Деревня под Нижним Тагилом, июль 2000-го года.
В заброшенном деревенском доме Ольгиных предков, том самом, в котором когда-то обитала ее родная бабушка, спасшая жизнь матери Марии Алексеевны Чижовой, уже давным-давно царило запустенье. Когда-то эта избушка служила фамильной дачей, потом фамильным хранилищем всяческого барахла. Теперь же являлась попросту семейной заброшенной свалкой.
Ольга около часа продвигалась через большую комнату с печкой. Вот на диване ее любимая кукла Машка, — платиновая блондинка с голубым бантом. Вот пожелтевшие и покоробившиеся от влаги школьные учебники. «Русский язык», 5-ый класс…
«Спишите предложения, вставляя пропущенные окончания:
Летн… ночью под крепк… дубом под звуки грустн… мелодии они, счастлив…, танцевали.»
Боже, как хорошо! Проставленные карандашом буквы изничтожило время, остались лишь неглубокие, врезавшиеся в бумагу линии. В тусклой горнице (окна наполовину заколочены, наполовину запылены) эти следы не разгялдеть… Наверное, в современных учебниках таких ровных и спокойных фраз уже не найдешь.
Школьное платье. В чехле. Брошено на рапановое кресло-качалку. Девушка стянула футболку и джинсы. Нырнула в платье. Пахнет пылью и, почему-то коржиками. Теми, что продавались в школьном буфете. Они всегда осыпались на платье, неужели до сих пор сохранился аромат, или это ей только кажется?
Платье оказалось даже несколько свободным. Только талия завышена. Когда она его носила? Классе в девятом? На выпуск, помнится, им уже разрешили одеваться кто во что горазд… Стало быть, подросла с тех пор…
Она, наконец, добралась и до чердака. Именно здесь большую часть времени провел скаут. Девушка уже навела справки. Никакого музейчика старины в названном им лицее не открывается. Так что, скорее всего, действительно происки фанатика-меркурианца.
Много пыли — хорошо. Видны свежие следы. Странно, на видном месте лежат уникальные вещи: старый-старый фотоаппарат с носиком-гармошкой, прялка, ажурная кованая роза. Он к ним даже не притронулся. Зато старый письменный стол весь в пятнах от пальцев. Ну-ка, ну-ка, кажется, он и в ящики залезал…
В ящиках, как и во всем доме, царил хаос. Обломанные карандаши. Один, самый толстый, — химический. По-сухому пишет как обычный «простой». (Почему их называли «простыми»?) А если послюнявить — ярко-синим, как чернильная ручка. Чернильные ручки здесь тоже были, толстые, словно сердито надутые. Затесалось даже обычное перо, — острый стальной наконечник на красной палочке… Письма, охровые листочки с паутиной серо-голубых клеточек. Некоторые в конвертах, практически на всех — картинка справа: Красная площадь, Юрий Гагарин, забавный зайчонок и надпись: «С Новым годом!» А вот один не наш, в смысле, заграничный, до сих пор с благородным голубым отливом, совершенно не пожелтел. Обратный адрес на обороте, — иероглифы и латинское «China». Неужто из Китая? Не может быть?
Ольга взяла заграничный конверт. Развернула и… обнаружила внутри абсолютно новехонький листок с абсолютно русским текстом:
«Если Вы читаете это письмо, значит, не так уж и глупы. Думаю, Вы — Ольга, а не ее доверчивая мамаша. Что ж, передайте своему дружку следователю, что я все равно иду впереди вас. Вы у меня на хвосте, но скоро и хвост вырвется из ваших рук, зверек убежит ай-ай-ай, с Вашим, Ольга, перстнем! И, очень может быть, изумрудом, который также мог бы быть Вашим.
Ладно-ладно! Все ж я считаю себя интеллектуалом. Мне не интересно, когда противник безоружен. Так уж и быть, сделаю Вам подарочек. Надеюсь, Вы окажетесь более любопытной, нежели госпожа Чижова. Вы ведь любите читать, не так ли?
Фанатик (кажется, так вы меня называете?)»
Х Х Х Х Х
Не обязательно быть такой умной, как Ольга Лобенко, чтобы понять, речь в подброшенном фанатиком письме шла о дневнике Евдокии Алексеевны.
Графологическая экспертиза показала, что почерк письма и почерк Александра Вуда не совпадают. Но это ничего не меняло. Фанатик мог попросить начертать текст кого угодно, того же горе-пионера…
Все, включая Светлану Артемьевну, капитана Отводова и саму Ольгу чувствовали, что-то в расследовании пошло не так. Безусловно, улики крутились возле Саши Вуда, но уж больно как-то явно.
Пока Лобенко продолжала перебирать вещи на чердаке своей фамильной избушки, да изъясняться с Соловьевым… (Да-да! А вы что ж думали? Что он так просто упустит возможность пообщаться с зазнобой? Конечно, приставал, конечно, навязывался и проходу не давал, и в деревню вместе ехать хотел… Но Ольга твердо отрезала: «Нет! Мне нужно побыть там одной. Поразмышлять, понаблюдать… Ты мне будешь мешать!» Вот такой решительной она оказалась. Однако от долгих вечерних прогулок по знакомым с детства улицам, да от альковного щебетания в ушко это ее не уберегло.
Еще во время своего приезда в Москву с Танькой Смирновой Витька почувствовал, что-то в их отношениях пошло не так. То ли просто к нему охладела бывшая одноклассница, то ли слишком рьяные соперники на пути встали. Ольга все объясняла свалившимися на ее блондинистую голову делами, по работе, по расследованию… Но у мужиков на соперников чутье, как у собак, — не проведешь.
