Эрика мягко улыбнулась, ее темные глаза светились состраданием, которое Винтер помнила по году, проведенному в групповой терапии. Она всегда настаивала на том, чтобы дети называли ее Эрикой, а не доктором Томалин. Не для того, чтобы попытаться стать их другом, а просто для удобства. В результате у нее получилось создать атмосферу доверия, благодаря которой группа знала, что здесь можно выражать любые эмоции, не боясь осуждения. В целом, Эрика обладала уникальной способностью вызывать чувство спокойного принятия, независимо от того, насколько ситуация могла выйти из-под контроля.
— Полагаю, у тебя стресс и необходимо плечо, чтобы поплакать, — шепнула она.
— Что-то вроде этого. — Винтер фыркнула и прочистила комок в горле. — Мне уже лучше. Можете смело возвращаться к своим обычным делам.
Эрика продолжала улыбаться.
— Я нахожусь именно там, где планировала быть, — заверила она Винтер. — Навещала подругу, которой делают операцию, и услышала, что Сандера привезли в больницу. Я знаю, что ты близка со своим дедушкой, и хотела узнать, как у тебя дела.
Винтер не пыталась изображать храбрость. Только не с этой женщиной. Эрика разберется в любом притворстве.
— Я в полном беспорядке, — прямо призналась она.
— Понятно. Переживаешь за своего дедушку. Тебе должно быть не по себе.
Винтер отвела взгляд. Все ее чувства сейчас бушевали и бурлили, и какая-то часть души жаждала поделиться страхом, который грыз ее, как раковая опухоль. Но разве это справедливо? Доктор Томалин зашла только выразить сочувствие, а не затем, чтобы разбираться с текущими проблемами Винтер.
— Это не просто беспокойство за дедушку. — Слова вырвались прежде, чем Винтер успела их остановить.
— Винтер. Пусть я больше не твой психотерапевт, но ты всегда можешь поговорить со мной, — тихо проговорила Эрика.
— Мне бы этого хотелось.
— Хорошо. — Эрика направила ее к ближайшему дивану, и они обе сели на жесткие подушки. Часы посещений в отделении интенсивной терапии закончились, что позволило им уединиться, несмотря на открытое пространство. Повернувшись так, чтобы изучить лицо Винтер, Эрика потянулась, чтобы погладить ее по колену.
— Что случилось?
Винтер понадобилась минута, чтобы собраться с разбегающимися мыслями. Она не хотела обсуждать стрельбу. Или записку, оставленную в ее квартире. В этих вопросах она ничем не могла помочь. Но зато Эрика обладала особым чутьем, в котором Винтер отчаянно нуждалась.
— Когда я была в группе, вы сказали, что знали маму, но не можете ее обсуждать.
Доктор Томлин не смогла скрыть свое удивление на заявление Винтер.
— Терапия касалась твоего исцеления и принятия смерти матери, — сказала она, тщательно подбирая слова.
— Но вы дружили? — надавила Винтер.
— Да. — Эрика наклонила голову в сторону. — Есть ли какая-то особая причина, по которой ты спрашиваешь?
— На этой неделе годовщина смерти мамы.
Бледное лицо Эрики напряглось, как будто слова Винтер задели чувствительный нерв.
— Двадцать пять лет.
— Да. — Винтер моргнула. Казалось немного странным, что психотерапевт знала точный год смерти ее матери. Если только они не были ближе, чем предполагала Винтер. Наступило неловкое молчание, прежде чем Винтер заставила себя продолжить. — Я посетила ее могилу.
— Хорошо. — Задумчивая улыбка коснулась губ Эрики. — Посещение места упокоения любимого человека часто приносит нам утешение.
— Не в этот раз.
— Почему?
— Пока находилась в Пайке, я узнала, что моя мама совсем не такая женщина, какой ее считала. — Слова вырвались на волю резким стаккато, как будто их быстрое произнесение облегчит дискомфорт. Словно сорвать повязку. Быстро и чисто.
Эрика изучала Винтер с легким замешательством.
— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Ты предполагаешь, что Лорел не твоя биологическая мать?
Винтер покачала головой. Ей никогда не приходило в голову, что у нее может быть другая мать. Или отец, ее отец…
Поморщившись, она мысленно отбросила эту возможность. У нее и так хватало проблем, не нужно выдумывать еще больше.
— Она изменяла папе, — прямо уточнила она. — И не один раз.
Эрика тяжело вздохнула, в ее темных глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление.
— А-а.
— И это еще не все. — Теперь, когда Винтер начала, она не могла остановиться. Как будто только и ждала возможности выплеснуть негативные эмоции, которые бурлили в ней с тех пор, как она узнала о прошлом своей мамы. — Она тратила деньги, не имея их. Моему отцу пришлось продать свою коллекцию книг, чтобы оплатить ее счета.
Что-то мелькнуло в темных глазах Эрики
— Что-нибудь еще?
— Она не хотела меня.
Эрика вздохнула, как будто искренне потрясенная резкими словами Винтер.
— Это неправда, — прохрипела она. — Твоя мать любила тебя. Очень сильно.
— Откуда вы знаете?
— Она говорила мне.
— Разве не все матери утверждают, что любят своих детей?
— Послушай меня, Винтер, — настаивала Эрика, крепко схватив Винтер за руку. — Твоя мама не просто утверждала, что любит тебя. Она постоянно говорила о тебе.
От яростной настойчивости Эрики Винтер невольно стало легче. Очевидно, ее опасение, что она стала нежелательной обузой, сильнее давило на нее, чем Винтер хотела признаваться. Даже самой себе.
— Вы двое были близки? — спросила она свою собеседницу.
В глазах Эрики появилась грусть и ностальгия.
— Когда я приехала в Ларкин, меня взяли на работу консультантом в колледж Гранта. Я стала их первым психотерапевтом, и несколько профессоров считали мою должность пустой тратой средств. Не сильно помогло и то, что я выглядела на шестнадцать лет и явно переживала из-за своей первой профессиональной должности. — Эрика решила не углубляться в воспоминания об общении с высокомерными придурками, которые, несомненно, относились к ней с едва скрываемым презрением. Винтер выросла в окружении академических кругов и этих чопорных профессоров, которые не одобряли никаких перемен. Даже если они шли явно к лучшему. — Именно твоя мама болтала со мной на этих скучных академических вечеринках и начала приглашать меня на ланч. Даже иногда на ночь. Ей единственной, казалось не плевать на мое одиночество, и она попыталась сделать так, чтобы я почувствовал себя желанным гостем.