Садовнику вспомнился летний день 1752-го года в Ораниенбауме. Императрица прогуливалась по саду. Рядом, на расстоянии маховой сажени; (подобающей, согласно придворному этикету, дистанции), опираясь на деревянную резную трость с рукояткой в виде орлиной головы, шел граф Илья Осипович Шварин.
На Елизавете — лазурного цвета панье;, отороченное венецианскими кружевами. Широкая юбка то и дело цеплялась за сучки кустов. Если бы граф не относился столь ревностно к соблюдению этикета, дорогостоящая ткань пострадала бы меньше. Но Шварин отличался педантичностью в исполнении каких-либо правил. Правда, как это часто бывает, обратной стороной столь похвального качества являлось невыносимое занудство. Вот и сейчас, по постному лицу императрицы, можно было понять, что спутник на ее дежурный вопрос: «Как поживаете?» — стал подробно излагать, где он был вчера вечером, что ел сегодня на завтрак, и когда ожидается очередная случка его любимой борзой Джульетты с соседским кобелем Гамлетом.
Внезапно черты Ее Величества приобрели заинтересованность: в глубине аллеи промелькнул силуэт — миниатюрная наездница на черном вороном жеребце. Елизавета без труда узнала в ней жену своего племянника.
— Что за непослушание! Ведь приказала конюху не сажать Катерину в мужицкое седло! Этак держава никогда не дождется
наследника! — произнесла она довольно громко, хотя реплика была адресована, скорее, самой себе, нежели графу.
Так уж случилось, разговор подслушал отдыхавший под розовым кустом садовник. Другой бы на его месте притаился, не выдал своего присутствия, а этот, наоборот, поднялся во весь недюжий рост. В сбившихся соломенных локонах — трава, в руке — большое пунцовое яблоко, он его смачно надкусил, — несказанная дерзость. И дело тут отнюдь не в нарушении столь любимого графом придворного этикета. Елизавета Петровна ненавидела яблоки. Это все знали. Она не выносила ни их вида, ни запаха, ни, тем паче, вкуса. Аромат этого фрукта императрица могла распознать даже через несколько часов после того, как кто-либо его ел. Большинство придворных предпочитали не рисковать и вкушали «запретные плоды» только в том случае, если в ближайшие сутки общение с Ее Величеством им не грозило.
Правда, садовник пребывал у государыни на особом счету. Когда-то, в трудные для Елизаветы Петровны дни, он подбодрил ее своими мудрыми словами. Благодарная женщина всегда это помнила.
«Но нынешнюю эскападу императрица не спустит даже любимцу», — в этом пунктуальный и этичный граф Шварин был абсолютно уверен. В предвкушении скандала Илья Осипович начал истово стряхивать невидимые пылинки со своего сюртука.
Анклебер тем временем перестал жевать, швырнул огрызок подальше в кусты. Затем нагнулся и сломал ветку мускусной розы, протянул ее Елизавете, манерно преклонив при этом одно колено. Государыня вдохнула аромат цветов, и ей стало заметно легче.
— Прошу прощения, Ваше Величество, не удержался! В этом году яблони сильно цвели, выдался необычайный урожай. Только, молю, не гневайтесь на восхитительный фрукт.
Елизавета изумленно повела бровью:
— Что за чушь ты несешь! Зачем серчать на яблоко? Оно не виновно ни в твоей грубости, ни в особенностях моего организма…
Андрей не дал договорить, прервал, — еще одна неслыханная дерзость.
— Как вы мудры, Ваше Величество! Ибо человек недалекий стал бы пенять, что в райском плоде присутствует некий изъян, раз им не может усладиться особа царских кровей.
