Под знаком Льва - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Вариации на тему пустоты1936

Искрометное("Такая тишь...")

Такая тишь,что слышно мышь,а тьма свинцова и бездонна,и монотоннолягушки, квакая в пруду,несут свою белиберду.И все. И кроме ариозоквакушек в илистом прудупоэзии я не найду:вокруг — сплошная проза.Но что же сталось с вами, а,былые сны? С моею всеюмечтой,подобноОдиссеюили Ясону,[78] амплуапринять скитальцев кругосветных?Где саги, шпаги и клинки,замысленные в несусветныхночах на берегу тоски?«Не дрейфь!Ты в дрейфе, Грейфф!Впотьмах.Ты в штиле. Мели не избег ты.Ты встал на якорь. Ты в гостяхУ Друга», — мне промолвил Некто.

Искрометное("Зачем ушли вы и в края какие...")

Зачем ушли вы и в края какие,лесные гномы, феи, домовые?Как вы плясали некогда!И аргонавт себе представить мог ли,чтоб вы, сирены нежные, умолкли?Ах, как вы пели в древности!Что делать ночью в море, в поле, еслирастаяли и навсегда исчезливы в синих сумерках?Сатиры, фавны, нимфы и ундины,где ваши голоса и тамбурины?Вы к нам вернетесь ли?Ушли, сбежали, сгинули, пропали…Не потому ли в наши дни в опалезвезда вечерняя?

Ариетта("Гостеприимной полночи шелест...")

Гостеприимной полночи шелеств летнем узоре листьев басонных —мой сотоварищ по беспробудьюбдений бессонных!Шорох и шелест в шелковых кронах:в полночь впадает ветер вечерний.Листья мерцают в свете созвездий,в лунном свеченье.Листья — как скрипки жадной надежды,как упованья жаркое скерцо,как отпеванье жизни никчемной…Льется мне в сердце,льется мне в сердце шелест и шорохшелковых листьев, листьев басонных…Ветер, собрат мой по беспробудьюбдений бессонных!

Ариетта("Отдаются ветру...")

Отдаются ветрусветлые слова.Их берет на верудобрая молва.Верно, в целом светене найдется силпомешать, чтоб ветерпесню разносил.И внимают люди,словно детвора,старым струнам лютни,песне гусляра.Лечит нас от спесиветер-балагур.Дарит, дарит песнюветру трубадур.

Искрометное("И правда бывает похожа на ложь...")

И правда бывает похожа на ложь;беглого сердца взъерошенный ежвдруг заявил мне:«Душу не горбь.В радость рекоювпадает скорбь».И тишь проклевывает поройнавстречу шуму свою скорлупу.И одиночество иногдапредпочитает впасть в толпу.И правда бывает похожа на ложь.Беглого сердца взъерошенный ежвдруг заявил мне:«Душу не горбь.В радость рекоювпадает скорбь!»

Искрометное("Давным-давно звучит во мне мотив…")

Давным-давно звучит во мне мотив…О, если бы однаждыя спел его, губами повторив!Давным-давно звучит во мне мотив…Такая песенка простая:играет флейта, вышиваяна шелке трав и спелых нивдавно знакомый мне мотив, —как будто с помощью лучейвплетает на лугу ручейв один извив другой извив…Мой незапамятный мотив!

Искрометное("Под матовой стеклянной крышей...")

Под матовой стеклянной крышей —она почти не пропускает света, —несчастные, в оранжереецветы хиреют.Под блеклым небом нашей скучной жизнионо почти не пропускает света —под утро сыро, на ночь глядя — серо,а сердце — сиро.

Ветер

Гиппопотамне так тяжел.Трещит по швамстолетний ствол.Дрожит земля,ревет река —ни корабля,ни тростника.От этой бури меркнет свет.Не пожелаю и врагу,чтоб так вот луч над ним потуск.О, чудо! Только наш поэтодин стоит на берегу —он скиф или этруск?

