Ораниенбаум, 1758-ой год.
1758-ой год был назван в Петербурге годом «банановой диеты». Анклебер-таки добился своего, в оранжереях возле Летнего дворца на высоких зеленых стволах с большими листьями зажелтели крючковатые плоды. Первую гроздь Андрей положил на стол Ее императорского Величества как раз к праздничному рождественскому обеду. Затем бананы подавались к императорскому столу почти повседневно. И, уж тем более, без них не обходился ни один праздник.
17 июля в Ораниенбауме состоялся грандиозный бал, специально к нему из столицы Анклебер лично доставил целый воз бананов. Екатерина Алексеевна заявила, что «желает вдосталь насытить своих гостей заморским фруктом». А придворный повар приготовил из сладкой мякоти великолепный десерт: вместе со своими помощниками, обходя поочередно все столы, он посыпал разрезанные пополам плоды сахаром, поливал их ромом и тут же поджигал. Когда огонь стихал, банан оказывался погруженным в липкую пряную подливку.
— Ну-ка, ну-ка, что за диковина? — вопрошал сизоносый жирный господин в темно-зеленом кафтане с красными обшлагами и оторочкой, — Ну-ка-с, на дыбу его, шельмеца! — он попал зубцами вилки в половинку банана лишь со второго раза, надкусил. — О! Недурственно! Весьма недурственно! Ик!
— Чудеса, поистине чудеса творит наша наука, — отозвался другой гость, с проседью на висках, в василькового цвета мундире. — Нынче мы кусочек дальней горячей страны в свои сады перемещаем, а завтра, глядишь, сами далеко окажемся…
— В смысле-ик, завоюем новые земли-ик, как при батюшке Петре Алексеевиче-ик? — «сизоносому» банан в жженом сиропе пошел, кажется, не совсем на пользу.
— Да при чем тут земли, и паче оных войны? Может быть мы небеса завоюем?
— В птиц, хе-хе-ик, превратимся, летать начнем?
— Ну, зачем же в птиц. Не обязательно летать.
— Что ж тогда?
«Васильковый мундир» замешкался, видно, сам не ожидал от себя этакой словесной прыти:
— Э-э-э, может быть, мы тучи научимся останавливать!
— Ну, бананы-ик, оно вкусно-ик, новые земли — выгодно-ик, а тучи-то нам зачем?
— Чтобы дождь в ином месте пролился. Вот какой ливень днем был! Вы желали бы, чтобы он сейчас состоялся?
— Упаси Боже!
— И я не желал бы. А паче всех, наверное, не желала бы Екатерина Алексеевна, как хозяйка бала. Вот она и наказала бы своему какому-нибудь Зоншенку;: «Останови-ка, голубчик, тучу, дабы она еще над морем пролилась! Там все одно сыро».
— Чем же он остановил бы-ик?
— А чем солдат останавливают? Ядром из пушки! Туча устрашится, встанет, и тут же промочится! — «васильковый мундир», крайне довольный собственными умозаключениями, отправил в рот кусок политого жженкой банана, поднял опустевшую вилку над головой. — Наука!
Сидящие за столом оживились. Почтенный лысеющий господин в лиловом сюртуке тоже решил блеснуть просвещенностью:
— Кстати, о науке и о единении человека с животным миром… В Швеции нашелся чудак, фамилия у него такая, русская, не то полоса, не то рубеж… Так вот этот Полосатов утверждает, будто бы человек и обезьяна — дальние сродственники. Будто бы все люди раньше были обезьянами.
За столом — приглушенный хохоток.
— По всей ви-ик-димости, именно потому нам столь приятственны бананы-ик, — процедил «сизоносый».
Опять хохот.
— Ну, может быть, чернь и имеет родственные связи с обезьянами, но человек благородный? Позвольте усомниться! — важно замотал головой «васильковый мундир».
Собравшиеся за столом никак не успели отреагировать на замечание подвыпившего соседа, со стороны аллеи послышалось тактичное покашливание, все разом повернули голову. В шаге от компании стоял высокий белокурый мужчина в коричневом сюртуке. Это был Андрей Анклебер, и он явно все слышал. Завидев обращенные на него взоры, смутился. Но быстро справился с сиим замешательством и счел нужным пояснить внезапно возникший интерес к дискуссии:
— Смею заметить, если я правильно Вас понял, речь идет об известном шведском натуралисте Карле Линнее…
— Точно, Линеев, так его звали!
