Поэзия английского романтизма XIX века - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 11
[196]Господень мир, его мы всюду зрим,И смерть придет, копи или расходуй.А в нас так мало общего с природой,В наш подлый век мы заняты иным.Играет море с месяцем златым,Порхает ветер, опьянен свободой,Иль спит и копит мощь пред непогодой.Что нам с того! Мы равнодушны к ним.Мы для всего чужие. Боже правый,Зачем я не в язычестве рожден!Тогда, священной вскормленный дубравой,Я видел бы веков минувших сон.При мне б из волн вставал Протей лукавый,При мне бы дул в крученый рог Тритон[197].Не хмурься, критик…Перевод Арк. Штейнберга
[198]
Не хмурься, критик, не отринь сонета!Он ключ, которым сердце открывалСвое Шекспир; Петрарка врачевалПечаль, когда звенела лютня эта;У Тассо часто флейтой он взывал;Им скорбь Камоенса была согрета;Он в кипарисовый венок поэта,Которым Дант чело короновал,Вплетен, как мирт; он, как светляк бессонный,Вел Спенсера на трудный перевал,Из царства фей, дорогой потаенной;Трубой в руках у Мильтона он стал,Чье медногласье душу возвышало;Увы, труба звучала слишком мало!Сонет,написанный на Вестминстерском мосту3 сентября 1802 годаПеревод В. Левика
[199]
Нет зрелища пленительней! И в комНе дрогнет дух бесчувственно-упрямыйПри виде величавой панорамы,Где утро — будто в ризы — все кругомОдело в Красоту. И каждый дом,Суда в порту, театры, башни, храмы,Река в сверканье этой мирной рамы,Все утопает в блеске голубом.Нет, никогда так ярко не вставало,Так первозданно солнце над рекой,Так чутко тишина не колдовала,Вода не знала ясности такой.И город спит. Еще прохожих мало,И в Сердце мощном царствует покой.Прощальный сонет реке ДаддонПеревод В. Левика
[200]
В прощальный час, мой друг и спутник мой,Иду к тебе. — Напрасное влеченье!Я вижу, Даддон, все в твоем теченье,Что было, есть и будет впредь со мной.Ты катишь воды, вечный, озорной,Даруешь вечно жизнь и обновленье,А мы — мы сила, мудрость, устремленье,Мы с юных лет зовем стихии в бой,И все-таки мы смертны. — Да свершится!Но не обижен, кто хоть малый срокСвоим трудом служить потомству мог,Кто и тогда, когда близка гробница,Любовь, Надежду, Веру — все сберег.Не выше ль он, чем смертным это мнится!На ликвидацию Венецианской республики, 1802 г.Перевод В. Левика
[201]
И часовым для Запада была,И мусульман надменных подчинила.Венеция! Ни ложь врага, ни силаЕе дела унизить не могла.Она Свободы первенцем была,Рожденью своему не изменила,Весь мир девичьей красотой пленилаИ с морем вечным под венец пошла.Но час настал роскошного заката —Ни прежней славы, ни былых вождей!И что ж осталось? Горечь и расплата.Мы — люди! Пожалеем вместе с ней,Что все ушло, блиставшее когда-то,Что стер наш век и тень великих дней.Туссену ЛувертюруПеревод А. Ибрагимова
[202]
Несчастнейший из всех людей, Туссен!Внимаешь ли напевам плугаря,Уносишься ли мыслью за моря, —Во мгле, среди глухих тюремных стен,—Будь тверд, о Вождь, и превозможешь плен!Поверженный — сражался ты не зря.Чело твое — как ясная заря,И знаю: гордый дух твой не согбен.Всё — даже ветра шелестящий лёт —Нашептывает о тебе. Живи!Сама земля и сам небесный свод —Великие союзники твои.Отчаяния горечь, жар любвиИ ум — вот непоборный твой оплот.[Август 1802]
Англия, 1802 г.Перевод В. Левика
[203]
Скажи, мой друг, как путь найти прямей,Когда притворство — общая зараза,И делают нам жизнь — лишь для показа —Портной, сапожник, повар и лакей.Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,Не то пропал! В цене — богач, пролаза.Величье — не сюжет и для рассказа,Оно не тронет нынешних людей.Стяжательство, грабеж и мотовство —Кумиры наши, — то, что нынче в силе.Высокий образ мыслей мы забыли.Ни чистоты, ни правды — все мертво!Где старый наш святой очаг семейный,Где прежней веры дух благоговейный?Сентябрь 1802
Лондон, 1802. МильтонПеревод Арк. Штейнберга
[204]
Как нынче, Мильтон, Англии ты нужен!Она — болото; меч, перо, амвон,Село и замок впали в смутный сон.Мы себялюбцы, и наш дух недужен.Вернись же к нам, дабы тобой разбуженБыл край родной и к жизни воскрешен!Пусть мощным, вольным, властным станет онИ с добродетелью исконной дружен.С душой, как одинокая звезда,И речью, словно гул стихии водной,Как небо чист, могучий и свободный,Ты бодро-благочестным был всегда,Взвалив на сердце, в простоте безгневной,Убогий труд работы повседневной.Сентябрь 1802
«Я отложил перо; мне шквальный ветер пел…»Перевод Арк. Штейнберга
[205]
Я отложил перо; мне шквальный ветер пелО бригах гибнущих, о буреломных чащах, —Полуночный псалом, утраченный для спящихНевольников забот и повседневных дел.Помыслил я тогда: вот мой земной удел —Внимать мелодии, без меры и созвучий,Чтоб я ответствовал на вещий зов певучийИ страстным языком природы овладел.Немногим явственен надгробный стон такой,Звучащий набожно над горем и тоскойДавно минувших лет; но он как буря эта,Порывом яростным печаля сердце мне,О наступающей пророчит тишине,О легкой зыби волн в сиянии рассвета.<Ноябрь> 1808
«Бессилен человек и близорук…»Перевод Э. Шустера
[206]
— Бессилен человек и близорук,Он в прошлом весь, и нет надежды боле,И даже радость, промелькнувши вдруг,Ему не в силах скрасить скорбной доли!— Но есть творцы; из бренной сей юдолиОни, минут нарушив перестук,Выводят Мысль — и жизни мрачный кругГорит зарей, неведомой дотоле.Воображенье властью неземнойСтрадающих спасет от горьких мук;Оно вернет заблудшему покой,Врачуя амарантами недуг;С цветами веры в час печали злойОно для всех — незаменимый друг.«Ты все молчишь! Как быстро отцвела…»Перевод В. Левика
[207]
Ты все молчишь! Как быстро отцвелаТвоя любовь, не выдержав дыханьяРазлуки, растоптав воспоминанья,Отвергла долг и дар свой отняла.Но в горький плен мой разум ты взяла,Тебе служить — иного нет желанья!И хоть сожгла ты прошлое дотла,Душа, как нищий, просит подаянья.Ответь! — Пусть сердце, пылкое тогда,Когда мы страстным предавались негам,Пустым, холодным стало навсегда, —Гнездо в лесу, засыпанное снегом,В глухом лесу, где замер каждый звук.Ответь, молю, не дли жестоких мук!1832–1833
РОБЕРТ САУТИ
Медок(Ме́док в Уаллах)Перевод А. С. Пушкина
[208]
Попутный веет ветр. — Идет корабль,Во всю длину развиты флаги, вздулисьВетрила все, — идет, и пред кормойМорская пена раздается. МногимНаполнилася грудь у всех пловцов.Теперь, когда свершен опасный путь,Родимый край они узрели снова;Один стоит, вдаль устремляя взоры,И в темных очерках ему рисуетМечта давно знакомые предметы,Залив и мыс, — пока недвижны очиНе заболят. Товарищу другойЖмет руку и приветствует с отчизной,И господа благодарит, рыдая.Другой, в безмолвии творя молитвуУгоднику и деве пресвятой,И милостынь и дальних поклоненийСтаринные обеты обновляет,Когда найдет он всё благополучно.Задумчив, нем и ото всех далек,Сам Ме́док погружен в воспоминаньяО славном подвиге[209], то в снах надежды,То в горестных предчувствиях и страхе.Прекрасен вечер, и попутный ветрЗвучит меж вервий, и корабль надежныйБежит, шумя, меж волн.Садится солнце.1805
