Посещения. Стихи. 1929-1936 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
Посещения. Стихи. 1929-1936 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
Сергею Чегринцеву
«Ближе утро. Нехотя и вяло…»
Ближе утро. Нехотя и вялоразжимает руки темнота.Я лежу в тенетах одеяла.Отлетает робкая мечта.Стрелки прикоснуться к сновиденьям,будто два отточенных меча,и ресниц испуганные тениоттолкнет зажженная свеча.Догорят в бушующей спиртовкеголубые искорки планет.и вползет в окно моей неловкийпряным кофе пахнущий рассвет.Возвратятся мелкие заботыпод родной гостеприимный кров,и вода змеиным оборотомсмоет с плеч тугие крылья снов.Вот и день. И утренняя сажапонемногу гуще и темней.Нет, судьбы мне снова не предскажутледяные звезды на окне.
БЕССОННИЦА
Из улицы в улицу — вброд —бродить без расчета, без меры;и прошлое в ногу идет,как тонкая тень Агасфера.До звезд завивает спиральсухая и пьяная вьюга.Бессонная ночь, не пора-льс тобою расстаться, подруга?И город, оседланный мглой,уныло плетется к рассвету.О, чтобы присниться моглоза время напрасное это?Желтеет измятый восток.Не будет заря, как начало,Но как утомленный игрок,как сброшенный фрак после бала.А твой неустойчивый шагскребет тротуар по загривку.И пляшет пустая душаобрывком газеты, обрывком.
ВЕСНОЙ
На сквознякe весенних сутокраскрылись двери, как цветок,и к звездам синий первопутокот сырости почти размок.По крышам рассыпая шорох,на небе трогается лед,и вспыхивает, будто порох,над садом мартовский восход.Там будут выстроены громомдля нас, как радуги, мосты.Там, успокоенные бромом,мы бросим тело, как костыль.И, покидая образ прежнийи заводь сонную земли,заголубеет, как подснежник,душа у звездной колеи.И ветер треплется мочалкой,и в полых водах тонет путь.А ночь, как нищая гадалка,судьбы не может обмануть.
ВАЛЬС
Расцветай, моя ночь, и касайсяшелковистым подолом людей!Мы плывем по широкому вальсув голубой невесомой ладье.Опустевшие столики пенойоседают за нами к стене,и качается ночь, как сирена,на блестящей паркетной волне.От расплывчатой мглы ресторанаотплывая навеки вдвоем,голубые забытые странымы, как молодость, снова найдем.Медный ветер сметет дирижера,раскачает простенки прибой;в повторенных зеркальных просторахстанет тесно кружиться с тобой.И, круги расширяя над залом,покидая, как пристань, паркет,разобьемся мы грудью о скалы —об высокий холодный рассвет.
«Уже твердел сраженный день…»
Уже твердел сраженный день и больше сердцу не был нужен,и звали вывески людейна кружку пива и на ужин.Уже гремучею змеейна двери опускались шторы,и рейс окончила дневноймеждународная контора.Не торопясь, жевал туманотяжелевших пешеходов,и за решеткой океанкачал в ладонях пароходы.И ветер, растолкав народ,в боязни опоздать к отходу,открыв большой и громкий рот,кричал бумажным пароходам— пронзительней, чем муэдзин,чтобы смелее отплывали,что, ведь, не только для витрину них бока обшиты сталью!И вот тоска несла из тьмыживые волны, запах пены,и неспокойная, как мы,ждала флотилия сирену.И, обгоняя пароход,мы шли во мрак Иллюзионавстречать тропический восходи фильмовые небосклоны.
«Какая странная и злая…»
Какая странная и злаятуманом скованная мгла,созвездья спутавши узлами,над нашим городом легла! Мы, как растерянная стая, зовем друг друга через тьму, касаясь легкими перстами слов непонятных никому.И в тонкой пряже параллелейползут моря на материкпод наши робкие свирели,как гомерический парик. И сквозь всесветные пространства, в географической графе. классическое постоянство проносит бережно Орфей.Хрестоматические души,томясь в учебниках земных,свою любовь, как розу, сушатмеж рифмами стихов своих. Ища и плача на подмостках, и в опереточном аду мы ждем, что красные подростки — испуганные какаду, так непонятно и напрасно нас воскресят за низкий балл — для встречи краткой и прекрасной и смертоносной, как обвал.
