Полынь: Стихотворения и поэмы - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
РАЗ — НАЯВУ И СОТНИ РАЗ — ВО СНЕ
В КАНУН ВОЙНЫ
В ночь на 22 июня 1941 года в гарнизонном клубе Бреста шла репетиция местной самодеятельности…
Брест в сорок первом.Ночь в разгаре лета.На сцене — самодеятельный хор.Потом: «Джультетта, о моя Джульетта!»—Вздымает руки молодой майор.Да, репетиции сегодня затянулись,Но не беда: ведь завтра выходной.Спешат домой вдоль сладко спящих улицМайор Ромео с девочкой-женой.Она и впрямь похожа на ДжульеттуИ, как Джульетта, страстно влюблена…Брест в сорок первом.Ночь в разгаре лета.И тишина, такая тишина!Летят последние минуты мира!Проходит час, лотом пройдет другой,И мрачная трагедия ШекспираПокажется забавною игрой…«Я ушла из детства в грязную теплушку…»
Я ушла из детства в грязную теплушку,В эшелон пехоты, в санитарный взвод.Дальние разрывы слушал и не слушалКо всему привыкший сорок первый год.Я пришла из школы в блиндажи сырые,От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,Потому что имя ближе, чем «Россия»,Не могла сыскать.«Качается рожь несжатая…»
Качается рожь несжатая.Шагают бойцы по ней.Шагаем и мы — девчата,Похожие на парней.Нет, это горят не хаты —То юность моя в огне…Идут по войне девчата,Похожие на парней.«Только что пришла с передовой…»
Только что пришла с передовой.Мокрая, замерзшая и злая,А в землянке нету никого,И дымится печка, затухая.Так устала — руки не поднять,Не до дров, — согреюсь под шинелью,Прилегла, но слышу, что опятьПо окопам нашим бьют шрапнелью.Из землянки выбегаю в ночь,А навстречу мне рванулось пламя,Мне навстречу — те, кому помочьЯ должна спокойными руками.И за то, что снова до утраСмерть ползти со мною будет рядом.Мимоходом — Молодец, сестра!—Крикнут мне товарищи в награду.Да еще сияющий комбатРуки мне протянет после боя:— Старшина, родная, как я рад,Что опять осталась ты живою!«Кто-то бредит…»
Кто-то бредит.Кто-то злобно стонет.Кто-то очень, очень мало жил.На мои замерзшие ладониГолову товарищ положил.Так спокойны пыльные ресницы.А вокруг — нерусские края.Спи, земляк.Пускай тебе приснитсяГород наш и девушка твоя.Может быть, в землянке,После боя,На колени теплые ееПрилегло усталой головоюСчастье беспокойное мое…ИЗ ФРОНТОВОГО ДНЕВНИКА
* * *
Четверть роты уже скосило…Распростертая на снегу,Плачет девочка от бессилья,Задыхается: «Не могу!»Тяжеленный попался малый,Сил тащить его больше нет…(Санитарочке той усталойВосемнадцать сравнялось лет.)Отлежишься. Обдует ветром.Станет легче дышать чуть-чуть.Сантиметр за сантиметромТы продолжишь свой крестный путь.Между жизнью и смертью грани —До чего же хрупки они…Так приди же, солдат, в сознанье,На сестренку хоть раз взгляни!Если вас не найдут снаряды,Не добьет диверсанта нож,Ты получишь, сестра, награду —Человека опять спасешь.Он вернется из лазарета,Снова ты обманула смерть,И одно лишь сознанье этоВсю-то жизнь тебя будет греть.* * *
Тот осколок, ржавый и щербатый,Мне прислала, как повестку, смерть…Только б дотащили до санбата,Не терять сознание, не сметь!А с носилок свешивались косы —Для чего их, дура, берегла!..Вот багровый дождь ударил косо,Подступила, затопила мгла.Ничего. Мне только девятнадцать.Я еще не кончила войну.Мне еще к победе пробиватьсяСквозь снегов и марли белизну.* * *
Трубы.Пепел еще горячий.Как изранена Беларусь…Милый, что ж ты глаза не прячешь?С ними встретиться я боюсь.Спрячь глаза.А я сердце спрячу.И про нежность свою забудь.Трубы.Пепел еще горячий.По горячему пеплу путь.«На ничьей земле пылают танки…»
На ничьей земле пылают танки.Удалось дожить до темноты.Умоляю — лишние портянкиИ белье сдавайте на бинты.Я стираю их в какой-то луже,Я о камни их со злостью тру,Потому как понимаю: нужноЭто все мне будет поутру.Спят солдаты, самолеты, пушки.Догорая, корчится село…Где ж конец проклятой постирушке —Ведь уже почти что рассвело…«Контур леса выступает резче…»
Контур леса выступает резче.Вечереет. Начало свежеть.Запевает девушка-разведчик,Чтобы не темнело в блиндаже.Милый! Может, песня виноватаВ том, что я сегодня не усну?Словно в песне, мне приказ — на запад,А тебе — «в другую сторону».За траншеей — вечер деревенский.Звезды и ракеты над рекой…Я грущу сегодня очень женской,Очень несолдатскою тоской.НЕТ ПРИКАЗА
«Отползать!» —Пошло по цепи слово,Роты оставляли высоту,А связной забыл про часового,Вросшего с винтовкой в темноту…Что случилось, понял тот не сразу,Но еще сумел бы отойти —Только у солдатаБез приказаОтступать заказаны пути…Рассвело.Согнулся он в траншее —Хорошо, что ростом невысок.От движенья каждого по шееТек за ворот медленный песок.Поползли шинели на нейтралку —Странного нерусского сукна.Значит, точка…Ребятишек жалко —Как поднимет четверых жена?Старшему исполнилось пятнадцать,Младшему сравняется пять лет…Есть еще, есть время попытатьсяУскользнуть,Да вот приказа нет!КОМБАТ
Когда, забыв присягу, повернулиВ бою два автоматчика назад,Догнали их две маленькие пули —Всегда стрелял без промаха комбат.Упали парни, ткнувшись в землю грудью,А он, шатаясь, побежал вперед.За этих двух его лишь тот осудит,Кто никогда не шел на пулемет.Потом в землянке полкового штаба,Бумаги молча взяв у старшины,Писал комбат двум бедным русским бабам,Что… смертью храбрых пали их сыны.И сотни раз письмо читала людямВ глухой деревне плачущая мать.За эту ложь комбата кто осудит?Никто его не смеет осуждать!«Я только раз видала рукопашный…»
Я только раз видала рукопашный,Раз — наяву. И сотни раз — во сне…Кто говорит, что на войне не страшно,Тот ничего не знает о войне.ЗИНКА(Поэма)
Памяти однополчанки, Героя Советского Союза Зинаиды Самсоновой
1
Мы легли у разбитой ели,Ждем, когда же начнет светлеть.Под шинелью вдвоем теплееНа продрогшей гнилой земле.— Знаешь, Юлька, я — против грусти,Но сегодня она не в счет.Дома, в яблочном захолустье,Мама, мамка моя живет.У тебя есть друзья, любимый,У меня — лишь она одна.Пахнет в хате квашней и дымом,За порогом бурлит весна.Старой кажется: каждый кустикБеспокойную дочку ждет…Знаешь, Юлька, я — против грусти.Но сегодня она не в счет.Отогрелись мы еле-еле.Вдруг нежданный приказ: «Вперед!»Снова рядом в сырой шинелиСветлокосый солдат идет.2
С каждым днем становилось горше.Шли без митингов и знамен.В окруженье попал под ОршейНаш потрепанный батальон.Зинка нас повела в атаку,Мы пробились по черной ржи,По воронкам и буеракамЧерез смертные рубежи.Мы не ждали посмертной славы.Мы хотели со Славой жить.…Почему же в бинтах кровавыхСветлокосый солдат лежит?Ее тело своей шинельюУкрывала я, зубы сжав.Белорусские ветры пелиО рязанских глухих садах.3
Знаешь, Зинка, я — против грусти,Но сегодня она не в счет.Где-то в яблочном захолустьеМама, мамка твоя живет.У меня есть друзья, любимый.У нее ты была одна.Пахнет в хате квашней и дымом,За порогом стоит весна.И старушка в цветастом платьеУ иконы свечу зажгла.…Я не знаю, как написать ей,Чтоб тебя она не ждала.ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН
Дышит в лицо молдаванский вечерХмелем осенних трав.Дробно, как будто цыганские плечи,Гибкий дрожит состав.Мечется степь — узорный,Желто-зеленый плат.Пляшут, поют платформы,Пляшет, поет штрафбат.Бледный майор расправляет плечи:— Хлопцы, пропьемСвой последний вечер! —Вечер. Дорожный щемящий вечер.Глух паровозный крик.Красное небо летит навстречу —Поезд идет в тупик…«А я сорок третий встречала…»
А я сорок третий встречалаВ теплушке, несущейся в ад.Войной или спиртом качалоВ ночи добровольцев-солдат?Мы выпили, может быть, лишку,Все громче взрывался наш смех.Подстриженная «под мальчишку»,Была я похожа на всех.Похожа на школьников тощих,Что стали бойцами в тот час.…Дымились деревни и рощи,Огонь в нашей печке погас.Взгрустнулось. Понятное дело —Ведь все-таки рядышком смерть…Я мальчиков этих жалела,Как могут лишь сестры жалеть.«У матушки-земли в объятьи…»
У матушки-земли в объятьи,В грязи, на холоде, в огнеБойцы мечтали о санбате —О койке и о простыне.Не выбросить из песни слова:Трепались (если тишина)О сестрах, их жалеть готовых,Поскольку спишет все война…Как, после взрывов и разрывов,Побыв у смерти на краю,Солдаты радовались диву —Пожить в санбатовском раю!Но вот прошли недели —Странно:Еще закутанный в бинты,Еще с полузажнвшей ранойОпять в окопы рвешься ты!Уже с сестричкой трали-валиТебя не тешат, а томят.Порой случалось, что сбегалиНа костылях из рая в ад.И на пустое одеялоУпав беспомощно ничком,Тихонько слезы утиралаСестричка детским кулачком…«Я курила недолго, давно — на войне…»
Я курила недолго, давно — на войне.(Мал кусочек той жизни, но дорог!)До сих пор почему-то вдруг слышится мне:«Друг, оставь „шестьдесят“ или „сорок“»!И нельзя отказаться — даешь докурить,Улыбаясь, болтаешь с бойцами.И какая-то новая крепкая нитьВозникала тогда меж сердцами.А за тем, кто дымит, уже жадно следят,Не сумеет и он отказаться,Если кто-нибудь скажет:«Будь другом, солдат!»—И оставит не «сорок», так «двадцать».Было что-то берущее за душу в том,Как делились махрой на привале.Так делились потом и последним бинтом,За товарища жизнь отдавали…И в житейских боях я смогла устоять,Хоть бывало и больно, и тяжко,Потому что со мною делились опять,Как на фронте, последней затяжкой.«На носилках, около сарая…»
На носилках, около сарая,На краю отбитого села,Санитарка шепчет, умирая:— Я еще, ребята, не жила…И бойцы вокруг нее толпятсяИ не могут ей в глаза смотреть:Восемнадцать — это восемнадцать,Но ко всем неумолима смерть…Через много лет в глазах любимой,Что в его глаза устремлены,Отблеск зарев, колыханье дымаВдруг увидит ветеран войны.Вздрогнет он и отойдет к окошку,Закурить пытаясь на ходу.Подожди его, жена, немножко —В сорок первом он сейчас году.Там, где возле черного сарая,На краю отбитого села,Девочка лепечет, умирая:— Я еще, ребята, не жила…ЕЛКА
На втором Белорусском еще продолжалось затишье,Шел к закату короткий последний декабрьский день.Сухарями в землянке хрустели голодные мыши,Прибежавшие к нам из сожженных дотла деревень.Новогоднюю ночь третий раз я на фронте встречала.Показалось — конца не предвидится этой войне.Захотелось домой, поняла, что смертельно устала.(Виновато затишье — совсем не до грусти в огне!)Показалась могилой землянка в четыре наката.Умирала печурка. Под ватник забрался мороз…Тут влетели со смехом из ротной разведки ребята:— Почему ты одна? И чего ты повесила нос?Вышла с ними на волю, на злой ветерок из землянки.Посмотрела на небо — ракета ль сгорела, звезда?Прогревая моторы, ревели немецкие танки,Иногда минометы палили незнамо куда.А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу,То застыла не веря: пожарами освещенаГорделиво и скромно красавица елка стояла!И откуда взялась среди чистого поля она?Не игрушки на ней, а натертые гильзы блестели,Между банок с тушенкой трофейный висел шоколад…Рукавицею трогая лапы замерзшие ели,Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших ребят.Дорогие мои д’артаньяны из ротной разведки!Я люблю вас! И буду любить вас до смерти, всю жизнь!Я зарылась лицом в эти детством пропахшие ветки…Вдруг обвал артналета и чья-то команда: «Ложись!»Контратака! Пробил санитарную сумку осколок,Я бинтую ребят на взбесившемся черном снегу…Сколько было потом новогодних сверкающих елок!Их забыла, а эту забыть до сих пор не могу…«Мы идем с переднего края…»
Мы идем с переднего края,Утонула в грязи весна.Мама, где ты, моя родная?Измотала меня война.На дорогах, в гнилой водеЗахлебнулись конские пасти.Только что мне до лошадей,До звериного их несчастья?..ПРИНЦЕССА
Лицо заострила усталость,Глаза подчернила война,Но всем в эскадроне казаласьПрекрасной принцессой она.Пускай у «принцессы» в косичкиНе банты — бинты вплетены,И ножки похожи на спички,И полы шинельки длинны!В палатке медпункта, у «трона»,Толпились всегда усачи.«Принцессу» ту сам эскадронныйВзбираться на лошадь учил.Да, сам легендарный комэскаПочтительно стремя держал!Со всеми суровый и резкий,Лишь с нею шутил генерал.…А после поход долгожданный.Отчаянный рейд по тылам,И ветер — клубящийся, рваный,С железным дождем пополам.Тепло лошадиного крупа,Пожар в пролетевшем селе…Принцесса, она ж санинструктор,Как надо, держалась в седле.Она и не помнила время,Когда (много жизней назад!)Ей кто-то придерживал стремя,Пытался поймать ее взгляд.Давно уже все ухажерыПринцессу считали сестрой.…Шел полк через реки и горы —Стремительно тающий строй.Припомнят потом ветераныСвой рейд по глубоким тылам,И ветер — клубящийся, рваный,С железным дождем пополам.Тепло лошадиного крупа,Пожар в пролетевшем селе…Принцесса, она ж санинструктор,Вдруг резко качнулась в седле.Уже не увидела пламя,Уже не услышала взрыв.Лишь скрипнул комэска зубами,Коня на скаку осадив…В глуши безымянного лесаОсталась она на века —Девчушка, дурнушка, принцесса,Сестра боевого полка.БАЛЛАДА О ДЕСАНТЕ
Хочу, чтоб как можно спокойней и сушеРассказ мой о сверстницах был…Четырнадцать школьниц — певуний, болтушек —В глубокий забросили тыл.Когда они прыгали вниз с самолетаВ январском продрогшем Крыму,«Ой, мамочка!»— тоненько выдохнул кто-тоВ пустую свистящую тьму.Не смог побелевший пилот почему-тоСознанье вины превозмочь…А три парашюта, а три парашютаСовсем не раскрылись в ту ночь…Оставшихся ливня укрыла завеса,И несколько суток подрядВ тревожной пустыне враждебного лесаОни свой искали отряд.Случалось потом с партизанками всяко:Порою в крови и пылиПозли на опухших коленях в атаку —От голода встать не могли.И я понимаю, что в эти минутыМогла партизанкам помочьЛишь память о девушках, чьи парашютыСовсем не раскрылись в ту ночь…Бессмысленной гибели нету на свете —Сквозь годы, сквозь тучи бедыПоныне подругам, что выжили, светятТри тихо сгоревших звезды…«И опять мы поднимаем чарки…»
И опять мы поднимаем чаркиЗа невозвратившихся назад…Пусть Могила Неизвестной СанитаркиЕсть пока лишь в памяти солдат.Тех солдат, которых выносили(Помнишь взрывы, деревень костры?)С поля боя девушки России,—Где ж могила Неизвестной Медсестры?ВАНЬКА-ВЗВОДНЫЙ
Генералы, штабисты, подвиньтесь,Чтоб окопники были видны…Ванька-взводный —Малюсенький винтикВ исполинской махине войны.Что бои,Что окопная мука?—Он солдат, он привык ко всему.Лишь к смертям не привык,Потому как,Умирая, тянулись к нему.Все тянулись к немуЗа защитой,Для бойцовВанька-взводный был богБог в пилоточке, на ухо сбитой,В сапогах, отслуживших свой срок.Что герой, он и сам-то не ведал:«Мол; воюю, служу, как должон».Сделал больше других для Победы,Был за день до Победы сражен…Так помянем окопного бога.Что теперь нам сгодился б в сыны…Ванька-взводный!—Малюсенький болтик —Самый важный в махине войны.ЧЕРНЫЙ ЛЕС
Только буки да грабы, только грабы да букиТянут к солнцу сплетенные намертво руки.Черный лес, обжигающий холодом лес.Под шатром добела раскаленных небес.Тишина. Только ветра притушенный ропот.Тишина. Заросли партизанские тропы.Заросли держидеревом и купеной.Тишина. Отчего же здесь веет войной?Отчего эти старые грабы и букиЗаломили свои узловатые руки?Отчего даже в светлый напев ручейкаЗаронила гнетущую ноту тоска?..А в глубоком ущелье, у быстрой водыОбелиск со звездой да землянок следы.То с Великой Войны запоздавшая весть —Партизаны свой госпиталь прятали здесь.Только буки да грабы, только грабы да буки,Защищая, простерли над лагерем руки.В черном море деревьев горя горького остров —Косит раненых смерть, еле держатся сестры.И губами распухшими чуть шевеля,Здесь тебя призывают, большая Земля…Раз в ночи, когда месяц стоял в карауле,То ли свистнула птица, то ли чиркнула пуля.И сейчас же, во все прокопченное горло,Хрипло рявкнула пушка, вздрогнув, охнули горы.И тогда, задыхаясь от радостных слез,— Наши! — крикнул слепой обгоревший матрос.Но, узнав пулемета нерусского стук,Вдруг рванулся к винтовке разведчик без рук,Вдруг рванулась куда-то связистка без ног,И заслон медсестер самым первым полег…Только буки да грабы, только грабы да букиЗдесь согнулись в бессилии, ярости, муке.Только плачут холодные капли дождя,Только люди бледнеют, сюда забредя,Черный лес, партизанский обугленный лес.Под сияющим куполом мирных небес…БИНТЫ
Глаза бойца слезами налиты,Лежит он, напружиненный и белый,А я должна приросшие бинтыС него сорвать одним движеньем смелым.Одним движеньем — так учили нас.Одним движеньем — только в этом жалость…Но встретившись со взглядом страшных глаз,Я на движенье это не решалась.На бинт я щедро перекись лила,Стараясь отмочить его без боли.А фельдшерица становилась злаИ повторяла: «Горе мне с тобою!Так с каждым церемониться — беда.Да и ему лишь прибавляешь муки».Но раненые метили всегдаПопасть в мои медлительные руки.Не надо рвать приросшие бинты,Когда их можно снять почти без боли.Я это поняла, поймешь и ты…Как жалко, что науке добротыНельзя по книжкам научиться в школе!«Я хочу забыть вас, полковчане…»
Я хочу забыть вас, полковчане,Но на это не хватает сил,Потому что мешковатый пареньСердцем амбразуру заслонил.Потому что полковое знамяРаненая девушка несла,Скромная толстушка из Рязани,Из совсем обычного села.Все забытьИ только слушать песниИ бродить часами на ветру,Где же мой застенчивый ровесник,Наш немногословный политрук?Я хочу забыть свою пехоту.Я забыть пехоту не могу.Беларусь.Горящие болота.Мертвые шинели на снегу.«Я — горожанка…»
Я — горожанка.Я росла, не зная,Как тонет в рекахМедленный закат.Росистой ночью,Свежей ночью маяНе выбегала я в цветущий сад.Я не бродилаПо туристским тропамНад моремВ ослепительном краю:В семнадцать лет,Кочуя по окопам,Я увидала Родину свою.«Возвратившись с фронта в сорок пятом…»
Возвратившись с фронта в сорок пятом,Я стеснялась стоптанных сапогИ своей шинели перемятой,Пропыленной пылью всех дорог.Мне теперь уже и непонятно.Почему так мучили меняНа руках пороховые пятнаДа следы железа и огня…«Я принесла домой с фронтов России…»
Я принесла домой с фронтов РоссииВеселое презрение к тряпью —Как норковую шубку, я носилаШинелку обгоревшую свою.Пусть на локтях топорщились заплаты,Пусть сапоги протерлись — не беда!Такой нарядной и такой богатойЯ позже не бывала никогда…О ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ
Мне при слове «Восток» вспоминаются сноваВетер, голые сопки кругом.Вспоминаю ребят из полка штурмовогоИ рокочущий аэродром.Эти дни отгорели тревожной ракетой,Но ничто не сотрет их след —Потому что в одно армейское летоВырастаешь на много лет.ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ
Машенька, связистка, умиралаНа руках беспомощных моих.А в окопе пахло снегом талым,И налет артиллерийский стих.Из санроты не было повозки,Чью-то мать наш фельдшер величал.…О, погон измятые полоскиНа худых девчоночьих плечах!И лицо — родное, восковое,Под чалмой намокшего бинта!..Прошипел снаряд над головою,Черный столб взметнулся у куста…Девочка в шинели уходилаОт войны, от жизни, от меня.Снова рыть в безмолвии могилу,Комьями замерзшими звеня…Подожди меня немного, Маша!Мне ведь тоже уцелеть навряд…Поклялась тогда я дружбой нашей:Если только возвращусь назад,Если это совершится чудо,То до смерти, до последних дней.Стану я всегда, везде и всюдуБолью строк напоминать о ней —Девочке, что тихо умиралаНа руках беспомощных моих.И запахнет фронтом — снегом талым,Кровью и пожарами мой стих.Только мы — однополчане павших,Их, безмолвных, воскресить вольны.Я не дам тебе исчезнуть, Маша,—Песней возвратишься ты с войны!ЦАРИЦА БАЛА
Мы первый мирный женский день встречали —Без смерти, без пожаров, без пальбы…Ох мне б теперь тогдашние печали —Стеснялась я окопной худобы!Завидовала девицам дебелым —В те дни худышкине были модны.Три байковые кофточки надела,Под юбку — стеганые ватные штаны.Заправила их в катанки со смехом.Была собою донельзя горда,Уверена что пользуюсь успехомИз-за своих «параметров» тогда.Беспечно в рваных валенках порхалаПривычно, как волчонок, голодна…Где эта дурочка — «царица бала»?С кем кружится, нелепая, она?..«Да, многое в сердцах у нас умрет…»
Да, многое в сердцах у нас умрет.Но многое останется нетленным:Я не забуду сорок пятый год —Голодный, радостный, послевоенный.В тот год, от всей души удивленыТому, что уцелели почему-то,Мы возвращались к жизни от войны.Благословляя каждую минуту.Как дорог был нам каждый трудный день,Как «на гражданке» все нам было мило!Пусть жили мы в плену очередей,Пусть замерзали в комнатах чернила.И нынче, если давит плечи быт,Я и на быт взираю, как на чудо:Год сорок пятый мной не позабыт,Я возвращенья к жизни не забуду!«Русский вечер…»
Русский вечер.Дымчатые дали.Ржавые осколки на траве.Веет древней гордою печальюОт развалин скорбных деревень.Кажется, летает над деревнейПепел чингисханской старины…Но моей девчонке семидневнойСнятся удивительные сны.Снится, что пожары затухают,Оживает обожженный лес.Улыбнулось, сморщилось, вздыхаетМаленькое чудо из чудес.БАНЯ
Я у памяти в плену,Память в юность тянет!..По дороге на войнуЗавели нас в баню.Мы разделись догола,И с гражданским платьемЖизнь гражданская ушла…Дымно было в хате,Там кипели чугуны,Едким щелоком полны:Щелок вместо мыла —Так в те годы было.Пар валил от черных стен,Не моргнувши глазом,Всех девчатСтарик туркменКистью с хлоркой мазал!Приговаривал, смеясь:— Нэ смотрите строго.«Автоматчики» у васЗавэстись нэ смогут.Зря ты, дэвушка, сэрдит!Нэту, дочка, мыла…—Вот каким в солдатский бытПосвященье было!Да, прелюдия войныПрозаична малость…Опустели чугуны,Смыли мы усталостьИ, веселые, потомВылетев в предбанник,С визгом бросились гуртомК обмундированью.Вмиг на мокрые телаФорму, а не платье!— Ну, подруженька, дела!Ты не девка из села,А лихой солдатик!До чего ж к лицу тебеГимнастерочка х/б!Мы надели щегольски,Набекрень, пилотки!Ничего, что великиЧуть не вдвое башмакиВ километр обмотки.Все, подружка, впереди:И медали на груди,И другая доля —Лечь во чистом поле…— Стройсь! На выход!—Взвился крик.Вышли мы из бани.Вслед смотрел туркмен-старикГрустными глазами.Может, видел дочь свою…Он сказал:— Ее в боюРанило, однако.Но нэ очень тяжело…—И добавил:— Повэзло…—А потом заплакал…КОРОВЫ
А я вспоминаю снова:В горячей густой пылиИзмученные коровыПо улице Маркса шли.Откуда такое чудо —Коровы в столице?Бред!Бессильно жрецы ОРУДаЖезлы простирали вслед.Буренка в тоске косилаНа стадо машин глаза.Деваха с кнутом спросила:— Далече отсель вокзал?—Застыл на момент угрюмоРогатый, брюхатый строй.Я ляпнула, не подумав:— Вам лучше бы на метро!—И, взглядом окинув хмуроМеня с головы до ног,— Чего ты болтаешь, дура?—Усталый старик изрек.…Шли беженцы сквозь столицу,Гоня истомленный скот.Тревожно в худые лицаСмотрел сорок первый год.ОПОЛЧЕНЕЦ
Редели, гибли русские полкиБыл прорван фронт, прорыв зиял, как рана.Тогда-то женщины, подростки, старикиПошли… на армию Гудериана.Шла профессура, щурясь сквозь очки,Пенсионеры в валенках подбитых,Студентки — стоптанные каблучки,Домохозяйки — прямо от корыта.И шла вдова комбата, шла в… манто —Придумала, чудачка, как одеться!Кто в ополченье звал ее? — Никто.Никто, конечно, не считая сердца.Шли. Пели. После падали крестом,Порою даже не дойдя до цели…Но я хочу напомнить не о том,Хочу сказать о тех, кто уцелели.Один на сотню — да, таков был счет,А счетоводом — сорок первый год…На Красной Пресне женщина живет.Нет у нее регалий и наград,Не знают люди, что она — солдат.И в День Победы не звонит никтоСмешной старушке в стареньком манто.Ей от войны на память — только шрам…Но женщина обходится без драм.«Я, — говорит — везучая, жива!»Далекая военная Москва.Идет в окопы женщина… в манто —Придумала, чудачка, как одеться!Кто в ополченье звал ее? — Никто.Никто, конечно, не считая сердца…ОКОПНАЯ ЗВЕЗДА
И вот она — родного дома дверь.Придя с войны, в свои неполных двадцать,Я верила железно, что теперь,Мне, фронтовичке, нечего бояться.Я превзошла солдатский курс наук —Спать на снегу, окопчик рыть мгновенно,Ценить всего превыше слово «друг»,И слову «враг», понятно, знала цену.Изведала санбатов маету…Одно не знала — никому не надоТеперь мое уменье на лету,По звуку различать калибр снаряда,Ужом на минном поле проползать,А если нужно — в рост идти под пули.(В хвосте за хлебом у меня опять —В который раз! — все карточки стянули…)Меня соседки ели поедом:— Раззява, растеряха, неумеха!—Меня в свой черный список управдомЗанес, как неплательщицу, со вздохом.Но главное, что сеяло испугВо мне самой и подрывало силы —Неясность, кто же враг тебе, кто друг:На фронте это невозможно было…И все-таки, сейчас, через года,Я поняла, солдаты, слава богу —Окопная суровая звездаВ то время освещала нам дорогу.И все-таки она нам помогла,Там, где житейские бушуют войны,Не вылететь из тряского седлаИ натиск будней выдержать достойно.Уметь спокойно презирать иуд,Быть выше злости, зависти, наживы,Любить любовь, благословлять свой трудИ… удивляться, что остались живы.«Могла ли я, простая санитарка…»
Могла ли я, простая санитарка,Я, для которой бытом стала смерть,Понять в бою, что никогда так яркоУже не будет жизнь моя гореть?Могла ли знать в бреду окопных буден.Что с той поры, как отгремит война,Я никогда уже не буду людямНеобходима так и так нужна?..ТРИ ПРОЦЕНТА
По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента.
