42026.fb2 Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

СТИХИ(Нью-Йорк, 1958)

«Горе! Я кличу тебя!» – обрело отчаяние голос,

И, безнадежный, кто-то сказал: «Я кличу себя…»

Вячеслав Иванов

ДРЕВНОСТЬ

ДРЕВНОСТЬ

Он костер положил у подножия храмаИ украсил его.Дым всклубился, и к небу направился прямо,И питал Божество.На тяжелом, еще не-арийском, наречьиГоворил он слова.И одеждой его были шкуры овечьи,И поката была голова.Трепетало под солнцем прозрачное пламя.Стал костер угасать.Он смотрел на закопченный жертвенный каменьИ бессилен был что-то понять.А вверху, средь шершавых камней воздымаясь,Над кустами в цвету,Необтесанный мраморный бог, улыбаясь,Напряженно глядел в пустоту.

ЖИЗНЬ

Тихо дымятся тяжелые, темные воды,Лижут порфиры и черные грани базальта.Пеплом летучим набухли землистые тучи,Пар от горячей земли в себя принимая.Всюду ржавые, лавой ожженные скалы.И в тишине торжественно-строгой,В мутном рассоле вод Архейского моряПлавно колышутся нити тягучие плазмы:Только что облик приявшая жизнь.

МАМОНТ

Он приходит походкой тяжелоюК берегам застывающих вод,И огромную бурую головуОпускает, и хоботом бьет.Обомшелой ногою, как молотом,Тяжко охнувший лед он дробит,И на торосах, морем наколотых,Он, как сторож полночный, стоит.И, качая точеными бивнями,Видит он, как светящийся пар,Низвергаясь багряными ливнями,Зажигает полярный пожар.

* * *

Внемли о днях последних хладеющих светил:Когда остыло солнце, мир черно-красным был.Как уголь, от деревьев тениЛежали на земле,И сучья, как рога оленьи.Чернели в мутно-красной мгле.Змеились трещины среди иссохшей глиныИ, точно щупальца голодные, ползли.То были дряхлости и немощи морщиныНа высохшем лице земли.И солнце, точно медный шар.На горне раскаленный, жгло зловещеУ дымных туч края. И медленный пожар.Качалось, умоляет и трепещет.И солнце облака лизали и съедали.Чудовищами ползая кругомИ сполохи с высот кидались дико в дали.Борясь со тьмой крадущимся врагомИ Страх, летучий Страх, струящеюся теньюДрожал над зеркалом багровых водИ верить не хотел в смятеньи,Что солнца час последний настает.

ГИППОГРИФ

За Ливийской, в каменьях, живет гиппогриф.В этом крае, Богом забытом,На рассвете, по кручам, – и с кручи в обрыв, –Слышен цокот его копыта.Распаляясь от резвости бронзовых ногИ ярясь в непрестанном усильи,Он взметает златой, полновесный песокВолосатым и потным воскрыльем.Оперенную шею, как конь, изогнув,Направляет свой лёт высоко.И под полдень, открывши изгорбленный клюв,Испускает довольный клекот.Черепа по пустыне, как белый сев.Крик услышишь – и сердце застынет.Распрострешься, птицей к земле присев.И тогда он тебя настигнет.

ЭЛЕВЗИН

Бабочка-Психея, ты – дневная,Солнцу навсегда наречена,Элевзинских ужасов не знаешь,Пропастей без меры и без дна.В глубях обитает Персефона,Позабыв лазоревую твердь.И незнающий, непосвященныйДумает, страшась, что это – смерть.Откажись от солнечной Психеи,Не страшись пещерной черноты:Ты войдешь, и холодком повеет,И во сне захолодеешь ты.Ты проснешься в глубях посвященнымИ в преддверьи встанешь, не дыша:На пороге будет Персефона,Страшная несмертная душа.

ОСЕНЬ

АВГУСТ

Поля уходят и сереют,И греют ночь сухим теплом.В прорыве туч – КассиопеиДвойной мерцающий излом.Нависли и грядой железнойЛегли на небе облака.Седых небес слепая бездна,Как мутный омут, глубока.Но темноту беззвучно жалитЖивого золота клинок:На миг клубятся, как поток,Зарницей вспугнутые дали.

* * *

Тепло и сухо. День осеннийПохож на раннюю весну:Ползут от голых сучьев тени,И клонит ласково ко снуНо листья золотисто-медныНа блеклой, выбитой траве,И пусто, холодно и бледноВ стеклянно-плотной синеве.И розов на эмали синейУзор редеющих ветвей,И разгораются живейКораллы-бусы на рябине.

ОРИОН

Поздней-поздней осенью, к рассвету,В час, когда всего сильнее сон,В черный бархат с золотом одетый.Вышел осторожно Орион.Он был занят огнестрельным делом:Тихо — так, что ветер не слыхал, –Метеоров огненные стрелыОн с размаху по небу метал.Нежной дымкой, волокнистым газомПо небу струилась полоса.На Быка с кроваво-красным глазомОн пускал серебряного Пса.А когда оранжевым и чернымНа востоке вырезался лес,Орион, сверкнув плащом узорным.За эмаль зеленую исчез.

* * *

Медлительно светает в октябре.Чуть голубеют облачные окна.Забор в росе. На выгнившем ребреДоски паук наткал свои волокна.В усталом ветре, тихом и сыром.С полей идет осенний, грустный залах.Уже светло. Но спят глубоким сномСады в нападавших кленовых лапах.И пылью серебристою блестятВьюнка сухие плети у балконов,Неряшливый багровый виноградИ золото заржавленное кленов.

ПОД ЗНАКОМ САТУРНА

ГОРОСКОП

Его составил сам де-Браге,«Весьма искусный астролог…»На желтой рвущейся бумагеРисунок с тонкой вязью строк:«…Здесь мною в символах записанПрочтенный в звездах жребий той:Под сенью скорбных кипарисовБелеет камень гробовой.И Жизнь угасшую рыданьемЗовет бессильная Любовь –К утрате тяжкой и нежданнойОтныне дух свой приготовь.Над беломраморною урнойБлестит упорный тусклый взорЗловеще-бледного Сатурна.Пророча горе и позор,И Некто в черном одеяньи.Как смерть, высокий и худой.Зовет движеньем властной дланиВо тьму ночную за собой…»

* * *

Глагол времен, металла звон!

Г Р. Державин

Энтропия мира стремится к наибольшей величине.

Термодинамика

Роняют башни тяжкий звонИ смутный ужас в смертном будят:Вот клялся ангел из времен.Что больше времени не будет.Ты слышишь властный, непреложный.Ритмичный шелест в пустоте?Как пульс горячечно-тревожный.Стучат секунды в темноте.Но перебой из уравненийВ их утомленный бег вплетен,И бой часов – как вопли нений. [1]Как Хроноса больного стон.Он слышит час, когда в пространствеОцепенеет всё. ТогдаОкончит путь бесцельных странствийВ эфире каждая звезда.И, одряхлевшее с веками,Замедлит Время свой полет,Взмахнет последний раз крыламиИ, неподвижное, умрет.

* * *

Я не знаю теперь — был то сон или нет, –Но виденье осталось желанным:Мне открылся безрадостный, пепельный свет.Мир спокойный, безмолвный и странный.Над сыпучим и острым, холодным пескомКолыхались иссохшие травы,И никто на песке этом, красном, сухом.Кроме ветра, следа не оставил.Фосфорились, из сумерек белой дугойК берегам набегая, буруны.И на небе зеленом, одна за другой,Восходили огромные луны.И я понял тогда, что совсем одинокЯ на этой далекой планете.И я видел кругом лишь кровавый песокДа травы неживые соцветья.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

When the earth was sick and the skies were gray,

And the woods were rotted with rain,

The dead man rode through the autumn day To visit his love again.

