Полдень в пути - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

Николай Семенович Тихонов

I

СТИХИ О ВЕЛИКОЙ ДРУЖБЕ

Эта дружба народы спаяла,Их в великом единстве собрав,Как в печах чудотворных Урала,Превратившись в неведомый сплав.Эти воля и мощь неохватны…Стерли силою рук трудовыхС карты нашей все белые пятна,Пятна черные дней горевых.И теперь там, где пенится вьюга,Там, где знойных пустынь полусон,Ты повсюду под крышею друга,Теплым дружеством ты окружен.И, как мать, называют родноюЛюди в нового века весну,Так назвали Отчизной одноюНебывалую в мире страну.Если Родине враг угрожает,На священный, на воинский трудВсе народы, врага отражая,Всеединой дружиной встают.Глубочайшей той дружбы заслуга,Что, когда ты оружье берешь,Ты в походе почувствуешь друга,Брата-воина в битве найдешь.Про победу Великого ГодаБудут петь в самом дальнем краю,Эту песню любого народаПримешь ты, как родную свою.Пред тобою просторы открытыВольных душ, городов и полей,Непочатый в них жизни избыток,Удивляющий силой своей.Каждый сердцем тебе отзоветсяНа удачу иль горе твое,—Это Ленинской дружбой зовется,Ничего нет сильнее ее!

ПОСТИЖЕНИЕ

Ты создаешь в тени лабораторийНа горах рассыпанных костейВсе, что знали ветреное море,Свет лесов и таинства путей.Хаос будет знаньями размечен,В звездной бездне и в земной пылиТы постигнешь, богочеловечен,Ложь небес и истину земли!

ПЕРЕКРЕСТОК УТОПИЙ

Мир строится по новому масштабу,В крови, в пыли, под пушки и набатВозводим мы, отталкивая слабых,Утопий град — заветных мыслей град.Мы не должны, не можем и не смеемОставить труд, заплакать и устать:Мы призваны великим чародеемПечальный век грядущим обновлятьЗабыли петь, плясать и веселиться,О нас потом и спляшут и споют,О нас потом научатся молиться,Благословят в крови начатый труд.Забыть нельзя — враги стеною сжали,Ты, пахарь, встань с оружием к полям,Рабочий, встань сильнее всякой стали,Все, кто за нас, — к зовущим знаменам.И впереди мы видим град Утопий,Позор и смерть мы видим позади,В изверившейся, немощной ЕвропеМы первые строители-вожди.Мы первые апостолы дерзанья,И с нами все: начало и конец.Не бросим недостроенного зданьяИ не дадим сгореть ему в огне.Здесь перекресток — веруйте, поймите,Решенье вам одним принадлежит,И гений бурь начертит на граните —Свобода или рабство победит.Утопия — светило мирозданья.Поэт-мудрец, безумствуй и пророчь,Иль новый день в невиданном сиянье.Иль новая, невиданная ночь!

О РОССИИ

Не плачьте о мертвой России —Живая Россия встает, —Ее не увидят слепые,И жалкий ее не поймет.О ней горевали иначе,Была ли та горесть чиста?Она возродится не в плаче,Не в сладостной ласке кнута.Не к морю пойдет за варягом,Не к княжьей броне припадет,По нивам, лесам и оврагамВесенняя сила пройдет.Не будет пропита в кружале,Как прежде, святая душаПод песни, что цепи слагалиНа белых камнях Иртыша.От Каспия к Мурману строгоПоднимется вешний народ,Не скованный именем бога,Не схваченный ложью тенет.Умрет горевая РоссияПод камнем седым горюном,Где каркали вороны злыеО хищников пире ночном.Мы радости снова добудем,Как пчелы — меды по весне,Поверим и солнцу, и людям,И песням, рожденным в огне

ПРОЛЕТАРИЙ ГОВОРИТ(ИЗ ПОЭМЫ)

…Дать человеку человечность,Мечте — захват безумных крыл,Вести из временного в вечностьИ к небу, к небу — из могил.Открыть все рынки и подвалы,Все двери настежь: ешь и пей!Ввести в разубранные залыУбогой улицы детей.Смотреть, смеяся тихим смехом.Как полны счастья, как легки.Как рады солнечным потехамИх глаз святые васильки.Нет моего. Все ваше, ваше,Кто вин изысканных знаток?Другой их пил из вашей чаши,Другого нежил пряный сок.Зачем, дитя, ты в жалком черном?Бери сверкание парчи,Смотри, как ловко и узорноВ цветах здесь вытканы лучи.О мать, ты потеряла сына,Не плачь, здесь все твои сыны,Они почтут твои сединыСвоими песнями весны.Старик, ты хмур — боишься ночи?Зачем молчанье и тоска?Я сам имею глаз пророчий,Я сам старее старика.Ты хмур, что пали эти храмы?Ты зол, — дворцы в руках чужих?Кто был согбен — тот ходит прямо,Нет больше нищих и слепых.Все чуда разом совершились,Как все расплавились венцы,За всех страдали, и молились,И гибли деды и отцы…Кто духом был отважней прочих,Знал лишь могильные огни,Всегда безжалостные ночиИ злом отравленные дни.И саван мутного рассветаС лица земного я сорвал,И скорбь погасла, как комета,И ужас пал и задрожал.И властный голос окрыленноНа все края сказал: твори,И дети подняли короныВ пыли смеющейся зари.Усталых спины разогнулись.Вздохнула солнцем красота,И мне за это улыбнулисьДетей хрустальные уста!

БАНКИР

Он для себя построил небоскребы,Дворцы, музеи, театры, алтари,К нему пришли священники и снобы,Ученые, артисты и цари.И он поставил пушки против пушек,Купил умы, дома и корабли,Судьбу одних предательски разрушил,Судьбу других победно окрылил.Его собакам, слугам — преклоненье,Его цилиндр поэтами воспет,Он, снисходя, приходит слушать пеньеПевцов и див, которым равных нет.У ног его несметный полк рабочих,И силу рук, и силу их умовОн взял себе, свободу дня и ночи,Приставив к ним своих надежных псов.От юношей — желанья и расцветы,От стариков — надежду отдохнуть,Он отнял все. Пылало зноем лето,В тисках труда пылала кровью грудь!Вихрь ледяной носился по кварталам,Стучал озноб, синели кулаки,Нужда, как тень, за их спиной стояла,И голод бил в холодные виски.А он, как бог, всеведущ и незнаем,Незримо всюду: в небе, в рудниках,В своем дворце, для всех недосягаем,Он блеск и тьма, надежда, счастье, страх.Форты и рынки, пастбища и троныВ его руках — и власти нет конца,И смотрит он надменно, благосклонно,С презрительной усмешкой хитреца.Но близок день, но близок час возмездья,Сгорит дворец, и рухнет небоскреб —Рабочих звезд великие созвездьяОсветят гроб, банкира страшный гроб.На всех путях преграды вихрь поставитИ в городах, и в небе, и в воде,К какой тогда неведомой отравеОн прибежит в последней череде?И доллары покатятся, как кости,И отзвенят в окаменевшем рту,И смерть, как тюк, его костяк подброситИ, засмеявшись, кинет в пустоту.

ПЕТЕРБУРГ

Тебе я посвящаю этот стих,Который похвалить ты не обязан.Тебе, прекрасному, как тот жених,Что не любил еще ни разу.А все ведут века невест:Свободу, бурю радостей лукавых,Тебя не выкурил из трубки ГеркулесЗатяжкой крепкой пороха и славы.Тебя не выдавил его ботфортИз чрева гнило-синего болотца,Куда заброшен старенький топор,Каким он ставил первые воротца.Где кости моряка, который ротЗабыл закрыть при громовом ударе,Когда его услышал галиотСалютный бас из пасти Хирвисари?Ты сотворен тяжелою рукой,И мыслью ты мозолистой украшен,Вот почему ты величав и страшен,И я люблю, что ты такой.О, усмехнись же и ответь мне: нет!Я знаю, сероглазый демон,Пускай не каждый житель твой поэт,Но каждый камень твой поэма!

«Приплыл ли в челне я дырявом…»

Приплыл ли в челне я дырявом,Сошел ли с небес по сосне,Пришел ли я с поля, где травыСочатся весенней отравой,—Мое утвержденье — во мне.Как облако облака шире,Как море моря синей,Плывут в расцветающем миреВоскрылия песни моей!

«Заката тлеющим пожаром…»

Заката тлеющим пожаромГорит кораблик вырезной,А я разбившимся ИкаромПлыву, качаясь над волной.Но лишь в приветливые гротыМеня, печалясь, вносит вал,С одной мечтой, с одной заботойВстает в душе моей Дедал.И вновь он мечет страшный жребий,И вновь велит идти рискнуть,Прорезать путь в глубоком небе,В грудь солнца — радостную грудь.Я пью тот зов, манящий вышним,Я алчу блещущих высот,Но незаметно и неслышноМой разум в бездну упадет —И снова я перед пожаром,Перед закатной тишиной,И вновь разбившимся ИкаромПлыву, качаясь над волной.И без мечты и без заботыЯ рву огней закатных вязь,И вновь сверкающие гротыМеня приветствуют, теснясь!

«Полюбить бы песенки простые…»

Полюбить бы песенки простые,Чистые, как воздух на заре,В них не нужно путать запятые,О словах справляться в словаре.В них дыханье трав и перелесковТак же нежно, как лазурь,И в глаза не бьют прибоя блески,В уши — заклинанья бурь.В их покое что-то есть о чуде,Все, что можно сердцем пожелать,В них не нужно размышлять, что будет,Ни о чем не нужно вспоминать…

НОЧНАЯ ГРОЗА НАД НЕВОЙ

Весь звездный блеск на небе выпитУстами жаждущей грозы,И слух испуганнее выпиСледит неведомого зык.Зигзагный светоч ненарочен,Сжигая неба бархата,Он углубил глубины ночи,Неопалимые уста.О, стой, застыв душой, беззвучен.Внимай соревнованью сил,Пусть мысль, как ласточка на круче,Трепещет радужностью крыл.В разбитых тучах алебастры,Виденья ртутной синевы,И фосфорические астрыВскипают в пенностях Невы!

«Через покосы, прямо, без дороги…»

Через покосы, прямо, без дорогиТы шла, устав,Ты исколола праздничные ногиО срезы трав.И было ль жаль тебя тогда — не помню,И падал ржавый дискВ леса за мглистую каменоломнюПод жабий визг.Не помню я, прощался иль приветил,Была ты радость иль укор,Но слышал: визгу жабьему ответилВершинной арфой сосенный простор!

«Крутили мельниц диких жернова…»

Крутили мельниц диких жернова,Мостили гать, гоняли гурт овечий.Кусала ноги ржавая трава,Ломала вьюга мертвой хваткой плечи.Мы кольца растеряли, не даря,И песни раскидали по безлюдью,Над молодостью — медная заря.Над старостью… — но старости не будет.

«Ах, в воздухе такая нега…»

Ах, в воздухе такая нега,Рябина щек красней,Белей белеющего снегаПопался заяц мне.И муть медвежья междулесьяОпять зовет, кричит,И этим криком поднят весь яНа снеговой, широкий щит!

«Ты мне обещана, но кем — не знаю…»

Ты мне обещана, но кем — не знаю,Но кем-то добрым и большим,Когда я что-нибудь обещаю,Обещаю именем твоим.О если б был я хранитель стада,Моряк, купец или земледел,Я б отдал все за трепет сада,Где теплый лист на тихой воде,Где ты читаешь, поешь иль плачешь,О нет, не плачешь — то плачу я,Где все знакомо и все иначе,И даже слезы как блеск ручья.Сейчас я скитающийся невольник,Я вижу вокруг лишь сады чужих,Но мне не завидно, мне не больно,Иду уверенно мимо них.И я забываю свои скитанья,Чтоб память только тебе отдать,Я помню только: ты — обещанье,А тот, кто помнит, — умеет ждать!

ЭКСПРЕСС В БУДУЩЕЕ

В час, когда месяц повешенныйБледнее, чем в полдень свеча,Экспресс проносится бешеный,Громыхая, свистя, грохоча…И когда над мостами в пролетыПроведет он живую черту,Прыгни сразу — и огненный кто-тоВдруг подхватит тебя на лету.И никто на путях незаказанныхНе прервет его окриком: стой!Будет все тебе в мире рассказано,Если дух свой сольешь с быстротой.Через степь неживую, колючуюПросвистит по ребру пирамид,Перережет всю Африку жгучую,В Гималаях змеей прозвенит.Обжигая глазами сигнальными,Прижимая всю землю к груди.Он разбудит столицы печальные,Продышав им огни впереди.И когда из-за сумрака мглистогоОчертанья стуманятся в ряд,Заревет он раскатно, неистово,Пролетев Вифлеем — Петроград.Его след на полях черноземаИ в плантациях чая пролег,В лабиринтах Европы, как дома,На дорогах волшебный свисток.Шоколадные люди Цейлона,Позабытый огнем эскимос…Провожают сверканье вагонов,Вихревые расплески колес.Чудо рвется из глотки со свистом,Всем понятны сигналы его,И мудрее его машинистовНе найти на земле никого.

«Не было ни дней, ни вечеров…»

Не было ни дней, ни вечеровИ родней, и радостней, и чище,И вкуснее не вкушал я пищи,Веселей не слышал слов,Чем сейчас на летнем перепутье…Вот, как я, такими ж, люди, будьте!Отчего ж так ясно хорошо?Будто жизнь тяжелую, большую,Что как буря стлалася, бушуя,Прожил я и уложил в мешок.И легко на плечи ношу взбросил,И пошел — и вот к тебе приду,Кто же у возлюбленной не проситВстречи в комнате или в саду.Но ты, и ты меня не встретишь,Вся в чужие перешла глаза,Даже и случайно не заметишь,Даже не оглянешься назад.И теперь мне только небо снится,В голубой расту, расту пыли,Так легко колеблет крылья птица,Перед тем как улететь с земли.

«Мне было ничего не жалко…»

Мне было ничего не жалко,Я все узнал, через все прошел,Но в полночь дерзкая гадалкаМне карты бросила на стол.Зеленый луч глаза мне залил,Я понял: это будет здесь —Упали карты и сказали:Дорога, женщина и песнь.Я днями шел, а ночью сниласьСтрана, которой в жизни нет,Ты в ней моей дорогой билась,Как песнь, звучала мне во сне.Не помню — на Неве, на Ниле,Молниеносностью огняДва долгих солнца ослепилиДорогу, песню и меня.

«Девятый вал угадывать нетрудно…»

Девятый вал угадывать нетрудно,Когда валы проходят чередой,Но не в стенах испытанного суднаМеня застиг неснившийся прибой.Подобную кочующей медузе,Он вынес душу к камням золотым,Чтобы прозрачный, драгоценный узел,Не замечая, растоптала ты.

«Праздничный, веселый, бесноватый…»

…Когда возникнул мир цветущийИз равновесья диких сил…

Баратынский

Праздничный, веселый, бесноватый,С марсианской жаждою творить.Вижу я, что небо небогато,Но про землю стоит говорить.Даже породниться с нею стоит,Снова глину замешать огнем.Каждое желание простоеОсветить неповторимым днем.Так живу, а если жить устану,И запросится душа в траву,И глаза, не видя, в небо взглянут,—Адвокатов рыжих позову.Пусть найдут в законах трибуналовТе параграфы и те года,Что в земной дороге растопталаДней моих разгульная орда.

«Огонь, веревка, пуля и топор…»

Огонь, веревка, пуля и топор,Как слуги, кланялись и шли за нами,И в каждой капле спал потоп,Сквозь малый камень прорастали горы,И в прутике, раздавленном ногою,Шумели чернорукие леса.Неправда с нами ела и пила,Колокола гудели по привычке,Монеты вес утратили и звон,И дети не пугались мертвецов…Тогда впервые выучились мыСловам прекрасным, горьким и жестоким.

«Мы разучились нищим подавать…»

Мы разучились нищим подавать,Дышать над морем высотой соленой,Встречать зарю и в лавках покупатьЗа медный мусор золото лимонов.Случайно к нам заходят корабли,И рельсы груз проносят по привычке;Пересчитай людей моей земли —И сколько мертвых встанет в перекличке.Но всем торжественно пренебрежем.Нож сломанный в работе не годится,Но этим черным сломанным ножомРазрезаны бессмертные страницы.

«Посмотри на ненужные доски…»

Посмотри на ненужные доски —Это кони разбили станки.Слышишь свист, удаленный и плоский?Это в море ушли миноноскиИз заваленной льдами реки.Что же, я не моряк, и не конник,Спать без просыпа? книгу читать?Сыпать зерна на подоконник?А! Я вовсе не птичий поклонник,Да и книга нужна мне не та…Жизнь учила веслом и винтовкой,Крепким ветром, по плечам моимУзловатой хлестала веревкой,Чтобы стал я спокойным и ловким,Как железные гвозди — простым.Вот и верю я палубе шаткой,И гусарским упругим коням,И случайной походной палатке,И любви, расточительно краткой,Той, которую выдумал сам.

«Хотел я ветер ранить колуном…»

Хотел я ветер ранить колуном,Но промахнулся и разбил полено,Оно лежало, теплое, у ног,Как спящий, наигравшийся ребенок.Молчали стены, трубы не дымили,У ног лежало дерево и стыло.И я увидел, как оно росло,Зеленое, кудрявое, что мальчик.И слаще молока дожди поилиЕго бесчисленные губы. ПальцыИграли с ветром, с птицами. ЗемляПушистее ковра под ним лежала.Не я его убил, не я пришелНад ним ругаться, ослепить и броситьКусками белыми в холодный ящик,Сегодня я огнем его омою,Чтоб руки греть над трупом и смеятьсяС высокой девушкой, что — больно думать —Зеленой тоже свежестью полна.

ЗАСУХА

В душном пепле падал на странуЛунного осколок изумруда,Шел и ширился подземный гул,И никто до света не уснул.Он пришел — я не спросил откуда?Я уж знал — и руку протянул.На ладонь своей рукой лохматойТочкою на вязь ладонных строкПоложил сухой, продолговатый,Невысокий черный уголек.— Здесь, — сказал он, — все — земля и небо,Дети, пашни, птицы и стада,Край мой — уголь, мертвая вода,И молчанье, где я только не был,На, возьми, запомни навсегда!Подо мной с ума сходили кони.Знал я холод, красный след погони,Голос пули, шелесты петли…Но сейчас, сейчас я только понял,Что вот этот холмик на ладониТяжелей всех тяжестей земли.

«Где ты, конь мой, сабля золотая…»

М. Песлуховской

Где ты, конь мой, сабля золотая,Косы полонянки молодой?Дым орды за Волгою растаял,За волной седой.Несыть-брагу — удалую силу —Всю ковшами вычерпал до дна.Не твоя ль рука остановилаБешеных любимцев табуна?На, веди мою слепую душу,Песнями и сказками морочь!Я любил над степью звезды слушать,Опоясывать огнями ночь.Не для деревенских частоколов,Тихопламенных монастырей,Стал, как ты, я по-иному молод,Крови жарче и копья острей.Проклянет меня орда и взвоет,Пусть, ведь ты, как небо, весела,Бог тебе когда-нибудь откроет,Почему такою ты была.

«Когда уйду — совсем согнется мать…»

Когда уйду — совсем согнется мать,Но говорить и слушать так же будет,Хотя и трудно старой понимать,Что обо мне рассказывают люди.Из рук уронит скользкую иглу,И на щеках заволокнятся пятна,Ведь тот, что не придет уже обратно,Играл у ног когда-то на полу.

«Мою душу кузнец закалил не вчера…»

Мою душу кузнец закалил не вчера, Студил ее долго на льду. Дай руку, — сказала мне ночью гора, — С тобой куда хочешь пойду!И солнечных дней золотые шесты Остались в распутьях моих,И кланялись в ноги, просили мосты, Молили пройти через них.И рощи кричали: «Любимый, мы ждем, Верны твоему топору!»Овраги и рощи горячим дождем Мне тайную грели нору.И был я беспутен, и был я хмелен, Еще кровожадней, чем рысь,И каменным солнцем до ног опален — Но песнями губы зажглись.

«Полюбила меня не любовью…»

Полюбила меня не любовью,Как березу огонь — горячо,Веселее зари над становьемМолодое блестело плечо.Но не песней, не бранью, не ладомНе ужились мы долго вдвоем,—Убежала с угрюмым номадом,Остробоким свистя каиком.Ночью, в юрте, за ужином грубымМне якут за охотничий ножРассказал, как ты пьешь с медногубымИ какие подарки берешь.«Что же, видно, мои были хуже?»«Видно, хуже», — ответил якутИ рукою, лиловой от стужи.Протянул мне кусок табаку.Я ударил винтовкою оземь.Взял табак и сказал: «Не виню.Видно, брат, и сожженной березеНадо быть благодарной огню».

«Длинный путь. Он много крови выпил…»

Длинный путь. Он много крови выпил.О, как мы любили горячо —В виселиц качающемся скрипеИ у стен с отбитым кирпичом.Этого мы не расскажем детям,Вырастут и сами все поймут,Спросят нас, но губы не ответятИ глаза улыбки не найдут.Показав им, как земля богата,Кто-нибудь ответит им за нас:«Дети мира, с вас не спросят платы,Кровью все откуплено сполна».

«Не заглушить, не вытоптать года…»

Не заглушить, не вытоптать года,—Стучал топор над необъятным срубом,И вечностью каленая водаВдруг обожгла запекшиеся губы.Владеть крылами ветер научил,Пожар шумел и делал кровь янтарной,И брагой темной путников в ночиЗемля поила благодарно.И вот под небом, дрогнувшим тогда,Открылось в диком и простом убранстве,Что в каждом взоре пенится звездаИ с каждым шагом ширится пространство,

СЕВЕРНАЯ ИДИЛЛИЯ

Не простые чайки по волне залетели,Забежали невиданные шнявы,Как полночному солнцу иволги пели,Слушал камень лютый да травы.Расселись гости, закачали стаканы,С зеленой водой пекут прибаутки,Кроют блины ледяной сметаной,Крепкие крутят самокрутки.Чудят про свой город; гора не город,Все народы толкутся в нем год целый,Моржей тяжелей мужи поморы,В смоленом кулаке держат дело.— А у нас валуны как пестрые хаты,Заходи-ка, чужак, в леса спозаранья,Что отметин на елях понаставил сохатый,Что скрипу чудного от крыла от фазанья.Хохочет кожаный шкипер, румяный, манит:— Ну, заморского зелья, ну, раз единый,Стеклянная кровь ходуном в нем нынче мурманит,В собачьем глазу его тают льдины.Руку жмет, гудят кости, что гусли,Лает ласково в дым и ветер.— Лондон, Лондон — Русь моя, Русь ли?В ушкуйницу мать — ушкуйники дети.Расплылся помор, лапу тычет вправо,Колючебородый, с тюленьей развалкой старик:— А вон там, пес ты божий, глянь через камень и травы,Москва-мать, ходу десять недель напрямик.

«Потным штыком банку пробил…»

Потным штыком банку пробил,Зажевали губы желтое сало,Он себя и землю любил,И ему показалось мало.От моря до моря крестил дороги,Желтое сало — как желтый сон,А запаивал банку такой же двуногий,Такой же не злой и рябой, как он.Галдели бабы: зайди, пригожий!Ворчали деды: погоди, погоди!От моря до моря все было то же.Как ты ни пробуй, как ни ходи.Язык по жестянке жадно бегал,Не знает консервный заморский слуга,Как можно любить эти комья снега,Кривые цветы на колючих лугах.А ударит буря или сабля положит,Покатится банка, за ней — голова.Ну, как рассказать, что всего дорожеЖивая, впитавшая кровь трава.

«Еще в небе предутреннем и горбатом…»

Еще в небе предутреннем и горбатомТучи горят в пустынях ночных.Самой последней и злою платойЯ откупил силу рук твоих.Люди легли, как к саням собаки,В плотно захлестнутые гужи,—Если ты любишь землю во мракеБольше, чем звезды, — встань и скажи.Песню наладим, как ладят шхуну,Встретим сосну — улыбнись, пойму,Песенным ветром на камни дуну —И камни встанут по одному.Отчего и на глине и на алмазеРука твое имя всегда найдет?Ветка курчавая знает разве,К солнцу какому она растет?

ЧЕЛОВЕК С СЕВЕРА

Они верили в то, что радость — птица,И радость била большим крылом,Под ногами крутилась черной лисицей,Вставала кустами, ложилась льдом.Лед пылью слепящей, сухой и колкойЭтот снившийся путь не во сне, не во сне окружил —Так плечо о плечо, — а навстречу сугробы и елки,А навстречу сторожка у сосновой бежит межи.Кто войдет в нее — сам приготовит ужин,Разбуянит огонь и уж больше ночей не спит,И кровь его смешана с ветром, с вьюжной тяжелой стужей,Долгою зимнею песней неудержимо стучит.Ночная земля осыпана снегом и хмелем,Мы отданы ей, мы земному верны мятежу —В расплавленной солнцами ВенесуэлеПальмовым людям когда-нибудь все расскажу:О сердцах, о глазах, больших и тревожных,О крае моем, где только зима, зима,О воде, что, как радость земную можноСиними кусками набить в карман.И люди поверят и будут рады,Как сказкам, поверят ледяным глазам.Но за все рудники, стада, поля, водопадыТвое имя простое я не отдам.

«Разве жить без русского простора…»

Разве жить без русского простораНебу с позолоченной резьбой?Надо мной, как над студеным бором,Птичий трепет — облаков прибой.И лежит в руках моих суглинокИзначальный, необманный знак —У колодцев, теплых стен овинаПросит счастья полевой батрак.Выпашет он легшие на роздыхИз земной спокойной черноты,Жестяные, согнутые звезды,Темные иконы и кресты.Зыбь бежала, пала, онемела,А душа взыграла о другом,И гайтан на шее загорелойПерехвачен песенным узлом.Земляной, последней, неминучейПослужу я силе круговой —Где ж греметь и сталкиваться тучам,Если не над нашей головой?