Вновь прошлого кинолентаРаскручена предо мной —Всего только три процентаМальчишек пришло домой…Да, раны врачует время,Любой затухает взрыв.Но все-таки как же с теми —Невестами сороковых?Им было к победе двадцать,Сегодня им пятьдесят.Украдкой они косятсяНа чьих-то чужих внучат…«Мы вернулись. Зато другие…»
Мы вернулись. Зато другие…Самых лучших взяла война.Я окопною ностальгиейБезнадежно с тех пор больна.Потому-то, с отрадой странной,Я порою, когда одна,Трону шрам стародавней раны,Что под кофточкой не видна.Я до сердца рукой дотронусь,Я прикрою глаза, и тутАбажура привычный конусВдруг качнется, как парашют.Вновь засвищут осколки тонко,Вновь на черном замру снегу…Вновь прокручивается пленка —Кадры боя бегут в мозгу.«О, хмель сорок пятого года…»
О, хмель сорок пятого года,Безумие первых минут!…Летит по Европе Свобода —Домой каторжане бредут.Скелеты в тряпье полосатом,С клеймами на тросточках рукБросаются к русским солдатам:«Амиго!», «Майн фройнд!», «Мой друг!»И тихо скандирует БушаЕго полумертвый земляк.И жест, потрясающий душу,—Ротфронтовский сжатый кулак…Игрались, последние акты —Гремел Нюрнбергский процесс.Жаль, фюрер под занавес как-тоВ смерть с черного хода пролез!И, жизнь начиная сначала,Мы были уверены в том,Что черная свастика сталаВсего лишь могильным крестом.И тихо скандировал БушаЕго полумертвый земляк.И жест, потрясающий душу,—Ротфронтовский сжатый кулак…Отпели победные горны,Далек Нюрнбергский процесс.И носятся слухи упорно,Что будто бы здравствует БорманИ даже сам Гитлер воскрес!Опять за решеткой Свобода,И снова полмира в огне.Но хмель сорок пятого годаПо-прежнему бродит во мне.«Я опять о своем, невеселом…»
Я опять о своем, невеселом,—Едем с ярмарки, черт побери!..Привыкают ходить с валидоломФронтовые подружки мои.А ведь это же, честное слово,Тяжелей, чем таскать автомат…Мы не носим шинелей пудовых,Мы не носим военных наград.Но повсюду клубится за нами,Поколеньям другим не видна —Как мираж, как проклятье, как знамя —Мировая вторая война…САПОЖКИ
Сколько шика в нарядных ножках,И рассказывать не берусь!Щеголяет Париж в сапожках,Именуемых «а-ля рюс».Попадаются с острым носом,Есть с квадратным — на всякий вкус.Но, признаться, смотрю я косоНа сапожки, что «а-ля рюс».Я смотрю и грущу немножкоИ, быть может, чуть-чуть сержусь:Вижу я сапоги, не сапожки,Просто русские, а не «рюс»,—Те, кирзовые, трехпудовые,Слышу грубых подметок стук,Вижу блики пожаров багровыеЯ в глазах фронтовых подруг.Словно поступь моей России,Были девочек тех шаги.Не для шика тогда носилиНаши женщины сапоги!Пусть блистают сапожки узки,Я о моде судить не берусь.Но сравню ли я с ними русские,Просто русские, а не «рюс»?Те, кирзовые, трехпудовые?..Снова слышу их грубый стук,До сих пор вижу блики багровыеЯ в глазах уцелевших подруг.Потому, оттого, наверное,Слишком кажутся мне узкиТе модерные.Те манерные,Те неверные сапожки.«В самый грустный и радостный праздник в году…»
В самый грустный и радостный праздник в году —В День Победы — я к старому другу иду.Дряхлый лифт на четвертый вползает с трудом.Тишиною всегда привечал этот дом,Но сегодня на всех четырех этажахЗдесь от яростной пляски паркеты дрожат.Смех похож здесь на слезы, а слезы на смех.Здесь сегодня не выпить с соседями — грех.Открывает мне женщина — под пятьдесят.Две медальки на праздничной кофте висят,Те трагичные, горькие — «За оборону»…Улыбаясь, косы поправляет корону.Я смотрю на нее: до сих пор хороша!Знать, стареть не дает молодая душа.Те медальки — не слишком большие награды,Не прикованы к ним восхищенные взгляды.В делегациях нету ее за границей.Лишь, как прежде, ее величают «сестрицей»Те, которых она волокла на горбу,Проклиная судьбу, сквозь пожар и пальбу.— Сколько было спасенных тобою в бою?— Кто считал их тогда на переднем краю?..Молча пьем за друзей, не пришедших назад.Две, натертые мелом, медали горят,Две медали на память о черных годахИ об отданных с кровью родных городах…«Над ними ветра и рыдают, и пляшут…»
Над ними ветра и рыдают, и пляшут,Бормочут дожди в темноте.Спят наши любимые, мальчики наши,А нас обнимают не те…Одни — помоложе, другие — постаршеВот только ровесников нет.Спят наши ровесники, воины наши —Им все по семнадцати лет…ОСТАНЬСЯ В ЮНОСТИ, СОЛДАТ!(Диптих)
I. ЧТОБ ВСТАТЬ
Себе дал команду «Вперед!»Израненный мальчик в шинели.Глаза, голубые, как лед,Расширились и потемнели.Себе дал команду «Вперед!»,На танки пошел с автоматом…Сейчас он, сейчас упадет,Чтоб встать Неизвестным Солдатом.2. ЛЮБИМОЙ
Хоть гордиться могу я судьбою,Хоть погиб в справедливом бою,Все же, так виноват пред тобоюЯ за женскую долю твою!Как я верил, что встречу победу,Как шагал я к тебе по войне!..Горько жить нашим девушкам беднымС одиночеством наедине…«СМИРНАЯ»(Поэма)
В июне 1944-го была принята последняя радиограмма Смирной — радистки Кима: «Следуем программе…» Под именем Кима в немецком тылу работал советский разведчик Кузьма Гнедаш, под именем Смирной — Клара Давидюк, москвичка с Ново-Басманной улицы.
ПРОЛОГ
Я в году родилась том самом,Что и Клара. Сто лет назадНас возили на санках мамыВ скромный Бауманский сад.От вокзалов тянуло чадом,Вдаль гудок паровозный звал.Мы и жили почти что рядом,Разделял нас один квартал.В том московском районе старомКаждый домик мне был знаком.На Басманную часто, Клара,Я ходила за молоком.Ты напротив жила молочной,Мы встречались не раз, не пять.Если б знала я! Если б!.. Впрочем,Что тогда я могла бы знать?..НАЧАЛО
Застенчивость. Тургеневские косы.Влюбленность в книги, звезды, тишину.Но отрочество поездом с откосаВдруг покатилось с грохотом в войну.Напрасно дочек умоляют дома,Уже не властен материнский взгляд —У райвоенкоматов и райкомовТургеневские девушки стоят.Какие удивительные лицаВоенкоматы видели тогда!Текла красавиц юных череда —Казалось, выпал жребий им родитьсяВ пуховиках «дворянского гнезда».Казалось, благородство им столетьяВложили в поступь, в жесты, в легкий стан.Где взяли эту стать рабочих дети,И крепостных праправнучки крестьян?..Все шли и шли они — из средней школы,С филфаков, из МЭИ и из МАИ —Цвет юности, элита комсомола,Тургеневские девушки мои!И там тебя я видела, наверно,Да вот запомнить было ни к чему.Крутился времени жестокий жернов,Шла школьница к бессмертью своему.На нежных скулах отсветы пожара,Одно желанье —Поскорее в бой!..Вошла к секретарю райкома КлараИ принесла шестнадцать лет с собой.И секретарь глядит, скрывая жалость:«Ребенок. И веснушки на носу…»Москва. Райком. Так это начиналось.А в партизанском кончилось лесу…КОНЕЦ
Предсказывая близкую победу,Уже салюты над Москвой гремят,А здесь идут каратели по следу,Вот-вот в ловушку попадет отряд.Такое было много раз и ране —Не первый день в лесу товарищ Ким.Но он сейчас шальною пулей ранен,Ему не встать с ранением таким.«Всем уходить!»— приказ исполнят Кима,И только ты не выполнишь приказ,И будешь в первый раз неумолима,И будешь ты такой в последний раз…Ким все поймет, но, зажимая рану,Еще попросит: «Клара, уходи!»Сжав зубы, девушка с пустым наганом,Бледнея, припадет к его груди.Потом, уже нездешними глазамиВзглянув в его нездешнее лицо,Пошлет в эфир: «Мы следуем программе» —И у гранаты выдернет кольцо…ГОЛОС КЛАРЫ
К. Давидюк и К. Гнедаша похоронили вместе в центре белорусского города Слоним.
Никогда и никтоРазлучить нас друг с другом не сможет,Нас война повенчалаВ солдатской могиле одной.Кто за право быть вместеПлатил в этом мире дороже?—За него заплатили мыСамой высокой ценой.Каждый год по веснеК нам сбегаются маки, алея,Полыхают тюльпаны,Пионы сгорают до тла…Ни о чем не жалею,Нет, я ни о чем не жалею:Я счастливой была,Я счастливою, мама, была!ЭПИЛОГ
Уже смягчили боль десятилетья,Лишь на Басманной так же плачет мать.Шумят за окнами чужие дети,Фронтовики приходят помолчать.Еще доски мемориальной нету…И все ж, пробившись через толщу лет,Вдруг вспыхнуло звездою имя этоИ в душах яркий прочертило след.А я бессонной вспоминаю ночью,Что мы встречались — и не раз, не пять.Когда бы знала я тогда!.. Но, впрочем,Что я тогда могла о Кларе знать?ПРОДОЛЖАЕТСЯ ЖИЗНЬ…
Порошили снега,Затяжные дожди моросили,Много раз соловьиВозвещали о новой весне…Ясноглазые парни —Кристальная совесть России,Не дают мне стоятьОт житейских тревог в стороне.А когда покачнусь(И такое бывает порою),Незаметно помогут,Спокойно поддержат меняЯсноглазые парни,Которых военной сестроюМне пришлось бинтовать,Довелось выносить из огня.Продолжается жизнь.И нельзя в стороне оставаться,Потому что за мнойБоевым охраненьем стоятЯсноглазые парни,Которым навек восемнадцать —Батальоны домойНикогда не пришедших солдат.«Колдует тропинка лесная…»
Колдует тропинка леснаяНад шалою талой водой…Я зависти к юным не знаю —Была в свой черед молодой.И шла наша молодость к маюПо самой Великой войне.Я зависти к юным не знаю —Пускай позавидуют мне!«Мне близки армейские законы…»
Мне близки армейские законы,Я недаром принесла с войныПолевые мятые погоныС буквой «Т»— отличьем старшины.Я была по-фронтовому резкой,Как солдат, шагала напролом,Там, где надо б тоненькой стамеской,Действовала грубым топором.Мною дров наломано немало,Но одной вины не признаю:Никогда друзей не предавала —Научилась верности в бою.«Я — ТАНЯ»
Нежный рот и упрямые брови —Восемнадцать девчоночьих лет.В партизанских лесах ПодмосковьяНикогда не сотрется твой след.Олененок с большими глазами,Смуглых щек полудетский овал…Посылал командир на заданье —Оказалось, в бессмертье послал.Ты попалась гестаповцам в лапы —Тяжелей не придумать беды.И палач раскаленную лампуПодносил тебе вместо воды.Сапогами девчушку топтали:— Где другие бандиты, ответь!Как зовут? Ты откуда?— Я — Таня.Где другие? Готовят вам смерть!И по снегу ногами босыми,Крепко сжав окровавленный рот,Как на трон, партизанка РоссииНа высокий взошла эшафот.Огляделась: «Что плачете, люди!Наши близко! Они отомстят…»Ветер осени слезы мне студит —Было б нынче тебе шестьдесят.Нет, осталась ты юною, слышишь?Над тобою не властны года.В небе Вечности всходишь все вышеКомсомольская наша звезда!«Когда проходят с песней батальоны…»
Когда проходят с песней батальоны,Ревнивым взглядом провожаю строй —И я шагала так во время оноВоенной медицинскою сестрой.Эх, юность, юность! Сколько отмахалаТы с санитарной сумкой на боку!..Ей-богу, повидала я немалоНе на таком уж маленьком веку.Но ничего прекрасней нет, поверьте(А было всяко в жизни у меня!),Чем защитить товарища от смертиИ вынести его из-под огня.«А годы, как взводы, идут в наступленье…»
А годы, как взводы, идут в наступленье…Ворчит мой комбат: «Опухают колени,И раны болят, и ломает суставы…»А ты поднимись, как у той переправы,У той переправы в районе Ельца,Где ты батальон выводил из кольца!Комбат мой качает висками седыми:— Мы были тогда, как щенки, молодыми,И смерть, как ни странно, казалась нам проще —Подумаешь, пули невидимый росчерк!Комбат, что с тобой? Ты не нравишься мне!Забыл ты, что мы и сейчас на войне.Что годы, как взводы, идут в наступленье…А ты примиряешься с мыслью о плене —О плене, в который нас время берет…А может, скомандовать сердцу: «Вперед!»А может быть, встать, как у той переправы?Плевать, что скрипят, как протезы, суставы!Он чиркает спичкой, он прячется в дыме,Он молча качает висками седыми…«Я, признаться, сберечь не сумела шинели…»
Я, признаться, сберечь не сумела шинелиНа пальто перешили служивую мне.Было трудное время. К тому же хотелиМы скорее забыть о войне.Я пальто из шинели давно износила,Подарила я дочке с пилотки звезду.Но коль сердце мое тебе нужно, Россия,Ты возьми его, как в сорок первом году!ЗВАНЫЙ ОБЕД
Екатерине Новиковой — «Гвардии Катюше»
Над Россией шумели крыла похоронок,Как теперь воробьиные крылья шумят.Нас в дивизии было шестнадцать девчонок,Только четверо нас возвратилось назад.Через тысячу лет, через тысячу бедСобрались ветераны на званый обед.Собрались мы у Галки в отдельной квартире,Галка-снайпер — все та же: веснушки, вихры.Мы, понятно, сварили картошку в мундире,А Таисия где-то стрельнула махры.Тася-Тасенька, младший сержант, повариха.Раздобрела чуток, но все так же легка.Как плясала ты лихо!Как рыдала ты тихо,Обнимая убитого паренька…Здравствуй, Любка-радист!Все рвалась ты из штаба,Все терзала начальство:«Хочу в батальон!»Помнишь батю?Тебя пропесочивал он:— Что мне делать с отчаянной этою бабой.Ей, подумайте, полк уже кажется тылом!Ничего, погарцуешь и здесь, стригунок!—…Как теперь ты, Любаша?Небось поостылаНа бессчетных ухабах житейских дорог?..А меня в батальоне всегда величалиЛишь «помощником смерти»—Как всех медсестер…Как живу я теперь?Как корабль на причале —Не хватает тайфунов и снится простор…Нас в дивизии было шестнадцать девчонок,Только четверо нас возвратилось назад.Над Россией шумели крыла похоронок,Как теперь воробьиные крылья шумят.Если мы уцелели — не наша вина:У тебя не просили пощады, Война!«Все грущу о шинели…»
Все грущу о шинели,Вижу дымные сны —Нет, меня не сумелиВозвратить из войны.Дни летят, словно пули,Как снаряды — года…До сих пор не вернули,Не вернут никогда.И куда же мне деться?—Друг убит на войне,А замолкшее сердцеСтало биться во мне.НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ
Пролетели дни, как полустанки,Где он, черный сорок первый год?—Кони, атакующие танки,Над Москвой горящий небосвод?А снега белы, как маскхалаты,А снега багровы, как бинты.Падают безвестные солдатыВозле безымянной высоты.Вот уже и не дымится рана,Исчезает облачко у рта…Только, может быть, не безымяннаКрошечная эта высота?—Не она ль Бессмертием зовется?..Новые настали времена,Глубоки забвения колодцы,Но не забывается война,Вот у Белорусского вокзалаЭшелон из Прошлого застыл.Голову склонили генералыПеред Неизвестным и ПростымРядовым солдатом,Что когда-тоРухнул на бегу у высоты…Вновь снега белы, как маскхалаты,Вновь снега багровы, как бинты.Вот он, не вернувшийся из боя,Вышедший на линию огняДля того, чтоб заслонить собоюРодину, столицу и меня.Кто он? Из Сибири, из Рязани?Был убит в семнадцать, в сорок лет?..И седая женщина глазамиПровожает траурный лафет.«Мальчик мой!»— сухие губы шепчут,Замирают тысячи сердец.Молодые вздрагивают плечи:«Может, это вправду мой отец?»Никуда от Прошлого не деться,Вновь Война стучится в души к нам.Обжигает, обжигает сердцеБлагодарность с болью пополам.Голову склонили генералы,Каждый посуровел и затих…Неизвестный воин, не мечтал онНикогда о почестях таких —Неизвестный парень,Что когда-тоРухнул на бегу у высоты…Вновь снега белы, как маскхалаты,Вновь снега багровы, как бинты…ЗАПАС ПРОЧНОСТИ
До сих пор не совсем понимаю,Как же я, и худа, и мала,Сквозь пожары к победному МаюВ кирзачах стопудовых дошла.И откуда взялось столько силыДаже в самых слабейших из нас?..Что гадать! — Был и есть у РоссииВечной прочности вечный запас.«Окончился семьдесят третий…»
Окончился семьдесят третий —В какую я даль забрела!На яростной этой планетеЕще мне ворочать дела.И сердце пока не устало,И щеки, как прежде, горят.И надо для счастья так мало —Работу да любящий взгляд.И снова уводит дорогаТуда, где стихов целина.И надо для счастья так много —Сознанье, что людям нужна.«ДЕВОЧКИ»
«Девочки» в зимнем курзалеЖмутся по стенкам одни.Жаль, что путевки вам далиВ эти ненастные дни!И далеко кавалеры!—Им не домчаться до вас…Тетушка НастяТетушку ВеруПросит галантно на вальс.Возле палаток санбата,Хмелем Победы пьяны,Так же кружилисьДва юных солдата,Два ветерана войны.С Настенькой Вера,С Верочкой Настя —Плача, кружились они.Верилось в счастье,—В близкое счастье —Жмутся по стенкам одни…Ах, далеко кавалеры!—Им не домчасться до вас.Тетушку НастюС тетушкой ВеройКружит безжалостный вальс.Скроешь ли времени меты?Молодость только одна…Кружит подружек не музыка —ЭтоКружит их, кружит Война…«Нет, это не заслуга, а удача…»
Нет, это не заслуга, а удача —Стать девушке солдатом на войне.Когда б сложилась жизнь моя иначе,Как в День Победы стыдно было б мне!С восторгом нас, девчонок, не встречали:Нас гнал домой охрипший военком.Так было в сорок первом. А медалиИ прочие регалии — потом…Смотрю назад, в продымленные дали:Нет, не заслугой в тот зловещий год,А высшей честью школьницы считалиВозможность умереть за свой народ.КАССИР
Он много лет сидит в своей сберкассе,Возможно — двадцать, может — двадцать пять.Он хром. И лысина его не красит.Ему рукой до пенсии подать.Сидит всегда в сатиновом халате,Пиджак и брюки истово храня.Полтинник без раздумий не истратит,Свою жену боится, как огня.Но в День Победы, пробудясь до света,Он достает, торжественен и строг,Из старого потертого планшетаС отбитою эмалью орденок.Потом стоит он в театральном сквереЧасами, с непокрытой головой —Стоит комбат, и веря и не веряВо встречу с молодостью фронтовой.«В слепом неистовстве металла…»
В слепом неистовстве металла,Под артналетами, в боюСебя бессмертной я считалаИ в смерть не верила свою.А вот теперь — какая жалость!—В спокойных буднях бытияВо мне вдруг что-то надломалось,Бессмертье потеряла я…О, вера юности в бессмертье —Надежды мудрое вино!..Друзья, до самой смерти верьте,Что умереть вам не дано!«Ни от себя, ни от других не прячу…»
Ни от себя,Ни от других не прячуОтчаянной живучести секрет:Меня подстегивают неудачи,А в них, спасибо, недостатка нет…Когда выносят раненной из боя,Когда в глазах темнеет от тоски,Не опускаю руки,А до болиСжимаю зубы яИ кулаки.НАШЕ — НАМ!
Наше — нам, юность — юным, и мы не в обиде.