ДоникаПеревод В. А. Жуковского
[210]
Есть озеро перед скалой огромной;На той скале давно стоялВысокий замок и громадой темнойПрибрежны воды омрачал.На озере ладья не попадалась;Рыбак страшился удить в нем;И ласточка, летя над ним, бояласьК нему дотронуться крылом.Хотя б стада от жажды умирали,Хотя б палил их летний зной:От берегов его они бежалиСмятенно-робкою толпой.Случалося, что ветер и осокойУ озера не шевелил:А волны в нем вздымалися высоко,И в них ужасный шепот был.Случалося, что, бурею разима,Дрожала твердая скала;А мертвых вод поверхность недвижимаБыла спокойнее стекла.И каждый раз — в то время, как могилойКто в замке угрожаем был, —Пророчески, гармонией унылойИз бездны голос исходил.И в замке том, могуществом великий,Жил Ромуальд; имел он дочь;Пленялось все красой его Доники:Лицо — как день, глаза — как ночь.И рыцарей толпа пред ней теснилась:Все душу приносили в дар;Одним из них красавица пленилась;Счастливец этот был Эврар.И рад отец; и скоро уж наступитЖеланный, сладкий час, когдаВо храме их священник совокупитСвятым союзом навсегда.Был вечер тих, и небеса алели;С невестой шел рука с рукойЖених; они на озеро гляделиИ услаждались тишиной.Ни трепета в листах дерев, ни знакаМалейшей зыби на водах…Лишь лаяньем Доникина собакаПугала пташек на кустах.Любовь в груди невесты пламенелаИ в темных таяла очах;На жениха с тоской она глядела?Ей в душу вкрадывался страх.Все было вкруг какой-то по́лно тайной;Безмолвно гас лазурный свод;Какой-то сон лежал необычайныйНад тихою равниной вод.Вдруг бездна их унылый, и глубокий,И тихий голос издала:Гармония в дали небес высокойОтозвалась и умерла…При звуке сем Доника побледнелаИ стала сумрачно-тиха;И вдруг… она трепещет, охладелаИ пала в руки жениха.Оцепенев, в безумстве исступленья,Отчаянный он поднял крик…В Донике нет ни чувства, ни движеньязСомкнуты очи, мертвый лик.Он рвется… плачет… вдруг пошевелилисьЕе уста… потрясенаДыханьем легким грудь… глаза открылись…И встала медленно она.И мутными глядит кругом очами,И к другу на руку легла,И, слабая, неверными шагамиОбратно в замок с ним пошла.И были с той поры ее ланитыНе свежей розы красотой,Но бледностью могильною покрыты;Уста пугали синевой.В ее глазах, столь сладостно сиявших,Какой-то острый луч сверкал,И с бледностью ланит, глубоко впавших,Он что-то страшное сливал.Ласкаться к ней собака уж не смела;Ее прикликать не могли;На госпожу, дичась, она гляделаИ выла жалобно вдалиНо нежная любовь не изменила:С глубокой нежностью ЭврарСкорбел об ней, и тайной скорби силаЛюбви усиливала жар.И милая, деля его страданья,К его склонилася мольбам:Назначен день для бракосочетанья;Жених повел невесту в храм.Но лишь туда вошли они, чтоб верныйПред алтарем обет изречь:Иконы все померкли вдруг, и серныйДым побежал от брачных свеч.И вот жених горячею рукоюНевесту за руку берет…Но ужас овладел его душою:Рука та холодна, как лед.И вдруг он вскрикнул… окружен лучами,Пред ним бесплотный дух стоялС ее лицом, улыбкою, очами…И в нем Донику он узнал.Сама ж она с ним не стояла рядом:Он бледный труп один узрел…А мрачный бес, в нее вселенный адом,Ужасно взвыл и улетел.1797
АдельстанПеревод В. А. Жуковского
[211]
День багрянил, померкая,Скат лесистых берегов:Реин, в зареве сияя,Пышен тек между холмов.Он летучей влагой пеныЗамок Аллен орошал;Терема зубчаты стеныОн в потоке отражал.Девы красные толпоюИз растворчатых воротВышли на́ берег — игроюВстретить месяца восход.Вдруг плывет, к ладье прикован,Белый лебедь по реке;Спит, как будто очарован,Юный рыцарь в челноке.Алым парусом играетЛегкокрылый ветерок,И ко брегу приплываетС спящим рыцарем челнок.Белый лебедь встрепенулся,Распустил криле свои;Дивный плаватель проснулся —И выходит из ладьи.И по Реину обратноС очарованной ладьейПоплыл тихо лебедь статныйИ сокрылся из очей.Рыцарь в замок Аллен входит:Все в нем прелесть — взор и стан;В изумленье всех приводитКрасотою Адельстан.Меж красавицами ЛораВ замке Аллене былаВидом ангельским для взора,Для души душой мила.Графы, герцоги толпоюК ней стеклись из дальних стран —Но умом и красотоюВсех был краше Адельстан.Он у всех залог победыНа турнирах похищал;Он вечерние беседыВсех милее оживлял.И приветны разговорыИ приятный блеск очейВлили нежность в сердце Лоры —Милый стал супругом ей.Исчезает сновиденье —Вслед за днями мчатся дни:Их в сердечном упоеньеИ не чувствуют они.Лишь случается порою,Что, на воды взор склонив,Рыцарь бродит над рекою,Одинок и молчалив.Но при взгляде нежной ЛорыВозвращается покой;Оживают тусклы взорыС оживленною душой.Невидимкой пролетаетБыстро время — наконец,Улыбаясь, возвещаетДругу Лора: «Ты отец!»Но безмолвно и унылоНа младенца смотрит он,«Ах! — он мыслит, — ангел милый,Для чего ты в свет рожден?»И когда обряд крещеньяПатер должен был свершить,Чтоб водою искупленьяДушу юную омыть;Как преступник перед казнью,Адельстан затрепетал;Взор наполнился боязнью;Хлад по членам пробежал.Запинаясь, умоляетДень обряда отложить.«Сил недуг меня лишаетС вами радость разделить!»Солнце спряталось за гору;Окропился луг росой;Он зовет с собою ЛоруВстретить месяц над рекой.«Наш младенец будет с нами:При дыханье ветеркаТихоструйными волнамиУсыпит его река».И пошли рука с рукою…День на холмах догорал;Молча, сумрачен душою,Рыцарь сына лобызал.Вот уж поздно; солнце село;Отуманился поток;Черен берег опустелый;Холодеет ветерок.Рыцарь все молчит, печален;Все идет вдоль по реке;Лоре страшно; замок АлленС час как скрылся вдалеке.«Поздно, милый; уж седеетМгла сырая над рекой;С вод холодный ветер веет;И дрожит младенец мой».«Тише, тише! Пусть седеетМгла сырая над рекой;Грудь моя младенца греет;Сладко спит младенец мой».«Поздно, милый; поневолеСтрах в мою теснится грудь;Месяц бледен; сыро в поле;Долог нам до замка путь».Но молчит, как очарован,Рыцарь, глядя на реку…Лебедь там плывет, прикованЛегкой цепью к челноку.Лебедь к берегу — и с сыномРыцарь сесть в челнок спешит;Лора вслед за паладином;Обомлела и дрожит.И, осанясь, лебедь статныйЛегкой цепию повлекВдоль по Реину обратноОчарованный челнок.Небо в Реине дрожало,И луна из дымных тучНа ладью сквозь парус алыйПроливала темный луч.И плывут они, безмолвны;За кормой струя бежит;Тихо плещут в лодку волны;Парус вздулся и шумит.И на береге молчанье;И на месяце туман;Лора в робком ожиданье;В смутной думе Адельстан.