Искрометное("Это было мимолетно, словно облако...")

Это было мимолетно, словно облако.Вжик — и ласточка пролетела!И растаяла в сини, —разве ее догонишь?Да и зачем?Зачем доверился я этому мгновенью?Чиркнула по глазам утонченной теньюи растаяла в сини. В том-то и дело.Вжик — и ласточка пролетела!Это было долговечно, словно облако,словно облако на крыльяхпеременчивого ветра.А я почему-то решил, что — судьба!Ба!Прощай, прощай!Счастливого пути!Я тоже путник,странник, побродягаи словно ветер, переменчив… Что ж, лети!Как облако, как свет — легко и смело…Вжик — и ласточка пролетела!

Песня ветра

Здесь только и слышен взволнованный голос,здесь только и слышен возвышенный голосветра!Песня ветра, песня ветра,песня ветра!Голос ветра, поющеговетра!Голос ветра, песня ветра,ветра, разбивающегося о кварцевые скалы,ветра, стекающего по граням гранитных утесов,ветра, повторяющего своим извивомкаждый изгиб ущелья, в которомструится пена горной реки,пляшущей на камняхпод пастушью свирель ветра,который ластится к пальмовым листьям.Тут слышен только голос ветра,голос ветра!Только голос ветра, голос ветраврывается мне в уши —голос ветра, поющего ветра!Песню ветрани с чем не спутать.Плевать ей на бельма вельможных бемолей,на акульи окуляры,на лампасы ватерпасов,на укусы уксусного вкуса,на маститую мастеровитость,на все резоны гарнизонных резонансов…Песня ветра, песня силы,песня воли!Песню ветрани с чем невозможно спутать:не оратория в лаборатории,не гром в гробу громоотвода,не сеньсинюшного синематографа,не абстрактный сноп,от которого сноб в ознобе,не италийско-византийское витийство, а —песня ветра,которую ни с чем не спутаешь:она строга,стройна, степенна,и мускулиста, и мудра,задумчива и легкомысленна…В ней смешались ароматы моря, сельвы,речной излуки и горного кряжа;она, как женщина, пророчити боль, и счастье,и вкрадчивую мелодию ласки,и ураганную музыку страсти.Тут слышен толькоголос ветра.Поющего ветра.Голос ветра, поющего ветра!Только и слышен здесьголос ветра,голос поющего ветра!

Песенка для фагота

Учу фагот забыть о спеси,учу его свободной песне.Пожалуй, нужная работа.Но отчего-товсе слушатели прямо как взбесились:того гляди, начнут пальбу.Свистят, кричат, как в битве — готы,что, дескать, Гонгора-и-Арготе[79]от моего фаготапереворачивается в гробу.Бу-бу-бу… Неужели?А вот сами и сладьте с музой-ка!Поэзия — это вам не сладкая,а чистая музыка!И я учу фагот забыть о спеси.Учу его свободной песне.Это важная работа.И зря озлился дон Болотто,и зря лишилась донья Дурраот злости чувств:своя архитектурау всех искусств.О боги! Не считая слоги,пишу стихи я. «Стихия! Безобразие!» —кричат они всей дружной сворой.Но такова моя фантазия,в соответствии с которойя учу фагот забыть о спеси.Учу его свободной песне.Да, выбрал я науку из наук:учить самостоятельности звук.Не потому, что я какой-то мессия,а потому, что такова моя профессия:моя поэзия.Вам она режет слух?Ритм — крут, стих — сух?Плевать. Я рад. Остра, как лезвие,да будешь ты, моя поэзия.Вы, дон Болотто, дон Кретино!Вы, донья Дурра, донья Тина!Вы поняли?Я свой фагот лечу от спеси.Учу его свободной и строптивой песне!