Сергей ОрловПусть певичка смешна и жеманна,Пусть манерны у песни слова,—В полуночном чаду ресторанаТак блаженно плывет голова.Винограда тяжелые гроздьяПревратились в густое вино,И теперь по артериям бродит,Колобродит, бунтует оно.А за маленьким столиком рядомТрое бывших окопных солдатНевеселым хмелеющим взглядомНа оркестр и певичку глядят.Я, наверное, их понимаю:Ветераны остались одни —В том победном ликующем мае,В том проклятом июне они…А смешная певичка тем часомПродолжает шептать о весне,А парнишка в потертых техасахЧуть не сверстницу видит во мне!В этом спутник мой искренен вроде,Лестно мне и немного смешно.По артериям весело бродит,Колобродит густое вино.А за маленьким столиком рядомДвое бывших окопных солдатНемигающим пристальным взглядомЗа товарищем вставшим следят.Ну а тот у застывшей певицыОтодвинул молчком микрофонИ, гранатой, в блаженные лицаБросил песню забытую он —О кострах на снегу, о шинелиДа о тех, кто назад не пришел…И глаза за глазами трезвели,И смолкал вслед за столиком стол.Замер смех, и не хлопали пробки.Тут оркестр очнулся, и вотПоначалу чуть слышно и робкоПодхватил эту песню фагот,Поддержал его голос кларнета.Осторожно вступил контрабас…Ах, нехитрая песенка эта,Почему будоражишь ты нас?Почему стали строгими парниИ никто уже больше не пьян?..Не без горечи вспомнил ударник,Что ведь, в сущности, он — барабан,Тот, кто резкою дробью в атакуПоднимает залегших бойцов.…Кто-то в зале беззвучно заплакал,Закрывая салфеткой лицо.И певица в ту песню вступила,И уже не казалась смешной…Ах, какая же все-таки силаСкрыта в тех, кто испытан войной!Вот мелодия, вздрогнув, погасла,Словно чистая вспышка огня.Знаешь, парень в модерных техасах,Эта песенка и про меня.Ты — грядущим, я прошлым богата.Юность — юным, дружок, наше — нам.Сердце тянется к этим солдатам,К их осколкам и к их орденам.«Я порою себя ощущаю связной…»
Я порою себя ощущаю связнойМежду теми, кто живИ кто отнят войной.И хотя пятилетки бегутТоропясь,Все тесней эта связь,Все прочней эта связь.Я — связная.Пусть грохот сражения стих:Донесеньем из бояОстался мой стих —Из котлов окружений,Пропастей пораженийИ с великих плацдармовПобедных сражений.Я — связная.Бреду в партизанском лесу,От живыхДонесенье погибшим несу:«Нет, ничто не забыто,Нет, никто не забыт,Даже тот,Кто в безвестной могиле лежит».«За утратою — утрата…»
За утратою — утрата,Гаснут сверстники мои.Бьют по нашему квадратуХоть давно прошли бои.Что же делать? — вжавшись в землю.Тело бренное беречь?..Нет, такого не приемлю,Не об этом вовсе речь.Кто осилил сорок первый,Будет драться до конца.Ах, обугленные нервы,Обожженные сердца!..«Кричу, зову — не долетает зов…»
Кричу, зову — не долетает зов.Ушли цепочкою, шаг в шаг впечатав,Как будто на разведку в тыл врагов.Солдат Сергей Сергеевич Смирнов,Солдат Сергей Сергеевич Орлов,Солдат Сергей Сергеич Наровчатов.Зову. Опять лишь тишина в ответ.Но и она кричит о побратимах.Кто говорит — незаменимых нет?Забудьте поскорее этот бред:Нет заменимых, нету заменимых!«И странно, и не странно…»
И странно, и не странно —Мне говорит она:«Зовут меня Татьяна,Фамилия — Война».…Есть в этом, право, что-то —Мне отвечает он:«Фамилия — Пехота,Зовут меня Семен».…Могут представить живо,Как все произошло:Затоптанная нива,Отбитое село.Девчонки из санбатаЗастыли, не дыша:Как гадкие утята,Два тощих малышаОткуда-то прибились,Измучены до слез…Их, бедолажек, «Виллис»Потом в тылы увез.В приемнике детдомаЛишь удалось узнать.Что мальчугана — Семой,Девчушку — Таней звать.Постановили с лёту(Нет, надо же суметь!)«Войною» и «Пехотой»Именовать их впредь…Вторая мировая,Ты все-таки живешь!Права я, не права я,Но в сердце мне, как нож,Когда промолвит кто-то,Добавив имена:«Фамилия — Пехота,Фамилия — Война».В ДАЛЬНЕМ УГОЛКЕ ДУШИ
Леониду Кривощекову, однополчанину, ныне писателю
Как он отглажен, все на нем блестит —Нет, вы на фото только поглядите:Мой командир санвзвода Леонид,Что в переводе значит «победитель».Тебя другим видала, командир,Я после контратаки отраженной:В шинелишке, светящейся от дыр,Осколками и пулями прожженной.В одной траншее нас свела война.Тебе — за двадцать, ну, а мне — под двадцать.Была в тебя по-детски влюблена:Теперь могу в таком грехе признаться.И, может, чище не было любви.Чем в этой грязной и сырой траншее…Ах, юность, юность! — только позови:Я сразу бросилась бы к ней на шею.И сразу стала бы такой смешной —До глупости застенчивой и строгой…Уже вся жизнь, пожалуй, за спиной,Иду своей, а ты — своей дорогой.Но в дальнем уголке души стоитИконкой потемневшей (не судите!)Мой командир санвзвода Леонид,Что в переводе значит «победитель».«Пожилых не помню на войне…»
Пожилых не помню на войне,Я уже не говорю про старых.Правда, вспоминаю, как во сне,О сорокалетних санитарах.Мне они, в мои семнадцать лет,Виделись замшелыми дедками.«Им, конечно, воевать не след,—В блиндаже шушукались с годками.—Побинтуй, поползай под огнем,Да еще в таких преклонных летах!»Что ж, годки, давайте помянемНаших «дедов», пулями отпетых.И в крутые, злые наши дниПоглядим на тех, кому семнадцать.Братцы, понимают ли они,Как теперь нам тяжело сражаться?—Побинтуй, поползай под огнем,Да еще в таких преклонных летах!..Мой передний край —Всю жизнь на немБыть тому, кто числится в поэтах.Вечно будет жизнь давать под дых,Вечно будем вспыхивать, как порох.Нынче щеголяют в «молодых»Те, кому уже давно за сорок.ОТ ИМЕНИ ПАВШИХ(На вечере поэтов, погибших на войне)
Сегодня на трибуне мы — поэты,Которые убиты на войне,Обнявшие со стоном землю где-тоВ своей ли, в зарубежной стороне.Читают нас друзья-однополчане,Сединами они убелены.Но перед залом, замершим в молчанье,Мы — парни, не пришедшие с войны.Слепят «юпитеры», а нам неловко —Мы в мокрой глине с головы до ног.В окопной глине каска и винтовка,В проклятой глине тощий вещмешок.Простите, что ворвалось с нами пламя,Что еле-еле видно нас в дыму,И не считайте, будто перед намиВы вроде виноваты, — ни к чему.Ах, ратный труд — опасная работа,Не всех ведет счастливая звезда.Всегда с войны домой приходит кто-то,А кто-то не приходит никогда.Вас только краем опалило пламя,То пламя, что не пощадило нас.Но если б поменялись мы местами,То в этот вечер, в этот самый час,Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,Губами, что вдруг сделались сухи,Мы, чудом уцелевшие солдаты,Читали б ваши юные стихи.МОЙ КОМИССАР
Не в войну, не в бою,Не в землянке санвзвода —В наши мирные дни,В наши мирные годыУмирал комиссар…Что я сделать могла?..То кричал он в бреду:— Поднимайтесь, ребята!—То, в сознанье придя.Бормотал виновато:— Вот какие, сестренка, дела…До сих пор он во мнеЕще видел сестренку —Ту, что в первом боюСхоронилась в воронку,А потом стала «справным бойцом»,Потому что всегда впереди,Словно знамя,Был седой человекС молодыми глазамиИ отмеченным шрамом лицом.След гражданской войны —Шрам от сабли над бровью…Может быть, в сорок первом,В снегах ПодмосковьяСнова видел он юность своюВ угловатой девчонке —Ершистом подростке,За которым тревожно,Внимательно, жесткоВсе следил краем глаза в бою…Не в эпохе,Военным пожаром объятой,Не от раны в бою —От болезни проклятойУмирал комиссар…Что я сделать могла?..То кричал он, забывшись:— За мною, ребята!—То, в себя приходя,Бормотал виновато:— Вот какие, сестренка, дела…Да, солдаты!Нам выпала трудная участь —Провожать командиров,Бессилием мучась:Может, это больней, чем в бою?..Если б родину вновьОхватили пожары,Попросила б направить меняВ комиссары,Попросилась бы в юность свою!НА ВЕЧЕРЕ ПАМЯТИ СЕМЕНА ГУДЗЕНКО
Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.С. ГудзенкоМы не трусы. За жизнь заплатили хорошую цену. А стоим за кулисами робки, строги и тихи.Так волнуемся, будто впервые выходим на сцену —Мы, солдаты, читаем ушедшего друга стихи.Я и впрямь разреветься на той трибуне готова.Только слышу твой голос: «Не надо, сестренка, держись!»Был ты весел и смел, кареглазый наш правофланговый,По тебе мы равнялись всю юность, всю зрелость, всю жизнь.И в житейских боях мы, ей-богу, не прятались в щели.Молча шли напролом, стиснув зубы, сжигали мосты.Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,Мы пред нашей Россией во всякое время чисты.ПАМЯТИ ВЕРОНИКИ ТУШНОВОЙ
Прозрачных пальцев нервное сплетенье,Крутой излом бровей, усталость век,И голос — тихий, как сердцебиенье,—Такой ты мне запомнилась навек.Была красивой — не была счастливой.Бесстрашная — застенчивой была…Политехнический. Оваций взрывы.Студенчества растрепанные гривы.Поэты на эстраде, у стола.Ну, Вероника, сядь с ведущим рядом,Не грех покрасоваться на виду!Но ты с досадой морщишься: «Не надо!Я лучше сзади, во втором ряду».Вот так всегда: ты не рвалась стать «первой»,Дешевой славы не искала, нет,Поскольку каждой жилкой, каждым нервомБыла ты божьей милостью поэт.БЫЛА! Трагичней не придумать слова,В нем безнадежность и тоска слились.Была. Сидела рядышком… И сноваЯ всматриваюсь в темноту кулис.Быть может, ты всего лишь запоздалаИ вот сейчас, на цыпочках, войдешь,Чтоб, зашептавшись и привстав, из залаТебе заулыбалась молодежь…С самой собой играть бесцельно в прятки,С детсада я не верю в чудеса:Да, ты ушла. Со смерти взятки гладки.Звучат других поэтов голоса.Иные голосистей. Правда это.Но только утверждаю я одно:И самому горластому поэтуТвой голос заглушить не суждено,Твой голос — тихий, как сердцебиенье.В нем чувствуется школа поколенья,Науку скромности прошедших на войне —Тех, кто свою «карьеру» начиналиВ сырой землянке — не в концертном зале,И не в огне реклам — в другом огне…И снова протестует все во мне:Ты горстка пепла? К черту эту мысль!БЫЛА? Такого не приемлю слова!И вновь я в ожидании, и сноваМой взгляд прикован к темноте кулис…МУЖЕСТВО
Памяти Людмилы Файзулиной
Солдаты! В скорбный час РоссииВы рвали за собой мосты,О снисхожденье не просили,Со смертью перешли на «ты».Вы затихали в лазаретах,Вы застывали на снегу,—Но женщину представить этуВ шинели тоже я могу.Она с болезнью так боролась,Как в окружении дрались.…Спокойный взгляд, веселый голос —А знала, что уходит жизнь.В редакционной круговерти,В газетной доброй кутерьмеСтрашней пустые очи смерти,Чем в злой блиндажной полутьме…Работать, не поддаться боли —Ох, как дается каждый шаг!..Редакция — не поле боя,Машинки пулемет в ушах…МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ
В Москве, в переулке старинном,Росла я, не зная тогда,Что здесь восходила Марина —Российского неба звезда.А после, в гремящей траншее,Когда полыхала земля,Не знала, что смуглую шеюТугая стянула петля.Не знала, что вновь, из туманаВзойдет — и уже навсегда!—Сгоревшая жутко и странноРоссийского неба звезда.ПАМЯТИ БОРИСА СЛУЦКОГО
Нам жилось и дышалось легче,Оттого, что был рядом друг,Не умевший сутулить плечи,По призванию политрук.Комиссар, что единым словомПолк поднять бы в атаку мог…Знаменитый поэт, лавровыйОн с усмешкой носил венок.Подлецы перед ним смолкали,Уползали льстецы с пути.Мог чужую беду рукамиСлуцкий запросто развести.Но рвануло из рук оружье —Уходила с Земли жена.Даже им от вселенской стужиНе была она спасена…Сам себя присудил к забвенью,Стиснул зубы и замолчалСамый сильный из поколеньяГуманистов-однополчан.Друг! Беда тебя подкосила,Но воюет твоя строка.Словно колокол, над РоссиейБьется сердце политрука.«„Великий“ — поэт называет поэта…»
«Великий» —Поэт называет поэта,Но поздно приходитПризнание это.Великий не слышит,Поскольку не дышит,А если б услышал,Ответил бы:— Тише!Могильная нас разделяет ограда,Уже ничего, дорогие, не надо.Спасибо, но поздно,Простите, но поздно…А небо так звездно,А время так грозно…ДО ТОЙ ПОРЫ
Три верных друга были у меня.И первый тот, кого всю жизнь любила,С кем грелась у домашнего огня,Ни разу не замерзнув, до могилы.Да, наши руки разорвала смерть,И все ж меня оплакивать не надо.Завидовать мне нужно, не жалеть —С таким, как он, быть четверть века рядом!..Ушел товарищ светлый фронтовой,Большой поэт, в быту — ребенок малый.Над ним с опущенною головойВ почетном карауле я стояла.С опущенной стояла головой,А мысль одна виски сверлила снова:Танкист, в войну остался он живой,Чтоб вдруг сгореть в огне костра мирского…Еще ушла подружка школьных лет.Она звезд с неба, может, не хватала.Но в ней пылал такой душевный свет! —Как в лампе тыщевольтного накала…Зачем, казалось бы, под Новый годНам перечитывать ушедших списки?Затем, что друг лишь до тех пор живет.Пока его не забывает близкий…ПУСТЫЕ ПЛЯЖИ
Опять в Крыму предзимнее приволье,Опять над морем только чаек гам.Пустые пляжи снова пахнут солью.А не духами с потом пополам.Пустые пляжи пахнут вновь озоном…Напрасно, черный надрывая рот,В «последнюю экскурсию сезона»Охрипший рупор «дикарей» зовет.Пустые пляжи снова пахнут йодом…Какие там экскурсии, когдаДавно норд-остам полуостров отданИ рыбаки готовят невода?Пустые пляжи в ноябре угрюмы. Оставшись с осенью наедине,Они уже не отгоняют думыО вечности, о смерти, о войне.О том, как падали в песках сыпучих,У кромки волн, десантные войска…Пустые пляжи,Снеговые тучи.Тревожное мерцанье маяка.«На улице Десантников живу…»
На улице Десантников живу,Иду по Партизанской за кизилом.Пустые гильзы нахожу во рву —Во рву, что рядом с братскою могилой.В глухом урочище туман, как дым,В оврагах расползается упрямо.Землянок полустертые следы,Окопов чуть намеченные шрамы.В костре сырые ветки ворошу,Сушу насквозь промоченные кеды,А на закате в городок спешу —На площадь Мира улицей Победы.«Уклончивость — она не для солдата…»
Уклончивость — она не для солдата,Коль нет, так нет,А если да, то да.Ведет меня и ныне, как когда-то,Единственная красная звезда.И что бы в жизни ни случилось, что бы —Осуждены солдатские сердцаДружить до гроба,И любить до гроба,И ненавидеть тоже до конца…«БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ»
Полицай не пропадал без вести.Пропадал без вести партизан —Может, он погиб на поле чести,Может, в хате лесника от ран…Полицаи сроки отсиделиИ вернулись на родимый двор.Сыновья «пропавших» поседели —Рядом с ними тенью брел Укор.Ведь «без вести» это как «без чести»…Может, хватит им душевных ран?—Полицай не пропадал без вести,Пропадал без вести партизан.Вышло время формуле жестокой —Нынче «без вести пропавших» нет.Пусть они вернутся — к локтю локоть —Те, что сорок пропадали лет.Пусть войною согнутые вдовыНа соседей с гордостью глядят.Вышло время формуле суровой —Нет «пропавших без вести» солдат!…Здесь застыли в карауле дети,Здесь молчим мы, голову склоня,И следим, как раздувает ветерСкорбный пламень Вечного огня.«На краю Измайловского парка…»
На краю Измайловского парка,Под гармонь, ознобною веснойПадеспань, тустеп танцуют пары —Кавалеры блещут сединой.Пусть они богаты лишь годами…Не скрывает лет своих никто,Порошком натертые медалиС гордостью навесив на пальто.Дамы — не сдающиеся тоже,Как пилотку носят седину…Сотрясает ветер крупной дрожьюХрупкую ознобную весну.А деревья головой качают —На опушке леса, на краюПразднуют опять однополчанеВозвращенье в молодость свою.На душе торжественно и чисто.Словно Вечный в ней зажгли огонь…Хорошо, что не вопит транзистор,А рыдает старая гармонь.ГЕОЛОГИНЯ
Ветер рвет светло-русую прядку,Гимнастерка от пыли бела.Никогда не была ты солдаткой,Потому что солдатом была.Не ждала, чтоб тебя защитили,А хотела сама защищать.Не желала и слышать о тыле —Пусть царапнула пуля опять.…Побелела от времени прядка,И штормовка от пыли бела.Снова тяжесть сапог, и палатка,И ночевка вдали от села.Снова с первым лучом подниматься,От усталости падать не раз,Не жалела себя ты в семнадцать,Не жалеешь себя и сейчас.Не сочувствуйте — будет обидой,Зазвенит в ломком голосе лед,Скажет: «Лучше ты мне позавидуй!»И упругой походкой уйдет.И от робости странной немея(Хоть суров и бесстрастен на вид),Не за юной красоткой — за неюБородатый геолог следит…«Снег намокший сбрасывают с крыши…»
Снег намокший сбрасывают с крыши,Лед летит по трубам, грохоча.Вновь на Пушкинском бульваре слышуПесенку картавую грача.Что еще мне в этом мире надо?Или, может быть, не лично мнеВручена высокая награда —Я живой осталась на войне?Разве может быть награда выше?Много ли вернулось нас назад?..Это счастье —Вдруг сквозь сон услышать.Как капели в дверь Весны стучат!«И я, конечно, по весне тоскую…»
И я, конечно, по весне тоскую,Но искуситель Мефистофель слаб:Пусть предложил мне цену хоть какую —Окопной юности не отдала б!Пусть предложил бы:— Хочешь восемнадцать,Отдав взамен окопные года?..—Я б только усмехнулась:СторговатьсяСо мною не сумеешь никогда!На тех весах, где боль и честь народа,На тех весах, точней которых нет,Четыре страшных и прекрасных годаВ душе перетянули сорок лет.Без этих лет я — море без прибоя.Что я без них? — дровишки без костра.Лишь тот постиг, что значила «сестра»,Кто призывал ее на поле боя.И разве слово гордое «поэт»Со скромным этим именем сравнится?Четыре года. После — сорок лет.Погибших молодеющие лица…«Мне еще в начале жизни повезло…»
Мне еще в начале жизни повезло,На свою не обижаюсь я звезду.В сорок первом меня бросило в седло,В сорок первом, на семнадцатом году.Жизнь солдата, ты — отчаянный аллюр:Марш, атака, трехминутный перекур.Как мне в юности когда-то повезло,Так и в зрелости по-прежнему везет —Наше чертово святое ремеслоРаспускать поводья снова не дает.Жизнь поэта, ты — отчаянный аллюр:Марш, атака, трехминутный перекур.И, ей-богу, просто некогда стареть,Хоть мелькают полустанками года…Допускаю, что меня догонит смерть,Ну, а старость не догонит никогда!Не под силу ей отчаянный аллюр:Марш, атака, трехминутный перекур.КАПЕЛИ, КАПЕЛИ ЗВЕНЯТ В ЯНВАРЕ
«Я не привыкла, чтоб меня жалели…»
Я не привыкла, чтоб меня жалели,Я тем гордилась, что среди огняМужчины в окровавленных шинеляхНа помощь звали девушку, меня.Но в этот вечер, мирный, зимний, белый,Припоминать былое не хочу.И женщиной — растерянной, несмелойЯ припадаю к твоему плечу.«Не знаю, где я нежности училась…»
Не знаю, где я нежности училась,—Об этом не расспрашивай меня.Растут в степи солдатские могилы,Идет в шинели молодость моя.В моих глазах — обугленные трубы.Пожары полыхают на Руси.И снова нецелованные губыИзраненный парнишка закусил.Нет! Мы с тобой узнали не по сводкамБольшого отступления страду.Опять в огонь рванулись самоходки,Я на броню вскочила на ходу.А вечером над братскою могилойС опущенной стояла головой…Не знаю, где я нежности училась,—Быть может, на дороге фронтовой…«Я родом не из детства — из войны…»
Я родом не из детства — из войны.И потому, наверное, дороже,Чем ты, ценю и радость тишины,И каждый новый день, что мною прожит.Я родом не из детства — из войны.Раз, пробираясь партизанской тропкой,Я поняла навек, что мы должныБыть добрыми к любой травинке робкой,Я родом не из детства — из войны.И, может, потому незащищенней:Сердца фронтовиков обожжены,А у тебя — шершавые ладони.Я родом не из детства — из войны.Прости меня — в том нет моей вины…ВЕСЕННЕЕ
Люди дрожат от стужиСеверной злой весной,А мне показались лужиНебом на мостовой.Я расплескала небо.Волны бегут гурьбой.Если ты здесь не был.Мы побываем с тобой.Мы побываем всюду:Кто уцелел в огне,Знает, что жизнь — чудо.Молодость — чудо вдвойне.«Худенькой нескладной недотрогой…»
Худенькой нескладной недотрогойЯ пришла в окопные края,И была застенчивой и строгойПолковая молодость моя.На дорогах родины осеннейНас с тобой связали навсегдаСудорожные петли окружений,Отданные с кровью города.Если ж я солгу тебе по-женски,Грубо и беспомощно солгу,Лишь напомни зарево Смоленска,Лишь напомни ночи на снегу.«В семнадцать совсем уже были мы взрослые…»
В семнадцать совсем уже были мы взрослые —Ведь нам подрастать на войне довелось…А нынче сменили нас девочки рослыеСо взбитыми космами ярких волос.Красивые, черти! Мы были другими —Военной голодной поры малыши.Но парни, которые с нами дружили,Считали, как видно, что мы хороши.Любимые нас целовали в траншее,Любимые нам перед боем клялись.Чумазые, тощие, мы хорошелиИ верили: это на целую жизнь.Эх, только бы выжить!.. Вернулись немногие.И можно ли ставить любимым в вину,Что нравятся девочки им длинноногие,Которые только рождались в войну?И правда, как могут не нравиться весны,Цветение, первый полет каблучков,И даже сожженные краскою космы,Когда их хозяйкам семнадцать годков.А годы, как листья осенние, кружатся.И кажется часто, ровесницы, мне —В борьбе за любовь пригодится нам мужествоНе меньше, чем на войне…ДВА ВЕЧЕРА
Мы стояли у Москвы-реки,Теплый ветер платьем шелестел.Почему-то вдруг из-под рукиНа меня ты странно посмотрел —Так порою на чужих глядят.Посмотрел и — улыбнулся мне:— Ну какой же из тебя Солдат?Как была ты, право,На войне?Неужель спала ты на снегу,Автомат пристроив в головах?Я тебяПредставить не могуВ стоптанных солдатских сапогах!..Я же вечер вспомнила другой:Минометы били,Падал снег.И сказал мне тихоДорогой,На тебя похожий человек:— Вот лежим и мерзнем на снегу,Будто и не жили в городах…Я тебя представить не могуВ туфлях на высоких каблуках…«Капели, капели звенят в январе…»
Капели, капелиЗвенят в январе,И птицы запелиНа зимней заре.На раме оконной,Поверив в апрель,От одури соннойОпомнился шмель:Гудит обалдело,Тяжелый от сна.Хорошее дело —Зимою весна!О солнце тоскуя,Устав от зимы,Ошибку такуюПриветствуем мы.Помедли немножко,Январский апрель!…Трет ножку о ножкуИ крутится шмель.И нам ошибатьсяПорою дано —Сегодня мне двадцатьИ кровь как вино.В ней бродит несмелоРазбуженный хмель.Хорошее дело —Зимою апрель!«Есть праздники, что навсегда с тобой…»
Есть праздники, что навсегда с тобой,—Красивый человек,Любимый город.Иль, где-нибудь на Севере — собор,Иль, может, где-нибудь на Юге — горы.К ним прикипела намертво душа,К ним рвешься из житейской суматохи.И пусть дела мои сегодня плохи,Жизнь все равно — я знаю! — хороша.Не говорите:— Далеко до гор!—Они со мною на одной планете.И где-то смотрит в озеро собор.И есть красивый человек на свете.Сознанье этого острей, чем боль.Спасибо праздникам, что навсегда с тобой!«Я люблю тебя злого, в азарте работы…»
А. К.