Вот уж ночи половина:Вдруг… младенец стал кричать.«Адельстан, отдай мне сына!» —Возопила в страхе мать.«Тише, тише; он с тобою.Скоро… ах! кто даст мне сил?Я ужасною ценоюЗа блаженство заплатил.Спи, невинное творенье;Мучит душу голос твой;Спи, дитя; еще мгновенье,И навек тебе покой».Лодка к брегу — рыцарь с сыномВыйти на берег спешит;Лора вслед за паладином,Пуще млеет и дрожит.Страшен берег обнаженный;Нет ни жила, ни древес;Черен, дик, уединенный,В стороне стоит утес.И пещера под скалою —В ней не зрело око дна;И чернеет пред луноюСтрашным мраком глубина.Сердце Лоры замирает;Смотрит робко на утес.Звучно к бездне восклицаетПаладин: «Я дань принес».В бездне звуки отразились;Отзыв грянул вдоль реки;Вдруг… из бездны появилисьДве огромные руки.К ним приблизил рыцарь сына…Цепенеющая мать,Возопив, у паладинаЖертву бросилась отнятьИ воскликнула: «Спаситель!..»Глас достигнул к небесам:Жив младенец, а губительНиспровергнут в бездну сам.Страшно, страшно застоналоВ грозных сжавшихся когтях…Вдруг все пусто, тихо сталоВ глубине и на скалах.1797
Мэри, служанка постоялого двораПеревод Арк. Штейнберга
[212]
1
Кто она, чей бессмысленный взор недвижимИ, как скорбное сердце, молчит,Кто не плачет, не делится горем своим,Лишь вздыхает, безмолвием скрыв роковымЭту рану, что кровоточит?2
Не нужны ей подмога и жалость ничуть,Хоть бедняжка смертельно бледна.Могут ветры зимы беспрепятственно дутьНа ее истощенную, чахлую грудь;Голод, стужу — все стерпит она!3
А ведь Мэри недавно счастливой была;Помнит путник об этой поре.Отовсюду о Мэри гремела хвала, —Так прекрасно лицо, так улыбка светлаУ служанки в заезжем дворе!4
Детский трепет нисколько ей не был знаком,И хоть ветер во мраке гудел,Вдоль развалин аббатства она, вечерком,Возвращаясь обычно домой, прямикомМиновала церковный придел.5
Мэри встретила Ричарда; свадьба у нихРешена, но молвою мирскойКак последний бездельник ославлен жених;Мол, прохвост и гуляка, из самых дрянных,Не достоин невесты такой!6
Поздней осенью, вихрь бушевал за окном,В очаге занялась головня,И под вой непогоды во мраке ночномНаслаждались два гостя веселым огнемИ курили, молчанье храня.7
Первый молвил: «Осеннею ночью сыройТак отрадно глядеть на очаг!»«Средь развалин аббатства, — ответил второй, —Испытать свою храбрость ночною поройВ силах только заправский смельчак!8
Содрогнулся бы я от макушки до пят,Внемля шороху сохлых ветвей,И поверил бы, страхом ребячьим объят,Что предстал предо мною усопший аббат,Пробужденный в могиле своей!»9
«Даже Мэри не струсит, — пари на обед!И туда поспешит напрямик!»«Проиграешь! — гласил ядовитый ответ, —Ведь при виде коровы, бредущей вослед,Мэри в обморок хлопнется вмиг!»10
Первый молвил уверенно: «Выигрыш мой!Шансы наши отнюдь не равны;Мэри тотчас пойдет и, вернувшись домой,Новый чепчик получит с красивой каймой,Принеся нам сучок бузины!»11
Улыбаясь, она согласилась пойти.Ночь тем временем стала темней,Резкий ветер служанку хлестал по пути,Ледяною волной пробирал до костиИ стонал, пролетая над ней.12
Вот аббатство; развалины стен и ворот,Поглощенные тенью густой…Но бесстрашно она зашагала вперед,Хоть руины во тьме превзошли небосводНепроглядной своей чернотой.13
Ни души. Молчалива угрюмая мгла,Только жалоба ветра слышна.Меж камней и кустарников Мэри брела;Наконец-то она добралась до крыла,Где росла у стены бузина.14
Но служанка сучок отломила едва, —Как неясный заслышала звук;Ей казалось — она различает слова,И она замерла — ни жива, ни мертва,Стиснул сердце внезапный испуг.15
Стоны бури, шуршанье плюща на стенеОглушали; не видно ни зги.Ветер смолк на мгновенье; она в тишинеЧутко вслушалась и убедилась вполне,Что сюда приближались шаги!16
За колонною Мэри, в тени бузиныПрикорнула у самой земли,Но сквозь тучи блеснула луна с вышины,И она увидала, при свете луны,Двух злодеев, что труп волокли.17
И когда она в страхе застыла, без сил,Ветер снова дохнул — и вразлет,Шляпу сбив с одного из убийц, покатилПрямо к Мэри, у ног на траву опустил, —Смерть несчастную девушку ждет!18
«К черту шляпу! Мы тело должны уволочьИ немедля, поглубже зарыть!»И убийц поглотила угрюмая ночь…Мэри шляпу схватила и кинулась прочь,Страх помог ей шаги убыстрить.19
Так бежала она, все скорей и скорей,И влетела без памяти в дом,Молча рухнула на пол, у самых дверей,Разметав золотистые пряди кудрей,И неровно дышала с трудом.20
Но едва она силы опять обрела,Чтоб поведать ужасную весть,Вдруг на шляпу взглянула и взор отвела,Потому что, — о, боже! — на тулье смоглаИмя Ричарда ясно прочесть!21
Близ руин — с перекладиной столб вознесен.Там убийца повис на заре.Ветер цепи колеблет, и слышится звон…Грустно путник вздыхает, и думает онО служанке в заезжем дворе.1796
Баллада,в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впередиПеревод В. А. Жуковского
[213]
На кровле ворон дико прокричал —Старушка слышит и бледнеет.Понятно ей, что ворон тот сказал:Слегла в постель, дрожит, хладеет.И вопит скорбно: «Где мой сын чернец?Ему сказать мне слово дайте;Увы! я гибну; близок мой конец;Скорей, скорей! не опоздайте!»И к матери идет чернец святой:Ее услышать покаянье;И тайные дары несет с собой,Чтоб утолить ее страданье.Но лишь пришел к одру с дарами он,Старушка в трепете завыла;Как смерти крик ее протяжный стон…«Не приближайся! — возопила. —Не подноси ко мне святых даров;Уже не в пользу покаянье…»Был страшен вид ее седых власовИ страшно груди колыханье.Дары святые сын отнес назадИ к страждущей приходит снова;Кругом бродил ее потухший взгляд;Язык искал, немея, слова.«Вся жизнь моя в грехах погребена,Меня отвергнул Искупитель;Твоя ж душа молитвой спасена,Ты будь души моей спаситель.Здесь вместо дня была мне ночи мгла;Я кровь младенцев проливала,Власы невест в огне волшебном жглаИ кости мертвых похищала.И казнь лукавый обольститель мойУж мне готовит в адской злобе;И я, смутив чужих гробов покой,В своем не успокоюсь гробе.Ах! не забудь моих последних слов:Мой труп, обвитый пеленою,Мой гроб, мой черный гробовой покровТы окропи святой водою.Чтоб из свинца мой крепкий гроб был слит,Семью окован обручами,Во храм внесен, пред алтарем прибитК помосту крепкими цепями.И цепи окропи святой водой;Чтобы священники соборомИ день и ночь стояли надо мнойИ пели панихиду хором;Чтоб пятьдесят на крылосах дьячковЗа ними в черных рясах пели;Чтоб день и ночь свечи у образовИз воску яркого горели;Чтобы звучней во все колоколаС молитвой день и ночь звонили;Чтоб заперта во храме дверь была;Чтоб дьяконы пред ней кадили;Чтоб крепок был запор церковных врат;Чтобы с полуночного бденьяОн ни на миг с растворов не был снятДо солнечного восхожденья.