«Я одержимый дикарь, я гол…»

Я одержимый дикарь, я гол.Скалой меловою блестит балкон.К Тучкову мосту шхуну привелСедой чудак Стивенсон.И лет ему нынче двадцать пять,Он новый придумал рассказ —Ночь отменена, и Земля опятьЯсна, как морской приказ.Пуля дум-дум, стрела, динамитЛовили душу мою в боях,И смеялась она, а сегодня дрожитБолью о кораблях.Но я такой — не молод, не сед,—И шхуне, что в душу вросла,Я не могу прочертить ответСоленым концом весла.Пусть уходит в моря, в золото, в лакВонзать в китов острогу,Я сердце свое, как боксер — кулак,Для боя в степях берегу.

ЛОДКА

Кустарник стоял. Поредели сосны.На неожиданном краю землиЛежала лодка в золотых осколкахПоследнего разбившегося солнца.Ни голоса, ни следа, ни тропы —Кривая лодка и блестевший лед.Как будто небо под ноги легло,Лед звал вперед, сиял и улыбалсяБольшими белыми глазами — лед!Он легким был, он крепким был, как мы,И мы пошли, и мы ушли б, но лодка —Она лежала строго на боку,Вечерние погнувшиеся доскиНам говорили: «Здесь конец земли».За черным мысом вспыхнуло сиянье,И золото в свинец перелилось.Ты написала на холодной льдине —Не помню я, и лед и небесаНе помнят тоже, что ты написала,—Теперь та льдина в море, далекоПлывет и дышит глубоко и тихо,Как этот вечер в золотых осколкахПлывет в груди…

ВЕТЕР

Вперебежку, вприпрыжку, по перекрытымПроходам рынка, хромая влетСтеной, бульваром, газетой рваной,Еще не дочитанной, не дораскрытой,Вчера родилась — сейчас умрет,Над старой стеною часы проверив,У моря отрезал углы, как раз —Ты помнишь ветер над зимним рассветом,Что прыгал, что все перепутывал сети,Что выкуп просил за себя и за нас.Сегодня он тот же в трубе и, редея,Рассыпался в цепь, как стрелки, холодея,И, грудью ударив, растаял, как залп,Но что б он сказал, залетев в наши стены,Мы квиты с ним, правда, но что б он сказал?

ЭПОХА

Над сонной прихотью семян,В сердца заброшенных привычкой,Встает обширная семьяТревог живых, огней и кличей.Сквозь ветхой ночи ледоход,Сквозь пену будней проступила,Во множестве имен растетЕе связующая сила.И в урожайном жите сел,И в колуна кривой насечке,Она, где в волны кинут молИ волноломами иссечен.Впивая пульсы птичьих горл,Над цветником колдует пулей,Так город ритмом камня горд,Горд месяц облаком в июле.И чтоб никто не избежал,Не медью — нет, не мерой метит,Но в щеки, в травы льется жар,В ручьи, как в руки, входит ветер.И чтоб никто ни перед кемНе утаил, не прожил розно,Секундомер в ее рукеКак прорезь жил в листе березном.

В КАРЕЛИИ

На дне корзины, выстеленной мохом,Не так яснеет щучья чешуя,Как озеро, серебряным горохомВскипающее рьяно по краям. Иду за ним. Подъем оброс Лесной глухой породой, Поверх подъема лег погост — Карелов мертвых отдых.Выходит пастор — углублен и сух,Выносит гроб, по вереску шурша,Морщинятся высокие старухи,Слезая с таратаек не спеша. Ну разве так работника хоронят, Под шамканье, под ветхие слова? Зарытая в молитвенной попоне, Старушечья мерцает голова.Я ухожу. Мне не по нраву это,Трущоба крика просит,Я не хочу прослыть немымНад озером, перед толпою сосен,Вздымающих зеленые умы. Сквозь черноту, черемухины скаты, Замытые, слепые поколенья Я вызываю старого собрата. За мною глушь горланит: «Вейнемейнен!»Игрок в слова! Твоя страна СуомиГранитным пауком оплетена,Она без языка сегодня, Вейнемейнен,Твоя, старик, страна. Игрок в людей! Твоя страна Суоми Угрюмою щетиной поросла, Она с веревкою на шее, Вейнемейнен, У ног хозяйского стола.В Суоми нет игры. ПаучьеГнездовье стены замело,Пой, Вейнемейнен, ты ведь знаешь лучше,В чем яростное песен ремесло. Как нужно песен узел завязать И распустить, соединяя снова, Я здесь затем, чтоб посмотреть в глаза Трущобам, требующим слова.Разведчик я. Лишь нагибаю ветки,Стволы рубцую знаками разведки,Веду тропу, неутомим,Чтобы товарищ меткийВоспользовался опытом моим. А что подчас шагаю я неслышно, Что знаки непонятны иногда И что мою тропу находят лишней,— Так, Вейнемейнен, это не беда.

ЛАДОГА

Заря утра обводит леса плечи,Мы глушью сыты до краев,Закат сыграл свои сигналы, вечер —Все та же глушь поверх голов.Так день изо дня среди озера пашенЛишь парус рабочий маячит,Да конь полудикий стоит ошарашен,Подброшен холмами, как мяч.Да с ужасом видит болотный народ,Как озеро входит в собранье болот,И требует власти, и душитРаздетый кустарник, и сосны кладет,Запенясь от ярости тут же.На крышах поселка курчавится дым,Рыбак распахнул нам бревенчатый дом,И дом, зачарованный скрипом воды,Качался каждым бревном.Качался сетей порыжелый навес,Далеко лишь в озере где-то,Высокая сойма у самых небесСтремилась, омытая светом.Был к озеру сон полуночный причален,Лишь сосен вздымались ряды,Да, цепью бряцая, собака кричала,Пугаясь пустынной воды.

ФИНСКИЙ ПРАЗДНИК

Медной рябиной осыпан гравий,Праздничный люд шуршит, разодет.Солнце — вверху, внизу — Хэпо-Ярви,Может быть, Хэпо, а может, и нет.Пепельный финн в потертой кепке,Древнебородый, и тот посвежел,Место расчищено — ноги крепки,Все приготовлены рты уже.Медленной песни заныла нота,Странствуя, гнется, странно темна,Гнется и тянется без поворота…Из неподвижных рядов — короткойПоходкой выходят он и она.Желтее желтка ее платок,Синьки синее его жилет,Четыре каблука черных сапогТупо стучат: туле-н! туле-т!Он пояс цветной рукой обводит,Угрюмо и молча, шагом однимОбходят площадку, вновь обходятИ снова в обход идут они.Стучат без улыбки на месте потом,Странствует песня, гнетет и гнетет,И дымнобородый с пепельным ртомСквозь желтые зубы нить ведет.Упрямо и медленно ноги идут,А звук на губах все один, один —Как будто полки пауков прядутСтруну, ледянее льдин…Но вертятся вдруг каблуки. ЖестокИх стук тупой: туле-н! туле-т!И желтой пеной горит платок,И синим огнем пылит жилет.Рябины ветви, как рога,Летят на них, и сразуВ глазах косых — Алтай, снега,Змеиные искры Азии.Рябины красные рогаИх тусклый танец сторожит,—Желтым огнем полыхает тайга,Синей пылью пылят ножи.Проходит тысяча темных лет,И медленно снова: туле-н! туле-т!Обходят опять неизменно и кротко,Обходят площадку… Черной чечеткойОборвана песни нить…Танцоры буксуют. Походкой короткойИдут под рябину они.С достоинством он на скамейку садится,С цветного пояса руку берет,Угрюмо и жестко целует девицу…И праздник над ними шуршит и толпитсяА пепельный финн вытирает пот.

БОЛОТНЫЙ ЛЕС

Лес переполнен духотой,Храпят седые валуны,Хрустят хвощи да плауныСвоей зеленой темнотой.Но сладковато вьется жуть,Когда шагнешь и, точно мыло,Болото вспенишь, ноги в мутьУходят, чавкая постыло.И холод бьется под ногой,А сверху, над моим кочевьем,Висят мякиною рябойОт жара тусклые деревья.Но я на слух, я наизустьУчу на ощупь леса кручи,Чтоб эту дичь и этот хрустОдеть одеждою гремучей.И я сегодня рад как разПути по дебрям простодушным,Где костяники красный глаз,Окостеневший равнодушно,Глядит в лесную кутерьмуНа разноцветное господство,Где я когда-нибудь поймуЕго скупое превосходство.

ГУЛЛИВЕР ИГРАЕТ В КАРТЫ

В глазах Гулливера азарта нагар,Коньяка и сигар лиловые путы,—В ручонки зажав коллекции карт,Сидят перед ним лилипуты.Пока банкомет разевает зев,Крапленой колодой сгибая тело,Вершковые люди, манжеты надев,Воруют из банка мелочь.Зависть колет их поясницы,Но счастьем Гулливер увенчан,—В кармане, прически помяв, толпитсяДесяток выигранных женщин.Что с ними делать, если у каждойТело — как пуха комок,А в выигранном доме нет комнаты дажеТакой, чтобы вбросить сапог.Тут счастье с колоды снимает кулак,Оскал Гулливера, синея, худеет,Лакеи в бокалы качают коньяк,На лифтах лакеи вздымают индеек.Досадой наполнив жилы круто,Он — гордый — щелкает бранью гостей,Но дом отбегает назад к лилипутам,От женщин карман пустеет.Тогда, осатанев от винного пыла,Сдувая азарта лиловый нагар,Встает, занося под небо затылок:«Опять плутовать, мелюзга!»И, плюнув на стол, где угрюмо толпятсяДрянной, мелконогой земли шулера,Шагнув через город, уходит шататься,Чтоб завтра вернуться и вновь проиграть.

САРАНЧА

Полками, одетыми как напоказ,Она шевелилась умело,Хлопала красными ядрами глаз,Зубцами челюстей синела.По степи костлявой, по скалам нагим,Усы наточив до блеска,Она верещала жратвенный гимн,От жадности вся потрескивая.Мотая рядами отвесных головИ серыми бедрами ерзая,Она принималась поля полоть,Сады обкусывать розовые.Давно ль псалмопевец воспеть это мог,Присев под заплатанной скинией,Но тут зашумел двукрылый пророк,Покрытый дюралюминием.Однажды, на древних армейцев сердит,Бог армии смерть напророчил,И долгую ночь небесный бандитРубил их поодиночке.А тут — самолет, от хвастливости чист,Лишь крылья свои обнаружил,И все кувырнулись полки саранчиЗеленым брюхом наружу.И только селькоры подняли звон,Шумели и пели про это;Положен на музыку был фельетонЗа неименьем газеты.

ПОИСКИ ГЕРОЯ

Прекрасный город — хлипкие каналы, Искусственные рощи, В нем топчется сырых людей немало И разных сказок тощих.Здесь выловить герояХочу — хоть неглубокого,Хотя бы непонятного покроя,Хотя б героя сбоку. Но старая шпора лежит на столе, Моя отзвеневшая шпора. Сверкая в бумажном моем барахле, Она подымается спорить.«Какого черта идти искать?Вспомни живых и мертвых,Кого унесла боевая тоска,С кем ночи и дни провел ты. Выбери лучших и приукрась, А если о людях тревоги Не хочешь писать — пропала страсть,— Пиши о четвероногих,Что в кровяной окрошкеСпасали тебя, как братья,—О легкой кобыле Крошке,О жеребце Мюрате. Для освеженья словаря Они пригодятся ловко».— «Ты вздор говоришь, ты лукавишь зря, Моя стальная плутовка!То прошлого звоны, а нужен мнеГерой неподдельно новый,—Лежи, дорогая, в коробке на дне,Поверь мне на честное слово». В город иду, где весенний вкус, Бодрятся люди и кони, Людей пропускал я, как горсти песку, И встряхивал на ладонях.Толпа безгеройна. Умелый глазЕдва похвалить сможет,Что не случайно, что напоказ,—Уже далеко прохожие. В гостях угощают, суетясь, Вещей такое засилье, Что спичке испорченной негде упасть, Словесного мусора мили.«Ну что ж, — говорю я, — садись, пейВина Армении, русскуюГорькую — здесь тебеГероя нет на закуску». …Снова уводят шаги меня, Шаги, тяжелее верблюда, Тащу сквозь биенье весеннего дня Журналов российских груду.Скамейка садовая, зеленый сон,Отдых, понятный сразуПешеходам усталым всех племен,Всех времен и окрасок. Деревья шумели наперебой, Тасуя страницы; мешая Деревьям шуметь, я спорил с собой — Журналов листва шуршала.Узнал я, когда уже день поник,Стал тучами вечер обложен:На свете есть много любых чернил,Без счета цветных обложек. Росли бумажные люди горой, Ломились в меня, как в двери, Каждый из них вопил: «Я герой!» Как я им мог поверить?Солнце закатывалось, свисаяБагряной далекой грушей,Туча под ним, как туша кривая,Чернела хребтом потухшим. Ее свалив, ее прободав, Как вихрь, забор опрокинув, Ворвалась другая, летя впопыхах,— Похожа лицом на лавину.Светились плечи ее, голова,Все прибавлялось в весе,Как будто молотобоец вставал,Грозя кулаком поднебесью. Героя была у него рука, Когда у небес на опушке, Когда он свинцовую, как быка, Тучу разбил, как пушку.Руку о фартук вытер свою,Скрываясь, как берег в море,—Здесь много геройства в воздушном бою,Но больше еще аллегории. Я ухожу, я кочую, как жук, Севший на лист подорожника, Но по дороге я захожу — Я захожу к сапожнику.Там, где по кожам летает нож,Дратва скрипит слегка,Сердце мое говорит: «ПотревожьЭтого чудака!» Пока он ворочает мой каблук, Вопросов ловушку строю. Сапожник смеется: «Товарищ-друг, Сам я ходил в героях.Только глаза, как шило сберег,Весь, как ни есть, в заплатах,Сколько дорог — не вспомнишь дорог,Прошитых ногами, что дратвой. Я, брат, геройством по горло богат». Он встал — живо сказанье, Он встал — перемазанный ваксой Марат — И гордо рубцы показал мне!

САГА О ЖУРНАЛИСТЕ

Событья зовут его голосом властным:Трудись на всеобщее благо!И вот человек переполнен огнем,Блокноты, что латы, трепещут на нем —И здесь начинается сага.Темнокостюмен, как редут,Сосредоточен, как скелет,Идет: ему коня ведут,Но он берет мотоциклет —И здесь начинается сага.Газеты, как сына, его берегут,Семья его — все города,В родне глазомер и отвага,Он входит на праздник и в стены труда —И здесь начинается сага.Он — искра, и ветер, и рыцарь машин,Столетья кочующий друг,Свободы охотничья фляга.Он падает где-нибудь в черной глуши,Сыпняк или пуля, он падает вдруг —И здесь начинается сага.

ДОЖДЬ

Работал дождь. Он стены сек,Как сосны с пылу дровосек,Сквозь меховую тишину,Сквозь простоту уснувших рекНа город гнал весну.Свисал и падал он точней,Чем шаг под барабан,Ворча ночною воркотней,Светясь на стеклах, в желобах,Прохладных капель беготней.Он вымыл крыши, как полы,И в каждой свежесть занозил,Тут огляделся — мир дремал,Был город сделан мастерски:Утесы впаяны в дома.Пространства поворотБлестел бескрайнею дугой.Земля, как с Ноя, как сначала,Лежала спящей мастерской,Турбиной, вдвинутой в молчанье.

ПОВСЮДУ РАННЕЕ УТРО

Свет льется, плавится задаромПовсюду, и, в себя придя,Он мирным падает пожаромНа сеть косящую дождя.Прохожий, как спокойный чан,Что налакался пива вволю,Плывет по улице урча,Инстинкта вверенный контролю.Мечты рассол в кастрюлях сна!Скользит с глубоким постоянствомТакого ж утра крутизнаНад всей землей доокеанской.Но дождь немарный моросит,Пока богатый тонко спит.Но цепенеет серый двор,Лоскутья лиц. Трубач играет.Постыло лязгает затворИ пулю в череп забивает.Он может спать, богач, еще.Смерть валит сыновей трущоб.Еще толпится казни дымОт Рущука до Трафальгара,И роет истина ходыВ слоях огня и перегара,—Но льется утро просто так,Покой идет из всех отдушин,Пусть я мечтатель, я простак,Но к битвам неравнодушен.

РАВНОВЕСИЕ

Воскресных прогулок цветная плотваИсполнена лучшей отваги.Как птицы, проходят, плывут островаКрестовский, Петровский, Елагин.Когда отмелькают кульки и платки,Останется тоненький парус,Ныряющий в горле высокой реки,Да небо: за ярусом ярус.Залив обрастает кипучей травой,У паруса — парусный нрав,Он ветреной хочет своей головойРискнуть, мелководье прорвав.Но там, где граниту велели упасть,—У ржавой воды и травы,—От скуки оскалив беззубую пасть,Сидят каменистые львы.Они рассуждают, глаза опустив,На слове слепом гарцуя,О том, что пора бы почистить залив,Что белая ночь не к лицу им.Но там, где ворох акаций пахучих,В кумирне — от моста направо,Сам Будда сидит позолоченной тучейИ нюхает жженые травы.Пустынной Монголии желтый студент,Покинув углы общежитья,Идет через ночи белесый брезентВ покатое Будды жилище.Он входит и смотрит на жирный живот,На плеч колокольных уклоны,И львом каменистым в нем сердце встаетКак парус на травах зеленых.Будда грозится всевластьем своим…Сюда, в этот северо-западный сон,Сквозь жгучие жатвы, по льдинам седым,Каким колдовством занесен?С крылатой улыбкой на тихом лицеИдет монгол от дверей:«Неплохо работает гамбургский цехЛитейщиков-слесарей».

«И мох и треск в гербах седых…»

И мох и треск в гербах седых,Но пышны первенцы слепые,А ветер отпевает ихЗернохранилища пустые.Еще в барьерах скакуныИ крейсера и танки в тучахВерны им, и под вой зурныИм пляшет негр и вою учит.Но лжет жена, и стар лакей,Но книги, погреба и латы,И новый Цезарь налегкеУже под выведенной датой.Средь лома молний молньям всемОни не верят и смеются,Что чайки, рея в высоте,Вдруг флотом смерти обернутся.

ЛИСТОПАД

Нечаянный вечер забыт — пропал,Когда в листопад наилучшийОднажды плясала деревьев толпа,Хорошие были там сучья.С такою корой, с таким завитком,Что им позавидует мистик,А рядом плясали, за комом ком.Оттенков неведомых листьяТак разнобумажно среди дачКружились между акаций,Как будто бы в долг без отдачиШвырял банкир ассигнации.Был спор за ветер и за лунуУ них — и все вертелось,Но я завоевывал лишь одну —Мне тоже плясать хотелось.Времена ушли. Среди леса тишь,Ветер иной — не звончатый,Но ты со мной — ты сидишь,И наши споры не кончены.То весела, то печальна ты,Я переменчив вечно,Мы жизнь покупаем не на фунтыИ не в пилюлях аптечных.Кто, не борясь и не состязаясь,Одну лишь робость усвоил,Тот не игрок, а досадный заяц —Загнать его — дело пустое.Когда же за нами в лесу густомПускают собак в погоню,Мы тоже кусаться умеем — притомКусаться с оттенком иронии.Так пусть непогодами был омыт —Сердца поставим отвесней.А если деревья не пляшут — мыСегодня им спляшем песней.

КОГДА РАЗВОДЯТ МОСТЫ

Фонарь взошел над балок перестуком,Он две стены с собою уволок,И между них легко, как поплавок,Упала пропасть, полная разлуки,Прохожий встал на сонной высоте,И, памятников позы отвергая,По-своему он грелся и кряхтел,Полет стены уныло озирая.Конторщика глаза, чернейНочных дежурств, метали в реку перья,Чернильницы граненой холодней,Стекло реки в уме текло с похмелья.В очах извозчика овесШумел, произрастая,Волна чесалася о мост,Как лошадь перед сном простая.Свисток милицейского помнил немало:Забор зубов и губ тепло.Он сам служил ремесленным сигналом,Разводка ж моста — тоже ремесло.Он сторожил порядка хоровод,—Желтела женщина лисицей,Чтобы над пеной валких водСвоею пенностью гордиться.И беспризорный, закрывая ухоВоротника подобьем, осязал,Что не река, а хлебная краюха —Засохшая — царапает глаза.Тогда и я взглянул издалекаНа неба дымную овчину —Там разводили облакаВторую ночи половину.Роптали граждане — и в жар,В живую роспись горизонтаЯ записал их, как товар,—Товар, к несчастью, полусонный.

ЗА ГОРОДОМ

Как по уставу — штык не вправеЗаполнить ротный интервал,Как по уставу — фронтом вправо,Погрупно город отступал.Дома исчезли. Царство лужИ пустыри с лицом несвежим,Изображая в красках глушь,Вошли в сырое побережье.Дороги к берегам пусты,Деревья перешли в кусты.Дымились лачуги, с судьбой не споря,По огородам чах репей,И, отлученные от моря,Тупели груды кораблей.Без ропота, ржавые палубы сжав,Ветвистые мачты,—Они опустились, пошли в сторожаК лачугам, лугам бродячим.У всех навигаций единый закон:Грузиться и плыть напролом.Но если ты сдал и на слом обречен,Ты будешь дружить с пустырем.Над пароходною трухойКостер мальчишки разжигали,Но дым кривлялся, как глухой,Но дым у ветра был в опале.Голубоглазые сычиКричали ветру: «Прочь! Не тронь!»Но этот ветер их учил,Как нужно выпрямлять огоньСтаруха собирала хворост,Ее спина трещала,Ее дыханье раскололосьНа длинное и малое.А дальше волны, разлетевшись,Синели, синих трав наевшись.Я кинул глаз по сторонам —Синела нищая страна:Лачуги, пароходный хлам.И вдруг взглянули пустыриГлазами, полными зари.Из нищенских ножонСверкнуло мне лицо победы:«Здесь будет город заложенНазло надменному соседу»…Пусть Петербург лежал грядойИз каменных мощей,Здесь будет вымысел другойПереливаться в кровь вещей.Ветхий край ключи утраПоложит сам в ладоньВот этим детям у костра.Играющим в огонь.Без крепостей, без крови водопадов,Без крепостных — на свой покрой,—В мохнатые зыбей оградыОни поставят город свой —Приморский остов Ленинграда!

ЛЮБОВНЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ

Может быть, ты возникла,Как совесть лично.Опровергла мою прямоту.Так моряк отмечаетНа карте отличнойГлубину — по ошибке не ту.Может быть, то любовнаяМгла ночей —Садоводов неведомых зов,Обязательно слива без косточек,Состязание чувств — без призов.Может, это купанье, где издалиТолько взмахи и пена, и вдругУзнаешь, если отмели выдали,Белизну опьяняющих рук.Может, август и душно,Гости до днаИссушили беседу, и, кромеОблаков над полями,Только ты и вернаВсем прохладам,Не понятым в доме.Может быть, то легенда —С ума сойтиВсем по списку подрядИ, опятьБезыменно вернувшисьНа те же пути,Отмелькавший рассказ повторять.

ОТРЫВОК ИЗ «ПИСЬМА О ЖЕЛЕЗЕ»

…Кроме того, сообщаю вам,Что дом железом пронизан,По всем по кирпичным его рукавамЖелезо живет, как вызов.Не оттого ль, что в полной мереИм дышат стены снизу до вершин —Мне снятся битвы, рельсы, подмастерья,Грызущие, как семечки, гроши.Железо то из самых бытовыхМеталлов, чей состав тягчайшийВстречает примесь марганцев седых,Мышьяк лукавый, серу, фосфор… Дальше:Вся почта, все идущие ко мне(А я живу под самой крыши срезом)—Они, взбираясь от стены к стене,Они сопровождаются железом.Железные перила, как болезнь,Раскручивают черную кривую,Теперь поймете, почему я здесьО нежности сугубой не тоскую.Железо ночью стынет на руке,Моя кровать — она железный случай,Не вспомните ль, проверено ль и кемВлияние жилища на живущих.Перед грозой пылинок трескотняБывает великански ощутима —Поймите! Вздох железного плетня —Он тоже не проходит мимо.Он легкими, как воздух, поглощен,Он в грудь стиха, как пуля в доску, врезан,Не всемогущ, конечно, он еще,Но яблоко беру — и в нем железо…

СОБРАНИЕ ДРУЗЕЙ

Белуга, спящая в томате, вспомните,Хоть вы давно уже без головы,Каких бесед свидетельницей в комнатеЛежали вы меж дыма синевы.Вы дрянь в соку, всякой дряни мимоДруг говорит: — Позвольте, я моряк,Шел миноносец как-то возле Крыма,А мины там стоят на якорях,Мы в минном поле, карты нет, черт в стуле,Идем, осадка: некуда деваться,У всех, конечно, студнем ходят скулы,Не знаешь, плакать или раздеваться.Чин чином выбрались. Плясали, как медузы,А все-таки ведь лучше нет красотВоды, сплетенной в этакий вот узел —Яссо! — Он показал руками узел вод.Но друг второй: — Нет, что же, я, простите.Оспорить должен: лишь мотор пошел,Тебе кричит механик: «Слушай, Витя!»Ну, слушаешь — и очень хорошо.Не должен летчик храбрость обнаружить,А так от всех привычек по куску«16-bis — гидро Савойя» — хоть в лужуСадись — такой неслышный спуск.Коли ты штопором пошел — заело,Не развернуться — ну, понятно, крышка,Без парашюта плохо наше дело,А все же небо — лучшая страстишка…Не летчик я и плавать не горазд,Но, третий друг, меня хоть поддержи ты,Что и земля не кроличья нораИ далеко еще не пережиток.Когда мороз дерет тебя со всехЛопаток, вкруг стреляют сучья,И пахнет лес, как закавказский мех,С таким вином, какого нету лучше…Тут сидели женщины. Шурша,Курили и доканчивали груши,И в разговор летела их душа,Насторожив внимательные уши.Казалось, доедая и куря,Сказать хотели длинными глазами:«Нам отдадите все свои моря,И землю всю, и небо с потрохами».Их белых рук открытые вершкиШептали в тон, воспользовавшись мигом:«Вы боги, обжигаете горшки,Займемся мы самих богов обжигом…»

СТИХИ НА РАССВЕТЕ

Был черновик к заре окончен,Лень трубку жечь, и пепел лег.Примяли пальцы то, что ночьюМечтой играло, отошло.Окно восстанием тенейКлубилось, мысль опережая,За ним слепой метался снег,Дрожаньем крыш сопровождаем.Как бред, в стакане плыл лимон,Он плыл, царапался и падал,Несчастный комик пораженСтеклянною оградой.Он осложнял собой игру,Он принимал углы стакана,Как я, — за очерк женских рук,За грань волны, за первозданныйФонарь над пьяною полянойСтихов, трезвевших лишь к утру.Они сияли на столе,Как гвозди, свернутые в кучу,— Табак, поднявшись синей тучей,Желал им счастья на земле.В окне восстание тенейИсчезло раньше, чем историкЕго отметил в полусне,—И солнце хлынуло, как море.Дом превращался снова в лавку,Где предлагают разговор,Посуды дрожь, семейный шорохИ зайцев солнечных на шторах.…С этих порОн шел без пенсии в отставку,Ночных торжеств охрипший хор…Лимон, застывший в чайной пене,Желтел условно, что актер,Упавший в обморок на сцене…

ОБЩЕДОСТУПНАЯ ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦЕВ

Пора проверить окрестности,Кончая с неточными толками,В любой населенной местностиСтихотворцы пасутся толпами.Они одинаковы, как торцы,У каждого есть, однако,Клей, для особых услуг щипцы,Ведро разведенного лака.Ножницы рядом, под рукой,—Таков арсенал победы;Размеры и рифмы находят легкоЩипцами в карманах соседа.Затем из газет имена вождейСтригут и, спутав старательноС метафорой жиденькой вместо дрожжей,Разводят ряд прилагательных.Встряхнув, остыть немного даютИ, клеем соединивши,Ставят вариться похлебку свою,От бедности не посоливши.Красного лака пускают тутЗастыть на словесной массе.Блестит лакированный пресный пруд,И вот тебе — новый классик.Похлебка в журнальный котел на приходЗаписана между прочим:Читатель читает (читатель растет),Читатель читать не хочет.Товарищи! Вывод отсюда какой?Ведь надо по чести взвесить —Не стоит делать приемный покойИз самой веселой профессии…

ИЗ ЦИКЛА «ЮГ»

Смотри кругом, красавица,По щебяным наростамЗдесь, как шакал, шатаетсяВойны вчерашней остов.Пугая племя черепахИ развлекаясь заодно,Катает ветер черепаПотерянных скакунов.За жадным держидеревомПолзет, вися на блиндажах.Здесь юг тягался с северомНа выбранных ножах.Темнейшее из лезвий,У старой балки, нами,Твоей рукою трезвойПодобрано на память.С кем был он, нож повергнутыйВ подгорные луга,Кому давал ответ крутойНекупленный слуга?Кружился ли он пьяный,Прося остановиться,Глядя в глаза сурьмяныеУпрямицы станицы.Имел ли подругу проще?Иль с ним плясала тогдаКрасношелковыми рощамиРасшитая Кабарда?…В ржавчину битва упала,Иззубрив огонь и крик,С лохматых стен перевала —Весь мир снова юн и велик.