Я люблю тебя злого, в азарте работы,В дни, когда ты от грешного мира далек,В дни, когда в наступленье бросаешь ты роты.Батальоны, полки и дивизии строк.Я люблю тебя доброго, в праздничный вечер,Заводилой, душою стола, тамадой.Так ты весел и щедр, так по-детски беспечен,Будто впрямь никогда не братался с бедой.Я люблю тебя, вписанным в контур трибуны.Словно в мостик попавшего в шторм корабля,—Поседевшим, уверенным, яростным, юным —Боевым капитаном эскадры «Земля».Ты — землянин. Все сказано этим.Не чудом — кровью, нервами мы побеждаем в борьбе.Ты — земной человек. И, конечно, не чуждыНикакие земные печали тебе.И тебя не минуют плохие минуты —Ты бываешь растерян, подавлен и тих.Я люблю тебя всякого, но почему-тоТот, последний, мне чем-то дороже других…ТЫ — РЯДОМ
Ты — рядом, и все прекрасно:И дождь, и холодный ветер.Спасибо тебе, моя ясный,За то, что ты есть на свете.Спасибо за эти губы,Спасибо за руки эти.Спасибо тебе, мой любый,За то, что ты есть на свете.Ты — рядом, а ведь могли быДруг друга совсем не встретить…Единственный мой, спасибоЗа то, что ты есть на свете!«Не встречайтесь с первою любовью…»
Не встречайтесь с первою любовью,Пусть она останется такой —Острым счастьем, или острой болью,Или песней, смолкшей за рекой.Не тянитесь к прошлому, не стоит —Все иным покажется сейчас…Пусть хотя бы самое святоеНеизменным остается в нас.ЛЮБОВЬ
Опять лежишь в ночи, глаза открыв,И старый спор сама с собой ведешь.Ты говоришь:— Не так уж он красив! —А сердце отвечает:— Ну и что ж!Все не идет к тебе проклятый сон,Все думаешь, где истина, где ложь…Ты говоришь:— Не так уж он умен!—А сердце отвечает:— Ну и что ж!Тогда в тебе рождается испуг,Все падает, все рушится вокруг.И говоришь ты сердцу:— Пропадешь!—А сердце отвечает:— Ну и что ж?«Три дня и четыре ночи…»
Три дня и четыре ночи —Много ли это, мало?..Были они корочеГрозных секунд обвала,Когда никуда не скрыться,Когда никуда не деться,От каменного убийцы,Что вот-вот раздавит сердце.Три дня и четыре…Вспомни —Много ли это, мало?..Были они объемнейЖизни иной, пожалуй.Замешано было крутоВ них счастьеС приправой боли.Неполных четверо сутокНаедине с тобою…«Днем еще командую собою…»
Днем еще командую собою,А ночами, в беспокойном сне,Сердце, дезертир на поле боя,Не желает подчиняться мне.Сколько можно, сколько можно сниться!Просыпаюсь, зажигаю свет.За день отвоеванных позицийУтром словно не было и нет.Вновь тревога, снова боль тупая.А считала, это за спиной.Как татуировка, проступаетВсе, что было вытравлено мной…«Теперь не умирают от любви…»
Теперь не умирают от любви —Насмешливая трезвая эпоха.Лишь падает гемоглобин в крови,Лишь без причины человеку плохо.Теперь не умирают от любви —Лишь сердце что-то барахлит ночами.Но «неотложку», мама, не зови,Врачи пожмут беспомощно плечами:«Теперь не умирают от любви…»«Все зачеркнуть. И все начать сначала…»
Все зачеркнуть. И все начать сначала,Как будто это первая весна.Весна, когда на гребне нас качалаХмельная океанская волна.Когда все было праздником и новьюУлыбка, жест, прикосновенье, взгляд…Ах, океан, зовущийся Любовью,Не отступай, прихлынь, вернись назад!«Мне дома сейчас не сидится…»
Мне дома сейчас не сидится,Любые хоромы тесны.На крошечных флейтах синицыТоропят походку весны.А ей уже некуда деться.Пускай с опозданьем — придет!…Сегодня на речке и в сердцеВдруг медленно тронулся лед.ВЕСНА
Над полями, над лесамиПтичий гомон, детский смех.Быстро, мелкими зубамиПилит белочка орех.Барабанной дробью дятелПривечает громко нас.О заботах, об утратеПозабудем хоть на час.До чего весною четкиОчертания дерев!Две сороки, две трещоткиТараторят, одуревОт слепящей шалой сини,От сверкающих лучей.Через камень, выгнув спину,Гибко прыгает ручей…Можешь, милый, хмурить бровиОбижаться все вольны.Но ничто не остановитНаступление весны.Это значит, это значит —Перечеркнут счет обид.К солнцу, как веселый мячик,Сердце пусть твое взлетит.Там, в звенящем поднебесье,Там, в пустыне голубой,Только птицы, только песни,Только мы вдвоем с тобой.Все печали позабудемВ ликовании весны.Мы ведь люди, мы ведь люди —Мы для счастья рождены!«Ко всему привыкают люди…»
Ко всему привыкают люди —Так заведено на земле.Уже не думаешь как о чудеО космическом корабле.Наши души сильны и гибки —Привыкаешь к беде, к войне,Только к чуду твоей улыбкиНевозможно привыкнуть мне…«Не бывает любви несчастливой…»
Не бывает любви несчастливой.Не бывает… Не бойтесь попастьВ эпицентр сверхмощного взрыва,Что зовут «безнадежная страсть».Если в души врывается пламя,Очищаются души в огне.И за это сухими губами«Благодарствуй!» шепните Весне.«Что любят единожды — бредни…»
Что любят единожды — бредни,Внимательней в судьбы всмотрись.От первой любви до последнейУ каждого целая жизнь.И, может быть, молодость — платаЗа эту последнюю треть:За алые краски заката,Которым недолго гореть…«И когда я бежать попыталась из плена…»
И когда я бежать попыталась из пленаГлаз твоих, губ твоих и волос,Обернулся ты ливнем и запахом сена,Птичьим щебетом, стуком колес.Все закрыты пути, все запутаны тропы —Так за годом уносится год…Я лечу в пустоту, перепутаны стропы —Только дольше бы длился полет!ДРУГУ
Стиснуты зубы плотно.Сведены брови круто.Жесток упрямый волосНад невеселым лбом.Весь ты какой-то новый,Сумрачный, неуютный,Словно большой, добротный,Но необжитый дом.Прячешь глаза в ресницы,Пристальный взгляд заметив…С ласковою усмешкойДумаю я не раз:«Кто же тебя полюбит,Кто же в тебя вселится,Кто же огонь засветитВ окнах широких глаз?»«Ах, в серенькую птаху…»
Ах, в серенькую птахуВлюбился вдруг… орел!Но ахай иль не ахай,Он счастье в ней обрел.Глядит не наглядится,Не сводит круглых глазИ, гордые орлицы,Не замечает вас!Не сводит глаз и тает…Что в этой птахе есть? —Сие велика тайна,Велика тайна есть…«Объяснений мне не нужно…»
Объяснений мне не нужно,Зря душою не криви.Для меня неверность в дружбеПобольнее, чем в любви.Хоть не просто это было,Все же с юношеских летЯ прощать умела милым,А друзьям, признаться, нет.Потому что мы не дети,Наваждений знаем власть.Потому что есть на светеУвлечение и страсть…Но какое оправданьеДля товарища найдешь,Если он тебя обманет,Если он продаст за грош?Ах, за грош ли, за мильоны,За высокие чины!..По неписаным законамТяжелее нет вины…«Колесам сердца лихорадочно вторят…»
Колесам сердца лихорадочно вторят.Сползает дымок под откос.Навстречу ли счастью,Навстречу ли горюТоропится паровоз?О, вечная смена разлук и свиданий!Догоним ли счастье мы, друг?А может быть,Счастье и есть ожиданье —Колес и сердец перестук?..«Жизнь моя не катилась величавой рекою…»
Жизнь моя не катиласьВеличавой рекою —Ей всегда не хваталоТишины и покою.Где найдешь тишину тыВ доле воина трудной?..Нет, бывали минуты,Нет, бывали секунды:За минуту до бояОчень тихо в траншее,За секунду до бояОчень жизнь хорошеет.Как прекрасна травинка,Что на бруствере, рядом!Как прекрасна!.. Но тишьРазрывает снарядом.Нас с тобой пощадилиИ снаряды и мины.И любовь с нами в ногуШла дорогою длинной.А теперь и подавноНикуда ей не деться,А теперь наконец-тоУспокоится сердце.Мне спокойно с тобою.Так спокойно с тобою,Как бывало в траншееЗа минуту до боя.ПИШИ МНЕ!
Вновь от тебя нет писем,Тревогам нет конца.От милых мы зависим,Как песня от певца.От милых мы зависим,Как парус от ветров.Вновь от тебя нет писем —Здоров ли, не здоров?..Уходит поколенье,Уходит навсегда.Уже не в отдаленьеГрохочут поезда —Они увозят в вечностьМоих однополчан…Платком укутав плечи,Шагаю по ночамЯ от стола к постелиИ от дверей к окну.Пиши мне раз в неделюХотя б строку одну!КАК ОБЪЯСНИТЬ?
Как объяснить слепому,Слепому, как ночь, с рожденья.Буйство весенних красок,Радуги наважденье?Как объяснить глухому,С рожденья, как ночь, глухому,Нежность виолончелиИли угрозу грома?Как объяснить бедняге,Рожденному с рыбьей кровью,Тайну земного чуда,Названного Любовью?«А я для вас неуязвима…»
А я для вас неуязвима.Болезни,Годы,Даже смерть.Все камни — мимо,Пули — мимо.Не утонуть мне,Не сгореть.Все это потому,Что рядомСтоит и бережет меняТвоя любовь — моя ограда,Моя защитная броня.И мне другой брони не нужно,И праздник — каждый будний день.Но без тебя я безоружнаИ беззащитна, как мишень.Тогда мне никуда не деться:Все камни — в сердце,Пули — в сердце…РЖАВЧИНА
Я любила твой смех, твой голос.Я за душу твою боролась.А душа-то была чужою,А душа-то была со ржою.Но твердила любовь: «Так что же?Эту ржавчину уничтожу».Были бури. И были штили.Ах, какие пожары были!Только вот ведь какое дело —В том огне я одна горела.Ржа навеки осталась ржою,А чужая душа — чужою…«Мы любовь свою схоронили…»
Мы любовь свою схоронили,Крест поставили на могиле.«Слава богу!»— сказали оба…Только встала любовь из гроба,Укоризненно нам кивая:— Что ж вы сделали?Я — живая!..ПЕРЕД ЗАКАТОМ
Пиджак накинул мне на плечи —Кивком его благодарю.«Еще не вечер,Нет, не вечер!»—Чуть усмехаясь, говорю.А сердце замирает снова,Вновь плакать хочется и петь.…Гремит оркестра духовогоВсегда пылающая медь.И больше ничего не надоДля счастья,В предзакатный час,Чем эта летняя эстрада,Что в молодость уводит нас.Уже скользит прозрачный месяц,Уже ползут туманы с гор.Хорош усатый капельмейстер,А если проще — дирижер.А если проще, если проще:Прекрасен предзакатный мир!—И в небе самолета росчерк,И в море кораблей пунктир.И гром оркестра духового,Его пылающая медь.…Еще прекрасно то, что сноваМне плакать хочется и петь.Еще мой взгляд кого-то греет,И сердце молодо стучит…Но вечереет, вечереет —Ловлю последние лучи.«Двери настежь, сердце настежь…»
Двери настежь, сердце настежь,Прочь замки, долой засовы!Я тебе желаю счастья —Настоящего, большого!Исцеляя и врачуя.Пусть шагнет оно навстречуТак мучительно хочу я,Чтобы ты расправил плечи!Чтоб запели в сердце струны —Те, что заглушили годы,Чтобы снова стал ты юнымИ уверенным и гордым:Дерзкоглазым, бесшабашнымЛейтенантом желторотым,Тем, кто бросил в рукопашныйБатальон морской пехоты!Кто потом, в Парад Победы,На брусчатке шаг печатал…А еще могу поведать,Как ты нравился девчатам!…Пусть идут в атаку годы,Пусть испытано немало —Не пора еще на отдыхТем, кто вышел в генералы!Для меня ты бесшабашныйПомкомроты желторотый,Тот, кто бросил в рукопашныйБатальон морской пехоты!Распахни же сердце настежь,Стань самим собою снова:Ты ли недостоин счастья?—Настоящего, большого!«Прошу, любимый мой, прости…»
Прошу, любимый мой, прости,Когда бываю резковата.Прошла неженские пути,И самый первый — путь солдата.Не при луне, не на гумне —Безвестный, раненный в траншее,Припал, как суженый, ко мне.Обнял отчаянно за шею.И я, сжав зубы, поползла,Таща его, в разрывах минных…И на «гражданке» я была,Сказать по совести, мужчиной.Известно только кой-кому,Что в нищете послевоеннойСлыла «добытчиком» в дому,Копейке каждой знала цену…А жизнь поэта — тоже бой,Опять бойцовская дорога.…За то, что я резка с тобой.Меня судить не должен строго:Не только пламенем войны,Не только черным сорок первымОбнажены, обожженыИскрят обугленные нервы.«Мир до невозможности запутан…»
Мир до невозможности запутан,И когда дела мои плохи,В самые тяжелые минутыЯ пишу веселые стихи.Ты прочтешь и скажешь:— Очень мило.Жизнеутверждающе притом.—И не будешь знать.Как больно былоУлыбаться обожженным ртом.«Мне сегодня, бессонной ночью…»
Мне сегодня, бессонной ночью,Показалось, что жизнь прошла…Мой товарищ, памирский летчик,Как идут у тебя дела?Не суди меня слишком строго,Что давно не пишу тебе:Не забыта она — дорогаОт Хорога до Душанбе.Не забыто, как крупной тряскойБило крошечный самолет,Как одной кислородной маскойМы дышали с тобой в черед,Как накрыл нас туман в ущельеУзком, длинном, как коридор,Как отчаянно, на пределе,Барахливший тянул мотор.Не пишу. Только помни прочно —Не оборваны провода…Неожиданно, поздней ночью,Позвоню и скажу: «Беда,Заупрямилась непогода,Все труднее дышать, браток.Мне бы чистого кислорода,Мне бы дружбы твоей глоток!»«В каком-нибудь неведомом году…»
В каком-нибудь неведомом годуСлучится это чудо непременно:На Землю нашу, милую звезду,Слетятся гости изо всей Вселенной.Сплошным кольцом землян окружены,Пройдут они по улицам столицы.Покажутся праправнукам странныОдежды их и неземные лица.На марсианку с кожей голубойПотомок мой не сможет наглядетьсяЕго земная грешная любовьЗаставит вспыхнуть голубое сердце.Его земная грешная любовьИ марсианки сердце голубое —Как трудно будет людям двух миров!..Любимый мой, почти как нам с тобою.БЕЛЫЙ ФЛАГ
За спором — спор.За ссорой — снова ссора.Не сосчитать «атак» и «контратак»…Тогда любовь пошла парламентером —Над нею белый заметался флаг.Полотнище, конечно, не защита.Но шла Любовь, не опуская глаз,И, безоружная, была добита…Зато из праха гордость поднялась.«Как тоскуют в ночи поезда…»
Как тоскуют в ночи поезда,Пролетая угрюмый Сиваш!..Я тебя никогда не предам.Ты меня никогда не предашь.Потому что сквозь жизнь пронеслиКодекс Верности, Дружбы устав.Как грустят о портах корабли,Так тоскуют уста об устах.В облаках, затерявшись из глаз,Одинокий грустит самолет.Знаю, жизнь нас обоих предаст —Так простим же ее наперед…«Ты разлюбишь меня…»
Ты разлюбишь меня…Если все-таки станется это,Повториться не сможетНаше первое смуглое лето —Все в росе по колено,Все в укусах крапивы…Наше первое лето —Как мы были глупы и счастливы!Ты разлюбишь меня…Значит, яростной крымской весною,Партизанской веснойНе вернешься ты в юность со мною.Будет рядом другая —Вероятно, моложе, яснее,Только в юность своюВозвратиться не сможешь ты с нею.Я забуду тебя.Я не стану тебе даже сниться.Лишь в окошко твоеВдруг слепая ударится птица.Ты проснешься, а послеНе сумеешь уснуть до рассвета…Ты разлюбишь меня?Не надейся, мой милый, на это!ВСТРЕЧА
Со своим батальоннымПовстречалась сестра —Только возле прилавка,А не возле костра.Уронил он покупки,Смяла чеки она,—Громыхая, за нимиСнова встала Война.Снова тащит девчонкаКомандира в кювет,По слепящему снегуАлый тянется след.Оглянулась — фашистыВ полный двинулись рост…— Что ж ты спишь, продавщица? —Возмущается хвост.Но не может услышатьЭтот ропот она,Потому что все громчеГромыхает Война,Потому что столкнулись,Как звезда со звездой,Молодой батальонныйС медсестрой молодой.«Легка. По-цыгански гордо…»
Легка. По-цыгански гордоОткинута голова.Техасы на узких бедрах,Очерчена грудь едва.Девчонка, почти подросток,Но этот зеленый взгляд! —Поставленные чуть косо,По-женски глаза глядят.В них глубь и угроза моря,В них отблеск грядущих гроз…Со смуглою кожей споритПшеничный отлив волос.Легка, за спиною крылья —Вот-вот над землей вспорхнет…Неужто такими былиИ мы в сорок первый год?..ПРОЩАНИЕ
Тихо плакали флейты, рыдали валторны,Дирижеру, что Смертью зовется, покорны.И хотелось вдове, чтоб они замолчали —Тот, кого провожали, не сдался б печали.(Он войну начинал в сорок первом, комбатом,Он комдивом закончил ее в сорок пятом.)Он бы крикнул, коль мог:— Выше голову, черти!Музыканты! Не надо подыгрывать смерти!Для чего мне рапсодии мрачные ваши?Вы играйте, солдаты, походные марши!Тихо плакали флейты, рыдали валторны,Подошла очень бледная женщина в черном.Всё дрожали, дрожали припухшие губы,Всё рыдали, рыдали военные трубы.И вдова на нее долгим взглядом взглянула:Да, конечно же, эти высокие скулы!Ах, комдив! Как хранил он поблекшее фотоТонкошеей девчонки, связистки из роты.Освещал ее отблеск недавнего бояИли, может быть, свет, что зовется любовью.Погасить этот свет не сумела усталость…Фотография! Только она и осталась.Та, что дни отступленья делила с комбатом,От комдива в победном ушла сорок пятом,Потому что сказало ей умное сердце:Никуда он не сможет от прошлого деться —О жене затоскует, о маленьком сыне…С той поры не видала комдива доныне.И встречала восходы, провожала закатыВсе одна да одна — в том война виновата…Долго снились комдиву припухшие губы,Снилась шейка, натертая воротом грубым,И улыбка, и скулы высокие эти…Ах, комдив! Нет без горечи счастья на свете!..А жена никогда ни о чем не спросила,Потому что таилась в ней умная сила,Потому что была добротою богата,Потому что во всем лишь война виновата…Чутко замерли флейты, застыли валторны,И молчали, потупясь, две женщины в черном…«НОЛЬ ТРИ»(Поэма)
Памяти Алексея Каплера
1
Не проклинаю долю вдовью,Жить не согнувшись буду с ней.Мне все оплачено любовьюВперед, до окончанья дней.Да, той единственной, с которойСквозь пламя человек идет,С которой он сдвигает горы,С которой… головой об лед.2
«03» — тревожней созвучья нет.«03» — мигалки зловещий свет.«03» — ты, доктор и кислород.Сирена, как на войне, ревет.Сирена, как на войне, кричитВ глухой к страданьям людским ночи.3
Все поняла, хотя еще и не былОбъявлен мне твой смертный приговор…И не обрушилось на землю небо,И так же птичий заливался хор.Держала душу — уходило тело.Я повторяла про себя: — Конец…—И за тобою в пустоту летела,И ударялась, как в стекло птенец.Ты перешел в другое измеренье,Туда дорогу не нашли врачи,Туда и мне вовеки не пробиться,Хоть головой о стену, хоть кричи!В глазах твоих я свет нездешний вижу,И голос твой по-новому звучит.Он подступает — ближе, ближе, ближе!—Тот день, что нас с тобою разлучит,А ты… ты строишь планыЛет на двадцать —Мне остается лишь кивать в ответ…Клянусь! Тебе не дам я догадаться,Что нет тебя, уже на свете нет…4
В больничной палате угрюмой,В бессоннице и полуснеОдну только думаю думу,Одно только видится мне.Все замки воздушные строю,Бессильно и горько любя —Вновь стать фронтовою сестроюИ вызвать огонь на себя.5
Твержу я любопытным:— Извините,Все в норме, нету времени, бегу.И прячу первые седые нити,И крашу губы, улыбаюсь, лгу.Людское любопытство так жестоко!Совсем не каждому понять дано,Что смерти немигающее окоИ на него в упор устремлено…6
Безнадежность…И все ж за тебя буду драться,Как во время войны в окруженье дрались.Слышу вновь позывные затухающих раций:«Помогите, я — Жизнь,Помогите — я — Жизнь!»Это битва, хоть дымом не тянет и гарью.Не строчат пулеметы, не бьет миномет.Может, несколько месяцев скальпель подарит!Может быть…В безнадежность каталка плывет.Грозно вспыхнула надпись:«Идет операция!»Сквозь нее проступает:«Помогите, я — Жизнь!» —Безнадежность.И все ж за тебя буду драться,Как во время войны в окруженье дрались.7
Твой слабый голос в телефонной трубке,Как ниточка, что оборвется вдруг.Твой слабый голос, непохожий, хрупкий —Тобою пройден ада первый круг.Твой слабый голос в трубке телефонной —И эхо боли у меня в груди.Звонишь ты из реанимационной,Чтоб успокоить: «Беды позади».Твой слабый голос. Тишина ночная.И нет надежды провалиться в сон…Все выдержу — но для чего я знаю,Что к смертной казни ты приговорен?..8
Таял ты, становился бесплотною тенью,В совершенстве науку страданья постиг.И могла ли терять я хотя бы мгновенье,И могла ли оставить тебя хоть на миг?..Как солдаты в окопе, отбивались мы вместе.Умирал ты, как жил — никого не виня.До последней минуты был рыцарем чести,До последней: жалел не себя, а меня…9
Журавлиные эскадрильи,Агармыш, что вплывал во тьму.Не в Москве тебя хоронили —В тихом-тихом Старом Крыму.Я твою выполняла волю…Громко бился об урну шмель.Было с кладбища видно полеИ дорога на Коктебель.Люди плакали, медь рыдала,Полутьма вытесняла свет.На дороге лишь я видалаУдалявшийся силуэт.И ушел ты в слепую темень,Вслед уплывшему в горы дню.Я осталась пока что с теми,С кем потом тебя догоню…10
Сначала друг, а следом самый близкийМне человек ушел в последний путь…Ну что ж, по крайне мере, нету риска,Что будет мне больней когда-нибудь.И все-таки поставить на колениСудьбе меня не удалось опять.Ведь я из фронтового поколенья —Мы не умеем руки опускать.11
Как страшно теперь просыпаться!Как тягостно из НебытияВ Отчаянье вновь возвращаться —В страну, где прописана я.Весь мир превратился в пустыню,Все выжжено горем дотла.Какой я счастливой доныне,Какой я счастливой была!Хоть горя хлебнула в семнадцать,Хоть после нелегок был путь…Как страшно теперь просыпаться,Как трудно теперь мне уснуть!12
Я заблудилась на кладбище,И было жутко слышать мне,Как погребальный ветер свищетВ потусторонней тишине.Я заблудилась, заблудилась,Мне чьи-то слышатся шаги…Родной, как в жизни, сделай милость —Мне помоги, мне помоги!13