R. Kipling. «Plain Tales From the Hills»

Когда небеса были серы, и осеньБолела, и мир был туманом покрыт,Сквозь шелест дождя долетал из-за сосенПо мокрой дороге хлюп грузных копыт.Грибы, ядовито ослизнув, желтели,И воздух отравлен был прелым листом,И тонкие плесени сучья одели, –Так медленно гнили леса под дождем.И между деревьев измокших и голых,Дорогой грибных бесконечных колецУсталою поступью, мерно-тяжелой,Шел конь, и кивал головою мертвец.

ШАХМАТЫ

…Жизнь я сравнил бы с шахматной доскою:

То день, то ночь…

Омар Хайам

То ночь, то день. На черно-белыхПолях борьба – за ходом ход.Игрок невольный, неумелый,Влекусь в игры водоворот.Я сделал ход мой: я родился.И черный принял вызов мой.Прекрасной Дамой заградилсяЯ от угрозы теневой.Но Дама светлая потереВ такой игре обречена:Кто день исчислит и отмерит,Когда с доски сойдет она?То день, то ночь. Теперь всё ближе,Всё туже вражеский охват.По черно-белым клеткам нижетПротивник ход за ходом мат.И вот конец борьбе упорной,Неотвратимый для меня:Игру выигрывает ЧерныйНачалом Бледного Коня.

ВЕТЕР

Весь день надрывался, безумный,И к ночи совсем распоясался:По крышам катался с шумом,А потом зверел и набрасывался.И ходило по комнате струями,И пламя свечи колебало.А тени крались лемурамиКо мне из темного зала.Я был совсем одинокий.Другими людьми оставленный,И следил я до ночи глубокойЗа огнем и за воском оплавленным.И когда завывало и ухало,Скрежеща листами железными,Синело пламя и тухло,И жалось книзу болезненно.И я видел себя этим пламенем.Окруженным потемками хмурыми.И задуть его струями пьянымиТоропилась Она с лемурами.

МОЗГ

Мозг

1

В прозрачных массах есть очарованье,И льдистый полированный кристаллЕсть некий путь к сверхсмысленной нирванеИ некий новый выход и провал.Таится в человеческой природеДилемма: сказка или будней гнет.А выход здесь равняется свободе:Пускай в провал, но все-таки – полет.Полез в стремительную неизвестность:Глаза впиваются в стеклянный шар.И шар, непроницаемый и тесный,Теперь источник несомненных чар.Зеленое – колышется и тонет.Прозрачное – всплывает из глубин.Смотрел ли ты средь камышей в затонеВ глаза подкравшихся ундин?

2

И шар другой, налитый туго светом.Морщинистый от пятен и от гор.Плывет и тянет за собою сети –Гипнотизирующий, лунный взор.И бедные лунатики не властныНад чем-то посторонним – над собой –И сладострастью хладному причастны,Впивая свет зелено-голубой.

3

Двадцатый век не любит бутафорий:Стекло есть кальций-натрий силикат.Луна – планета лавовых нагорий.И действие есть поле и разряд.Но если сказка – расписные ножны.То знание – отточенный клинок –Запретное нам делает возможнымИ губит нас, как неизбежный рок.И я нашел прозрачный и бездонный.Морщинистый, налитый светом шар.Лучами нервов густо оплетенный,Одетый кровью в тепловатый пар.Вонзи в свой мозг, как лезвие ланцета,В себя восставь упорный, острый взгляд:Ты выйдешь в волны голубого света,И эти волны челн твой застремят.И ты узнаешь дикое паденьеВ безмерную свободу пустоты.И, раз вкусив от древа наслажденья,Вернуться к жизни не захочешь ты.

* * *

Каждую ночь крадетсяНад крышами лунный спрут.Ползучие руки уродцаТвой мозг обнаженный найдут:Лабиринт бесконечных извилинПереходы, подвалы, мосты.И в нем, как бессонный филин,Светишь глазами ты.Есть комната где-то в подполье, –И двери всегда на ключ, –Но шарит настойчиво голыйИ гибкий зеленый луч.И в этом неверном сияньи,Разбужен зачем-то луной,Второй – пустоглазый – хозяинСтановится рядом со мной.

ПАУК

Горело электричеством упорным,Сухим и мертвым светом над столом.Шел ровный дождь. Снаружи к стеклам чернымПрильнула ночь заплаканным лицом.Ложились вычисления рядами.Блестели мирно капельки чернил.И вдруг каким-то чувством над глазамиЯ чье-то приближенье ощутил.Услышал шорох, быстрый и скрипучий;Взглянул и на обоях, над столом,Увидел лапы острые паучьиУгластым, переломанным узлом,Вчера он был. И вот сегодня сноваПриполз и омерзительно застыл.И ужас одиночества ночногоКолючей дрожью голову покрыл,Убить его я не могу. Не смею.Он знает это. В хищной тишинеСмотреть я должен, как сереютЕго кривые лапы на стене.

* * *

Я был заперт в сырых погребах.Были стены в белесых грибах.И зеленая плесень светилаИз углов паутинных и стылых.Это было совсем на краю:Истончив оболочку свою,Я подполз к обиталищу этих,Сероватых, не видных при свете.И в ответ проступал из-под низуМягкотелый, расплывчато-сизый,Этих мест постоянный жилец –Со своей мертвечихой мертвец.

ДВОЙНИКИ

ТРОЕ

Зеленеет стеклянный холод.Перед зеркалом я застыл.И, граненой толщей расколот,Мир стеклом себя повторил.Через глаз – колебания света,И потом колебание – мысль.Разве тоже не зеркало это —В глубину опрокинута высь?Это старое зеркало тускло, –Но качну — и колеблется твердь.И я тоже – стеклянный и узкий, —Отражаю: и жизнь, и смерть.И я сам себя отражаю,И зову это коротко: «я».– Перед зеркалом в скобках ржавыхОставаться долго нельзя:Исчезает один «я» законный,– И кого же за «я» считать? –Трое: два двойника отраженных,И меж нами – холодная гладь.

СТАРЫЙ ДОМ

В этом доме, огромном и старом.По спине холодило недаром:По карнизам, на пыльных шарах,Ночевал паутинчатый страх,И печное остывшее телоТонким голосом к ночи гудело.А в гостиную стиля ампирПриходил элегантный вампирИ у девушки хрупкой и спящейГорловой перекусывал хрящик.Кто вступал в этот сумрачный зал,Погружался в провалы зеркал.Нет страшней и коварнее ядаУстремленного в зеркало взгляда.Ибо там отраженный двойникУдалялся в стеклянный тайник,И блуждало потом отупелоВ темных залах бездумное тело.Двойники обитают вдвоем:Если хочешь, ищи этот дом.

* * *

…с вечера свечи. Вещает в вещахИ пыльный, и сдавленный голос:«За зеркалом, шкафом, за ложкой во щахСквозит потаенная полость.К вещам прикрепляется прожитый деньИ прячется сбоку и сзади;Вот – в лавке старья огляди дребедень:Она – точно кошка в засаде.Не вывернуть мира с лица на испод,Но мозг – и возможно, и должно.Тогда постепенно проступит, как пот,Сквозь явное мир позакожный.Как пленка, порвется обычное вдруг.Слова потеряют значенье.– Ты влезешь сквозь легкий, приятный испугВ надбавку к людским измереньям…»

* * *

Худой, голубой и спящийПо городу лунный человек пошел,Огибая острые ящикиДомов, окутанных месяцем в шелк.К Светлому были направленыЗрачки, помутневшие, как опал.И рот он кривил, как отравленный,Попадая в черной тени провал.Прозрачные и легкие знакомыеПо воздуху плыли перед ним.Лица, события и комнатыВ памяти лунной скользили, как дым.Проснувшись, дневной и нормальный,Временами он слышал на миг,Как звал его опечаленноЕго голубой двойник.

* * *

Пыльники, пауки и свещеглазникиНаселяли старый чердак:Третьесортная нечисть, грязненькаяИ страшная не так.Пробегали и прятались шорохи.Проследи – зададут слуху дел!В полинялых изломанных шторахЖил скелет – и желтел, и худел.И о мире тихий печальник,Залезавший днем под кровать,Жил вампир там, великий молчальник,Признававший лишь слово «сосать».Так, событиями не обильна,Протекала чердачная жизнь.Только раз режиссера страшного фильмаУдалось им насмерть загрызть.

