Под знаком Льва - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Книга знаков1930

Фарс-рапсодия о пингвинах-перипатетиках[29]Фрагменты

ПингвиныОднаждывся пингвиньяратьотправилась в далекийпуть:куда-нибудь,зачем-нибудь.Ни дать ни взятьвся целикомпингвинья рать.Ать, два,ать, два,ать!Возглавил всюпингвинью ратьполупоэт, полуагрессор,один румяныйгерр профессор;он чуть хромална правый ласт,но был очкасти коренасти нес зеленыйзонт,всем застя горизонт.Шумел он: «Ать!»-и снова: «Ать!»И в ногу шлапингвинья рать.Пингвинье скопище пестрелосреди торосов,среди льдинодной из множества картин,что описал Порфирьев сынмосковитянин Бородинсмычком своей фантазиив цикле «В Средней Азии».Тут были всякиепингвины:глупцы, сократы,шалопаи,бароныи простолюдины,молчальникии краснобаи,филистеры, филантропяне,филосифоны, филосовы,пуристы были, пуританеи остросло- и богословы,пингво-орфеи, пингво-феи,анахореты и эстеты,атлеты, виги[30], и аскеты,и все пластыкретино-критики:синтетикии аналитики,а большей частью —паралитики.Ну, словом,вышла погулятьвся целикомпингвинья рать. ИнтерлюдияИтак,пингвиний караванбредет в однуиз дальних стран.В какую —неизвестно,да и неинтересно.Зато ужв караванетьмадарований:черен, проворен,в тоге историка,Эдгаров Воронс черепом (Йорика).Прорва пернатыхв перьях и латах:Кречет и Кочет,Сыч, Козодой…Каждый лопочет,как заводной.Взять вот хотя быарию Жабыили(вот баба-то!)ведьму из Макбета:веник ли, швабра —она впереди:«Абракадабра!Не подведи!..»Ведьма из «Макбета»,Ворон,Баран,Кочет и Кречет,Сычи Сизарь…Вот и явилсянаш караванв край, где певучисосны,как встарь…Скачет над лесомвсадник-луна.Облако вроделошади ей.Квакает в лужеЖаба одна.А на поляне —сонмы теней.Сонмы пингвиновдали обетв том, что пребудутнемы, как мхи.Вот и выходитпингво-поэт,чтобы прочесть импингво-стихи. АфишаВыступление,что было обещано пингвинам,дальновидно отменяется,дабы послене пришлось бы им, невинным,животами долгомаяться. Еще одно выступлениеДругой пингвинзалез на пень —поэт с гнильцою,но слащавый,посколькуна одну ступеньон ближе былзнаком со славой.Тряхнувши гривой,произнесон все словав своей балладе,что сочинил онпро мороз,а такженоволунья ради:мол, вотлуна,белым-бела,плыла,и всем казалосьснизу,что спутницаземли былакак сахарная Мона Лиза… АфишаСостоявшеесявыступлениеотменяетсякак преступлениепротив личностипоэтичности. РезюмеПочти что всепингвины,поэты то чтонадо,пропели сонатиныи пингво-серенады,пролив слезуи слюниво славуноволунья,пропевши в лади крядусто гимновводопаду. ИнтермедияЗадумались поэты…Взахлеб читало эхосонеты их, но вряд либыл хоть один пригож.Задумались пингвины…Тоска и скука! Эко!Поэтов — сколько хочешь,стихов же —ни на грош! Попоэтим!Давайте-ка,давайте-ка, пингвины,пофилософим.Давайте-ка покинемнаши льдины,помефистофим.Помудрствуем лукаво,попоэтим.Тем способом не выгореласлава?Обрящем этим!Взгляни налево,посмотри направо:средь флейт, кларнетов,куда ни кинешь взгляд,орет оравапингво-поэтов.Поэтов разных:чистюль и грязных,и куртуазных,и буржуазных,и бесобразныхрасстриг безрясных,и вбитых в уголпыхтящих пугал,ну, словом, право,—одна ораваубогих, строгих,но недвуногих,и выдающих,и подающих,и просто пьющих,поющих в кущах…Ворчат, воркуют,урчат, ликуют,ликерят, ромяти смотрят косои безголосопоют, истомят, бухтят, содомят...И на обедне,и на вечернехамят стихамив господнем храме(се между нами:у нас про этонет докумета),нудят, москиты,и те, что сыты,и те, что босы,—все безголосы. ОдиссеяА потом ватагой всеюластоногие опятьпингвинью одиссеюрешили продолжать.Про то протоидея,как в скважину — бадья,внедрилась в них, довлеяпотребе жития:радеючи, рыдаючи,хуля, хваля, пыля,бредут они, по-заячьирисуя вензеля.От полюса до пеклаидут в тартарары —туда, где все вскипелоот адовой жары.Грядут они: и Ворон,и Сыч, и Козодой.Тот в клюве тащит шкворень,тот — со сковородой. Пофилософим!Нет уж, давайте лучше,пингвины,пофилософим. Филосохлые философоныНыне мы филосуфыстали настоящие:ареопагичные[31]пери-пате-тичные(стало быть, гулящиев роще с Аристотелем):-мы сыплем силлогизмами,цитатами и измами,мы блещем латинизмами,не спутавпадежи.Мы сопорно-опийные,транквилизаторийные,снотворно-тошнотворныеученые мужи.Умеючи платонить,[32]ликургитьи солонить,и просто иезуитить,зенонить и хрисиппить,мы запросто устроимсхоластико-концерт,а всяких там эразмовда грацианов разных,паскалей и декартовоставим на десерт.А что до августинов,до неопла-плотинов[33]и всяческих спиноз,до прочих фомаквинских,до догм и формкальвинских,то здесь тем паче сможеммы заостритьвопрос.А Блейк?А Ницше вредный,такой дурной и бледный?Уж их-товместе с Кантоммы вызубрили сплошь!О, скука, скука,скука!Кричим мы сфинксу:ну-ка!Открой нам тайну,злюка!Неужто,злая бука,ты так-таки ни звукаи не произнесешь? АнтрактЗдесья па-апрашу антракта.Вы скажете: лишен-де такта.А я температурю. Так-то.Причем хвораю не от лени:видать, и впрямь кишка тонка,поскольку от пингво-мигренивот-вот расколется башка. Тишина.Тишина в неограниченных количествахЗатишье.Тихость.Тишь одна.Покой.Безмолвье.Тишина.Пингвино-мудрыеумолкли.Задумались. Ушли в себяи, в глубинесебя скребя,бьют в тамбуриныи в литавры.Вулканитвеселящий газпридурковатых мудроманов.Стучит копытами Пегас,осел иачит буриданов.Они молчат,набычив лбы.Сопят.Срамясь, не имут срама,как фишки… Пешки похвальбыдля рубай Омар Хайяма. Наконец-то конецУфф!Засим и кончимэту поэмуту —фарсо-фантастичную,шуто-гротестичнуюи антипатичнуюсмехостихосмуту.Ибо и пингвинамстало невтерпеж:сообразив, сколь длиннымоказывается путь к поэтическим,а также и философическим вершинам,они ударились в бега,но не по направлению к Пингвино-полису[34]а прямо-таки к полюсу(эту странную историюзарегистрировала баварская обсерватория).К полюсу вьюжному(не установлено,к Северному или Южному).По полюи по лесуубежали к полюсу,пустылому и остынному,морозно-морзе-льдинному.Исчезли среди льдинватагой всею,всей гурьбой.И вот я вновьодин.Одиностался,—сам собой.

Одинокий

Неоконченная поэма

Фрагменты

* * *Брелпо берегу неразгаданного,брелпо берегу неизведанногов потемках вагнеровской ночисказитель скорбный,поэт потаенный,бард, бередящийбороной загадочного бредабренность мироздания,бард — бродяга бородатый —брел по берегу тайны,погруженный в сумеречность мира.Меж тем аквитанские[35] розыосыпались под сухим ветром…Брел он и думало том, что страданиеесть разновидность услады,а боль — не болеечем одна из форм блаженства.Брел и думал:ну вот любовь…Такая ведь горькая штука!Любит? Не любит?Когда-то ты меня любила,о женщина из женщин!..Обыкновенная трагедия,обыденная драма,кто с ней не знаком?Любовь!Потом приходит —рано или поздно —смерть.А пока не пришла —ни туда ни сюда:монотонная чередапризнаний, извинений,предлогов, подвохов,улыбок, и вздохов,и пламенных песнопенийв честь божественной элиты —Диониса и Афродиты.И слезные клятвы.Ба!Пылают слезы,как будто розыв исключительно ухоженном саду.«Иду, иду!»И словно тесто,подходят текстывроде вот этих:«Молюсь в костелах,молюсь в мечетях,не прекословь,когда — любовь…»,«Был сад наш нарядени благостно тих.Я вкус виноградинизведал твоих…».Любовь… Тщета!Любовь… Не та!«Карр-карр!»Ах, скольгол нашкор-оль!Вдоль,вдоль по берегу неизведанного,вдоль по берегу неразгаданного,и вагнерова ночь заведомочерна, как будтона снегу проталина…А бард угрюм.Но ба! Лунавзошла,и лунный луч игроюсвоей, своей иглоюпрошил весь мракнад горною грядою. * * *Каменные глыбы. Монументыседовласой старины.Расплывчатость тумана —клубящийся певчий дымкурящейся трубки.Чьи-то шагив густой и тихой темноте,шаги,бесшумные шаги,—и все растворяется во мраке.Одинокийнеподвижным взглядомпронзает лихорадочную быстротекучестьпустотелых словес,бежавших из темницы мозга.Он задумчиво смотрит,как скрещиваются,подобно шпагамв вихрях ветра,порожденного дыханием склепов,эти слова блеклых тонов,и величественноглядят его глаза —зрачки сфинкса,и торжественно горитего взгляд,который погасила усталость,но возжгло сумасбродствоверховного света.И вот эти красноречивыеглазазаговорили магическимголубым языком пламени,и голос пророкапрорезал пространство и время,мелодичный,как лебединая песня,и мудрый,как вещее слово филина.Но никтотак его и не услышал.Только камни:каменные глыбы, монументыседовласой старины,дряхлых времен,наполовину растворившихсяв теплом тумане тлена,в клубах сизого дымакурящейся трубки познания,в мареве испарений,в мерцании тлеющихароматических смол…И в тишинекамни и монументыпрошептали молитву луне,которая в плавном полетестерла мягкие черты мрака,проникновенную смутность теней, -и он опечалился.Задумавшись на мгновение,он обратился к лунес речью своих очей,а потом удалился,подобно теням,гонимымлунным светом.И жизнь снова потекла по своемупривычному руслу. * * *Сегодня ночь — как будто море,где черный парусник плыветпо темноте угрюмых вод —по морю в горестном затворе.И все ж мечта парит в прозоресредь звезд горящих, и вот-вотона собою небосводвесь обоймет, себе на горе…А я — один в моей ночи,где ни созвездья, ни свечи —стою на палубе, однако.О ночь! Мерцают светлякинадежды — призрачной реки,что впала в море слез и мрака. * * *К сфинксу я отправлюсьвыспросить ответ.Ведь его обитель —у меня в крови.Я отправлюсь ночью,ибо ночью нетверы настоящей,подлинной любви.И пришел я к сфинксувыспросить пароль,к сфинксу, чья обительу меня в крови.И была ответоммне такая боль,что себе сказал я:«Бога не гневи».Я от сфинкса слышалстранные слова.Повторить их вряд лия смогу посметь.Но от них донынекругом голова.В них молчала тайнаи звучала смерть.Так я вник случайнов тайну бытия —оживала тайна,умирало «я». * * *Трубадурил филин в снежном полусне.Скандинавский филин, а вокруг — снега.Филин трубадурил на седой сосне.Не было ни друга рядом, ни врага.Вслушался я в песню филина того,в магию могучих, еле слышных слов,и меня пронзило это волшебство —кровь мою и разум до первооснов.И околдовал он с той поры меня,филинову песню слышу я во мгле.Чую запах дыма вещего огняи лечу на шабаш я на помеле!