С обрядом тем молитеся три дня,Три ночи сряду надо мною:Чтоб не достиг губитель до меня,Чтоб прах мой принят был землею».И глас ее быть слышен перестал;Померкши, очи закатились;Последний вздох в груди затрепетал;Уста, охолодев, раскрылись.И хладный труп, и саван гробовой,И гроб под черной пеленоюСвященники с приличною мольбойОпрыскали святой водою.Семь обручей на гроб положены;Три цепи тяжкими винтамиВонзились в гроб и с ним утвержденыВ помост пред царскими дверями.И вспрыснуты они святой водой;И все священники в собранье:Чтоб день и ночь душе на упокойСвершать во храме поминанье.Поют дьячки все в черных стихаряхМедлительными голосами;Горят свечи́ надгробны в их руках,Горят свечи́ пред образами.Протяжный глас, и бледный лик певцов,Печальный, страшный сумрак храма,И тихий гроб, и длинный ряд поповВ тумане зыбком фимиама,И горестный чернец пред алтарем,Творящий до земли поклоны,И в высоте дрожащим свеч огнемЧуть озаренные иконы…Ужасный вид! Колокола звонят;Уж час полуночного бденья…И заперлись затворы тяжких вратПеред начатием моленья.И в перву ночь от свеч веселый блеск.И вдруг… к полночи за вратамиУжасный вой, ужасный шум и треск;И слышалось: гремят цепями.Железных врат запор, стуча, дрожит;Звонят на колокольне звонче;Молитву клир усерднее творит,И пение поющих громче.Гудят колокола, дьячки поют,Попы молитвы вслух читают,Чернец в слезах, в кадилах ладан жгут,И свечи яркие пылают.Запел петух… и, смолкнувши, бегутВраги, не совершив ловитвы;Смелей дьячки на крылосах поют,Смелей попы творят молитвы.В другую ночь от свеч темнее свет,И слабо теплятся кадилы,И гробовой у всех на лицах цвет,Как будто встали из могилы.И снова рев, и шум, и треск у врат;Грызут замок, в затворы рвутся;Как будто вихрь, как будто шумный град,Как будто воды с гор несутся.Пред алтарем чернец на землю пал,Священники творят поклоны,И дым от свеч туманных побежал,И потемнели все иконы.Сильнее стук — звучней колокола,И трепетней поющих голос:В крови их хлад, объемлет очи мгла,Дрожат колена, дыбом волос.Запел петух… и прочь враги бегут,Опять не совершив ловитвы;Смелей дьячки на крылосах поют,Попы смелей творят молитвы.На третью ночь свечи́ едва горят;И дым густой, и запах серный;Как ряд теней, попы во мгле стоят;Чуть виден гроб во мраке черный.И стук у врат: как будто океанПод бурею ревет и воет,Как будто степь песчаную оркан[214]Свистящими крылами роет.И звонари от страха чуть звонят,И руки им служить не вольны;Час от часу страшнее гром у врат,И звон слабее колокольный.Дрожа, упал чернец пред алтарем;Молиться силы нет; во прахеЛежит, к земле приникнувши лицом;Поднять глаза не смеет в страхе.И певчих хор, досель согласный, сталНестройным криком от смятенья:Им чудилось, что церковь зашаталКак бы удар землетрясенья.Вдруг затускнел огонь во всех свечах,Погасли все и закурились;И замер глас у певчих на устах,Все трепетали, все крестились.И раздалось… как будто оный глас,Который грянет над гробами;И храма дверь со стуком затрясласьИ на пол рухнула с петлями.И он предстал весь в пламени очам,Свирепый, мрачный, разъяренный;И вкруг него огромный божий храмКазался печью раскаленной!Едва сказал: «Исчезните!» — цепям —Они рассыпались золою;Едва рукой коснулся обручам —Они истлели под рукою.И вскрылся гроб. Он к телу вопиёт:«Восстань, иди вослед владыке!»И проступил от слов сих хладный потНа мертвом, неподвижном лике.И тихо труп со стоном тяжким встал,Покорен страшному призванью;И никогда здесь смертный не слыхалПодобного тому стенанью.И ко вратам пошла она с врагом…Там зрелся конь чернее ночи.Храпит и ржет и пышет он огнем,И как пожар пылают очи.И на коня с добычей прянул враг;И труп завыл; и быстротечноКонь полетел, взвивая дым и прах;И слух об ней пропал навечно.Никто не зрел, как с нею мчался он…Лишь страшный след нашли на прахе;Лишь, внемля крик, всю ночь сквозь тяжкий сонМладенцы вздрагивали в страхе.1799
Предостережение хирургаПеревод Арк. Штейнберга
[215]
Сиделке лекарь что-то шепнул.Но хирург подслушать сумел;В корчах и дрожи на скорбном ложе,Он побелел как мел.«Ведите, — воззвал он, — братьев моихК страдальческому одру,Священника и гробовщика,Скорей! Вот-вот я умру!»Священник явился и гробовщик,Заслышав печальную весть;Ученики хирурга воследУспели в спальню пролезть.По одному, вдвоем и втроемВходили, но прежде всехБыл Джозеф тут, первейший плут,Скрывая лукавый смех.Ужасной хулой разразился больной:«Покуда я не издох,О братья! К дьяволу, ради Творца,Гоните этих пройдох!»Нахмурясь, он с пеной у рта вопиял:«Достанусь навернякаМерзавцу Джо, но, черт побери,Пусть меня пощадит пока!»Когда спровадили учеников,Хирург в истоме обмяк,На братьев он выпучил страшно глазаИ хрипло взмолился так:«Я всякие трупы резал, кромсалИ буду наказан вдвойне.О братья! Заботился я о родне,Заботьтесь теперь обо мне!Я делал свечи из жира детей,Могильщиков брал под начал,Засушивал печени и сердца,Зародыши в спирт помещал.Ученики мой труп расчленят,Растащат мой жалкий скелет,И мне, осквернителю стольких могил,Покоя в собственной нет.Для меня, мертвеца, не жалейте свинца,Свезите в свинце на погост;Проследите, чтоб я очутился в гробу,Не надул бы мастер-прохвост!И, в свинец мое бренное тело замкнув,Запаяв на совесть металл,В гроб особый, другой и весьма дорогой,Погрузите, чтоб я не восстал.Присмотри за покупкой, брат-гробовщик,Чтоб в могиле обрел я покой;В переулке святого Мартина купи,В самой честной у нас мастерской.В церкви брата пусть похоронят мой трупИ запрут ее на замок.Пусть припрячут скорей ключи от дверей,Чтобы вор проникнуть не мог.Пусть на страже, в ризнице, три силачаДо рассвета глаз не сомкнут.Дайте каждому крепкого пива галлонИ бочонок джина за труд.Дайте пули, порох и мушкетон,Чтоб мой труп не унес гробокрад,Дайте пять гиней тому из парней,Кто вобьет в гробокрада заряд.Три недели должно мой жалкий прахОхранять, не жалея сил,Чтоб пустил я дух и порядком протухИ покой в могиле вкусил!»Тут упал больной на подушки спиной,Взор померк в предвестье конца,Грудь застыла вдруг и от смертных мукИсказились черты лица.Братья саваном облекли мертвеца,Поместили тело в свинец,И свинцовый гроб они взвесили, чтобНе обжулил мастер-подлец.И, дотошно свинцовый гроб осмотрев,Запаяв на совесть металл,В гроб особый, другой и весьма дорогойПогрузили, чтоб труп не восстал.В переулке святого Мартина ониГроб особый приобрели,В самой честной у нас мастерской городской,Чтоб изделье взломать не могли.В церкви брата они схоронили труп,Безопасного места ища,И могильщику, накрепко дверь заперев,Не доверили вовсе ключа.И три стража в ризнице поклялисьОхранять три недели подряд,С мушкетонами ждать и промашки не дать,Если ночью придет гробокрад.