* * *

Ночью в сарае темно.Двери от ветра в размахе.Белое, в длинной рубахе,Изредка смотрит в окно.Некого ночью пугать-то:Скрывшись, – опять на чердак;Где-то под крышей горбатой.Там, где уютнее мрак,Снова белеет. А ветерЛомится в дверь чердака.Пробует окна, покаСерым восток не засветит.

УГАР

Улеглись и уснули люди.На столе в потемках допел самовар.И тогда, почуяв, что не разбудит,Из мочки тихонько вылез угар.Нырял и качался летучей мышью,По комнатам низко паря.Худыми руками, незрим и неслышим,Ощупывал бледный свет фонаря.А когда услышал дыханье ребенка,Подполз с перекошенным липом,И пальцы его, как нити, тонкие,Сомкнулись на горле кольцомТак за ночь никого в живых не оставил,Ползал и нежился в печном тепле,И только будильник, как лунный дьявол.Круглым лицом сиял на столе.

* * *

В этом доме чертей плодилиПо чуланам и темным углам.По запечьям кикиморы выли,Шевеля позабытый хлам.А кикиморы любят, где жутко.А в потемках кикимора – вскачь.Тоже любит, свернувшись закруткой,Слушать в спальнях придушенный плач.Ну, а этого в доме довольно:Сжатых губ и заплаканных глаз.Знай, что если кому-нибудь больно,То у пыльных под крышею пляс.В этом доме сначала намучат,И потом утешают – «не плачь».А от этого нежить мяучит,А потом кувыркнется и вскачь.

СКАЗКИ

СКАЗКА

В этом царстве был толст император,Как фарфоровый самовар.Бриллиантом во много каратовБыл украшен держанный шар.У министров по два шарнираБыло в очень в гибкой спинеОтклоняться – для прочего мира,И другой ну, понятно вполне…Шут был очень важной персоной,Как и надо в сказке шутам.Но дочурке больной и бессонной,Он про зайчика пел по ночам.Очень храбрые офицерыБыли в золоте и шнурах,А солдаты вовсе не серы,А румяны и в черных усах.У принцессы был маленький носикИ агатовые глаза.У нее был китайский песикИ жемчужная стрекоза.Но уже от своих игрушекИ от няни: «…оставьте одну!..»И к Пруду Среброзвонных ЛягушекУходила смотреть на луну.А луна проступала сквозь веткиТемно-красным и страшным пятном,И ручные цикады в клеткеЗаливались сухим дождем.– Ну, не всё ли равно, что – сказка?Ведь цикады где-то поют,И ведь этот, заросший ряской,Так похож на сказочный – пруд.

СКАЗКА

Как сказнили русалоча милова.Королевича северных стран.Над рекой ни одной не помиловал,Все ракиты заплакал туман.Палачу от царя удовольствие,Позумент на кафтан и почет.Он получит за то продовольствие,Что секирой по шее сечет.За избою река поворотами,А в избе на полатях палачИссуши же его приворотами,Отомсти, водяная, не плачь!Остеклень от луны,И овсы холодны.Замани его в синь тишины.А в избе-то тепло,Запотело стекло:На полатях палач Пал ПалычДоедает калачПод плачРусалоч.

* * *

Ты колдуешь туманом ползучимВ заповедном, дремучем лесу.Бродит месяц холодный по тучам,По лугам расстилает росу.В челноке, обомшелом и древнем,Я по заводям тинным скользил.Я тянулся к нависшим деревьям,Метил путь, пробираясь сквозь ил.А в лесу, точно серые тряпки,Висли клочья измокшие мхов,И я шел, наступая на шляпкиЯдовитых белесых грибов.И теперь я потерян в трясинах, –Нет из чащи болотной пути…И я слышу: ты криком совинымМанишь в гиблые топи идти.

ВЕДОГОНЬ [2]

Нехороший наш край, гниловатый:По болотам комар да слепень.Зарастает, как пухлою ватой.Белой цвелью березовый пень.Подосиновик с тонкой ногоюДа багульная одурь от трав.Солнце пухнет за вербой нагою,На закате в калину запав.А зайдет – всё как будто как было:Та же ель и поленница дров.Только темень муругой кобылойЗаезжает понуро на двор.А посмотришь – почмокав устами,Закачался уже, как туман,Растекаясь внизу под кустами,Головастый болотный губан.Вот смотри на такое в окошко. –Вам-то что, а мне с ними тут жить…Я и сам уже начал немножкоВедогонью по лесу кружить.

ТОСКА

ТОСКА

Это вьюга над камнем лежачим.Он под снегом, а слышит лежак,Как мотается в свисте лешачьемНад забытой поляной лозняк.А потом у холодного маяТак хорош вечеров изумруд:Звезды бледную зелень ломают,Шевельнутся и в листьях замрут.Перед августом ночи как уголь.Но бесшумные крылья зарницРаспахнутся, от гнева, с испугу ль,Как у стаи бессонных жар-птиц.Костяника поддельным рубиномЗаалеет в усталой граве.Хорошо в сентябре паутинамПролетать серебром в синеве.А по осени ветер вернется,Затоскует, помнет облака,Завихрится в небесном колодце…Заговорное слово кладетсяНа тоску: «Камень бел у песка,Под песками змеею тоска…»До нее не достать – глубока.

РОДИНА

…И взлетает мяч Навзикаи…

Ю.Терапиано

Мяч взлетает в руках Навзикаи…О, бездомный Улисс, посмотри,Как на нежных щеках возникаютЛепестки розоперстой зари.Благосклонны и люди, и боги;Навевает зефир теплоту.Так зачем же ты парус убогийСнова ладишь на утлом илоту?Камениста и скудна Итака:Это скалы уступами вниз…Но от брега блаженных ФеаковК ней вернется усталый Улисс.

УТРО НА БРОДВЕЕ

Как окна темного собора –Пролеты улиц на восток.Сереет ночь. Теперь уж скоро.Но срок потемкам не истек:Еще с досадой и устало,Желтея, светят фонари;Ледок, нетоптаный и талый,Неоном огненным горит.За черным переплетом сада,Как темный щит, блестит вода.Висит тяжелою лампадойБольшая тусклая звезда.И на Бродвее наяву,На краткий миг, я вижу четкоГранит, чугунную решетку,Зарю и бледную Неву.

* * *

Во тьме зеркала, точно лед под мостом,И время кукует настойчиво в зале.Я сам не поверил бы, если б сказали,Что жизнь – как бессонница в доме пустом.Размеренный маятник, скрип, и за этимЧуть слышный, но вкрадчивый звон тишины.Мы путаем долго, пока мы не встретимПростого решенья, и вот решеныВсе прежние «дайте», «хочу» и «мне надо».Не надо. Не будет дано. Это ночь.Бессонница, время, бегущее прочь,И отсвет фонарный из голого сада.

ОТРАЖЕНЬЯ

СИБЕЛИУС

Туонела – страна мертвых.

Калевала

Сумрачные северные елиВстали у несчитанных озер.Девы леса валуны оделиВ домотканый моховой ковер.Утром это – свежесть смоляная,Сладкий запах клевера с полян.Но колдует вечером, я знаю,Цепкими волокнами туман.Где-то тут же, рядом, недалеко,За какой-то тонкою чертой,Рвется к нам и плачет одинокоТо, что стало памятью простой.Тише! Сядь над каменным обрывом,Слушай звоны северной струи:Дунет в елях тягостным порывомИ глаза откроются твои.Жалобой протяжной вырастая,Из ночных холодных камышейВыплывет медлительная стаяТуонельских черных лебедей.