НОРД-ОСТ

М.К.Н.

Смятенные шли перед нимШорохи, соль, песок,Он, синим холодом тесним,Ударил Севером в висок.Перехлестнул кору, учаДеревья сопротивленью,Упорных ломая, по кротким стуча,Слепых обволакивал тенью.Волну хребтов рукой густойПодбросил, тешась, ближе —Был ястреб, точно лист простой,Сбит сбоку им и унижен.Но птица, решеткой ноги сложив,Скрипела, вниз скользя,Глаза ее — острые ножи —Шипели…Кустарники рвались стаей,Поля сдавались на милость,Он шел, дышать не переставая,Следя, чтобы все клонилосьТемнообразьями фелюг,Трубами, по трубкам, забытымВ зубах, канавами на валу,Бельем, плясавшим в корытах.Шел широко и травил миры,Подпрыгивая, зачеркивалГоловы, стекла, карьеры горыИ все ж — недоумевал:Затем, что опять деревья лицаНесли, от земли поднявКозьи глаза, острей черепицБежали по зеленям.Мангалы дымили, вились усы,Гречанки красили брови,Ненужную рыбу жевали псы,От лени с волнами вровень…

МОРЕ

1

Я гостем прошел перед тобой,Ветрами земли качаем,Дыханья твоего прибойВздымался, неисчерпаем. Гремя своим ростом и голосом, Выбрасываясь из тумана, Ты гнев высылало на вал, Он свинчивал в белые полосы Бежавшие рыхло поляны И вдребезги разбивал.Когда не служат кровлей горы,Постелью — степи, мосты —Петля, беглец кончает спорить,К тебе приходит он, чтоб тыВ размах синего пределаЕго обуло и одело.Когда не спалось им, а песни истлели.Ты солью кормило их и стыдом,Ты отдало черной беде в МарселеЛюдей оставивших дом.Сломавших винтовки о выступТвой разный размах зашвырнулТуда, где выходит на выстрелПустынь длинный гул,И свергнул легших не в песке —На дно Босфорово плавать,Вещать на мертвом языкеПро добровольческую славу.Ты право, судилище, ты хохочи,Законы пишут на воде,Все побежденные ручьиВсегда глотал водораздел. Чалма ли правит, или фуражка На берегах тебе под стать. Твоим рукам не будет тяжко Надменной ночью клокотать.

2

Но, одеяло расстеливС затасканным концом,Я смею на старом отрыве землиЛежать к тебе лицом. Вот я в горло времени дую, Сабель горят чеканы, Трясут твою руку, руку седую Днепровских папах атаманы. Летает пламень на курень, От качки страны рушатся, Как груши в сломанный плетень. Под свистами свинца, И сыну статному не лень Переиграть игру отца.Склони рога, о берегахЗабота новая строга,Стучит московская ногаТеперь о берега. Как в годы год, как в волны лот, Как сталь между углей, Гудел ямбический полет На пушкинской земле.Среди колодников, колод,Усмешкой распечатанных,Среди колодцев и полей,Неравных и заплатанных,Быть надоело одному,—Он поднял кольца побережий,Грозы и скуки на краю,Пустил гулять отвагу,Ударил в связанную тьму,В Россию перезвоном свежимГромадных песен — про твою,Про зеленеющую влагу.

3

Через дебри, года, оды,Из домов, где камень затих,Из лесов, где зеленая одурь,—Я расстелил одеяло на отдыхУ звучных честно ног твоих. Дымом трубки я буду петь,— Дыши и вздымайся гуще,— Тебя, цветущее, как медь, Как слово, в ночь бегущее.Проникнись табакаРеволюционным дымом.Он безбандеролен, как и рука,Как ты — неукротим он. Буря жиреет на якоре, Чем пахнет твой горизонт? Вчера еще маяк горел, Сегодня слеп и он.Чайка причаливает, ждетНа теплых плечах громад,К седым чанам в садах идет,Восходит виноград. Лодка ступает на лотки, Шипя по ракушек резьбе,— Ворот ворчит повороту руки, Ворот выносит корму на себе.Колебля загар усов,Мачты шатают тени,Республика ищет парусовДля тысячи направлений. Покатый, короткий узел, Упорство игры изучив, Мыс возится с морем, он сузил Размытые солью зрачки.Светлеет вдруг, подняв из пеныЛицо свое береговое,Без времени, без перемены,Но берегись: оно другое!

ПЕРЕХОД В НОЧЬ

Закат согнул свой желтый стан,Снимая с веток птичью речь,Чтоб в смуглоту упала та,В прохладу смуглых плеч. Он мачты застеклял в порту И выдувал из волн огни — Не ты ли властвовала тут С ним вместе и над ним?С любезностью всех негордых,У сада, у бревен сарая,—Ты тени сгоняла на отдых,Шагами тишь проверяя. Постелена козам солома, И куры в курятне отменной. У нас ни постели, ни дома — Ничего, кроме старой Вселенной.Ничего, кроме радости зрячей,Так о ней одной говори.Волна, бездомная рыбачка,Волочит звезды-козыри. Зеленые, желтые — пачками — Всплывают, тонут, и опять Ты можешь, платья не запачкав, Их с камня подобрать.Светляк, приплывшая звезда,Дождь капель радуг рябей,Они идут твоим сандальям,Как эта ночь тебе. Возьмем живущего дары: Что, если все богатые Нам в руки козыри сданы Ночами, вихрями, закатами?И мы обречены играть,Тасуя жизнь без берегов,А им заимствовать пораОт наших песен и шагов — Еще играть, еще южней Сияньем шеи, губ, как пеной Волн бесхитростных на дне И наверху таких надменных.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Льется воздух, мужеством настоен,Пыль чужая падает с плеча,В днях чужих я жил не как историк,Нрав племен в томах не изучал,Жилы строк в моих скрипели жилах,В них любовь и ненависть моя,По-другому чайки закружили,За Толбухин вылетев маяк.Им не надо плыть в закат зловещий,В чужестранной ночи костенеть,В уши мне советский говор плещет,Мне в глаза залива светит медь.Угасает запад многопенный,Друга тень на сердце у меня,По путям сияющей вселеннойМы пройдем когда-нибудь, звеня:Но куда б по свету ни бросаться,Не найти среди других громадЛучшего приморского красавца,Чем гранитный город Ленинград.

РАННЕЕ УТРО

Мир молодой, как небо на заре.Встречал меня на той полугоре.И, книжным словом не оскорблена,Чернела леса дальняя стена.И созданная заново росаГордилась тем: росу пила оса.И шепоты властительные трав,В свое дыханье мощь земли вобрав,Вступали в спор с могучею осой,Был у осы граненый глаз косой.Казалось, шепчет мне полугораМильоном уст: тебе устать пора.Я сел на пень. Я вспомнил жизнь свою.Я унижать ее не устаю.Разменивать на мусор малых дел,Как будто не поставлен ей предел.И, может быть, уж вся она за мной,Как этот холм перед лесов стеной.И объяснить я должен муки всеНемедля — курослепу иль осе.Кому еще? Я вспомнил город твой,—Ты спишь еще, и сон над головой,Закрыты ставни. Улица гремитЖелезом всех сомнений и обид.Ты спишь еще. Еще твоей рукойВладеет жизни комнатный покой.Ты — легкая, не знавшая родов,Ты — вольная в неволе городов,Ты тихо спишь — и, как у статуй ровно,Твои глаза глядят еще условно!

«Был майский день, но ветер шел с залива…»

Был майский день, но ветер шел с заливаИ вел туман, и ставил на холмы,Как будто бы из мглы неторопливойЯвлялось мне видение зимы.На старый снег похожи стали воды,Свинцовостью мерцая снеговой,Но не было мне дела до природыИ до ее поруки круговой.Лишь потому мне и приснился буер,В глубокий снег ушедший до плеча,Что только ты всей образною бурейМоих стихов владела в этот час.И, твоему покорен самовластью,Стал буер яхтой, легкою, как дым,И он прошел, как скромный вестник счастья,Прорезав сердце килем ледяным.То не был сон, что путал время года,Но дальний плеск одной волны родной,Туман исчез, весенняя природаС твоей улыбкой встала предо мной.

«Как след весла, от берега ушедший…»

Как след весла, от берега ушедший.Как телеграфной рокоты струны,Как птичий крик, гортанный, сумасшедшийПрощающийся с нами до весны,Как радио, которых не услышат,Как дальний путь почтовых голубей,Как этот стих, что, задыхаясь, дышит,Как я — в бессонных думах о тебе.Но это все одной печали росчерк,С которой я поистине дружу,Попросишь ты: скажи еще попроще,И я еще попроще расскажу.Я говорю о мужестве разлуки,Чтобы слезам свободы не давать,Не будешь ты, заламывая руки,Белее мела, падать на кровать.Но ты, моя чудесная тревога,Взглянув на небо, скажешь иногда:Он видит ту же лунную дорогуИ те же звезды, словно изо льда!

СЕНТЯБРЬ

Едва плеснет в реке плотва.Листва прошелестит едва,Как будто дальний голос твойЗаговорил с листвой.И тоньше листья, чем вчера.И суше трав пучок,И стали смуглы вечера,Твоих смуглее щек.И мрак вошел в ночей кольцоНеотвратимо прост,Как будто мне закрыл лицоВесь мрак твоих волос.

«Стих может заболеть…»

Стих может заболетьИ ржавчиной покрыться,Иль потемнеть, как медьВремен Аустерлица,Иль съежиться, как мох,Чтоб Севера сиянье —Цветной переполох —Светил ему в тумане.И жаждой он томим,Зарос ли повиликой,Но он неизгонимИз наших дней великих.Он может нищим жить,Как в струпьях, в строчках рваных,Но нет ни капли лжиВ его глубоких ранах.Ты можешь положитьНа эти раны руку —И на вопрос: «Скажи!» —Ответит он, как другу:«Я верен, как тебе,Мое любившей слово,Безжалостной судьбеСтолетья золотого!»

«Мой город так помолодел…»

Мой город так помолодел — Не заскучать,И чайки плещутся в воде, Устав кричать.И чаек крылья так легки, Так полны сил,Как будто душу у реки Кто подменил.И самолетов в вышине Горят круги.Я слышу в синей тишине Твои шаги.Как будто слух мой стал таков, Что слышит сон,Как будто стук твоих шагов Заворожен.Как будто губ твоих тепло. Прохладу плечНа крыльях чаек принесло — Сюда — беречь.Иль ты одна из этих птиц Сама,И мне по ней в огне зарниц Сходить с ума!

«Я снова посетил Донгузорун…»

Я снова посетил Донгузорун,Где лед светил в реки седой бурун.Остры, свежи висели вкруг снега,Я видел: жизнь моя опять строга,И я опять порадовался ей,Что можно спать в траве между камней,И ставить ногу в пенистый поток,И знать тревогу каменных берлог.В глуши угрюмой, лежа у костра,Перебирать все думы до утра.И на заре, поднявшись на локте,Увидеть мир, где все цвета не те…

ЭЛЬБРУС С БЕЧАСЫНА

…Намеченный смелоНад зыбью полейСветящимся меломПо аспидной мгле…Вычерчивал мастерВо весь небосклонЕго, как на частиРазбившийся сон.Чертил он и правилСнега, как рассказ,И гору поставил,И вывел на нас.И падал кусками,И сыпался мел,Но гору на памятьОн кончить сумел!

«Женщина в дверях стояла…»

Женщина в дверях стояла,В закате с головы до ног,И пряжу черную моталаНа черный свой челнок.Рука блеснет и снова ляжет,Темнея у виска,Мотала жизнь мою, как пряжуГорянки той рука.И бык, с травой во рту шагая,Шел снизу в этот дом,Увидел красные рога яПод черным челноком.Заката уголь предпоследний,Весь раскален, дрожал,Между рогов аул соседнийВесь целиком лежал.И сизый пар, всползая кручей,Домов лизал бока,И не было оправы лучшеКосых рогов быка.Но дунет ветер, леденея,И кончится челнок,Мелькнет последний взмах, чернея,Последний шерсти клок.Вот торжество неодолимыхПростых высот,А песни — что? Их тонким дымомВ ущелье унесет.

ГУНИБ

Здесь ночи зыбкие печальны,Совсем другой луны овал,Орлы, как пьяницы, кричали,Под ними падая в провал. И взмах времен глухих и дерзких Был к нашим окнам донесен, Перед лицом высот Кегерских Гулял аварский патефон.Тревогу смутную глушилиИ дружбой клялись мы навек.Как будто все мы в путь спешили,Как будто ехали в набег. Из пропасти, как из колодца, Реки холодной голос шел: «Не всем вернуться вам придется, Не всем вам будет хорошо…»А мы смеялись, и болтали,И женщинам передавалиЧерез окно в кремнистый сад,Огромной ночью окруженный,Стаканы с тьмой завороженной,Где искры хитрые кипят.

ЖЕНЩИНЫ КУРУША

Где Шахдаг пленяет душу,Я привстал на стременах:Ходят женщины КурушаВ ватных стеганых штанах,В синем бархате жилеток,В самотканом полотне,И лежат у них монетыНа груди и на спине.С чубуком стоят картинноУ оград и у ворот,И мужской у них ботинокЖенской обувью слывет.Их бровей надменны дуги,Хмурой стали их рука,И за ними, словно слуги,Бродят стаей облака.Гость иной, поднявши брови,Их усмешкой поражен,Скажет: нету жен суровейБогатырских этих жен.Нет, предобрые созданьяВ ватных стеганых штанахУкрашают мирозданьеТам, где высится Шахдаг.Тараторят понемножку,Носят воду над скалой,Из кунацкой за окошкоОблака метут метлой.И они ж — под стать лавинам,В пропасть рвущимся коням,И страстям — неполовинным,Нам не снившимся страстям!

«Он — альпинист и умирал в постели…»

Марку Аронсону

Он — альпинист и умирал в постели,Шла тень горы у бреда на краю,Зачем его не сбросили метелиВысот Хан-Тенгри в каменном бою,Чтоб прозелень последнего мгновеньяНе заволок болезни дым,Чтоб всей его любви нагроможденье.Лавиной вспыхнув, встало перед ним.Прости, что я о смерти говорюТебе, чье имя полно жизни нежной,Но он любил жестокую зарюВстречать в горах, осыпан пылью снежной.Я сам шагал по вздыбленному снегуВ тот чудный мир, не знавший берегов,Где ястреба как бы прибиты к небуНад чашами искрящихся лугов.Мы знали с ним прохладу сванских башен,Обрывы льда над грохотом реки,О, если б он… Такой конец не страшен,Так в снежном море тонут моряки.И если б так судьба не посмеялась,Мы б положили мертвого егоЛицом к горе, чтоб тень горы касаласьДвиженьем легким друга моего,И падала на сердце неживое,И замыкала синие уста,Чтоб над его усталой головоюВечерним сном сияла высота.

ГОРЕЦ

Сказал, взглянув неукротимо:«Ты нашим братом хочешь быть,Ты должен кровью побратимаСвое желание скрепить».И кровью гор морозно-синейКипел ручей, высок и прям.«Ты, горец, прав! Клинок я выну —Я буду верный брат горам!Пускай на рану льет отвесноПростая горная струя,Пускай сольется с кровью трезвойКровь опьяненная моя».

«Давайте бросим пеший быт…»

Давайте бросим пеший быт,Пусть быт копытами звенит.И, как на утре наших дней,Давайте сядем на коней.И для начала мы лугамиПройдем широкими кругами,Огладив шею скакуна,Проверив, крепки ль стремена,Взмахнем камчой над конским глазом —В полет скакун сорвется разом.И ну чесать то вверх, то вниз —Взлетать с разбега на карниз,В ручей с карниза, пену взмылив,А в травах что-то вроде крыльевЛетит зеленою парчойПод обалдевшей алычой.В камнях, над гривой не дыша,Прошепчешь: «Ну, прощай, душа!» —И — нет камней, лишь плеск в ушах,Как птичьи плески в камышах.А ты забыл, что хмур и сед,И что тебе не двадцать лет,Что ты писал когда-то книги,Что были годы, как вериги,Заботы, женщины, дела,—Ты помнишь только удила,Коня намыленного бок,И комья глины из-под ног,И снежных высей бахромуНавстречу лёту твоему…

«Я хочу, чтоб в это лето…»

Я хочу, чтоб в это лето,В лето, полное угроз,Синь военного беретаНе коснулась ваших кос.Чтоб зеленой куртки пламяНе одело б ваших плеч,Чтобы друг ваш перед вамиНе посмел бы мертвым лечь

РИСУНОК

Как будто с лодки уронив весло,Гляжу в поток, каким его несло.В томительной, как сердце, быстринеГорит лицо, смеющееся мне.Струящиеся крылья легких рук —Лилейной жизни влажный полукруг.Я позабыл и лодку и весло,Наивное я вспомнил ремесло,И, как дикарь, приснившийся потокЯ начертил рисунком этих строк.

НОЧЬ

Спит городок.Спокойно, как сурок.И дождь сейчас уснет,На крышах бронзовея;Спит лодок белый флотИ мертвый лев Тезея,Спит глобус-великан,Услада ротозея,Спят мыши в глобусе,Почтовый синий ящик,Места в автобусеИ старых лип образчик,—Все спит в оцепенении одном,И даже вы — меняя сон за сном.А я зато в каком-то чудном гулеУ темных снов стою на караулеИ слушаю: какая в мире тишь.…Вторую ночь уже горит Париж!

«Проходят буря, и чума…»

Проходят буря, и чума,И дождь, и даже ночь сама,И снова утро настает.Мой добрый друг, не все пройдет.Деревья, что цвели при нас,—Они остались про запас.В другой иль в этой стороне —Они остались вам и мне.

«Каких рассказов вас потешить…»

Каких рассказов вас потешитьТакой бродяжьей пестротой,Такой веселостью нездешней,Такой нелепой прямотой,Чтоб вы могли уже в постели,Упав лицом в подушек снег,Одна зеленой их метелиЛегко смеяться в полусне…

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОРОД

Уже отлязгал паровоз,Уж дребезжал трамвай урочный,Но все струился дым волос —Тех, золотых, — над смуглой ночью.Но в электрической росеВ стекле деревья плыли снова,И профиль девушки виселУндиной города родного.

ПИСЬМО

Писал письмо большоеО жизни о прибрежной,Писал письмо с душою,Местами даже нежно.Романтике внимая,В бутыль вложил письмо я,Чтобы волна немаяЕго несла бы, моя.Плеснул воде посуду,Сквозь пены венчик мылкийДивлюсь морскому чуду —Все в двух шагах бутылка.И мне сказала чайка,Взлетая словно белка,Что для письма такогоВсе это море — мелко!

«На водяных полянах…»

На водяных полянахПокой белей струны,На спящих гидропланахЛежит рука луны.Ты на воду подуй-ка,На струйку на одну —Луна черпнет ту струйку,Ту струйку, как струну.В очарованье странномСтруны той молодойТы станешь гидропланом,Луною и водой…А что-то чуда вродеСвой дивный множит рост,И тень твоя уходитКуда-то в море звезд!

«Где-то в душном Камеруне…»

Где-то в душном КамерунеЕсть съедобная земля,Сохнут там колосья втуне,Там заброшены поля.Там прекрасной синей глинойНабивают люди ротИ, запив водой невинной,Водят голый хоровод.Но моя земля не хуже,Чем не лакомый кусок:Море синее на ужин,Сосны, вереск и песок.И не в смысле переносномПутник жадно норовитУплетать холмы и сосны,Больно вкусен этот вид!Запивать струею чистой,Ковш подняв над головой,Чуть соленой, чуть шерстистой,Темной влагой стиховой!

«На улице, как на поляне…»

На улице, как на поляне,Темно, а спички не горят,Падучих звезд летят сиянья,Как отсыревших спичек ряд.Как будто там гигант нескладныйСвоих шагов замедлил ходИ перед женщиной громаднойЗа спичкой спичку — звезды жжет,Или с усмешкою нескромной —Былых страстей — в полночный часСледит за нами призрак темныйИ передразнивает нас.

«Всю ночь огни играют мной…»

Всю ночь огни играют мной,В глаза вонзая блески льдинок,Над морем буйный дух земнойМеня зовет на поединок.Лучом прожектора настигИ рвется в дом слепящей птицей,Ошибся домом ты, старик,—Я не хочу с тобою биться!Не притворяйся маяком,Фортов сигналами глухими,Я помню мертвых моряков,Я помню все — я не таков,—Я дал земле другое имя!

ПТИЦЫ

Вечер мрачен, словно инок,И зудит, как старый овод.Телеграфных линий ряд,Где похожи на сардинок,Что наколоты на провод,Птицы малые сидят.Птицы малые — сардинки,Что скрипите под сурдинкуТелеграфных жалоб вы?Что ваш коготь сердцу вынет:Лета легкие поминки,Мирной осени крестины,Зелень долгую травы?Или быстрых вьюг похмелье,Кровожадное весельеНаскрипели вы тягуче —Темных кодов разговор,И теперь вас жалость мучит,Оттого вы так и селиНа меня смотреть в упор?

«Рассказы все рассказаны…»

Рассказы все рассказаныПод кленами ль, под вязами.Дорожки все исхожены,Следы дождями скошены.Осеннею метельюВсе листья облетели,И только память зелена,И ей стареть не велено.

«Давно такой хорошей осени…»

Давно такой хорошей осениМоя душа не знала,Не то чтоб в небе много просиниИль хмури в жизни мало,—Но всюду здесь, где осень кружится,Сквозь темный лик осеннийСквозит мне тонкий облик дружескийРодным души весельем!

«Сквозь ночь, и дождь, и ветер, щеки режущий…»

Сквозь ночь, и дождь, и ветер, щеки режущий,Урок суровый на ходу уча,Уходит лондонец в свое бомбоубежище,Плед по асфальту мокрый волоча.В его кармане — холодок ключаОт комнат, ставших мусором колючим.…Мы свой урок еще на партах учим,Но снится нам экзамен по ночам!

МОРСКАЯ БАСНЯ

Над морем дым столбом стоит —Ты думаешь найти гиганта вид,Берешь бинокль и видишь: пароходик,Дымит вовсю замызганный уродик.…Так человек дымит не по тоннажу,—Ты ищешь дел — находишь только сажу.

ПРУД

Обиды все и неудачиСложить в один мешок большойИ написать углем горячим:«Все это звалося душой!»И бросить в пруд, не размышляя,Но над прудом висит печатьИ надпись грозная, глухая:«Прошу прудов не засорять!»

МАВР

Закручивал Дездемоне рассказыО войнах, путешествиях, морях,И слушала, не подымая глаза,Девическая синяя заря.Лукаво улыбалась, как немая,Глаза блестели в мира полутьму,Дездемону еще я понимаю,Но Мавра вот никак я не пойму!

ОДИССЕЙ И ВЫ

Девушке,

изучавшей древнегреческий

Он отлюбил, отпьянствовал,Отпел и отсражался,Он клялся постоянствомПутей, какими шлялся.До умопомраченияОн приключенья сеял,Такое дней верчениеЗовем мы одиссеей.Мне же не в волнах агатовых,В эгейской пены выческах,Внимать словам пиратовымИз ваших губ девических.Вы просто в тихой комнатеСтрофу на память вспомните,И станут древних вечера,Как будто было все вчера.

СОН

Мне снилось: листьев колесница,Листа о землю синий стук,Никто не мог уж веселиться,А листья падали вокруг.Пускай те листья были немы,—Они звучали, как поэмы,Но листья жили, как уста,Чья речь сердечная проста.Пускай еще, еще приснитсяТакая листьев колесница.Пусть будет осень хоть в аду —Я в этот ад за ней приду!