Первой ночью могильщик, фонарь засветив,Соблазнял гинеей плутов,Намекнув им, что с этой золотою монетойМистер Джозеф расстаться готов.Но их воля тверда, и невыгодна мзда,И они в благородном пылуК Вельзевулу ужо вместе с мистером ДжоПредложили убраться послу.И всю ночь они пиво глотали и джин,Одурев от хмельной суетни,И немало историй о том и о семРассказали друг другу они.Но двумя гинеями ночью второйСоблазнял могильщик плутов,И шепнул напоследки: мол, эти монеткиМистер Джозеф отдать готов.Но их воля тверда, и мала эта мзда,И можно содрать с лихвой;И стражи сугубо, но менее грубоОтказ подтвердили свой.И всю ночь они пиво глотали и джин,Одурев от хмельной суетни,И немало историй о том и о семРассказали друг другу они.Третьей ночью могильщик пришел с фонарем,Снова стражей взял в переплет;Он шепнул им: «Смотри! Мистер Джозеф триЗолотые гинеи шлет!»Трое стражей алчно скосили зрачки,А монеты слепили, горя;Драгоценный металл так маняще блисталПод неверным лучом фонаря.Стражам было невмочь отослать его прочь,И они не противились впредь:Хитрым глазом своим подмигнул он троимИ заставил монеты звенеть.Сразу разум притих, и от совести ихДаже тень сохранилась навряд.Шельмы знали давно, что в могилах темноИ покойники не говорят.Мушкетоны, в которых были пули и порох,На гинеи сменяли плуты:За кувшином кувшин пили пиво и джин,Веселясь до ночной поздноты.Хоть от храма ключи брат-священник хранил,Но могильщику все нипочем!Он в двенадцать часов откинул засов,Дверь открыв запасным ключом.В храм проникли они, с ними Джо-негодяй;Еле-еле чадил фитилек.Церковь мрачной была, и зловещая мглаУходила под потолок.И они киркой отвернули плиту,Углубили спешно прокоп,И лопатой сгребли комья сохлой земли,Обнажив патентованный гроб.Этот гроб особый разбили со злобойИ, прорезав толстый свинец,Засмеялись при виде могильных пелен,До останков дойдя наконец.И, в награду могильщику саван отдав,Проклиная трупный душок,Тело вдвое согнули, нос в колени уткнулиИ впихнули хирурга в мешок.И пока выносили из церкви груз, —Все четыре ярда пути,Проклинали стражи смрад зловонной поклажиИ молили скорей унести.Труп на клочья изрезали вкривь и вкосьУченые господа,Ну, а что с душою хирурга стряслось,Не узнает никто никогда.1798
Бленхаймский бойПеревод Арк. Штейнберга
[216]
Закончив летним вечеркомЧреду вседневных дел,Дед Каспар не своем крыльцеНа солнышке сидел;Резвилась внучка рядом с ним,А внук играл песком речным.Сестра увидела, что братОт речки мчится вскачьИ катит нечто пред собой,Округлое, как мяч;Предмет, округлый, словно мяч,Он откопал и мчится вскачь.Дед Каспар в руки взял предмет,Вздохнул и молвил так:«Знать, череп этот потерялКакой-нибудь бедняк,Сложивший голову своюВ победном, памятном бою.В земле немало череповПокоится вокруг;Частенько выгребает ихИз борозды мой плуг.Ведь много тысяч полеглоВ бою, прославленном зело!»«Что ж там случилось? — молвил внук, —Я, право, не пойму!»И внучка, заглядевшись, ждет:«Скажи мне — почемуСолдаты на полях войныДруг друга убивать должны!»«Поверг француза, — дед вскричал, —Британец в той войне,Но почему они дрались,Отнюдь не ясно мне,Хоть все твердят наперебой,Что это был победный бой!Отец мой жил вблизи реки,В Бленхайме, в те года;Солдаты дом его сожгли,И он бежал тогда,Бежал с ребенком и женойИз нашей местности родной.Округу всю огонь и мечОчистили дотла,А рожениц и малышейПогибло без числа;Но так кончается любойПрославленный, победный бой.Такого не было досель!Струили, говорят,Десятки тысяч мертвецовНевыразимый смрад,Но так кончается любойПрославленный, победный бой!И герцог Мальборо и принцЕвгений выше всехПревознеслись!» — «Но этот бой —Злодейство, страшный грех!» —Сказала внучка. «Вовсе нет!Он был победой» — молвил дед.«Увенчан герцог за разгромНесметных вражьих сил!»«Чего ж хорошего ониДобились?» — внук спросил.«Не знаю, мальчик; бог с тобой!Но это был победный бой!»1798
Суд божий над епископомПеревод В. А. Жуковского
[217]
Были и лето и осень дождливы;Были потоплены пажити, нивы;Хлеб на полях не созрел и пропал;Сделался голод; народ умирал.Но у епископа милостью небаПолны амбары огромные хлеба;Жито сберег прошлогоднее он:Был осторожен епископ Гаттон[218].Рвутся толпой и голодный и нищийВ двери епископа, требуя пищи;Скуп и жесток был епископ Гаттон:Общей бедою не тронулся он.Слушать их вопли ему надоело;Вот он решился на страшное дело:Бедных из ближних и дальних сторон,Слышно, скликает епископ Гаттон.«Дожили мы до нежданного чуда:Вынул епископ добро из-под спуда;Бедных к себе на пирушку зовет», —Так говорил изумленный народ.К сроку собралися званые гости,Бледные, чахлые, кожа да кости;Старый, огромный сарай отворен:В нем угостит их епископ Гаттоп.Вот уж столпились под кровлей сараяВсе пришлецы из окружного края…Как же их принял епископ Гаттон?Был им сарай и с гостями сожжен.Глядя епископ на пепел пожарный,Думает: «Будут мне все благодарны;Разом избавил я шуткой моейКрай наш голодный от жадных мышей».В замок епископ к себе возвратился,Ужинать сел, пировал, веселился,Спал, как невинный, и снов не видал…Правда! но боле с тех пор он не спал.Утром он входит в покой, где виселиПредков портреты, и видит, что съелиМыши его живописный портрет,Так, что холстины и признака нет.Он обомлел; он от страха чуть дышит…Вдруг он чудесную ведомость слышит:«Наша округа мышами полна,В житницах съеден весь хлеб до зерна».Вот и другое в ушах загремело:«Бог на тебя за вчерашнее дело!Крепкий твой замок, епископ Гаттон,Мыши со всех осаждают сторон».Ход был до Рейна от замка подземный;В страхе епископ дорогою темнойК берегу выйти из замка спешит:«В Рейнской башне спасусь» (говорит).Башня из реинских вод подымалась;Издали острым утесом казалась,Грозно из пены торчащим, она;Стены кругом ограждала волна.В легкую лодку епископ садится;К башне причалил, дверь запер и мчитсяВверх по гранитным крутым ступеням;В страхе один затворился он там.Стены из стали казалися слиты,Были решетками окна забиты,Ставни чугунные, каменный свод,Дверью железною запертый вход.Узник не знает, куда приютиться;На пол, зажмурив глаза, он ложится…Вдруг он испуган стенаньем глухим:Вспыхнули ярко два глаза над ним.Смотрит он… кошка сидит и мяучит;Голос тот грешника давит и мучит;Мечется кошка; невесело ей:Чует она приближенье мышей.Пал на колени епископ и крикомБога зовет в исступлении диком.Воет преступник… а мыши плывут…Ближе и ближе… доплыли… ползут.Вот уж ему в расстоянии близкомСлышно, как лезут с роптаньем и писком;Слышно, как стену их лапки скребут;Слышно, как камень их зубы грызут.Вдруг ворвались неизбежные звери;Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,Спереди, сзади, с боков, с высоты…Что тут, епископ, почувствовал ты?Зубы об камни они навострили,Грешнику в кости их жадно впустили,Весь по суставам раздернут был он…Так был наказан епископ Гаттон.1799