Так вот, пока у Ольги Лобенко продолжались разборки с ее первой любовью, группа «красных следопытов» была приглашена на экстренный сбор. Благо квартира у Чижовых просторная.
Собственно, из гостей были только Отводов, Свистунов, да Светлана Артемьевна. Городец в доме новоявленных родственничков гостем уже давно не считался, а Валентин Николаевич подъехать не смог. Обещал лишь, в случае необходимости, быть доступным по мобильному телефону.
Мария Алексеевна, как и ее покойная матушка, восседала в массивном кресле, укрывшись пледом, на коленках разложила ту самую тетрадочку в полиэтиленовой обертке, изъятую в кабинете у Вуда.
Читать решили не все подряд, а лишь те места, которые были как-то связаны с Китаем. Вот совпадение! Именно они оказались связанными с Ольгиной бабушкой. Светлана Артемьевна старалась слушать особенно внимательно, не только потому, что это могло пригодиться для дела, но и, чтобы потом передать интересные сведения своей молодой подруге.
Олина бабушка, Клара Васильевна Потапова, хотя и работала в обычной детской поликлинике, но на лечение к ней приезжали со всей области. Даже из самого Свердловска, за полторы сотни километров. Да что там из Свердловска! Была у нее одна любимица — китаянка.
Своих детей Клара Васильевна тогда еще не завела. Да и замуж выйти не успела. Только-только закончила медицинский. По имени-отчеству величали исключительно из уважения, а не по возрасту. Двадцать пять лет, — какие там годы!
Откуда, спросите, у недавней вузовки, не прошедшей даже школы собственного материнства, столько навыков по педиатрии?
Дело в том, что прапрабабка Ольги Лобенко слыла на деревне великой знахаркой. Травки всякие собирала, настойки делала, роды принимала. И был у лечухи «нюх» на болезнь. Она и сама не могла объяснить, что именно настораживало ее в начинавшем недомогать человеке. Всякий раз по-разному. То цвет кожи, то прыщик на лице, то даже просто усталый взгляд… И на каждый симптом она свое снадобье находила.
В наше время ее прозвали бы народной целительницей, но в ленинско-сталинские годы всех, кто не укладывался в рамки общепринятых стандартов, причесывали под одну гребенку — враг народа. И сажали. Прапрабабка-знахарка, дабы за решетку не угодить, «легализовала» свою деятельность: переехала из деревни в город, устроилась санитаркой в детскую больницу. На пенсию вышла поздно. И фактически до последних своих дней таскала с собой на работу внучку. Наблюдательная Клара интуитивно переняла практически все бабушкины умелости. Позже, в институте, многим из них нашла вполне научное обоснование.
Так что, не смотря на свой возраст, выпускница медицинского института Клара Васильевна Потапова слыла весьма поднаторелым доктором, многие отзывались о ней с большим почтением.
В дневнике под рассказ про пациентку-китаянку было отведено почти три страницы. Супругам Чижовым эта история раньше примечательной не показалась: подумаешь, заболевшая иностранка! Они о китаянке ни разу во время следствия и не вспомнили. А вот автор дневника и бабушка Ольги Лобенко, судя по всему, придавали знакомству с девочкой особое значение.
Голос Марии Алексеевны зычный, но ровный. Сразу видно, в юные годы наверняка митинговала. Слышно было всем.
«В Москве иностранцев много. Я как-то была в столице. Видела негра. Шел себе по улице, будто здесь родился, никто на него внимания не обращал. Для нашего же городка и желтолицая Сон — большая диковина.»
Сон, на тот момент, когда ее впервые увидела Клара Васильевна, исполнилось пять лет. Была она дочерью репрессированного китайца Ван Ю Мина и русской женщины по имени Тася.
У девочки случился сильный жар, ее трясло и беспрестанно тошнило. Куда идти, ежели даже карточки в детской поликлинике не заведено, жена репрессированного жила в городе нелегально.
Один немолодой доктор посмотрел девочку и поставил диагноз: «нетипичная головная боль». Сказал:
— Гуляйте больше…
А Сон от солнечного света только хуже становилось…
Тогда-то Тасе и порекомендовали Клару Васильевну. «Даром, что молодая, толкова, никому не отказывает и денег не берет.»
Клара Васильевна едва взглянула на зелено-желтое личико девчушки тут же засобирала ее в больницу.
— У дочери вашей менингит, — говорит. — И положение очень серьезное.
В приемном покое проваландались не меньше часа, дежурный врач усомнился в диагнозе. Молоденькая докторша уже практически орала:
— Да ей сыворотку нужно вводить и срочно! Давайте под мою личную ответственность, сама, ежели что, за решетку сяду!
Но сыворотка не помогла. И тогда Клара Васильевна предприняла некий кунштюк, она заставила девочку выпить и не лекарство вовсе, а… краситель, именуемый красным стрептоцидом. Видишь ли, слышала от знакомых из химического столичного НИИ, что препарат со схожей формулой в Германии используют как средство от многих хворей. Что ж, видно, не наврали гниющие капиталисты, и впрямь золотую жилу нарыли. Поправилась-таки Сонюшка…
Ну, и, как водится у добрых докторов, сдружилась она и со своей бывшей пациенткой, и с ее мамашей, а заодно и с Евдокией Алексеевной да Светланой их познакомила.