ГОФМАН

Мы отправимся в гости к патронуВ старомодный его городок.Где на башнях заснули вороны,А юстицрат напудрен и строг.Совершенно особого родаПутешествие в эту страну:Дать веселому бреду свободуИ пуститься в его глубину.Будет бред в романтическом стиле:Бой часов будет важен и глух;Жестяной, на готическом шпиле,Принатужившись, капнет петух.Неожиданно явят предметыСовершенно особенный лик.Но с неважной подробностью этойТы, конечно, освоишься вмиг.Мейстер Гофман учтиво смеется:«Так и знал, что вы будете тут!..»Он горшки золотит, и уродцыВ них под крышкой стеклянной растут.

ШЕСТАЯ СИМФОНИЯ

Первый лемур

Кто строил дом такой плохой

Лопатою и ломом?

Хор лемуров

Не беспокойся, гость немой,

Доволен будешь домом!

Гёте. «Фауст», часть вторая

1

В преддверьи усыпальницы, в пещере, –Преддверье смерти – сумерки стоят.Квадратной стерегущей пастью двериРаспахнуты в живой зеленый сад.В саду она. Но ведомо лемурам,Чьи докатились до предела дни.И вот исходят, серы и понуры,Из стен сырых и сумерек они.И станут в круг, и заклинают хором,И снова ходят, ищут и зовут.Глаза их пусты. Руки их не скоры, –Но неизбывней неразрывных пут.

2

«…Кто строил дом такой плохой?..»Откуда эти строки?Как отзвук дальний и глухой,Они твердят о сроке.– Напрасен дней привычный лётИ золото восходов.Тебя уже избрал и ждетХозяин черных сводов.В моем саду поставлен склеп,Но сад живет и зелен.О, как жесток и как нелеп,О, как конец бесцелен!– По капле жизнь течет твоя,Как кровь из жил открытых.Сладка незримая струяДля наших ртов несытых.Бродя бесцельно, нахожуСебя пред этой дверью.Я вижу страшную межу,Но я шагов не мерю.– Но ты идешь к себе домой…Лемур, не звякай ломом!Не беспокойся, гость немой,Доволен будешь домом…

3

Закат и осень золотые,И ветер тоже золотой,Когда он в заросли густыеВпорхнет, осыпанный листвой.Балкон, и время листопада,И позабытая скамья.С моим последним другом, садом,Сегодня попрощаюсь я.Мне клен неспешно машет лапой,Как будто хочет приласкать.Ты, боль, по сердцу не царапай:Сегодня – надо перестать…Ловлю шагов неясных звуки, –Но ветер ринется ко мне,Холодным ртом целует рукиИ сеет шелест в тишине,Как будто заглушить он хочет,Заботливый и нежный брат,Шаги крадущегося ночью,Как тать, проникшего в мой сад.Но пусть! И я цветком осеннимСклонюсь, бессильная, к земле,И ночь меня покроет сеньюИ растворюсь я в серой мгле.

4

Огни, цветы, круженьеИ пестрый хоровод.Пускай мое мгновеньеПлывет, плывет, плывет!Гирляндами повислиПо залам фонари.И сердцем я, и мысльюТвержу себе: «Гори!»За черной маской маскаНа празднике скользит.Но знаю я – развязкаТеперь мне не грозит.Теперь я вся из воли,Прошел мой темный бред.Теперь я скрытой болиСама кладу запрет.Я вся – борьба и вызовСледящему за мной…Зачем вдруг с карнизовСорвался ледянойПорыв, и бледны лица,И гаснут фонари?Зачем в окно глядитсяСвинцовый лик зари?..

5

Из черных масок плотен круг:Они ее с собой ведут.Нерасторжима цепь их рук,Необоримо-тяжких пут.Они уходят в темноту.Как шорох листьев их рассказ:«Я выпью тела теплоту…»«Я занавешу окна глаз…»«Я обману и скрою слух…»«Я обесцвечу розы губ:Да будет нем, и слеп, и глух,И хладен так, как должно, труп…»«Но сердце, – сердце только ОнОстановить имеет власть:Жених, кто тайной окружен,Пред кем должны лемуры пасть…»

6

Пришли. Как пыль легли, забились в щели.Она одна в неверной полутьме,Без памяти, без ужаса, без цели.Как сад, готовый к мертвенной зиме.И только сердце, неустанный сторож,Тревожит стуком каменную тишь.Увы, ты, Темный Гость, его поборешь.Ты, сердце, тоже скоро замолчишь.И вот уже за самою спиною,Как черный исполинский нетопырь,Как зыбкий плащ, забытый темнотою,Как паука раздувшийся пузырь…Обнял. И впился. В долгом поцелуеДуша и смерть. Не надо, не тревожь:Спусти завесу. Глухо сад бушует.Светает. В облаках озябших дрожь.

ЗВЕЗДНАЯ ПТИЦА

* * *

Розовым по небу полосы.Хочет сказать про звездуЛомким стеклянным голосомПтица в продрогшем саду.Хрупко по мокрому гравиюВ воздухе сонном — шаги.Листья завесами ржавымиС кленов свисают из мги.Стой! Точно взрывом, рассеяныИскры играющих брызг:Это — из дымной расселины –Золотом плавленым – диск!

ЧТО БЫЛО С МЕСЯЦЕМ

Он вышел, с натуги багровый,С подвязанной косо щекой,Уселся над лесом, и кровьюИстек, и, блестящий такой.Отравился в путь. А прохладаНочная ласкала его.Но выше ему было надоСветить золотой головой.Никто не мешал. Успокоен,Он пристально сверху смотрел,Как в озере был он удвоенИ в стеклах, холодный, горел.Но в пятом часу застеклянилПространное небо рассвет.Не сдался еще на полянеНасвеченный месяцем след.Потом рассвело. И, вставая,Все заняты были своим.И месяц, ненужный, истаял,И, белый, сквозил голубым.

ДЕТСТВО

Домовитым, ласковым уютомСумерки ложились по углам.Мы тогда назойливым минутамНе вели отсчета по часам.В сумерки немного непохожим.Сказочным казался старый дом.Помнишь, дверь зияла из прихожейЧерным угрожающим пятном?Но, стуча заслонкою тяжелой,Торопясь завиться в дым седой,Хохотал в печи огонь веселый,Потрясая рыжей бородой.Васильком в узорах снежной пылиСиний Сириус в окне дрожал.Засыпая, мы за ним следилиИз-под теплых, мягких одеял.И во сне видали райский теремИ звезду любимую свою,Как она ручным, пушистым зверемБегает по горницам в раю.Поздним утром розовое солнцеБелые стеклянные цветыОсторожно отблеском червонцаОзаряло, – помнишь это ты?И когда уйду в туман жемчужный,Это всё, – как отсвет золотой, –Что от жизни длинной и ненужнойУнести хотел бы я с собой.

ЗВЕЗДНАЯ ПТИЦА

Кончено. Вызрел и вывезен плод.Листьев покорен медлительный лет.Долго не меркнет багровый закат.Медленно чахнет заброшенный садВстань под холодным и мокрым стволом.Встань и помедли и ты перед сном.Дали яснее видны в холода.Ясно и тихо всё, как никогда.Скоро засветит на небе ночномЗвездная Птица туманным крылом.Звездная Птица опустит свой клюв.Тонкую шею к земле изогнув.К сердцу и кленам приникнет зараз:Ясен и короток звездный приказ.Листьям не больно желтеть и слетать.Кончено. Холодно. Хочется спать.

* * *

Ночью no-зимнему небо затлелоРоссыпью звездных колючих огнейИнеем хрупким и иссиня-белымУтро одело траву до корней.Пусть еще мир остается зеленым,Пусть припекает по-летнему днем;За ночь одну почервонели клены.Вспыхнул осинник багровым огнемЯ собираю последние розы.Медлю под вечер в осенних садах.Желтая проседь в плакучей березе. –Это – как снег у тебя на висках.Белым по синему стынут громадыТяжких, как мрамор, крутых облаков.– Это уже холодком, не прохладой…Тише и тише. Теперь ты готов.