Сумеречная баллада, в которой звучат вечерние колокола

IПлывет вечерний звон издалека,и в сердце — хмель таинственной тревоги.Анестезирующая тоска —печаль путис тоскою по дороге!Как тень крылавечерние колокола,вечерний перезвон печали.Былая радость — ну и пустьтебя отменит эта грусть,которую не звали…Шуршит зловещее крыло,все ближе роковые крылья:то всхлипы меди приоткрылибезлунья черное стекло.Летит мохнатый нетопырь,топорща голоса безлунья.Кто вскрикнул — птица ли?Колдунья?Кто ухнул — филин ли?Упырь?На небе, как на дне реки, —серебряные светляки:светясь астральнымисосцами,мерцают звезды бубенцами…Грузнеет влажный окоем,дымясь густеющим туманом,и солнце, сломанным крыломприжав к своим кровавым ранамгустую вату облаков,за горный кряж уходит круто…Зато закат, взгляни, каков!Но слишком коротка минута,когда беззвучный фейерверкзакатных красок расцветает.Мгновенье — и палитра тает.Еще лишь вздох —и свет померк.И ночь —как будто черный взмахнад плачем дальней колокольни…Ушел закаттропой окольной,неся отчаянье в очах.IIВечерний звон издалека,а в сердце — хмель тревоги.Анестезирующая тоскапо ускользающей дороге.И лишь одна не меркнет боль.Мне не уйти от этой муки.Я разлучен, любовь,с тобой.Любовь! С тобою я в разлуке…IIIПлывет вечерний звон издалека,и в сердце — хмель грядущего безмолвья…И бродят привиденья звуков —прозрачные цветы, призрачные стрекозы -иллюзорные всплески фантазий,тонкие стебли мелодий,которые вскоре поникнутпод гирей глухой тишины, —роятся призраки иллюзийнад трагическим морем мрака,в котором плывет утлый челнок —грешное мое тело.Черный час печализамуровывает меня в себе.Черное чрево печали,в котором захлебнулся,задохнулсяслабенький голос моего духа!Шуршит зловещее крыло,все ближе роковые крылья:колокола! Вы приоткрылибезлунья черное стекло.Летит мохнатый нетопырь,топорща голоса безлунья…Кто вскрикнул? Птица ли?Колдунья?Кто ухнул? Филин ли?Упырь?На небе, как на дне реки, —серебряные светляки:светясь астральнымисосцами,мерцают звездыбубенцами!IVВечерний звон издалека —как будто приоткрыла дверцуколоколов плакучих медьв печаль и в смерть…Да будет смерть,как тень, легка,и, как вино,любезна сердцу!

Баллада о диком декабре

Декабрь,авгуров месяц тьмы.Декабрь,не небо — а клобук.Декабрь,не месяц, а — дикарь.Декабрь зимы,как перестуккостей, грохочущих окрест.Декабрь, зловещий,словно крест.Декабрь, распявший на крестебылые радостимои…Вот, наподобие змеи,ползет из недр твоихтоска,и подступает к горлускорбь.Ну что ж, декабрь,скрути и сгорбьДобро, как суть твоявелит,а Злу улучши аппетит.Декабрь,авгуров месяц тьмы.Сначала вдруг увидиммы,как серый призракпросквозитна горизонте… А за ним —другие… Словно злой магнитпритянет этот серый дым.Декабрь!Кровавая звездатобою правит,месяц мглы.В смирительной рубахельда,на плахе выстывшей золыбезжалостно загубишь тымои забытые надежды, мои бродячие мечты!Декабрь!Не месяц, а дикарь!Декабрь! Свистят уже твоислепые стрелы — все свирепей,все гуще и неугомонней…Моих любовей соловьи,и лебеди моих гармоний,и попугаи празднословьяна камни падают и кровьюисходят… Кровь же —как янтарь…Декабрь,не месяц, а дикарь!Декабрь… Не небо,а клобук.Разгар зимы и перестуккостей, грохочущих окрест.Декабрь, зловещий,словно крест!Душа не дышит. Дух ослеп.О склепсырого декабря,где погребальным звономмедьпоет о том, что все моря —мои моря! — моя же Смерть.Где логово твоейтоски,состарившей менявдвойне,в тиски зажавшей мневискии иссушившей песнюмне?Алхимия какого маврарасплавит в сердце этот леди слов каких абракадабра,декабрь, обрушиттвой оплот?Душа не дышит. Дух ослеп.О склепсырого декабря,где погребальным звономмедьпоет о том, что все моря —мои моря! — моя же Смерть

Вторая баллада о ненавистном, в коей подвергаются осмеянию вполне респектабельные вещи и явления и воздается хвала такому, что с «их» точки зрения смехотворно

Прощайте, все фальшивые кумиры:стеклярус бриллиантовых подвесоки золоченая зола алхимий,бумажные цветы поддельной страстии крашеная белокурость Эльзы!Колдуйте над ретортами Риторик,дышите всласть метаном Метафизик,ни грамма мне не нужно от Грамматик,ни метра не приму от ваших Метрик.Навек прощайте, показные страсти,прощай, чистописанье чистогана!Слезоточивые ужимки, чао!Прощайте, феи морфио-Морфея?[36]Адью, литературные притоны,где недоумье высушенных мумийи раболепье бесталанной чернипобито молью сохлых академийв порочном круге дантовой геенны.Я сыт банальностью стереотипа,калькированной ленью тонких линийи безупречным пеньем под сурдинку.По мне бы нынче — грубостью Вийонавосславить непечатность плотской страсти!Да здравствует экзотика смятенья,пожар любви, землетрясенье сердца,гармония случайности и риска —так россыпь звезд на небе гармонична,хотя и вдохновенно бессистемна.Да здравствует случайность, чьи законыподчинены влиянью тайных формул,преобразующих толпу в сограждан…Да здравствует нирвана… И сраженье!Да здравствует и Жизнь и Смерть! Но смерть,которая не выбирает жертву…

Баллада, написанная противуестественными диссонансами про естественные противуречия

IВо славу всем сиятельным вселенным,на страх добропорядочным селянам,на поруганье правильным пиитам,рожденный не пиитом, а поэтом,я не в чернильницу перо макаю,а в траур мрака, черный светУченый критик, проглоти пилюлю:я демоническим огнем пылаю,и ничего от жизни мне не надо,чего мне не дала моя планида.IIА мне она дала не так уж мало,и это в целом очень даже мило,но черт возьми, святошам что за дело,жива моя любовь или задулоее недавно бурею сторонней,и так ли я, как некий бард старинный,на фоне древней башни (из картона)встречаю вдохновение картинно,и пользуюсь ли блюдом или миской,и не бахвалюсь ли народной маской,как некогда Вийон — простецким гробом,а Валентиниан — кинжалом грубым,а Юлий Цезарь — домотканой тогой,ну, а Нерон — актерскою потугой?Да ладно маска! Маска — это нашапочти что узаконенная ноша,но не ношу ли часом, недостойный,я на челе недостижимой тайны?Не хвастаю ли, взятый из полона,я вдруг заемной позой исполина,как некогда Вийон — простецким гробом,а Валентиниан — кинжалом грубым,а Цезарь… А Нерон… А впрочем, вашепревосходительство, смотрите выше…IIIСтрофу разбойным ритмом напрягая,заморским ямбом не пренебрегу я;мечтатель, сброду брошу стих я дерзко,как дискобол (то бишь метатель диска).Но, хая и хуля, не насмехаюсья сам ли над собой и не страхуюсьот всех насмешек в поисках издевки,достойной нашей муравьиной давки?Ирония, ты вроде челобитной,просящей не толпы, а Человека!Когда же испытания на склочностьвдруг выдержит и посетит нас Личность,перед судьбой не оказавшись прахом,как вертопрах — перед голодным брюхоми как людская истина любая,столкнувшаяся с истинной любовью?IVОт жизни для себя, моя планида,мне, кроме жизни, ничего не надо, —ни праздников, ни золоченой рыбки…Вот разве что не обойдусь без трубки,в которой — молодая ли, седая —мерцает, словно Волопас, идея.Мне ничего не надо, лишь бы в утроотчалить завтра — даже против ветра.VРодник мечты не осушив устами,всегда я чувствую себя в пустыне:ведь Абсолют тогда лишь только жизнен,когда он воплощен в одной из женщин.Не знаю, небеса ко мне добры ли —лишь только бы Любовь не отобрали,иначе буду тенью, Буддой мудрым,при жизни — спящим, после смерти — мертвым.VIНа страх добропорядочным селянам,на поруганье праведным вселенным,мой стих грызет устои злодержавья,мой стих в печенках у зелобуржувья:ведь не в чернила я перо макаю,а в черный яд, и светлый миг смакую,когда глотает критик мой пилюлю,прознав, что адским я огнем пылаю.Жар полночи — как рана ножевая!Мечта и ночь — лишь вами и живу я!Люблю я Женщину и в этой смутене чувствую сердцебиенья смерти.