ПАЛАТКА ПОД ВЫБОРГОМ

Виссариону Саянову

Мне снились юность, снег,Друзей далеких тени,И нежность лиц во снеБыла, как снег и пенье.Проснулся я впотьмах,Вскочил одним движеньем,Я вспомнил: я в горахПред новым восхожденьем.Палатки узкий вход,Закат алел громадой,Порозовевший лед,И грохот камнепада.Все было наяву,Все ощутимо грубо —И то, что я живу,И холод ледоруба.И все было не так.И все в другом порядке:Вечерний бивуакПод Выборгом в палатке.И не закат горел,А Выборга руины,Не камнепад гремел,А ряд орудий длинных.Не ледоруба сталь,Винтовки ствол морозный,Мне юности не жаль,Мне изменяться поздно.В своей стране роднойЯ знал покой и счастье,И вражий надо мнойВал огневой не властен.Ничто не страшно мне,И я за все ответил,Как эти сны во сне,Как две палатки эти.

ПАМЯТИ ПЬЯНКОВА

На той дороге фронтовойОт ближних зарев снег был розов,И лед на касках голубойВставал щетиною морозной.Заледенев, на лбу коней,Дымясь, позвякивали челки,И на боках и на спинеЛежал узор попоны колкой.То пота липкого струиЗамерзли, превратясь в узоры…Все это видели твоиЛьдом застилаемые взоры.Снег взвихрив, вырвал яму тол,В ночном лесу, в земле гранитнойПривал последний ты нашел,Наш скромный друг неименитый.Что в том, что дружбе году нет,Мы счет иной ведем сердцами,И поднял командир планшетОкаменевшими руками.Пока стоявшие вокругС тобой прощалися по-братски,Занес на карту он, как друг,Твой бугорок земли солдатской.И кони тронулись опять,Таща орудья в снежной пыли,Опять хрипеть и громыхатьВ ту ночь, когда тебя убили.В ту ночь я видел, что и ты.Такой же лес, дорогу, пушки,Весь мир походной маеты,И вьюгу, словно повесть, слушал.Как будто повесть о тебе,Простую, русскую, ночную,О долге, родине, судьбе……С нее свой завтра день начну я.

МЫЗА ХУМАЛА

Я должен был взорваться в этом доме,Я шел к нему все утро, день, всю ночь,Я так мечтал о крыше, о соломе,Чтоб лечь, уснуть и чтоб все мысли прочь.А он стоял на пустыре гореломИ ждал меня, тот домик небольшой,Я опоздал — и лунным утром белымВзорвались те, кто ранее пришел.Зачем они меня опередили?Я так же мерз, я так же жил в огне,Одни пути мы вместе проходили,А этот дом не уступили мне.

КОНЕЦ ВОЙНЫ

Мы в Выборге. Ходим в ералашеГорящих улиц, падающих стен,Вокруг огонь, он разноцветно пляшет,Вокруг покой нежданных перемен.Уж санный путь по-мирному укатан,И голоса по-мирному слышны,И только мин глухие перекатыНам говорят о прошлом дне войны.А там, на мызе Лиматта, за рощей,Где часовой у входа на тропе,Сидит комбриг, усталый, поздней ночьюВ заброшенном подвале, на КП.Измученный, над картой уже лишней,И нету сна и мира ни на миг.Подвал еще горячкой штурма дышит,И шорох ночи слушает комбриг.Еще в ушах разрывов визги, трески.Еще в глазах — как будто на весу —И надолбы в проклятом перелеске,И красный снег за насыпью внизу…

«Я не умею головы кружить…»

Я не умею головы кружить,Я не умею равнодушно жить.Я не умею так мельчить слова,Чтобы они означились едва.О силе слов скажу я только двух,И в той зиме, захватывавшей дух,Вновь ощутил я в смертоносном вое,Что есть на свете братство боевое.

КРАСНАЯ АРМИЯ

В ее тени играли наши дети,Поля шумели, жили города,—Нет армии любимее на свете —Хранительницы мира и труда.Пройди весь свет, проверь всех армий славу,Пересмотри былые времена,—Нет армии, которая была быС народом слита больше, чем она.Фашистских орд железная кометаЯвилася на наших рубежах,—Нет армии, которая б, как эта,Комету эту бросила во прах.И яростная битва закипела,Как никогда громадна и грозна.—Нет армии, которая б имелаВождя полков такого, как она.Народам час освобожденья снитсяВ истерзанной Европе наших дней,—Нет армии, которая сравнитсяСвоею правдой с правдою твоей.

НАШ ГОРОД

Пусть тянет руку дерзкий врагК нам в ленинградские пределы.Их было много, тех вояк,Чья рать войти сюда хотела.На неприступном берегуОбрубим руку мы врагу.На крыльях черные крестыГрозят нам нынче с высоты.Мы стаи звезд на них пошлем,Мы их таранить в небе будем,Мы те кресты перечеркнемЗенитным росчерком орудий.Стой, ленинградец, на посту,Смотри в ночную высоту,Ищи врага на небосклоне,—С тобой на вахте боевойСтоит суровый город твойИ дни и ночи в обороне!Проверь и крышу и подвал,Забудь, как мирно ночевал,Забудь беспечность и веселье.Пускай, как крепость, темен дом,Он вспыхнет радостью потом —В победы нашей новоселье.

1919–1941

1

Я помню ту осень и стужу.Во мраке бугры баррикад,И отблеск пожарища в лужах,И грозный, как ночь, Петроград!И в ночь уходили мужчиныС коротким приказом: вперед!Без песен, без слов, без кручиныШел питерский славный народ.И женщины рыли толпоюОкопы, о близких шепча.Лопатой и ржавой киркоюВ тяжелую землю стуча.У них на ладонях темнелиКровавых мозолей следы,Но плакать они не умели —Как были те люди горды!И как говорили без дрожи:«Умрем, не отступим назад.Теперь он еще нам дороже,Родной, боевой Петроград!За каждый мы камень сразимся,Свой город врагу не сдадим…»И теми людьми мы гордимсяКак лучшим наследьем своим!

2

Враг снова у города кружит,И выстрелы снова звучат,И снова сверкает оружьеВ твоих августовских ночах.И снова идут ленинградцы.Как двадцать два года назад,В смертельном сраженье сражатьсяЗа свой боевой Ленинград.Их жены, подруги и сестрыВ полдневный, в полуночный часКиркой и лопатою остройВ окопную землю стучат.Друзья, земляки дорогие!Боев наших праведный трудИ рвы, для врага роковые,В народную память войдут.Так пусть от истока до устьяНевы пронесется, как гром:«Умрем, но врага не пропустимВ наш город, в родимый наш дом!»

«Патрульная птица выходит из облака…»

Патрульная птица выходит из облака,Ей радостно видеть с высот:Внизу под крылом средь простора глубокогоНаш город могучий встает.Он тянется к Пулкову бастионамиСвоей цитадели труда,Он входит в залив островами зелеными,И крыши блестят, как вода.И летчик любуется и улыбается,Воздушных высот часовой,Что вот в ленинградском он небе купается,И солнце над головой.И солнце, прикрытое облачным пламенем,Ему говорит поутру,Что город — герой и что Красного ЗнамениЛег блеск на достойную грудь.Что столько красы в этой дымке редеющей,Что с ней он один на один,Что век его молод в стране хорошеющейИ счастье его впереди!Что только вчера он фашистских налетчиковКрушил поворотом крутым.Что славного города славные летчикиНедремно летают над ним.А черные крылья покажутся вражьи —Ударит их пламя атак,—Запенясь, в огне лишь обломками ляжет,О землю ударится враг!

ДВА БОГАТЫРЯ

Летит корабль с лицом нетопыря,Разрывы бомб тяжелые грохочут —Два города, как два богатыря,Встают во тьме, в багряных пятнах ночи.Встает Москва — народная краса.Москва, Москва! Святыня нашей славы!Звенят огнем ночные небеса.Твой мчится в небе латник темноглавый.О древний город! Вещий богатырь,Живой водой поивший все народы.Так вот она — великой битвы ширьС врагом нечеловеческой породы,Где льется кровь, как будто Волги воды,По крыльям, танкам, грудам мертвых тел,От самых дальних высей небосводаДо мерзлых ям, где враг окостенел.Да, враг силен! Он разъярен, он ранен,Он слеп от крови, рвется наугад,—Как богатырь над волнами в тумане,Стоит в сверканье молний Ленинград!Над миром ночь бездонна и темна,Но в скрежете, в гуденье, в звоне стали —Клянемся, что отмстим врагу сполна.Что за Отчизну биться не устанем!Не дорожа своею головой,Испепелим врага кровавым градом —Клянемся в том могучею Москвой,Клянемся в том любимым Ленинградом.Она взойдет, победная заря,Над тьмой фашистской, злобной и холодной,Два города, как два богатыря,Возглавят праздник славы всенародной!

ЛЕНИНСКОЕ ЗНАМЯ

То не чудо сверкает над нами,То не полюса блеск огневой,—То бессмертное Ленина знамяПламенеет над старой Невой.Ночь, как год девятнадцатый, плещет,Дней звенит ледяная кора,Точно вылезли древние вещи —И враги, и блокада, и мрак.И над битвой, смертельной и мглистой,Как тогда, среди крови и бед,Это знамя сверкает нам чистым,Окрыляющим светом побед!И ползущий в снегу с автоматомИстребитель — боец молодойОзарен этим светом крылатымНад кровавою боя грядой.Кочегар в духоте кочегаркиИ рабочий в морозных цехахОсенен этим знаменем ярким,Как моряк на своих кораблях.И над каменной мглой ЛенинградаСквозь завесы суровых забот,Это знамя сквозь бой и блокадуВеликан знаменосец несет.Это знамя — победа и сила —Ленинград от врага защитит,Победит и над вражьей могилой —Будет день! — на весь свет прошумит!

«Растет, шумит тот вихрь народной славы…»

Растет, шумит тот вихрь народной славы,Что славные подъемлет имена.Таким он был в свинцовый час ПолтавыИ в раскаленный день Бородина.Все тот же он. Под Тулой и Москвою,Под Ленинградом в сумрачных лесахБойцы идут. У них над головоюРодные звезды в снежных небесах.Нет, рано враг торжествовал победу!И сквозь пожаров дымные рогаБойцы идут по вражескому следу,Врезая шаг в скрипучие снега.А враг бежит, смятенный и голодный,Кляня судьбу проклятую свою.Как завершенье веры всенародной,—Слова вождя исполнились в бою.Бойцы идут среди родимых пашенПобедным шагом, грозны и легки,А их народ зовет: гвардейцы наши,Любимые, желанные сынки.Идут бойцы, их губы крепко сжаты,Лежит на запад огненный поход,Их движет месть, безжалостный вожатый,И вражьих тел великий счет ведет.Громя врага и мстя, мы твердо знаем,Она пройдет, смертельная пурга.Последний залп над Рейном и ДунаемСразит насмерть последнего врага!

ЛЕНИН

Зима нежданна и проста, зима, а ночи страшно кратки,Дел бесконечна широта, мелькают дни смертельной схватки.Под утро редкий перерыв, в работе отдых скоротечный,—И вот он видит, как с горы, страну, забывшую беспечность,Страну в походе, на ходу, страну любимую — Россию,На шапках — красную звезду, в огне просторы снеговые.Не дни пылают там — века, и в очистительном пожареГудит народная река, и тот огонь ее не старит.Все так же молодо оно, народа сердце ретивое,Всех гроз огнем озарено предназначенье мировое.И он, отдавший жизнь свою служенью радостной России,Ведет бестрепетно в бою ее дружины молодые.Зарей окрашен небосклон… Уж в вечной дымке годы эти…Любить Россию так, как он! Что может быть святей на свете!Бушует снова вихрь войны, и вновь зима и ночи кратки,И стонут вновь поля страны под топотом смертельной схватки.Страна в походе, бой идет, в народном сердце мести пламя,И знамя Ленина встает опять над русскими полками!

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ ФЕВРАЛЯ

1

Да, в Ленинграде падают снарядыЗарею, в полдень, на исходе дня,Его гранит осколками граняИ осыпаясь дымной колоннадой.Но что столпы визжащего огня,Развалин наших тихие громады,Когда над теплым пеплом СталинградаЛетит победа, крыльями звеня.

2

С лесной красой простились мы старинной,Для дзотов нам нужна была она,Для блиндажей, для надолбов нужна,—Со всей страной делили подвиг длинный,Чтоб ожила азовская волна,Зазеленели волжские равнины.Вздохнул свободно тополь Украины,Кубанский клен, кавказская сосна.

3

Была зима — ту зиму не забудем,И вновь зима — средь городов седых,Где враг сгубил и зданья и сады,Все вместе нынче радоваться будем,Когда бойцов великих и родных,Из рабства извлеченные, как в чуде,Советские измученные люди,Смеясь и плача, обнимают их.

4

В том казаке, что дрался на Неве,Жил вольный Дон, вовек неукротимый,И за Эльбрус с его папахой дымнойШел ленинградец горцев во главе.Украинские, — где-нибудь у Тима,—Сердца в бою вдруг билися живей:Сквозь вьюгу боя кликал сыновей,Ломая лед неволи, Днепр родимый.

5

Сегодня примет красная столицаЛет боевых и славных дел парад.Пусть все знамена встанут нынче в ряд,И Перекоп, и скромный тот отряд,Что первым шел под Псковом с немцем биться.Так старый воин доблестью гордится —Вновь ленинградцу шлет привет Царицын,И Сталинграду — братский Петроград.

МАЛЬЧИКИ

Сияет майский Ленинград,Народных волн кипенье.Глядит мальчишка на парад.Весь красный от волненья,Как лес, пред ним штыки растут,Блестят клинки нагие,Какие танки мчатся тут.Броневики какие!Идут большие тягачиИ тянут сто орудий,На них сидят не усачи,А молодые люди.И шепчет мальчик, как во сне.Пленен зеленой сталью:«Вот если б мне, вот если б мнеТакую б пушку дали!»Мальчишка рос, мальчишка креп,Носил уж галстук бантом…Глядишь, уж ест солдатский хлеб,Стал мальчик лейтенантом.И пушку дали, целый складСнарядов чернобоких,И вышел мальчик на парадСмертельный и жестокий.Там, где залива плещет вал,На солнечной опушке,Там, где ребенком он играл,—Свои поставил пушки.За ним был город дорогой,За ним был город милый,А перед ним — леса дугой,Набиты вражьей силой.И через голову идутКуда-то вдаль снаряды,Не вдаль враги куда-то бьют,А бьют по Ленинграду.И он, сжимая кулаки,Сквозь все пространство слышалИ стон стекла, и треск доски,И звон разбитой крыши.Он представлял себе до слезТак ясно это пламя,Что рвется там и вкривь и вкосьНад мирными домами:Над домом, где родился он.Над школой, где учился,Над парком, где в снегу газон,Где в первый раз влюбился.Кричал он пересохшим ртом:«Огонь!»— кричал, зверея.Стегал он огненным кнутомПо вражьей батарее.И, стиснув зубы, разъярен,Сквозь всех разрывов вспышки,Всегда мальчишку видел он,Шел улицей мальчишка.Совсем такой, каким был сам,Весенний, длинноногий,Неравнодушный к воробьям,Такой — один из многих.И сам он был как воробей,Как те, немного тощий,Шептал себе он: «Не робей!Храбрись, так будет проще!»Лишь вражий залп отбушевалИ дым унесся пьяный,Уж он осколки подбиралГорячие в карманы.И так он сердцу близок былЗа гордость и за смелость,Что весь свой гнев, что весь свой пылЕму отдать хотелось.«Такого мальчика не тронь!»От ярости бледнея,Вновь лейтенант кричал: «Огонь!Бей беглым по злодеям!»…И наступила тишина,Над зимней рощей реет…«К молчанию приведенаФашистов батарея».«Приведена? Ну, хорошо.То дело нам знакомо…Так, значит, мальчик мой дошел,Поди, сидит уж дома…»—«А что за мальчик?» — «Это так,Так, вспомнилось чего-то,Ведь не о мальчике, чудак,У нас сейчас забота».И, сам на мальчика похож,Лукавый, легкий, тощий,Чуть усмехнувшись, лейтенантПошел вечерней рощей.

БАЛЛАДА О ТРЕХ КОММУНИСТАХ

Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов —Разведчики бывалые, поход для них не нов.Стоят леса зеленые, лежат белы снега,—В них гнезда потаенные проклятого врага.Зарылись дзоты серые, переградив пути,Ни справа и ни слева их никак не обойти.Зарылись норы вражьи в приволховском песке,На них идут разведчики, гранату сжав в руке.То дело им знакомое — и в сердце ровный стук,Когда гуляют громы их гранатные вокруг.Гуляют дымы длинные меж узких амбразур,И трупы немцев синие валяются внизу.И снег как будто глаже стал и небо голубей,—Бери оружье вражье, повертывай — и бей.И взвод вперед без выстрела, — но тотчас взвод залег.Попав под град неистовый из новых трех берлог.Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов —Все трое в те мгновение увидели одно:Что пулеметы вражьи из амбразур не взять,Что нет гранаты даже — и медлить им нельзя!Что до сих пор разведчики, творя свои дела,Не шли туда, где легче им, — куда война вела.И вот сейчас на подвиг пойдут в снегах глухихТри коммуниста гордых, три брата боевых.Герасименко, Красилов, Леонтий ЧеремновГлядят на дзоты серые, но видят лишь одно:Идут полки родимые, ломая сталь преград,Туда, где трубы дымные подъемлет Ленинград,Где двести дней уж бьется он с фашистскою ордойИ над врагом смеется он смертельной красотой.Спеши ему на выручку! Лети ему помочьСквозь стаи псов коричневых, сквозь вьюгу, битву, ночь!И среди грома адского им слышен дальний зов:То сердце ленинградское гудит сквозь даль лесов!И оглянулись трое: и, как с горы видна,Лежит страна героев, родная сторона.И в сердце их не прежний, знакомый, ровный стук,—Огнем оделось сердце, и звон его вокруг.И ширится с разлету и блещет, как заря,—Не три бойца у дзотов, а три богатыря.Навстречу смерть им стелется, из амбразур горит,Но прямо сквозь метелицу идут богатыри.Вы, звери, псы залетные, смотрите до конца,Как ярость пулеметную закрыли их сердца.А струи пуль смертельные по их сердцам свистят,—Стоят они отдельные, но как бы в ряд стоят.Их кровью залит пенною, за дзотом дзот затих,Нет силы во вселенной, чтоб сдвинуть с места их,И взвод рванул без выстрела — в штыки идет вперед,И снег врагами выстелен, и видит дзоты взвод.И называет доблестных страны родной сынов:Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов!Темны их лица строгие, как древняя резьба,Снежинки же немногие застыли на губах.Простые люди русские стоят у стен седых,И щели дзотов узкие закрыты грудью их!

«В разгаре ярая зима…»

В разгаре ярая зима,Мороз, метели вой,—А по-весеннему громаГремят над Лозовой!Какая ранняя грозаГремит над Лозовой?То наших пушек голоса,То шквал их грозовой!И мчится весть над всем ДнепромОт нашей Лозовой:«Мы в пыль захватчиков сотрем,Клянемся головой!»Мужайтесь, братья за Днепром,—Падет фашистский кат,Осветится родимый домОпять, как год назад!

* * *

Еще мороз вгоняет в дрожь —А снежной целинойПрошел тяжелый, жаркий дождьНад Западной Двиной!Откуда дождь, весенний дар,Пролился над Двиной?То Красной Армии удар,Снарядов дождь стальной!И мчится весть по всей ДвинеИ реет над Двиной:«Сгорят захватчики в огне,Клянусь Двины волной!»Мужайтесь, братья за Двиной,—Палач-фашист падет,Вновь будет полон дом родной,Огнями расцветет.

* * *

Литовец, эст и белорус,Мужайтесь, братья, — вскореСогнем врага, чтоб зверь и трусХлебнул до смерти горя.Уж голос наших пушек густ,И танки крепки в споре.Согнем врага, чтоб зверь и трусХлебнул до смерти горя.Пусть клятва всех сердец и устОт моря и до моря:Согнем врага, чтоб зверь и трусХлебнул до смерти горя.Чтоб прах развеялся его —Сорняк, пожаром сжатый,Чтоб не осталось ничегоОт всей орды проклятой.

УТРО ПОБЕДЫ

Уничтожив все вражьи стоянкиИ кончая смертельный свой труд,Полны сил, наши кони и танкиВоду Эльбы и Одера пьют.К Бранденбургским вратам не украдкой,А победно, в дыму и в пыли,Через Шпрее, по мостикам шатким,Штурмовые отряды прошли.Под руинами стен раскаленныхЕще смертники пьяно галдят,Их последние фауст-патроныИз разбитых подвалов летят.Догорают фашистские бредни,И над городом дымный венец,И конец фолькштурмистам последним,Первым фюрерам — тоже конец.Вот салюты победы грохочут…Над пожарищем, а майском тепле,Уже мирное утро хлопочетНа разбитой к черной земле,И детей, истощенных, голодных,В это утро, что нету свежей,Из котлов своих кухонь походныхПобедители кормят уже.И от страха тяжелые ногиУнося от столичных ворот.Самый главный палач по дорогеВ пустоту одиноко бредет.Он напрасно заклятья бормочет…И над ним беспощадно клонясь,Занесен над обломками ночиСветлый меч восходящего дня!

ЛЕНИНГРАД

Петровой волей сотворенИ светом ленинским означен —В труды по горло погружен.Он жил — и жить не мог иначе.Он сердцем помнил: берегиВот эти мирные границы,—Не раз, как волны, шли враги,Чтоб о гранит его разбиться.Исчезнуть пенным вихрем брызг,Бесследно кануть в бездне черной —А он стоял, большой, как жизнь,Ни с кем не схожий, неповторный!И под фашистских пушек войТаким, каким его мы знаем,Он принял бой, как часовой,Чей пост вовеки несменяем!

ШУМАДИЙСКИЕ ЛЕСА

Партизан шумадийский сидит на Зверинской,В Ленинграде, и песни поет,Как их пели под Брянском и пели под Минском,—Там, где был партизанский народ.А Шумадии чащи лесные — краса их —Эти песни любили до слез,И качаются сербские буки, касаясьСветлопесенных русских берез.Здесь лесов шумадийских гвардейское правоО себе говорить, потомуЧто Нева здесь сливается с синей Моравой,Чтобы течь по пути одному.Мы такую хлебали смертельную вьюгу,Добывая победу свою,Мы, как братья, стояли на страже друг друга.Помогая друг другу в бою.Потому что фашист, сербской пулей пробитый,Над Невой не вставал из могил,Потому что фашист, над Невою убитый,Шумадийским лесам не грозил.Мы об этом поем в Ленинграде полночном.Миру ясно, о чем мы поем,Долго жили мы только приветом заочным,А сегодня — сошлись за столом!

ПОЛДЕНЬ В ПУТИ

После бури, после мрака,Где ревел простор земной,Мы в селенье Филипп-ЯковПовстречались с тишиной.Здесь и рощи полусонны,И дома по сторонам.Вот кувшин воды студенойДевушка выносит нам.Мне почудилось, что долго,Долго, долго будет так:Камень белый, полдень колкий,Лист пожухлый на кустах.И над плавными волнамиБудет небо голубеть,Чуть тревожными глазамиБудет девушка смотреть.Прядь откидывая резко,Будет бусы колыхать,Так же будет занавескаВ белом домике играть.Жажду я хочу инуюУтолить — ее одну,—Пить, как воду ледяную,Эту мира тишину.Пить глотками, пить большими,Не напьешься ею, брат,—Так губами меловымиЧас затишья пьет солдат.Пьет между двумя боямиТишину, как синий сон,Пересохшими губами,Всем на свете увлечен:Теплой рощей полусонной,Легким небом без конца,Этой девушкой, влюбленнойВ неизвестного бойца!

II

УМИРАЮЩИЙ БАМБУК

Бамбук умирает,— Приходит черед и бамбуку.И он зацветает Раз в жизни — на скорую рукуИ желтых цветов этих Переплетенья —Ничем не согреть их, Подернутых тенью.А розы — как пламя, Ликуют самшиты,И тунга цветы как шелками Расшиты.Бамбук засыпает И видит в неведомом сне,Как лес проступает В тяжелых снегов белизне.Зарницы дрожат На высоком чужом берегу,Две палки бамбука лежат На снегу.Они умирают, Припав к белоснежной земле,Они зацветают, Но цвет их заката алей.Здесь лыжник покинул Ему предназначенный путь.Он руки раскинул, Как будто прилег отдохнуть.Недвижно лежит, И слышится смутно ему,Как Черное море Шумит через белую тьму.

КАДА

Похожая на скатерть-самобранкуПоляна. Небо. Горные края.И выпил я за женщину-крестьянку,В колхозный вечер стоя выпил я.Не потому я пил за незнакомыйПечальный, добрый взгляд,Что было здесь мне радостно, как дома,Иль весело, как двадцать лет назад.Не потому, что женщина вдовоюБойца была и муж ее зарытВ обугленной дубраве над Невою,И сыну мать об этом говорит.Не потому, что, бросив хворост наземь,Ответила улыбкою одной,И в дом ушла, и вынесла, как в праздник,Печенье, что белело под луной.Нет, я смотрел на ломтики витые,Что по-грузински «када» мы зовем,—Вернулись мне рассветы боевыеВ неповторимом городе моем.…Мешочек тот был невелик и ярок —И на ладони када у меня.Кто мне прислал тот фронтовой подарокНа край земли, на линию огня?Шатаясь от усталости, лишь к ночиВернувшись с поля, может быть, она,Склонив над ним заплаканные очи,Сидела молчаливо у окна.Чтоб в ночь осады, в этой тьме кромешной,Мне просиял ее далекий зов,Привет земли, такой родной и вешней,Грузинским солнцем полный до краев.…Мне завтра в путь, в работу спозаранку. Темнеют неба дальние края.Вот почему за женщину-крестьянкуВ колхозный вечер стоя выпил я.