Ушел туда, откуда нет возврата,А говорил — не бросишь никогда.Здесь надо мною тучи в три наката,Их никакая не пробьет звезда.Здесь опускает белые ресницыРоссийская дремучая зима…Забыться бы, любой ценой забыться!Иначе попросту сойдешь с ума…14
Была счастливою с тобой,Такой счастливой я!Но счастье рухнуло в забой,Как тяжкая ладья.Бездонна шахта и черна,Черней от года год.А чья вина? Ничья вина!Кому предъявишь счет?..15
Припоздала зима в Подмосковье,И земля беззащитно нага.Раны летних биваков с любовьюЛишь сегодня бинтуют снега.Стало празднично в роще и чисто,Нет бутылок и банок нигде.Только медленно «завтрак туриста»В незамерзшем дрейфует пруде.В рыхлом насте мой валенок тонет.Лес торжественно, девственно бел.Лишь чернеют, как гнезда вороньи,На деревьях папахи омел.Только знать мне и страшно, и странно,Что ушел ты с земли навсегда.Может, лягут бинтами на раны,Как снега на кострища, года…16
Что горше разлуки, что вечной разлуки страшнее?..Но хочется мне потерявшим любимых шепнуть:— Боритесь с тоскою, сражайтесь, как можете, с нею,Друзьям улыбайтесь, хотя разрывается грудь.Есть высшая гордость — окоп никогда не покинуть,Быть в списке бойцов, если даже убит наповал.Есть высшая гордость — навеки остаться такими,Какими бы видеть вас тот, кого нету желал…17
День начинается с тоски —Привычной, неотвязной, жгучей.Коснуться бы твоей рукиИ куртки кожаной скрипучей.Плеча почувствовать тепло,Закрыть глаза и на минуткуЗабыть, что прахом все пошло,Забыть, что жить на свете жутко…18
Его тюльпаны на Твоей могиле —Как жизнь со смертью переплетена!..Так озираюсь, словно пробудилиМеня от летаргического сна.Еще не все, должно быть, понимаю,Еще не все, должно быть, сознаю.И с ним под густо-синим небом маяЯ над Твоей могилою стою.Смерть ничего переменить не в силе.Но жизнь есть жизнь. Поют невдалеке.Его тюльпаны на Твоей могиле,Моя рука лежит в его руке…19
Старый Крым — последняя обитель.Черный камень — все, как в страшном сне…Не судите, люди, не судите:Здесь лежать положено и мне.Не судите, что судьбу другомуЯ, как говорится, отдала.Это было — головою в омут…Совести гремят колокола.Не судите, люди — скоро-скоро,В крымский дождик или крымский знойМне перебираться в мертвый город,Под тяжелый камень ледяной…20
Холмов-курганов грустная сутулость.Тоска предзимья. В горле горький ком.Твоя душа, наверное, коснуласьМоей души полынным ветерком.Бреду одна в степи под Старым КрымомВ те, богом позабытые места,Где над тобой давно неумолимоГранитная захлопнута плита.Твоя душа! Я не встречала выше.Но не желала прилетать она,Пока с Бездушьем под одною крышейЯ прозябать была осуждена.Страданьем я очистилась от скверны,Но нету времени и нету сил.Лишь ты меня, единственный, наверно,И пожалел, и понял, и простил…«Стало зрение сердца острее…»
Стало зрение сердца острее,Если сердце прошло через ад…Дорогие! Миритесь быстрее —Не существенно, кто виноват.Я прошу вас, давайте не будемРвать мосты за собой сгоряча…Почему это близкие людиРубят прямо по душам сплеча?Я прошу вас, поймите быстрее —В битве душ победителей нет…Стало зрение сердца острее После всех испытаний и бед.ПЛАСТИНКА
И тембр, и интонацию храня,На фоне учащенного дыханьяМой голос, отсеченный от меня,Отдельное начнет существованье.Уйду… Но, на вращающийся кругПоставив говорящую пластмассу,Меня помянет добрым словом друг,А недруг… недруг сделает гримасу.Прекрасно, если слово будет жить,Но мне, признаться, больше греет душуНадежда робкая, что, может быть,И ты меня надумаешь послушать…«Во второй половине двадцатого века…»
Во второй половине двадцатого векаДва хороших прощаются человека —Покидает мужчина родную жену,Но уходит он не на войну.Ждет его на углу, возле дома, другая,Все глядит на часы она, нервно шагая…Покидает мужчина родную жену —Легче было уйти на войну!«БРОШЕННОЙ»
Брошена! Придуманное слово…
Анна АхматоваЖизнь бывает жестока,Как любая война:Стала ты одинока —Ни вдова, ни жена.Это горько, я знаю,Сразу пусто вокруг.Это страшно, родная,—Небо рушится вдруг.Все черно, все угрюмо.Но реви не реви,Что тут можно придумать,Если нету любви?Может, стать на колени?Обварить кипятком?Настрочить заявленьеВ профсоюз и партком?Ну, допустим, допустим,Что ему пригрозят,И, напуганный, пусть онВозвратится назад.Жалкий, встанет у двери,Оглядится с тоской,Обоймет, лицемеря,—Для чего он такой:Полу муж, полуплен ник,Тут реви не реви…Нет грустней преступленья,Чем любовь без любви!«Все просят девочки…»
Все просят девочки:— Прочтите о любви!—Все просят мальчики:— Прочтите о войне!—Но эти ипостаси,Как ручьи,В одну рекуДавно слилисьВо мне.Они давно слилисьВ реку одну.Пускай удостоверится любойЧитаю о любви —Там про войну,Читаю о войне —Там про любовь…«Есть флотский закон — благородства статут…»
Есть флотский закон — благородства статут,Добрее его и безжалостней нет:Здесь младшему первое слово дают,Когда заседает военный совет.Есть флотский закон, благородный закон,(Его забывает порою Земля) —Когда на погибель корабль обречен,Последним уйдет командир с корабля.И в этом законе величие есть —Мужчины, его примените к себе,Когда вам достанется трудная честьВдруг стать капитанами в женской судьбе…СОЛНЦЕ — НА ЛЕТО
Вновь календарь эту радость принес:Солнце — на лето, зима — на мороз.Что мне мороз, если стало светлейВ храмах лесов, в сонном царстве полей?Если я слышу дыханье весны,Если я вижу апрельские сны?Только одно огорчает до слез:Сердце — на лето, года — на мороз…ПРОМЕТЕЕВ ОГОНЬ
«Пора наступила признаться…»
Пора наступила признаться —Всегда согревало меняСознанье того, что в семнадцатьУшла в эпицентр огня.Есть высшая гордость на свете —Прожить без поблажек и льгот,И в радости, и в лихолетьеДелить твою долю, народ.Не слишком гонюсь за удачей,Достоинство выше ценя.Пегас мой — рабочая кляча,Всегда он прокормит меня.Мне, честное слово, не надоИ нынче поблажек и льгот.Есть высшая в мире награда —В тебе раствориться, народ.ПЕЩЕРА СПИТ
Спит племя, тесно сгрудившись в пещере.Детенышей преследует кошмар:Вот саблезубый тигр ползет, ощерясь,Вот на дыбы встает ихтиозавр.Мужчины дико вскрикивают что-то —Приснилась им на мамонта охота.Спят женщины. Их не тревожат сны,Под низким лбом не движутся извилины.Клыками человечьими распиленыВ углу, горой, звериные мослы.В пещере дымно, а снаружи ветер,Студеный дождик переходит в снег.Спят наши предки. Первобытный век,Ссутулившись, шагает по планете.Спят предки. Только одному не спится,Лежит с закушенным сухим листом.Все ниже, ниже огненные птицыВзлетают и кружатся над костром.Что Человек в тиши пещеры слышит?Что видит Человек в кромешной тьме?..Сын века он. Вот только лоб повыше,Да взгляд предупреждает об уме.Ему удачи на охоте нет:То отвлекут его вниманье тени,То привлечет вниманье лунный свет,То околдует красота оленя.Его собратья упрекают в лени —Им дела нет, что в мир пришел Поэт…ПРОМЕТЕЕВ ОГОНЬ
Приказав, чтоб за служенье людямПрометея истязал орел.Пьют нектар и пляшут злые судьиНа Олимпе древний рок-н-ролл…Только рано расплясались боги,Как бы им не обломали ноги —Ведь огонь, что Прометей зажег,Не погасит даже главный бог!Многое узнают, леденея,Боги и богини за века,Их пронзит крамола ГалилеяИ копье фракийца Спартака.А считалось — кто бессмертных тронет,Если каждый смертный что свеча?..Но заставил их дрожать на тронеЧуть картавый голос Ильича!Служат людям Прометея внуки,Пусть Олимп неправеден и лют,И пускай их тюрьмы ждут и муки,Пусть орлы наемные клюют,Пусть грозит с нахмуренных небесСам Зевес, неправедный Зевес,—Над огнем, что Прометей зажег.Никакой уже не властен бог.ПЕРВЫЙ ЛЕТЧИК
За ним бежали, угрожали, ржали:«Вяжи его, антихриста, вожжами!..»Наверх! По лестнице церковной, ветхой,Через четыре прыгая ступеньки.Вот колокольня. Опалило ветром.Внизу — игрушечные деревеньки.Крестились бабы. Малыши визжали.А крылья за спиной его дрожали —Чудные, с перепонками из кожи.Одно мгновенье, с нетопырем схожий,Помедлил он над пропастью, над веком,И вниз — не ангелом, не чертом:Человеком…Рязанский мужичонка неученый,Икар в лаптях, эпохой обреченный!Как современники понять тебя могли?Летя к земле, ты оторвался от земли,И вот лежишь, распластанный, в пыли…Но к звездам без тебя не взмыли б корабли!ГЕТЕРЫ
…Лучшая часть афинских гетер были в Греции единственными женщинами, о которых древние говорят с уважением.
Ф. ЭнгельсПока законные кудахчут курыПо гинекеям — женским половинам,Спешат Праксители, Сократы, ЭпикурыК свободным женщинам —Аспазиям и Фринам.Что их влечет?Не только красотаПрелестниц этих полуобнаженных:Гетера образованна, проста,Она их половинам не чета,Куда до милых умниц скучным женам!(Пусть добродетельны они стократ!)И вы, историки, от фактов не уйдете:Умом делился не с женой Сократ —Он изливался грешной Теодоте.(Она грешна, поскольку не хотелаЗаконной сделкою свое оформить телоИ в гинекеях прокудахтать жизнь.Ценой «падения» она взлетела…)Вершила судьбы Греции Таис.Ваял Пракситель Афродиту с Фрины.Леяне памятник поставили Афины.Леонтиона, критик Эпикура,Опять-таки гетерою была…И я скажу (пускай кудахчут курыИ бьют ханжи во все колокола):Не зря до нас из глубины вековДошли те женщины в компании богов!«Во все века, всегда, везде и всюду…»
Во все века,Всегда, везде и всюдуОн повторяется,Жестокий сон, —Необъяснимый поцелуй ИудыИ тех проклятых сребреников звон.Сие понять —Напрасная задача.Гадает человечество опять:Пусть предал бы (Когда не мог иначе!),Но для чего жеВ губы целовать?..«СВЕРХЧЕЛОВЕКИ»
«Сверхчеловеки»! Их немалоМеж нами, серыми людьми.И человечество усталоОт суперменов, черт возьми!..—От тех, кому ничто другие…И мне поднадоели «те»,И мне знакома ностальгияПо уходящей Доброте.И позабыть ли, как когда-то,Без гордых поз и громких слов,Вошли обычные солдатыВ легенды, в песни, в даль веков?И суперменов клан надменныйВо всей красе раскрылся мне:Когда иные суперменыХвост поджимали на войне…«И суетным, и мелковатым…»
И суетным, и мелковатымИной дружок вдруг мнится мне,Когда припомню о солдатахНа той войне, на той войне.О тех, что так умели простоБогами стать в твоей судьбе,Всё —От последней корки черствойДо жизни — подарив тебе…«Курит сутки подряд…»
Курит сутки подрядИ молчит человек,На запавших висках —Ночью выпавший снег.Человек независим,Здоров и любим —Почему он не спит?Что за туча над ним?Человек оскорблен…Разве это — беда?Просто нервы искрят,Как в грозу провода.Зажигает он спичкуЗа спичкой подряд.Пожимая плечами,Ему говорят:«Разве это беда?Ты назад оглянись:Не такое с тобоюСлучалось за жизнь!Кто в твоих переплетах,Старик, побывал,Должен быть как металл,Тугоплавкий металл!»Усмехнувшись и тронувНетающий снег,Ничего не ответилСедой человек…ХАМЕЛЕОН
Ихтиозавры вымерли,Гады забились в глушь.Много мы мусору вымелиИз закоулков душ.И все же порой — откуда?Должно быть, из тьмы времен? —Вдруг выползает чудо:Юркий хамелеон.То он, как сахар, тает,То, словно вечный лед,То он тебя обнимает,То он тебя предает.То он зовется «правым»,То «модерняга» он,То — словно крики «браво»,То — словно крики «вон».Меняет цвета и взглядыС космической быстротой…А ежели будет надоВ разведке ползти с ним рядом,В траншее лежать одной?..КТО ГОВОРИТ, ЧТО УМЕР ДОН-КИХОТ
А. К.
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?Вы этому, пожалуйста, не верьте:Он неподвластен времени и смерти,Он в новый собирается поход.Пусть жизнь его невзгодами полна —Он носит раны, словно ордена!А ветряные мельницы скрипят,У Санчо Панса равнодушный взгляд —Ему-то совершенно не с рукиБольшие, как медали, синяки.И знает он, что испокон вековНа благородстве ловят чудаков,Что прежде чем кого-нибудь спасешь,Разбойничий получишь в спину нож…К тому ж спокойней дома, чем в седле.Но рыцари остались на земле!Кто говорит, что умер Дон-Кихот?Он в новый собирается поход!Кто говорит, что умер Дон-Кихот?НАКАЗ ДОЧЕРИ
Без ошибок не прожить на свете,Коль весь век не прозябать в тиши.Только б, дочка, шли ошибки этиНе от бедности — от щедрости души.Не беда, что тянешься ко многому:Плохо, коль не тянет ни к чему.Не всегда на верную дорогу мыСразу пробиваемся сквозь тьму.Но когда пробьешься — не сворачивайИ на помощь маму не зови…Я хочу, чтоб чистой и удачливойТы была в работе и в любви.Если горько вдруг обманет кто-то,Будет трудно, но переживешь.Хуже, коль «полюбишь» по расчетуИ на сердце приголубишь ложь.Ты не будь жестокой с виноватыми,А сама виновна — повинись.Все же люди, а не автоматы мы,Все же не простая штука — жизнь…СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ
1. ПРО СОБАК
Люблю я собак, но не всяких, однако, —Люблю, чтобы гордость имела собака,Чтоб руки чужим не лизала онаИ чтобы в беде оставалась верна.Хочу, чтоб она отвергала подачки —Пусть ловят кусочки другие собачки,Пусть служат, присевши на задние лапки,В восторге от каждой рассеянной ласки.Нет, мне не по сердцу такая собака —Люблю я собак, но не всяких, однако!..2. Я ЗАВИДУЮ ТОЛСТОКОЖИМ
Я завидую толстокожим —Носорогам, гиппопотамам,Папам, что со слонами схожи,Со слонихами схожим мамам —Защитила их мать ПриродаОт уколов любого рода…Но жалею зато до дрожиТех, кто ходит почти без кожи,—Вы подумайте только, дети,Как живется таким на свете!..3. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
В каком это было классе?..Я навзничь лежу в постели —Петька мне нос расквасилВ рыцарской честной дуэли.Рядом мамаша квохчет:— Кто этот хулиган?Кто тебя эдак, дочка?Я уж ему задам!Ну, не молчи, ответь-ка! —Дергая хвостик банта,Я выдала взрослым Петьку —Честного дуэлянта…А Петькин отец — не тайна —Выпить был не дурак,И тонкостям воспитаньяПредпочитал кулак…Шел Петька двором, как сценой,Вернее, его вели.Был он босой, в пыли,Словно военнопленный.Был он, как мой укор,Был он, как мой позор.Замер наш буйный дворик…Я поняла с тех пор —Вкус предательства горек.…Зажил разбитый нос,Петька простил доносИ позабыл измену.Но вижу порой — вдалиДруг мой бредет в пыли,Словно военнопленный…ПИРАНЬИ
Семейство хищных рыб… Огромными стаями нападают на любую добычу… В аквариуме теряют свою агрессивность.
(БСЭ)О рыбки-пираньи, ох крошки-пираньи,Кровавыми вы знамениты пирами.В те реки, где вы затаились угрюмо,Вступает с опаской надменная пума.Ах рыбки-пираньи, малютки-убийцы,Вам сладостно в жертву любую вцепитьсяИ яростно рвать ее тело частямиЖелезными крошечными челюстями.О мини-убийцы! Со скоростью светаЛюбого очистите вы до скелета…Но видела — в теплом стеклянном жилищеИз рук деликатно берете вы пищу.Плывете, умильно виляя хвостами,Веселою стаей, забавною стаей.Неужто пираньям — исчадию адаВсего-то пробиться в аквариум надо?Играют ублаготворенные рыбки,Их челюсти в сытой застыли улыбке…ДЕВЧОНКА — ЧТО НАДО!
По улице Горького — что за походка!—Красотка плывет, как под парусом лодка.Прическа — что надо! И свитер — что надо!С моднейшим оттенком губная помада.Идет не стиляжка — девчонка с завода.Девчонка рожденья военного года.Со смены идет (не судите по виду),—Подружку ханжам не дадим мы в обиду!Пусть любит с «крамольным» оттенком помаду,Пусть стрижка — что надо, и свитер — что надо,Пусть туфли на «шпильках», пусть сумка «модерн»,Пусть юбка едва достигает колен.Ну, что здесь плохого? В цеху, на заводеСтанки перед нею на цыпочках ходят!По улице Горького — что за походка!—Красотка плывет, как под парусом лодка.А в сумке «модерной» впритирку лежатКонспекты, Есенин, рабочий халат.А дома — братишка, смешной оголец,Ротастый галчонок, крикливый птенец.Мать… в траурной рамке глядит со стены,Отец проживает у новой жены.Любимый? Любимого нету пока…Болит обожженная в цехе рука.Устала? Крепись, не показывай виду —Тебя никому не дадим мы в обиду!По улице Горького — что за походка!—Девчонка плывет, как под парусом лодка,Девчонка рожденья военного года,Рабочая косточка, дочка завода.Прическа — что надо! И свитер — что надо!С «крамольным» оттенком губная помада!Со смены идет (не судите по виду),Ее никому не дадим мы в обиду!Мы сами пижонками слыли когда-то,А время пришло — уходили в солдаты!«И снова спорт…»
И снова спортПо трем программам:Хоккей, гимнастика —Хоть плачь.Вновь голову моюУпрямоВ футбольный превращают мяч.Щелчок.Погас экран.А где-тоЕще болельщики вопят.…Глотаю Тютчева и Фета,Как антияд, как антияд.«Закрутила меня, завертела Москва…»
Закрутила меня, завертела Москва,Отступила лесов и озер синева,И опять, и опять я живу на бегу,И с друзьями опять посидеть не могу.И опять это страшное слово «потом»…Я и вправду до слез сожалею о том,Что сама обрываю за ниткою нить,То теряю, чего невозможно купить…«Я музу бедную безбожно…»
Я музу бедную безбожноВсе время дергаю:— Постой!Так просто показаться «сложной»,Так сложно, муза, быть «простой».Ах, «простота»! —Она даетсяОтнюдь не всем и не всегда —Чем глубже вырыты колодцы,Тем в них прозрачнее вода.«Два сильных крыла…»
Два сильных крылаРасправляют нам спины —Величие Анны,Мятежность Марины.Две хрупких гордячкиКому-то мешали…Не смолкнет дыханьеАхматовской шали!Дух рабства МаринеОстался неведом;Елабуга не пораженье —Победа!Марина и Анна,Марина и Анна —Звучат имена,Словно голос органа…Величие Анны,Мятежность Марины.И всё ж мы повинны,И все ж мы повинны!«Поэт забронзовел — смешно…»
Поэт забронзовел — смешно!Товарищ по окопам — странно!Не каждому, видать, даноПройти сквозь испытанье саном.Надменен глаз его прищур,Во всем сановная усталость…То усмехаюсь, то грущу —Что с ним, отличным парнем, сталось?Поэт забронзовел — тоска!—По лестнице чинов шагая.И все слабей его рука,Теряет золото строка —За бронзу плата дорогая…«Не страшно, что похож на битла…»
Не страшно, что похож на битлаУже седеющий пиит.Беда, что слишком деловит он,Локтями друга оттеснит.Талант и деловитость? — странно!О том историю спроси:Лишь зарабатывали раныСебе поэты на Руси…ЛИВЕНЬ
Бывает так, что ждешь стихи годами —Их торопить поэту не дано…Но хлынут вдруг, как ливень долгожданный,Когда вокруг от засухи черно.Стихи придут, как щедрый ливень лета,Вновь оживут цветы и деревца.Но снова засуха, вновь страх поэта,Что никогда не будет ей конца…«Здесь продают билеты на Парнас…»
Здесь продают билеты на Парнас,Здесь нервничает очередь у касс:— Последний кто? —Молчат, последних нету…Фронтовики,Толкучка не про нас,Локтями грех орудовать поэту!…В дни, когда было надоРинуться в пекло боя,Гудели военкоматы:— Последний?Я за тобою! —И первыми шли в разведкуС группой бойцов добровольнойОчкарик из десятилеткиС толстой комсоргшей школьной.И мы пропадали без вести,Строчили на нас похоронки.Но в эту толкучку лезть нам?..Нет, мы постоим в сторонке.Вот ежели будет надоРинуться в пекло боя,Услышат военкоматы:— Последний?Я за тобою!«Словно по воде круги от камня…»
Рукописи не горят…
М. БулгаковСловно по воде круги от камня,По земле расходятся слова,На бумагу брошенные намиВ час любви, печали, торжества.Те слова порой врачуют раны,Те слова бичуют и корят.И еще — как это и ни странно —Рукописи, правда, не горят.Потому-то сквозь огонь угрюмый,Всем святошам и ханжам назло,Яростное слово АввакумаК правнукам из тьмы веков дошло.«Хорошо молодое лицо…»
Хорошо молодое лицо —Жизнь еще не писала на нем,И своим не пахала резцом,И своим не дышала огнем.Больно время его обожжет,Так же, как обжигало и нас.Пусть упрямым останется рот,Не погаснет сияние глаз,Но добавится что-то еще —Станут тоньше, духовней черты.С этой грани начнется отсчетНастоящей мужской красоты.Да, тогда лишь придет Красота,И теперь навсегда, до конца:Красота не пустого холста —Обожженного жизнью лица.«Пусть было черно и печально…»
Пусть было черно и печально,Пусть с разных палили сторон —Не скажет надутый начальник,Что шла я к нему на поклон.Порою казалось, что силыКончаются, но никогдаЯ даже друзей не просила —Была и осталась горда.Шагаю по белому свету,Порой пробиваюсь сквозь тьму,Считая присягой лишь это:«Жизнь — родине, честь — никому!»«Когда стояла у подножья…»
Когда стояла у подножьяГоры, что называют «Жизнь»,Не очень верилось, что можноК ее вершине вознестись.Но пройдено уже две трети,И если доберусь туда,Где путникам усталым светитВ лицо вечерняя звезда,То с этой высоты спокойноИ грустно оглянусь назад:— Ну, вот и кончились все войны,Готовься к отдыху, солдат!..«Из последних траншей сорок пятого года…»