* * *

Чувствуешь – тело тяжелоеЗа ноги держит земля?Встань, запрокинь свою головуПозднею ночью в поля.Это поля запредельные,Звездный волнистый ковыль.Дальней дорогой расстеленаТонкая млечная пыль.Давит обузою жадноюПлечи земная душа.Льется усталость прохладнаяБелой рекой из Ковша.Что-то дрожит и колеблется.Взмыть бы, вздохнуть и взмахнуть…Крыльями Звездного ЛебедяСмерть распахнула твой путь.

СТИХИ О ПОЭТЕ

СТИХИ О ПОЭТЕ

Со зрачками пустыми невидящих глаз,Растворяясь в потоке предметов,Он ловил и предметы, и призраки фраз,Проплывавшие где-то в поэте.Во блаженном рассеяньи боком толкнул– Без поклона – знакомую даму,Но запомнил глаза, и пропеллера гул,И огни пробегавшей рекламыЗаглядевшись на облачно-синюю твердь, –На араба с летящим бурнусом, –Он едва не обрел себе жалкую смертьПод трубящим слоном автобуса.В направлении смутном куда-то домойИзучал на витринах ненужныйАбсолютно ему пылесос и трюмо.Но забыл запасти себе ужин.И когда на углу засветился фонарьБледной зеленью – газовым светом, –Он, довольный, сосал прошлогодний сухарь.Дописав окончанье сонета.

* * *

Земля задыхалась. Но капалиВ потемки над городом жаднымПадучие буквы реклам.Земля задыхалась. По кабелям, –И без кабелей, – в выси прохладнойБил в уши настойчивый гам.Но не было жизни насыщенней,И острей не натягивал нервовИ не был бешеней бег.Чем в дни до величия хищные.Чем в еще небывалый и первый,В мой бьющий безумием век.А ночью торжественным пологомТекли по бездонному сводуСтихи пламенеющих строф.И только поэты-астрологиПринимали по звездному кодуДалекий сигнал катастроф.

1933

Видали ли вы, как сейсмографыЛовят землетрясения незаметную дрожь,Выводя на барабане в безмолвии погребаЛинию пульса – волнистую дорожку?Заводное сердце прибораОтстукивает стальной такт,А где-то по скатам горнымНизвергается грузно раскат.Но точней гальванометров одержимый,В общежитии именуемый: поэт,Ибо слышит он, как шагами незримымиПечатает будущее след.Он слышит: из черных глубин АпокалипсисаСквозит ледяной электрический ветер.И поэтово сердце раскаливаетсяАудионом радиосети.Внимание! Указатель дрогнул, и вертитсяВ миллиметровом кружеве барабан.Регистрирую время: девятьсот тридцать третий.Отмечаю: близится ураган.1933

РЕВОЛЮЦИИ

Шаг вперед – два шага назад.

В.Ленин.

О, век Маратов и Бастилий.Знамен и шапок алый мак!На смену обреченных лилийВздымаешь ты свой дерзкий стяг.Идут века. Они уносятТвои наивные мечты:Опять, как прежде, хлеба просятПри забастовках те же рты.И снова улицам взмятеннымГрозит багровый отсвет твой:Грозишь двухсотым миллиономИ пентаграммой над Москвой.Но есть бессилье роковоеВ делах твоих любимых чад:Твое решение простое:Ты – «шаг вперед и два назад».И вот итог твоей работе.Итог один во все века:Лавуазье – на эшафоте,И Гумилев – в тюрьме Чека.

ЖИЗНЬ

Михаилу Эйшинскому

1

Она уходит в самом деле быстро:Считаюсь с тем, что молодость прошла.Совсем как детство: как-то между прочим.И передо мной стоит одна лишь юность.Как день вчерашний, в памяти свежа.Оно понятно: юность – мастерская.(Увы, кустарная),Где личности пришлосьИз матерьялов сборных создаваться. –Так лепит дом ручейный червячок:По замыслу единое заданье.Но матерьялом – всё, что ни попало.Что на постройку как-нибудь годится.Печально это: я в другой бы разПолучше постарался юность сделать.Дано теперь: мужчина в тридцать пять:Как будто бы поэт, а прочееНе столь существенно в моем заданьи.Мое заданье – отыскатьИ описать самонужнейшее.Существенное, важное в той жизни.Которая тянулась тридцать пять –Каких, когда, совсем не важно, – летТеперь могу: не многое,Но кое-что могу.И даже больше: знаю то,Чего уже никак я не могу.Ну, вот, хотя бы написать роман:Такой, как тот, что нравится при чтеньи.Как справка: ранее казалось,Что всё сумею: стоит лишь начать.Могу: себя заставить и принудить,Держать себя в строю командой «смирно»,Себя в пружину обратить,В рабочий механизм,И, стиснув зубы, позабыть,Что мир есть что-то, кроме напряженья.И этим я могуМне нужного действительно добиться.Но все-таки и это всё не то,Не то, что в самом деле важно.

2

Из всех романов нам известно,Что в них всего важней любовь.И от любви на полках тесно,И всё ж по старой теме вновь…О ты, источник виршей длинных,О ты, романов книжных ось!Тебя мне отроком невинным,Любовь, изведать привелось!Нет мест опасней Аризоны:Тому порукою Майн-Рид.Но в том повинны не бизоныИ не индейцев мрачный вид.Для нас в двенадцать лет опасно:Ее похитил Джим-злодей;Она – Жанетт; она – прекрасна;А спас – отважный Мак-Ферлей.И это было самым лучшим,Увы, из бывшего потом.И вот, стучусь, как сын заблудший,Я в детство, точно в отчий дом.

3

Никогда так не было зеленоНа дворе весной от травы,И над серым забором расстеленоСтолько пламенной синевы.Тоже сумерки помню осенние,А в канаве рыжела вода, –И блаженное оцепенениеОттого, что светит звезда.Вы, конечно, сами припомните:Если с дачи вернуться домой,То совсем по-особому в комнатеПахло после ремонта сосной.И такое простое, обычноеБыло ярким, как сон наяву.Это было как чудо привычное:Я всё вижу, всё слышу – живу.

4

Теперь не то: скользит по глазу,По уху и по коже мир,Но не проходит внутрь. Теперь ни разуНе осеняет этот мир,С которым ощущал я краскиИ звуки голою душой:Как будто на лице повязкаС тех пор, как вырос я большой……Я думаю, что я решил задачу:Я отыскал самонужнейшее,Существенное, важное для жизни –И пусть не для других.А только для себя, поэта:Жить, чувствовать, что ты живешь,Не отвлекаясь посторонним:Жизнью.1940

ИСКУПЛЕНИЕ

ШУМ ВОД МНОГИХ

В эту душную ночь умиралиОт бездождья цветы на лугах.Колыхал распростертые дали,Полыхая зарницами, Страх.Из людей я один был на страже.Не окованный мертвенным сном.Было слышно: молчание вяжетПаутиною липкою дом.Мне открылось: отчаянья тениЧерным дымом но мраке угловМне мешают сойти по ступенямИ расслышать приглушенный зов.Точно кровь, истекали минуты.В темноте задыхалась земля,Я откинул отчаянья путы,Я решился и вышел в поля.На полях, неживых и бесплодных,Замирая, к земле я прильнул:Мне ответил глубинный и водный,Вдалеке нарастающий гул.

ТРИПТИХ

Вечер

Закат был кровь. Закат был пламя.И ветер леденил, как смерть.Как купол в подожженном храме,Была пылающая твердь.Но неизбежное свершалось:Закат покорно истекал.И обреченная усталостьГасила тлеющий раскал.И засинели облака,Ложась тенями убиенных.И тьмы тяжелая рукаСдвигала давящие стены.

Ночь

Мы, точно травы при дороге,Бессильно полегли во прах.Но только б жить!.. И нас, убогих,Повел вперед звериный страх.Чернела ночь. Ни зги. Ни крова.Мы ощупью во тьме брели:Рабы, влачившие оковыВ пыли истоптанной земли.Неправый судия судилИ веселился о мученьях.А если петел нам гласил, –То знаменуя отреченья.