«Россия, Украина — дружба вечна…»

Россия, Украина — дружба вечна,И с детства я к тому уже привык,Чтоб слышать рядом прелесть русской речиИ украинский сладостный язык!Отечества нам сладок запах дыма,Родной души — незримая краса,Народов наших дружба нерушима,Как наши земли, наши небеса!В борьбе за волю были мы едины,И труд и дом наш вместе бережем,И в дни торжеств, и в бедствия годиныЕдины мы, плечо к плечу идем!Мы любим жизнь и песенное слово,Полет мечты, кипенье юных сил,О нас — семье великой, вольной, новой,Еще Тарас великий говорил.Клялись мы братства боевою честьюКогда вставал борьбы девятый вал,И «Заповит», как гимн, мы пели вместе,Как вместе пели «Интернационал»!Все так же вместе, рано или поздно.Закончим мы великих жизней труд,Войдем в тот мир, что будет нами создан,Что коммунизмом люди назовут!

СОВЕТСКИЙ ФЛАГ

Флаг, переполненный огнем,Цветущий, как заря,И тонким золотом на немТри доблести горят:То молот вольного труда,Серпа изгиб литой,Пятиконечная звездаС каймою золотой.Был побежден народный врагНародною рукой, иИ сто народов этот флагВзвивают над собой —На самой высшей высоте,На самой дальней широте,Среди полей и городов,Меж волн бесчисленных рядов.В нем — человечеству привет,—И проще в мире флага нет;В нем — нашей славы жаркий цвет,—И жарче в мире флага нет;В нем — нашей силы грозный свет,—Сильнее в мире флага нет;В нем — правда наших красных лет,—Правдивей флага нет!

ПЕРЕКЛИЧКА ГЕРОЕВ

В просторах вольных ветер дышит.Румянит осени лицо,Четыре голоса он слышит,Как перекличку храбрецов.Над степью дальней, степью голойМогучий голос говорил:«Я друга верного — монголаОборонил и охранил!Я крылья вражеские сбросилС небес на Горькие пески,Где жаркой пылью вихрь заноситРазбитых гусениц куски!»Над львовским тополем, над ПущейВеселый голос в небе рос:«На братний крик, на крик зовущийМой путь был радостен и прост».Над морем, с пеною стальною,Над прибалтийскою соснойШел голос третий над волною:«Я здесь исполнил долг иной!Я встал пятой неколебимойНа этих дружбы берегах,Чтоб славу родины любимойИ день и ночь оберегать!»Над финским вереском и хвоейБил голос в неба глубину:«Я здесь на бой ответил боем,К полету крылья развернув!И под крылом летящих строев,С победой новой заодно,Река Сестра — моей сестрою,Рекой советской стала вновь!»

КОГДА ВЕСЬ ГОРОД ПРАЗДНИЧНО ОДЕТ

Когда весь город празднично одет,По улицам проходят знаменосцы,И отражаясь в масляной воде,Играют флаги яхт и миноносцев,И вслед коням, залязгав на ходу,Стремятся танки армии любимой,А в небесах, в подоблачном ряду,Стозвучных птиц полет неукротимый,—Народ поет о радостях живыхИ о бойцах отваги непреклонной,И я стою на площади зеленой,И двадцать лет упало с плеч моих.Гранитных плит торжественный квадрат,Вокруг него ноябрьские деревья,Вокруг него великий Ленинград,Народных толп веселое кочевье,Вдали широкоплечая Нева,А здесь — в квадрате, полном странной силы,—Сверкающая инеем трава,Геройская спокойная могила.В земле родной легко лежат они,Что шли в боях в сиянье стягов красных,В дни торжества народного взгляниНа имена погибших не напрасно.Кипящей город, черной банды бунт.Трепещет враг пред силой пролетарской,И падает неистовый трибун,Из-за угла сраженный Володарский.И под набат, как под удар ножа,Встал Нахимсон средь палачей сутулых,И пред его спокойствием дрожатБелогвардейцев каменные скулы.И Ярославль обманутый горит,Летит измены пепел раскаленный…Но голосом Урицкого гремитВ ночах Чека — Советов оборона.О, если б с нами, радостью дыша,Он шел сейчас по площади знакомой,Каким его народ бы встретил громом,На празднике приветствовать спеша.Здесь Сиверса окончен путь недлинный,Он мало жил, но много битв узнал,Он немцев бил на нивах Украины,Он гайдамаков волчьи стаи гнал.Весна. Цветы. Леса омыты светом,До нежности ли, вёсны ни при чем,—В последний бой, как в огненное лето,Наган сжимая, входит Толмачев.Из смерти в смерть, о жизни не жалея,Водили мы непобедимый строй.Здесь Купше спит, Таврин лежит, Сергеев,И Раков здесь, моих стихов герой.И Лихтенштадт, и храбрый Солодухин,И сколько рядом — всех не перечесть…Недаром — нет! — несли вы через мукиСвободы честь и славной смерти честь.И с вами лег, овеян ветром сосен,Страны озер бесстрашный коммунист,И Виттасари снится в шхерах осень.На мох летит березы острый лист.И говорит товарищу он: «Вейне,Другой весной мы родину вернем…»Так спите, братья, — есть у вас наследник,Всемирный брат его мы назовем.Сегодня с нами также он ликует,И радостью душа его полна,Он вспоминает летопись такую ж,Такие же, как ваши, имена.На улицах далекого Шанхая,В испанской ли неведомой глуши…Мы будем петь, чтоб песни, не стихая,Весь страшный мир по-братски обошли,Чтоб среди песен, радостных и сильных,Одна была — как грозный взмах крыла:О крови той, что пролита обильно,О крови той, что даром не прошла!

«Когда людям советским в их мирном сне…»

Когда людям советским в их мирном снеВсе хорошее, доброе снится,Я хочу говорить об одной тишине,О глубокой, полночной, большой тишине,Что стоит на советской границе.Пусть граница песками, горами идет,По лесам, по полям и по льдинам,—Пограничник дозор неустанно ведет,Милый край охраняя родимый,В этой звонкой тиши тебе слышать дано,Если ты остановишься с хода,Как спокойно и радостно бьется оно —Сердце родины, сердце народа.Ты поставлен на строгий, священнейший пост —Оглянись — и над леса резьбоюТы увидишь сиянья струящихся звезд,То кремлевские звезды с тобою.А над рощей, где лунные льются лучи,Тень легла на утес исполинский,Будто в первой седой пограничной ночиПроверяет заставы Дзержинский.И наследье чекистское свято храня,Ты идешь в тишине необычной,Чтоб ни лязгом винтовки, ни стуком коняНе смутить тишины пограничной.И, глядя в зарубежный, сгустившийся мрак,Ты стоишь замирая, не дышишь,Каждый вражеский шорох и вражеский шагТочным ухом ты сразу услышишь.Точным выстрелом сразу сожжешь эту тьму,Потому что в стрельбе ты отличник,И спокойно, товарищ, мы спим потому,Что границу хранит пограничник.Я хочу говорить о большой тишине,Полной громкой, торжественной славы,Этой песней, подобной неслышной волне,Верным стражам Советской Державы!

КОМСОМОЛЬСКАЯ ОДА

От пен океанского валаДо старых утесов КремляТакой молодежи не зналаВидавшая виды земля.Стучит ли топор дровосекаВ глуши затаймырских болот,Подводный ли строится флот,Где сложные тайны отсекаИ грозных машин обиход,Плывет ли в Гренландию лед.Где знамя советского векаНад полюсной льдиной встает,—От книжных страниц до раскрытыхПустынь стратосферных высотКипит этой силы избыток.Идет комсомольский поход.От пен океанского валаДо старых утесов КремляТакой молодежи не зналаВидавшая виды земля.Под гулкий азарт стадионов,Г де мускулы бронзой полны,Под грохот товарных вагонов,Везущих богатства страны,В морях ли, во льдах и туманах,У горнов, где блещет литье,В путях ли, которым СтахановДал строгое имя свое,Под гул самолетных моторов,В колхозах, где рожь высока,—Остры их горячие взоры,Крепка молодая рука.От пен океанского валаДо старых утесов КремляТакой молодежи не зналаВидавшая виды земля.Идут, отшвырнув белоручек,В тайгу, где лишь дебри рычат.Там жизнь их суровая учит,Где волки учили волчат.В мученье трудов неприметных,В закалке их яростных вольВстает из тайги беспросветной,Как юный рассвет, — Комсомольск.И смотрят отцов их громадыНа мир, что действительно нов,И сердце отцовское радоТакому упорству сынов.От пен океанского валаДо старых утесов КремляТакой молодежи не зналаВидавшая виды земля.Бандитский ли залп перекатомПройдет пограничной грядой,—На смену упавшему братуВстает его брат молодой.На сопках таких Заозерных,Где желтый налетчик залег,Где, флаг его сбросив узорныйВ разбойничьей крови поток,Сметая налетчика силу,Промчался наш огненный шквал,Там над самурайской могилойИ штык комсомольский сверкал.От пен океанского валаДо старых утесов КремляТакой молодежи не зналаВидавшая виды земля.Далеко идут по вселеннойКруги нескончаемых битв,Но слава о нас неизменноНад ветхой землею гремит.И пламя растет молодое —Могучего леса побег,И солнце глядит золотоеНа листьев зеленых разбег.И в шуме той рощи веселойПророчество будущих лет:Свободной земли новоселыИдут во Всемирный Совет.От пен океанского валаДо старых утесов КремляТакой молодежи не зналаВидавшая виды земля.

ЗАЗДРАВНЫЙ ТОСТ

Мы крепки. Устать еще рано,Нам нету дороги ко сну.До края налейте стаканы.Мы пьем за родную страну!За то, как ломали невзгоды,Чтоб горе сломить навсегда,За братские наши народы,За звездные их города!За города юного выси.Что в дебрях поставили вы,За древние башни Москвы,За новые стены Тбилиси.Пусть сердцем прокатится радость,Которая всем дорога:Мы пьем за красу Ленинграда,За синей Невы берега.От дыма полярного чума,Где сало тюленье чадит,До южного плеска и шумаГремящих всю ночь Чаладид,За все города и колхозы,Что подняты нашей рукой.Мы пьем за туркменские розы,За льдистых полей непокой.За наших заводов ряды,Что дружно гудят из тумана,Мы пьем. Мы сильны и горды.До края налейте стаканы!За труд, что могуч и суров,За сердцу его ретивое,За вольных его мастеров,За их мастерство мировое.За молодость, славу, за риск,Мы пьем за охотничьи тропы,За планер, умчавшийся ввысь,За юных геологов опыт,За штурм неприступных высот,За верный удар ледоруба,За солнцем спаленные губы,За реки, пройденные вброд.За женщин и девушек наших,—В работе, в учебе, в борьбеТоварищей лучше и крашеСыскать не удастся тебе.Мы петь их еще не умеем,Так выпьем сегодня в их честь,Чтоб юным — им жить, пламенея,И внуков под старость не счесть.Пока мы пируем в тепле,Отметим же тостом отличным,—По темной промерзшей землеДозором идет пограничник,Чтоб падали вороги ницОт пули, без промаха бьющей,За витязей наших границ,И в стужу и в зной стерегущих!За счастье колхозных дворов,Кочевья колхозной отары.За грохот в полях тракторов,За новые врубов удары,За новые шахты, за нефть,За верфи, за домны, за станы,За жизнь, что гремит неустанноИ век не устанет греметь.

МОСКВЕ 800 ЛЕТ

По духу, и по сердцу, и по праву —Столица ты, тебе замены нет,Москва, Москва, свети земле на славу —Не восемьсот, а восемь тысяч лет!И чтоб они советской славой были,Недаром встали над твоей судьбойТе тридцать лет, что полностью затмилиВосьми веков сиянье над тобой,Чтоб праздновала снова ты и сноваПобеды большевистского пути,Чтоб Ленинское огненное слово,Как солнце, жило у тебя в груди

«Как будто осветила вдруг гроза…»

Как будто осветила вдруг грозаОгромную Россию, как на карте,Когда поднялся Ленин и сказал:«Есть такая партия!»Он говорил в событий быстрине,Среди российской всей разрухи,В лицо врагу, кричавшему: «В странеНет партии, что власть взяла бы в руки!»…Настанет день, когда на всей землеВосторжествует ленинское знамя,Войдут тогда в великий МавзолейПослы планеты стройными рядами,Чтоб благодарность мира принестиЗа мировую вольную Отчизну,За то, что Ленин указал путиВедущие народы к коммунизму!

ЛЕНИН В РАЗЛИВЕ

За гладью вод Разлива длинного,За рощей сумрачно рябой,Поляна тихая, старинная,Над нею — полдень голубой.Там в зное августа палящегоТакого, что звенит в ушах,Стоял косарь с косой блестящею,Задумавшись у шалаша.Молчанье вдруг — стеною серою,А дума на душу легла,И жизнь сама сказала: веруюВ его великие дела.Здесь утром — тишина росистая,Безмолвье ночью и туман,А там бурлит вся ширь российская,Гремит рабочий океан.Он оглядел поляну скромную,Далеко мысли унесло —А разве там все царство темноеБыльем-травой не поросло?Он знал, с косою занесенноюНад бурой, выцветшей травой,Что вслед за нею — неживой —Все скосит царство полусонноеРазмахом бури мировой!

ПУШКИНУ

Восходя на горя кручи,Не отчаявшись в судьбе,Захотел народ могучийСлышать песню о себе,Что пришла бы в мир печальный,Как веселая гроза,Чтоб певец необычайныйПравду жизни рассказал.И в весенний день румяный,Расцветавший в синеву.Колыбелью великанаВыбрал славную Москву.Вывел в песенное поле,На просторе неглухом,Научил, как вольной волей,С юных лет дышать стихом.Чтобы жили поколеньяКровью сердца стиховой,Жаром пушкинского пеньяНад Невой и над Москвой.Чтоб над степью и горами,Как нежнейший сердца друг,Был тот голос вечно с нами,Как родной нам речи звук.Чтобы в ссылках и в гоненьяхВосходил он, как заря,Чтоб в глуши великий ЛенинСтих твой гордый повторял.Мы возвысили Отчизну,О которой ты мечтал,Чтоб зарею коммунизмаСтих, как пламя, прорастал.Оттого Москва в движенье,Как весенняя река,Чтоб восславить день рожденьяДорогого земляка.И советский наш единыйВесь народ пришел сюда,—Это встреча исполинов,Правды, песни и труда!

ПЕСНЯ О КОМСОМОЛЕ

1

Давно уж прошлое, как сон,Что снится без конца,Сквозь даль исчезнувших временЯ вижу два лица.Как слепки с миллионов лиц,Веселых и родных,В пурге полей, в огнях столиц,В боях я вижу их.С винтовкой юноша идет,И девушка за ним,И красная звезда встаетНад их путем большим.Готовы жизни положить,Чтоб будущим владеть,Но смерть не может их убить,Они идут сквозь смерть.И с ними в книгу, в барельеф,В знамен весенних шелкОн входит, песней прозвенев,Бессмертный комсомол!

2

Сегодня родина зоветК просторам золотым,И снова юноша идет,И девушка за ним.Я вижу эти два лицаВ светящейся пылиСреди стенного багрецаРазбуженной земли.Как слепки с тысяч лиц других,Их в глушь несет река,И тени утренней тайгиБегут по их щекам.Над ними вновь звезде сиять,Они — на славный труд,Земли богатства добыватьДля родины идут.И с ними в книгу, в барельеф,В знамен весенних шелкОн входит, песней прозвенев,Бессмертный комсомол!

3

А завтра, вновь помолодев,Появятся ониНа шумном празднике, в труде,Совсем в другие дни.И все ж похожие на тех,Что брали Перекоп,Что шли дорогой первых вехИ первою из троп.Смиряли русла грозных рекИ море целины,И вот теперь, в атомный векИдут на штурм луны.Корабль космических высот,Их вдохновенный труд,Сигнала отправленья ждет,В полет они идут…И с ними в книгу, в барельеф,В знамен весенний шелкОн входит, песней прозвенев,Бессмертный комсомол!

«Под сосен снежным серебром…»

Под сосен снежным серебром.Под пальмой юга золотого,Из края в край, из дома в домПроходит ленинское слово.Уже на дальних берегах,Уже не в первом поколенье,Уже на всех материкахИ чтут и любят имя: Ленин!В сердцах народных утвержден.Во всех краях он стал любимым,Но есть страна одна, где онСвой начал путь неповторимый.Где были ярость, ночь, тоскаИ грохот бурь в дороге длинной,Где он родного языкаЛюбил могучие глубины,И необъятный небосклон,И все растущий вольный ветер…Любить Россию так, как он —Что может быть святей на свете!

«Даль полевая как при Калите…»

Даль полевая как при Калите,Унылая, осенняя, нагая.Леса в зеленой хвойной темнотеСтоят, покой земли оберегая.И облака проходят тяжело.Отражены в озерной древней чашеИ ворон тянет тихое крылоВ безмолвие безлюдных пашен.И лишь над лесом, черные, маяча,Бросая тень по просекам в траву,Столбы высоковольтной передачиМне говорят, в какой я век живу!

ЧУДО НА ЛУГУ

На том лугу над кашкой густо-красной,Над синими огнями васильков,Вдруг облачко явилось в небе ясном,Чудесней всех обычных облачков.И этот луг, теплом земли дышавший,Свидетельствовать первым мог о том,Как, сняв скафандр, оранжевый, сиявший.Шла женщина в небесно-голубом.Земля ковер свой лучший расстилала,И по узорам, по цветам ковра,Из космоса вернувшись, шла устало,Впервые в мире звездная сестра!

СИБИРЬ

Сто лет назад еще встречалисьВ твоих раздольях старики,Что в океанах наскитались,Хлебнув и штормов и тоски.На гулких парусах летелиВ края тропической земли,Свою Америку имелиИ русской гордо нарекли.Но край Сибирский — дом родимыйИ на Аляске в сердце жил,—Тоской по родине гонимый,Из странствий путник приходилИ видел, сколько надо силыЗдесь приложить, чтобы СибирьВсе тайны недр своих открыла,Позолотив хлебами ширь.И вот пришли такие годы,Как чудных рек твоих разбег,И всю красу твоей природыХранит и ценит человек.В его хозяйстве — небо, воды,Земля, и уголь, и руда,Встают в тайге его заводы,Растут, как в сказке, города.Идут, скользя степным раскатом,Тень самолета, тень орла,—Ты никогда такой богатой,Такой могучей не была!

ПЕСНЯ О ТРУДОВОМ СОЮЗЕ

Мы создали сами народную славу,Любовь нашу, мира весну —Советский Союз, трудовую державу,Любимую нашу страну, Необъятную, Ширококрылую, Непобедимую, Могучей силою От бед хранимую.Пусть жизнь ее будет все краше и краше,Пусть жизнь к коммунизму ведетВеликая партия наша,Великий советский народ, Необъятную, Ширококрылую, Непобедимую, Могучей силою От бед хранимую —Народов славу.Мира весну —Советский Союз — трудовую державу,Любимую нашу страну!

ВОСПОМИНАНИЕ

Не может сердце позабыть былого,Хотя оно уж за годов горой,Я вспоминаю — и волнуюсь снова —Далекий ныне год сорок второй.Над обгорелой рощей легкой теньюВесь голубой июньский день летел.На линии резервных укрепленийОдин участок генерал смотрел.Смотрел окопы, блиндажи и доты,Всю маскировку, лазы и ходы,Все было крепкой, мастерской работы.Он вдруг увидел девушек ряды.И в строгие он всматривался лица,Как будто видел первый раз таких,Каким не только надо удивиться,А унести в солдатском сердце их.— Скажите мне, что здесь работы вашей?—Спросил он. — Все, товарищ генерал!— Как, эти доты строили вы даже?А кто ж их так хитро маскировал?— Мы все!.. — А кто вам проволоку ставил?А кто же вам окопы одевалТак чисто, что и щепки не оставил?— Все мы одни, товарищ генерал!И генерал пошевелил бровями:— Но мины ж вы поставить не могли?— Саперами мы тоже были сами,Всю связь мы тоже сами провели…— Немалый путь, я вижу, вы прошли!И взгляд его скользнул по лицам острымПо их суровой, девичьей красе:— А что вы все похожи, словно сестры?— Мы сестры все, мы комсомолки все!Мы ленинградки!.. В солнечные дали,За Пулковский, в боях разбитый вал,Невольно тут взглянул поверх развалин,Чтоб скрыть волненье, старый генерал…Когда теперь мы слышим отовсюдуПро молодости подвиг трудовой —На целине, на стройках, равных чуду,Сиянью зорь над юной головой.Я знаю, что ничто не остановитБесстрашных, тех, упорных юных тех,Пусть грозы все гремят степною новью,Шторма встают штормов превыше всех,Пусть колет вихрь мильонами иголокИ валит с ног на предполярном льду…Я вспоминаю этих комсомолокПод Пулковом в сорок втором году.

НЕВИДИМАЯ ЛИНИЯ

Поля, холмы, лощины темно-синие,И перелески легкою волной,Но через все — невидимая линия,Неслышная идет передо мной.От Ладоги вы всю ее пройдете,Она к заливу прямо приведет,На старой карте вы ее найдете,С пометкой грозной — сорок первый год.Та линия еще сегодня дышит,Она по сердцу нашему идет,Она листву вот этих рощ колышет,И в новый дом подчеркивает вход.Возможно, поколеньям близким,Не так, как будущим, она видна,Хоть кое-где гранитным обелискомИ надписью отмечена она.Но кажется, она еще дымится,И молнии пронизывают мрак,На ней — на этой огненной границе —Отброшен был и остановлен враг.Заговорила роща на откосе,Прислушайся, о чем шумит она,Как будто ветер, набежав, приноситБесчисленных героев имена!

«Есть такое в ленинградцах…»

Есть такое в ленинградцах,И чему они верны —В чем никак не разобратьсяНикому со стороны.Не в удаче, не в богатстве,Не в упрямстве даже суть —А в особом нашем братствеНад Невой, не где-нибудь!И в бою и в непогоду,Среди самых злых забот —Ленинградская породаНикогда не пропадет!

БЕРЛИН —9 МАЯ

Дома здесь двадцать лет назадВ огне и грохоте кипели,И шли бойцы сквозь этот адНеотразимо — к высшей цели.И вдруг над яростью атак,Последним, исступленным бредом —Не красный над рейхстагом флаг,А солнце красное Победы!Здесь был окончен долгий путь,Сюда пришли мы за расплатой —И Гитлер не посмел взглянутьВ лицо советскому солдату……И вновь покой на тихих лицах,Берлин встречать весну готов,Не пепел — теплый дождь струитсяНа цвет сияющих садов.О мире люди говорят,Горит воспоминаний пламя,Пусть злобные глаза следятИз ночи западной за нами.И пусть в двадцатую веснуНароды слышат наше слово:— Здесь, где добили мы войну,Мы не дадим родиться новой!

«Великим океаном нашей жизни…»

Великим океаном нашей жизниСейчас плывем к тем дальним берегам,Что назовем землею коммунизма…Наш долгий путь закончим только там.На меньшее мы в мире не согласны,И чтобы нам ни встало на пути,Что сами мы предотвратить не властны,—Но мы дойдем — нам суждено дойти.О, если б взрывы ядерные стихли,Войны холодной вдаль ушел туман,О, если бы могли назвать мы ТихимНесущий нас Великий океан.Мы помним, как увидели японцыИ как рыбак в смятенье закричал:«На Западе встает впервые солнце!» —Но то лишь взрыв, несущий смерть, вставал.Что б ни было — за нас земные сроки,И каждый день весь род людской следит,Как солнце жизни всходит на востоке,Пусть солнце смерти с запада грозит!Мы доплывем — и берег счастья встанет,И каждому тот берег будет дан,И каждый даст ему свое названье,Восславив жизни синий океан!

III

СОЛНЕЧНЫЙ ДОЗОР

Бывает, в летний вечер красныйИль в вечер с синим льдомВдруг с теплотой огней всевластныхЛучи ворвутся в дом.К вещам обычным прикасаясьНеслышно и светло,Как будто передать стараясьПоследнее тепло.То книге, ярко освещенной,То шхуне костяной,Или фигурке полусонной,Что вспыхнет белизной.Живые токи света бродят,Наш ослепляя взор,—Как будто через жизнь проходитТот солнечный дозор.С таким возвышенным стараньем,С неведомых сторон,Все, что зовем воспоминаньем,Вдруг освещает он,—И то, что было злым и ломким,Или сродни громам,Души косматые потемкиИ темный лес ума.Но то, чем в прошлом сердце жило,Ключей всех горячей,Встает пред нами с новой силой,Струясь в огне лучей.Пока они блестящим дымомТекут, как сон за сном,Тем, что уже неповторимо,Мы заново живем!

БРОНЕВИК

Эта ночь была не проста,В ней родился победы клич!Броневик у вокзала встал —И с него говорил Ильич.И казалось ему самому —Броневик лишь сигнала ждет,Будто сам подставил емуБроневое плечо народ.Черной ночью, от искр рябой,Изменялся города лик,Человеческий шел прибой,Унося с собой броневик.В море лет тот прибой не стих.До сих пор он в сердцах звучит,Жив и отблеск волн огневых.Броневик в апрельской ночи.А теперь он стоит суров,Как исполнивший долг боец,И не нужно высоких слов,И не нужен красок багрец.Пусть на нем играет заряМолчаливо и горячо,Только шапку сними, смотряНа его седое плечо!

ГЕРБЕРТ УЭЛЛС В РОССИИ

Уэллс сидел, смущение осилив,Мудрец, посол от Запада всего,—Глаза прищурив, перед ним РоссияЗаговорила, выслушав его.Тьма за окном грознее все и гуще,А собеседник говорил о том,Как жизнь народа расцветет в грядущем,Наполненная светом и теплом.Как будто бы страны он слушал душу,Уэллс запомнит этот день и час,Как будто бы впервые в мире слушалПрекрасный утопический рассказ.Но вспомнил грязь, детей голодных руки,Всех бедствий за углом девятый вал,Там холод, смерть искусства и науки,Безграмотные нищие, развал…— Как справитесь вы с вашим отставаньем,Во мгле слепой, никак я не пойму…—Российским фантастическим мечтаньемВесь разговор представился ему.Простился, шел, пожав плечами, к двери,Иронии во взгляде не тая,И мозг фантаста отказался веритьПростому реализму бытия.Он снова в мире, где тепло и чисто,Где и шутя не могут намекнуть,Что именно в России этой мглистойНашли рычаг — жизнь мира повернуть.Что именно в России — так уж вышло,Превыше всех больших и малых правд,Что именно отсюда к звездам вышнимВзлетит победно первый космонавт.

