Что придает воздушным поцелуям
Фигуру странную в жемчужном свете, —
До стали повелительной и хрупкой,
Уверенной, что выражает мысль,
Из мира прямо взятую: но мрамор! —
Покорный мне, как будто существо
Святое, первобытное, из сердца
Земли, там, где само родит само,
В котором ты найдешь и все другое;
До воздуха его вы истончите,
В алмаз сгустите; разве нет металла
Под пятнами, где мой резец проходит?
Не мясо — там, где обнажаю я
От клочьев сине-кровяные вены?
Не пламя — в тех извилинах, где, быстрым
Снарядом, метко пущенным, сраженный,
Краснеет он, и жар встает и бродит
На этом месте?..
Фина, что с тобою?
Бледнеют щеки, взор темнеет тихо!
А, ты умрешь — я знал, что ты умрешь!
Фина
(начинает после того, как он долго молчал)
Теперь конец… Конечно, надо было
Прийти концу! К чему ж мне говорить
Их речь нелепую? Да я не вспомню
И половины; мне теперь нет дела
Ни до Натальи старой, ни до них.
А вы — что вы? — и если не скажу
Я слов, что натвердила мне Наталья,
То только для того, чтоб удержаться
На высоте, куда ваш голос поднял
Меня, и вновь внимать ему. Но вы
Начнете ли опять, теперь, оставив
Жизнь музыки и вместе с ней меня?..
Начните же, и будем мы, как раньше,
Над миром.
Как глаза красивы ваши!
Ах, если б я смотрела снизу вверх
На них всегда, — мне кажется, весь грех,
Вся память о свершенном зле иль муке —
Все пролилось бы ниже, до земли,
Ее коснулось бы и там осталось,
Чтоб больше никогда меня не мучить,
Ту часть меня, что чистой всходит к небу,
Притянутая этими глазами!
Я поднимаюсь, а позор и мука,
Они внизу остались — сохраните
Меня над миром!