Из последних траншейСорок пятого годаЯ в грядущиеВдруг загляделась года —Кто из юных пророковСтрелкового взводаМог представить,Какими мы будем тогда?..А теперь,Из космических семидесятых,Я, смотря в раскаленнуюЮность свою,Говорю удивленно и гордо:— Ребята!Мы деремсяЕще на переднем краю!«Улицей длинной, узкой…»
Улицей длинной, узкойВскарабкавшись на косогор,Он в небо глядит — наш русский,Израненный наш собор.Когда окружен фашистамиБыл город со всех сторон,В грохот боя неистовыйВорвался церковный звон.Священник в худой сутане,Беззвучно творя молитвы,Трясущимися рукамиЗвал верующих на битву.И дряхлые прихожане,У бога не ждя пощады,Бойцам бинтовали раныИ строили баррикады.Улицей длинной, узкойВскарабкавшись на косогор,Он в небо глядит — наш русский,Израненный наш собор.Тяжелый, словно рыданье,Гремит колокольный звон…За доблесть на поле браниЗемной приношу поклон!МОСКОВСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Хоть небоскребы жадно душатЕе в объятиях своих,В глаза бросается церквушка —Веселый теремок, игрушка,Меж громких од негромкий стих.УКОРОМ ВСЕМ
И вышел на трибуну как-то бокомС немодною бородкой человек.Поправил микрофон, потом заокал,Как спринтер, прямо с места взяв разбег.Его в пол-уха слушали вначале,Но очень скоро стало ясно мне,Что людям нес он не свои печали —Его душа болела о стране.О тех краях, что росчерком единымХотят на растерзание отдатьНе ведающим жалости машинам —Заставить реки повернуться вспять:Опять природу жаждем покорять.Опять стада бульдозеров покорныхРванутся в деревеньки на таран.Морей нам, что ли, мало рукотворных,Что превратились в лягушачий стан?Зачем, кому такое было надо?Иль родина иным не дорога?..Укором всем — затопленные грады,В болота превращенные луга.Нет зарослей веселых, камышовых —Они, кормильцы рек, осушены.Теперь там свалка, целлофана шорох —Пейзаж луны, захламленной луны…Природа! Ты отплатишь нам жестоко.Не постоишь ни за какой ценой…Ушел с трибуны человек, что окал,Как весь мой Север окает родной.Ушел ершистый и не горбя плечи.Как бы на марше, сдержан и угрюм.Но тут же встал товарищу навстречуДругой поэт, другой «властитель дум».И столько было в голосе накала,В глазах такая затаилась боль…О, как внимали рыцарю Байкала!Байкал, Байкал, мы все больны тобой!Мы все болеем родиной, Россией,С нее влюбленных не спускаем глаз.Когда земля защиты попросила,Забыли, что уволены в запасФронтовики — святой эпохи дети.Им, все познавшим, с теми по пути,Кто хочет от грядущего столетьяЛавину равнодушья отвести.У КОСТРА
Хороводились звезды. Трещали поленья.Отступил в темноту энтеэровский век.— Жаль мне ваше наивное поколенье! —Очень искренне вдруг произнес человек.То выглядывал, то в тучу прятался месяц.Наши спутники спали и видели сны.Был моложе меня лет на восемь, на десятьСобеседник и, значит, не видел войны.Он во всем преуспел. А какою ценою?—Для иных не имеет значенья цена…Кто умение жить посчитает виною?(Если только наружу не выйдет она…)Насмешила меня суперменская жалость,Я с полслова ее поняла до конца —Только вера в людей мне в наследство досталасьОт хлебнувшего лиха работяги-отца.По горящей земле пол-России протопав,Отхлебнув свою толику в общей беде,Я, как ценный трофей, принесла из окоповТолько веру в людей, только веру в людей.Жить бы дальше без драки. Не тронешь — не тронутТе умельцы, кому помешать я могу,Те, что жаждут занять всевозможные троны,С исполинскою плошкой спеша к пирогу.Но не стану молчать! Это сердца веленье.Поднимаюсь в атаку опять и опять.Жалко тех мне из вашего, друг, поколенья,Кто умеет на подлость глаза закрывать…«Пусть больно, пусть очень больно…»
Пусть больно, пусть очень больно —И все же круши, кроши:Стучит молоток отбойныйВ запутанных шахтах души.Стучит он и днем и ночью —Хватает тревог и бед.Проверка идет на прочность,Конца той проверке нет.И что же здесь скажешь, кромеТого, что твержу весь век?—Надежней всего в изломеОбязан быть человек…«Нужно думать о чем-то хорошем…»
Нужно думать о чем-то хорошем,Чтоб не видеть плохого вокруг.Верю — будет друзьями мне брошен,Если надо, спасательный круг.Нужно верить в хорошее, нужно!Как молитву, твержу не впервой:Есть одна лишь религия — Дружба,Есть один только храм — Фронтовой.Этот храм никому не разрушить,Он всегда согревает солдат,И в него в час смятения души,Как замерзшие птицы, летят.ИЗ СЕВЕРНОЙ ТЕТРАДИ
В ТУНДРЕ
Ни кустика, ни селенья,Снега, лишь одни снега.Пастух да его олени —Подпиленные рога.Смирны, как любое стадо:Под палкой не первый год.И много ли стаду надо?Потуже набить живот.Век тундру долят копытцемИ учат тому телят…Свободные дикие птицыНад ними летят, летят.Куда перелетных тянетИз тихих обжитых мест?На северное сиянье?А может: на Южный Крест?..Забывшие вкус свободы,Покорные, как рабы:Пасутся олени годы.Не зная иной судьбы.Возможно, оно и лучшеО воле забыть навек?Спокойней. Хранит их чукча —Могущественный человек.Он к ним не подпустит волка,Им ягель всегда найдет.А много ль в свободе толка?Важнее набить живот.Ни кустика, ни селенья.Сменяет пургу пурга.Пастух да его олени —Подпиленные рога.И вдруг, не понять откуда,И вдруг, неизвестно как,Возникло из снега чудо —Красавец, дикарь, чужак.Дремучих рогов коронуОткинув легко назад,Стоял он, застыв с разгону,В собратьев нацелив взгляд.Свободный, седой и гордый,В упор он смотрел на них.Жевать перестали морды.Стук жадных копыт затих.И что-то в глазах мелькнулоУ замерших оленух.И как под ружейным дуломБледнел и бледнел пастух.Он понял: олени, годыПрожившие, как рабы,Почуяли дух свободы,Дыханье иной судьбы…Высокую выгнув шею,Откинув назад рога,Приблизился к ним пришелецНа два или три шага.Сжал крепче винтовку чукчаИ крикнул: «Назад иди!»Но вырвался рев могучийИз мужественной груди.Трубил он о счастье трудном —О жизни без пастуха,О том, как прекрасна тундра,Хоть нет в ней порою мха.О птицах, которых тянетИз тихих обжитых местНа северное сиянье,На призрачный Южный Крест.Потом, повернувшись круто,Рванулся чужак вперед.Олени за ним. Минута,И стадо совсем уйдет.Уйдет навсегда, на волю…Пастух повторил: «Назад!»И, сморщившись, как от боли,К плечу приложил приклад…Споткнувшись и удивленноПытаясь поднять рога,Чужак с еле слышным стономПошел было на врага.Но, медленно оседая,На снег повалился он.Впервой голова седаяВрагу отдала поклон.Не в рыцарском поединке,Не в битве он рухнул ниц…А маленький чукча льдинкиС белесых снимал ресниц.И думал: «Однако, плохо.Пастух я, а не палач…»Голодной лисицы хохот,Срывающийся на плач.Сползает на тундру туча.А где-то светло, тепло…Завьюжило. Душу чукчиСугробами замело…Назад возвратилось стадоИ снова жует, жует.И снова олешкам надоОдно лишь — набить живот…Ни кустика, ни селенья,Снега, лишь одни снега.Пастух да его олени —Подпиленные рога.В ТАЙГЕ
Кто видал енисейские дали,Тот о них не забудет нигде…А деревья вокруг умирали,Умирали по пояс в воде.Почернели, листва облетела.Запах тлена и мертвый плеск…Кто-то трезвый, могучий, смелыйПорешил затопить здесь лес.И боролись за жизнь великаны:Хоть была неизбежной смерть.Было больно, и страшно, и странноНа агонию эту смотреть.Было больно. И все-таки взглядаЯ от них не могла отвести,Мне твердили: «Так нужно, так надо.Жаль, но нету другого пути.Что поделаешь? — Жизнь жестока,И погибнуть деревья должны:Чтоб кровинки веселого токаПобежали по венам страны.Чтоб заводы в тайге загудели,Чтоб в глуши прозревали дома».Я кивала: «Да, да, в самом деле,Это я понимаю сама».…А деревья вокруг умирали,Умирали по пояс в воде.И забудешь о них едва ли —Никогда, ни за что, нигде…«Сидели у костра, гудели кедры…»
Сидели у костра, гудели кедры.Метались то ли искры, то ли снег.И был со мною рядом злой и щедрый,Простой и очень сложный человек.В который раз я всматривалась сноваВ глаза с прищуром, в резкие черты.Да, было что-то в нем от Пугачева,От разинской тревожной широты.Такой, пожалуй, может за борт бросить,А может бросить все к твоим ногам…Не зря мне часто снится эта проседь,И хриплый голос, и над бровью шрам.Плывут, качаясь, разинские струги —Что ж, сон как сон: не много смысла в нем…Но в том беда, что потайные струныПорой заноют в сердце ясным днем.И загудят в ответ с угрозой кедры,Взметнутся то ли искры, то ли снег.Сквозь время улыбнется зло и щедроПростой и очень сложный человек.МОЙ ОТЕЦ
Нет, мой отец погиб не на войне —Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,В эвакуации, в сибирской стороне,Преподавал он физику ребятам.Он жил как все. Как все, недоедал.Как все, вздыхал над невеселой сводкой.Как все, порою горе заливалНа пайку хлеба выменянной водкой.Ждал вести с фронта — писем от меня,А почтальоны проходили мимо…И вдалеке от дыма и огняБыл обожжен войной неизличимо.Вообще-то слыл он крепким стариком —Подтянутым, живым, молодцеватым.И говорят, что от жены тайкомВсе обивал порог военкомата.В Сибири он легко переносилТяжелый быт, недосыпанье, голод.Но было для него превыше силСмириться с тем, что вновь мы сдали город.Чернел, а в сердце ниточка рвалась —Одна из тех, что связывают с жизнью.(Мы до конца лишь в испытанья часОсознаем свою любовь к Отчизне.)За нитью — нить. К разрыву сердце шло.(Теперь инфарктом называют это…)В сибирское таежное селоВползло военное второе лето.Старались сводки скрыть от старика,Старались — только удавалось редко.Информбюро тревожная строкаВ больное сердце ударяла метко.Он задыхался в дыме и огне,Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.Нет, мой отец погиб не на войне,И все-таки война его убила…Ах, если бы он ведать мог тогдаВ глухом селе, в час отступленья горький,Что дочь в чужие будет городаВрываться на броне «тридцатьчетверки»!В ШУШЕНСКОМ
I. В ДОМЕ ЗЫРЯНОВЫХ
Я навек поняла отныне,Стало в Шушенском ясно мне:Людям надобно со святынейОставаться наедине.Помолчать, грохот сердца слыша,Не умом, а душой понять:Здесь Он жил, вот под этой крышей,Эта койка — его кровать.Здесь невесте писал про Шушу,Здесь морщинки легли у рта…Я хочу тишину послушать,А при людях она не та.И когда все уйдут отсюда,И затихнет людской прибой,Я немного одна побуду,Я побуду, Ильич, с тобой…2. ВЕНЧАНИЕ
И вижу я внутренним взоромЦерковную узкую дверь.Мне жаль этой церкви, которойНет в Шушенском больше теперь.Двух ссыльных в той церкви венчалиДавно это было, давно.Царапались мыши, стучалиКедровые лапы в окно.И вижу я внутренним зреньем,Как пристально, из-под очков,В затрепанной рясе священникВзирает на еретиков —Веселых, не верящих в бога,Бунтующих против царя!..Так пусто, темно и убого.Так холодно у алтаря.Мигают оплывшие свечи,Свисает с иконы паук.Мерцание медных колечек,Застенчивость девичьих рук…Я много бродила по свету,Все, может быть, только затем,Чтоб встретить на Севере этуПеснь песен, поэму поэм.И все-таки встречи не будет —Ту церковь снесли, говорят…Простим несмысленышей, люди —Не ведали, знать, что творят!За лесом туманятся горы,Синеет Саянский хребет.Вхожу я в ту церковь, которойВ сегодняшнем Шушенском нет…3. ЗАПАХ ВРЕМЕНИ
А такое и вправду было,Хоть и верится мне с трудом:Кто-то начал со страшной силойУкрашать этот бедный дом.«Что, мол, нам экскурсанты скажут?Все должно быть на высоте!»И повесили люстру дажеРасторопные люди те.И портьеры (что подороже!)Стали здесь «создавать уют»,И слоны из пластмассы — боже! —Протоптали дорожку тут.И центральное отопленьеПровели за короткий срок —«Как, простите, товарищ ЛенинВ ссылке жить без комфорта мог?..»Штукатурили в доме бревна,У крыльца развели цветник…И тогда, оскорбившись кровно,Правда свой отвернула лик.Стало в доме фальшивым что-то,Сразу свой потеряло вес…Годы шли, как на приступ роты —Соскребали мы позолоту,Бутафорский снимали блеск.Нынче в доме, где ссыльный ЛенинПрожил несколько долгих лет,Нет центрального отопленьяИ сверкающей люстры нет.Пахнут бревна смолою снова,Никаких нет на окнах штор…Запах времени! Дух былого!Как волнует он до сих пор…Нас изба привечает скромно,Ветры времени в ней сквозят.Так мала она! Так огромна!—Даже в сердце вместить нельзя.«В краю угрюмом, гиблом, льдистом…»
В краю угрюмом, гиблом, льдистом,Лишен семьи, свободы, прав,Он оставался коммунистом,Насилье высотой поправ.Да, высотой души и чести,—Пожалуй, «планки» выше нет…Не думал о себе, о мести —Лишь о стране в оковах бед.Шел сорок первый — лихолетье.О, как в штрафбат просился он!Не соизволили ответить,Начальник просто выгнал вон.И хмыкнул: «Во, дает очкарик!Но только нас не проведешь!»И тот ушел, в момент состарясь,Еще бы — в сердце всажен нож.В бараке пал ничком на нары,Убит, казалось, наповал…Но разве даром, разве даромОн власть Советов защищал?И зря ли по нему разруха,Как по окопу танк, прошла?Сказал себе: «Не падать духом!Нельзя сегодня помнить зла.Обязан я забыть, что ранен,Вперед обязан сделать шаг…»Он на партийное собраньеСозвал таких же бедолаг.Таких, как он, — без партбилета…Подпольным, тайным был их сход.(Эх, жаль, что протокола нету!)И он сказал: «Настал чередНам позабыть обиды, беды,Лишь помнить общую беду.И думать только про ПобедуКак в восемнадцатом году.Отсюда выйдем мы едва ли…Но, братья, Родина в огне!И в шахте, на лесоповалеМы тоже нынче на войне.Нам тяжелей, чем там, в траншее.Но верю — час придет, поймут,Что даже и с петлей на шееПартийцами мы были тут.Конечно, что быть может горше,Чем слыть врагами в этот час?..»А утром, на плацу промерзшемНе опускали зеки глаз.И удивлялся их конвойный,На пальцы мерзлые дыша,Чем были, лес валя, довольныТе, в ком лишь теплилась душа.И почему, в полусознанье,На землю падая без сил,Все про какое-то собраньеОчкарик чахлый говорил…«Ни от чего не отрекусь…»
Ни от чего не отрекусьИ молодых приму упреки.Как страшно падали мы, Русь,Прямолинейны и жестоки!Ведь свято верили мальцыВо тьме тридцать седьмого года,Что ночью взятые отцы —Враги страны, враги народа…Я ни за что не отрекусьОт боевой жестокой славы.Как мы с тобой взмывали, Русь,В одном полете величавом!Шли добровольцами юнцыТуда, где смерть дает медали,Тогда казненные отцыНа подвиг нас благословляли…ДЕТИ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА(Поэма)
Мы были дети 1812 года.
Матвей Муравьев-АпостолТРИНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ[1]
Зловещая серость рассвета…С героев БородинаСрывают и жгут эполеты,Бросают в огонь ордена!И смотрит Волконский усталоНа знамя родного полка —Он стал в двадцать пять генералом,Он все потерял к сорока…Бессильная ярость рассвета.С героев БородинаСрывают и жгут эполеты,Швыряют в костер ордена!И даже воинственный приставОтводит от виселиц взгляд.В России казнят декабристов,Свободу и Совесть казнят!Ах, царь милосердие дарит,Меняет на каторгу смерть…Восславьте же все государяИ будьте разумнее впредь!Но тем, Пятерым, нет пощады!На фоне зари — эшафот…«Ну, что ж! Нас жалеть не надоЗнал каждый, на что он идет».Палач проверяет петли,Стучит барабан, и вотУходит в бессмертие Пестель,Каховского час настает…Рассвет петербургский тлеет,Гроза громыхает вдали…О, боже! Сорвался Рылеев —Надежной петли не нашли!О, боже! Собрав все силы,Насмешливо он хрипит:«Повесить — и то в РоссииНе могут как следует!Стыд!..»СЕРГЕЙ МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ
Дитя двенадцатого года:В шестнадцать лет — Бородино!Хмель заграничного похода.Освобождения вино.«За храбрость»— золотая шпага.Чин капитана, ордена.Была дворянская отвагаВ нем с юностью обручена.Прошел с боями до ПарижаЕще безусый ветеран.Я победителем вас вижу,Мой капитан, мой капитан!О, как мечталось вам, как пелось,Как поклонялась вам страна!…Но есть еще другая смелость,Она не каждому дана.Не каждому, кто носит шпагуИ кто имеет ордена: —Была военная отвагаС гражданской в нем обручена:С царями воевать не просто!(К тому же вряд ли будет толк…)Гвардеец Муравьев-АпостолНа плац мятежный вывел полк!«Не для того мы шли под ядра.И кровь несла Березина,Чтоб рабства и холопства ядомБыла отравлена страна!Зачем дошли мы до Парижа:Зачем разбили вражий стан?..»Вновь победителем вас вижу,Мой капитан, мой капитан!Гремит полков российских поступь,И впереди гвардейских ротВосходит Муравьев-Апостол…На эшафот!ЯЛУТОРОВСК
Эвакуации тоскливый ад —В Сибирь я вместо армии попала.Ялуторовский райвоенкомат —В тот городок я топала по шпалам.Брела пешком из доброго села,Что нас, детей и женщин, приютило.Метель осатанелая мела,И ветер хвастал ураганной силой.Шла двадцать верст тудаИ двадцать верст назад —Ведь все составы пролетали мимо.Брала я штурмом тот военкоматПусть неумело, но неумолимо.Я знала — буду на передовой,Хоть мне твердили:— Подрасти сначала!—И военком седою головойПокачивал:— Как банный лист пристала!—И ничего не знала я тогдаО городишке этом неказистом.Ялуторовск — таежная звезда,Опальная столица декабристов!..Я видела один военкомат Свой «дот».Что взять упорным штурмом надо,И не заметила фруктовый сад —Веселый сад с тайгою хмурой рядом.Как так? Мороз в Ялуторовске крутИ лето долго держится едва ли,А все-таки здесь яблони цветут —Те яблони, что ссыльные сажали!..Я снова здесь, пройдя сквозь строй годов,И некуда от странной мысли деться:Должно быть; в сердцевинах тех стволовСтучат сердца; стучит России сердце.Оно, конечно, билось и тогда(Хотя его и слыхом не слыхала).Когда мои пылали города,А я считала валенками шпалы.Кто вел меня тогда в военкомат,Чья пела кровь и чьи взывали гены?…Прапрадеды в земле Сибири спят,Пред ними преклоняю я колена.«НЕУДАЧНИКИ»
…Вернули тех, кто в двадцать пятом,В Санкт-Петербурге, в декабре,На площади перед сенатомВойска построили в каре.Теперь их горсточка осталась:Сибирь и годы — тридцать лет!Но молодой бывает старость,Закат пылает, как рассвет.Непримиримы, непреклонны,Прямые спины, ясный взгляд.Как на крамольные иконы,На старцев юноши глядят.Нет, их не сшибли с ног метели.Они не сбились в темноте.Но почему так одряхлелиИх сверстники — другие, те,Что тоже вышли в двадцать пятомНа площадь в злой декабрьский день,Но после… Ужас каземата,Громадной виселицы тень,Бред следствия, кошмар допроса,Надежды тоненькая нить.Они сломились…Все непросто,И не потомкам их винить…Ошибки юности забыты,Пошли награды и чины,Они сановники, элита,Они в монарха влюблены!Все больше ленточек в петлицах,Не жизнь — блистательный парад!Но отчего такие лица:Увядший рот, погасший взгляд?Ах, что с «удачниками» сталось?Ответа нет, ответа нет…А рядом молодая старость,Закат, похожий на рассвет.ЭПИЛОГ
Предутренний, серебристый,Прозрачный мой Ленинград!На площади ДекабристовЕще фонари горят.А ветер с Невы неистов,Проносится вихрем онПо площади Декабристов,По улицам их имен…«Бывают такие секунды…»
Бывают такие секунды,Когда, как на фронте, в бою,Ты должен подняться, хоть трудноПокинуть траншею свою.Когда отсидеться бы проще —Никто ведь не гонит вперед…Но гордость солдатская ропщет,Но совесть мне жить не дает.Но сердце забыть не сумело —Бесчестие хуже, чем смерть.На бруствер за правое делоИ страшно, и сладко взлететь.Люблю исступленно и чистоСтрану непростую свою.Считаю себя коммунистом,Хоть в партии не состою.У МЕНЯ ТЫ, РОССИЯ, КАК СЕРДЦЕ, ОДНА…
ЭТО ИМЯ
Только вдумайся, вслушайсяВ имя «Россия»!В нем и росы, и синь,И сиянье, и сила.Я бы только одно у судьбы попросила —Чтобы снова враги не пошли на Россию…ДРУНЯ
«Друня»— уменьшительная форма от древнеславянского имени «Дружина».
Это было в Руси былинной,В домотканый сермяжный век:Новорожденного ДружинойСветлоглазый отец нарек.В этом имени — звон кольчуги,В этом имени — храп коня,В этом имени слышно:— Други!Я вас вынесу из огня!Пахло сеном в ночах июня,Уносила венки река.И смешливо и нежно «Друня»Звали девицы паренька.Расставанье у перелаза,Ликование соловья…Светлорусы и светлоглазыБыли Друнины сыновья.Пролетали, как миг, столетья,Царства таяли, словно лед…Звали девочку Друней дети —Шел тогда сорок первый год.В этом прозвище, данном в школе,Вдруг воскресла святая Русь,Посвист молодца в чистом поле,Хмурь лесов, деревенек грусть.В этом прозвище — звон кольчуги,В этом прозвище — храп коня,В этом прозвище слышно:— Други!Я вас вынесу из огня!Пахло гарью в ночах июня,Кровь и слезы несла река,И смешливо, и нежно «Друня»Звали парни сестру полка.Точно эхо далекой песни,Как видения, словно сны,В этом прозвище вновь воскреслиВдруг предания старины.В этом прозвище — звон кольчуги,В этом прозвище — храп коня,В этом прозвище слышно:— Други!Я вас вынесу из огня!ГОЛОС ИГОРЯ
Часть войска князя Игоря была конной, а другая пешей — смерды.