Шварин с выражением праздной скуки на лице переместил свое внимание с сюртука на башмаки, деревянной тростью он теребил медную квадратную пряжку на одном из них. Елизавета же посмотрела на садовника с пристрастием: «Видно, не просто так Анклебер завел речь о фрукте!» А садовник продолжил:
— Обыкновенно люди не признают истинное положение вещей, коли оно их мало украшает. А для оправдания сыскивают самые нелепые причины. К примеру, давеча я приказал своему помощнику сбить три яблока на самой маковке дерева, они вызрели на солнце до янтарной прозрачности. Не яблоки — чистый мед, жаль бросать на поедание птицам, — Елизавета поморщилась, но не сказала ни слова. Поняла, Анклебер нарочно пробуждает в ней неприятные чувства, привлекает внимание к некой важной детали, о коей не осмелился заявить напрямую. — Я дал помощнику лук и стрелы. Через час прихожу — яблоки, как были на маковке, так и остались. Спрашиваю: «Почему наказ не выполнил?» Тот отвечает: «Ветер сильный — ветки вкачь, стрела мимо…»
— А, по-твоему, он должен был сказать: «Виноват, не искушен в меткости»?
— Если честно, Ваше Величество, я считаю, что он не стрелял вовсе. Иначе попал бы, коль не в яблочко, так во что-нибудь иное, в проходившую фрейлину, к примеру.
Елизавета хитро сощурилась и покачала головой:
— Ой, ли?…
— Верно говорю, Ваше Величество! У лука, осмелюсь заявить, тетива плохо натянута. А помощник на сей изъян не жалился, стало быть, ни разу даже не взял яблоки на прицел…
— Ох, и хитер же ты, Андрей! Ровно столь хитер, сколь дерзок и отважен, — Шварин к тому времени успевший трижды пересчитать все пуговицы и на сюртуке, и на камзоле, поднял голову и поджал губы в самодовольной ухмылке. Но императрица, вконец обескуражив графа, даже теперь не сменила милость на гнев. — Коли слова твои — правда, примешь в подарок сей вот перстень. Его по моей просьбе брильянтщик Позье делал, — Елизавета указала на кольцо, красовавшееся у нее на правой руке: гладкий овал и двенадцать крохотных зубчиков в форме трилистника держали крупный, размером с ноготь большого пальца, изумруд.
— Благодарю вас, Ваше Величество!
— Рано благодарить!
Илья Осипович просто клокотал от злости: «не только не приказала выпороть, не только не отлучила от двора, но обещала наглецу драгоценный перстень! Что за елки точеные!?»
А Анклебер и Елизавета вежливо раскланялись друг перед другом. Государыня, позабыв про недавнего попутчика, развернулась и пошла далее по аллее. Шварин подбросил трость в руке и пустился вдогонку.
Анклебер узнал, что в тот же вечер императрица вызвала к себе двоюродную сестру, в прошлом свою статс-даму, а ныне обер-гофмейстерину Екатерины, Марию Чоглокову. Мария слыла примерной супругой. И, хотя это еще не было заметно, ожидала появление на свет своего седьмого ребенка. Собственно, государыня именно по тому и сблизила семейство Чоглоковых с великокняжеской четой, дабы оно личным примером поспособствовало появлению на свет наследника престола.
— Скажи, Мария, как ты мнишь, почему у Екатерины и Петра нет детей?
— Ваше Величество, дети не могут рождаться без причины. И, насколько я знаю, у великого князя с великой княгиней до сих пор такой причины не было.
Императрица оторопела.
— Чем же они занимаются? В постели?
Мария Чоглокова замялась, но Елизавета не отступала:
— Ну же, не робей!
— Так, ну… Екатерина Алексеевна обыкновенно читают, а Петр Федорович… играют в солдатиков.
Владычица была в ярости. Ее племянник после почти семи лет жизни в браке все еще остается девственником! Весь свой гнев она обрушила на обер-гофмейстерину:
— Для чего я тебя приставила к Великой княгине? Уж, верно, не для того, чтоб ты сама брюхатила!
Скандал получился не маленький. Тут же в Ораниенбауме Мария Чоглокова поспешила отыскать прехорошенькую вдову одного живописца, мадам Гроот. За определенную плату та в изящных манерах преподала Петру Федоровичу несколько уроков интимного свойства.
