Санкт-Петербург, сентябрь 1779-го года.
Татьяна лежала в постели с перевязанной головой. Перед нею сидела на табурете Глафира, в руках та держала миску с бульоном.
— Я подую, подую, голубушка, чтоб не обвариться. Вот. На, кушай! Куриный-то бульончик, наваристый! Курочка была добрая, как от матушки Екатерины, помнишь, ты рассказывала, что у ней на поварне все птицы раскормленные…
Та кивнула.
В дверь заглянул Мануэль.
— Барин приехал, справляются, не спит ли Татьяна. Так я пойду скажу, что не спит, что можно зайти.
— Скажи-скажи!
Своих детей у Глафиры не было. Хотя мужики красавицу лаской не обделяли. Взять для примера того же Арнольда, гостившего у садовника. Мануэль держался отстраненно. Но то при Андрее, да при Татьяне. А Прохор, еще маленький был, как-то сказывал, что выбегал Мануэль утром не из своей комнаты, а из Глафириной каморки… Ну, не дал Бог женщине детишек, так уж распорядился.
Когда Анклебер привез в дом одиннадцатилетнего Прохора, Глафира воспряла духом. Стала готовить жидкие каши, приучила мальчика к чистому белью, играла с ним в разные игрушки… Но Прохор быстро вырос.
Боле никто в ее заботе не нуждался. И вот подвернулся новый случай побыть на няньках. Конечно, не приведи господь, лучше б этого эпизода вообще не было. «Едва Татьяну не угробили, окаянные!» К «окаянным», помимо напавшего в парке мужика, в сердцах Глафира отнесла и своего любимчика Прохора. Это ж надо, бросить мать одну в чужом доме. Ну и что, что его позвал кто-то для разговора. Надо было сказать: «Стой тут, никуда не уходи!» Татьяна, она ж как дитя неразумное, за ней глаз да глаз нужен…
Вот Глафира и относилась к ней теперь, как к дитяти: кормила с ложечки, сказки на ночь рассказывала, помогала менять ночнушку на свежую…
Прохора она тоже, как малышонка, отчитала. А тот, нет, чтобы ногой топнуть. «Кто здесь барский сын!» Глаза потупил, полный отчет представил:
— И сам, — говорит, — не пойму как так вышло. Я ведь за матерью неотступно следил. Думал, отойду в сторонку, но глаз не спущу, тем более, Шварин к ее перстню явно подбирался…
— Это каким таким разговором мужик тот тебя увлек, что ты про все на свете забыл?
— Представился Борисом Черняковым, отцом того конопатого паренька, что «проводником» сделался. Говорит, «вы такой молодой, при даме в возрасте, наверное, тоже эликсир графа Калиостро потребляете?» Я ему отвечаю, мол, то матушка моя. А он, будто не слышит. «Скажите, — задает новый вопрос, — эликсир только старение останавливает, али может повернуть время вспять? Тут уж я не выдержал. Да не пил я никакого эликсира, говорю. Мне только двадцать пять годков еще! Пока я все растолковывал, матушку-то из вида и выпустил. Кто ж мог подумать, что она в такую темень одна на улицу выскочит. Смотрю — нет ее, с Черняковым распрощался, и в парк. Слышу шорох в кустах, а потом все стихло.
— Ох! — схватилась за сердце Глафира. — На мгновенье бы опоздал, неизвестно, осталась бы в живых наша краля, али нет. А кто хоть напал на нее? Не приметил?
— Как же приметить, бандит дал деру, даром что хромой, я уж и догонять не стал, нужно было матушке срочно помогать.
— Охо-хо-хо-шеньки! Горемычная моя, Татьянушка! Может, снасиловать разбойник хотел, а, может, ограбить, одета-то она была вона как шикарно!
— Может и ограбить, к счастью, не успел! Перстень на суставе застрял. Видать, я помешал его снять.
Татьяна уже неделю не вставала с кровати. Вначале не могла, теперь не позволяли. Хорошо еще рассказы ее слушали с пристрастием, а то совсем было бы скучно.
Андрейка, правда, в эти рассказы все время норовил подбавить ложку дегтя. То, видишь ли, парня-проводника в будущее за подставного посчитал. То принялся строить научные догадки, как можно, не касаясь, поджечь бумагу, али свечной фитиль… А ныне и вовсе ввалился в спальню с газетой в руках. Тычет ею Татьяне под нос, будто та в таком состоянии печатное разберет!
А потом сам начал читать: «Гишпанец граф Килиостро (живущий на дворцовой набережной в доме генерал-поручика Миллера), имеет намерение покинуть пределы империи».
— Не может того быть, — округлила голубые глазища жертва нападения. — Шварин говорил, что Калиостро еще пару месяцев в Москве пробудет.
— Значит, переменились планы у твоего чародея, али кто их ему переменил, — Анклебер хитро подмигнул.
— Извините, что встреваю, — вымолвил Мануэль, принесший со двора раздутый самовар. — Вот вы, барин, при дворе служите, а самого главного конфуза не знаете!
— Ну так расскажи, что за конфуз, — садовник его и впрямь не знал. Но нутром чувствовал, выложит управляющий нечто пикантное, позабавит.
Оказалось, не дале как позавчера, Калиостро занимался волшбой на берегу Невы, неподалеку от Летнего сада. А именно, избавлял бесноватого купца от недуга, путем купания в воде. Знахарь вошел в состояние помрачнения сознания и общения с духами, начал мотать головой из стороны в сторону, вот она, головушка, и закружилась-то. В конце концов, потерял равновесие и плюхнулся в реку. Его почитатели, коих на время представлений завсегда собирается превеликое множество, вытащили кумира из невских волн. И в самый тот момент, когда он, в платье, с оного ручьями стекала вода, ступил на гранит набережной, толпа вдруг раздалась и глазам собравшихся предстала сама императрица. Она стояла под кружевным зонтиком, украшенным теми же цветами, что и оборки на юбке с широченным кринолином. Ее Величество пристально разглядывала незадачливого знахаря в лорнет. Вдоволь налюбовавшись, она переметнула взор на хлопотавшую подле супругу мага, госпожу Лоренцо.
— Хороша! И впрямь хороша! Впрочем, не для одного графа! — произнесла Екатерина Алексеевна и удалилась…
Для управляющего Мануэля это была просто байка. И мотивов императрицы резко обращаться с гостем он не разумел. А вот дошлый садовник смекнул, неприязнь владычицы Всея Руси к известному чародею была вызвана не токмо ее трезвым умом и рассудительностью. Это было мерзкое чувство, присущее каждой влюбленной женщине, и сподвигающее оную на самые глупые и нелепые поступки. Это была ревность.
Дело в том, что Калиостро пользовался расположением у человека, бывшего ее фаворитом на протяжении последних тринадцати лет, Григория Потемкина. Поговаривали даже, будто императрица тайно была обвенчана с Григорием Александровичем, и что сие событие состоялось в 1774 году в храме Большого Вознесения на Никитской улице в Москве. Конечно, всякое в их жизни было, и размолвки, и отдаления друг от друга. Но в последние год-полтора будто бы сызнова все наладилось. И тут явился этот самый Калиостро. Да ладно бы один, а то с красавицей женой.
Светлейший князь принимал Калиостро в своем доме и даже предоставлял в распоряжение чародея одну из зал, где мага никто не смел побеспокоить. Сидя в зале гишпанец проводил сеансы врачевания, а гостеприимный хозяин в это время весьма смело развлекал его очаровательную женушку… Вот что послужило причиной столь скорого отъезда иностранца из империи…