Сюита черной луны

IВолчкомвращаетсялуна;она черна,черным-черна.Волчком вращаетсялуна,котораячернакак смольи повторяет,какпароль:«Уж эти мне поэты! Что ж!Поэт! Абстрактно пой и вой,но мне, пожалуй, хоть на грошпожалуй Музыки Живой!»IIЭй, певец, не забудьзимний Шубертов путь,[80]двойника и у моряосколки портрета.[81]Слушай: Шуман бушуетлюбовью поэта,[82]берет безо всякой абстракции в пленнаши души тишайшим ноктюрном Шопен.IIIПоклонник романтического и элегического!Слышишь: Бах вздохнул,и пронесся гулпо лесам. Он сами орган себе,и господний храм.Моцарт, чистый ключ,Гайдн, Дюпарк и Франк.Льется в листья луч,словно миннезанг.[83]IVЛюбители чистого и запредельного,гиперэстетского и неподдельного!Вы «Пляски смерти» Мусоргскогослышали?Его «Без солнца»? А «Бориса Годунова»?Найдется что-нибудьстрашней ли, глубже, выше ли?Вам не представить и во сне такого!VТы, дегустатор квинтэссенций,придира — боже упаси! —туман венеций и флоренцийпригубь в аккордах Дебюсси.Остынь, умывшись, неврастеник,его игрою светотени.VIТы любишь цвет и свет? Не надо!Не слышал ты навернякани «Золотого петушка»,ни «Китежа» с «Шехеразадой»…А Римский-Корсаков меж темих сочинил на радость всем.Придира — боже упаси! —картин языческой РусиСтравинского, его Жар-птицуне видел ты, и не приснитсятебе его Петрушка[84] — нет.Ахти! Ты любишь цвет и свет!VIIУслышь в тоскующем Тристане[85]рог рока,рану расстоянья,проникни в душу скифу, галлуи к Вагнеру в его Валгаллу.[86]VIIIНа фоне тоски, что хрипит в патефоне,проникни в певучую бронзу симфоний,которыми бредил, безгрешен, греховен,великий Бетховен, оглохший Бетховен.Звенящий, как сталь, и звучащий стеклянното яростый звук, то почти что пуховый…Торжественность мессы и «Кориолана»и дух Прометея в обличье Глухого![87]Великий Глухой, как природа, духовен:огонь Прометея нам дарит Бетховен!IXВолчком вращаетсялуна —оначерным-черна. Онаволчком вращается —луна,иссиня-черная,как смоль,и повторяет,как пароль: «Уж эти мне поэты! Что ж!Поэт! Абстрактно пой и вой,но мне, пожалуй, хоть на грошпожалуй Музыки Живой!»

Рассказ Гаспара

Всей землей опираясь на посох,мы, былую забывши удалость,по чужбине писали зигзаги,в безразличье упрятав усталость;да, выписывали мы зигзаги,как святые, хлебнувшие браги.По чужбине писали зигзагимы, землей опираясь на посохи бездумно гордясь пустотоюновых песен, безбожно гундосых.К отчей кровле, пленившись корчмою,поворачивались мы кормою.Да, выписывали мы зигзагина чужбине, свою бесшабашностьвыдавая за высшую зрячестьи свою не постигнувши зряшность!Мы бродили бесцельно по свету,став глухими и к цвету и к свету.Как Верлен и Рембо, виноградникпроменяли на грязный мы город;как Рембо и Верлен, мы поймалинаше горькое счастье за ворот.Эта страсть просочилась нам в жилы:в дрожь вогнала и заворожила.Как Верлен и Рембо, совместил яи злокозненность и простодушье,под загадкой двуликого сфинксарасписавшись удушливой тушью.Я и Я. Я — не Я. Парадигмаядовитей, чем язва и стигма!Всей землей опираясь на посох,мы, как будто ручей по ложбине,все петляли, писали зигзагипо чуравшейся чуда чужбине,где пригрела небесная сферане Венеру, а глаз Люцифера.