«Рисует белые узоры…»
Рисует белые узорына окнах тонкая игла,и стынут стекла, как озера,и, как озера, зеркала.А электрические звездыв витринах искрятся, как лед,и брошен прямо в синий воздухтвоих сонетов перевод.Из тьмы пустого магазинаобложки пламенная вязьзовет, как голос муэдзина,сквозь копоть улицы и грязь.Но смотрит ночь темно и хмурои, каблучками простучав,уйдет с другим твоя Лаура,и вот — оплывшая свеча —твоя бессмертная надеждапогаснет медленно у глаз,между страницами и междулистами, людям напоказ.И будут снова стыть в витринахсухие лавры на вискахи, как широкая равнина,заиндевевшая тоска.
БОЛЕЗНЬ
Мой жар высок. Моя постель крылата.Крепчай, крепчай, прекрасный мой недуг!Через пятно оконного квадратасочится ночь непревзойденных мук. А терпкий яд глухих четверостиший сжигает тело, сушит мне уста. Вскипает кровь, как ртуть, всё выше, выше… Звенит в ушах, и душит темнота.Потом опять в ознобе вдохновеньядуша кликушей бьется на листе.Желанных слов невоплотимы тени —вставай встречать непрошеных гостей! И только Муза, кроткая сиделка, снимает жар прохладною рукой. Так дождь осенний, медленный и мелкий, Неслышно льет над вспененной рекой.
«В девицах Муза счастья заждалась…»
В девицах Муза счастья заждалась;года идут, поддразнивая, мимо;короткий сон — смягчающая мазь,но хворь твоя почти неизлечима.Напрасно льешь под праздники одна,над блюдом разрисованным и плоским,невнятные, как речи колдуна,узоры застывающего воска.Напрасно ждешь. И нет на утро силглядеть опять в заботливые лица.Ты влагой заговоренной чернилНе воскрешаешь высохшей страницы.Уже бессильно вечное перожизнь возвратить рискованной надежде,и никнет стих, сраженный, как герой,и вот, — почти сквозь обморок, как преждене холодеть, не бормотать в слезахдрожащих строф, таких как голос скрипки.Вот потому усталые глазаИ пальцы ослабевшие не гибки.
«Зубочистки грозят, как рапиры…»
Зубочистки грозят, как рапиры, и чернеет рояля помост.Через мутную полночь трактира ты опять вырастаешь до звезд.Мимоходом, как позднюю помощь,ловишь скрипок унылый привет.Этих лиц, этих комнат не помнишь,и легко уплывает паркет.И не пена — ты знаешь заранее,что над пивом плывут облака.Голос твой, освеженный молчаньем,как весеннего грома раскат.А, из пены родившись, Венера,пьяным жестом щеку подперев,эту ночь принимая на веру,будет слушать покорно хорей.Под полями дешевенькой шляпыты увидишь, сквозь дым голубой,как слезами на скатерть закапав,для тебя оживает любовь.О поэт, разве розы не могут,если хочешь, и здесь задышать?!Но, сбиваясь с цветущей дороги,ослепленная бредит душа.И не видит, присевшая сзади,как приходит любовь умиратьна измятом обрывке бумаги,под заржавленным жалом пера.
СКУЛЬПТОР
Земные, теплые движеньяна глину плещут и скользятвсё яростней, всё вдохновенней,но чуда повторить нельзя.Полураздавленный и липкийовал неясного лица,как вызов, шлет полуулыбкуглазам прищуренным творца.Припоминая Божье слово,дрожит бесформенная плоть.Сырыми тряпками оковани к муке приближаясь вплоть,ты рассекаешь выход узкий,чтоб голос вышел на простор,чтоб пел и плакал каждый мускул,не вздрагивавший до сих пор.И вот, уже изнемогая,сквозь вопль, исторгнутый борьбой,ты слышишь — дышит грудь глухая,ты видишь — солнце над тобой.
