваши труды, ваши памятники, ваше искусство, Блестящие чудеса ума и вкуса? Разве мы, пришедшие победителями с края света И поставившие свои палатки у подножия Колонны, Ценою вашей крови не разбили ваших оков? Яростные витии, выходите на арену; Посмотрим, истощились ли силы старого великана. Иль сломан железный меч Измаила? Иль голос царя стал едва слышен В цивилизованном мире? Иль мы потеряли право на победу? Иль у нас мало рук? На призыв славы Знаете ли вы, что, от склонов бурного Кавказа До ледяных побережий, где замирает природа, От берегов Немана до Небесной империи, Двадцать смелых народов, как один воин, Ринутся в бой? Если б, преодолев вечную преграду климатов, Пришли ваши воины, - о, честолюбивые риторы, Если бы они пришли на эти поля, где покоятся их братья, То около их могильных курганов Скоро уснули бы также и они.
(231) "Мармион"
(232) рассчитанной на эффект
(233) Доньи Соль
(234) Генерал,
Неотложные дела требуют моего присутствия в Москве, и я, не будучи еще окончательно зачислен на службу, принужден отлучиться на две - три недели, не имея иного разрешения, как от одного лишь квартального. Считаю своим долгом поставить о том в известность Ваше превосходительство.
Пользуюсь этим случаем, чтобы обратиться к вам по одному чисто личному делу. Внимание, которое вы всегда изволили мне оказывать, дает мне смелость говорить с вами обстоятельно и с полным доверием.
Около года тому назад в одной из наших газет была напечатана сатирическая статья, в которой говорилось о некоем литераторе, претендующем на благородное происхождение, в то время, как он лишь мещанин в дворянстве. К этому было прибавлено, что мать его - мулатка, отец которой, бедный негритенок, был куплен матросом за бутылку рома. Хотя Петр Великий вовсе не похож на пьяного матроса, это достаточно ясно указывало на меня, ибо среди русских литераторов один я имею в числе своих предков негра. Ввиду того, что вышеупомянутая статья была напечатана в официальной газете и непристойность зашла так далеко, что о моей матери говорилось в фельетоне, который должен был бы носить чисто литературный характер, и так как журналисты наши не дерутся на дуэли, я счел своим долгом ответить анонимному сатирику, что и сделал в стихах, и притом очень круто. Я послал свой ответ покойному Дельвигу с просьбой поместить в его газете. Дельвиг посоветовал мне не печатать его, указав на то, что было бы смешно защищаться пером против подобного нападения и выставлять напоказ аристократические чувства, будучи самому, в сущности говоря, если не мещанином в дворянстве, то дворянином в мещанстве. Я уступил, и тем дело и кончилось; однако несколько списков моего ответа пошло по рукам, о чем я не жалею, так как не отказываюсь ни от одного его слова. Признаюсь, я дорожу тем, что называют предрассудками; дорожу тем, чтобы быть столь же хорошим дворянином, как и всякий другой, хотя от этого мне выгоды мало; наконец, я чрезвычайно дорожу именем моих предков, этим единственным наследством, доставшимся мне от них.
Однако, ввиду того, что стихи мои могут быть приняты за косвенную сатиру на происхождение некоторых известных фамилий, если не знать, что это очень сдержанный ответ на заслуживающий крайнего порицания вызов, я счел своим долгом откровенно объяснить вам, в чем дело, и приложить при сем стихотворение, о котором идет речь.
Примите, генерал, уверение в моем высоком уважении. Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга.
Александр Пушкин.
24 ноября. Ст. П. б.
(235) Очень вам благодарен за "Мясника". В этой вещи чувствуется подлинный талант - но "Барнав"... "Барнав"; вот и Мандзони, принадлежащий графу Литте - прошу вас отослать ему и не обращайте внимания на мои пророчества.
(236) Я буквально без гроша. Прошу вас подождать день или два.
Весь ваш А. П.
(237) маршрут, дневник путешествия
(238) Иван Выжигин (совершенно очаровательно!)
(239) Милостивый государь,
Лучшим ответом на ваше почтенное письмо от 24-го ноября будет дословное воспроизведение отзыва его императорского величества:
"Вы можете сказать от моего имени Пушкину, что я всецело согласен с мнением его покойного друга Дельвига. Столь низкие и подлые оскорбления, как те, которыми его угостили, бесчестят того, кто их произносит, а не того, к кому они обращены. Единственное оружие против них - презрение. Вот как я поступил бы на его месте. - Что касается его стихов, то я нахожу, что в них много остроумия, но более всего желчи. Для чести его пера и особенно его ума будет лучше, если он не станет распространять их".
Прошу вас, милостивый государь, принять выражение моего совершенного уважения.
А. Бенкендорф.
С. Петербург. 10 декабря 1831.
6041 .
(240) для того, чтобы сменить всю прислугу (буквально: очистить дом)
(241) головокружение
(242) с двойным зрением, проницательный
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ.
(1) Если вам не предстоит ничего лучшего, дорогой Пушкин, приходите ко мне обедать завтра, в пятницу, в 4 1/2 часа. Вы будете в обществе хороших знакомых и друзей, которые были бы чрезвычайно огорчены вашим отсутствием. Всего доброго.
Трубецкая.