Рассказ Рамона Антигуа о прискорбных нравах, царящих в долине Кауки

ФрагментыТаверна под Отраминой —ну, чистая развалюха.Я встретился там с Мартином,и был он весьма под мухой.С ним рядом был Тоньо-Герцог,и был он весьма под газом.Сэр Грей же был очень рыжим,нетрезвым и синеглазым.У каждого лоб светилсясивушно-зеленым нимбом:ведь пили они, как былозавещано нам Олимпом…Когда же вино кончалось,они не скребли в затылке,поскольку у них в корзинахпозвякивали бутылки.Чуть-чуть чересчур фривольнозвучали их прибауткипро девушек непорочных,забывших о предрассудке.Слегка чересчур свободноони распевали песнипро девственниц, позабывшихо грозной для них болезни…Когда ж им делалось скучно,взлезали они на мулови ехали прочь тропоюсатиров и вельзевулов.Но помня о христианах,рубивших вовсю неверных,они поднимали кубкиво всех до одной тавернах.И вот, поднимая рюмкии прочие все сосуды,включая пустую тыкву,вели они пересуды,которые в грех вводилисоблазном своим досужимне только что незамужних,но даже и тех, что с мужем.Они на ногах почти что,родимые, не стояли,когда обнимали в Ларебочонки свои в подвале,когда пять сирен приблудныханисом их наливали,доя кошельки любимыхпри этом на сеновале.Они не могли на речкеникак отыскать парома.При этом шесть нимф дышалона бедных парами рома.И все же они успешноуправились с переправой,вломившись в таверну к Нуньоорущей вовсю оравой:подайте, мол, ром и бренди,Добром ведь пока что просим.И было сирен при этомУже и не семь, а восемь…Что ж… Нуньо умел спроворитьслужанок своих и вина:уж в Ларе безгрешны нимфы,а тут и совсем невинны.Явившимся грубиянамони наполняли кубкии явно назло задирамсвои задирали юбки.Однако при всем при этомих ласково величалии даже их бальным танцамучили потом в подвале,а чтобы от хмеля беднымизбавиться было проще,их нимфы потом водилигулять по соседней роще.Но, выпивши стременнуюи на посошок глотнувши,на мулов опять садилисьзаблудшие эти души.Заблудшие эти тушивзбирались опять на мулови ехали прочь тропоюсатиров и вельзевулов.Серебряные созвездья,как свечи, в ночи дрожали,и трое знакомцев нашихна север свой путь держали.Петляла в ночи по рощам,по взгорью тропа, по долуи вывела их к притону«У Розы из Боломболо».Была эта Роза красной,кривой и слегка хромою,но гордо качала бюстом,как будто пустой сумою.Поэтому трое нашихпроехали мимо шагоми с нервами совладали,лишь только припавши к флягам.Поодаль спустились к броду,где Каука пеной брызжет,и в мутной воде набряклиу них сапоги и бриджи.Свой путь они кавалькадойпродолжили бестолковой,и он их привел в тавернупод вывескою «Подкова».Сей храм из фанеры с жестьюс фасаду, а также сзадидостоин был Шахрияра,прильнувшего к Шахразаде.Завидное заведенье:ни склада в нем нет, ни лада,но лампою Аладдинаи плаванием Синдбадаоно безупречно служитот Ансы до Медельина[88] любому, кто утверждает,что он до сих пор — мужчина…Таверна под Отраминой —ну, чистая развалюха.Я встретился там с Мартином,и был он весьма под мухой.С ним рядом был Тоньо-Герцог,и был он весьма под газом.Сэр Грей же был очень рыжим,нетрезвым и синеглазым…

Рассказ Сергея Степанского

Судьбу искушаю

почти каждый день я,

мне смерть улыбнулась

в минуту рожденья.