ПРАГА
Растянув тишину по аллеям,приколов к темноте фонари,теплый вечер мундиром алеетна посту у сентябрьской зари. Каменеет дворцовая стража, каменеют химеры и храм. Смерть на ратуше время покажет: — Горожане, пора по домам! —И тогда из-под арок в извивыузких улиц, сквозь копоть и пыль,золотистым играющим пивоммалостранская[1] вспенится быль. Газ больными глазами моргает, и туман вырастает стеной, и, бунтарские песни слагая, бродят души в угрюмой пивной.Хмель их горек, и хмельно их горе,потрясает кружками цех;а в молчании обсерваторийищет Брагэ счастья для всех. И, пугаясь полночного крика, по подвалам алхимики ждут золотую удачу, и дико над ретортами ночи плывут.И в предчувствии бед и бездолья,одинокий и злой, как скопцы,серым пальцем глиняный Големкоролевские метит дворцы.
«В глухое море площадей…»
В глухое море площадейстекают переулки.Опять восьмичасовый деньвыходить на прогулку.И сотни лошадиных силперековав в моторы,асфальтом бережно залилсвою свободу город.Гуляет время, как палач,выдумывая трюки,и вызывает всех на матчс непобедимой скукой.Туман накинул Гранд-Отельплащом испанских грандов,и ночь орет и пьет коктейль,как негры из джаз-банда.И слышит чахлая луна,как ты кричишь рассвету,срывая гнев, как ордена:«Карету мне, карету!»
ГАДАНЬЕ
Разложены черные пикинад сердцем твоим венцом,налево король двуликийс дорогой в трефовый дом.Любовь твою радость погубит,смотри — под сияньем коронуже улыбаются губы,уже розовеет картон.И снова горячие руки,как голуби на плечах.Цыганка гадает разлуку,и медленно тает свеча.У троек недобрые вести,девятка обиды сулит,и с пиковой дамою вместезлосчастье и горе спешит.Что было? — За мастью червоннойулыбка, как спрятанный клад.Что было? — Темно и бессонноянварская ночь протекла.Что будет? — Нежданная встреча,но снова сжимается грудь,крестами трефово отмеченна вечер предсказанный путь.Зовет дружелюбная дама,торопит вернуться назад,но ты выбираешь упрямодорогу, ведущую в ад.Вся жизнь под колодою клейкой,и нож над червонным тузом —четыре руки злодейкисметают карточный дом.
«Ночь беспокойна, ветрена — как ты…»
Ночь беспокойна, ветрена — как ты.Над черным кофе — рифмы мотыльками.Неповоротливей, чем камень,как гулко бьется сердце взаперти!В такую ночь бесплодно говоритьили вздыхать. Сиди, как можно тише.В такую ночь, нахмурив брови, пишуто пуле в лоб, об умершей любви.А я? А мне?… Мой верный карандашуже, как опостылевший любовник,мне тягостен. На дьявольской жаровнесгорает… что? Какое имя дашь?Все ненадолго — счастье и мечты.И боль моя непрочна и растает.Что я тебя не поцелую? Что другая…Я свет тушу. Ночь ветрена — как ты.
«Над фитилями билось пламя…»
Над фитилями билось пламяшла, застревая в колеях,весна неверными шагамичерез игорные поля.Цвели трефовые созвездья,как розы. Росчерком мелковкабалистически возмездьенавек слепило игроков.И вздох, задержанный экстазом,внезапно всхлипывал, как крик;судьба мигала черным глазом,судьба-цыганка, дама пик.И ждало замершее телопоследней ставки. Ночь текла.Тринадцать карт на стол летело,как звон разбитого стекла.И в сердце, в туз червонной масти,бубновая вонзалась грань,сквозь боль, распахнутую настежь,в упор, на гибель шла игра.Дрожали карточные стены;ночной сменяя караул,заря входила в зал надменно,и, опрокидывая стул,ты слышал приговор суровый,приказ двойного короля,чтоб жизнь отыгранную сноваты нес в суконные поля.