— Так вот, господин Линней весьма уважаемый человек, составил классификацию всего растительного мира.
— Это как?
— Ну, скажем, заявил, что роза — дальняя сродственница шиповника. И оказался абсолютно прав. Так что я склонен верить этому ученому. Коли он утверждает, что и между людьми да обезьянами существует некое когнатство, знать, так оно и есть.
— А мы склонны верить вам, господин Анклебер, нынче в Санкт-Петербурге вы для нас самый авторитетный ботаник. Присаживайтесь, за нашим столом как раз имеется свободное место, — он отодвинул пустеющее кресло, — Скажите, а как вы полагаете, появится на нашем небосклоне предсказанная Галеевым комета, али нет? — в манерах лысеющего господина присутствовало явное пристрастие к переиначиванию иностранных фамилий на русский манер.
— Господин Галлей, Царство ему небесное, подсчитал, что аккурат в рождественский пост пролетит. И, если он окажется прав, это станет величайшим открытием в астрономии. Ведь сие будет означать, что некоторые хвостатые звезды вовсе не падают с небес, и даже не просто пролетают мимо, а следуют по одному и тому же определенному, замкнутому пути.
— А беды, которые кометы несут на хвосте, тоже будут повторяться циклом? — снова встрял в разговор «васильковый мундир».
— Помилуйте, какие «беды», мы же с вами люди грамотные, неужто будем полагаться на всякие суеверия? — но окружающие испуганно зашикали на садовника. То, что мог говорить баловень императорского двора, другим, зачастую, возбранялось даже слушать. Ведь всем было известно, кто самый суеверный человек в государстве. Да и комета над ним, этим человеком, уже однажды пролетала.
Х Х Х Х Х
Почти два года назад, 2 октября 1756 года Елизавета Петровна увидела на небе отчетливую светлую точку с горящим хвостом. «Это знак, скоро и я упаду со своего трона, как эта комета падает сейчас с неба», — подумала мнительная императрица и, вцепившись в икону, забормотала какие-то молитвы. Через три недели с ней случился приступ. Она осела в обмороке, лицо помертвело, из груди вырывались хрипы. Государыню долго не могли привести в чувства. Несколько месяцев она провела в постели. Приступы повторялись один за другим, почти ежемесячно. Болело все: голова, грудь, живот, ноги… Одни полагали, что с императрицей случился апоплексический удар, другие ссылались на воду в животе (заболевание, считавшееся явным предвестником смерти), третьи говорили о быстро разраставшейся опухоли во чреве.
Больше ей не суждено было щеголять в модных платьях с узкой талией. Шнуровка корсета доставляла ей нестерпимые муки. Императрица приказала сшить себе несколько балахонов, в них и появлялась на люди.
Кто займет трон? Сей вопрос стал самым обсуждаемым в околодворцовых кругах. Понятно, по закону бы, Петр. Но слишком многим этот вариант не нравился.
Те, кто мог хоть как-то повлиять на итог борьбы за корону, строили свои планы и козни. Графы братья Шуваловы, например, собрали тридцатитысячное войско, с тем, чтобы вызволить из темницы заточенного там Ивана VI. Тому удалось поцарствовать, не вылезая из пеленок: в три месяца от роду он стал императором, разумеется, при регентах, — в год и три месяца его с трона свергли и заточили в крепость. Теперь Иван подрос, достиг мужеской зрелости. Одного не учли заговорщики: юноша взрослел в тюрьме и не получил ни должного образования, ни опыта, дабы править Россией. Впрочем, возможно, именно на это и рассчитывали братья-графы, полагая, что им, как главным сподвижникам, при дележке «пирога власти» достанется самый лакомый «кусок».