Король крокодиловПеревод Ю. Петрова
[219]
1
«О Женщина, что означает твой крик?Что сделало бледным и скорбным лик?Скажи, почему ты бредешь без фатыИ бьешь себя в грудь так неистово ты?»«О, горе мне, умер бесценный мой сын,Отрадой души моей был он один,Фату разорвала в смятении я,Душа осиротела моя.О, горе мне, сын мой безвинно убит,И ярость во мне, не стихая, кипит!К реке по тропе он спокойно сходил,А там затаился злодей-крокодил.О, горе мне, мальчик не чуял беды,К реке он спустился напиться воды,Но подлый убийца из-за кустаСвалил его наземь ударом хвоста.Возьми меня в лодку, помощником будь,Пешком одолеть не под силу мне путь:На Остров меня отвези, молю,К их крокодильему Королю.Крокодилополь[220] заброшен — тамОн уже более не султан,И все-то владенье его — рекаОколо Острова Тростника.Там дни он проводит в рвенье святом —Молитвою занят он и постом,На все благодать изливая окрест,Возвышенный, кроткий, людей он не ест.Душа его благостна и чиста,И страшного нет у него хвоста,Хвоста, чтоб разить и чтоб убивать, —Но уши есть, чтоб речам внимать.Ему я пожалуюсь — и ВластелинУзнает, как подло убит мой сын.Он добрый, он мудрый, он чтит закон,И кровь убийцы отдаст мне он!»Но Лодочник так ей сказал в ответ:«Нет, Женщина, я не поеду, нет,Ведь мне — хоть меня ты озолоти! —К Царю этих гадов невмочь подойти!»«Так дай мне челнок твой, и в челнокеСама я к нему поплыву по реке,Никто не свернет меня, говорю,С дороги к могущественному Царю!Он добрый, он мудрый, он чтит закон,И кровью за кровь возместит мне он;Он весь — воплощенные Сила и Честь,И он совершит справедливую месть!»И вот садится она в челнок,И быстрый поток ее вниз повлек,И челн, хоть дорога была далека,Принес ее к Острову Тростника.Там благостный, тихий, как старый монах,Высиживал яйца почтенный монарх,Бросая порой отеческий взглядНа лежбище Принцев-крокодилят.Вот время пришло пред Владыкой предстать —Всем телом трясется упрямая Мать,Поскольку Царя Крокодилов видОт века людские сердца леденит.Она говорит: «О Король Королей!Ты чадолюбив — и меня пожалей:Погиб мой ребенок, отрада моя,От этой потери в неистовстве я.Твой подданный мальчика съел моего,О, выдай убийцу, отдай мне его!Молю, отомстить мне за сына позволь,Лишь это меня успокоит, Король!О Сир! Твоя жизнь и светла и чиста,И страшного нет у тебя хвоста,Хвоста, чтоб разить и чтоб убивать,Но уши есть, чтобы речам внимать».«Отлично, — сказал ей Король-крокодилИ глазки свои на нее устремил, —Сказала ты правильно, спору нет,Но все же неполон такой портрет:Да, нету хвоста, чтобы им убивать,Да, уши есть, чтобы мольбам внимать,Но также есть зубы, что ведомо всем, —И я тебя, добрая женщина, съем».2
Но злость Короля и его хвастовствоПричиною стали несчастий его;В ответ на жестокость — тирану урок:Хвалиться зубами бывает не впрок.«Меня, беззащитную женщину — съесть?!»И мигом, презрев августейшую честь,За туловище ухватив хвастуна,Стащила с яиц самодержца она.Да, способ для мести на диво был прост:Король неуклюж был, затем что бесхвост,К тому же жена Короля Без ХвостаПрогулкой по Нилу была занята.И Женщина принцев поймала в песке,Зажала по отпрыску в каждой рукеИ быстро воткнула, страшна и сильна,В пасть первого морду второго она.Прием был удачен, хотя и жесток,Три пары она побросала в челнокИ вспять поспешила дорогой прямой,Ведущей к родному селенью, домой……И вот Королева глядит, возвратясь:Все яйца разбиты и втоптаны в грязь,И принцев-наследников нет шестерых —На зов не ответил никто из них.Беседа не слишком приятной потомБыла между нею и Королем:«Отец нерадивый!» — кричала она,А он: «Ты поменьше бы шлялась, жена!»И все ж он решил помолчать — потому,Что спорить невыгодно было ему:Ведь были у дамы и хвост и язык,Терпеть он и то и другое привык.И он, рассудив, предпочел онеметь,Чтоб дела с супружьим хвостом не иметь.Но руганью — даже царей и цариц! —Увы, не починишь разбитых яиц……Тем временем Женщина рада была,Что жизнь сберегла и покой обрела:Сама, не дождавшись подмоги других,Взяла она за одного — шестерых!«Аллах справедлив!» — так соседу соседТвердил, оценив поминальный обед,И все соглашались, что месть — хоть куда:Юные принцы — на славу еда!1799
Ингкапский рифПеревод Арк. Штейнберга
[221]
Полный штиль, бездыханный покой;Корабль застыл на глади морской;Не веет в его паруса небосвод,И киль недвижен в глубинах вод.Беззвучно через Ингкапский рифЛенивые волны катит прилив;Чуть горбясь, они продолжают путь,Не в силах колокол буя качнуть.Тот колокол Абербротокский аббатВоздвиг, чтоб гудел над морем набатВ жестокий шторм, скрывающий рифРазвихренной пляской пенистых грив.Тогда мореходы, заслышав звон,Поймут, где грозный риф затаен,И, ускользнув от смертной беды,Аббата благословят за труды.Весело солнце светило с утра,Радость сулила дневная пора;Чайки, вопя, облетали бриг,Бодро звучал их нестройный крик.Вышел на спардек сэр Ральф, пират,Остановил на ба́кане взгляд;Чувствуя вешнего дня благодать,Начал игриво петь и свистать,Но замышлял дурные дела:Радость пирата — злобной была!Не отводя от ба́кана глаз,Шлюпку спустить он отдал приказ:«Курс на Ингкапский держите риф!Взбучим святошу, к рифу приплыв».Спущена шлюпка, гребцы налегли;Ба́кан аббата маячит вдали.К бую причалил сэр Ральф, пират,И, перевесясь, разрезал канат.Колокол булькнул и был таков,Взвился и лопнул рой пузырьков…Молвил сэр Ральф: «Не дождаться ужеБлагословений аббату-ханже!»Плавая долгие годы подряд,Много добра награбил пират,Он повернул обратно свой бригИ берегов Шотландских достиг.Плотно туман простерся сплошной,Солнце укрыто густой пеленой,Резкий ветрило весь день задувал —Знай, не зевай, ворочай штурвал!К ночи утихло, дождь моросил,И паруса повисли без сил.Людям земля в темноте не видна…Молвил пират: «Скоро выйдет луна».«Братцы! — воскликнул один моряк, —Близкий прибой ревет сквозь мрак!Где мы находимся — мне невдомек;Колокол нам бы очень помог!Звона, увы, не слыхать, как назло».В полный штиль их теченьем несло.«Господи! Это Ингкапский риф!»Грянул удар, обшивку пробив.Волосы рвет сэр Ральф, пират,Прокляв себя, призывает ад.В трюм вторгаются волны, и вот,Судно уходит в глубины вод.Но, трепеща, средь предсмертных мук,Слышит пират ужасающий звук,Словно трезвонит по нем СатанаВ колокол Ингкапский со дна.1803
Дж. Тигель. Эдинбургский замок со стороны Грасмаркита
(из иллюстраций к произведениям Вальтера Скотта).