Баллада о потерянном времени

IНапрасно время потеряли столько шансов упустил…Не знаю, где я нынче был,но то, что видел, не забыл:там серый цветторжествовал,и дым, и дом, и весь квартал —все было серо… Идеалсырел в тумане серых сред.Посредственности серый следлежал на всем… И серый светструился из серевших сфер,и горизонтбыл тоже сер,и там на бденьесерых лицложились тенисерых птиц,угрюмых птиц, чей серый цветбыл как донос, был как наветна все, чем дышит человек,на все, чем жив и миг и век;серел туман, и, словно мышь,был серым шум, серела тишь,и дом был сер, и весь квартал-Сырая страсть и серый пыл…Не знаю, где я нынче был,напрасно время потеряли столько шансов упустил!IIНапрасно время потеряли столько шансов упустил…Не знаю, где я нынче был,но то, что видел, не забыл:там сочный цветторжествовал,заката огненный обвалпалитрой красок трепетал —кипел бурлящий хризопраз,и тек расплавленный алмаз,слоился жидкий изумруд,в глаза бросались там и тутпричуды чувственных усладсредь буколических полей,и сладострастный ароматструил на розы Водолей!Там фавны в сумраке аллейШопенов слушали рояль…Фаготы, флейты —летний клейелейной сладости лилей —Пале-Рояль? Или Версаль?Меццо-сопрано и свирель,и хмель,и пряные цветы…Заката красочный обвал.Все приторно до тошноты:рябит в глазах — ну нету сил…Напрасно время потеряли столько шансов упустил...IIIНапрасно время потеряли столько шансов упустил…Не знаю, где я нынче был,но то, что видел, — не забыл:заката красочный обвали серых будней ритуал!А мог ведь я, себя любя,вполне бы заглянуть в себя,в клокочущий во мне родник:там подружился бы с любойсвоею ипостасью вмиг —с Глухой, с Холодной, со Слепой...

Немудреное славостишие в честь чудотворного чувства, возврата и ласковой песни

Льется мне в уши ласковый голос,грустная песняжалобы дальней,тихой печалиголос кристальный.Где он родился, ласковый голос?Откуда доносится светлая песня?Песня несбывшихся наших свиданий,песня упрека,жалобный голосгрусти кристальной,тихая песняжалобы дальней?(Жизнь моя, словно парусник ночи,ночи, облитойлуной одиночеств,вольно плывет без руля и ветрил…В ней византийская леность смешаласьс варварской смутой…Экая малость!Зря ли мне губыхохот беззвучныйвдруг исказил?)И все-таки, все жеоткуда доноситсяласковый голос сирены?Откуда его непонятная силаберется?В бездне какогобезлунья,какого колодца?Откуда доносятся светлые звуки?Откуда исходит голос влюбленный,голос влюбленностинеразделенной?Как он хрустален,ласков и прост!Музыка ветра,мелодия звезд!Песня влюбленности,голос любви,нежная жалоба —чья ты? Откуда?Голос возлюбленной некогда женщины,голос, которыйсвоим заклинаньемсердце мое от меня отчуждаети возвышаетсвоим заклинаньем.Шелковый голос,волшебная тканьтрепетных звуков,сотканных нитями лунного света…(Шуберт ли? Шуман ли?Или Дюпарк?[37])Песня — как вздох…Невесомая песня,как сновиденье о гномах и феях,волшебный кристалл,источающий звук и свеченье…Голос возлюбленной,которая снова колдуетнад сердцем моим!(Бродячий бард,трувер-скиталец,истоптавший столько дорогнаяву и во сне,странноватый странник,странствующий чудак,трувер-скиталец,глашатай сокровенных слови потаенных формул,творец абсурдных стиховытворений,любитель зловредных ритмови сумасбродных свершений,в которых тесно переплелисьбезумье, мистика,богемность и авантюра,любитель брести наобумпо психочувственному бездорожью, —вот он я, снова перед тобой, любимая,у ног твоих,коленопреклоненный,у ног твоих и под твоейтишайшей сенью!)В уши мне льется ласковый голос,голос трепещущих сновидений,голос хрустальныйжалобы дальней,голос тревожнойигры светотени,голос химеры,голос влюбленный,голос влюбленностинеразделенной!Как он кристален,ласков и прост!Музыка ветра,мелодия звезд!

Языческие погребальные гимны

IЗловещая смута.Зловещая смута разливается в телеи переполняет душу;зловещая смутазмеится по жиламудушливым запахом смерти.Химерические сновиденья,эти ласковые тираны,перестали бередитьбредовую глубь фантазий.Где вы, крылья былых желаний,добрые кондотьеры,[38]дрожжи, на которых бродиланеуемная сила моих метафор?Где вы, нежные дротики страсти,раздробившие некогда панцирь сердцаверного своего вассала?Где ты, мальчишеская жажда успеха, —ты больше не скачешь по голой степижеребенком, почуявшимблизость речной излуки!Смутные блики лунных лучейложатся на челораздумчивыми ночами,и воспоминание поройприкасается к старой клавише,под которой почила сонатаотзвеневшей любви…Соната любви, гимн страсти,который в один прекрасный день —а день воистину был прекрасен! —вырвался из горлау очарованного мечтой трубадура,вырвался и улетел на крыльях ветра, —какие сладкие ветры дули в Провансе!Зловещая смута.Зловещая смута разливается в телеи переполняет душу:зловещая смута тончайшим ядомзмеится по жилам,пядь за пядью,пядь за пядью затопляявладения пошатнувшейся воли.IIВсе на светевселяет в меня скуку.Все, что ни на естьв горах и на равнине,все, что ни на естьпод облаком и солнцем,все, что ни на естьпод солнцем и звездою.Господи, все на светевселяет в меня скуку.Все, что пронизанопышущей здоровьем Природой,дсе чем дорожили былые поэты,все, что заслужило в этой жизнидобрую славу,все, что воспетоохрипшим, присвистывающим ветром,все, о чем бормочут под сурдинкутягучие струи дождя,все, о чем умалчиваетбездна моего мозга, —все на светевселяет в меня скуку.Ибо некогда я замыслилстолько одиссей и трагических исходов,столько самоизгнанийи самоуспокоений, —боже мой, разве же мог я представитьэту вот гладкую чередубелокурых рассветов,золотовласых закатови льняных новолуний(по которым когда-тосходили с ума стихоплеты?).Эту вот вереницу испетых припевов,перепетых благоглупостей,нелепых слепков с убожествакаталогизированной тягомотины!Все на светевселяет в меня беспробудную скуку.Во время оно, когда-то, некогда(да и теперь случается —когда не очень некогда)во мне воображение восставало,восставало, не зная усталости,и пускалось в погонюза хвостатой кометойхимеры,за метеором иллюзиипо дебрямфантастической флорыи фауны —и натягивал я тетиву,целясь в тень Эвридики,в благоуханный след Шахразады,в сонмище мифологической живности,в скопище призрачных снов…Тень Эвридики, след Шахразады!Сонмище сновидений! Мотылькив музыке трав,голубые мотылькив струях синего ветра!Все на светевселяет в меня скуку.IIIЯ выпустил, я растратилвсе стрелы в своем колчане.Все стрелы, меня покинув,оставили мне молчанье.Одни погрузились в землю,другие пронзили воздух.Все выпущенные стрелыв болотах торчат и в звездах.Одни из них затерялисьв созвездьях над грешным миром,уткнувшись в грудь Волопасам,Арктурам и Альтаирам.[39]Другие, взметнувшись в небо,в траву с высоты упалии дышат росой буколики воздухом пасторали.А третьи попали в рощу,в которой паслись кентавры, —а третьив сердцах кентавроввибрируют, как литавры.Сраженных кентавров жены,которых я в битве отнял,в пещере моей сегодняволчат моих грудью кормят.Я все — до единой — стрелывпустую извел…Растратил,в погоне за мимолетнымхватаясь за лук некстати.Прозрачнейшие виденья,не линии, а — пунктиры-Стрекозы и орхидеи,гориллы,медведи,тигры…Трепещущая ундина…Струящаяся наяда…Растратил свои я стрелыв урочищах Эльдорадо.Где в сельветеснятся кряжи,скалистый оскал ощеря,я клады былых пиратовв корсарской искал пещере.Я рыскал по лабиринтамБорнео и Цареграда.Растратил свои я стрелыв урочищах Эльдорадо.Спускался я в батискафе,в скафандре гулял по дну я,хватал я за хвост химеру,к абсурду ее ревнуя…Все стрелы мои вспорхнули,взлетели в зенит, как птахи…В пустыне, пустынножитель,я смерчи топчу и страхи.Я гость дорогой и пленникв моих родовых владеньях —в моих сновиденьях шалых,в моих сумасбродных бденьях.Усталость на бред помножив,я ноль получаю в сумме.Расширенными зрачкамиза мною следит безумье.И, море гофманианствапопробовавши ногою,ныряю, глаза зажмурив,и в Эдгара По и в Гойю.По бродам дремучей грезыброжу, побродяга бреда.Остался мне только призракскитанья, как прежде, предан.Я, пленник былого пыла,бреду вдоль речной излукии лучник, стрелой пронзенный,пою о лукавом луке.Напрасно я с ним бросалсяна дьяволову обитель:ведь я не опытный лучник,а просто стрелец-любитель…Я выпустил, я растратилвсе стрелы в моем колчане.Все стрелы, меня покинув,оставили мне молчанье.Одни погрузились в землю,другие пронзили воздух.Все выпущенные стрелыв болотах торчат и в звездах.Одни из них затерялисьв созвездьях над грешным миром,уткнувшись в грудь Волопасам,Арктурам и Альтаирам.Другие, взметнувшись в небо,подпали под власть инерций…Все стрелы, что я растратил,вонзились мне прямо в сердце!