При дворе также ходили слухи, что, для того, чтобы великий князь почувствовал себя мужчиной, понадобилось сделать небольшую операцию — маленький разрез на крайней плоти. А поскольку предводитель оловянно-крахмального войска панически боялся натуральной крови, Его Высочество пришлось сильно споить, и в бесчувственном состоянии передать на руки доктору.
О результатах предпринятых мер, Чоглокова незамедлительно доложила Елизавете. Расторопность обер-гофмейстерины объяснялась не только желанием побыстрее исполнить императорский наказ. Мария знала, что Екатерина влюблена. И если бы у этой любви появились вполне логичные последствия, адюльтер княгини стал бы слишком очевидным.
Х Х Х Х Х
«Он был прекрасен как день, и без сомнения никто не мог с ним равняться… Он был довольно умен… Недостатки свои он умел скрывать…» — писала Екатерина в дневнике.
Ах да, один-единственный минус: двадцатишестилетний камергер великокняжеского двора Сергей Салтыков совсем недавно женился на фрейлине императрицы Матрене Бальк. Но Екатерина тоже не была свободна. К тому же это «недоразумение» Салтыков быстро сумел объяснить:
— Не все золото, что блестит. Я дорого заплатил за минуту ослепления…
Подумать только, сколь доверчивы влюбленные девушки!
Удобный момент — пылкое признание… Еще несколько красивых и нежных фраз — и она уже думает о нем. Она встречает Сергея, и ее щеки пылают. Пока все плавно, целомудренно и отстраненно, как менуэт… Но вот Салтыков переходит к стремительной атаке: охота, призывно звучит рожок. Все погнались за зайцами, а Екатерина и Сергей, как бы случайно, остались одни.
— Согласитесь, Ваше Высочество, вы влюблены в меня?
Вопрос застал ее врасплох. Великая княгиня молчит, только постоянно поглядывает в ту сторону, откуда доносится собачий лай, боится, что свидание будет кем-либо замечено, а мужчина шантажирует:
— Уйду только тогда, когда вы скажете: «Да»!
Разве у нее есть возможность сказать «Нет»? Тем более что это было бы неправдой…
Уже в декабре 1752 года Екатерина почувствовала, что ждет ребенка. Но, императорский двор в это же время затеял переезд из Петербурга в Москву. В спешке гнали лошадей, не разбирая, где кочки, где рытвины. Едва экипажи добрались до первопрестольной, у Великой княгини случился выкидыш.
Весной 1753-го — новая беременность, а летом — очередная неудача, тринадцать дней женщина провела в горячке (часть последа никак не выходила), еще полтора месяца врач предписал ей не покидать свою комнату. Великая княгиня пала духом.
Елизавета не на шутку была обеспокоена сложившейся ситуацией. Вот тогда-то она и вспомнила про своего садовника, велела ему срочно к ней явиться:
— Андрей, помнится, год назад я посулила в награду за твои мудрые речи перстень. Вот он, — возьми, — она достала из шкатулки кольцо с изумрудом, — И все-таки, твои слова помогли сделать лишь полдела. Посоветуй, как одолеть напасти, приключившиеся с Екатериной, она совсем слаба.
— Еще не вечер, Ваше Величество. Говорят, неудачи способствуют рождению гения.
— Пока они всяческому рождению только препятствуют! Может, велеть поварам готовить для Екатерины особую стряпню?
Анклебер едва сдерживал улыбку:
— Причина недуга, Ваше Величество, как правило, бывает не в том, что мы что-то съедаем, а в том, что что-то съедает нас.
— Думаешь, она шибко переживает? Да уж, мой племянник, Петрушка, — не самый лучший супруг, годится только на то, чтобы картонные крепости штурмом брать. Потому-то я о новом наследнике и пекусь, и еще прошлой зимой велела Чоглоковой намекнуть Катерине, мол, долг перед державою выше долга супружеского!
