как выпрыгнет, — пойдут клочки по двум столицам.
Придут и к нам и спросят, что с кого.
А мы ответим: "Господи помилуй,
Да разве ж мы за этим восставали?
Да тут трубили — вот мы и того.
А то б и щас лежали, как сложили".
С утра блесна сверкнула из-за туч
над Питером, и над Москвой сверкнула.
И белые по небу поплавки,
и час заутренней, и хочется мне кушать…
Смотри, смотри, оно плывёт сюда!
Тяни, Андрюша, подсекай, Петруша!
Как в норе лежали они с волчком, –
зайчик на боку, а волчок ничком, –
а над небом звёздочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: "Пора",
а волчок бурчал, — мол, пойдём с утра, –
словно это была игра,
словно ничего не происходило, –
словно вовсе звёздочка не всходила.
Им пора бы вставать, собирать дары –
и брести чащобами декабря,
и ронять короны в его снега,
слепнуть от пурги и жевать цингу,
и нести свои души к иным берегам,
по ночам вмерзая друг в друга
(так бы здесь Иордан вмерзал в берега),
укрываться снегом и пить снега, –
потому лишь, что это происходило:
потому что над небом звёздочка восходила.
Но они всё лежали, к бочку бочок:
зайчик бодрствовал, крепко спал волчок,
и над сном его звёздочка восходила, –
и во сне его мучила, изводила, –
и во сне к себе уводила:
шёл волчок пешком, зайчик спал верхом
и во сне обо всём говорил с волчком:
"Се, — говорил он, — и адских нор глубина
рядом с тобой не пугает меня.
И на что мне Его дары,
когда здесь, в норе,
я лежу меж твоих ушей?
И на что мне заботиться о душе?
Меж твоих зубов нет бессмертней моей души".
Так они лежали, и их короны лежали,
и они прядали ушами, надеялись и не дышали,
никуда не шли, ничего не несли, никого не провозглашали
и мечтали, чтоб время не проходило,
чтобы ничего не происходило, –