Испуганный планами Шуваловых, Петр прибежал к жене. Он всегда спрашивал ее совета в сложных ситуациях… И Екатерина его волнение уняла. Она ровным спокойным голосом, с точностью до каждого часа, описала все свои действия в случае смерти императрицы. Вначале она заберет Павла и поместит его под надежную охрану. Потом известит пятерых подкупленных ею гвардейских офицеров о том, что ей нужна помощь. И те явятся, прихватив с собой солдат… Тем временем она вызовет коменданта дворцовой охраны и, поставив его перед фактом смерти государыни, заставит присягнуть на верность Петру…
Простодушного Петра отнюдь не насторожила хладнокровная продуманность плана. Да и Екатерина не хитрила. Хотя она и понимала, что все упомянутые люди верны именно ей, а не ее супругу, Великой княгине все же пока не хватало дерзости строить прожекты относительно собственного воцарения. Она полагала, что поначалу будет «править» Россией посредством бесхребетного и недальновидного, почти всегда пьяного, муженька, управляя им как куклой в ярмарочном балагане. «Если уж он просит у меня совета даже в том, как украсить спальню к приходу его очередной воздыхательницы, разве он сможет управлять государством без моей помощи?»
Х Х Х Х Х
Дабы упрочить преданность сторонников и обезоружить противников, в Ораниенбаумском саду (том самом, который три года назад Великая княгиня начала возводить собственными руками) был затеян грандиозный бал.
Конечно, официально это гулянье Екатерина Алексеевна устраивала под благовидным предлогом «разогнать сплин у своего муженька». Петр в последнее время пребывал в некотором унынии. То ли его удручала третий год тянущаяся война между Россией и Пруссией (причем его любимая Пруссия с некоторых пор все чаще сносила поражения, а в январе 1758 года была взята и ее столица — город Кенигсберг), то ли наметились какие-то раздоры с любовницей — графиней Елизаветой Воронцовой? Так или иначе, Екатерина Алексеевна заявила, что желает развеселить супруга, и разослала кучу приглашений в Петербург и Кронштадт.
Она ухнула на пирушку пятнадцать тысяч рублей. Это была колоссальная сумма, особенно, если учесть что на весь год для личных нужд ей выделялось из казны всего тридцать тысяч.
Широкие столы были расставлены прямо вдоль большой липовой аллеи. Едва разнесли первое блюдо, вдалеке поднялся занавес, и из-за него выкатилась огромная колесница. Тяжеленная. Мужики сколачивали ее из дерева две недели. Спланировал сие сооружение сам Ораниенбаумский архитектор Ринальди. На колеснице помещались шестьдесят человек музыкантов и певцов. Вокруг отплясывали еще несколько десятков танцоров и танцовщиц. Чтобы перемещать повозку потребовалось двадцать быков. А чтобы быки не выглядели слишком мрачными, им на шеи, да на рога напялили цветочные венки.
Когда колесница поравнялась со столами, в небе над ней выплыл месяц. Все решили, что предусмотрительная хозяйка распланировала даже это явление природного светила. Тем не менее, тьма не спешила опускаться на землю. В эту пору в Ораниенбауме заканчиваются Белые ночи. Небо лишь успело слегка посереть, тени стали мрачнее, да предметы туманнее. Никаких особых хлопот это не принесло. Разве что, кое-кто из гостей, перепутав, вместо маринованных помидоров отведал красный перец, но не более того.
После второй очереди блюд, забили в котлообразные литавры. Откуда ни возьмись, выскочил скоморох, с бубенцами на четырехконечном колпаке: щеки нарумянены, на носу черные рисованые конопушки. Погудел в дудку и ну кричать:
— Люди добрые, гости желанные!
К палаткам спешите, подарки получите!
Девицы-красавицы, кому что нравится?
С краю поляны действительно стояли две палатки, стилизованные под маленькие домики, с появлением скомороха створки окон в палатках откинулись, занавесочки распахнулись. В одном окошке появилась бородатая голова дворника Федора, в другом — круглое личико Татьяны.
Анклебер, пользуясь благоволением Великой княгини, взял с собой на праздник жену придворного конюха. И, чтобы женщина чувствовала себя увереннее среди знатных дам да их кавалеров, подарил ей маленькую шляпку «Бержер», последний крик моды: блин из тонкой соломки с загибающимися кверху краями, в центре — полусфера из голубых и розовых цветочков. Снизу, ровно под тульей, — маленький жесткий ободок, от него идут две голубые атласные ленты (шляпка крепится на самой макушке, чтобы не спадала, ленты завязываются под косой в бант).