Гравюра по рисунку Т.-М. Ричардсона.
Королева Урака и пять мучениковПеревод В. А. Жуковского
[222]
Пять чернецов в далекий путь идут;Но им назад уже не возвратиться;В отечестве им боле не молиться;Они конец меж нехристей найдут.И с набожной Уракой-королевой,Собравшись в путь, прощаются они:«Ты нас в своих молитвах помяни,А над тобой Христос с пречистой девой!Послушай, три пророчества тебеМы, отходя, на память оставляем;То суд небесный, он неизменяем;Смирись, своей покорствуя судьбе.В Марокке мы за веру нашей кровьюОмоем землю, там в последний часПрославим мы того, кто сам за насМучение приял с такой любовью.В Коимбру[223] наши грешные телаПеренесут: на то святая воля,Дабы смиренных мучеников доляДля христиан спасением была.И тот, кто первый наши гробы встретитИз вас двоих, король иль ты, умретВ ту ночь: наутро новый день взойдет,Его ж очей он боле не осветит.Прости же, королева, бог с тобой!Вседневно за тебя молиться станем,Пока мы живы; и тебя помянемВ ту ночь, когда конец настанет твой».Пять чернецов, один после друговаБлагословив ее, в свой путь пошлиИ в Африку смиренно понеслиНебесный дар учения Христова.«Король Альфонзо, знает ли что светО чернецах? Какая их судьбина?Приял ли ум царя МирамолинаУченье их? Или уже их нет?»«Свершилося великое их дело:В небесную они вступили дверь;Пред господом стоят они теперьВ венце, в одежде мучеников белой.А их тела, под зноем, под дождем,Лежат в пыли, истерзаны мученьем;И верные почтить их погребеньемНе смеют, трепеща перед царем».«Король Альфонзо, из земли далекойКакая нам о мучениках весть?Оказана ль им погребенья честь?Смягчился ли Мирамолин жестокий?»«Свирепый мавр хотел, чтоб их телаБез погребенья честного истлели,Чтоб расклевал их вран иль псы их съели,Чтоб их костей земля не приняла.Но божии там молнии пылали;Но божий гром всечасно падал там;К почиющим в нетлении теламНи пес, ни вран коснуться не дерзали.Мирамолин, сим чудом поражен,Подумал: нам такие страшны гости.И Педро, брат мой, взял святые кости;Уж на пути в Коимбре с ними он».Все алтари коимбрские цветамиИ тканями богатыми блестят;Все улицы коимбрские кипятШумящими, веселыми толпами.Звонят в колокола, кадят, поют;Священники и рыцари в собранье;Готово все начать торжествованье,Лишь короля и королеву ждут.«Пойдем, жена моя Урана, время!Нас ждут; собрался весь духовный чин».«Поди, король Альфонзо, ты один,Я чувствую болезни тяжкой бремя».«Но мощи мучеников исцелятТвою болезнь в единое мгновенье:За прежнее твое благоволеньеОни теперь тебя вознаградят.Пойдем же им во сретение с ходом;Не замедляй процессии святой;То будет грех и стыд для нас с тобой,Когда мощей не встретим мы с народом».На белого коня тогда онаСадится; с ней король; они за ходомТихонько едут; все кипит народом;Дорога вся как цепь людей одна.«Король Альфонзо, назади со мноюНе оставайся ты; спеши вперед,Чтоб первому, предупредя народ,Почтить святых угодников мольбою.Меня всех сил лишает мой недуг,И нужен мне хоть миг отдохновенья;Последую тебе без замедленья…Спеши ж вперед со свитою, мой друг».Немедленно король коню дал шпорыИ поскакал со свитою вперед;Уж назади остался весь народ,Уж вдалеке их потеряли взоры.Вдруг дикий вепрь им путь перебежал.«Лови! лови!» (к своим нетерпеливыйКричит король) — и конь его ретивыйЧерез поля за вепрем поскакал.И вепря он гоняет. Той пороюМедлительно во сретенье мощейИдет Урака с свитою своей,И весь народ валит за ней толпою.И вдалеке представился им ход:Идут, поют, несут святые раки;Уже они пред взорами Ураки,И с нею в прах простерся весь народ.Но где ж король?.. Увы! Урака плачет:Исполниться пророчеству над ней!И вот, глядит… со свитою своей,Оконча лов, король Альфонзо скачет.«Угодники святые, за меняВступитеся! (она гласит, рыдая)Мне помоги, о дева пресвятая,В последний час решительного дня».И в этот день в Коимбре все ликует;Народ поет; все улицы шумят;Нерадостен лишь королевин взгляд;На празднике одна она тоскует.Проходит день, и праздник замолчал;На западе давно уж потемнело;На улицах Коимбры опустело;И тихо час полночный наступал.И в этот час во храме том, где ракиУгодников стояли, был монах:Святым мощам молился он в слезах;То был смиренный духовник Ураки.Он молится… вдруг час полночный бьет;И поражен чудесным он виденьем;Он видит: в храм с молитвой, с тихим пеньемТолпа гостей таинственных идет.В суровые одеты власяницы,Веревкою обвязаны простой;Но блеск от них исходит неземной,И светятся преображенны лицы.И в сонме том блистательней другихЯвлялися пять иноков, как братья;Казалось, кровь их покрывала платья,И ветви пальм в руках сияли их.И тот, кто вел пришельцев незнакомых,Казалось, был еще земли жилец;Но и над ним горел лучей венец,Как над святой главою им ведомых.Пред алтарем они, устроясь в ряд,Запели гимн торжественно-печальный:Казалося, свершали погребальныйЗа упокой души они обряд.«Скажите, кто вы? (чудом изумленныйСпросил святых пришельцев духовник)О ком поет ваш погребальный лик?О чьей душе вы молитесь блаженной?»«Угодников святых ты слышишь глас;Мы братья их, пять чернецов смиренных:Сопричтены за муки в лик блаженных;Отец Франциск[224] живой предводит нас.Исполнили мы королеве данныйОбет: ее теперь возьмет земля;Поди отсель, уведомь короляО том, чему ты зритель был избранный».И скрылось все… Оставив храм, чернецСпешит к Альфонзу с вестию печальной…Вдруг тяжко звон раздался погребальный:Он королевин возвестил конец.1815–1816
ТОМАС МУР
ИЗ «ЮНОШЕСКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ» (1801)
[225]
Ночные думыПеревод А. Голембы
Как часто сонмы черных тучХотят затмить стенойЗастенчивый и робкий лучВ угрюмой мгле ночной.Так заблуждений суетаЯзвит в земном путиТого, чья тихая мечтаЛегко во мглу сойти.Отраженье в мореПеревод А. Голембы