Андрей с интересом воспринял сие утверждение:
— А Екатерина Алексеевна поняла, чьи слова передала ей обер-гофмейстерина?
Елизавета Петровна тем временем прошлась к бюро, села в рядом стоявшее кресло.
— Она не глупа, Чоглокову изучила, как свои пять пальцев, знает, что та весьма труслива, и не решилась бы заводить столь отчаянные речи без моей указки.
— Тогда, я Вас прошу, пошлите ей через ту же Чоглокову посуленный мне перстень. Я и так буду помнить о Вашей щедрости, а Ваше доверие и внимание к моим словам — награда куда большая. Екатерине Алексеевне же передайте, что кольцо — не просто украшение, но талисман, приносящий удачу и счастье. Люди склонны верить в чудо, а женщины, ввиду их излишней чувствительности, в особенности. Лично я убежден, что Екатерине Алексеевне хватит собственного здоровья справиться с этими, как Вы выразились, «напастями». Но, ежели она поверит, будто в перстне заключена некая добрая сила, ее физическое, и в первую очередь, духовное исцеление будут продвигаться заметно быстрее.
Елизавета сама была суеверна, потому хорошо понимала, о какой такой «силе», заключенной в камень, говорит садовник:
— Будь по-твоему. Тотчас лично отнесу ей украшение.
Садовник склонился в полупоклоне:
— Нет, Ваше Величество, пошлите чрез Чоглокову. Тем самым Вы еще раз подтвердите: обер-гофмейстерина не только Ваши глаза и уши, но и Ваши слова, Ваше волеизъявление.
— Хорошо. Но и тебя я не могу оставить без подарка, проси, чего желаешь?
— Моя просьба может показаться Вам странной. Но, пожалуйста, не требуйте от меня никаких объяснений. Пока. Я затеял некий эксперимент, если он удастся, будет большой сюрприз и великая польза для Вашего Величества и для империи, Вами управляемой. Но прежде мне надобна дюжина сапог из прочной дубленой кожи. Каблук должен быть устойчив, достаточно широк, но у основания шире, нежели у подошвы, — он не поленился приподнять ногу, согнув ее в колене, и показать пальцами все, о чем говорил.
— Знаю, что в Петербург на днях прибыли три обоза с юфтью;, для переправки в Европы. Велю несколько кусков оставить для твоего дела. Приведи всех, кого хочешь обуть, к сапожнику.
Анклебер даже несколько растерялся:
— Ваше Величество, вся дюжина нужна для меня одного.
Елизавета была удивлена, но, как подобает императрице, своих эмоций не выказала, сдержанно улыбнулась и слегка махнула рукой. Жест означал: у нее нет возражений и садовник может быть свободен.
Через пару недель Анклебер в новых юфтевых сапогах топтался на одной из грядок, неподалеку прогуливалась Великая княгиня. Она была еще немного бледна, но уже довольно бодро передвигалась по аллее. На средний палец ее правой руки был надет перстень с большим изумрудом.
Х Х Х Х Х
Татьяна отнесла Прохора в люльку и вернулась. Анклебера она нашла возле клумбы с астрами. Рядом, на скамейке, лежали несколько груш с красными боками, да пучок фиолетовых конусообразных антирринумов, их еще называют «львиным зевом.
— Вот, — Анклебер кивнул на груши. — Корзину пока не набрал, но хотя бы несколько штук приготовил.
Женщина взяла один плод, повернула багровой стороной наружу («Даром что ли успела щеки свеколкой потереть, пущай садовник любуется какие мы с грушей обе румяные.») Надкусила фрукт, загадочно вздохнула. Анклебер молчал. Значит, нужно было заводить разговор самой. Но о чем? Покосилась на лежащие рядом антирринумы:
— Ты надумал ставить в императорские покои эти цветы?