Рассвет

Еще не свет, но призрак светаСереет по полям пустым.И ветер ночи без ответаВзывая, шевелит кусты.И тишина для спящих духомЕще, как ночью, глубока.Но слушай обостренным слухом,Как на коленях облака,Привстав по краю небосвода,Друг другу тихо говорят:«Молите Бога – да сгорятДостойные в огне восхода…»

ИСКУПЛЕНИЕ

Вечером звонили ко всенощной.Пели колокола хвалу.Попик старенький, немощныйСлужить побрел по селу.Сторож шептал озабоченно:«Панихидку, отец Игнат,Отслужить вас просили оченноКаких-то двое солдат.Струсил я виду военного:Надругаться пришли. Да ничуть:Николая, раба убиенного,Заказали они помянуть…»Были ризы темно-лиловые.Полз тихонько шепот старух.Да от ладана шел еловогоГорьковатый смолистый дух.Стояли в церкви заброшеннойКаких-то двое солдат,Попик голодный, взъерошенныйКадил возле царских врат.А когда он прибрал ЕвангельеИ престол пеленой покрыл,Темный купол два Божьих ангелаОсветили взмахами крыл.

ПРОМЕТЕЙ

Титан, мятежный дух, зарницаТого, что знаньем мы зовем…Не ты ли тот, кого потомИзраиль в страхе звал Денницей?..Был дик и жалок человек:Он грыз сырые кости жадно,Следил несмысленно и стадноСветил необъяснимый бег.Он был как зверь. Но были боги.Была отрадна жизнь богов.Олимпа трудные отрогиСкрывала пена облаков.Был Зевс ревнив: воздвиг на стражеПровал, и пропасть, и закон –Да смертный не помыслит даже,Что может быть как боги он.Но был огонь похищен с небаИ тайно человеку дан.На сонмище в день оный не былЛишь он, нахмуренный титан:«Я свет принес и вам, и многим –Запретный, мысленный эфир.Смотрите, как яснеет мир:Отныне будете как боги…»Титан к скале прикован. ТщетноПробитой дланью цепи рветИ мох терзает безответный.Внизу стогласый Понт реветИ, воздымая мерно руки,Рыдает хор Океанид.И ветер множит плача звукиИ солью слез глаза слепит.«О брат, смирись!..» «Мой враг не вечен!»«Проси пощады!…» «Знаю: срокЗевесу Мойрою отмечен.Древней титаны: ведом рокТитанам лучше, чем Крониду…»Но блеск и грохот. Страшен гневОтца богов. Рассвирепев,Скалу он вержет в тьмы Аида.«Клянусь я Стиксом: коршун НочиУснувший Тартар возмутит,И над тобою заклекочет,И клюв копьем в твой бок вонзит…Так будь, пока в Аид не снидетСвоею волею другой…»………………………………………………Титан! Ты помнишь, как в АидеОн шел пронзенною стопой?

НЕБЕСНЫЕ

Когда потемнеет, выходят они.Сначала увидишь ты только огни,Но после, всмотрясь, очертания тел,И дланей, и крыл, и нацеленных стрел.В морозную ночь Скорпиона изгибПолзет, и как будто бы шорох и скрипСуставчатых ног и сухой чешуиРасслышат сторожкие уши твои.А в книгах старинных, где желты листы,Найдешь ты всё тех же Небесных черты:Охотник наотмашь заносит копье,И гладкая Гидра свернулась и пьет.Их жизнь высока. Как священный обряд,На запад свой путь совершает их ряд.Не вечны, но длительны. Божьи рабы,Они отмеряют теченья судьбы.И наш соучастник в грядущих скорбях,У самого моря в закатных кровях,И ночью их книгу сквозь звездный туманНа острове малом читал Иоанн.

ПРЕБЫВАЮЩИЙ

1

Когда гудело и хлестало шквалом,И озеро, внезапно озверев,О плоский берег билось в исступленьи,И голос грома говорил,Другие дети прятались под лодки:Не очень страшно, но смотретьНехорошо и неприятно.А он стоял,смотрел на тучи,Ползущие упорно серым,Косматым пологом по небу,И слушал ветер,влажный плеск,И мерное дыхание грозы,И Божьей красоте дивился.Сам был как девушка.Но в бурю парусУмел поставить крепкою рукою,А если парень дюжий,Задира и буян, его толкал на ловле, –Смотрел тому в глаза, молчал, –И уходил задира прочь,И, уходя, ворчал: «Сын громов…»

2

Когда подрос, ходил кИоканануИоканан был:«нет». Но где же было «да»?Железный Рим давил народы,Топтал, как гроздья виноградарь.Точилогнева исполнялось кровью.Закон Единого был старым свиткомВ ларце убогой синагоги.И брат, и Симон, и АндрейКачали головами «Плохо…»Иоканан грозил, но не было исхода.Был мир прекрасен.Иоканан был страшен — гласом льва,В пустыне вопиющего. ОднаждыВ толпе он указал:«По мне Сей больший: недостоинРемня Его сандалий развязать».И вот пошли с Андреем, и внимали.Когда ушли, был час десятый, –Но Симону о всемПоведали еще в тот самый вечер.

3

До встречи было: мир и Бог.Один из них прекрасен, но ужасен.Но тайну Бога объяснило слово,И это Слово стало плотьюИ даровало мир свой Иоанну.Но Кифа-Камень возгорелсяРевнивой, неумелою любовью.Его светильник колебался ветром,И стлался по земле, и пакиПеред Учителем сиял.А Иоанн светился ровным светом.Которому у нас подобий нет.И Кифа ревновал. Сказал Учитель:«Что в том тебе? Пусть он пребудет.А ты ко Мне иди». И было так.

4

И вот прошли десятилетья;Предания, как плевелы, росли.Но вот свидетель верный пребывает:Он истину о Слове возвестит.И он нашел слова. И с небаНе гром ли подсказал емуНачальное: «В начале было Слово…»И кто на Патмосе, пребывши с нами,В грозе и буре слышал гласыИ ангела, который клялся,Что времени не будет боле,И нас, безумных, остерег, да слышим?

5

Для нас, невоскрешенных, страшенУход во тьму, дыханье тленья.И разрывает сердце скорбь,Когда любимых полагаем в саван.И тоже Иоанном звалиТого, кто здесь оплакал с намиУшедших в страшные вратаИ скорбь одел в рыданья панихиды.И не был ли Пребывший с Дамаскином?А в наши дни, когда мы ожидаемСуда за нами совершенное всем миром,То разве Пребывающий оставит,Безумных, нас и гласа не подаст?

СВЕТЛОЯР

Б. А. Филиппову

Оно затоптано, место.А место это – душа:Идут и идут без присеста.Шагами понуро шурша.Душа – проходная дорога:Крапива и пыльный бурьян, –Идет и уводит из логаВ благое молчанье полян.Там к древним и черным елямПриникни больной головой.Моли их о смысле, о цели,Об отчей руке над тобой.Молчат. Но на дымном рассветеНад озером зыблется пар.И вдруг ты расслышишь –ответилТебе из глубин Светлояр.

* * *

Вы – соль земли.

Матфея 5.13

Соленый вкус у слез и крови.Присевши у чужих ступеней.Вы горестно подъяли брови,Как бы в застывшем изумленьи.Но радуйтесь! На искупленьеОстались считанные годы.Уже вот ангелы народовВедут молву про истребление.– А если соль не осолится,Бросают вон, в огонь и воду…Слезам и крови надо литься:То соль земли. Завет свободы.

* * *

…Уже и секира при корне дерев лежит…

Луки 3.9

Усталый человек приселНа круглом одноногом стулеИ что-то ест. И синь, и белБездушный, ровный свет. В кастрюлеУныло булькает едаДля всех таких, как он, усталых.Он съест, заплатит и тогдаУйдет и станет небывалым.Он, может быть, пойдет домой,А может быть, пойдет зарежетС такой же самой пустотойВ глазах прокуренных, несвежих.Пойдем за ним. Умножась, онТечет по улице, безликий.Мигает огненный неон.Бросая радостные блики.И ты прочтешь звериный страхВ пустых зрачках чужого мира.При корне древа в теплый прахУже положена секира.