Танцевальная сюитаФрагменты

Танец для раскачки

Старинная рапсодия

IМедлительность линий ленивого ливня.Грузны и мохнатыруладыпрохлады,туманной, как взглядумиленной миледи…Ленивые ливни,как будто медведи,танцуя на льду,полземли раскачали…Медлительность линий ленивого ливняи поступь моей одичалой печали!IIМедлительность линийленивого ливня:прильнули льняныедождливые косык земле — не иначе,как, русоволосы,монахини, плачао том, что невинны,о том, что мужчиныих девственность не осквернилив алькове,пролили слезунад моею любовью,над грустью моей,над моею печалью.Крученые струи дождя зазвучали,ударив по клавишам оконв тоскео вереске и о ветлена песке,в очах у меня поселяякрамольюкручину, чреватуюглупою болью.Медлительность линийлоснящихся ливней,сереющей пампы сырая дыра…Струящийся проливеньпроклятых линийпо мокрой спинеотсыревшей пустынипроходится Плетьюи Зла и Добра!IIIМедлительных ливней ленивые туши!Лирические души!Грустные очи, в которых блуждаетрадуга бреда!Тоскливые струи —как тусклые спицы скрипучей кареты…Пророки дождя, проливные аскеты!Трепещущий призрак дождя фиолетов!Грустные души поэтов!Грузные думы ливневых градин, —над виноградниками, беспощаден,рок, торжествуя, руку простер…Движется в небе туча косая, —гаснет свеча, на ветру угасая,и задохнулся дымом костер…Серые ливни, тучи, как туши…Брызнули тушью серые души,тушит все свечи ливневый душ…Бликами света в газовой лампетени надежды бродят по пампе…Траурней маршапраздничный туш…Будят презренье мое и безмолвье…В стылой пустыне ищут зимовье…Песня немаяоглохшего ливня,песня навечно разверзшихся хлябей—Плач обнаженныхнежностью линий,слезы галактик в микромасштабе,желчь, и усталость, и наводненьедней, погруженных в уединенье,дней беспросветных,словно удушье…Медленных ливней грузные туши!IVДожди, дожди…Не жди зимы —дождись дождей.Лей, Водолей,дождей псалмыв псалтырь дождей, —сырей,серей…И дождь дудитв свою дуду,танцуя,как медведьна льду.Циркач танцует на жерди…Не жди добра,добра не жди…Дожди, дожди, дожди, дожди...Дожди снаружии в груди!

Танец паяца

Наклонная мелодия

IПесня полдня, пьяного синьюи солнцем!Песня красочного, праздничного полдня!А я одинок, одинок и сер.(Свернувшись в бродячей скорлупесвоего безумства,слушаю далекого соловья,который плачет у меня в сердце.)IIПесня полдня, пьяного светоми цветом!Песня полдня, наступившего ногоймне на сердце,осквернившего скорбьтяжкого креста моего —креста любви,живой и далекой!IIIПесня глупого полдня,неуместнотвое веселье!И радость твоя, в чреве которойраспускается грузный цветокгрусти моей и гнева!Абсурдный цветокстранной моей печали —идеализированной лунными лучамии лучами любви, оттенившими мою слабость,любви моей Возлюбленной!IVПесняфарисейско-филистерского полдня,песня бюргерского полудня,мотив Три-Виалина слова Шабло-Банали.Ирония, ирония, взъерошенный Орфей!Или ты не видишь?День синь, и спел, и солнечен, и сочен!А я одинок, один, и наг, и сир, и сер.

Литургический танец

Двухголосая фуга

IМой дух не поднебесен,он каменист и сух.Я глубь глазами песенощупываю вслух.Пускай осветит в песнемаяк мои моря —не зря плыла по безднеты, молодость моя!IIМой дух не поднебесен,скорей он — бездны дух.Я глубь глазами песенощупываю вслух.Когда ж судьбы криваянад бездной проскользнет,я, к пропасти взывая,вернусь в нее, как лот,и, не боясь увечья,с души сдирая ржу,оскал противоречьяв улыбке обнажу.IIIВдруг приоткрылась дверцавозвышенной любви…Во мне дремало сердцеи пели соловьио четких формах формулна грифельной доске,о фее хлороформаи фосфорной тоске…Дремало, но, в экстазерождающихся в немфантомов и фантазий,охвачено огнемоно холодным было…И, алгеброй томим,считал я холод пылавсеобщим и своим…IVТак, юность открывая,вдруг смолкли соловьи…Вези меня, криваяизвилистой любви.VВо мне дремало сердцев объятиях любви,но вдруг открылась дверцав запекшейся крови:по ходу теоремыпришла пора посметьповерить в то, что все мысвою обрящем смерть.Любовь, казалось, малостьмогла бы быть умней.А смерть мне улыбаласьулыбкою моей.Мудреем, по поверью,от боли мы, заметь…Но за какою дверьюменя обнимет смерть?VIО юность! В круговертилюбви, добра и зламеня кривая смертинадежно обвила!VIIДух мой, ясновидец(впрочем, нулевой),смейся, славный витязь,словно сам не свой.Смейся в гулкой песнедьявольской волныи не чувствуй в безднеза собой вины.Даже став скандальней,не сумеешь тыстать парадоксальнейжизненной тщеты.Да не склонят выипринципы твои:вывезут кривыесмерти и любви!

Танец орангу-танго

Molto cantabile[40]

Звуки вроде гонгаспереди и с фланга Слаще нет дифтонгадля орангутанга,но мешает бардуэтот рев немножко,ибо, сняв мансарду,пишет у окошкабард неутомимостиховытворенье.У него, вестимо,нынче озаренье.Звуки в стекла бьются,бьется в стекла ветер,а свеча на блюдцееле-еле светит.Залпами плутонга[41]спереди и с флангазвуки вроде гонгальются, как из шланга.Это в честь цыганки,бардовой соседки,ветреной смуглянки,редкостной кокетки,на балкон с балкона,обрывая ветки,ухажер влюбленнолезет, распеваязычно серенаду.Песня огневая!Складу нет и ладув ней, а все ж цыганке,бардовой соседке,ветреной смуглянке,редкостной кокетке,ты пришлась по нраву,горе-серенада.Сей Джульетте, право,лучшей и не надо.Коль Ромео сей бысмолк бы на мгновенье,подарила б сейба[42]барду вдохновенье.Как поэту нужнорифму подобрать бы!Но жених натужнов ожиданье свадьбыльет — ну как из шланга —звуки вроде гонга…Звуки вроде гонгаспереди и с фланга!Рев орангутанга(что давно известно)действует почище,чем аккорды тангоили запах пищи.Но хотя невеста,в общем, и сомлели,дело свесть к постеливсе ж не захотели.Это поведеньекаверзной красоткивызвало смятеньев ухажерской глотке,вызвало некстати,ибо в результатестиховытвореньебардово завяло…Слыша эти звуки,опустил усталоон чело и руки,и перо упало,и, с пером в разлуке,длань его досталатрубку из кармана,старый плащ с дивана,ветхий шарф из шкапу…Нахлобучив шляпуи впадая в кому,бард ушел из дому…Спереди и с фланга —рев орангутанга.Ночью черногрудойзвезды — как петарды.Ласковой остудойночь целует барда.Рифму вновь нашедшии опять бледнея,бард о сумасшедшеймыслит Дульсинее.И про звезды-очи,и про нрав жестокийбард рифмует оченьнеземные строки.Только почему-товсе-таки нередковозникает смутночертова соседкав пелене мечтанийбарда, жаром веясреди очертанийбестелесной феи.Бард сопит, бледнея,ибо рядом с неюфея Дульсинея —экспонат музея.Мнится то и делобарду ночь в разгуле.Фея улетелавновь на остров Туле.За оплошку этуразве бард в ответе?Кто мешал поэтудумать о сонете?Тот, кто, столь не тонкораспевая танго,звуки вроде гонганагло лил из шланга!

Нордический танец

Балтийская мелодия

IТуманны его маршрутыи солон мечтаний мед,и только соком цикуты[43]он жажду свою уймет.Поэтому у поэта —ночь ли, или светло,зима ли, разгар ли лета —нахмуренное чело.IIДа, книги — тоска и опий,да, сводят тома с ума.Но опиум книжных копейпривязчив, увы, весьма.Пригубил снадобье это —мозги навсегда свело.Поэтому у поэта —нахмуренное чело.IIIУчтите и окруженье —дурак ведь на дураке.От них — головокруженьеи нервная дрожь в руке.Любители трафаретанезыблемы все зело.Поэтому у поэта —нахмуренное чело.IVА женщины все коварны —то любят, то портят кровь,то выспренни, то бульварны.Им лучше не прекословь,иначе сживут со светасебе же самим назло.Поэтому у поэта —нахмуренное чело.VПоэт — белый парус мысли,вторгающийся во тьму,и тучи не зря нависли,грозою грозя ему.Он выше других, а этодругим снести тяжело.Поэтому у поэта —нахмуренное чело.

Малый марш

Пусть ясен день, пусть ночь темна,пусть ночь светла, а день — туманен,мы продолжаем путь — прощайте! —в чащобу сельвы, в зной пустыни,в просторы пампы!Дорога веселее небоскребов,мудрей пустыня, нежели толпа,ведь город — фабрика тоски и скуки,толпа же — мастерская скудоумья.Мой друг, мой брат, отправимся в погонюза приключениями —босиком:ведь это лучшая ладья на свете!Пройдем сквозь горы, пахнущие мятойи кедром, сейбой, дубом и легендой,пересечем альпийские луга,зыбучие пески,задумчивое море…Мой друг, мой брат, отправимся в погонюза приключениями —босиком:ведь это — наилучший вид полета!Отправимся на крыльях грезы!

Под знаком ЗодиакаФрагменты

Lento assai[44]

В престольный праздник,а равно — в будни,судьбы избранник,шагает путник.Судьбы избранник,томим тревогой,шагает странник.Томим тревогой,идет сказительсвоей дорогой.Идет сказительпод вещим знакомв свою обитель.Под вещим знаком,своеобычен,идет сказительпо буеракам.Своеобычен,и простодушен,и герметичен.Он простодушени благороден.Кому он нужен?Он благороден!В семье, вестимо,не без уродин.у нас, вестимо,его искусство, пожалуй, даженеобходимо.Пожалуй, дажеего искусство —источник верный ажиотажа.Его искусство истоки горяк озерам чувстваприводит вскоре.Среды изгнанник,в престольный праздник,а также в буднишагает странник,шагает путник.В свою обитель,томим тревогой,идет сказительсвоей дорогой.