— А что? Хочу выложить вокруг рябиновой ветки подобие горностаевой мантии. Думаю, если чередом ставить белые астры и сине-багровый «львиный зев», получится как раз то, что нужно.
— Ты, Андрейка, букеты составляешь, словно стихи пишешь.
— А как же, любую работу можно исполнить душевно.
— И шти сварить?
— Тем более, шти. Все, что прежде сотворено умственно, силою воображения, — есть художество. Вот, к примеру, ты только воду на огонь ставишь, а в уме прикидываешь: надобно туда капустку кинуть, лучок с морковочкой на сальце зарумяненные, да, опосля, — петрушечкой заправить… — Андрей скользнул затуманенным взором по щекам женщины, та еще пуще зарделась. («Заметил! Не напрасно свеколку извела.») Анклебер продолжал. — Вилок аще на грядке красуется, а ты уж чуешь на языке готовое варево. Настроение подымается, ложкой в котелке водишь и мурныкаешь себе песенку под нос. А я погодя твою стряпню испробую, и тож душа взыграет, — значит, этакие шти и есть художество. Так-то! — подошел сзади приобнял за плечи.
— Ой, точно поэт ты, Андрейка! Смотри, как складно изъясняешься! — женщина попыталась высвободиться, но не сильно, понарошку, как того требовали не рамки приличия, а дамское кокетство.
Татьяна и садовник старались, отбирали астры одного размера, следили, чтобы в них не оказалось сухого лепестка. Вскоре букет был готов, он выглядел ярко, величественно. И, главное, не имел сильного запаха, неуместного в комнате, где спит ребенок. Анклебер в последний раз придирчиво его осмотрел, нельзя сказать, чтобы остался полностью доволен. Только хотел спросить мнение своей добровольной помощницы, но тут что-то твердое и холодное уперлось ему сзади под ребра.
— Стоять! Ни с места! Вот вы где, голубки! Воркуете? Сейчас пальну, завопите у меня как поросята в салгане!
Андрей поднял глаза, Татьяна стояла, окаменев от страха. «Неужто конюх?»
— Ответствуй, садовник, прелюбодействовал с чужой женой?
Анклебер слегка повернул голову в сторону плеча и уловил кислый винный запах, стало понятно, кто подкрался к нему из-за спины:
— Ваше Высочество, поздравляю Вас с рождением наследника, — Анклебер все же побаивался полностью оборачиваться и делать резкие движения. «Ну как у него там и впрямь ружье? Еще пальнет спьяну». — Кстати, мы с Татьяной только что окончили собирать цветы для маленького Павла…
— Эти, что ли, цветы? — Петр обошел Андрея, и садовник с облегчением заметил, что в руках у Великого князя находится отнюдь не оружие, а бутылка, на дне которой еще плескалось немного белого рейнского. Великий князь тем временем отщипнул рябиновую ягоду, сунул ее в рот, пожевал и, поморщившись, выплюнул:
— Мерзость! — он выхватил у Анклебера букет и швырнул его оземь. Астры и антирринумы рассыпались, а от рябиновой ветки отвалилась самая спелая гроздь, — Все, все твердят одно и то же: «Наследник! Поздравляем, поздравляем!» А вы уверены, что это мой на-ик-следник? — Петр гримасничал и брызгал слюнями, на последнем слове икнул, — Уверены? Я вас спрашиваю, — он ткнул Анклебера горлышком от бутылки прямо в грудь.
— Вы пьяны, Ваше Высочество.
— Да, я пьян, но полностью ответствую за свои слова! И говорю чистую правду. «In vino veritas.» Знаешь ли ты, неграмотный садовник, что означает эта фраза?
— Ваше Высочество, упомянутая вами античная мудрость стала сегодня необычайно народной. Или, как ноне принято говорить на французский манер, популярной… Однако, отыскивая «в вине» эту самую «истину», многие забылись настолько, что не заметили, как утратили маску благопристойности, и окружающим явилось их, хотя и правдивое, но весьма неприглядное обличье.