«В Смольном комната есть небольшая…»

В Смольном комната есть небольшая.Ее знает вся наша страна,Глыбы времени в прах сокрушая,Все такая ж, как прежде, она.И все кажется, в этом молчаньи,А оно неподвластно перу,Что в нее он с ночных совещаний,Как всегда, возвратится к утру.Мы увидим всей памятью сердца,Что сейчас лишь о нем говорит;Он к окну подойдет, чтоб вглядетьсяВ нарастающий пламень зари.Точно все, что свершится на свете,Все, что будет с родною страной,Он увидит на зимнем рассветеВ это синее с хмурью окно.Пусть другим ничего не известно,Ему видеть далёко дано…Мы стоим в этой комнате теснойИ в волшебное смотрим окно.Пораженные видом мгновенным,Ощущая времен перелом,Точно темные судьбы ВселеннойВдруг столпились за этим стеклом.

ИНДИЙСКИЙ ГОСТЬ

Рафик Ахмед пришел на площадь Красную,И точно сон увидел наяву —Почти полвека прожил не напрасно он,Мечта сбылась — он прилетел в Москву.Почти полвека он в столице не был,—А кажется, что лет прошло уж сто,Из старого осталось только небо,Да и оно какое-то не то.И в нем, как верхолазы — вертолеты,Разросся город — нет конца ему,И вспомнил он далеких дней заботыИ в Пешаваре старую тюрьму.В кровь сбитые свои увидел ноги,Снег перевалов, каменную глушь,Смертельный мрак басмаческой берлоги,Разбойничьих, как ночи черных, душ…— Из Индии в Москву идешь, изменник! —Убили бы… Но красные клинкиЕго спасли. Освобожденный пленникПришел в Москву, жил у Москвы-реки.Здесь сердце билось гулко, по-иному,Здесь ленинские слышал он слова.…И через горы вновь дорога к дому,И вновь тюрьма и нищий Пешавар.Все позади… Над ним закат пылает,И Красною он площадью идет,Пред ним склонились нынче Гималаи,Его увидя сказочный полет.Московских зданий розовеют глыбы,Сады осенним пламенем горят.— Тебе, Москва, тебе, Москва, спасибо!Так старый говорит Рафик Ахмад.— Когда-то шел я тропами глухими,Сегодня вижу я побед зарю,И славлю я твое большое имя,—Спасибо, Ленин, трижды повторю!Я шел в Москву кровавыми ногами —Сейчас летел быстрее света дня,Ты сделал так, что лет крылатых пламяКрылатым также сделало меня.Сегодня знают люди всей Вселенной,Что человек и должен быть крылат! —На этой Красной площади священнойТак старый говорит Рафик Ахмад!

КОСТЕР У СМОЛЬНОГО

На пороге немыслимых дней,Там, где Смольный стоял, как гора,Был солдат из рабочих парней,И задумался он у костра.Он глядел в этот жаркий костерИ за огненный видел порог,Что костер этот пламя простерВ бесконечность походных дорог.Осветил небывалые дни,И горела на шлеме звезда,И горели биваков огни,Нестерпимо большие года.Пусть они отсверкали в былом,Все казалось, что снова стоитУ сибирских костров, над Днепром,Там, где город далекий — Мадрид.В сорок пятом окончился шквал,Полон чувством единым одним,Уж в Берлине стоял генерал,И костер догорал перед ним.И в костре том, на майской заре,Он узнать уголек был не прочьОт костра, что когда-то горелПеред Смольным в Октябрьскую ночь!

ГОВОРЯТ ЛЕНИНГРАДЦЫ

Чего бы нам пророки не вещали,Ни перед кем мы не были в долгу.Исполнили, как деды завещали,—Мы Ленинград не отдали врагу!Легенды снова сделали мы былью,А враг наш был смертелен, но не нов,Мы первые его остановилиВ Европе, потрясенной до основ.Лишь четверть века мирно миновало,А кажется, уже прошли века,И Ленин так же, как тогда — сначала,Нам с башни говорит броневика.Гремят салюты и веселий струны,Лежат снега светлее серебра,А белой ночью комсомолец юныйО подвигах мечтает до утра…

КРЕМЛЬ

На апрельском рассвете с Волхонки —Только выйди на площадь совсем —Он нежданно рождается, звонкий,Легкостенный и розовый Кремль.Весь прозрачный, как сон, многоглавый,Точно солнца сияющий брат,Точно жаркою солнечной славойЕго стены и башни звучат.Весь рассветною силой расцвечен,И на гребне растущей волныТочно встал он, расправивши плечи,Над зарей небывалой страны.

СМЕНА КАРАУЛА

Есть мастера известного картина,И в ней, идя на зрителя, растутБойцы, шагая улицей старинной,Чтоб встать у Мавзолея на посту.Москвы ночной глубок рабочий роздых,Шаги в тиши отчетливо стучат,Морозный свет горит на красных звездахИ на щеках у молодых солдат.Какая озабоченность застылаВ их строгом взоре, точно разлитаЗдесь в воздухе торжественная сила,Особого величья простота.И, пост такой впервые принимая,Здесь чует сердцем каждый, кто идет,Что их сюда сама страна родная,Как сыновей любимейших, ведет.А позже время им самим укажет —Отцам на смену, дням их и ночам,Им, молодым, дано стоять на стражеРодной земли и ленинских начал.

«Тогда заря звалась Авророй…»

Тогда заря звалась Авророй,Розовопенной и живой,И согревала нас и городНад крупноплещущей Невой.И в этом юном очертаньиОт сна встающего огняМогла быть песней, изваяньем,Предтечей молодого дня.Мы были юностью богаты,Не все ли было нам равно,Какой богинею крылатойСтучится нам заря в окно.Мы в классике богинь хранили,Зарей обычной дорожа,Мы много символов сменили,В суровой жизни возмужав.Пришла пора. И в эту поруК иной заре сердца пришли —Иную мы зажгли АвроруДля всех людей, для всей земли!И снова вспыхнувшее имяВернулось в мир людей живых,Родившись в грохоте и дымеИз пены взвихренной Невы.Аврора! Про твое рожденьеНа всю планету говорим!Ты стала знаком пробужденьяВсечеловеческой зари!

«Какой-то гул глухой…»

Какой-то гул глухойМеня вдруг ночью будит —И луч слепой скользитПо моему лицу,Тревога давних лет приходитСнова к людям,Как будто мирный бытОпять пришел к концу.И человек опять, вскочив,К оружью встанет…Но в мире тишина,И в тишине ночнойТо эхо донеслосьГлухих воспоминанийИз темной памяти,Ожившей под луной.

«Один тиран, не будем имя…»

Один тиран, не будем имяЕго мы к ночи называть,Пришел он с ордами своимиНаш Ленинград завоевать.Вообразил в кошмаре дымномИ с помраченной головой,Что превратит наш город дивныйВ пустынный хаос над Невой.И весть дошла до края света —Навстречу силе огневойВстал Ленинград, в грозу одетый,И принял вызов боевой.И где искать теперь тирана —Где прах развеялся немой?А он, как прежде, утром раноВстает и блещет, город мой.Шагает в золотом узоре,В узоре солнечных оград,—О Ленинград! — какие зори,Какое счастье — Ленинград!

«Лес полон то звоном, то воем…»

Лес полон то звоном, то воем,Никак разобрать не могу,Откуда берется такое —Деревья, разбитые боем,Стоят в почерневшем снегу.С колючей обмоткой рогаткаВисит на сожженной сосне,Колючая проволока шаткоКачается, словно во сне.Заброшена взрывом рогатка,Гудит, и звенит, и поет,И стонет в тоске, как солдатка,Как ротный, в атаку зовет.Нет, это не арфа Эола,Здесь ветер колючей струнойНад мира пустыней тяжелойЗвучит в красоте ледяной.А снег на убитых не тает…На дикой сосне, на весу,Солдатская арфа играетВ ночном и бессмертном лесу.

«В той же комнате, где Пушкин…»

Я увидел бронзовую деву с разбитым кувшином, сидящую в лицейской комнате поэта в освобожденном городе Пушкине.

В той же комнате, где Пушкин,Лицеист с пером гусиным,Голос муз впервые слушал,Мира светлые глубины;В доме бывшего лицея,В кресле темном и старинном,Там сидела, бронзовея,Чудо-девушка с кувшином.На плечах шинель у девы.Ночь в окне… Свеча пылает,И она, как отблеск гнева,Все лицо преображает.Светлый луч бежит вдоль шеи,Только деве не до света,Точно вышла из траншеиДева-мстительница эта.Боевой достойна чести,Шла в атаку непреклонно,И вошла с бойцами вместеВ город свой освобожденный,И пришла туда, где Пушкин,Лицеист с пером гусиным,Голос грозной Музы слушал,Мира черные глубины.

СТРЕЛА ПАПУАСА

Привез тот лук не вождь суровый,Ученый с доброю душой,Держал тот лук, с Гвинеи Новой,Дикарь — раскрашенный, большой.Смотрели взрослые и дети,Как он в музее над НевойСвой лук держал почти столетьеС натянутою тетивой.Когда же средь осады гула,У дико вспененной Невы,Волна взрывная дом качнула —Стрела сорвалась с тетивы.Как будто место вдруг сместилось,Родные встали берега,И с гулким посвистом вонзиласьВ дверь шкапа, словно в грудь врага.И свет пожара огнекрылый,Ворвясь, как дальная заря,Вдруг осветил в лице застыломИ гнев и ярость дикаря,Который вышел на мгновеньеИз неподвижности своей —Чтоб отразить в недоуменьеНалет нежданных дикарей.

«Какое уже на войне любованье?..»

Какое уже на войне любованье?Великая тяжесть труда,Дорог и сражений чередованье,Могилы. Из жести звезда.Но мы понимали того генерала,Что крикнул в смертельном аду,Увидев в атаке народ свой бывалый:— Смотри, молодцами идут.

«Когда мы слышали слова…»

Когда мы слышали слова:— Я — ленинградская вдова,—То ей сердечно отвечалиСловами, полными печали.Но — «ленинградский я вдовец» —Звучало тускло, как свинец.Пускай он худ был, как скелет,Он громких слов не ждал в ответ.С лицом, как старый, серый мел,Он плакать права не имел.Имел он в городе своем,Где прожил жизнь, где мы живем,Смертельным схваченном кольцом,Одно лишь право — быть бойцом!

МАЛАЯ ГРЕБЕЦКАЯ, 9/5

Посвящается М.К.Н.

Здесь, на квартире преподавателя пехотного юнкерского училища К. Ф. Неслуховского, с осени 1906 года до начала 1907 года работал В. И. Ленин. Там же происходил ряд совещаний членов ЦК РСДРП.

О, эта редкая квартира,Где с наивысшей простотойКрыло неведомого мираКасалось мебели простой.Среди обычных дел и малых,Всему живущему взамен,Рождалось чувство небывалых,Непредставимых перемен.И вместе с тем все шло так гладко,В порядке общего всего,Что даже вражьих глаз догадкаНе угадала б ничего!Какое б грянуло смятенье,Когда б узнали стороной,Что здесь в тиши работал генийНад мира новою судьбой.Сквозь лет неизгладимых тениСегодня ясно помнишь ты,Как дальней юности виденье,—Его слова, его черты.Над прошлым бури и туманы,Но все он в памяти живет,Тот ленинский, всегда нежданный,Всегда волнующий приход.При скучном сумеречном свете,В пальто, блестевшем от дождя,Так скромный вид хранит Бессмертье,В жилище смертного входя.

«Мы прожили вместе так долго…»

Мы прожили вместе так долгоХорошие, злые года,Что в сене искать нам иголкуУже не составит труда.Иголку искать мы не будем,Но в нашем пути непростомМы отдали главное людям,И мы не жалеем о том.

«Когда все то, что мы любили…»

Когда все то, что мы любилиИ что святым для сердца было,Затмилось в тучах черной пыли,В огне и грохоте тротила.Когда дома валились просто,И город стал душой без тела,И всюду с треском, как береста,Свиваясь, прошлое горело.И ум отказывался верить,Что улица другою стала,Чтоб тут же за открытой дверьюУ дома Смерть подстерегала.И стало темным, диким, нищим,Морозом сковывая пальцы,Давно знакомое жилище —Пещерою неандертальца.И в этом хаосе разлуки,Потерь и черного мученьяТвои поддерживали рукиЖивой огонь сопротивленья.Каким теплом светились очи.Была ты мужества примером,Всех лучших мыслей средоточьемПоследней прелестью и верой.И на блокадных грозных кручахДелилась всей души богатством,Когда ты — лучшая из лучших —Крепила боевое братство.То не подсказывает разум,То было в сердце все хранимо,Всей жизнью я тебе обязан,И это — неопровержимо!

«Небо с облачным глетчером…»

Небо с облачным глетчеромВ голубеющем инее,Может быть, таким вечеромВсе прощается зимнее.И уходит все мглистое,Все сурово-тяжелое,Все, что под ноги выстелилСнег парчой невеселой.Ты идешь и не хмуришьсяТеплой улицей братскою,Ты идешь и любуешьсяСтороной Петроградскою.Молодежною речью,Взглядов прелестью синею.Может быть, таким вечеромВсе прощается зимнее.

«Здесь мы, родясь когда-то…»

Здесь мы, родясь когда-то,Вошли душой и теломИ в невские закатыИ в счастье ночи белой.Здесь поднимали чашиСердечного порыва,Шуршали лыжи наши,Скользя по льду залива.Мы жили, мы любилиХорошею любовью,И нам сады светилиСвоей осенней кровью.И нам сияли песниИ вы, родные лица.Когда умрем — воскреснемЧтоб снова здесь явиться.

ПРЕДМАЙСКИЙ СНЕГ

Шел мокрый, предмайский, пушистый снег,В лощинах млели туманы,Гулял человек, смотрел человек:На пробу били фонтаны.В потоках взлетающей к небу водыСнежинки пели и плыли,Рождая почти музыкальный дым,Звучащий тончайшей пылью.И статуя-дева из древних АфинРазинула рот от счастья,И на воротах деревянный дельфинСмеялся веселой пастью.

«ВАРЯГ»

Сначала все было морскою судьбой,Под сенью военного флага,И в память навечно вошел этот бой,Геройская гибель «Варяга».И пели крестьянин, рабочий, моряк,Отдав ему славу по чину:— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,—Корабль провожая в пучину.В ответ лишь шумела морей синева,Не верили в грусти суровой,Что встретятся песни народной словаС «Варягом», воскреснувшим снова.Но время настало — и в вечер одинТряхнула Нева головою,Как будто из песенных вышел глубинСоветский «Варяг» над Невою.Он воздухом нового века дышал,Вплывая в крылатые весны,Как будто легенды корабль возмужал,Став крейсером ракетоносным.Уйдет на охрану Советской страныВ моря он на долгие годы,С той песней, как шум океанской волны,Вздымавшейся в сердце народа.

ДОМ

Стоит он на углу известных,Старинных улиц — этот дом,Как бы в забвении чудесном,Вполне оправданном притом.Лет двести уж ему, допустим,Висит доска, как старожил,Читаю с гордостью и грустью,Что в этом доме Герцен жил.В годах необозримо дальнихЗдесь Пушкин по Морской бродилИ к Смурову, в колониальныхТоваров лавку, заходил.Пройдя в апрельский холод Невским(И дневником сей факт храним),Здесь был Шевченко с ЛазаревскимИ грелся джином огневым.И в этом доме чинно-хмуром,Среди погон и вензелей,Столетний справил новый СмуровСвоей торговли юбилей.И в год, для всех купцов печальный,Плакатом красным окрылив,Из лавки той мемориальнойУж вырос кооператив.А в дни осады беспросветной,Все окна, как глаза, закрыв,Дом только вздрагивал ответноНа недалекой бомбы взрыв.И вот сейчас я, как прохожий,У старокаменных воротСтою и думаю: «Похоже,До коммунизма доживет!»Ну как же прочно он построен,И без особенных затей,Он не уступит древней ТроеПо монолитности своей.Проходит век в огне и громе,Смотрю в знакомое окно,—Ведь я родился в этом доме…Припомнить страшно, как давно.

«Есть полянка на Москве-реке…»

Есть полянка на Москве-реке,И над ней, у каменного края,Сам Тарас стоит невдалеке,Шумную столицу озирая.Тополя за ним уходят вбок,Перед ним дубовая аллея,Там и мной посаженный дубокВырастает, тонко зеленея.И когда я посмотрю вокруг —На дубок, закатом позлащенный,Я невольно вспоминаю вдругО баньяне острова Цейлона.Там, в глуши тропических полянИ среди скромнейших, тихих келий.Посадил священный я баньян,Он растет и здравствует доселе.И как будто даже связи нетМеж дубком и тем баньяном дальним,Но горит далекой дружбы светНадо всем тревожным и печальным.Мир сейчас как никогда жесток,Но у дружбы есть свои законы,Чтоб растить московский мой дубокИ баньян мой, дружбе посвященный.

«Лес хорош, прохладен, светел…»

Лес хорош, прохладен, светел,Зацветают сосен свечи,По верхушкам ходит ветер,Лес трепещет птичьей речью.Весь наполнен свежим, новым,Звонким, пряным и густымСтиховым зеленым словом,Над костром веселый дым,Точно в бездну тысячелетийНебу шлют земли сыныЖертву, первую на свете,И в воде отраженыИ костер, и лес, и дети,Словно изображеныПервым мастером весны,Что на все сейчас ответил.

ЯМА В ПРИГОРОДНОМ САДУ

За равнодушных лилий полосою,Из-за кустов, с дорожки не видна,Большая яма со слепой водою,В ней зелень юных лип отражена.Я иногда смотрю на эту яму,На водяной, тоскливый, тусклый щит,Дыханием истории упрямойМои виски здесь ветер холодит.Года войны ко мне подходят снова,Сквозь их туман я вижу наяву —Здесь танк стоял, закрытый и готовыйСвоею грудью отстоять Москву.И эта яма — яма не простая,Так близко враг был — сердца на краю,—А танк стоял, в родную крепь врастая,Чтоб победить иль умереть в бою.Теперь здесь тишь… Лишь по дороге мчатсяГрузовики и слышен крик детей,Которые не могут не смеяться,Не могут обходиться без затей.И в этом месте мало кто и знает,Что значит яма сонная в саду…А мимо жизнь гремит, цветет, сверкает,Как новый танк на боевом ходу!

ЛЕТОПИСЕЦ

Может быть, то было против правил.Иль нашла такая полоса,Начатую запись он оставил,Впал в раздумье — и не дописал.Сколько мук земля в себя впитала,Летопись хранит их, как тайник…Вышел в степь, безмолвно степь лежала,И к земле полночной он приник.И услышал, затаив дыханье,Дальний гул, что был с землею слит,То ль грозы далекой грохотанье,Топот ли бесчисленных копыт,Стон ли горя, трепетавший глухо,Спали травы, от росы дымясь.Он лежал, к земле припавши ухом,Разгадать грядущее стремясь.Встал потом он на одно колено,Весь росой алмазною пыля…— Будь же ты вовек благословенна.Радость сердца — русская земля!

ЧАС ТИШИНЫ

Настала тишина,Не шелохнется нива,Не плещется волнаИ не трепещет ива.И братья муравьи,И наши сестры пчелы,Верша дела свои,Прервали труд тяжелый.Ну, просто тишинуПрирода предписала,В ее чудес странуПока проникли мало.Не знаем мы пока,Что в ульях пчелам снится,Какие там века?Какие летописцы?Все стихло, может быть,Перед землетрясеньем,И всех предупредитьДолжна в своих владеньях.Мы в этом не сильны,И нам гордиться нечем.Есть время тишиныИ в жизни человечьей.Ждет мир, в тиши влачась,В безвыходном покое,—Что дал нам этот час:Открытье мировое?Иль музыкальный шквал?Поэмы чудо строфы?Иль сердце мира сжалПред новой катастрофой?

МАКИ

Уже флоксы стали лиловее.Маки, маки, я всегда готовВидеть вас на поздней ассамблееС летом расстающихся цветов.Вы, как реки, льетесь по пустыне,Север наш дает вам свой приют,На Луне, как выяснилось ныне,Никакие маки не цветут.Я люблю вас, полноцветных, крепких,С криком ваших разноцветных ртов,Предо мной встаете вы как слепкиС лучших чувств, принявших вид цветов.В маках розовых, с оборкой белойЧто-то от веселых танцовщиц,В маках желтых — прелесть онемелыхОт восторга славок-небылиц.Белые — как дети белой ночи,Легкий пламень, снежный полусон,Только в алых песня видеть хочетАлость губ и алый шелк знамен.Потому что смертною порою,Облетев, покроют наяву,Точно кровью павшего героя,Лепестками алыми траву.

«Опять стою на мартовской поляне…»

Опять стою на мартовской поляне,Опять весна — уж им потерян счет,И в памяти, в лесу воспоминаний,Снег оседает, тает старый лед.И рушатся, как ледяные горы,Громады лет, вдруг превращаясь в сны,Но прошлого весенние просторыНеобозримо мне возвращены.Вновь не могу я вдоволь насмотретьсяНа чудеса воскресших красок дня,Вернувшись из немыслимого детства,Бессмертный грач приветствует меня!Мы с ним идем по солнечному склону,На край полей, где, как судьба, пряма,Как будто по чужому небосклону,Прошла заката рдяная кайма.

ДЕТИ МИРА

Чья там бродит тень незримо,От беды ослепла?Это плачет ХиросимаВ облаках из пепла.Чей там голос в жарком мракеСлышен исступленный?Это плачет НагасакиНа земле сожженной.В этом плаче и рыданьиНикакой нет фальши,Мир весь замер в ожиданьи:«Кто заплачет дальше?»Дети мира, день не розов,Раз по всей планетеБродит темная угроза,Берегитесь, дети!

У КОСТРА

У костра в саду, после прогулки,Задремав, увидел: я в горах,Будто я сижу за старым Гулом,У ночного сванского костра.На зеленой маленькой поляне,—Перед ней встает, как призрак, лед,—Тень большая Миши Хергиани[1]По стене по Ушбинской идет.Искры блещут, по горе маячат,Точно ночи скальная тоска,Точно все снега беззвучно плачут,Вздох лавин ловя издалека.Камнепад разрушил ревом громаТишину приснившихся громад,Смёл он сванский мой костер знакомый,Что горел так много лет назад.Сонную смахнул с лица я одурь,А в саду костер — как слюдяной,Тих и мал, мои зато уж годыВыше сосен встали надо мной.

"Наш век пройдет. Откроются архивы…"

Наш век пройдет. Откроются архивы,И все, что было скрыто до сих пор,Все тайные истории извивыПокажут миру славу и позор.Богов иных тогда померкнут лики,И обнажится всякая беда,Но то, что было истинно великим,Останется великим навсегда.

ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ — ПЕСЕННЫЙ ДЕНЬ

Герою Социалистического Трудя Александру Прокофьеву.

Облака идут гурьбоюНад твоей Кобоной,Над травою голубою,Над волной зеленой.Так идут гурьбой чудесной,В Ленинграде — к дому —В старом сердце столько песен,Впору — молодому!Облака те непростые,Это — жизни годы,Годы легкие, литые.Есть стальной породы.Годы алые, как вишни,Вешние истомы,Годы поступи неслышной,Годы — словно громы.Встал хозяин, чтоб размяться,Песенник и воин,И сказал — Я, нынче, братцы,Лучших слов достоин.Вы хулите, иль хвалите,Не судите строго,Я на свете — славный житель,Видел в жизни много.Со щитом и на щите был,Всякое бывало,Всякая там к черту небыльПредо мной дрожала.Этот день — хороший вестникНа большой неделе,Так споем же, братцы, песню,Как бывало пели.Когда были помоложе,Кровь кипит по жилам,Будем петь ее чуть строже,Но со старым пылом!Пусть ту песню слышно будетВсему белу свету!..И пошла та песня в люди,И конца ей нету.

"Поет нам утро не трубой старинной…"

Поет нам утро не трубой старинной,Оно звучит, как пионерский горн,О гневе гор грохочут нам лавины,Есть у морей свои законы волн.И мы закон Октябрьский утвердилиОдна шестая мира ожила,И стали уже сказочною быльюТех первых дней герои и дела.Мечты веков сбываются не скоро,Настало время в нашей стороне —Наш человек — хозяин всех просторовНаш луноход работал на Луне.Наполнен силой солнечного света,Но на земле особой силы круг,От света новых наших пятилеток,Светлее в мире делается вдруг!

"Неисчислимы Ленина портреты…"

Неисчислимы Ленина портреты,Они — вблизи и в дальнем далеке,В полярном мраке, на зимовках где-то,В огнях столиц, в разбуженной тайге.На корабле, что все моря изведал,На заводской, на вахте боевой,Его портрет на знамени Победы,И в космос взял его Береговой.Любовь людей и глубже все и шире,Во имя жизни, лучшего всего,И нет сейчас таких народов в мире,Чтобы не знали облика его.С грядущего завесу Ленин поднял,Чтоб видеть мир свободным от оков,И Ленина приветствуют сегодняНароды всех пяти материков.Поднявшись над прославленными всеми,Живущий вечно в мыслях и в сердцах,Он всех живей — над ним не властно время —И не измерить дел его размах.Он весь — земли бесценное наследство,Пусть поколенья свой проходят круг,И с каждым он встречаться будет с детства,И в жизни жить, как самый верный друг!

ДЕНЬ СТРАНЫ

Леса пропалывают самолеты,Чтоб уничтожить мусор и гнилье,Летит пчела — пополнить улья соты,Рыбак уходит в плаванье свое.Идут комбайны, поле убирая,Вступает в строй листопрокатный стан,Горят фонтаны газа, не сгорая,И теплоход выходит в океан.Спартакиада флаги поднимает,Чеканщик оживляет серебро.Подземной трассой, что во тьме сверкает,Гордится вновь Московское метро.Вчерашний день причислен к жизни древней,О всем другом уже идет рассказ,Над всем, что видим в городе, в деревне,Лежит Советов Ленинский наказ.Вся жизнь гудит, блистает и трепещет,А там, всему живущему назло,За рубежом — оно шумит зловеще,Враждебных станций радиокрыло.Да, там полвека злобу не тушили.О, если бы нам дали мирно жить,На пользу мира что бы мы свершили,Что мир без нас не мог бы сам свершить!