Andante con variazioni[45]

IВслушайся!Вслушайся, брат мой,вслушайся в медленный,в запоздалыйголос далекого,в голос сокровенного,в голос подспудного!Вслушайся в песню,боящуюся света.Предугадай!Предугадай, брат мой,предскажи отголоскипотаенных шумов,разноголосицу гномов!Распознай голос тихой души,недоступный человеческому слуху,невнятные шорохи и вздохи,рожденные в недрахприроды.IIБрат мой,заставь свои глазапрозреть и контур, и оттенкиневидимого света,дробящегося на незримые осколки.(Незримые?Свет, золотой страус,который тем заметней,чем тщательней он прячет голову!)Запечатлей в себе лучи,пытающиеся расслоитьсяна сонмы метафорв брахманическом перевоплощенииупругого, неосязаемого света…Упрись глазами в созвездья!Пронзи взором звезду!IIIХищно внюхайся в запахбриза возлюбленной плоти.Опьяни себя нимбом,витающим над волнами волосвозлюбленной тобою женщины!Впейся губамиво влажную мякоть розы,но не забудь аромат абстрактныхи ритуальных соцветий ветра:запах восточных благовоний,пряный дым сновидений,испаренья сладостных дурманов,сатанинский аромат соблазнанесгибаемого восстанья!IVНе позволяй мыслямгудеть пчелиным роем,превративши мозг в улей,где зреет меднаивных мечтанийоб избранной судьбе!Ошпарь кипяткомзародыш будущих сот!Прополи свои помыслы,выстрой мысли по рангу.А впрочем, пусть прорастаюткак заблагорассудится, пустьуходят в полет на крыльях мятежав кажущемся беспорядке.VИбо слаще всего на свететы, музыка лени,недвижность моей Тишины,безмолвье безделья.Лень мудрее деянья:она надменней его и красивей:праздникпраздностистоль разнообразен…Погрузись в тихие волныникчемной тишины,покуда тебя на затопиливоды никчемного шума!Нырни в тишинумузыкибезмолвья,погрузись,брат мой, в аккордымолчанья!VIТерпи молчаливую поступьзамкнутых дней.Привыкни к медленнойпоступи дней:к чванному каравану часов,к хвастливой череде минут,сто раз пережитых,изжитых, избитых,но также и новых,в обносках обнов;господи, какое новшество —день объеденьяснедью обыденности!VIIПривыкни к поступи дней,к чеканному шагу часов.Именно так и шагаетзакованный в железо Зигфрид.[46]И пусть объявится Смерть,искусная танцовщица,чьи благозвучные воплисходятся в сердцевинеокончательного покоя.

Molto cantabile

По разноголосью мира и эпохи,опьяненный зельем ночи приворотной…Бард идет по свету, по разноголосью,вслушиваясь в песню собственного бреда,в музыку высокой грезы благородной.Опьяненный зельем ночи приворотной.Двор ли постоялый, гомон ли таверны —со своею свитой неземных мечтанийон заходит в гавань — от мирских скитанийотдохнуть и залпом выпить чашу Вакха,чтобы вновь растаять среди волн дороги.Опьяненный зельем ночи приворотной.Не промолвит слова. Не проронит звука.Слушает звучанье неземных мелодий.Бард неразговорчив. А верней — безмолвен.Молчалив и скорбен. Смотрит не мигаявдаль, где реет греза, сердцу дорогая.Что за чушь такая! Сердцу дорогая…Опьяненный зельем ночи приворотной.По разноголосью мира и эпохи,вслушиваясь в песню собственного бреда,в музыку высокой грезы благородной,бард бредет по свету, тихий и влюбленный.Опьяненный зельем ночи приворотной.приворотным зельем ночи опьяненный.

Adagietto[47]

Полночь прорезав злой полосою,то прямо дорога идет,то зигзагом.Умыта дорогахолодной росою…По этой дороге размеренным шагомдвижется смерть, потрясая косою.Смерть приближается. Словно на блюде,нож преподносит песни смертельной.И засыпают звери и люди,слушая этот напев колыбельный.Смерть на пороге. Что нам досталось —выдох ли скорбный?Радостный вздох ли?Но утихает в сердце усталость.Губы смеются. Слезы просохли.Вещая песня. Ею расколотмиг наш последний.О благостыняпризрачных снов, одевающихв холод!Сладкий напев, растворяющийв стыни!Разве иначепримерю одеждытвои, безысходностьцвета надежды!Смерть наступает. Ее наступленьецвета внезапно пришедшейудачи.И, покоряясьприступу лени,мы рассмеемся,а не заплачем…Цвета удачисладкая слабостьтьмы, подступившейк самому горлу…В эту минуту слабая сладостькрылья над сердцемвдруг распростерла.Танец кончины,пляска смятенья,чувственный трепеттой круговерти,где Саломея призрачной теньюпляшет над намипляскою смерти.Пляшет, взыскуянашего горла…Пламя надеждыкрылья простерло!Полночь прорезав злой полосою,то прямо дорога идет,то зигзагом…По этой дороге размеренным шагомДвижется смерть,потрясая косою…

Сомнительная поэма о хмельном хуглареФрагменты

Прелюдия (lento)[48]Mais ou sont les neiges d’antan?Francois Villon[49] Хмельной хуглар, хулиган еретический!Вот он:он пишет стихи химерически,хулиганически неметрически!Нагло бредет себе эгоцентрически,нагло бормочет под нос экзотическинетипические, не иначе,стихотворенья… Вот потеха!«Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо!Идет поэт, смеясь и плача!» Скерцо (serioso)[50] Да, он лунатик.Он влюблен в луну. Но развепристрастие к луне подобно язвеи шаг к луне — уже к безумью шаг?А как же Сирано де Бержерак?[51]да и потом… Трио Полночное светило!Стихами По тебя ль не освятилапоэзия? И проза не в разлукес тобою: сам Сервантес сухорукийтебе обязан Пансой и Киханой…Ну, а Фальстаф?Отелло бездыханный?А Лир, а Макбет?Ричард Третий? Яго?Офелия? Корделия?За благотебя считали Китс и даже Шелли.Ну, а Лафорг с Бодлером?НеужелиРембо с Верленоми Корбьер в придачув счет не идут и ничего не значат?Ну, а лунатик, пьяница из пьяниц,Рубен Дарио, никарагуанец? Скерцо (serioso) Да разве ж луна, без которой ни шагувсе те, кто сжимает перо или флягу,Да разве ж луна…Сирано и Верлен!Не сыщется лунному свету замен!О светоч великих поэтови малых,возвышенных помыслов, замыслов шалых,прославленный в мощных шедеврах титанови в жидких, но честных стихах графоманов! Интерлюдия Хмельной хуглар,хулиган еретический!Вот он, перед вами:он пишет стихи химерические,хулиганически неметрические!Он весь какой-то ассиметрическийи даже в чем-то нигилистический.Не то чтоб развязный, но больно несвязный.Нагло бредет себе, понимаете ли,эгоцентрически,нагло бормочет под нос экзотическиеи нетипические, не иначе,свои стихотворенья… Вот потеха!«Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо!Идет поэт, смеясь и плача!»

Схема элегической мелодии до минор для квартета

Фрагменты Прелюдия (grave quasi quieto)[52]В спальне. В тишине, в одиночестве, в полумраке,где все приноровлено к мечте и сновиденьям.В безмолвии спальни,отягощенном странной тревогой,беззвучная боль перехлестывала через край,и сердце трепетало, трепетало и билосьсломанными крыльями, отбиваяпохоронный марш на своем пробитом барабане —как некогда выразился Шарль Бодлер.Обессиленное сердце,одинокое,разлученное со своим двойником,раздавленное обломками надежд. В спальне.В тишине, в одиночестве, в полумраке спальнигде все приноровлено к мечте и сновиденьям..В спальне. В разлуке со своим двойником! Molto lento[53]Хохочет в глаза мне,застенчиво-нагло хохочет в глаза мнеразлука.Хохочет и воетвсе вкрадчивей, сентиментальнее и погребальней.Такая вот штука:хохочет в глаза мне разлука —в безмолвии, в сумраке и в одиночестве спальни.Хохочет и воет, как будто степная волчица,как будто волчицав степи,где ни жаркое пламя костра не пылает,ни тройка не мчится…Ну что же, бывает.Хохочет в глаза мне —хохочет, рыдаючи все романтичней,и сомнамбуличней,и погребальней,хохочет и воет разлука —в безмолвии, в сумраке и в одиночествеспальни,в которой ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,ни звука —разлука!Разлом и разлука.Виски проломившая мука.Кромешность моей одинокостии безнадежность.И память, живая в своей живодерскойжестокости.Разлом и разлука.И мертвенная невозможность.Убийственная невозможность.Все прочее — тонкости.Все радостней, все погребальнейхихикая, воя,скрипичные струны визжат,уже нас не двое.Аморфные тениструятсяпо складкам гардиныи тихо бормочут:вы в горе —и то не едины.И тень, осьминогослоясьпо изгибам гардины,бормочет: как многов себя вы вобралинелепой гордыни.Нелепые тени,спокойные, невозмутимо-бесстрастные тении боль в глубиневслепую раскрытой страницы,и глупое сердцетрепещет, как листья растений,трепещет, как крыльяо землю разбившейся птицы. Скерцо (ironico ma non tanto)[54]Спокойные тени,и тайнавслепую раскрытой страницы,и глупое сердцетрепещет, как листья растений,как бедные крыльяо землю разбившейся птицы…Хохочут арпеджиогоре-сарказма.Хорошая мина,плохая игра.И щиплет извилинысмех пиццикато,и рифма — как спазма,и —стихохандра.Хохочут арпеджиогоре-сарказма,смеются извилиныгорю назло.И тренькают тремоло[55]в муках маразма,и нота фальшивого энтузиазмабормочет,морочит мне голову,хочетнасквозь пробурить меня,словно сверло.Хохочет и воетвсе вкрадчивей,сентиментальнее и погребальнейразлука.В безмолвии,в сумраке и в одиночестве спальни —ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,ни звука! —разлука!И память,живая в своей живодерскойжестокости.разлом и разлука.Все прочее — тонкости!Все вкрадчивей, сентиментальнееи погребальнейвиски проломившая мука.Разлука!Разлука в безмолвии, в сумракеи в одиночестве спальни!Рыдают арпеджио крови и лимфы,и смех на устах застывает,как нимфы,оказавшиеся около логовахохочущего козлоногого!И смех остываетна устах обессиленно,как солнечный свет,застигнутый хохотом полуночного филина!Хохочут арпеджиогоре-сарказма,и феи фальшивогоэнтузиазма,и феи иллюзий,достойные рая(о, где Леонардои где Гирландайо?[56]).И феи мечтыи трепещущих линий…(О, где Леонардои где ты, Челлини?[57])О феи-невеждынелепой надежды,о нимфы иллюзийи энтузиазма…Хохочут арпеджиогоре-сарказма,и струны визжатбестолково и резко,хохочет и воетстаккато гротеска:хорошая мина,плохая игра.Кривляние мимаи —стихохандра.Нелепые тени, спокойные тени,спокойные, невозмутимо-бесстрастные тени,и боль в глубине нераскрытой страницы,и глупое сердце, как листья растений,трепещет и бьется разбившейся птицей. Финал (grave quasi quieto)В спальне.В тишине, в одиночестве, в полумраке спальни,где все приноровлено к мечте и сновиденьям.В спальне,в тишине, отягощенной странной тревогой,беззвучная боль переливалась через край,и сердце трепетало и билосьсломанными крыльями, выстукиваяпохоронный марш на своем пробитом барабане —как некогда выразился Шарль Бодлер.В безмолвии спальни,отягощенном тревогой и бредомбеззвучной боли, трепетало и билосьсломанными крыльямиобессиленное сердце,разлученноесо своим двойником,раздавленное обломками рухнувших надежд.В спальне.В тишине, в одиночестве, в сумраке спальни,где все приноровлено…Одинокое сердце!И открытое море распахнутой раны!Хохочет,хохочет и воет, как будто степная волчица,как будто волчицав степи,где ни жаркое пламя костра не пылает,ни тройка не мчится…Ну что же, бывает.Хохочет, рыдаючи все романтичнееи погребальней,кромешность моей одинокостив сумраке спальни!И смерть, и смерть, и смерть, и смерть крыломкачает поделом над ледяным челоммоим усталым…Над зряшной жизнью, где виновен я во всем —в большом и в самом малом!..