«Как волков обложили нас половцев рати.Несть числа им, лишь кони дружину спасут.Ну, а пешие смерды?.. Тяжело умирати,Но неужто мы бросим, предадим черный люд?»Голос Игоря ровен, нет в нем срыва и дрожи.Молча спешились витязи — предавать им негоже.Был в неравном бою схвачен раненый Игорь,И порубаны те, что уйти бы могли…Но зато через ночь половецкого ига,Через бездны веков, из нездешней далиДолетел княжий глас: «Нелегко умирати,Только легче ли жить во предателях, братья?»ЯРОСЛАВНЫ
Каленые стрелы косилиДружинников в далях глухих.И трепетно жены РоссииМужей ожидали своих.— Любимый мой, Игорь мой славный!Бескрайни тревожные дни!..—Вновь милых зовут Ярославны,Но смотрят на небо они.Не в поле, меж звездами где-тоДвадцатого века маршрут!Послушные кони — ракеты —Своих властелинов несут.А ежели «всадник» задремлет,Слетают счастливые сны:Все видит желанную ЗемлюОн в облике милой жены.БАБЫ
Мне претит пресловутая «женская слабость».Мы не дамы, мы русские бабы с тобой.Мне обидным не кажется слово грубое «бабы»,В нем — народная мудрость, в нем — щемящая боль.Как придет похоронная на мужикаИз окопных земель, из военного штаба,Став белей своего головного платка,На порожек опустится баба.А на зорьке впряжется, не мешкая, в плугИ потянет по-прежнему лямки.Что поделаешь? Десять соломинок-рукКаждый день просят хлеба у мамки…Эта смирная баба двужильна, как Русь.Знаю, вынесет все, за нее не боюсь.Надо — вспашет полмира, надо — выдюжит бой.Я горжусь, что и мы тоже бабы с тобой!ПОЛОНЯНКИ
Ах, недолго у матери ты пожила,Незадачливая девчонка!Умыкнул басурман из родного села,Как мешок, поперек перекинув седла…Ты ему татарчонка в плену родила,Косоглазого, как зайчонка.Время шло. Ты считалась покорной женой.Попривыкла к смешному зайчонку — родной.Но навеки застыли в славянских глазахПламя русских пожарищ, отчаянье, страх…Вновь дымятся массивы нескошенных трав.Мчит девчонок в неметчину дюжий состав.И одна полонянка на мгновенье застыла:Показалось ей смутно, что все это было —Так же села горели, дымились поля,Бились женщины, плакали дети…Все воюет, воюет старушка Земля,Нет покоя на грустной планете…«В моей крови — кровинки первых русских…»
В моей крови —Кровинки первых русских:Коль упаду.Так снова поднимусь.В моих глазах,По-азиатски узких,Непокоренная дымится Русь.Звенят мечи.Посвистывают стрелы.Протяжный стонПреследует меня.И, смутно мне знакомый,Белый-белый,Какой-то ратникПадает с коня.Упал мой прадедВ ковыли густые,А чуть очнулся —Снова сел в седло…Еще, должно быть, со времен БатыяУменье подниматьсяНам дано.«Веет чем-то родным и древним…»
Веет чем-то родным и древнимОт просторов моей земли.В снежном море плывут деревни,Словно дальние корабли.По тропинке шагая узкой,Повторяю — который раз!—«Хорошо, что с душою русскойИ на русской земле родилась!»БЕЛЫЙ ПУХ
Замело Подмосковье —Метели сменяют метели.И сегодня в сельмагМожно только на лыжах пройти.Ах, какие периныЗима наша щедрая стелет!Словно пух из подушек,Снег лохматый летит.Белый пух!Белый пух!Задыхаясь от ветра,Я на лыжах в сельмагПобегу завтра утром опять.Белый пух!Снежный дух!Неужели до нового века —Двадцать первого века!—Рукою подать?«Взять бы мне да и с места сняться…»
Взять бы мне да и с места сняться,Отдохнуть бы от суеты —Все мне тихие села снятся,Опрокинутые в пруды.И в звенящих овсах дорога,И поскрипыванье телег…Может, это смешно немного:О таком — в реактивный век?Пусть!.. А что здесь смешного, впрочем?Я хочу, чтоб меня в путиОкликали старухи: «Дочка,До Покровского как дойти?»Покрова. Петушки. Успенье…Для меня звуки этих слов —Словно музыка, словно пенье,Словно дух заливных лугов.А еще — словно дымный ветер,Плач детей, горизонт в огне:По рыдающим селам этимОтступали мы на войне…ГОСТЬЯ
Среди царственных пальм, на чужом берегу.Где в конце декабря солнце в полную силу,Появилась вдруг та, что живет на снегу:Елка — скромная дочка России.Стали капать, едва огляделась вокруг,Слезы — горькой смолою — к подножью:«Где я? Сколько здесь новых прекрасных подруг.Совершенно на нас непохожих…»Но не к пальмам, а к елочке люди пришлиИ одели пышней, чем царицу.Мне казалось — гудят для нее кораблиПеред тем, как с причалом проститься.Потому что, куда б ни швырнуло судьбой,Где б по свету меня ни носило.Ничего нет желаннее встречи с тобой,Боль моя, мое сердце — Россия.НА ПУТЯХ-ПЕРЕПУТЬЯХ
Снова тряского «газика» кузов,Гололед, холодок по спине.И опять комсомольская музаВозвратилась в ушанке ко мне.Не являлась в столичном уюте,А в далекой поездке опятьНа безвестных путях-перепутьяхОт меня не желает отстать.И опять по ее повеленьюВместе ночь мы проводим без сна —Я пишу на замерзших коленяхВсе, что мне надиктует она.ПОСЕЛОК СМИРНЫХ
В лесу, на краю дороги,В лесу, на краю страны,Задумчивый, юный, строгийСтоит капитан Смирных.Змеится дороги лента,КамАЗы в лесхоз спешат.С гранитного постаментаНе может сойти комбат.Но помнят доныне сопкиКоманду его — «Вперед!»,Отчаянным и короткимБыл бой за японский дот…Все той же дороги лента,И августа синий взгляд.Лишь сдвинуться с постаментаНе может теперь комбат.Сквозь строй ветеранов-елокОн смотрит и смотрит вдаль —На тихий лесной поселок.Которому имя дал.СахалинСТЕПНОЙ КРЫМ
Есть особая грустьВ этой древней земле —Там, где маки в пыли,Словно искры в золе,И где крокусов синие огонькиНе боятся еще человечьей руки.Вековая, степная, высокая грусть!Ничего не забыла великая Русь.О, шеломы курганов,Каски в ржавой пыли! —Здесь Мамая и ГитлераОрды прошли…В ЛЕСУ
Там, где полынью пахнет горячо,Там, где прохладой тонко пахнет мята,Пульсировал безвестный родничок,От глаз туристов зарослями спрятан.И что ему судьба великих рек?—Пусть лакомится еж водою сладкой!…Давным-давно хороший человекОбнес источник каменною кладкой.Как маленький колодезь он стоял.Порой листок в нем, словно лодка, плавал.Он был так чист, так беззащитно мал,Вокруг него так буйствовали травы!..Однажды, бросив важные делаИ вырвавшись из городского плена,Я на родник случайно набрелаИ, чтоб напиться, стала на колена.Мне родничок доверчивый был рад,И я была такому другу рада,Но чей-то вдруг почувствовала взглядИ вздрогнула от пристального взгляда.Сквозь воду, из прозрачной глубины,Как будто из галактики далекой,Огромны, выпуклы, удивлены,В меня уставились два странных ока.И тишина — натянутой струной.Я даже испугалась на мгновенье.То… лягушонок — худенький, смешной —Увидел в первый раз венец творенья!И вряд ли я забуду этот миг,Хоть ничего и не случилось вроде…Пульсирует ли нынче мой родникИ жив ли мой растерянный уродик?Как жаль, что никогда я не пойму,С улыбкой встречу вспоминая эту,Какой же показалась я ему?—Должно быть, чудищем с другой планеты!«Зима, зима нагрянет скоро…»
Зима, зима нагрянет скоро,Все чаще плачут небеса.Пошли на приступ мухоморы —Горит разбойная краса.С ножом — как тать! — под дождик мелкийБреду на поиски опят.Свернувшись, в дуплах дремлют белки,Лисицы в норах сладко спят.Стал молчаливым бор отныне,И грусть разлита в тишине.Бреду одна в лесной пустыне,Кипенья лета жалко мне…Но вот другое обаяньеМеня в другой берет полон.То обаянье увяданья —Осенний сон, осенний сон…«Что ж, и мы, как все на свете, бренны…»
Что ж, и мы, как все на свете, бренны.По-солдатски нужно встретить смерть.Уходить с достоинством со сцены —Это тоже надобно уметь.Прожито немало — слава богу!Было плохо. Было хорошо.Выпьем же, товарищ, на дорогу,Наливай, ровесник, «посошок»!ЧЕЛОВЕК
Человек всемогущ, словно бог,Вечно в поиске, вечно в движенье.Он боязнь высоты превозмогИ планеты родной притяженье.До чего человек уязвим!—Балансирует вечно на грани:Каждый камень, нависший над ним,Может сдвинуться, грохнуться, грянуть.Человек изворотлив, как черт,Впрямь владеет он дьявольской силой —Улыбаясь, к немилой идет,Улыбаясь, уходит от милой.Как же слаб этот черт, этот бог! —Сколько раз от единого словаСтать несчастным мгновенно он могИ счастливым мог сделаться снова…ДОБРОТА
Стираются лица и даты,Но все ж до последнего дняМне помнить о тех, что когда-тоХоть чем-то согрели меня.Согрели своей плащ-палаткой,Иль тихим шутливым словцом,Иль чаем на столике шатком,Иль попросту добрым лицом.Как праздник, как счастье, как чудоИдет Доброта по земле.И я про нее не забуду,Хотя забываю о Зле.СУЕТА
Сражаться насмерть с суетой.Не опускать пред нею знамя,С лукавой, ненасытной — той,Что разлучает нас с друзьями.Что славословит, льстит подчас:Президиум, вниманье зала.Что от стола уводит насВ те свадебные — генералы…Мой стол, мой бруствер!Только тыМеня обезопасить можешьОт артналета суеты,Ее обстрелов и бомбежек…НА ЭСТРАДЕ
Аудитория требует юмора,Аудитория, в общем, права:Ну, для чего на эстраде угрюмые,Словно солдаты на марше, слова?И кувыркается бойкое слово,Рифмами, как бубенцами, звеня.Славлю искусство Олега Попова,Но понимаю все снова и снова:Это занятие не для меня…Требуют лирики. Лирика… С неюТоже встречаться доводиться мне.Но говорить о любви я умеюТолько наедине.Наедине, мой читатель, с тобою,Под еле слышимый шелест страницПросто делиться и счастьем, и болью,Сердцебиеньем, дрожаньем ресниц…Аудитория жаждет сенсаций,А я их, признаться, боюсь, как огня.Ни громких романов, ни громких овацийНе было у меня.Но если меня бы расспрашивал НектоЧем я, как поэт, в своей жизни горда? —Ответила б: «Тем лишь, что ради эффектаНи строчки не сделала никогда».«Били молнии. Тучи вились…»
Били молнии. Тучи вились.Было всякое на веку.Жизнь летит, как горящий «виллис»По гремящему большаку.Наши критики — наши судьбы:Вознести и распять вольны.Но у нас есть суровей судьи —Не вернувшиеся с войны.Школьник, павший под Сталинградом,Мальчик, рухнувший у Карпат,Взглядом юности — строгим взглядомНа поэтов седых глядят.ПОД СВОДАМИ ДУШИ ТВОЕЙ ВЫСОКОЙ…(Поэма)
Памяти Сергея Орлова
* * *
Я в этот храм вступила ненароком,Мне попросту в дороге повезло.Под сводами души твоей высокойТоржественно мне было и светло.Сквозь суету, сквозь горести, сквозь годы —Твой опаленный, твой прекрасный лик…Но нерушимые качнулись сводыИ рухнули в один ничтожный миг…* * *
Ты умер, как жил — на бегу, на лету…С портфелем в руке, с сигаретой во рту.Наверно, в последнем секундном адуУвидел себя в сорок третьем году —В пылающем танке, в ревущем огне —И, падая, понял: убит на войне.* * *
Кто-то тихо шептал твое имя.Кто-то выдохнул: «Значит, судьба…»Холод лба под губами моими,Смертный холод высокого лба.Я не верю ни в черта, ни в бога,Но о чуде молилась в тот час…Что ж ты сделал, Сережа, Серега, —Самый смелый и добрый из нас?Как ты дал себя смерти осилить,До зимы далеко не дойдя?..Провожала солдата РоссияЛедяными слезами дождя.Осень шла в наступление люто —Вот-вот бросит на кладбище снег…От прощального грома салютаЛишь не вздрогнул один человек…* * *
Нет, я никак поверить не могу,Что ты на том — нездешнем берегу,Куда слова мои не долетят,И даже матери молящий взгляд,И даже вскрик отчаянный женыТеперь к тебе пробиться не вольны.А я все так же, так же, видит бог,Хватаю трубку, услыхав звонок,—Как будто бы из черной пустотыВдруг позвонить на Землю можешь ты…* * *
Что же делать?Чем дальше, чем горше.Я смириться с бедой не могу,Ты — внезапною судорогой в горле,Ты — сверлящею болью в мозгу.Ночь. Костер нашей дружбы потушен.Я одна в темном лесе опять.Для того лишь нашла твою душу,Чтоб навеки ее потерять…Без костра в темном лесе мне страшно,Вот-вот хлынет лавина огня —Словно танка враждебного башня,Притаившись, глядит на меня…* * *
Плечи гор плотно-плотно туман закутал.Здесь бродил ты лишь год назад…Хорошо, что тебя провожали салютом, —Ты был прежде всего Солдат.Море хмуро, вода отливает сталью,Тих рассеянный странный свет…Хорошо, что над гробом стихи читали, —Ты был прежде всего Поэт.Ах, как Времени быстро мелькают спицы,Как безжалостно мчится век!..Хорошо, что так много пришло проститься,Ты был прежде всего Человек.* * *
На Вологодчине есть улицы Орлова,Со стапелей там сходит теплоход«Сергей Орлов».Звучит поэта слово…Вот только в дверь мне он не звякнет сноваИ, пряча в бороду улыбку, не войдет.Уже не станем с ним до хрипа спорить,Читать стихи, глушить (не только!) чай.Один лишь раз друзьям принес он горе —Убил своим уходом невзначай.* * *
Загрустив однажды почему-то,«Есть ли дружба?»— ты меня спросил.Эх, Сергей! Когда б хоть на минутуВыходили люди из могил!Ты забыл бы о любой обиде,Ты б ничьей не вспоминал вины,Потому что с нежностью б увидел,Как тебе товарищи верны.* * *
Навек застыл над Белозерском тот,Кто мальчиком, в тяжелую годинуВел свой пылающий КВ на дот,С горящим танком слившись воедино.А мне терзаться, в памяти храня,Как трудно жизнь он «на гражданке» прожил.Не станет памятником для меняЗастенчивый, краснеющий Сережа.* * *
Душный полдень. Рычит грузовик разъяренно.А солдаты веселую песню поют.Тесно мальчикам в кузове, как в обойме патронам…Показалось — Сергей, показалось — он тут.В чудеса я не верю, к несчастью…Но все же, Замерев, с колотящимся сердцем стою:Полыхнул голубыми глазами СережаИ умчался в армейскую юность свою.Тот же чуб, тот же лоб, тот же взгляд у солдата —Как патрон на патрон, на тебя он похож.…Ты не встретишь, Сергей, юбилейную дату,И к столу, где товарищи, не подойдешь.Мы хороним друзей, нас осталось немного,Но деремся еще на переднем краю…Полыхнул голубыми глазами СерегаИ умчался в армейскую юность свою.* * *
Догоняет война тех, кто мне всех дороже.И напрасно я другу кричу «Борись!»С пулей в сердце на землю упал Сережа,И с тяжелым раненьем лежит Борис[2].Поколенье уходит опять. Рановато…Обрывается вновь за струною струна.Что поделаешь, если только отпуск солдатам,Только длительный отпуск дала Война?* * *
Снова жизнь — снова цепь атак.Пред тобой в долгу навсегда.Я верна нашей дружбе так,Как орбите своей звезда.По тебе свой равняю шагИ любую свою строку,Ты мне нужен, как нужен стяг,Чтоб остаться полком полку.* * *
Виолетта Орлова, Вела —Так Сергей тебя величал.Получилось — не доглядела,Навсегда опустел причал.Налетел ураганный ветер,И поэта навек унесВ океан, что зовется «Смертью»,А тебя — в море вдовьих слез.Быть вдовицею не хотела,Если плакала — по ночам.Виолетта Орлова, Вела —Так Сергей тебя величал.Не сложила в бессилье руки,А в работу, как в плуг, впряглась.И в твоем фантазере-внукеПроступает с поэтом связь…Зарастают холмы травою,В наступленье пошла весна.…Зря тебя назвала вдовою,Ты — жена, ты — навек жена.* * *
Вологодский говорок певучий.Над резными домиками дым.Звезды, протаранившие тучи —Две с орбит сошедшие звезды.Только две — их не видала ране,Может, родились они вчера?..Как бинты на незажившей ранеСчитанные эти вечера.Тропка к речке. Прорубь. Бездорожье.Отступает боль, светлеет грусть.Это руки протянул Сережа,Подарил мне северную Русь.Подарил мне над Шексною тучи.Две с орбит сошедшие звезды.Вологодский говорок певучий,Вьюгу, заносящую следы…* * *
Теперь я увижу не скоро,Сергей, Белозерье твое,Где женщины, словно жонглеры,Шестами полощут белье.Красиво, уверенно, смелоПолощут белье в прорубях.Где гуси над озером БелымТревожно и грустно трубят.Куда вы летите, куда же?Меня прихватите с собой!..Здесь «Здравствуйте!»— ласково скажетПриезжему встречный любой.Здесь мальчик, с глазами как блюдца,Вдруг мне подарил туесок.Здесь в детство Сережи вернутьсяПозволила жизнь на часок.ПОЭТ
Вернулся из войны. Не так уж молод —Остался за спиною перевал…Вернулся из войны. Блокадный холодЕго больное сердце не сковал.Не рвался на высокие трибуныИ не мечтал блистать за рубежом.Нет, не завидовал модерным, юнымОн — скромной гордостью вооружен.Страдал. Писал. Не требуя награды.За строчкой строчку. Трудно. Не спеша.В тени… В нем билось сердце Ленинграда,В нем трепетала Питера душа.Он помнил — Пушкин, Достоевский, ЛенинДышали белым маревом Невы…Седой поэт, застенчивости пленник,Идет, не поднимая головы.В президиум, в последний ряд, садится,Прищурив близорукие глаза.И освещаются невольно лица,И благодарно замирает зал,Когда поэт выходит на трибуну,Когда берет, робея, микрофон,И далеко запрятанные струныНевольно в душах задевает он.Мы снова верим, что в наш век жестокий,Который всяким сантиментам чужд,Еще становятся бинтами строкиДля раненых, для обожженных душ.И ВСТРЕТИЛИСЬ ЖЕНЩИНЫ ЭТИ…
Болгарской поэтессе Е. Багряне, дважды увидевшей комету Галлея
Пленительней не было стана,Победнее не было глаз —Багряна, Багряна, БагрянаКометой по жизни неслась.А в небе нахмуренном где-то,Вселенную вызвав на бой,Другая блистала комета,Свой шлейф волоча за собой.Все грады и все деревенькиТревогою были полны.Случилось такое давненько —До первой великой войны…И встретились женщины эти —Комета с Багряной — опять.Ничто не сумело на светеСвиданию их помешать.Прошла, не сдаваясь, БагрянаСквозь черные пропасти лет —Мерцание телеэкрана,Стихов неслабеющий свет.А в небе нахмуренном где-то,Покинув наш дом голубой,В другое столетье кометаУносит свой шлейф за собой…ЕСТЬ В РОССИИ СВЯТЫЕ МЕСТА…
* * *
Есть в России святые места.Если друг тебя в горе кинет,Если вдруг на душе пустота,Ты пойди, приложись к святыне.Поброди вдоль Тригорских прудов,По Михайловским ласковым рощам —Как бы ни был наш век суров,Там все сложное станет проще.И над Соротью голубойВдруг обратно помчится время.Ты свою позабудешь боль,Обретешь ты второе зренье…* * *
Какие только не случались были —Сравнится ль сказка с правдою иной?..Тригорское, Михайловское былиВсего лишь селами, разбитыми войной.И в тех аллеях, что для сердца святы,Там, где поэт бродить часами мог,Фельдфебель из Баварии впечаталСледы своих подкованных сапог…ГРАФИНЯ ВОРОНЦОВА
Какое тонкое и гордое лицо!Не забываются такие лица…Светает. Пушкин вышел на крыльцо.Не Сороть — море Черное дымится.Прикрыл глаза: уединенный грот,И женщина, забывшая гордыню —Графиня Воронцова… Нежный рот,Покорный умный взгляд, бровей разлет…Когда же наваждение пройдет,Когда же страсть, когда любовь остынет?Когда освободится от оковНезащищенная душа поэта?Ведь ныне даже лепет ручейковЕму напоминает моря лепет.И лепет женщины. Уединенный грот,Он, обнимающий ее колена…Когда же наваждение пройдет,Когда же вырвется душа из плена?Когда, когда?.. Присел он на крыльцо,Не Сороть — море Черное дымится.А в дымке тонкое и гордое лицо —Не забываются такие лица…БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ
Вздыхает ветер. Штрихует степиОсенний дождик — он льет три дня…Седой, нахохленный, мудрый стрепетГлядит на всадника и коня.А мокрый всадник, коня пришпоря,Летит наметом по целине.И вот усадьба, и вот подворье,И тень, метнувшаяся в окне.Коня — в конюшню, а сам — к бумаге.Письмо невесте, письмо в Москву:«Вы зря разгневались, милый ангел —Я здесь, как узник в тюрьме, живу.Без вас мне тучи весь мир закрыли,И каждый день безнадежно сер.Целую кончики ваших крыльев(Как даме сердца писал Вольтер).А под окном, словно верный витязь,Стоит на страже крепыш-дубок…Так одиноко! Вы не сердитесь:Когда бы мог — был у ваших ног!Но путь закрыт госпожой Холерой…Бешусь, тоскую, схожу с ума.А небо серо, на сердце серо,Бред карантина — тюрьма, тюрьма…»Перо гусиное он отбросил,Припал лицом к холодку стекла…О, злая Болдинская осень!Какою доброю ты была —Так много Вечности подарила,Так много русской земле дала!..Густеют сумерки, как чернила,Сгребает листья ветров метла.С благоговеньем смотрю на степиГде он на мокром коне скакал.И снова дождик, и снова стрепетСедой, все помнящий аксакал.НАТАЛЬЯ ПУШКИНА
И просто ли испить такую чашу —Подругой гения вдруг стать в осьмнадцать лет?Наталья Николаевна, Наташа,И после смерти вам покоя нет.Была прекрасна — виновата, значит,Такое ясно каждому, как день.И негодуют, сетуют, судачат,И судят-рядят все, кому не лень.А просто ли испить такую чашу?И так ли весело и гладко шлиДела у той, что сестры звали «Таша»,А мы — великосветски! — «Натали»?…Поэта носит по степям и хатам,Он у Емельки Пугача «в плену».Лишь спрашивает в письмах грубовато,По-русски, по-расейски: «Ты брюхата?» —Свою великосветскую жену.И на дворе на постоялом где-тоСтрочит ей снова: «Не зови, постой».И тянутся прелестницы к поэту,И сам он, как известно, не святой…Да, торопила — скоро роды снова.Да, ревновала и звала домой.Что этой девочке до Пугачева,Когда порой хоть в петлю лезть самой?Коль не любила бы — не ревновала.В нее влюблялись? — в том дурного нет.А если льстило быть «царицей бала»—Вот криминал в осьмнадцать, двадцать лет!Бледна, тонка, застенчива — мадонна,Как будто бы сошедшая с креста…А сплетни, анонимки — все законно:Всегда их привлекала красота.Но повторять наветы нам негоже.Забыли мы, что, уходя с земли,Поэт просил Наташу не тревожить —Оставим же в покое… Натали!ВРАГ ЧЕХОВА
Всегда врагов у гения немало,Но, может, пошлость —Самый страшный враг…Его душа измаялась, усталаОт мелких обывательских атак.От дам лепечущих:«Он душка, право!»От ругани журнальной и похвал.Всерьез капризную особу СлавуХудожник никогда не принимал.Жизнь таяла, как месяц на ущербе.Его нашла в Германии беда.И это еле слышное:«Их штербе!»[3],И жуткое паденье в никуда…Но пошлость миг для мщеньяНе упустит —Когда на родину вернулся он,То на вагоне траурном:«Для устриц»—Прочел людьми заполненный перрон…ЗВЕЗДА МАНЕЖА
Наездника почтительные рукиНа ней, артистке,Вот уж скоро годНе стягивали бережно подпруги,Не украшали мундштуками рот.Она в галантном не кружилась танце.Не мчалась по арене взад-назад.Когда манежной лошади шестнадцать,То это словно наши шестьдесят.На пенсию тогда выходят люди.Но с лошадей другой, понятно, спрос.«Зря жрет овес, — решили в цирке,—СбудемМы эту старушенцию в колхоз».И вот она, почти совсем слепая,Впряглась, вздыхая, в рваную шлеюИ потащила, тяжело ступая,Телегу дребезжащую свою.Шел серый дождь.Рассвет промозглый брезжил.В разбитые копыта лезла грязь.Над ней, балованной звездой манежа.Куражился возница, матерясь.Ломовики, теперь ее коллеги.Взирали на циркачку свысока.…Дни дребезжат, как старые телеги,Кнут обжигает впалые бока.И все же ночью в деннике убогом,Самой себе во мраке не видна,Присев на задние трясущиеся ноги,Пытается вальсировать она…«КУЗНЕЧИК»
Худые коленки и плечи,Лица заостренный овал.Дитя, попрыгунья, кузнечик —Семнадцатый год миновал.Но с женской, недетской тоскою,По-взрослому горько твердит:— Зачем родилась я такою? —Твердит, как рыдает навзрыд.— А чем тебе, девочка, плохо?Мила, неглупа и юна.— Рожденная в эту эпоху,В другие живу времена.Все снятся мне ваши комбаты,Герои Великой войны.Юнцы-«модерняги» с Арбата,В сравнении с ними, скучны.— Ты слишком, дружок, резковата —Не все «модерняги» скучны.— Но снятся мне ваши комбаты,Герои Великой войны.Мужчины, с которыми рядомЛюбая беда не страшна.Прошу вас, смеяться не надо,Хотя я, должно быть, смешна…И дрогнули острые плечи,Потупилась, прядь теребя.…Совсем не смешно мне, кузнечик,—Я так понимаю тебя!УЛИЦА НАТАШИ КАЧУЕВСКОЙ
Именем Наташи названа новая планета
В белокаменном квартале нашем,Где дома старинные стоят,Притулилась улочка Наташи —С фронта не вернувшейся назад.Шел той светлой девушке двадцатый.Пробил час, настал ее черед,Защищая раненых, с гранатойБеззаветно ринуться вперед.…Пролетают стайки первоклашек,Детский сад протопал чередойПо веселой улице Наташи,Под ее кристальною звездой.Поколение уходит наше,Завершив солдатский подвиг свой.По взгрустнувшей улице Наташи,Словно по дорожке фронтовой.БАЛЛАДА О ЗВЕЗДАХ
Среди звезд заблудился ночной самолет.Полетели запросы в кабину пилота.И тогда услыхали, как летчик… поет,Что спускаться на землю ему неохота.И схватился за голову бедный комэск:Не поможешь безумцу — бензин на исходе…Только взрыв. Только звезд торжествующий блеск.Только горло товарищей судорогой сводит…Да, конечно, был попросту болен пилот,Допустили напрасно его до полета…Снова крутится пленка и летчик поет,Что спускаться на землю ему неохота.Отдадут, как положено, пленку в архив.Сослуживцы уйдут на «заслуженный отдых»,И забудут со временем странный мотив —Песню летчика, вдруг заплутавшего в звездах.ПОЧЕМУ?