Эрик Фьордсон

Судьбу искушаю и ставлю на карту.Нет страсти, по силеподобной азарту.Играю с огнем и, охвачен пожаром,сдаю себя в ренту, дарю себя даром,меняю бессмертье на шалую малость,дразню и рискую… А что мне осталось?Сажусь с шулерами — какая беспечность! —и ставлю на ноль или на бесконечность…Судьбу искушаю в алькове, в притоне,на площади, на баррикаде, на лонеприроды — всегда и повсюду… Однако,поставив с улыбкой на карту и на кон,не алчу удачи, дрожа и бледнея, —по мне лишь бы риск проявился яснее.Играю на все я: на суть сердцевины,на периферию, на глубь и вершины,на то, что за гранью, на то, что подспудно,рискую и пру на рожон безрассудно,судьбу искушаю и ставлю на карту…Нет страсти, по силеподобной азарту.Меняю бессмертье на малую шалость,налево даря и направо даруя,размениваюсь на веселье и жалость,полцарства меняю на три поцелуя.Высокое с низким безбожно мешая,я с виду совсем безразличен, как филин,но все, что увижу, всосет небольшаябездонность моих змеевидных извилин.Меняю бессмертье на старые лампы:а вдруг среди них хоть одна — Аладдина?Себя отдаю я банальности в лапы,в когтях у греха воспаряю невинно,меняю полжизни на грудь негритянки,на серьги мулатки,на взгляд северянки,на медную брошку,на меч Сигизмунда,[89]на глобус у Карла Великого в длани,который отдам уже через секундуя за исполнение глупых желаний.Меняю полжизни на битую карту,на нимб дурачины,на сломанный столик,не скальпель, прописанный Карлу Стюарту,[90]на бритву, которой побрился Людовик,[91]на древний романс, на чеканность сонета,на кошку ангорскую, на мясорубку,на чертову дюжину, тень минарета,на ярость куплета, на старую трубку,на куклу, которая вроде поэтаумеет заплакать и вымолвить «мама»,на битую карту, на ярость куплета,на струны гитары, поющей упрямо,на пышный закат,на рецепт Эскулапа,на пару пантер с отдаленной Суматры,на битую карту, на старую лампу,на жемчуг, ласкавший ладонь Клеопатры,[92]на лестницу — ту, что увидел Иаков,[93]но череп де Грейффа, в которыйв экстазевмещает он уйму изысканных знаковусталости, страстии пьяных фантазий,судьбу искушая и ставя на карту…Нет страсти, по силеподобной азарту!

Ясон — в греческой мифологии — предводитель аргонавтов, отправившихся в Колхиду за золотым руном.
Гонгора-и-Арготе Л: де (1561 — 1627) — испанский поэт.
Речь идет о песенном цикле Ф. Шуберта «Зимний путь».
Имеются в виду песни Ф. Шуберта «Двойник», «У моря», «Ее портрет» на стихи Г. Гейне.
«Любовь поэта» — вокальный цикл Р. Шумана на стихи Г. Гейне.
Миннезанг — немецкая средневековая рыцарская лирика.
Имеются в виду балеты И. Ф. Стравинского «Весна священная, картины языческой Руси», «Жар-птица», «Петрушка».
Речь идет о «Тристане и Изольде» — музыкальной драме Р. Вагнера.
Валгалла (Вальхалла) — в скандинавской мифологии — дворец верховного бога Одина, куда попадают павшие в битве воины.
Имеются в виду сочинения Л. ван Бетховена: «Торжественная месса», увертюры «Кориолан» и «Творения Прометея».
Анса, Медельина — города в Колумбии.
Вероятно, имеется в виду Сигизмунд I (1368—1437), император Священной Римской империи.
Очевидно, имеется в виду Карл I, английский король, казненный в 1649 г.
Речь идет о французском короле Людовике XVI, гильотинированном в 1793 г. во время Великой французской революции.
Клеопатра (69—30 гг. до н.э.) — царица Египта.
По библейскому преданию, Иаков увидел во сне лестницу, по которой ангелы взбирались на небо и спускались на землю.