Песнопения

1Я начинаюновую песню.Песню простую.Песню прозрачную, без ухищренийясную песню.Без ухищрений мы веселимсяили тоскуем.Без ухищрений нас прибираетрай или бездна.Пусть эта песня станет подобначистой печали.Пусть моя песня будет немою,ибо нелепостарому сердцу петь о зареи начале,рыская взглядом по горизонтужадно и слепо.Новую песню я начинаю,жертвуя старой.Песню преданий,песню скитаний,песню тумана.Пусть в этой песнене громыхают лихо фанфары.Пусть позабудет новая песнябой барабана.песни Востока, южные песни,с вами не скоровстречусь я снова. Это желаньеперегорело.Не по душе мне тихие песнииз Эльсинора.[58]Песни, что пели в лодках норманныили карелы.Я начинаюновую песню,песню простую.Я позабуду, тропики, вашипраздные будни:пышную сельву, серенький город…Вас мне не надо,душные ночи, добрые ветры,злые полудни,жаркие споры, шумные рекии водопады.Я начинаю новую песню.Песню, в которойслов будто нету: только значенье,только звучанье.Песню, в которойвесла и парус — вместо мотора.Песню-химеру.Песню-легенду.Песню-преданье.В хрупких спиралях раковин влажныхпрячась от слуха,голос пучины, ты безыскусентоже, наверно.Но и в пучине все ж различаетчуткое ухопесню рыбачью — возле причалаили в таверне.Сделаю песню болью своею,солью своею.Песню простую — проще, чем волныоколо рифа.Песню, в которой сходятся разомвсе одиссеи.Песню, что станет лодкой норманна,парусом скифа!IIНи звука, ни звука, ни звука —лишь неба сожженного мука.Лишь солнца разбухшего бука,и скука, и скука, и скука.Нит-че-во![59]Возводит жара постепеннополудня тюремные стены,и в центре вселенского пленапылает зенит, как полено.Черт возь-ми!Тоска и скучища. Затишье.Электроразрядные мышискользят по извилинам крышисознанья… Но это излишне.Нит-че-во!О где вы, любимые звуки?песни веселья и муки?Где ваши вокальные трюки,тирольцы и башибузуки,казаки? Я, с вами в разлуке,помру от тоски и от скуки.Черт возь-ми!О черт возьми! Ну и страна!Затишье. Тихость. Тишь одна.Лишь монотонная струнареки, что даже не видна,и всхлипы ветра… Тишина.Вот го-ре-то!Мечты закрылись на ремонт.Вы представляете? Ай дон'т.[60]Лишь скука, словно мастодонт,утюжит ржавый горизонт.Не бо-лее.Не более… Как одинокои как это, право, жестоко,беспримесно и однобоко!В нас вперилось солнце, как око,но много ли с этого прока?Ни-ско-леч-ки!Закат. Дело близится к ночи.Уже небеса в многоточьяхПлеяд, Орионов и прочихсозвездий… Но мне, между прочим,еще тос-кли-вее!Созвездия Лиры, Персея…В бесплодных усильях потея,порхаю в глухой темноте я,как жалкая тень Прометея,и жалую, жалю, жалею…И что же? Есть прок?Ну, ни-ско-леч-ки!IIIЯ трубадурить бы и рад.Но что такое трубадур?По милости глупцов и дурон — фокусник и акробат,канатоходец, гистрион,паяц он, клоун, шут, буффон…Взлетает высоко Икар,но падает на тротуар.Нас отравило на корнюдыханье жабы. На кровизамешен даже ритм любви,и разве эту западнюя трубадурством отменю,когда кровав, как душегуб,и поцелуй любимых губ?Взлетевший в небеса Икарпадет на грязный тротуар.Отвергнутая высотой,мечта падет в навоз и гной,и вавилонский столппадет,едва упрется в небосвод.Любовь?Но длится только мигсчастливой страсти краткий крик,к тому же даже ритм любвизамешен тоже на крови.Быть может, мысли?Высокаты, мысль, вначале, но потомбесплотных мыслей облакабесплодным рушатся дождем,и поцелуй любимых губбезжалостен, как душегуб.Поэтому не тронь струну,а, предпочтя ей тишину,безмолвной музыкой пишивсе песни мысли и души.Умолкни, бывший балагур,немее мима стань стократ,жонглер и клоун, акробат,канатоходец-трубадур!

Прозаические напевы

ФрагментПод небом, где в разрыве облаковто синь мелькнет, то лучик позолоты, —кишенье обездоленных племен:невольники копаются. Илоты.Людское море. Дюны голых телгрызут гранитный грунт осатанело,и вместо жемчуга сверкает поту них на бронзе тела.Крошится гулкий камень. Тяжко бьюткирка и лом, прокладывая русло,где заструится паровозный дыми две стальных реки пролягут грузно.Людское море. Дюны голых телгрызут гранитный грунт осатанело.С холма топограф смотрит в нивелир,как в окуляр артиллерийского прицела.И, в жизнь сойдя с неписаных страницсвирепого ковбойского устава,в сомбреро, в джинсах жирный инженерна них бинокль, как пулемет, наставил.С ног на голову все перевернуви опрокинувши пейзаж привычный,глядит прогресса злое божествосквозь призму линзы тахеометричной.Под небом, где в разрывах облаковто синь мелькнет, то лучик позолоты,кишит скопленье нынешних рабов.В гранитный грунт вгрызаются илоты.

Другие напевы

IОна — не глаза, а пламя,она — не уста, а пламя.И в памяти, словно в раме,останется это имя.Я душу оставил с ними —с очами ее, с устами.Все прочее — так! Случайность.Куда я плыву? Не знаю.На розе ветров качаясь,ладья моя расписнаяв банальность, в гиперболичностьмою увлекает личность.Она — не руки, а длани.Не длани даже — две лани.О, Сад моего Желанья,о, Сад Наслаждений… Длани,ласковые,как лани!Все прочее — прах и ветер.Все пепел и пустоцветье.Заветнее нет на свете,наверное, ничего.В насмешку я похоронноспою своему Харону:мол, знай мое удальство!Но где же она? Ответьте!Все прочее — пустоцветье.Пой песню, моя струна!А песню подхватит ветер…На этом, на том ли светевернется ко мне она!IIЧтобы это изречь,эмоций предостаточно, но малооказывается самого главного:стихотворного пустословия.Все кристально просто в своей прозрачности:под силу клавишам клавицимбала,по зубам белозубому роялю,где родятся родниковые аккордышопеновской балладыили пьесы Шумана ли, Мусоргского,Шубертова экспромта, бетховенского андантеили адажио, илиБаховой фуги, нежной прелюдииДебюсси — но тольковсе это не по зубам рассудочной прозе.Чтобы это изречь,эмоций предостаточно, но малооказывается самого главного:стихотворного пустословия.Чтобы это изречь…Изречь? Но зачем и какого черта?Мои глаза прочли эту поэму,и уши мои услышали эту музыку…Пусть же останется неизреченнымто, что не по зубам рассудочной прозе!IIIПодите к черту! Я непробиваем.Ты сердишься, читатель? И пускай!Меня перевоспитывать не надо.Не нравлюсь я? Другого почитай.Я страсть как непривычен? Я не моден?Но это ли не рай и благодать!Когда грейффизм войдет однажды в моду,де Грейфф начнет прозрачнее писать.Да, я безбожно смутен и нечеток.Да, я расплывчат, словно светотень.Но мой туман сродни ночному мраку,в котором вызревает юный день.Меня перевоспитывать не надо:ведь я мудрее змия, почитай.Но если мудрый гад тебя пугает,то лучше земноводных почитай.IVНелепое сердце в пучине абсурда,у бреда во власти,во власти крылатой возвышенной болии низменной страсти.И радость, и смех — за какими горамивсе это осталось?Насуплены брови, тоска и отрыжка,изжога, усталость.Как реяла в небе веселая песня!Веселый сарказм накрывал с головою,и пьяные ягоды губ опьяняли,и вот под луною по-волчьи я вою.Нелепое сердце в пучине абсурда,у бреда во власти,во власти крылатой возвышенной болии низменной страсти.V Ne dites pas: la vie etc. etc.]еап Moreas[61] Пыжась от счастья, восторгом взрываясь,одни восклицали: «Экая радость!»Я же испортил им разговор:все, мол, сплошная ересь и вздор.Другие искали во мне участья.Кричали: «Господи! Что за несчастье!»Но я испортил и им разговор:все, мол, сплошная глупость и вздор.Одни живут пустойМечтой,Другие ищут в мелком вздорегоре.Я же, как из пагодывездесущий Будда, —и цветы и ягодыпрозреваю всюду.Вездесущ, как ветери как ревизор,вижу: все на светебредни, чушь и вздор.