Ты погляди, как под лунойКипит и пенится волнаИ как, объята тишиной,Потом смиряется она.Вот так, среди житейских вод,Игрушка радостей и бед,Мгновенно смертный промелькнет,Чтоб кануть зыбким волнам вслед.К….. («Не надо слов: все так понятно…»)Перевод А. Ибрагимова
[226]
Не надо слов: все так понятно.Нас истомил взаимный плен.Я сердце шлю тебе обратно,А ты верни мое взамен.Мы знали в полной мере счастье.Пора расторгнуть узы сна:Мрачна, как зимнее ненастье,Была бы вечная весна.Я слышу снова зов скитаний.Но — верь — я не ищу инойПодруги — преданней, желанней:Прельщен я только новизной.Итак, приют любви покинемИ, разлучась, пойдем с тобой,Не отягчеппые уныньем,Ты — той, я — этою тропой.В короткой вспышке страсти яройНе пострадал никто из нас:Ты не утратила ни чары,Ничуть мой пламень не угас.Не опалили поцелуиЛиловый розан губ твоих,И сладость сохранил былуюТвой вздох, мечтателен и тих.Прощай! Когда любовь другаяК себе скитальца призовет, —Минувшего не отвергая,Шепну я (знаю наперед):«Был много ярче твой румянец,Чем этот, бледный, неживой,Твой взгляд, и влагой притуманясь,Сиял яснее синевой».Прощай! Всему конец. ОтнынеМеж нами — отчужденья лед.Другой в ликующей гордынеТвой стан руками оплетет.Но, вспоминая все, что было,Ты вдруг поймешь, печаль гоня, —В нем нет и половины пыла,Переполнявшего меня.ПОСЛАНИЯ, ОДЫ И ДРУГИЕ СТИХИ (1806)
[227]
БалладаОзеро Унылой ТопиПеревод З. Морозкиной
[228]
Написано в Норфольке, Вирджиния
Рассказывают о юноше, который потерял разум из-за того, что возлюбленная его умерла, и потом исчез из среды друзей; после этого о нем никогда уже не слышали. Так как он нередко говорил в бреду, будто девушка не умерла, а ушла к Унылой Топи, то предполагали, что он отправился скитаться в эти мрачные дебри и умер с голоду или погиб в одной из страшных трясин.
«Для горячей и верной души холоднаМогила была, как лед.К Унылой Топи ушла онаИ всю ночь в огнях светляков однаВ каноэ белом гребет.Я скоро увижу ее светляков,Услышу всплески весла,И мы будем вдвоем, а при звуке шаговЯ найду ей в ветвях кипариса кров,Чтобы смерть ее не нашла».Унылую Топь отыскать спеша,Он уходит, и путь тяжел:Сквозь густой можжевельник, сквозь лес камыша,По болотам, где змеи плодятся, киша,Где еще никто не прошел.И когда, от усталости сам не свой,Он пытался сомкнуть глаза,Его осыпала жгучей росойИ точила по капле слезу за слезойНесущая смерть лоза.А рядом в кустах шевелилось зверье,Над ухом шипела змея.Но он пробуждался, твердя свое:«О, скоро ли в белом каноэ ееНа озере встречу я?»Он к озеру вышел. Сверкнул и погасВ вышине метеор золотой.Он сказал: «Вот любовь моя! В добрый час!»И окликнуло эхо ее сто разНад тусклой ночной водой.Из коры берез он сделал челнокИ отплыл от берега прочь.Вдаль, вдаль его след метеора влек.Были тучи темны, и ветер жесток,И его поглотила ночь.Но индейцы-охотники, верно, не лгут,Что в глухую ночь без луныНа озере видны то там, то тутЭти двое, что в белом каноэ гребут,Светляками озарены.«Будь ты землей среди зыбей…»Перевод З. Морозкиной
[229]
Будь ты землей среди зыбей,А я — прибрежною волной,Я никому б не дал к тебеПодплыть, мой берег дорогой.Будь ты жемчужина и будьЗлатистой раковиной я,Тебя в объятия замкнутьЯ мог бы, милая моя!Будь померанцем я в цвету,А ты в листве моей цветком,Твой аромат и красотуЯ б не делил и с ветерком.О, не склоняйся над водой,Чтобы горящее стеклоДыханье груди молодойИ взор твой выпить не могло.И блеск волос, и пурпур щекТак повторяет эта гладь,Что я бы с радостью в потокТвой образ ринулся искать.Блаженный ток! Могилой мнеИ брачным ложем стал бы он,И смерть нашел бы я в волне,Твоею тенью поглощен.Смотри, как светится, синея,Вода сквозь ветви ризофор.Так в шелковых ресницах НеяСкрывает свой горящий взор.Любовь моя! Везде, вездеЕсть след, оставленный тобой.Твои лучи — в любой звезде,Стыдливость — в лилии любой.И без тебя в природе нетВсего, что блеск и красота,И нега чувств, и мысли свет —Но ты повсюду разлита.Дух снегаПеревод А. Голембы
[230]
Это остров любви, это остров чудес,Сопричастный лазурному небу.Он пучиной объят, так силач ГеркулесОбнимает красавицу Гебу.[231]Знаю, хижины ваши — бальзам для очей,Ваши песни — услада для слуха,Но, привычные к зною полдневных лучей,Вы не знаете Снежного Духа!Белый пух его крыльев, как скатный жемчуг.Как улыбка любимой, блистает,И на травы земли ниспадает он вдруг,Как твой шепот на душу, — и тает.О, лети в те края, где рождается годНа широкой студеной постели.Мил твой Остров Чудес… Но снега непогодНе гостят в вашем знойном пределе.Сладко видеть, как, ветром рассветным влекомСнег, раздвинув ночные туманы,Вновь терновник укрыл серебристым платкомБудто юную жрицу Дианы!Но не думай, что зябкая эта вуальВозвещает начало разлуки;Нежным чудом вплывут в твою душную дальДуха Снежного белые руки!Устремись в его край, к его долам гряди,Пусть исплачется мглою земною!Вознеси белизну своей юной грудиНад непрочной его белизною.О, как сладко проступит твой узенький следНа мерцании нежного пуха,Островку твоему в свете равного нет,Но не знает он Снежного Духа!ИЗ «ИРЛАНДСКИХ МЕЛОДИЙ» (1808–1835)
[232]
Шествуй к славе браннойПеревод А. Голембы
Шествуй к славе бранной,Только, мой желанный,Помни обо мне.Встретишь ты стройнееКраше, веселее:Помни обо мне.Ярче будут платьяИ смелей объятья В дальней стороне!Только, друг мой милый,С прежней, с давней силойПомни обо мне!Меж цветов и тернийПод звездой вечернейВспомни обо мне!Без огня и света,Твоего привета,Вянут розы летаВ сумрачном окне:Я их вышивала,В них любовь вплетала:Помни обо мне!В миг, когда в просторахГрустен листьев шорох,Вспомни обо мне!И, когда ночамиСпит в камине пламя,Вспомни обо мне!Вечером угрюмым,Весь придавшись думамВ горькой тишине, —Вспомни, как, бывало,Я тебе певала, —Вспомни обо мне!Военная песньОтважного Брайана славу воспой!Перевод А. Голембы