Даже сама Екатерина Алексеевна, когда столкнулась с женой конюха в саду, окинула ее фасонистый головной убор завистливым взглядом. А может быть, это Татьяне только показалось? Одно точно, Великая княгиня поручила ей ответственейшее дело: презентовать самые хрупкие изделия — фарфоровые статуэтки: розовощеких ангелочков, белокурых Лелей, да собачек с кошечками… И Татьяна считает, что шляпка в этом доверии сыграла не последнюю роль.
Завидев первых гостей, направляющихся к палатке, Татьяна запустила руку в плетенку и вытащила одну из статуэток наугад. Попался пятнистый котенок с розовым бантиком на шее. Подняла его над головой, повертела, так, чтобы заиграли реснички из сусального золота… Да пожадничала, этакую финтифлюшку да ее бы Прохору, вот мальчуган порадовался бы! Татьяна скорехонько припрятала котеночка в карман фартука. Метнула глазками, не видал ли кто?
Федору досталась раздача разномастных подарков. Он разложил на «подоконнике» по экземпляру от всего имеющегося в наличии: гребешок для волос, брошь, веер, портупею, перчатки из гаруса;… «Нехай сами выбирают, кому что любо!»
По замыслу Екатерины, все эти безделицы должны были оставить добрую память о празднике у каждого, кто на нем присутствовал. Приглашенные на бал и вправду радовались гостинцам, будто дети малые. Гофмейстерина Анна Никитична Нарышкина еще днем наказала Федору отложить для нее кораллового цвета шелковый бант. Теперь же, получив заветный презент, тотчас пришпилила его к лифу.
Очень пожилая дама с седыми кудряшками и скрипучим голосом, оную под руки вели двое слуг, отвесила Татьяне комплимент, поинтересовавшись, нельзя ли вместо фарфоровой статуэтки забрать очаровательную соломенную шляпку с ее головы. Жена конюха зарделась. На минуту задумалась, что ответить? «Великая княгиня наказывала быть со всеми любезною… Э! Будь что будет! Пущай от двора отлучают, пущай розгами бьют! Не отдам шляпку. Жалко!» Но отказывать почтенной госпоже не пришлось. Та, с хрипотцой хихикнув, переменила желание:
— Ну, а коли не шляпку, отыщи мне, душенька, девицу, такую же молодую да красивую, как и ты, — Татьяна снова покраснела, но, недолго порывшись в плетенке, достала из нее фарфоровую пастушку.
Параллельно с седой старухой, щедрой на комплименты, граф Шварин взял у Федора белые перчатки, и тут же передарил их почтенной женщине. Оказалось, они хорошо знают друг друга.
— Благодарю Вас, Илья Осипович! Мне теперь без перчаток никак не обойтись, — она сделала знак слугам удалиться, ухватилась за запястье графа, граф — за свою деревянную трость, оба не спеша пошли в сторону пейзажной части парка. — Времена, когда моя оголенная ручка могла вскружить голову мужчине, закончились почитай лет сорок назад. Теперь уж ее надобно прикрывать материей…
— Ваша ручка будет сводить меня с ума до скончания века. — Граф приложился губами к морщинистой коже. А дама вдруг остановилась взором на дальних кустах и дернула Шварина за кружевной рукав:
— Смотрите, сама императрица к нам пожаловала! — Следует отметить, не смотря на возраст, зрение почтенной леди оставалось превосходным.
В кустах виднелся черный силуэт кареты. Когда глаза свыклись с темнотой, стало заметно императорский вензель на дверце. Окошко зашторено, но краешек занавески все же отодвинут. Значит, наблюдает…
— Может быть, стоит засвидетельствовать Елизавете Петровне свое почтение? — спросил совета у старушенции Илья Осипович.
— Зачем? Императрица для нас — прожитый день. Глядеть надобно вперед, а не назад!
— Но… Все-таки… императрица, пока…
— Ненадолго! Вы, граф, лучше бы поболе пеклись о нашем предмете. Надеюсь, вы не запамятовали, ради чего приехали в Россию?
— Я помню, баронесса…
— Уже почитай тридцать лет помните, и ничего не предпринимаете!
— Ничего не получается предпринять!
— Так надобно действовать отчаяннее! Скажите, граф, Вы заметили, в каком платье сегодня Екатерина Алексеевна?
— В голубом… А что?
— А то, что к голубому более подходят сапфиры, нежели изумруды! Понимаете, к чему я клоню? Ладно, лучше расскажите, как там поживает наш хромоножка, на свободу не рвется?