Сонатина в тональности ля бемоль

Смуглая ночьОн пел.Он пел, но никто на светене внял его песнопенью.Сплетались певчие нити,с полночной сливаясь тенью:и нити звенящей бронзы,тоски его смертной нити,и нити поющей крови,и нити его наитья,и шелковые волокнасмятенных его мечтаний,свивавшиеся в аккордыв органной его гортани.Под рыжими волосамиработали струны мозга,а полночь смыкала створкисвоей тишины промозглой,а полночь угрюмой лапой,причудливой, как лекало,его воспаленный черепголубила и ласкала.Он пел.Но никто не слышалего небывалой песни.В ней не было ни надрыва,ни проповеди, ни спеси, —лишь истинное звучанье,чистейшее, как молчанье.Звучанье влюбленной гуслы?[62]Гитара в руках цыгана?Пастушья свирель? Дыханьевосторженного органа?Не магия ли оркестра,где каждый мотив на местеи слышен тебе отдельнои все же со всеми вместе?Напев его был подобенмузыке запредельнойили речитативусудороги смертельной.Так пыточная пылаетболью во тьме кромешной.«Любимое — убиваем»[63], —промолвил нам Голос Грешный.Он пел.Но никто на светене внял его песнопенью.Не вняли ни лес, ни полночьглухому его хрипенью.Да разве могли деревьяуслышать его и слушать?У них ведь, как у двуногих,корой зарастают уши.Он мог бы пронять их криком,как делает племя певчих,он мог бы визгливой нотойдробиться к ним и допечь их,но он ведь поет так тихои даже порою — молча,неправильно, непривычно,чудно и неправомочно,услышат ли в небе звезды,безжалостно полночь жаля,как черная мгла рыдаетво чреве его рояля?услышит ли ночь, ломаясьпо трещинам мощных молний,сквозь грохот, и хруст, и скрежетзвучанье его бемолей?Услышит ли, лунатичнойи пьяной луной облитый,лоснящийся лес напевыкромешной его молитвы?Услышишь ли ты, чьи очитемны, как полночный ветер?Ни полночь, ни лес, ни травы,ни ты — и никто на свете!Он пел.Но себя не слышали сам себе не ответил.

Сонатина ре минор

Замедленно сеетсядождь по низине.На летнюю сельвудождь сеется зимний.Льняная завесавдоль мокрой долины.Медлительный ливень,протяжный и длинный.Растрепан тростникводянистой трепальней,растрепаны листьявзлохмаченной пальмы,и в горле у речек —разбухшие комли.Рыдают о чем ли,тоскуют о ком ли,дымясь над землею,туманы печали?Чьи пальцы нажалина нервы рояля?На мягкие клавишивкрадчивой грусти?Адажио лентодождем в захолустьескользнуло, как лента,на листья и гравий, —адажио ленто,нон танто, пьюграве,[64]соната бог вестьиз чьего реквизита,в ключе си бемоль,ну, а кто композитор?Чьи пальцы нажалина нервы рояля?Адажио ленто,как память печали,налево — дождии туманы — направо.Адажио ленто,адажио граве!Замедленно сеетсядождь по низине.На жаркую зеленьдождь сеется зимний,на заросли вереска,на луговину…Труба водостокахрипит горловиной,и стонет стеклоот его перестука,и скука скулит,как побитая сука-Льняная завесавдоль мокрой долины.Медлительный ливень,протяжный и длинный.Корявые корниУ паводка в горле.Сотлели мечты,и желанья прогоркли.И ржавчиной рыжейпроникнула влагав железо амбицийи в бицепс зигзага.Соната бог вестьиз чьего реквизита;в ключе си бемоль,ну, а кто композитор?Чьи пальцы нажалина нервы рояля?Мелодия ливня,подобная дыму,твердит, что я сноваувижусь с любимой.Чьи пальцы нажалина нервы печали?Льняная завесавдоль мокрой долины.Медлительный ливень,протяжный и длинный.

Фантазия квази уна соната[65] до мажор

Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?

Goethe, Erlkönig[66]

Allegro agitato[67]

О чем поет ветер?Ливень аккомпанирует ему на рояле.А впрочем, поет ли ветер?Пожалуй, он простобормочетобморочные словаречитативом,но слова эти сродни преданьям Шахразадыили сказанью об Одиссее…Дневник ветра?Скорее — ночник верыв легенды, мифы, россказни и сказки,фантазии, выдумки, преданья,сказанья, саги и былины,в баллады и романсы, в приключеньяЛанселота и Джиневры,[68]в грядущие событья и в былые происшествия —в нечто, имевшее место тысячелетья тому назадв юных странах, не ведавших еще усталости,преисполненных жизненными соками и отвагой,или на руинах дряхлых империй.Ночник веры в случившееся недавнои бог весть когда,в растворившееся в чреве векови в зачатое в чреве грядущей зари,в устоявшееся, в хаотичное.Поет ли ветер?Пожалуй, он простобормочетобморочные словаречитативом —но слова эти сродни преданьям Шахразады,повествованью Марко Поло,сказанью об Одиссее.Дневник Ветра?Скорее — ночник верыв Тысячу и Одну Ночь Тоски,ибо Шахрияр нагоняет на меня тоску,Аладдин и Синдбад переполняют меня печалью.Дуньязада и Шахразада —два крыла одного чуда,одной фантазии и тайны.Тысяча и Одна Ночь Тоски —юной тоски и в то же время древней,вечный мотив, приводящийне к вагнеровской «Гибели богов»,[69]которая в свою очередьсводится к траурному маршу Зигфрида,[70]а мотив угасанья, в котором — ни гранабожественного и эпического.О ветер, вечный мотивна струнах квартета,угнездившегося у меня в мозгу.Бормочет обморочный ветерречитативомкровоточащие слова,которые сродни преданьям Шахразадыили сказанью об Одиссее.Откуда возник он, ветер,парящий в кроне кедра и дуба?Спустился с гор? Прилетелс восторженного Востока,пресытясь ароматами бальзамов и алоэ?Явился бог весть откуда,просмоленный ароматом солончаковой гари?Бродячий бард, взвихренный ветер,медной гортаньютрубящий суровые гимны!Кто он? Пиратствующий викинг?Корсар, настигающий галеоны[71]с грузом серебра, и алмазов,и наложниц, которые ослепительней солнца?Крылатый смерч,избороздивший в печальном полетеширь и размах Древнего Океанаот Южного Креста до Волопаса?Тоска моя, печаль моя, ветер,стремительный Фаэтон[72]на колеснице Луны и Солнца!Порывистый ветер спускается с гор,пропахнув кедром и дубом,прилетает с восторженного Востока,пресытясь ароматами сандала и алоэ,просмоленный солеными запахами йода,ветер, друг мой многоголосый,всегда возникающий бог весть откуда.Поет ли ветер?Ветер, ветреный скиталец!Пожалуй, он простобормочетобморочные словаречитативом,—но слова эти сродни преданьям Шахразады,повествованью Марко Поло,сказанью об Одиссее.В этом ветре Тысяча и Одна Ночьмоей усталости!Едва родившись, он стал мудрее старца.Он и грудной младенец, и старик.О чем поет он, ветер?Яростно перебирает он струнырастрепанных пальм и бамбуковых зарослей.Какая гармония мятежной мощи,какая свобода блуждающих ритмов!Скитанье мелодий, вскипающих смерчем,ломающих тонкий настил тишины —словно в бетховенском «Кориолане».[73]Быть может, он лишь увертюрак затевающемуся урагануи громоздящемуся на горизонте грому?Глашатай грозы,герольд назревающихмолний?Пой, брат мой, пой,отважно и яростноперебирайвековые струны стволов,куй чистые аккордыбетховенского вдохновеньяна наковальне светящейся клавиатуры,на наковальне угрюмой ночи!О чем поет ветер? Какие гимныбетховенской мощивырываются из его медного горла?О чем поет ветер?Ливень аккомпанирует ему на рояле.О чем поет ветер? О Ночи…Ночь развернула надо мнойкрылья черной мантии.Нынче Ночь в трауре: умерли звезды.Госпожа Ночь, ниспошли мне Сон.Пусть уснет моя Тоска надолго.И я — вместе с нею. О Ночь! Мы уснем навеки.Не буди нас Завтра, не буди Никогда!

Фантазия соль мажор

ФрагментИнтермеццо Что за диво:в угоду прихоти локомотивахолмы и утесы,торчавшие криво и косо,послушно легли под рельсыв ожидании рейсаплывущего по насыпи паровоза.В поэзию гор втесалась гладкая прозамостов и туннелей.В эпоху параллелей и плавной спиралидолой вертикали!Да здравствуют горизонтали!Уклон не должен превышатьноль, ноль ноль пять!Во имя грядущегоскоростного векаплевать на не едущего, а идущегочеловека!Инженерский куражнарушил пейзаж.Впрочем, я не гожусь в арбитры,ибо на всякие там мольберты и палитрымне наплевать с высокой башни.И все-таки: где он, пейзаж вчерашний?Черт побери! Странная штука:чем новее техника, тем свирепей скука.Выходит, инженерское честолюбие,поскольку оно острозубее,обходится дороже тщеславиягоре-поэта.Или не вправе яобнародовать это?

Ноктюрн №3 фа мажор

Аdagietto cantabile[74]По милости, по приговору ночимой дух почил в покое, в мире, в бозе.Не просит ничего он и не хочет,дивясь и сам такой метаморфозе.По милости, по приговору ночи,надевшей непроглядные одежды,уже не разрывает душу в клочьяорел надежды.И, повинуясь прихоти инерций,закону притяженья одиночеств,среди веков и звезд блуждает сердцепо бездне ночи.В холодной мгле, как в раскаленной лаве,расплавилось тщедушное тщеславье,но сердце, слава богу, все же радотому, что ничего ему не надо.Послушный лишь капризам бури, в бозепочил мой дух… И это было, словномои стихи (и даже те, что — в прозе)истреблены на плахе поголовно.Прощай, тропа карабканья, и срывов,и сопереживаний, и участья,прощай, пора порывов и приливов,ведущих или в бездну, или к счастью.Усну-ка в бозе. В склеп, ослепнув, слягу.Ведь над почившим никогда не каплет.Я — сам себе наливший яду Яго.Я — сам себя загнавший в угол Гамлет.