IV

ВЫРА[2]

15 марта 1918 года

Четвертый съезд СоветовСтолпился перед зыбью,Рокочут анархисты, взводя курки.Ныряют соглашатели, чешуйчатостью рыбьейПоблескивают в зале глухие уголки.Колючей пеной БрестаОраторы окачены,Выкриками с местаРазъярены вконец —Эсеры гонят речи, но речи, словно клячи,Барьеров не осилив, ложатся в стороне.По лицам раскаленнымПроносится метелица,Ведь нам же, ведь сегодня, здесь,Вот здесь решать гуртом —Винтовкой беспатронной лиВ глаза врага нацелиться,Или уважить вражью спесьИ расписаться в том.«Вот когда мы шагали верстами,Не так, как теперь, дорожим вершком,Так ведь за нами — и очень просто —Те же эсеры шли петушком!»Зала разорвана. Ленин, заранееНацелясь, бьет по отдельным рядам,Точно опять погибает Титаник,Рты перекошены, в трюмах — вода.«Теперь как бойцы мы ничтожны слишком,Тут и голодный и всякий вой,Вот почему нам нужна передышка —Мы вступили в эпоху войн».Тонут соглашатели. Лысины как лодки,Рты сигналы мечут напропалую — ввысь,Но гром нарастает — кусками, и ходкоХолмы рукоплесканий сошлись и разошлись.Рук чернолесье метнулось навстречу,Видно, когда этот лес поредел,Что это зима, где не снег бесконечен,А люди — занесенные метелями дел!

1

Меж Ладогой и РаутаУгрюма сторона —Только таборы холмовДа сосна.Только беженец,От белых пуль ходок,Гонит стадо несвежееНа восток.Словно в ссылку сектанты,Шагают там быки,Кровавыми кантамиОбшиты их зрачки.Скучая по крову,Голосами калекПоносят коровыРазболтанный снег.И лошади бурыйВолочат свой костяк,Закат как гравюра,Но это — пустяк.Над всеми голосамиСкотов, дыша,Умные лыжи остриямиСудьбы шуршат.По ветру в отчаяньеУдерживая крик,От смерти — нечаянноУходит большевик.Меж Ладогой и РаутаУгрюма сторона,Товарища РаковаЕще щадит она.Остались он да беженец,От белых пуль ходок,Холмы в личине снежнойДа в сердце — холодок.Только с Красной ФинляндиейКончен бал,Над черепов гирляндамиБал забастовал.Только в стадо включенныйУпрямый костоправУходит побежденным,Узлами память сжав!

2

Изведавшее прелести годов несчетных,Развесистое дерево взирало на столы,В саду за музеем на месте почетномПестрая очередь топтала палый лист.Дождь струился по людям незнакомым,Плечам и фуражкам теряя счет,—Спасского Совдепа военкомом,Товарищем Раковым, веден переучет.Комсостав, окутанный паромОсени дряблой и жирной, какБорщ переваренный, — шел недаромВ списки резервного полка.Всем ли довериться этим бывшимКорнетам, капитанам, подпрапорщикам?На месте погон были дырки, а выше —Сентябрьская слякоть стекала по щекам.Одни были напуганы, как сада ветви,Жалобно трещавшие под сапогом.Иным безразлично было все на свете,А третьи говорили: «Товарищ военком».Очередь курила, таинственно крякала,Как будто она продавалась на вес.Самсоньевский, Зайцев? — разгадывать всякого —Значит, в саду на полгода засесть.Качавшееся дерево вместо промокательнойПухлой шелухой осыпало стол —Осень старалась быть только карательной,Темной экспедицией, мокрой и густой.Но, казалось, ссориться сегодня не придется,Все глядели вымытыми, словно из колодца.И, казалось, с лишними, снятыми отличьямиСнято все давнишнее, снято — и отлично!

3

Весь день гоньба под знаком исполкома.Верти до ночи ручку колеса,Где совещанья, речи, пыль и громы —Ты доброволец, ты не нанялся!Необходимость машет булавой.Хвали и злись, ручайся головой,Пока внезапно день не испарится,И к полночи он различает лицаЛишь с точки зренья боевойИли досадной единицы.Блокада вкруг, как петли паука,Давай, солдат — крепись, товарищ Раков,В ночной глуши досаден с потолкаЛетящий герб в махорочных зигзагах.И особняк, где шли пиры, обеды,Черт знает что — в дыму других печей,И в нем кипит, как варево победы,Весь срочный быт военных мелочей.Телефонист молодойПерехмурил брови —Он сидит, как под водой,Иль витает с крышей вровень.Страна полна такими.Привычными, что крик,Красноармеец имя им,А век их не велик.И Раков смотрит: вот из тех —Телефонист,Кому отдать сейчас не грех —Своей лепешки лист.«Товарищ, ешьте!»—«Военком, я сыт.Я из гусаров спешен,Я даже сбрил усы.Из роты Карла Либкнехта,В войне четвертый год,Пишу стихи, отвыкнуть чтобОт всяческих забот».—«А ну-ка, попробуйте»… Сразу растет,Лицо тяжелеет, но грусть водолазаКошачьим прыжком заменяется сразу,Слова начинают зеленый полет:«Книги друг к другу прижались,В праздности шкап изнемог,Вы разве в шелку рождались,Гордые дети берлог?В щепы — стеклянные дверцы,Праздничных строк водопадКаждому в душу и сердце —Пей и пьяней наугад.В буре — спасение мира,К ней восхваленно взывай,Души лови — реквизируй.Если негодны — взрывай».«Интеллигент, — подумал Раков тут,—Такие все иль пишут или пьют.Вы искренни — в том зла большого нет,Но революция гораздо проще,На кой вам черт разбитый кабинет,Откуда книги тащите на площадь?..»Ушел, засел до солнца коротатьЧасы в бумажной пене и окрошке,К рассвету мысли начали кататьКакие-то невидимые крошки.Мышиный мир наладил визготню,Стих мелькнул, усталость вдруг упрочив,Окно зажглось — и солнце на корнюУвидел он, — и солнце было проще.

4

Фасад казармы давящий, всячески облупленный,Он стоил прошлой ругани и нынешней насмешки,А люди в шинелях глядели, как халупы,Такие одинокие во время перебежки.Тут бывшие семеновцы мешались с тем загадочным,Как лавочный пирог, народом отовсюду,Что бодр бывал по-разному в окопах и на явочных,Оценивая многое, как битую посуду.Ученье шло обычнее — так конь прядет ушами,И Раков слышал: рвением напряжены сердца.Но чувствовал, как винт ничтожнейший мешаетЕму поверить в то, что это до конца.Но было все почтенно: портянки под плакатом,Как встреча двух миров, где пар из котелка —Достойный фимиам, и Раков стал крылатым.Смеркалось… Плац темнел, как прошлое полка.

5

Сведя каблуки, улыбаясь двояко,Блестяще он выбросил локоть вперед,Смутился: «Вы — Ра…» Запинаясь: «Вы — Раков?Самсоньевский, к вам в переплет».Финские сосны в уме побежали,С улицы лязгом ответил обоз.Шел комиссар в офицерские дали,В серую карту морщин и волос.Карта тянулась: рада стараться!Билетом партийным клялась за постой,Билет был билетом, но череп ногайца,Но петлями — брови, но весь не простой.

6

Вопреки алебастру, вощеному полу,Портьерных материй ненужным кускам,Вопреки даже холоду, он сидел полуголый,Отдыхая как снег, под которым река.Для него ль кресла с министерской спинкой?У паркетного треска предательский ритм.Разве дом это? Комнат тяжелых волынка,Вражья ветошь, по ордеру взятая им.Шелуха от картофеля с чаем капорским,Плюс паек, плюс селедок сухой анекдот,А над городом, в пику блокадам заморским,Стопроцентное солнце весенних ворот.Точно школьником — книги оставлены в парте,Дезертиром — заботы в мозгу сожжены,Он свободен, как вечность, от программ и от партий,И в руках его — плечи спокойной жены.Это то, когда место и вещи забыты,Когда ребра поют, набегая на хрустДухоты, потрясает все жилы избытокИ, пройдя испытанье, сияет осколками чувств.Только губы застигнуты в высшем смятенье,Только грудь расходилась сама не своя,—Революции нет — только мускулов тени,Наливаясь, скользят по любимым краям.Отзвенело морей кровеносных качанье,Рот и глаз очертаний обычных достиг,По иссохшим губам, как неведомый странник,Удивляясь жаре, спотыкался язык.Шелуха от картофеля с чаем капорским.Плюс паек — снова быт возвращен,Снова встреча с врагом, и своим и заморским.Шорох чуждого дома, не добитый еще.И струею воды, до смешного короткой,Так что кажется кран скуповатым ключом.Он смывает костер. И по клочьям работаСобирается в памяти. Мир заключен.

7

Не проблеск молнии,Пробравшийся в шкапы, в лари,Оно безмолвней,Чем земля горит,Оно приходит смертью к вам на ужинИли мигает, сумеречно даже,Оно — оружье,Взятое у граждан.Оно как образцовыйОружейника пир —От маузеров новыхДо старых рапир.Чтоб пыл боевой не остыл,Сменяет хозяев оружье…«Самсоньевский, тыСмотри сюда поглубже…» —«Не жалко ль тебе, эх, военком,Ходить вокруг фонаря.Сколько людей раздели силком…» —«Ну, что ж — раздели не зря…» —«Не страшно ль тебе, что со всех сторонНе жизнь, а щетина ежа,Одно оружье мы с поля вон —Другого готов урожай»,—«Самсоньевский, ты лиНас предлагаешь потчеватьЕлеем соглашателей,Да разве мы остыли,Да разве мы приятелиС господчиками?Слова твои путают наши ряды.Не изгибайся, брат батальонный…» —«Но, Раков; я классовой полон вражды,Что и красные эти знамена…Им верен, как дому на родине — аист,Скажи: распластайся — и я распластаюсь.Но маузер взбросишь — богат заряд,—Дашь по чужому, а валится брат?»Оружьем комната завалена,Закатной налита бурдой.Они стоят, как два татарина,Их мысли движутся ордой.Отполированная сталь,Она клокочет переливами,Она имеет сходство с гривами,И голос звонкий, как кастрат.«Нет, ты с предателем не схож,Самсоньевский, резок ты.Ты — наш, я верю. Подхалимство жЯ буду гнать до хрипоты.Я сам в трактирах горе грыз,Я был не блюдолиз —Лакейства два — как ни рядись.Одно — наверх, другое — вниз.Одни держали на людейЭкзамен дорогой.Зато уже никто нигдеИх не согнет дугой…Другим понравилось житьеИ сладость попрошаек,Носить хозяйское тряпьеИ хлопать в такт ушами…Я пережил ДумыИмперский трактир,Где больше болтали, чем пили,—Солдатский, угрюмый,Где смерть взаперти,Пожалуй, лишь смерть в изобилье.И я говорю тебе сущий резон:Страшись притворяться лакейской слезой.Гвардейская спесь на дыбы встаетВ тебе и кричит тебе: „Здравствуй!“Но если в рабочий ты вшит переплет —Гордись переплетом — и баста!»

8

Тогда бывал незамечаемИных случайностей размер,Случаен дом, где булки с чаем,Случаен театр, а в нем — Мольер.С толпой рабочей грея рукиХлопками, гулко — Раков с горВойны вошел в партер, в простор,Он ощущал закланье скуки,Он веселел, как сам актер.Могло казаться даже страшным,Что люди чтят переполохЧужой, смешной, почти домашний,А за стеной — борьба эпох.

9

Ночь гордилась луной, очень крупнойЗалихватской и шалой,Зеленые листья кипели на струпьяхДомов обветшалых.Трава шелестела, и шел человек не старинный,Как будто он шел огородом,Не городом — пахло тополем, тмином,Пахло бродом,Человек не мог заблудиться —Он пришел из хитрейших подполий,Город вымер и вправе обернуться лисицейИли полем.Раков шел огородом, не городом… ТучиКирпича, балконов умерших вымя,Мог ли думать, что это воскреснет, получитЕго имя?

10

Эстонцы кривились, ругаясь с генералами,Британцы шипели, требуя атак,Нацелили белые мало-помалу,Ударив через Вруду, на Гатчину кулак.Тогда пришло в движенье пространство за пространством,От штабных неурядиц, от транспортных баз,От крика беженцев до темного убранстваЛесов уже весенних и гулких, как лабаз.Фабричными гнездами, жерлами КронштадтаПространство завладело, угрозами звеня,Вздувало коллективы и требовало плату:«Резервы немедленно на линию огня!»

11

Оратор, не колеблясь, дышал прямотой,Был выше кучи трагиков в волнении простом,У служащих Нарпита короткий свой постойОн делал историческим, не думая о том.Над грудой передников, тарелок, бачков,Над всем мелководьем, кусочками, щами,Он видел: здесь мало таких дурачков.Что шепчут и грустно поводят плечами.Он видел, что слабость, голодная грустьИсчезли, как лошадь, сраженная сапом,Что стены прозрачны, собрания пульсДо Гатчины слышен — кончается залпом.Он вспомнил, как был председателем их,Союза трактирного промысла слуг,Они были втоптаны в тину густых,Безвыходных дней и разрух.Их рвала свирепого быта картечь,И вот они — свежи, как свечи,Как будто им головы сброшены с плеч,И новые — ввинчены в плечи.Волненье мешало, как ноющий зуб,Как ссора, иль спор из-за денег,Есть в пафосе пункт, где пускают слезуАктер, адвокат, священник.Сейчас этот пункт пролетел стороной,Толпа, что с плакатами щит.Гудела — но Раков заметил одно:«Самсоньевский здесь и молчит».

12

Доверье — не пышное слово(И грустное «е» на хвосте),С ним женщина ляжет к любому,Прельстившему сердце, в постель.Им можно испытывать дружбу,Им можно растапливать печь,И Раков, честнейший к тому же —Доверьем не мог пренебречь.Самсоньевский — скверненький зверь он.Доверье! Весь полк запыленТревожною пылью! Доверье!Пусть слухи идут на рожон.Кто ждет их, должно быть, и глуп же.Доверье чужим и родным!Ну, что же — Раков, и Купше,И все подписались под ним.

13

Где подразумеваются развернутые взводыПротивника — разведкой не щупаны почти,—Там самая ручная, знакомая природаОмыта беспокойством, и мимо не пройти.Лес мажется издевкой, поляны воспалены,Болото смотрит гибелью, домашность потеряв,Ползешь меж дружелюбных, хороших трав по склону,А следующий склон — враждебных полон трав.

14

Длится поход бесконечный день,Люди отупели, усталость под ребром.…Философоподобные лбы лошадей,Ба! санитарной двуколки гром.Раненый кажется сплошь холмистымОт вздыбленной шинели, похожей на тьму,—Раков узнает того телефониста,Ночного сочинителя, не нужного ему.Он существует пожухлой обезьяной,Курит самокрутку, орет по сторонам,Видно, несмотря на тряску и на рану,Душа его весельем полным-полна.Раков себя ловит на том, что не жалость,А только досада сквозит, как решето:«Он и про меня еще сочинит, пожалуй,Его неугомонности хватит и на то!»

15

Как толстые суслики, вниз головойИдут сапоги, наедаясь взасосИ мокрым песком, и шершавой травой,И каменной кашей приречных полос.Но люди унылы — без предисловийЗемлисты и тяжки, и видно любому,—Вот так же шагали в Митаву и в Ковель,Они не умеют шагать по-другому.И вспомнились финские стаи волчат,И красноармейцев ударные взводы,Они воевали, как струны — бренча,Шагали, как сосны особой породы.Теперь он глядит из-под хмурых бровей,И вот не хватает чего-то на свете —Неужели молодость воли своейОставил он в финском лесу, не заметив?

16

Двадцать восьмого маяВошла деревня Выра.Как вестница немая,В глаза куриным выводкомБезмолвствующих изб.Синея, встали долы,Ручей, пески дробивший,Лесов сплошная тушь,И в уши хлынул голос,Когда-то говоривший:«Вы — Pa-ков? Что за чушь?»В разбросе окон дробных,Овинов, лип, людей,В колодезных цепях,В тишине загробнойСушившихся бадей —Не чуялось худого,А белый вечер белым былЛишь по природе слова.Тут, котелком мелькая,Солдатский ожил улей,Получше да поглубжеИзбу отвоевать,—Пусть завтра — хоть сраженье.Зачем же грусть такая,Мгновенная, как пуля,—«Самсоньевский, Купше,Отдай распоряженье —Здесь будем ночевать».

17

Ночь как ночь, замела даже имяТой разведки, где как по разверсткеЛеса и поля рисовались такими,Какими они на двухверстке.Ну, просто броди и броди по кустам,Но, прогнана сквозь новоселье,В последнюю комнату мысль заперта,Как пробка притерта к аптечному зелью.Уже человек неотчетлив, как столб.Разъеден, приближен, что радуга к бездне.Нельзя же так мучить! Бросайте на столИ режьте, но дайте названье болезни.Не ночь, а экзамен на фельдшера, мелКрошится, доска неопрятна, лица убоги,Солдаты, как цифры, дробятся в уме…Разведка вернулась к обычной дороге.Раков, меж пальцев крутя лепестокЗамятый, крутя с непонятной заботой,Советовал фланг отнести на восток,За Оредеж к Лампову, вкось от болота.Советовал верить, но тот комсостав,Что за музеем шел в мути творожной,Казался теперь паутиной в кустах,Которую снять, не порвав, невозможно.Машина спешила на Выру — домой,Он, фельдшером, знал вот такое томленье,Его не возьмешь никакой сулемой,Оно не в родстве ни с одною мигренью.Заснувшая Выра, условный свисток,Изба, простокваши нежданная нежность — Замятый, закатанный вдрызг лепесток,Прилипший к шинели, клялся в неизбежном.

18

Вот комиссары в штаб идутНалево, а направоВыходит запевала смут —Самсоньевский с оравой.Ночь как ночь, замела даже имяТой разведки, глухой, как силок.Командиры с плечами крутымиПо-гвардейски садятся в седло.Вот их кони, как лани,Ступают в дубравах ползущих,Вот их жизнь, как ольшаник,Становится гуще…За деревней — леса. На пустом расстоянье —Часовые с кокардой зовущей.Как пейзаж, лес не нужен совсем,Люди сумрачны слишком,Ночь их варит под крышкойСтопудовых котлов, но Самсоньевский нем.Спотыкаясь о корни,Кони яму обходят правей,Но Самсоньевский просто зловещ,Загляделся на повод, как навязчивый шорник,За копейку купивший непродажную вещь.Если б лес этот встал, завопив,И лесничих сожрал, как корова грибы,На порубщиках их же топор иступив,И охотников сжег ворохами крапивы,—Все равно — не уйти от судьбы!В большевистской вселеннойОн поденщика ниже,Он с плеча ненавидит низы —Он, как торф, догорел до измены,Он, как пень, оголен, как ветви, обиженПревосходным презреньем грозы.Деловито, что хуторяне,Морды коней набок кривя,Всадники жмутся — дым совещаньяЗаворачивается на поляне,С куревом вместе — тает в ветвях.Жизнь загустела, вздыбилась горкой,Лесом покрылась для игрищ ночных,Вот он — азарт! Но с такой оговоркой,Что каторжанин счастливее их.…Рысью меж деревьев — травы веерами,Белой ночи в небе колеи,Рокот затворов — погоны с номерами,Голос через гриву: «Смирно! Свои!»

19

Сон переживал последнюю историю —Предутреннюю вялость, недоступную перу,Когда неожиданно, как смерч на плоскогорье,По ставням забегали десятки рук.Красноармейцы путались в подсумках,Бились в шинелях, рукавов не находя,«Белые в деревне» — звенело, как по рюмкам.По стеклам, иголками в головах бродя.Батальона не было — вылезали тени,Тени страшились того, что впереди,Хриплого значенья стреноженных волненьемСлов командирских: «Сдавайся! Выходи!»Какой рябиной в будущемПодарит осень илиКакие облака — не кровь ли с молоком?Вопросы тишины упали грудой щеп,—Забор оброс тоской, как подворотной пылью,Кто не нашел сапог, сдавался босиком.Самсоньевский, нежась в золоте погон,Красным билетом махая, нарочноРвал его на части, плюя на картон,Ничем не повинный, но гордый и в кусочках.Выра обернулась берлогой, оврагом,Где путник попадает на волчий бал.Падает Калинин, Купше — с отвагой,Падает Таврин, пробитый как бумага,И враг его слетает, что камень — наповал.Воскреснув, врывается само янычарство,Стирающее расу, привычки, лоск — насквозь,Швыряют людей, их режут, как пространство,В них шпарят, как в доску, и в мясо, и в кость.И тут же целуются, тут же скулыПодернуты дрожью у пленных, как у дев,Артачатся лошади, и тащится сутулыйЦарский семеновский марш, обалдев.…К штабу запылили балахоны.Криками набухла кутерьма —Это смерть, махнув на все препоны.Приближалась, прячась за дома.

20

Что ж истины доверия?Их смерть всегда мгновенна.Осталось хлопнуть дверьюИ выйти на арену.Схватить за горло, вклинить в мехЗолотовражий пальцы.Остаться у друзей в умеВ порядке регистрации.И завещать, что завещать?Когда никто не смел прощать,Любая мстящая пращаНе уставала верещать —И голова желтком во щахКупалась… Что здесь завещать?

21

Ракову даже не нужно былоПоследнего слова — дулом водя,Шаркал пулемет, как танцор, — относилоШарканье каплями тончайшего дождя.Что еще заметить напоследок,Кроме гильз стучащих, кромеБревен потолочных, кроме объедковХлеба на растерзанной соломе?В мире не осталось сожаленья —Шквал огня по дому одному —То не просто злость, а исступленье,Выход в допотопнейшую тьму,То не поединок — преступленье,Шквал огня по дому одному.Хоть бы кто — лишь хобот пулемета,Хоть бы слово — вражья трескотня,Хоть бы знак — хоть тряпка на воротах,Голос друга — шквал и западня.Так с курьерского прыгнувший наземьВидит, летя сквозь кустарный лом,—Точно медалями, точно призами,—Насыпь, усеянную щебнем и стеклом.Насыпь, холодную, как спина,Боль полосует, в ребрах натужась,Это не отчаянье и даже не ужас —Это готовность лететь до дна.Сердце заплывает в удар еще,Время иссякло — люди ни при чем,—Только беспорядочная глина в товарищах,Только репейник случайный на плечо.

22

Оно отмирало, сиянье полночное,Как выхухоль зябкая, прячась,Когда в маховине, по зыбкости кочек,Ступая в грязи наудачу,Брели одиночки, хлебнувшие горя,Красноармейцы предательских рот,С гиблым лицом, как подмоченный порох,Они изучали фарватер болот,Они, превращенные случаем в сброд,Бежали от белых, а было их сорок…

УЛИЦА ИМЕНИ РАКОВА

Дома, стоящие служебно,Углы с коммерческой весной,Из них восходит запах хлебныйИ солнца сытости иной.Доски прибитой не касаясь,Судьбы, висящей наяву,Проходит жизнь внизу, как зависть,Как бык — на свежую траву.Тьма пешеходов в пену канет,Но им, во всем не знатокам —Подобно лунному вулкану,—Причина чести далека.Партиец, может, вспомнит имя,Школяр, сомненье задержав,Заснет над строками седыми,И есть в музеях сторожа…Над Вырой вечность дует в перьяЛегенд, на мельнице времен —И все же в мире есть доверье,Да будет лозунг повторен.Я доверяю простодушно,Косноязычно, может быть,Но без него мне было б душно,Как душно жить всю жизнь рябым.Слова ж горят из всех отдушин,Ты слышишь плеск их, храп и хруст,Но входит ночь — словарь потушен,И, если хочешь, входит грусть.

1927

КИРОВ С НАМИ

1

Домов затемненных громадыВ зловещем подобии сна,В железных ночах ЛенинградаОсадной поры тишина.Но тишь разрывается воем —Сирены зовут на посты,И бомбы свистят над Невою,Огнем обжигая мосты.Под грохот полночных снарядов,В полночный воздушный налет,В железных ночах ЛенинградаПо городу Киров идет.В шинели армейской походной,Как будто полков впереди.Идет он тем шагом свободным,Каким он в сраженья ходил.Звезда на фуражке алеет,Горит его взор огневой.Идет, ленинградцев жалея.Гордясь их красой боевой.

2

Стоит часовой над водою —Моряк Ленинград сторожит,И это лицо молодоеО многом ему говорит.И он вспоминает матросовКаспийских своих кораблей,Что дрались на волжских откосахСреди астраханских полей.И в этом юнце крепкожиломТакая ж пригожая стать,Такая ж геройская сила,Такой же огонь неспроста.Прожектор из сумрака вырылЕго бескозырку в огне,Названье победное «Киров»Грозой заблистало на ней…

3

Разбиты дома и ограды,Зияет разрушенный свод,В железных ночах ЛенинградаПо городу Киров идет.Боец, справедливый и грозный,По городу тихо идет.Час поздний, глухой и морозный.Суровый, как крепость, завод.Здесь нет перерывов в работе.Здесь отдых забыли и сон,Здесь люди в великой заботе,Лишь в капельках пота висок.Пусть красное пламя снарядаНе раз полыхало в цехах.Работай на совесть, как надо,Гони и усталость и страх.Мгновенная оторопь свяжетЛюдей, но выходит старик,—Послушай, что дед этот скажет,Его неподкупен язык:«Пусть наши супы водяные,Пусть хлеб на вес золота стал,Мы будем стоять, как стальные,Потом мы успеем устать.Враг силой не мог нас осилить,Нас голодом хочет он взять,Отнять Ленинград у России,В полон ленинградцев забрать.Такого вовеки не будетНа невском святом берегу,Рабочие русские людиУмрут, не сдадутся врагу.Мы выкуем фронту обновы,Мы вражье кольцо разорвем,Недаром завод наш суровыйМы Кировским гордо зовем».