— Куда там! Тих, безволен! Ест мало. Не шумит. Хлопот с ним никаких…
Далее разговор ускользнул от любопытных ушей Татьяны, во-первых, граф с почтенной баронессой отошли слишком далеко; во-вторых, все ее внимание поглотила неожиданная весть: сама императрица зрит ее сейчас в прелестной шляпке «Бержер». А уж Ее Величество толк в моде знает! Но тут к палатке подошли очередные просители подарков, жена конюха нагнулась за ними к плетенке, а когда распрямилась, кареты среди кустов уже не было.
Х Х Х Х Х
После бананового десерта было решено совершить небольшой променаж, оценить планировку сада.
Архитектор Антонио Ринальди, немолодой человек с большим покатым лбом и спадающими на спину черными кудряшками, принявший эстафету обустройства территории после самой Екатерины Алексеевны, с удовольствием рассказывал о своих достижениях:
— Липовая аллея, идущая строго на юг от каменной залы — это центральная ось. Коли желаете — рубеж между порядком и хаосом. Видите, справа — ровные дорожки, круглые клумбы, подстриженные кустарники? Это французская часть парка, регулярная, геометрически выстроенная. А слева от аллеи — пейзажный парк в аглицком стиле: буйно ветвящиеся деревья, трава, цветы, которые росли здесь и доныне… Кажется, будто рукой человека ничего и не тронуто…
— Я слышала, в Европе регулярные парки ныне не в моде… — сложив веер, произнесла младая особа в платье из тафты цвета стрекозиных крыльев с тройным слоем кружев по краю рукавов и «Эшель»; на корсаже.
— Совершенно верно, — глаза Ринальди всегда изливали восторг, но тут они просто обожгли даму искрами восхищения. — Однако в России к ним привыкли. И я пустился на эксперимент. Впервые в истории соединил на смежных территориях два противуположных по принципу обустройства парка, — в окружавшей архитектора толпе послышался гул, означавший, что слушатели осознали и по достоинству оценили его великий замысел, — Скажите, моя прелесть, вы любите кататься на санках? — Ринальди обратился с вопросом к особе с «Эшель».
— Зимой? Обожаю!
— И, поскольку вам не чужды европейские моды, вы, должно быть, уже наслышаны о «катальных горках»?
— О, да!
— Идемте! Я покажу вам, где запланировал построить такую же! Это будет изящный трехъярусный павильон, предназначенный для приемов, с крыши оного, по волнообразным скатам можно будет съезжать на самую землю…
Екатерина подослала фрейлин послушать, о чем толкуют гуляющие гости. Фрейлины вернулись с лестной для Великой княгини новостью. Бал понравился всем без исключения. Приглашенные любовались подарками, нахваливали угощения и говорили, что вспоминать об этом вечере будут еще очень долго.
Что ж, теперь можно ненадолго передохнуть. Надобно отметить, чувствовала себя Екатерина Алексеевна не важно. После полудня супруга наследника вместе с гофмейстериной Анной Никитичной Нарышкиной решила проверить, все ли готово к предстоящему торжеству. Сели в кабриолет, подкатили к Нижним домам, рядом с которыми шло приготовление декораций. Нарышкина ловко соскочила с подножки, когда же за ней последовала Великая княгиня, лошадь дернулась, и повозку накренило, княгиня упала оземь. Нарышкина бросились к ней, ухватила под белы рученьки. Княгиня же только расхохоталась, отряхнула юбку, сделала вид, будто ей ничуточки не больно, однако внутри сильно струхнула: «Как бы вместо веселья не случилось беды. Как бы не выкинуть ребеночка». Великая княгиня снова была беременна.
Теперь же, по прошествии нескольких часов с момента падения, в животе явно что-то ворочалось и покалывало. О плохом думать не хотелось. И Великая княгиня приняла для себя безвредное объяснение: малыш начал шевелиться. Однако шнуровку корсета надо бы ослабить, да и ушибленную ногу не мешало бы размять. Взяв в спутницы все ту же Нарышкину, Екатерина не спеша направилась ко дворцу.
— На днях снова стук копыт слышала… Приезжал кто? — Анна Никитична повела истонченной черной бровкой и, не сдержавшись, прыскнула от смеха. Рассмеялась и ее собеседница.