Токката.Смуглая ночь

Смуглянка, повтори, что говорила.Открой глаза — ведь я же ночь, смуглянка.Смуглянка, спи: взошло мое светило.Смуглянка, дай вдохнуть мне дым напеватвоей тоски. Люблю тебя. Иначеты стала бы моей невестой, Дева!Спой снова мне. Напева нет чудесней.Ведь я тебе не верю. Если б верил,напев волшебный стал бы просто песней.Даруй, смуглянка, мне сухое пламявлюбленных губ. Когда бы не любила,ты б целовала влажными устами.Смуглянка, поделись своею болью.Я ухожу: ведь я в тебя влюбился —иначе я остался бы с тобою.Смуглянка, спой мне снова… Нет причины,чтоб ты молчала. Я ведь Гаутама.[75]Харун Рашид[76] я. Значит, мы едины.О Шахразада тьмы, с тобой горюеммы оба… Спой же, Дуньязада мрака,оледенив уста мне поцелуем.Целуй меня, смуглянка. Почему бытебе не спеть еще? Проснись! Я — полночь.Но нет, я — день. Так подари мне губы.Открой глаза, чтоб ночь узреть воочью.Ведь ты меня не любишь. Если ж любишь,открой глаза, чтоб восхититься… ночью!Танцуй, смуглянка! Я в твоем капкане.Танцуй же, извиваясь под покровомсеми слоев твоей воздушной ткани.Танцуй, смуглянка! Обнаженной будутебя я видеть, если ты — чужая.Но если ты моя — танцуй нагая.Я — Гаутама. Я — великий Будда.

Сонатина соль минор для флейты и фортепьяно

Игрец на флейте и свирели,переживая безразличностьнемой полночной акварели,презрев окольность, околичность,изверг на тишину бесплодьядешевый шелк своих мелодий:его мелодиямерцала,как будто лунноезерцало,и ноты влажно трепетали,как будто блики на металле,но соловей, слепой и гордый,молчал за недоступной граньюи соловьиного гортаньюне брал кристальные аккорды.Тогда презрел хозяин флейтыкичливость соловья и вредность,и ледяную бездну Леты,и полночи индифферентность,и он безмолвие свирельюпронзил до самой сердцевины,где под оливкового трельюнапев таился соловьиный.Его мелодиямерцала,как будто лунноезерцало,ноты влажно трепетали,как блики света на металле,и соловей,слепой и гордый,вдруг взялхрустальные аккорды.Игрец на флейте и свирелина время отобрал у ночиспиралью свернутые трелии обморочность одиночестви этой певчей тишиноювдруг в область ветра,молний,странствийпроник, сроднившись с вышиноюи растворяя боль в пространстве.И боль кристаллами аккордасверкнула в недрах клавикорда.Игрец на флейте и свирели,заметив, что.прозрачней сталодно полуночного кристалла,что побледнели аквареликромешной темноты заветнойтам, где пробился луч рассветный,вернул индифферентной ночии обморочность одиночеств,и взятые взаймы аккорды,которые звучали гордо,рискуя спорить с тишиною,пока была ему женоюглухая ночь, во тьме которойего мелодия мерцала,как будто лунноезерцало,и ноты влажно трепетали,как будто блики на металле…Вернул мелодию молчанью.Пришла заря, пора рычанья,и блеяния,и мычанья.

Ноктюрн № 5 в тональности ми бемоль

Я, пращник, бросил в небо каменьи погасил предутренние звезды.Рапсод[77], метнул я в звезды песню,и звезды онемели — эхо не вернулось,Я, размахнувшись, мрачен и задумчив,забросил злость свою и всю свою тоскуна высоту небесных сфер. И сферыне выдержали и заголосили:«Эй ты, пародия на Сфинкса!»«Забудь ты эти гадкие загадки!» —они вскричали на пещерном и ущербном языке.Тогда я зарядил пращу презрительным безмолвьеми запустил снаряд надменного молчаньяпо контуру параболы всесилья,и проломил безмолвьем барабаны,и перепонки тоже проломил, и это былопочище, чем фанфары и литавры, —меня услышали.Я, пращник, бросил в небо камень.Метнул свою тяжелую досаду:не романтическую грусть, а тусклую тоску,не стон и всхлипы, а тотальную усталость,не показную злость — отточенную ярость,накипевшую, процеженную, настоявшуюся,доведенную до нужной концентрацииалхимическими ухищрениями;метнул смерзшееся в моем одиночестве омерзение,швырнул медные монеты отвращеньяпрямо в жадные толпы нищих духом,бросил в небесные сферы —без всякой злобы, заметьте —накипевший во мне гнев, которыйнастолько ко мне прикипел, что уже и не кипел,зашвырнул побрякушки сладкогласья,содрал с себя наряды сладкопевцаи остался — голый и гордый и одинокий,в прозрачном кафтане ночной тишины,голый и гордый, как некий Пришелец.

Ноктюрн № 6 до мажор

Ищу тайник в ночи золототканой,чтоб спрятать в нем сокровище мое.Я погружаю взгляд в упругий сумрак,как погружает золотоискательладони в плоть сыпучего песка.Но в глубине золототканой ночия вижу тьму сверкающих сокровищ.И сокровенный клад мой не умеюя спрятать от блистательных даров.Ищу тайник в ночи я черноокой,чтоб спрятать в нем таинственный осколок.И погружаю взгляд в угрюмый сумрак,дрожа всем телом,как заблудившийся в ночи ребенок.Но в трепетной трясине темнотыя вижу только пышный траур ночи.Ищу тайник в ночи, смятенной вихрем,чтоб в этот смерч вдохнуть свое дыханье.Пристанище мечтам и сновиденьямищу в твоем я омуте, о ночь!И обнимаю мглу я жадным взглядом,и смуглыми руками эта полночьменя и сны мои, дрожа, объемлет.В ночи мои желанья растворились!В ночи ,черноволосой, златотканой,в ночи, смятенной вихрем, смятой смерчемНо в ней, в ночи,но в ней, в невнятной ночия скрыл молекулу моей печали.Я спрятал клад в ночи золототканой.

Перипатетики (от греч. peripatéö — прохаживаюсь) — последователи философии Аристотеля.
Виги — английская политическая партия, возникшая в конце XVII в.
Ареопагичные — от слова «ареопагитики» — религиозно-философские сочинения, подписанные именем Дионисия Ареопагита, жившего в Афинах в I в.
Здесь и далее в глагольных и именных формах закамуфлированы имена античных и средневековых философов, законодателей, богословов: Платона, Ликурга, Солона, Зенона, Хрисиппа, Августина, Кальвина, Фомы Аквинского, святого Эразма, Грациана и других.
Неопла-плотины — скорее всего имеется в виду римская неоплатоновская философская школа Плотина (205—270).
Полис — город-государство в античном мире.
Аквитания — историческая область на юго-западе Франции.
Морфей — в греческой мифологии — бог сновидений.
Дюпарк (А. Фук-Дюпарк; 1848—1933) — французский композитор.
Кондотьеры — в Италии XIV — XVI вв. — предводители наемных военных отрядов.
Арктур — звезда в созвездии Волопаса; Альтаир — звезда в созвездии Орла.
Molto cantabile - Очень певуче (ит.).
Плутонг — группа орудий одинакового калибра на боевом корабле.
Сейба - гигантское тропическое дерево.
Соком цикуты был отравлен древнегреческий философ Сократ.
Довольно медленно (ит.).
Анданте с вариациями (ит.).
Зигфрид — герой древнегерманского героического эпоса.
Адажиетто, разновидность небыстрого темпа (ит.)
Медленно (ит.).
Но где ты, прошлогодний снег? Франсуа Вийон (фр.). Ф. Вийон (1431 или 1432—?) — французский поэт.
Серьезно (ит.). В этом подзаголовке содержится типичное для Л. де Грейффа противоречие, так как скерцо — шутливая, легкая музыкальная пьеса.
Сирано де Бержерак С. (1619—1655) — французский писатель. Очевидно, имеется в виду его роман «Иной Свет, или Государства и империи луны».
Торжественно, почти спокойно (ит.).
Очень медленно (ит.).
Иронично, но не слишком (ит.).
Тремоло — быстрое повторение одного или нескольких звуков.
Гирландайо Доменико (1449—1494) — флорентийский живописец.
Челлини Бенвенуто (1500—1571) — итальянский скульптор.
Эльсинор (Хельсингёр) — город в Дании (на острове Зеландия), в замке которого происходит действие трагедии У. Шекспира «Гамлет».
В оригинале — nitchevo.
Я — нет (англ.).
Не говорите: жизнь и так далее. Жан Мореас (фр.). Ж. Мореас (1856—1910) — французский поэт.
Гусла (гусле) — смычковый одно- и двухструнный музыкальный инструмент в форме гитары.
Здесь содержится реминисценция строки из поэмы О. Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы».
Нон танто — не слишком; пью граве — более торжественно (ит.).
Фантазия квази уна соната — фантазия, похожая на сонату (ит.).
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Гете, Лесной царь (нем.). Перевод В. Жуковского.
Быстро, взволнованно (ит.).
Ланселот (Лансарот) и Джиневра (Гениевра) — герои английской рыцарской литературы.
«Гибель богов» — последняя часть оперной тетралогии Р. Вагнера «Кольцо нибелунга».
Имеется в виду третья часть тетралогии «Кольцо нибелунга».
Галеон — старинное судно, служившее для перевозки золота из испанских колоний в Америке.
Фаэтон — в греческой мифологии — сын бога солнца Гелиоса.
«Кориолан» — увертюра Л. ван Бетховена к трагедии немецкого драматурга Г.И. Коллина (1772-1811).
Медленно, певуче (ит.).
Гаутама — в буддийской мифологии — имя одного из Будд.
Харун Рашид — персонаж сказок "Тысяча и одна ночь".
Рапсод — древнегреческий декламатор, исполнявший на праздниках и пирах эпические поэмы.