4

В железных ночах ЛенинградаПо городу Киров идет.И сердце прегордое радо,Что так непреклонен народ,Что крепки советские людиНа страже родимой земли…Все ближе удары орудий,И рядом разрывы легли.И бомбы ударили рядом,Дом падает, дымом обвит,И девушка вместе с отрядомБесстрашно на помощь спешит.Пусть рушатся стены и балки,Кирпич мимо уха свистит,Ей собственной жизни не жалко,Чтоб жизнь тех, зарытых, спасти.Глаза ее грустны и строги,Горит молодое лицо,Ей гвозди впиваются в ноги,И проволок вьется кольцо.Но сердце ее непреклонноИ каменно сжаты уста,Из Кировского районаПрекрасная девушка та.Вот юность — гроза и отрада,Такую ничто не берет.В железных ночах ЛенинградаПо городу Киров идет…

5

Глашатай советского века,Трибуном он, воином былНа снежных предгорьях Казбека,Во мраке подпольной борьбы.Он помнит кровавые, злые,В огне астраханские дни,И ночи степные, кривые,Как сабли сверкали они.Так сердцем железным и нежнымОсилил он много дорог,Сражений, просторов безбрежныхОпасностей, горя, тревог.Но всей большевистской душоюЛюбил он громаду громадЛюбовью последней, большою —Большой трудовой Ленинград.…Но черные дни набежали,Ударили свистом свинца,Здесь люди его провожалиКак друга, вождя и отца.И Киров остался меж ними,Сражаясь, в работе спеша.Лишь вспомнят могучее имя —И мужеством крепнет душа.

6

На улицах рвы, баррикады,Окопы у самых ворот,В железных ночах ЛенинградаЗа город он тихо идет.И видит: взлетают ракеты,Пожаров ночная заря,Там вражьи таятся пикеты,Немецких зверей лагеря.Там глухо стучат автоматы,Там вспышки, как всплески ножаТам, тускло мерцая, как латы.Подбитые танки лежат.Враг к городу рвется со злобой,Давай ему дом и уют,Набей пирогами утробу,Отдай ему дочку свою.Оружьем обвешан и страшен,В награбленных женских мехах,Он рвется с затоптанных пашенК огням на твоих очагах.Но путь преградить супостатуИдет наш народ боевой,Выходит, сжимая гранату,Старик на сраженье с ордой.И танки с оснеженной пашниУходят, тяжелые, в бой;«За родину!» — надпись на башне,И «Киров» — на башне другой.

7

И в ярости злой канонадыНемецкую гробить ордуВ железных ночах ЛенинградаНа бой ленинградцы идут.И красное знамя над ними.Как знамя победы, встает.И Кирова грозное имяПолки ленинградцев ведет!

1941, ноябрь

СЛОВО О 28 ГВАРДЕЙЦАХ

Безграничное снежное поле,Ходит ветер, поземкой пыля,—Это русское наше раздолье,Это вольная наша земля.И зовется ль оно Куликовым,Бородинским зовется ль оно,Или славой овеяно новой,Словно знамя опять взметено,—Все равно — оно кровное наше,Через сердце горит полосой.Пусть война на нем косит и пашетТемным танком и пулей косой,Но героев не сбить на колени,Во весь рост они встали окрест,Чтоб остался в сердцах поколенийДубосекова темный разъезд,Поле снежное, снежные хлопьяСреди грохота стен огневых,В одиноком промерзшем окопеДвадцать восемь гвардейцев родных!

1

Из Казахстана шли бойцы,Панфилов их привел могучий:Он бою их учил, как учатСынов чапаевцы-отцы.Учил маневру и ударуЛихих колхозников Талгара,Казахов из Алма-Ата,Киргизов и казаков дюжих.Была учеба не проста:Кругом бои, пустыня, стужа,Фашисты рвутся на Москву,Снега телами устилая.—Стоит дивизья удалая.Похожа сила боеваяНа тонкой стали тетиву.Она под опытной рукоюЗвенит, натянута, и вдругСвоей стрелою роковоюРвет вражьей силы полукруг.Она гвардейская восьмая,Врага уловки понимает.Стоит, откуда б он ни лез.На всех путях наперерез.И не возьмешь ее охватом,Не обойдешь ее тайком,—Как будто место то заклятоОгнем, уменьем и штыком.Герой подтянутый и строгий,Стоит Панфилов у дороги,Ему, чапаевцу, видныВ боях окрепшие сыны.Глядит в обветренные лица,На поступь твердую полков,Глаза смеются, он гордится:«Боец! Он должен быть таков!»Его боец!.. Пускай атака,Пусть рукопашная во рву —Костьми поляжет — и, однако,Врага не пустит на Москву!

2

Окоп. Гвардейцев двадцать восемь.Сугробов белые ряды,По горизонту ветер носитПожаров дальних черный дым,Там горе горькое маячит,Там песен больше не поют,Там хоронятся, стонут, плачут,Там подневольный рабский труд.Стоят в окопе двадцать восемьПод небом диким и седым,Глядя, как ветер вдаль уноситПожаров долгих горький дым.И говорит КужебергеновДружку Натарову: «Иван,Москвы стоят за нами стены,Любимый солнцем Казахстан!Там наши девушки хохочут,Какие там весною ночи,Какие в песнях там слова,Какая там в лугах трава!Я грузчик. Я простой рабочий.Я жизнь люблю. Я жил, Иван,Но дай сейчас две жизни сразу —Не пожалею их в бою,Чтоб бить фашистскую заразуИ мстить за родину свою!Смотри, Иван, на эти дымыИ этот край — наш край любимый!Он близок сердцу моему,—Как тяжело сейчас ему!Стоит на страже под МосквоюКужебергенов Даниил:Клянусь своею головоюСражаться до последних сил!»И говорит Иван Натаров:«Я тоже человек не старый,Я тоже человек прямой —Боец дивизии восьмой.И память — нет, не коротка.Я помню, как мы ладно жили,Как мы работали, дружили.Дни тяжелы у нас пока —В них тяжесть полного подсумка,Есть у меня такая думка:Что мы не посрамим Восьмой,Не посрамим гвардейской чести,А час придет — погибнем вместе,Врага в могилу взяв с собой!»Окоп. Гвардейцев двадцать восемь.Здесь каждый вспоминал свое,Родных, родного неба просинь,Ее, далекую ее,Ту девушку, что помнит друга…Как сон, что снится наяву,Все возвращались под Москву.Сияньем преданности высшей,Любовью всех окружена,Она вставала неба выше,И каждого звала она.…И тут увидел ДобробабинМеж снежных горок и ухабинИную, черную гряду.«Идут, — сказал, — они идут!»

3

Посланцы ржавой злобы вражьей,Фашистской детища чумы,Шли двадцать танков с лязгом тяжким,Сминая снежные холмы.Танкист увидел низколобыйБольшие белые сугробы.Окоп, который раздавитьТруда не стоит никакого…Шли двадцать танков, как быки,Один другого безобразней,Из мира каторжной тоски,Из стран безмолвия и казней.Шли двадцать танков, как один,И низколобый паладинНе об окопе думал ближнем —О повторении Парижа:Вино, ночной распутный час,—Посмотрим, какова Москва там?И, грохнув, первые гранатыПорвали гусеницу враз.

4

На русском поле снежном, чистомПлечо к плечу в смертельный мигВстал комсомолец с коммунистомИ непартийный большевик.Гвардейцы! Братьев двадцать восемь!И с ними вместе верный друг,С гранатой руку он заносит —Клочков Василий, политрук,Он был в бою — в своей стихии…Нам — старший брат, врагу — гроза.«Он дие, дие, вечно дие»,—Боец-украинец сказал.Что значит: вечно он в работе.В том слове правда горяча,Он Диевым не только в роте,—В полку стал зваться в добрый час.И вот сейчас Василий ДиевС бойцами примет смертный бой.Он с ними вместе, впереди ихПеред грохочущей судьбой.«Ну что тут, танков два десятка,На брата меньше, чем один»,—Он говорит не для порядка,Он видел подвиг впереди.Хвала и честь политрукам,Ведущим армию к победе,В бою, в походе и в беседеСердца бойцов открыты вам.Пускай цитаты на уме.Но правда, правда в самом главном,—В живом примере, а пример,Живой пример — сей бой неравный!

5

Тяжелой башни поворот —И танк по снегу без дороги,Как разъяренный бык, идет,Тупой, железный, однорогий.Не побледнел пред ним боец —Лишь на висках набухли жилки,И — однорогому конец:С горючим падают бутылки.Прозрачным пламенем одет,Как бык с разрубленною шеей,Он издыхает, черный бред,Пред неприступною траншеей.На бронебойных пуль удар —Удары пушек, дым и стоны,Бутылок звон. И вновь пожар,И грохот танков ослепленных,И танки на дыбы встаютИ с хрипом кружатся на месте,—Они от смерти не уйдут,Они закляты клятвой мести.Смотри, родная сторона.Как бьются братьев двадцать восемь!Смерть удивленно их уносит:Таких не видела она.И стих обуглится простойОт раскаленной этой мощи,Пред этой простотой святой,Что всяких сложных истин проще.И слабость моего стихаНе передаст того, что былоНо как бы песня ни глуха,—Она великому служила!Часы идут. В крови снега.Гвардеец видит, умирая,Недвижный, мертвый танк врагаИ новый танк, что стал, пылая.Нет Добробабина уже,Убит Трофимов и Касаев,—Но бой кипит на рубеже,Гвардейский пыл не угасает.Упал Шемякин и Емцов,И видит, падая, Петренко:Среди железных мертвецовДымятся новых танков стенки.Снарядный грохот стон глушит,И дым течет в снегах рекою,—Уже четырнадцать машинГвардейской сломаны рукою.И страшный новый гул один,Не схожий с гулом бьющей стали,Со снежных стелется равнин,Идет из самой дальней дали.И тихий голос в нем звучит:«Кто, как они, не может биться,—Пусть тоже подвиги вершит,Которым можно подивиться».Героя миги сочтены,Но в сердце входит гул огромный:То руки верные страныВ забоях рушат уголь скромный,То гул неисчислимых стад,То гул путины небывалой,То стали льется водопадВ искусной кузнице Урала;Станиц казахских трактораИдут в поля с веселым гулом,Гудит высокая гораТрубой заводской над аулом.И слился мирный гул работС непревзойденным гулом боя,Как перекличка двух высот,Перепоясанных грозою.

6

Глядит Клочков: конец когда же?И видит в дымном полусне,Как новых тридцать танков тяжкоИдут, размалывая снег.И Бондаренко, что когда-тоКлочкова Диевым назвал,Сказал ему сейчас, как брату,Смотря в усталые глаза:«Дай обниму тебя я, Диев!Одной рукой могу обнять,Другую пулей враг отметил».—И политрук ему ответил,Сказал он:«Велика Россия,А некуда нам отступать,Там, позади, Москва!..» В окопеВсе обнялись, как с братом брат,—В окопе снег, и кровь, и копоть,Соломы тлеющий накат.Шли тридцать танков, полны злобы,И видел новый низколобыйСожженных танков мертвый ряд.Он стал считать — со счета сбился,Он видел: этот ряд разбилсяО сталь невидимых преград.Тут нет ни надолб, ни ежей,Ни рвов, ни мин, ни пушек метких,И он в своей железной клеткеНе видел одного — людей!Спеша в Москву на пир богатый,Навел он пушку, дал он газ,—И вновь гвардейские гранатыПорвали гусеницу враз.И видит немец низколобый:Встают из снега, как из гроба,Бойцы в дыму, в крови, в грязи,Глаза блистают, руки сжаты,Как будто бы на каждом латыИз сплава чудного горят.Летят последние гранаты,Огонь бутылочный скользит.Уже вечерняя заряРумянцем слабым поле метит,И в тихом сумеречном светё —Достойной — так же, как и жил,—Кужебергенов Даниил,Гранат последнее сцепленьеПоследним взрывом разрядив,Идет на танк, дыша презреньем,Скрестивши руки на груди,Как будто хочет грузчик грозныйСхватить быка за черный рог.С ним вместе гаснет день морозный,Склонясь у ночи на порог.…Нет Бондаренко, а НатаровЛежит в крови, упал Клочков…Пока все в поле в сизом дыме,Раскрой страницы книги старойИ гвардию большевиковСравни с гвардейцами иными.Увидишь синие кареНаполеоновой пехоты,Где офицеры в серебре,В медвежьих шапках гибнут ротыВаграм с убийственным огнем,И Лейпциг — день железней лавы,И Ватерлоо в резне кровавой,—Вам не сравниться с этим днемГвардейской русской нашей славы!Переверни еще листы,Увидишь Торрес-Ведрас ты,Красномундирные колонныИ с пиренейской высотыСолдат бывалых Велингтона.Нет, нет, они дрались не так,—Чтоб до последнего, чтоб каждыйС неотвратимой силой жаждалВрага в могилу взять с собой,Чтоб смерть играла им отбой!На Гинденбурга гренадарВ болотной Фландрии воде,Ни люди Марны и Вердена,—Гвардейцы всех времен Вселенной,Вы не сравнитесь никогдаС советским богатырским парнем!И нашей гвардии звездаВсех ваших гвардий лучезарней.Ну, где у вас такой окоп?А где такие двадцать восемь?Здесь танк, уткнувшийся в сугроб,У мертвецов пощады просит!

7

Стемнело в поле боевом,Лежит израненный Натаров,И Диев жадно дышит ртом,И шепчет он с последним жаром:«Брат, помираем… вспомнят насКогда-нибудь… Поведай нашим,Коль будешь жив…» И звук погас,Как гаснет искра среди пашен.И умер Диев в поле том,В родном, широком, белоснежном,Где под ночной земли пластомЗерно сияло блеском нежным.Колосья летом зазвенят,—Полей колхозная отрада.Спи, Диев! Все солдаты спят,Когда исполнили, что надо.Уж вьюга поле бороздит,Как будто ей в просторе тесно.Лежит Натаров, он не спитИ все же видит сон чудесный:Как будто с вьюгой он летит.И голосов полна та вьюга.То политрук с ним говорит,То слышит Даниила-друга.А вьюга кружит по стране,По городам, по селам вьется,И, как бывает лишь во сне.Он слышит голос полководца:«Натаров, доблестный стрелок,Сейчас лежишь ты, холодея,Но ты сражался так, как могСражаться истинный гвардеец!..»И плачет радостно Иван,И снова с вьюгой дальше мчится.Он видит яркий Казахстан,Хребты, и степи, и станицы.Он слышит песню, молвит он:«Полна та песня славы гула,О ком она?» Он поражен:О нем поют уста Джамбула.Поют о двадцати восьми,Поют о доблести и долге,И песнь живет между людьмиНад Сыр-Дарьей, Курой, над Волгой.Он входит в Красную Москву.Еще не смог он удивиться,—Как сон исчез, и наявуНад ним видны родные лица,Красноармейских шапок ряд.Бойцы с ним тихо говорятИ перевязывают раны…А дальше: вьюги новый плен,Но это вьюга белых стен,Простынь, халатов лазаретных.И шепчет он рассказ заветныйО всех товарищах своих,О жизни их, о смерти их,О силе грозной их ударов…Сказал — задумался, затих…Так умер наш Иван Натаров!

8

Нет, героев не сбить на колени,Во весь рост они стали окрест,Чтоб остался в сердцах поколенийДубосекова темный разъезд.Поле снежное, снежные хлопьяСреди грохота стен огневых,В одиноком промерзшем окопеДвадцать восемь гвардейцев родных!

1942, март

МЫС ДОНДРА

Вот оно — дыханье океана,Вот он сам над берегом навис,Бьет волна, взлетая пеной рваной,Самый дальний, самый южный мыс!И по черным валунам стекаетСтруйками прозрачного огня,Снежный блеск горит и не сгораетВ гривах волн, бегущих на меня.Кроны пальм в неистовом наклоне,Шаг еще — и в небо полетят,Тьму веков волна шипит и стонет,На песке горячем шелестя.Предо мной, как в сновиденье странномВолнами изгложены, черны,На песке лежат катамараны,Старые рыбацкие челны.Неизвестной северу породы,Но родной тропическим волнам,На таких ходили мореходы,Когда молод был еще Адам.Я смотрю на паруса и сети,Даль уходит в голубой туман,А вокруг коричневые детиВ свой родной играют океан.Скатов волокут и осьминогов,И медуз, и маленьких акул,В этом детстве, первобытно строгом,Вместо песен — океана гул.За рыбачьим за поселком малым,Вместо сказок — джунгли залегли,Г де слоны, как аспидные скалы,Где цветы, как дикий сон земли.Древних царств там призраки маячат,Там вихары, храмы, города,Зеленью замытые… Там скачутОбезьян крикливые стада.И сегодня на заре суровойВесь Цейлон — чудес земных гора,Как давно потерянный и сноваЛюдям уж не возвращенный рай.Уж не лечь под пальмою беспечно,Погрузившись в сладостный покой,Жизнь сурова в джунглях человечьих,Так же, как и в джунглях за рекойЯ пришел в горячий полдень душныйНа истертый, каменный карниз,На мысу стою я самом южном,Дондра называют этот мыс.Я стою на грани необычной,Шум земли — он отошел, погас,Слышу голос дали безграничной,Океана вольного рассказ.Тот рассказ в свою пустыню манит.Где ни птицы нет, ни корабля,Если плыть на юг, какая встанетПервая навстречу мне земля?— Будешь плыть сквозь бури и в тумане,Месяцами будешь плыть, покаНе зажжет полярное сияньеЧерных бездн у льдов материка.А потом в шуршании зловещемГор плавучих встанет в сизой мглеБерег Правды. Красный флаг заплещетНад поселком Мирным на скале.Вечный холод, вечное безмолвье,Как пустыни белой белый гнев,—Снег, что в пыль тончайшую размолот,—Взмыт пургой и мчит, осатанев.Точно дух земли обледенелойВ диком горе воет не со зла,Той земли оплакивает тело,Что зеленой некогда была.Мчится он все яростней, все круче,Много дней в крутящей тьме пройдет,Прежде чем, неистовством измучен.Он в бессилье навзничь упадет.В тишине безжизненной, бесплодной,Вновь лежит бескровная страна.Вся тоской голодной и холодной,Точно судорогой, сведена.И над ней магнитной бури шквалыВ молниях невидимых, огнеУбивают радиосигналыВ ледяной небесной глубине.Странные увидеть можно вещиНадо льдов прибрежной полосой:Айсберги, поднявшись в небо, блещутПризрака причудливой красой.По ночам полярные сияньяВ черном небе водят хоровод,Краски, как живые изваянья,Словно небо красками поет.Люди же в полярных одеяньяхЗдесь проходят, лыжами скользя,Темные глубины мирозданьяПо-хозяйски в книги занося.Дуя на озябнувшие руки,Входят в теплый, скромный свой чертогСмелые водители науки,Ледяных водители дорог.Летчики немыслимейшей трассы,И радисты сказочных широт,И для них, с полночным этим часом,Как и дома, отдых настает.С края света шлют до края света,С антарктидских ледовитых плит,К Северному полюсу приветы,Где на льдине станция стоит.Строгие на станции порядки,Те порядки Арктикой зовут,Там прочтут зимовщики в палатке,Как на Южном полюсе живут.И летит дорогою условнойИх ответ в далекий южный дом:«Шлем привет. Сегодня мы в ВерховныйВыборы на льдине проведем!»…Марта день шестнадцатый сегодня,Океан сияет, как стекло,И глаза я к горизонту поднял —Дальней птицы вспыхнуло крыло.Ну конечно, нынче воскресенье…Я невольно вспомнил в этот час:В Антарктиде новый день весенний,День пришел и в Арктику сейчас.Пальмы веерами надо мною,И брамин, он худ, высок и прям,Над травой поросшею стеноюПлачется, жалея мертвый храм.Кто ж его разрушил? Португальцы,Лет уже четыреста назад…И жреца слабеющие пальцы,Как веками, четками шуршат.Паруса над зыбью вод маячат,Полон день заботы и трудов,На мысу бьют палками рыбачкиВолокно кокосовых плодов.Сеть плетут — она прочней нейлона,Но по тропам в пальмовом саду,Я иду уже не по Цейлону —Я Страной Советскою иду.Мартовской землею сине-черной,По снегам, где лыжню провожу,С горцем я иду тропою горной,С лесорубом лесом прохожу.Я иду песками и торцами,Прохожу великою Москвой,Над Невой — заводами, дворцами,Антарктидой, Арктикой живой.Вижу облик родины красивой,Сильной, доброй, радостной, большойИмена я вижу справедливых,Смелых, честных сердцем и душой.Имена строителей, героев,Партии большие имена,И людей обычного покроя,Чьи дела приветствует страна,Выбирает их в Совет ВерховныйТот народ, какого нет мудрей,И народного доверья волныВыше волн построенных морей.В Ленинграде в бюллетене встанетИмя многим ясное без слов —Бригадир монтажников «Светланы»,Ленинградка с невских берегов.В Арктике, на станции, на льдине,В Антарктиде, в «Мирном» в этот деньРады Емельянцевой Галине,Что в полярный входит бюллетень.На Неве, и в Арктике погожей,Антарктиды белой на краюС ней мое соседит имя тоже,Я же у экватора стою…Я стою на мысе Дондра старом.И за мной вся жизнь стоит моя,Этот мыс не случай, не подарок,Должен был его увидеть я.И к нему пришла моя дорога,Как судьба он входит в этот стих,Я изведал в жизни слишком много,Слишком много — хватит на двоих.Испытанья щедро отпуская,Время щедро и на дней размах.Жажда жизни как вода морская…Соль ее доныне на губах.И за право жить в эпохе славнойЖизнью я своей не дорожил,И о том, что было в жизни главным,Я, как мог, стихами говорил.Видел я в пути своем такое.Что не дай вам бог и увидать,Я не знал, что значит жить в покое,От дорог далеких отдыхать.Некогда в Октябрьский вечер, в ветерНачат революции поход.Хорошо с ней странствовать на свете,С ней дышать и с ней идти вперед!И со мной на этот остров нынеВсе пришли, пославшие меня,Люди поля, города, пустыни,Дела мира близкая родня.Дело мира нас соединилоИ меня послало на Цейлон,Над планетой атомная силаВзрывами слепила небосклон.Знали все, что дальше это значит!Кто тогда, шагая по гробам,Гибель человечества оплачет,Как брамин, оплакивавший храм?Саван смерти атомной не ляжет,По земле из края в край скользя,Все народы бодрствуют на страже,Есть у мира сильные друзья!Март стоял. Теплей светило солнце,В Азии шафрановую дальВез я мира премию цейлонцу,Золотую с Лениным медаль.И у сына древнего ЦейлонаЗаблестели тихие глаза,Когда он, поднявшись, словно с трона,Ту медаль народу показал.И лицо у каждого светилось,Хлопали, смотрели не дыша,Точно вдруг, сияя, приоткрыласьАзии неведомой душа!…Мир огромный, в думы погруженный,Красноземный, бледно-голубой,Вечный гул он слышит волн взмятенных,Вечный шорох джунглей над собой.В темных чащах звери колобродят,Птицы не поют — свистят, кричат,Буйволы в воде зеленой бродят,Розовые лотосы едят.Бабочки в пятнистых тенях тают,И стоит задумавшийся слон,Утки из Сибири прилетаютКаждый год погреться на Цейлон.Стоит крикнуть в этой знойной шири,И услышу я издалекаВместе с криком уток из Сибири,Шумный вздох — то трактор ЧЗК.Он пришел расчистить эти чащи,Он идет, вздыхая и ворча.Он идет — помощник настоящийТех, что рубят прошлое с плеча.Знаю, что коричневые детиВырастут, и жизни океан,Самый лучший океан на свете,Будет им во всем величье дан.И я знаю также, поздно ль, рано ль,В дружбы честь, могу вообразить,Что гигантские катамараныБудут нашу Волгу бороздить……Нынче вечер поздний под Москвою,Тень сосны как синева кулис.Мыс возник за этой синевою —Дондра называют этот мыс.Солнце там заходит в океане,В небе дождь струится золотой,В теплом, легком, призрачном туманеНочь идет, вдыхая трав настой.Уж гремят зеленые лягушки,Гимном ночи потрясая лес,Им цикады вторят на опушке,Славят ночь, как чудо из чудес.Где уснули хижины рыбачьи,Спит в песке катамаранов ряд,Ртутным блеском пену обозначив,Волны потемневшие кипят.Точно ветер раздувает пламя.Искрами неснившейся красы —Светляки несчетными рядамиНад алмазной россыпью росы.И луна выходит из тумана,В океане ртутный блеск дрожит,Где-то там, у лунного вулкана,Вымпел наш с гербом страны лежит.В Антарктиде воет вихорь вьюжный,В Арктике трещит тяжелый лед,Спутник наш, вокруг Земли он кружитСчет кругам невиданным ведет.И планета, можно ей гордиться,Человек советский сделал сам —В глубине безумной мира мчитсяК новым солнцам, к новым небесам.Сосны — пальмы! Правда, вы похожи,Ваши кроны с пальмами сродни,И гудят, как раковины, тоже,Засыпают тоже, как они.Спите, сосны! В нашей роще стройнойНочь стоит и смотрит сверху вниз,Спи же, Дондра, засыпай спокойно,Самый дальний, самый южный мыс!

1959, сентябрь-декабрь

Мировой чемпион альпинизма Миша Хергиани погиб в Итальянских Альпах летом 1969 года.
Выра — деревня около Гатчины, где 29 мая 1919 г. бывший Семеновский полк перешел на сторону белых. Здесь погиб комиссар рабочей бригады, член исполкома товарищ Раков. Раков — по профессии официант, начал революционную деятельность с 1912 г., был председателем профсоюза служащих трактирного промысла, работал во фракции большевиков в Государственной думе, был арестован, выслан; в 1914 г., не желая идти сражаться, сдал экзамен на фельдшера. В Февральскую революцию был избран председателем 42-го армейского корпуса и членом Петроградского Совета от Выборгского крепостного гарнизона. Он принимал самое активное участие в гражданской войне в Финляндии. Когда финский пролетариат был разломлен, комитет 42-го корпуса был весь уничтожен под деревней Раута, товарищу Ракову чудом удалось спастись от белых Они назначили крупную сумму за голову товарища Ракова и даже послали своих агентов в Петербург, чтобы убить его.