— Дерзишь, садовни-и-ик! Как ты смеешь! — Петр лихо развернулся на каблуках и едва не потерял равновесие, снова икнул, — Ладно, все же сегодня светлый день, и я буду настолько щедр в своей милости, что ниспошлю тебе прощение! — пошатываясь и хватаясь за кусты нетвердыми руками, Петр побрел прочь. Татьяна перевела дух:
— Его Высочество сегодня с самого утра пьют… Андрейка, а что это вы про «правду» какую-то твердили?
Анклеберу тоже полегчало. Он улыбнулся женщине.
— Есть такая поговорка «Истина в вине». Ее придумали древние римляне, которые никак не могли взять в толк, почему перебродивший виноградный сок имеет такое диковинное воздействие на голову. Ведь у хмельного человека, что на уме, то и на языке. В конечном итоге, порешили, что в вине таится некий хитрый элемент, «эликсир правды», мешающий людям лгать. Со временем первоначальный смысл поговорки несколько исковеркался, и люди стали оправдывать свое пристрастие к хмельному напитку попыткой постичь «Истину». Мол, на трезвую голову сути не увидишь. Многим кажется, будто в миг опьянения к ним являются гениальные идеи, а к художникам — Муза…
— Баба грезится?
— Да нет, Муза — вдохновенье, художнический дар…
— Они не дюже ошибаются, пьяные-то. К моему Осипу, после второй кружки браги, всегда приходит это, вдохновенье, — он песни заводит. Но еще раньше, буквально после нескольких глотков, начинает говорить токмо чистую правду, даже про заутренний припас выкладывает. И умные мысли его тоже посещают, но для того надобно похлеще набузыкаться: «Ты, — заявляет, — моя страдалица! И бил я тебя, и изменял тебе, а все одно, милее тебя сердцу нету! Вот, — говорит, — надысь кузнец Платон застал меня со своей супружницей на сеновале, раскаленным прутом к пояснице приложил. К кому я за подмогой побег? К тебе, любезная! Ты ушибленное место травяным настоем примочила, и зажило все. Ни в жисть боле на другу девку не посмотрю!» — Во как красиво баит. Разве на трезвую голову от него этакие складные слова услышишь?
Анклеберу было неприятно вспоминать о конюхе, он решил переменить тему:
— Ты не знаешь, здоровится ли Екатерине Алексеевне? Повитуху не встречала?
— Не встречала, но наши поговаривают, будто ревматическая боль у ней открылась, всю ночь на сквозняке пролежала. Дворец-то недаром «летним» зовется, меж оконными рамами палец впихнуть можно, да и двери плотно не прикрываются.
Андрей стал убирать с дорожки разбросанные цветы:
— Эх, придется иной букет выдумывать! Этот вовсе испорчен.
— Не горюй, Андрейка, сызнова астр наберем!
— Да не нравится мне сей букет! Когда его воображал, видел красивым. А теперь… Понимаешь, астры с антирринумами складываются вместе, а рябина среди них лишняя, сирая. Буд-то из «рифмы» выпадает.
— Испробуй касатиков;, они тоже сине-багровые, — и она метнулась к соседней клумбе, сорвала три цветка, вернулась и протянула Андрею.
— Точно. Молодец, Танюшка!
— А по замыслу подойдут?
— Совершенно. Касатики знаменуют собой мудрость и доблесть, — важные качества для будущего главы государства.
Татьяна подняла с земли оторвавшуюся гроздь:
— Рябиновую ветку жалко, получается, напрасно ты ее заломал.
— Не напрасно, я ее Екатерине Алексеевне передам.
Татьяна вжала голову в плечи, отвернулась и, пробормотав что-то невразумительное, типа, «Меня, наверное, уже Осип ищет», бросилась прочь.
«Черт побери, я всегда полагал, что у баб богатая выдумка, но почему они чаще используют ее, дабы ревновать, а не дабы нами восторгаться?» — размышлял Анклебер, глядя ей вслед.