ТРАВА

Было место болотное пусто;Понастроили тесно и густо,Позабыли за блеском витринПро холодные корни травин.Высоки освещенные окна,А трава-то пускает волокна,Под железом мостов шелестит,Серо-сизые бритвы растит.Точно шкура остистая зверя,Ни годов, ни столетий не меря,Облегла, притаилась и ждет:Знает, время когда-то придет.А трава-то, она ведь травища.А жилье-то людское ей – в пищу.Из каких еще надо вам уст:Се, оставится дом сей вам пуст?

* * *

Все святые говорили по-русски

Н.В. Гоголь. «Женитьба»

И острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений.

А. Блок. «Скифы»

В Тригорском ветреник великийПисал стихи – ронял страницы,Не мудрствуя лукаво, – а теперьМы рады, если по складамЧитаем тайну этой легкой мысли.Я в Лувре был. Гиганты ВозрожденьяМихайло Ангел и львокрепкий бородач из ВинчиТворили красками и углем чудо:На плоском углубляли мир,Лепили тело в воздухе пространном.Но было пусто и прекрасно в этом мире.А паренек кудрявый, остроглазыйЗагнул такой звериной, человечьей мукойВспотевшим бурлакам больные шеи.А воздух – воздух был ему не нужен.А как забыть Смирнова: на эстрадуДимитрий Алексеич выходил.Совсем не романтичный, располневший.Приятно улыбался, щурил по-котевьи глазкиИ серебром чеканным рассыпался.Но только в серебре фиоритурыВзаправду Фауст бесталанный умиралИ за твое хватался сердце, умирая.И много их, простых и немудрящих,Поющих и глаголющих, взывая,Имели и имеют Божий дар:Единым словом всколыхнуть глубиныИ человека в человеке разбудить.Увы, не могут этого вершитьНи острый галльский смысл.Ни сумрачный германский гений.И понял я:Как в раковине на прибрежьиГудит глубинным шумом океан,Так в них, простых и глиняных сосудах,Звучит душа великого народа,Которого взыскал ГосподьИ мукой, и прозреньем искупленья.

О ВСЕХ СВЯТЫХ, НА РУСИ ПРОСИЯВШИХ

А иное упало на добрую землю…

Луки 8.8

Вот и было видение в тонце снеК истощению времени, грешному, мне.Я был как бы сугубый, двойной естеством:Каждодневный один, и другой – невесом.Но, как эхо, из дальних скитов и могилОн настойчиво верой отцов говорил.Над землею болотной кромешная тьмаНалегла, укрепляясь собою сама.Но еще и еще, точно пламя свечи,Там и сям возгорались сиянья в ночи.И, приблизясь, узрел я, что мерзость и тля,Под ногами святых простиралась земля.Смрады тленья она источала и хлад,И гнездился в ней жабень и всяческий гад.Но святые светились, не видя меня,Точно воск, зажелтев от лица огня.Точно воинством ратным из зерен взошлиИ стояли на страже гиблой земли.И в виденьи открылось, что молится рать,Чтобы этой земле – просиять.

О ПОТОНУВШЕЙ МЕДВЕДИЦЕ

НАЧАЛО

И Большая Медведица выла ночами…

П. Иртель

С холодных стран, с Карелии, от Колы,В промерзших елях голосит норд-ост.Темно. Под звездным Северным ПрестоломПо небу перекинут Млечный Мост.И я в себя вбираю жуть просторов.И путь в снегах, и древний запах хвой.От Чуди белой до земли поморовТы слышишь ли ночной гудящий вой?И стынут пальцы в теплых рукавицах,И холодом проходит по спине.И пращуров обветренные лицаСо мной идут – невидимо – во мне.Когда в мятель предсмертная усталостьКлонила пращуров моих ко сну,Медведица большая, им казалось,Над лесом воем будит тишину.Не заходя, алмазной колесницейСемь звезд плывут, – как северным гербом.Века здесь шли кровавой вереницей.А кровь роднит. Не забывай о том.

ПРЕДКИ

Малые черные людиЖили в пещерах. СильнейКожу их, чуяли, студитВетер с Полночных Огней.Прямо в закатное мореС шумом бежала река.Люди со страхом и горемВидели: издалека,Чаще и чаще разливы,Дико стремила вода,Переливаясь бурливо,Глыбы зеленого льда.Малые черные людиПомнят их первый приход:Скрежет, как острою грудьюЧелн продирался сквозь лед.Враг ли неведомый, друг ли?Вышли из дымных пещер…Запад горел, точно угли.Север, как камень, был сер.Были обветрены лицаБелых высоких людейВ шкурах полярной лисицы,Зверя Холодных Полей.Молча смотрели на далиЗеленоватые вод.В страшных глазах увидалиЧерные северный лед.

СЕВЕР

Лижет базальты волна:Скудная, жесткая пища.Мокнет годами гнилого челнаЧерное, хрупкое днище.Так, как при викингах. ТутНечего ждать перемены:Хмурые сосны по скалам растут,Светится в сумерках пена.Только холодная стальСерых равнин океана.Только клубится ненастная даль,Родина зябких туманов.Изредка гонят их прочьЖгучие струи норд-оста:Пламенем бледным вздымается в ночьСмерть с Ледяного Погоста.

ВЕЧЕР

Все было просто: сосны и брусникаС фарфором пыльным ягоды сырой.Покорно в серых паутинах никлоЕловой лапы жесткое ребро.И надо всем – неторопливый шорох,Всю жизнь потом нам слышный шепот хвой.Смолистый, скользкий и сухой, как порох,Ковер иголок под твоей ногой.В закате солнце медленно сгорало.Был вечер тих, по-северному прост, —И в куполе вечернего опалаВсё те же семь привычных с детства звезд

БЕГСТВО

По лесным низам захолодело,По болотам задымилось белым,От корней свежей запахло мхомИ в последнем солнце по овражным склонимПапоротник вспыхнул пламенем зеленымВ буреломе хрупком, сером и сухом.По траве, еще никем не мятой,По опушкам с клевером и мятойДогонял нас призрак голосов.Мы не замечали ни грибной прохлады,Ни привычной с детства бороной отрады,Тишины заказной северных лесовМы бежали – гибель нас искала,Торопилась, путь пересекала,Реяла вечернею совой,И за нами солнце низкое бежало,По лесным верхушкам плыло и ныряло,Продираясь в чащах красной головой.

ЖАЛО

Весь день звенят ленивыми альтамиВ долинах свежих погремки коров.Уютно пахнет молоком, хлевами,Дымками буковых тяжелых дров.Здесь в городках всё каменно и чисто,И крепок их порядок вековой:Неодобрительно на век неистовствЗдесь бюргеры качают головой.Я, путник, проходил по их тропинкам.Ел гостем хлеб их. Слышал их «Gruss Gott».Подслушивал смущенное, с заминкой:– «Чужой? Ну, что ж? Ведь скоро он уйдет…»Я шел на юг. Всё круче были склоны.И в первый раз я, северный изгой,Увидел полный облик СкорпионаИ жало, вознесенное дугой.

БАРИ

В декабре Адриатика хмура:Мутной зеленью ходит волнаИ на берег, скалистый и бурый,Лепит камни морские со дна.Пальмам холодно. Как жестяные,Порыжели концы опахал.Всё под серое: камни стенные,И оливы, и старый портал.В этом гужом, забытом собореОн почиет в литом серебре.Но когда в ненадежное мореВетхий парус идет в декабре,То Джованни, Джузеппе за моломШепчут все-таки несколько слов:Бережет византийский НиколаЧерномазых чужих рыбаков.