— То должно пыть черт тебе примерещился! Мысли дурные в голофе носишь, вот и не спица по ночам, чудица фсякая околесица, — Великая княгиня старалась говорить спокойно, но запунцовевшие щеки выдали ее внутреннюю ажитацию. Обе они понимали, на чей ночной визит намекала гофмейстерина…
Польский посланник Станислав Понятовский был новым пристрастием Екатерины. Полная противоположность своего предшественника — Сергея Салтыкова: блондин, сдержан и учтив. Ценил в Екатерине не только ее внешние качества, но и ум. С ним можно было советоваться, от него можно было ожидать сочувствия. Правда, Станислав был на три года моложе своей возлюбленной, и мало искушен в делах амурных, но Великой княгине теперь это даже нравилось…
Станислав частенько навещал Екатерину в Ораниенбауме. Как-то раз, когда он под утро покидал великокняжеские палаты, его схватил пикет кавалерии и препроводил в покои Петра Федоровича.
— Что вас привело во дворец? Коварные планы? Злой умысел? Может быть, при вас имеются даже пистолеты? — наследник был настроен решительно. После допроса Понятовкого отпустили. Но боле наведываться в заветные чертоги он не решался.
Екатерина Алексеевна потомилась недолго, да и (чего не сделаешь ради любви), пошла на переговоры с любовницей мужа. На одном из приемов она шепнула на ухо Елизавете Воронцовой:
— Фам так легко было бы сделать фсех нас счастлифыми.
Та вмиг поняла, что имелось в виду. В тот же день польский посланник предстал перед наследником российского престола.
— Не безумец ли ты, что до сих пор не доверился мне! Думаешь, я стал бы ревновать? Я записываю во враги только тех, кто желает мне смерти. Ежели ты к ним не относишься — будешь мне другом. Ну а теперь, коли мы друзья, стоит позвать еще кое-кого, — и он вытащил из личных покоев Екатерину, не дав ей опомниться и надеть под распашной капот; чулки и юбку. Ткнул пальцем в Понятовского:
— Вот он. Надеюсь, теперь мною довольны!
В августейшей семье ненадолго наступил мир. Станислав стал приезжать в Ораниенбаум почти ежедневно, поздно вечером. По потайной лестнице поднимался в комнату Великой княгини. Там они ужинали вчетвером, вместе с Петром Федоровичем и Елизаветой Воронцовой. После трапезы наследник вставал из-за стола, утирался салфеткой:
— Теперь, дети мои, я вам боле не нужен, — брал свою любовницу за руку и удалялся.
Х Х Х Х Х
Сегодня на бал Понятовский приехать не смог. Екатерина по нему скучала. Петр резвился с любовницей. А хозяйка праздника чувствовала себя одинокой. Всю дорогу от накрытых яствами столов до дворца вспоминала встречи со Станиславом. Нарышкина в это время без умолку болтала. Про то, как промокла во время минувшего ливня, про шутки своего деверя, известного балагура Льва Нарышкина, про влюбленности графа Шварина:
— Вы видели, как он обхаживал седовласую баронессу Оксендорф?
— Ну и что?
— Говорят, ей уже восемьдесят. И она ужасная зануда.
— Мошет быть, это всего-нафсего дань фешливости?
— Ага, конечно, дань… Да он вечно таскается не за теми юбками, которые могут быть ради него приподняты…
— Анна Никитишна!
— Что я такого неприличного сказала? — округлила та глазки. — Это все знают! Вы что позабыли, как он возле Елизаветы Петровны кружил? Проходу ей не давал! Если та замышляла путешествие, отправлялся следом. Присутствовал на всех без исключения придворных балах и даже предлагал свою помощь в столь прозаичном деле, как сбор поклажи при переезде.
— Почему же, помню. Я тогта только приехала в Петербург. И таже жалела Илью Осиповича, решиф, что тот безответно флюблен в императрицу.
— Видимо, граф Шварин, почувствовал ваше к нему расположение, потому что лет шесть назад его пыл к Ее Величеству внезапно остыл и переметнулся на вас, Ваше Высочество. Ну, вы подумайте: стареющий и небогатый граф-скрипушник; и молодая красавица, супруга наследника престола. Неужели он на что-то рассчитывал?
