"Здравствуй, мама дорогая, неужели
Не узнала ты родимого сынка?
В юности меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика".
"Где ж ты, сокол ясный мой, скитался?
Где ж ты, сокол ясный, пропадал?
Отчего домой не возвращался?
Жив был - почему же не писал?
Может быть, ты был зарыт землею
За Печорой, быстрою рекой?
И с тех пор болит мое сердечко,
Обливаюсь жгучей я слезой..."
"Не был, мама, я зарыт землею,
А со смертью долго рядом жил.
В рудниках, на шахтах, дорогая мама,
Очень много горя пережил.
Лагерь наш, мамаша, был построен
За Печорой, быстрою рекой,
Думал о свободе, дорогая мама,
Обливаясь жгучею слезой.
Снова эти пыльные вагоны,
Снова стук колес, неравный бой,
Снова опустевшие перроны
И собак конвойных злобный вой.
Вот теперь срок отбыл и вернулся...
Видишь пред собою ты сынка.
В юности меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика".
* * *
Я пишу тебе, голубоглазая,
Может быть, последнее письмо.
Никому о нем ты не рассказывай.
Для тебя написано оно.
Суд идет, и наш процесс кончается,
И судья выносит приговор,
Но чему-то глупо улыбается
Старый ярославский прокурор.
И защита тоже улыбается,
Даже улыбается конвой.
Слышу: приговор наш отменяется,
Заменяют мне расстрел тюрьмой.
Слышу я, что ты, голубоглазая,
С фраерами начала гулять,
Слышу я, что ты, голубоглазая,
Рестораны стала посещать.
Так гуляй, гуляй, моя хорошая!
Отсижу я свой недолгий срок...
Пой, гитара, пой, подруга верная,
Мне не нужно больше ничего.