Молоко и печенье
— Санта Клаус едет в город. Санта Клаус едет в город...
Радостная музыка играет, когда я заканчиваю завязывать последнюю нить огней вокруг ее лодыжек. Хедли все еще без сознания, я бы сказал, что ей холодно, но с работающим камином здесь тепло. Думаю, камин — одна из моих любимых вещей в этом доме. Здесь я оставлял молоко и печенье, в детстве. Надо будет сделать это и в нынешнем году.
Заглянув на кухню, я достаю тарелку и наполняю ее вкусным печеньем: сахарным, шоколадным и с изюмом и корицей. Уверен, что Хедли понравится шоколадное. Затем я наливаю два стакана молока, один для себя, другой для Хедли.
Вернувшись в гостиную, я ставлю тарелку и стаканы у камина и притягиваю Хедли ближе к себе. Она легкая и очень простая в обращении, как тряпичные куклы, с которыми играют малыши. Я улучаю момент, чтобы полюбоваться ею.
Попав сюда, она выглядела такой ухоженной. Теперь ее волосы дикие и непокорные, макияж размазан и запачкан кровью. Она выглядит... чертовски красивой. Я испускаю тяжелый вздох, наклоняюсь вперед и пальцем убираю с лица несколько прядей волос.
— Эй, Хедли, — напеваю я, — Пора просыпаться, милая.
Ее голова поворачивается в сторону, но она не просыпается. Протягиваю руку и беру молоко, которое я налил для нее, и несколько печений. Кладу печенье на ногу, а затем свободной рукой открываю ей рот. Поднеся стакан с молоком к ее губам, я медленно вливаю его.
Хедли делает глубокий вдох, затем захлебывается, и молоко выплескивается наружу. Схватив печенье, я засовываю его ей в рот и закрываю его рукой, слушая приглушенные всхлипы и кашель, когда она захлебывается крошками печенья и молоком. Через минуту я убираю руку.
Хедли наклоняется вперед изо всех сил, выплевывая содержимое изо рта на пол и мои ботинки. Испуганный крик, который она издает, пугает меня, но вокруг нет никого, кто мог бы ее услышать. Дейды каждый год уезжают в круиз, и дом слева от моего вот уже несколько лет стоит пустым.
Я с умилением наблюдаю, как она кричит, извиваясь всем телом в слабой попытке вырваться. Оттенки мерцающих огней, окутывающих ее, делают Хедли похожей на ангела. Должен сказать, чем дольше мы с ней возимся, тем красивее она становится.
Схватив еще несколько печений, я кладу их себе на ногу, затем наклоняюсь вперед и хватаю в кулак ее волосы. Хедли борется со мной, но я оттягиваю ее голову назад настолько, чтобы она не корчилась, чуть не свернув при этом шею. Ее рот слегка приоткрыт, и я использую это в своих интересах и засовываю печенье ей в горло, а затем наливаю внутрь еще молока. Поскольку ее голова по-прежнему наклонена, я закрываю ей рот рукой и смотрю, как она судорожно пытается дышать. Ее глаза расширяются, и слезы свободно катятся по ее лицу.
В тот момент, когда ее тело начинает напрягаться, я отпускаю ее. От резкого вдоха, который Хедли делает, когда ее голова падает вперед и она захлебывается воздухом, у меня начинает болеть горло.
— Бедняжка, — говорю я.
— Почему? — хнычет она, ее голос хрипит.
Я наклоняюсь вперед, пока наши носы не соприкасаются, и ее пьянящий аромат вторгается в мое пространство.
— Потому что я хороший мальчик, а хорошие мальчики получают на Рождество то, что хотят.