ПРИБРЕЖЬЯ

Пустыня, плоская, как блюдо,И небо пыльной синевы.Как шкура с падали верблюда,Песок и пежины травы.Здесь каждый день одно и то же:Встает струящейся стенойСлепит глаза и жжет по коже,Как из печи, упорный зной.И море не дает прохлады:Напрасно в поисках за ней,Как спины допотопных гадов,В лиловой чешуе камней.Здесь мысы врезались в сверканьяСафирно-пламенной воды.Нет жизни. Ветер на барханеМетет случайные следы.

МОРЕ

Корабль взбирается упруго,Ныряет: кажется – китыПод киль неспешно друг за другомКидают скользкие хребты.Под затуманенной луною,Доколе видит глаз, бугрыЛоснятся сизой пеленоюВ однообразии игры:Нырок дельфиний, снова выгиб —И встанет стекловидный холм.Бегут ожившие ковригиОднообразных тусклых волн.А там, на дымном небосклоне,Огромен, бледен и разъят,Большой Медведицы квадратНа севере, как призрак, тонет.

ЗЕМЛЯ

Как толченый кирпич – эта красная глина,И колются космы травы.Как до кости, до камня промыты в долиныПересохшие дикие рвы.А взберешься и выйдешь: замаячат укропамиДерева по пыльной степи.Позабыта веками, позабыта потопами,Ты, недвижная, сонная, спи!..Мы по самым паучьим местам проходили,Мы устали по зною кружить.Побуревшие травы и солнце над пылью:Вот земля, на которой – дожить.По равнине уставленной деревьями тошными,Я который уж день бреду.И птицы не наши голосами истошнымиТочно с радостью кличут беду.

ЭВКАЛИПТЫ

В эвкалиптах бежит, исчезает, как сетка,По опавшей листве незаметная тень.Эвкалипты: как будто посохли их ветки.Не шумят, а шуршат. Колыхнуться им лень.Эвкалипты растут без конца по отрогам,По безводным холмам: не нужна им вода.Как от судорог ствол их свело. Как из рогаДревесина стволов, тяжела и тверда.Этот серо-зеленый покров – эвкалиптыЭто – шкуры змеиные слезшей коры.И вот так без конца. И ты знаешь: погиб тыЗдесь в краю эвкалиптов и тусклой жары.

ПАМЯТЬ

Мне припомнилось – узкою тропкою,Меж ольхами, ложбиною топкоюПриходил я из леса домой.Пальцы, жмите глаза. Вы картину обрамите,Соберете обрывки измученной памяти:Их не много осталось со мной.Так, как будто вчера. Теплым клеверомИ смолою, как солнечным севером,Пахнет в памяти это вчера.Я иду по меже и рукою по колосуПровожу, точно глажу пушистые волосы.Как белеет березы кора!Заплелась плауном с паутиною,Закустилась колючей малиною,Заросла подорожным листомЭта тропка сквозь сумрак ольшаника —Через проблески памяти раненой —В опустелый, заброшенный дом.

TIMELESS LAND [3]

Над плоским, пересохшим континентом.От моря и до моря темнота.Журчат сверчки. Серебряною лентой,Волокнами туманного жгута,Течет недвижно Звездная Дорога.Но беспокойно ожидает юг:Там далеко во льдах дугой пологойВоспламеняется полярный кругИ светит медным пламенем досюда,Как дикого становища костер.Журчат сверчки. В сухих бурьянах грудыИз ветренного камня. С древних пор.

ПОД ЧУЖИМ НЕБОМ

Корабль Арго идет под парусами.Его Канопус – кормовой фонарь,И светит под чужими небесамиОн странникам, как аргонавтам встарь.Но Скорпион, блестя спиной тугою,Свивает кольчатую чешую.И жало, вознесенное дугою,Вонзается в тоску твою.

КОНЕЦ

Да над судьбою роковою

Звездные ночи горят.

А. Блок. «Роза и крест»

В древнее черное лоно,Лоно судьбы роковой,Звездный размах ОрионаПадает вниз головойБерег родной и желанный,Видишь, растаял в мечту.Вот – Облака МагелланаВечно летят в пустоту.«Путь твой грядущий – скитанье…»Слушай, не всё ли равно,Где и в каком океанеСудну тонуть суждено?..

  1. НЕНИЯ — похоронная песня или причитание полуэпического, полулирического характера у древних греков и римлян. Возникнув из причитаний по умершим родственникам, Н. (название возникло в Фригии, в Малой Азии) стала обычной принадлежностью пышных похорон, где ее пели уже наемные плакальщики. У римлян Н. исполнялись под аккомпанемент тибии (род кларнета). Н. начинала главная плакальщица; ее песню подхватывал хор. Тексты Н. до нас не дошли. Как плачи (см.) других народов, античные Н. несомненно содержали преувеличенные похвалы покойнику и бессвязные сетования; недаром античные писатели называют эти песни «нелепыми и нескладными».

  2. Ведогони — души, обитающие в телах людей и животных, и в то же время домовые гении, оберегающие родовое имущество и жилище. Каждый человек имеет своего ведогоня; когда он спит, ведогонь выходит из тела и охраняет принадлежащее ему имущество от воров, а его самого от нападения других ведогоней и от волшебных чар. Если ведогонь будет убит в драке, то человек или животное, которому он принадлежал, немедленно умирает во сне. Поэтому если случится воину умереть во сне, то рассказывают, будто ведогонь его дрался с ведогонями врагов и был убит ими. У сербов — это души, которые своим полетом производят вихри. У черногорцев — это души усопших, домовые гении, оберегающие жилье и имущество своих кровных родичей от нападения воров и чужеродных ведогоней. ЮЖНЫЕ славяне так называли незримых духов, сопутствующих людям до смерти. Во время сна они исходят из человека и охраняют его имущество от воров, а жизнь — от неприятелей или других, недобрых, ведогонов. Между собою эти духи дерутся, и ежели в драке ведогон убит, то и человек, хозяин его, вскоре умирает. Ведогонь— по верованиям черногорцев и сербов, живущий в человеке дух, который во время крепкого сна может покидать на время тело и странствовать по белу свету; то, что В. в это время видит, после пробуждения от сна кажется человеку сновидением. Ведогони могут даже драться друг с другом, и если чей-нибудь В. в драке погибнет, тогда и человек уже более не просыпается и умирает. Польские крестьяне говорят, что душа покидает человека, на время — во сне или навсегда — при смерти, в виде мыши. Когда мышь возвращается назад к спящему человеку, тот ее глотает и только тогда просыпается. На берегах Адриатического моря существует подобное же поверье; здесь В. является домовым гением, оберегающим родовое имущество и жилище. Не всякий человек имеет своего В., но только тот, который рождается в сорочке. В некоторых местностях Сербии ведогонем называется кровожадное мифическое существо, тождественное с вампиром. Стихийный первоначально характер ведогоней виден из того, что, по сербскому поверью, когда поднимается буря, это значит, что ведогони дерутся. В Белоруссии до сих пор верят, что каждый мальчик получает при рождении сестрицу — сорку, а каждая девочка — братца, братека, которые остерегают их от несчастий и искушений. Поскольку люди всегда норовят дурные свои поступки и побуждения как-то оправдать, то и приписывают их этим духам, которые то же самое, что ведогоны древних славян. Ведогон (сербск. и черногор.), по народн. поверью дух, живущий в человеке могущий во время сна покидать тело. Не всякий имеет своего В., а лишь родившийся в сорочке. Порой В. смешивается с вампиром, волколаком. Удача, как уже было сказано, представляла собой главную ценность, которой мог владеть человек (или род). Удачи - а не счастья или материального благополучия - просили у богов; Удачу берегли как ценнейший их дар; на приобретение или улучшение Удачи были направлены многие магические технологии. Нередко такие технологии были связаны с персонификацией Удачи в образе божества, связанного с конкретным человеком. Такой персонифицированный аспект Удачи назывался на Северо-Западе фетч (др.-англо-сакс. fetch), фюльгья (др.-сканд. fylgja) или ведогон (слав.); эти традиционные представления были позднее заимствованы и христианством, где персонифицированная Удача превратилась в ангела-хранителя.

  3. Земля без времени (англ.).