Трудно, чтобы такое не тронуло душу.Если даже бесчувственен ты:Почему-то выбрасываются на сушуПовелители моря — киты.Ударяясь о скалы могучею грудью,Разбиваются, как корабли.И противятся добрым встревоженным людям.Что спасать великанов пришли.Я на телеэкране слежу за китами,За бедой, неподвластной уму.Почему, почему? — нераскрытая тайна…Сколько в жизни таких «почему»!«Стареют не только от прожитых лет…»
Стареют не только от прожитых лет —От горьких ошибок, безжалостных бед.Как сердце сжимается, сердце болитОт мелких уколов, глубоких обид!Что сердце! — порою металл устает,И рушится мост — за пролетом пролет…Пусть часто себе я давала зарокБыть выше волнений, сильнее тревог.Сто раз я давала бесстрастья обет,Сто раз отвечало мне сердце: «О нет!Я так не умею, я так не хочу,Я честной монетой за все заплачу…»Когда слишком рано уходят во тьму,Мы в скорби и гневе твердим «почему?»А все очень просто — металл устает,И рушится мост — за пролетом пролет…«Полжизни мы теряем из-за спешки…»
Полжизни мы теряем из-за спешки,Спеша, не замечаем мы подчасНи лужицы на шляпке сыроежки,Ни боли в глубине любимых глаз.И лишь, как говорится, на закате,Средь суеты, в плену успеха, вдругТебя безжалостно за горло схватитХолодными ручищами испуг:Жил на бегу, за призраком в погоне,В сетях забот и неотложных дел,А может, главное и проворонил,А может, главное и проглядел…«Запорола сердце, как мотор…»
Запорола сердце, как моторВ нем все чаще, чаще перебои…До каких же, в самом деле, порБрать мне каждый сантиметр с бою?..Ничего! Кто выжил на войне,Тот уже не сдастся на «гражданке»!С нестерпимым грохотом по мнеПроползают годы, словно танки…«Старая лента — обугленный лес…»
Старая лента — обугленный лес.Юный Алейников, юный Бернес.Дочь говорит: «Примитив!»Может быть, правда в словах этих есть,Только отвага, и верность, и честь —Непреходящий мотив.Их проявила на пленке война…Как надоели мне полутона —Словно боимся мы сильных страстейТак, как боятся незваных гостей…Старая лента — обугленный лес,«Темную ночь» напевает Бернес.Ах, как волнует нехитрый мотив,Как покоряет сердца «примитив»!ОСТРОВ ДЕТСТВА
Никитские ворота… Вновь влечетМеня в кварталы старые упорно.Еще он жив — мой скромный старичок —Малюсенький кинотеатр «Повторный».Когда-то был весьма известен он,И «вся Москва» толпилась в душном зале.Его шикарно звали «Унион»,И мы туда с уроков убегали.Сбегал министр юстиции Кравцов —В те дни мой одноклассник молчаливый.Обычный рост, обычное лицо —Как предсказать его судьбу могли вы?Борис был самым тихим из ребят,Казался робким увальнем порою…В войну огонь он вызвал на себяИ получил юнцом звезду Героя…А поэтесса Друнина тогдаСчиталась в школе попросту тупицей…Когда б вернуться в прошлые года,Я «на отлично» стала бы учиться!…Опять глазам и сердцу горячо,Вновь слышу пенье пионерских горнов.Как хорошо, что жив мой старичок —Кинотеатр по имени «Повторный»,Что милый остров детства не снесли,Хоть город наш «коробками» усеян.Сажусь за руль, рванулись «Жигули»От памятника Гоголю к бассейну.(Безлик сей Гоголь.Прежний[4] спрятан в дворик,Кто объяснит, зачем и почему?Пускай здесь разбирается историк —Я трансплантаций этих не пойму.Зачем и Пушкина тревожить было надо? —Венчал Москву, в раздумья погружен…Перенесли!Теперь перед громадой из стали и стекла томится он…)Бассейн — здесь храм Спасителя стоял,Воздвигнутый еще во время оноВ честь воинов, в честь тех, кто преподалУрок надменному Наполеону.О, как была оскорблена Расея,Когда святыню превратили в пшик!—Густой туман клубится над бассейном,А в том тумане кирасира лик…Опять глазам и сердцу горячо,Вновь слышу пенье пионерских горнов.Как хорошо, что жив мой старичок —Малюсенький кинотеатр «Повторный»!НЕТ ПОКЛОННОЙ ГОРЫ…
Нет Поклонной горы, ее срыли… Ночами.В котлован, где бульдозеры спят.Собираются мертвые однополчане —Миллионы убитых солдат.Миллионы на марше, за ротою рота.Голоса в шуме ветра слышны:«Почему, отчегоТак безжалостен кто-тоК ветеранам Великой войны?Дайте, люди, погибшим за родину слово,Чутко вслушайтесь в гневную речь.Почему, отчегоУбивают нас снова —Беспощаден бездарности меч.Громче бейте в набат, наши деды и внуки —Знаем, вы заступились за нас.Оттолкните от мрамора жадные руки!—Иль ушло Благородство в запас?..»Собираются мертвые однополчанеВ котлован, где бульдозеры спят.Нет Поклонной горы.Но взывают ночамиК нам миллионы убитых солдат.ПРИВИЛЕГИЯ КОММУНИСТА
Там, в окопах сырых и мглистых,Где косила людей война,Привилегия коммуниста,Как известно, была одна:Штык к винтовке примкнув умело,По команде: «За мной! Вперед!»Первым бросить на бруствер телоИ последним уйти в санвзвод.Разве небо сегодня чисто,И легко ли живет страна?..Привилегия коммунистаИ сейчас у него одна:При ЧП — обвалилось зданье,Или пламенем цех объят,Первым броситьсяК тем, кто ранен,И последним уйти назад.Было всяко в горячке буден,Ошибались не раз, не два…Только ПравдуСкрывать не будем,ПравдойПартия и жива.Если кто-тоЗабыл про это,Значит, онПозабыл про честь…В красной корочке партбилетаРеволюции отсвет есть.Привилегия коммунистаИ сейчас у него одна.Снова в ленинский голос чистыйЧутко вслушивается страна.ПОЛЫНЬ(Триптих)
I
Этой темы касаться — словно раны кровавой.Но молчать не положено мне:Я о тех, что пока не обласканы славой,Хоть сражались в библейской войне.Нет страшней, чем с невидимой смертью бороться,Заслоняя планету собой…Пляшут, вырвавшись, атомы — злые уродцы,Но пожарные приняли бой.Нет, не все измеряется лишь орденами,Хоть, должно быть, отыщут и вас ордена.Вижу, встав на колено, солдатское знамяПреклоняет пред вами страна.Все пред вами в долгу, и до самого гроба…Выйду в степь, в раскаленную синь —Я не ведала ране, что словом «чернобыль»Называли славяне полынь..2
Этой темы касаться — словно раны кровавой.Но покоя, смолчав, не найду.Я о тех, что умчались машинною лавой,Землякам не сказав про беду.Я о черных, бесшумных, лихих лимузинах,Что рвались, как безумные, в тыл.Да, о тех, кто детей беззащитных покинул,А себя вечным срамом покрыл.Да, о тех, кто покрыл себя вечным позором,Их услышать хочу имена.И еще я о нечисти — о мародерах,Тех, кого проклинает страна.Тех, кто словно на совести черные пятна,Тех, кто беженцев грабил дома.Как такое случится могло? Непонятно!От подобного сходят с ума…3
Не важно, кто первый на кнопку нажмет…О, бедной планеты обугленный рот!Кричит: «Что творите вы, люди, со мной?Поймите, земляне, мы в связке одной!Нам вместе лететь в термоядерный ад.Закрою глаза — океаны кипят.Есть время — пока что! Но время не ждет…Сегодня в Припяти тронулся лед.Чернобыль, Чернобыль — вселенская боль!Чернобыль — за души ослепшие бой:Неужто меня не прикрыл ты собой,О пленники горькой юдоли земной,Мы спаены вместе, мы в связке одной!Не важно, кто первый на кнопку нажмет!»О, бедной планеты обугленный рот!«Когда нажмет на эту кнопку палец…»
Когда нажмет на эту кнопку палец —Сигнал к началу атомной войны —Конечно же, земляне, мы пропали,Коль в списки «избранных» не включены.А «избранному» надо по тревогеСпасать свою и домочадцев жизнь:Себя взять в руки,После — руки в ноги,И в бункера галопом понестись.Предав сограждан,Жить в норе бетонной —Элита, шкуры, супермены, тли.И слышать в душных сновиденьях стоны —Последнее проклятие Земли.«И куда нам теперь деваться…»
И куда нам теперь деваться,Где нам спрятаться, где спастись?Мы заложники атомных станций,Рваный рубль стоит наша жизнь.Для чего, да и с кем нам бороться?Нету воли, нет веры, нет сил.Нас бесшумный сапожек горцаРавнодушно к земле придавил…И поэтому, может статься,Даже лучше для нас, что мыЛишь заложники атомных станций,Дети ядерной Колымы…«О, Россия! С нелегкой судьбою страна…»
О, Россия! С нелегкой судьбою страна…У меня ты, Россия, как сердце, одна.Я и другу скажу, я скажу и врагу —Без тебя, как без сердца, прожить не смогу…ВСЕ СТОНУТ НА ЕДИНОМ ЯЗЫКЕ…
«Испания! Уходят за кордоны…»
Испания! Уходят за кордоныПоследние бойцы интербригад.На мостовых притихшей БарселоныИх башмаки тяжелые стучат…Испания! Вот-вот за поворотомОни простятся навсегда с тобой…Идут антифашисты, дон-кихоты…Проигран бой? —Нет, не проигран бой,Пока кусочек киноленты старойТак больно душу обжигает мне…Мы отомстили за Гвадалахару,Мадрид, Уэску на большой войне.Швыряли мы фашистские знамена,Когда Победа вышла на парад —На них смотрели взглядом воспаленнымПоследние бойцы интербригад…МОЛОДОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ
Пальчики в маникюреГладят щеку нагана —Такой я тебя видала,Юность земли, Гавана!Мимо трибун проходятШагом солдатским, спорымХрупкие сеньориты,Тоненькие сеньоры.То молодость революцииВоенным идет парадом.…Не так ли и наши материС мужьями, с отцами рядомВ двадцатом году шагалиГордым голодным городом?..Барбудос идут, барбудос!Ветер взвивает бороды.Шутят, поют трибуны.Сев на скамейке с нами.Молоденькие министры,Смеясь, болтают ногами:Юные ветераны.Цвет революции Кубы —Сколько рубцов у каждогоПод гимнастеркой грубой!Дождика редкие нитиВ воздухе заблестели,Хором: «Плащом накройся!»Люди кричат Фиделю.Приходится покориться —Его бережет Гавана.Премьер (он похож на доброгоСмущенного великана)Смеется — сверкают зубы,И люди вокруг смеются.…Вот ты какая! Здравствуй,Молодость революции!ПАМЯТИ ЭРНЕСТО ЧЕ ГЕВАРА
В далекой Боливии где-то,В гористом безвестном краюМинистра с душою поэтаУбили в неравном бою.Молчат партизанские пушки,Клубятся туманы — не дым.В скалистой угрюмой ловушкеЛежит он с отрядом своим.Лениво ползут по ущельюХолодные пальцы луны…Он знал — умирать не в постелиМинистры совсем не должны.Но все свои прерогативыКому-то другому отдал,И верю, что умер счастливый,Той смертью, которой желал.Гудит над вершинами ветер,Сверкает нетающий снег…Такое случилось на светеВ наш трезвый, рассудочный век.Такое, такое, такое,Что вот уже несколько днейНе знают ни сна ни покояМальчишки державы моей.В далекой Боливии где-то,В каком-то безвестном краюМинистра с душою поэтаУбили в неравном бою.В ЗАПАДНОМ БЕРЛИНЕ
Он строен, хотя седоват,—Мальчишкой прошел по войне,Прошел как окопный солдат,Но только… на той сторонеОн выучил русский в плену,На Память читает стихи.С себя не снимает винуЗа те — фронтовые — грехи.Да, много воды утекло!Он вроде другой человек…Сверкает неон и стекло.Блистателен атомный век.Мой спутник галантен и мил.Внимательность в умных глазах…Так вот кто едва не убилМеня в подмосковных лесах.Молчим. У рейхстага стоим,Не знаю, минуту иль час.Не знаю, туман или дымСгущается около нас.Не знаю я — если опятьРванется лавина огня,Откажется, нет ли стрелятьГалантный филолог в меня…ТЕРРОМОТО — ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Я это слово грозное вчераВ «Паэзе сера» встретила впервые —Я, женщина, которую «сестра»Звала Россия в годы фронтовые.Я дочь войны, я крови не боюсь —Веками кровью умывалась Русь…Сицилия! Тревожные кострыИ беженцев измученные лица.Стон раненых… И сердце медсестрыВо мне больнее начинает биться.Стон раненых. Он всем понятен сразу,Все стонут на едином языке —В горах Сицилии, в горах Кавказа,С винтовкой иль с мотыгою в руке.Сицилия! Прекрасен и суровТвой лик, преображенный терромото.А в небе — шпаги двух прожекторов,А на земле — карабинеров роты.Как на войне… И нет лимонных рощ,И гаснет южное великолепье.И кажется, что наш, расейский, дождьПо кактусам и мандаринам лепит…ГОЛОС МЕХИКО
Умоляем, умоляем — тише!Может, мы еще услышим стонЧеловека, что покуда дышит,Заживо в руины погребен.Ногти в кровь. Опухшими руками,Днем и ночью, на пределе силРазбираем мы за камнем каменьБратских, дышащих еще могил.Здесь страшней, чем там, где свищут пули,Но главою город не поник —Очереди в донорские пункты,Дети, повзрослевшие за миг.Не одни мы — дружбы чистым светомВ горе горьком осенило нас:Добровольцы, рыцари планеты,Стали рядом в этот страшный час.Ногти — в кровь. Опухшими руками,Днем и ночью, на пределе силРазбираем мы за камнем каменьБратских, дышащих еще могил…«Я в далеких краях побыла…»
Я в далеких краях побыла,Как солдат, как газетчик, как гость.Помнишь Сент-Женевьев де Буа —Под Парижем российский погост?Сколько там, в равнодушной земле,Потерявших Отчизну лежит!В каждом сердце, на каждом челеКак клеймо запеклось — «апатрид»[5].Знаю, были их дни нелегки,Куплен хлеб дорогою ценой.Знаю, были они бедняки,Хоть нажил миллионы иной.Бродят близкие возле оград,В их глазах безнадежный вопрос.О, пронзительный волжский закат,О, застенчивость брянских берез!Что ж, и нам суждено провожать —Перед смертью бессилен любой.Потеряешь когда-нибудь мать,Удержать не сумеешь любовь…Но опять захохочут ручьи,Брызнет солнце в положенный час.Знаешь, все-таки мы — богачи:Есть Отчизна — Россия — у нас.Отними ее — ты бы зачах,Отними ее — мне бы конец…Слышу я в заграничных ночахПерестук эмигрантских сердец…«Старуха, ровесница века…»
Старуха, ровесница века,В одну из торжественных датСидит в помещении жэка —Впервые пришла на доклад.Раздумье в слезящемся взоре,Глубоко вздыхает онаО том, что в стране СальвадореСейчас полыхает война.Сном вечным солдатским почилиТри сына старухи подряд…Потом о стране КампучииСоседи вокруг говорят.Подкована бабка не очень.Про страны те слышит впервой.Но помнит горящие ночиДалекой второй мировой.Она вот осталась на свете,А мальчиков — мальчиков нет…Глаза обжигает ей ветерДымящихся огненных лет.«АФГАНЦЫ»
Мне мальчики эти, как братья,Хоть молоды даже в сыны.Пусть я не бывала в Герате,Они не видали Десны,Где гибли десантные лодкиИ, словно в мучительном сне.Качались, качались пилоткиНа красной, соленой волне…Едва ли сумеют другие,Не знавшие лика войны.Понять, что теперь ностальгиейИ вы безнадежно больны —Что будете помнить отнынеНе только ущелий тиски,А то, как делили в пустынеВоды горьковатой глотки.В Зарядье, в Кузьминках, на ПреснеВойна постучится к вам в дверь,И может, покажется преснойВам жизнь на «гражданке» теперь.Забудется ль солнце Герата,Чужая родная страна?..Острей, чем вода,Для солдатаУверенность в друге нужна.Житейские ссоры-раздорыНичтожными кажутся мне…Грохочут афганские горы,Пилотки плывут на Десне…«Как больно мне…»
Как больно мнеМысленным взглядомУвидеть в Карибской далиЖемчужину, крошку, Гренаду —Слезинку на лике Земли.Смахнуть ее было так простоЗабывшей о чести стране…И сердца пылающий островГрохочет от гнева во мне…Как сладко, как больно, как любоУвидеть в Карибской далиДругую жемчужину — Кубу:Улыбку на лике земли.ТАИНСТВЕННЫЙ МИР ЯНОМАМИ
Между Венесуэлой и Бразилией, в недоступных горах Сурукуку, в полной изоляции от остального мира, живет индейское племя Яномами.
Из джунглей, закрытых горами,Из глуби кристальных озерТаинственный мир ЯномамиМне смуглые руки простер.Бананы, табак, авокадо,Сплошные, как стены, дожди.Здесь племенем правят, как надо.Одетые в перья вожди.Затерянный мир Сурукуку,Тропический девственный сад…Мужчины стреляют из лука,А женщины рыбу коптят.Здесь святы понятия чести —Индейцы обетам верны.Не знают ни лести, ни мести,Красивы законы войны.Подумаешь — копья и стрелы!К тому же в открытом бою…Когда б они знали про белых,Что землю взрывают свою!Про братьев своих бледнолицыхИм лучше б вовеки не знать…Сегодня железные птицыКружились над сельвой опять.Тростник, маниока, бататыЦвели, погруженные в сон…И недра, на горе, богаты —Поэтому рай обречен.Проклятое время сурово —Прощай, затянувшийся пир!Бульдозеры с вонью и ревомВорвутся в затерянный мир…ФУТБОЛ
Раньше в матч я, признаться, бывало,Выключала приемник, ворча:«Жаль, что страсти такого накалаРазгорелись вокруг… мяча!»Но, попав в Лужники случайно,«Заболела» я в тот же день,С уваженьем постигнув тайну,Украшающую людей:В сердце взрослого человекаСкрыт ребячий волшебный мир,А футбол — это детство века,Это рыцарский наш турнир.Здесь прекрасны законы чести,Здесь красив благородный бой,Каждый рад быть в опасном месте,Каждый жертвовать рад собой.Здесь сопернику крепко рукуПобежденный с улыбкой жмет —В том товарищества наукаИ достоинства высший взлет!…Всплески флагов. Свисток арбитра.И трибун штормовой прибой.Это — лучшая в мире битваИ гуманнейший в мире бой.О, как были бы мы спокойны.Как прекрасна была бы жизнь,Если б все на планете войныНа футбольных полях велись!«И надежда царя, и оплоты веры…»
И надежда царя, и оплоты веры —Неподкупная сталь штыков!—Презирали армейские офицерыЖандармерию и шпиков.Справедливости здесь не ищи, бесспорноЧто поделаешь, как-никак,Должен кто-то работать на живодернеИ бродячих ловить собак…«ДОБРЫЙ ДЯДЮШКА»
Трудно верить, но это было:Каждый раз, когда шли на смерть,Тупо целился нам в затылок«Ангел смерти»— товарищ СМЕРШ[6]Здесь бессилен мой бедный разум:Ведь на мушке держали насНаши братья — рабы приказа[7],А преступен был тот приказ…Все же, даже тогда, поверьте.Были те, кто в своих — не мог!От греха откупались смертью,Слали пулю себе в висок…Я не знала тогда об этом,Но сегодня не подаюРуку «другу», что с пистолетомИз укрытья следил в боюЗа тобою, солдат, за мною:Сделал в сторону шаг — хана…Страшно вспомнить, какой ценоюВ СМЕРШ платили за ордена…После, в органах, в самых лучшихВновь он целился, как в войну…А когда разогнали тучи,Позабыли его вину.Дачка. Пенсия — все законно.Чтоб без «стука» не заскучать,В карцер черного телефонаЗаключил он жену и мать.Все прокручивает кассеты,Сладко жмурясь, как хитрый кот.Вновь при деле.Сомнений нету:Он — сверхпламенный патриот!И кому это нынче надо:Слушать женскую трескотню?Но без адаНет жизни гаду,Оправдания нету дню,Дню, когда не подловит друга,Не обманет подругу он.И шипит, и хрипит с испугаБедолага-магнитофон…Знаю, что на этапах, в БУРах,А во время войны — в боюБыло много чекистов хмурых.Не теряющих честь свою.Им казался их долг мученьем,Как стеснялись своих наград!..Добрый дедушка в час вечернийИз детсада ведет внучат.АРМЕНИЯ В ДЕКАБРЕ(Триптих)
1
Этот город, что до слез меня потрясЧерными кругами возле глазЮных вдов, и мужеством сирот,И достоинством, что нам недостает:Всё мы плачемся, все кажется не так…Был в мгновенье стерт с земли Спитак,Погрузив Армению во мрак.Замурованные заживо — молчат,Кончился для них, должно быть, ад…А старушечка (чем дышит — видит бог),У которой четверо в завалах,«Ты не простудился бы, сынок!» —Ласково спасателю сказала…2
Не уснуть. На сердце тяжкий камень.На душе невыносимый груз.Замело Армению снегами —И уже я в горы не прорвусь.Не прорвусь в палатки продувные,Чтоб людей измученных обнять…Слышу, слышу ваши позывные:«Помоги в беде, Россия-мать!»Ты уже спасла, кого сумела,В самый первый, самый страшный час.Но должны мы этой ночью белойЗнать, что помнит Родина о нас.Этой ночью, белой от метели,Этой ночью, черной от тоски,Как бы мы почувствовать хотелиТеплоту протянутой руки!3
Бог войны громыхает,Проходя Ереваном.Смотрит Ленин на пушкиС выражением странным.Как живется вам, танки,В этой грустной столице? —Зачехленные пушки,Зачехленные лица.Что, что все это значит?Карабах… Сумгаит…Площадь Ленина плачетИ зубами скрипит…ЗВЕЗДОЧКА(Поэма)
Памяти Саманты
I
Когда о гибели ребенкаВдруг дикторский поведал глас,Казалось, будто «похоронка»С полей войны догнала нас.По небосводу в черных тучах,Под взглядом злых и добрых глаз,Саманта, звездочкой падучейТы над планетой пронеслась.Умна, прелестна, необычна.Душой и обликом светла.Такой, наверно, Беатриче,Такой Джульетта быть могла.Но не о юношах влюбленныхГоловка грезила твоя —Ты размышляла о законахИ беззаконьях бытия.От взрывов вздрагивали звездыИ лазерный метался меч.Саманта верила — не поздноЗемную колыбель сберечь.Все выше ненависти башня.Непонимания стена.Но мы союзников вчерашнихНе забываем имена!2
Плачет мрамор, нахмурилось небо…Здесь, Саманта, во время войныБились асы «Нормандия — Неман» —Дон-Кихоты союзной страны.Не сиделось тем рыцарям дома —А могли отсидеться вполне…Спят комэска, ведущий, ведомыйИ Нормандию видят во сне.Обелиски застыли сурово,Охраняя усталых солдат.Стиснув пальцы, французские вдовыРядом с русскими молча стоят.3
Нет, ничего забыть мы не смогли!Саманта, вижу, лишь глаза прикрою,С оружьем и продуктами конвои —Они из Англии и Штатов шли.Дымились раненые корабли,Дышали копотью пороховою.Лишь фронтовик, обстрелянный солдат,Лишь человек, войною обожженный.Мог до конца понять, как через ад —Торпедный ад — к нам пробивались «джоны».«Иваны», «фрицы», «джоны»— на войнеСолдаты так друг друга «величали».К одним вскипала ненависть в огне,С другими обнимались на причале.И в самый горький — первый год войны,И кровью истекая в сорок третьем,Мы знали — выдюжим! Но даже детиПро фронт второй тогда видали сны.Ну, а пока с восторгом кораблиВстречали мы, что к нам пробились с боем.…Союзник мой! В другом конце землиТы помнишь, как гордились мы тобою?И где сейчас ушастый юнга Джон?Его спасла тогда кровь новгородца…Что делает в своем Техасе он,И хорошо ль ушастику живется?Он рассказать об очень многом мог,Саманта, если б встретился с тобою —Крещенный боем, освященный боемМоряк с протезами обеих ног…Потом из пепла встали города,Вздохнули люди на земле спокойно.Но за морями кто-то и тогдаУже подумывал о «звездных войнах»…4
Миллионы убитых солдат,Ветеранов великой войны,Встали в строй, возвратились назад,Потому что приказу верны,Потому что их внуки кричат,Видя ночью нейтронные сны.Миллионы убитых солдатВопрошают живых: «Как же так?Или не был повержен рейхстаг?Иль приснился победный парад?Как же так? Как же так? Как же так?..»5
Дитя Америки хотелоЗемную колыбель спасти.Дитя погибло… Но успелоУмы и души потрясти.Пускай дрожат от взрывов звезды,Пусть лазерный крадется меч —Мы тоже верим, что не поздноЗемную колыбель сберечь.Брать на испуг наивно русских.На том стояли и стоим!Стоим, протягивая руки,Саманта, всем друзьям твоим!«Я б хотела отмотать назад…»
Я б хотела отмотать назадЛенту жизни и вернуться сноваВ милый наш литинститутский сад,Где бродила девочкой суровой.То была отличная пора —Взлеты, неожиданные старты.Летчики, танкисты, снайпераЗа студенческие сели парты.Ветераны в двадцать с лишним летНачинали жизнь свою сначалаИ считали звание «Поэт»Много выше званья генерала.На заре послевоенных днейМы, солдаты, понимали четко:На Парнас пробиться потрудней,Чем на безымянную высотку.Звездный час, неповторимый час —Как любилось, верилось, мечталось!Много ли теперь осталось нас —В жизни и в Поэзии осталось?..
В этот день повесили пятерых декабристов и свершили обряд гражданской казни над остальными.
Слуцкий.
Я умираю (нем.).
Скульптура Н. А. Андреева.
Не имеющий гражданства.
Сокращенно от «Смерть шпионам» — советская контрразведка, непосредственно подчинявшаяся Сталину.
Приказ Сталина № 227 об образовании заградотрядов, обязанных стрелять по отступающим бойцам.