— Не знаю, но поначалу меня это таже забафляло…
— Да и нас тоже. Двор пришел в некоторое оживление, распространяя анекдоты про вашего нового воздыхателя…
Нарышкина с Екатериной тем временем вошли во дворец, поднялись по лестнице наверх, открыли дверь, ведущую в покои Великой княгини…
В углу, за ломберным столиком, сидел граф Шварин, крутил в руках шкатулку Великой княгини, заостренным ногтем мизинца пытался поддеть ее крышку.
— Здравия желаю! — с престарелым графом едва родимчик не приключился. Он выронил шкатулку из рук, и вытянулся по стойке смирно.
— Илья Осипофич! Что это фы здесь делаете? — возмутилась Екатерина.
— Помяни черта, и он тотчас появится, — шепнула Нарышкина на ухо спутнице. Та в ответ кивнула.
— Помилуйте, Ваше Высочество… Я разглядывал… маркетри;! — Шварин поднял шкатулку с пола.
— Фы, Илья Осипофич, так и не соизфолили отфетить на мой фопрос. Зачем фы вообсче яфились в мои покои? — когда Екатерина злилась, акцент проявлялся весьма сильно.
— Я вас искал! Вас нету. А тут шкатулка. Такая красивая…
— И зачем же фы меня искали?
Шварин мялся, и говорил явно первое, что пришло в голову:
— Совет. Мне нужен был совет…
— Какой?
— У меня… в доме… прислуга. Вздумала воровать. Как отучить прислугу от воровства?
Враль в преклонных летах выглядит весьма нелепо. А в том, что Шварин врал и говорил сейчас первое, что пришло в голову, никто из присутствующих не сомневался.
— Мне кажется, воровать здесь вознамерился кто-то другой! — Нарышкина выхватила шкатулку у Шварина и поставила на столик.
Граф сообразил, что выкручиваться бесполезно, нужно делать ноги и как можно быстрее.
— Что-то мне нехорошо. Воздух здесь… Спертый… Я лучше на природу, в сад…
Он вылетел из комнаты, словно угорелый кот. Забыл прислоненную к креслу трость. Вернулся, взял ее, опять бросился к дверям, споткнулся, тут же вскочил на ноги, опять побежал…
Дамы первым делом оглядели шкатулку. Цела ли?
К счастью, открыть, кроме самой Екатерины, ее никто бы не смог, замок был достаточно хитрым. И даже не один замок. Вначале нужно было надавить на правый угол красноватого ромбика, того, что расположен по самому центру опоясывающего орнамента. Только давить нужно ни в коем случае не ногтем, даже таким заостренным, какой был на мизинце у Ильи Осиповича, а тонкой булавкой. Откидывались крышка и передняя панель. Таким образом, обнажалась внутренняя коробочка, верх которой состоял из открытых ячеек со всякими дешевыми висюльками. Более дорогие украшения были спрятаны в выдвижные ящички.
Ящички имели миниатюрные железные капельки — ручки, дергать за которые, впрочем, было совершенно бесполезно. Они отпирались опять-таки нажатием, на пружинку, спрятанную под атласной подкладкой на тыльной стороне крышки.
Практически ежедневно, проделывая нудную процедуру извлечения украшений из их хранилища, Великая княгиня недоумевала, зачем нужны столь сложные меры безопасности в охраняемом дворце? Теперь поняла: осмотрительность не бывает излишней.
— Это мне урок, — заявила Екатерина, — фпредь не буду оставлять шкатулку на фидном месте. И Шфарина боле принимать не стану. Зачем ему понадопились мои украшения? Хотел перепродать, потарить этой старой баронессе Оксендорф? Фзять на память или, не дай Бог, для форожбы?
— Для ворожбы?! Упаси господи! — дамы испуганно перекрестились, Нарышкина схватила из вазы с фруктами спелый желтый банан. — Только ворожбы нам не хватало! От злости даже есть захотелось!
— Еще хорошо не унес фесь ларец целиком!
— Побоялся, в карман-то его не спрячешь, — рассуждала Анна Никитична, дожевывая сахарную мякоть.
Супруга наследника престола в мыслях воздала хвалу мастеру, которому пришла в голову замысловатая идея с ключами-пружинками. И подумала о том, что в последнее время ее душа стала очень сильно походить на ту самую шкатулку с потайными ячейками. Только она одна знала, где и что в них лежит, и как они открываются.