СТИХИ О ГУЛЛИВЕРЕ
1
Тишина, как глухая пещера,крепко спит лилипутья страна;только душная ночь Гулливеравновь с пустыми руками — без сна.Гулливер, на листах иллюстрацийты на бодрого янки похож,ты раскатисто должен смеяться,чтоб спасти эту детскую ложь.Но бессильная горечь по-крысьигложет сердце все глубже и злей,головой ты в заоблачной выси,а ногами — на этой земле.И над сердцем твоим без опаскилилипуты ведут хоровод,и твою простодушную маскубукинист на прилавок кладет.Гневной рифмой хмелей на рассвете!Чахнет муза с тобою в плену,и завидуют малые дети,что нашел ты такую страну.Задыхаешься, плачешь и стонешь,окружил мелюзгой тебя Свифт,и широкие эти ладониподымают их к солнцу, как лифт.И сквозь строй заколдованных сутокпо игрушечным верстам равнингонят душу твою лилипуты,заклейменную словом — «один».
2
Томясь в тисках обложки серой,еще не предано земле,лежит бессмертье Гулливераогромной книгой на столе.Спеша взволнованно пробратьсясквозь сон библиотечных лет,над темным пленом иллюстрацийрастет и крепнет силуэт.И вот, круша ногой булыжникминиатюрной мостовой,вновь Гулливер из ночи книжнойвыходит в город неживой.Опять напрасно ожидаладуша увидеть в этот раздома размеров небывалыхи над собой фонарный глаз.Как надоело Гулливеруна гномов сверху вниз смотреть!Где души равных по размеру?Где все смиряющая смерть?Склонись — торопят лилипутырезвиться с ними в чехарду, —вот так пустеют склянки сутокдвенадцать месяцев в году!Зачем придумал сочинительулыбку бодрую тебе?Ты гневно рвешь гнилые нити,и крошки воют, оробев.И, сняв со всех границ запреты —как безграничен строк простор!у самого плеча поэтадуша сгорает, как костер.И, гранки заслоняя теньюгустых ресниц, ты видишь тут —венок чудесных приключенийкладет у гроба лилипут.
ШАХМАТЫ
Вадиму Морковину
Длинные пальцы большой руки, —ястребом кружить тень.Мир оплывает в размах доски.Белая клетка. День.
-----------------
Деревянны шаги королевской четы,деревянны хвосты коней.Офицерские очи прозрачно — пустыот бессонных ночей и дней.Очарованно двинулась белая рать,за квадратом берет квадрат.Обреченно клялись короля защищатьдеревянные души солдат.
--------------------
Как золотисты волосы под шлемом!а белый плащ как крылья на плечах!Король, король! Любовь страшней измены.Я подымусь, я глухо крикну — шах!
----------------------
Черная дама, как Жанна д'Арк,гордо ведет войска.Шелест знамен, как весенний парк.Мутно блестит доска.Белый квадрат, черный квадрат,гулкая тьма и свет.Нежность молчит. Души молчат.Копья несут ответ.Конь вороной, сбив седока,крошит копытом мир.Саван на лоб сдвинув слегка,смерть сторожит турнир.
--------------------
Как нож вонзает листья кактусв окно, завышенное тьмой,и сон, однажды сбившись с такта,не возвращается домой.Вползая медленно и едко,сдвигает комнату тоска,душа томится в черной клетке,ночь нарастает как раскат.Я низко опускаю плечи —любовь враждебна и темна.Мне защищаться больше нечем.Мой ход неверен. Я одна.Неотвечающей любовьюполна, как ядом, тишина.
---------------
Вот так — согнувшись в изголовьи,встречать я день осуждена.Но утро, и живешь иначе,надеждой сомкнуты уста,мир — разрешенная задача,и клетка черная пуста.
----------------
Атакуют последнюю башню с востокатемнолицые роты, победу пленив,и над полем, над рябью квадратов широкихты один, как бессмертный таинственный миф.Белокурый король пошатнулся. Из руквыпускает копье и щит,но уже королева — недремлющий друг,на защиту к нему спешить.Королева, гардэ! Назад!Но в крови голубой копье,но уже стекленеет взгляд.Барабан похоронно бьет.
И вот опять кладет судьбурука в холодную коробку.Мы деревянно спим в гробуи ждем и трепетно и робко,что завтра, вновь начав игру,нас будет двигать свысокавсе та же крупная рука.