Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3
1945
«Он безмолвствует…»
Он безмолвствует,спит на крышах,но вот он гудеть начинает,и тогдана зеленых крыльяхподнимаютсяк солнцучинары.Страх перед ним осилив,плача от тяжкой печали,взмывают мои осины,шевелябольшими плечами.1945
«Перекликаются куропатки…»
Перекликаются куропатки…И, рассеивая аромат,в том паркеи в этом паркецветы танцуют и говорят.Опьяненные ими долиныв пятнах света и темноты,и опять,опять неделимыбабочкии цветы.Ветры землю проветривают,начинаясь там,у реки.Пчелы волшебниц проведывают.Сплетничают мотыльки.Который год,о, который годповторяются эти порядки.Сумерки опускаются с гор…Исступленно перекликаются куропатки.1945
ТУТА
Чего,чего же хочет тута?Среди ветвей ее темно.Она поскрипывает туго,как будто просится в окно.Она вдоль дома так и ходит,след оставляет на траве.Она меня погладить хочетрукой своей по голове.О тута,нужно в дом проникнутьи в темноте его пропасть,и всей корой ко мне приникнуть,и всей листвой ко мне припасть.«Когда наступит ночь…»
Когда наступит ночьи вычернитвсе камни и цветы вокруг,когда на небе месяц вычертитсвой точныйнеразрывный круги склонятся ко снувсе травы,все люди,все живые твари, —луч месяца соединитсясо снегом чистым, молодым,то белым светом озарится,то розовым,то голубым.Их поцелуй так тих,так светел.Магнолиями пахнет ветер.Лишь палочкою выручальнойтам птица вдалеке стучит.Кавкасиони[117] величавыйвсё видит,слышити молчит.1945
«Что делает весна…»
Что делает веснас владениями роз?Ей хочетсязаботой их порадовать.Шиповникмедленный свой замечает рост,и начинают веточки подрагивать.Как голосятвлюбленные пернатыенад каждою лужайкой и тропой!А вот цветы, поникшие,примятые,перемешанные с травой.Их, верно, парни девушкам дарили.У тех же, видно,помыслы свои:они сбегают веселов долины,где новые цветы и соловьи.«О ты, чинара…»
О ты, чинара,взмывшая высоко, —страшны ли тебе ветер и гроза?На фоне просветлевшего востокаты открываешь медленно глаза.Всей кожей на рассвете холодея,ты распуши листвуи так замри,безмолвная,как Тао и Халдея,соединеньем неба и земли.Назначенадля страсти и восторгабровей твоихнадменная краса…О, ты, чинара,взмывшая высоко, —страшны ли тебе ветер и гроза?!1945
РАЗГОВОР С ЧИАМАРИЕЙ [118]В ДЕНЬ ПОБЕДЫ
О медлительная побелкаэтих яблоневых лепестков!Так здравствуй, победа,победа,победа во веки веков!Выходи,чиамария,празднуй,тонко крылышками трубя.Мои руки совсем не опасны —мои руки ласкают тебя.Возмужавшей земле обожженнойне управитьсяс новой травой.Где наш враг?Он лежит,пораженныйсправедливой и меткой стрелой.Чиамария,как мы тужили,как мы плакали,горе терпя,но смеетсягерой Цицишвили [119],защитивший меня и тебя.Чиамария,мир, а не горе!И, вступая в привычки труда,тут степенно пройдется Никора [120],и воскреснет за ним борозда.Как Никора доволен работой!Как глаза его добро глядят!Я стою среди луга рябого.«Гу-гу-гу…»Это вязы гудят…1946
Я СОВСЕМ МАЛЕНЬКАЯ ВЕТОЧКА
Вот я стою — не женщина, не девочка,и ветер меня гладит по плечам,Я — маленькая-маленькая веточка.Садовник, утоли мою печаль.Садовник, заслони меня от ветра:мои он разоряет лепестки.Что сделаю я, маленькая ветка?Ведь у меня ни слова, ни руки.О, подойди, скажи: не солгала ты,ты, маленькая веточка, прости.А ветер — он буян и соглядатай,и ты меня от ветра защити.1946
СКАЖИ МНЕ, ЧИАМАРИЯ…
Чиамария, чиамария,отшумел этот дождик сполна.Ты такая смешная и маленькая.Чиамария, где ты спала?Твои крылышки, верно, простыли,когда капля тебя волокла.Я кажусь тебе тенью в пустыне, —так я рядом с тобой велика.Чиамария, в чем твоя радость?Эти крапинки кто намечал?Чиамария, в чем наша разность?Ведь и мне этот дождь не мешал.«Какие розовые щёки…»
Маленькой Виоле
Какие розовые щёки,и в каждой светит по костру,и глаз голубенькие щёлкиеще не клонятся ко сну.О девочка,что «Деда-эна»[121]тебе расскажет о земле?Как виноград лисица ела?Как заяц белым стал к зиме?С какою трогательной грустьюты плачешь! Вздрагивают плечики,Зачем лисице с белой грудьюпопались маленькие птенчики?!О, радость первого незнания!Ты выговорила едвацветов красивые названия:«a-и нар-ги-зи, a-и и-а»[122]Всё в маленьком твоем рассудкезапечатлелось, но опятьласкаешь пестрые рисунки.Устала книжка,хочет спать.День к вечеру переломился.Вот месяц вышел и горит,а язычок не утомился.Смеется они говорит.Жизнь будет сложная и долгая.О девочка,запомни так:страна твоя большая,добрая,она вся в реках и цветах.А ты играешь с мамой в ладушки —тебе ли думать о судьбе!Ромашки,макиили ландыши —что больше нравится тебе?1946
ЛАДО АСАТИАНИ[123]
Вспомнят меня, как Никалу[124],
наступят на теплую могилу мою.
Ладо АсатианиГде-то поблизостисолнце и ветрыдадут акациизацвести поскорей,и осыплются эти белые ветви,осыплютсянад могилой твоей.Я-то знаю,что под этою ельюты уснул,положив свою голову в маки.Взбудораженный любовью,наполненный ею,ты лежишь,как лежат все поэты и маги.А земля наполняется парусамии цветами,которые тебя так манили…А Пиросмани?О, Пиросманипридет к твоей теплой могиле…Ты умер, окончился,но снова прокралсяв эту жизнь.Велики твои радость и грусть.О весна! Взгляни, сколь она прекрасна!А цветы всё падают и падают тебе на грудь…1946
«Долгой жизни тебе…»
Долгой жизни тебе,о фиалка!Твоим синим и милым глазам.Чтобы ветром тебя не сразило!Чтобы градом тебя не задело!Чтоб тебя не ушибли ногой!1946
«О, пусть ласточки обрадуют нас вестью…»
О, пусть ласточки обрадуют нас вестьюо появлении первых роз.Пусть мотылекпоцелуется с яблоневой ветвьюи та приоткроет свой маленький ротО, снова март,и снова это деленьена голубое с зеленымс примесью красок других.Цветы начинаются на земле,поднимаются на деревья,и мартраскрываетих.«Тень яблони…»
Тень яблониживет на красивом лугу.Она дышит,пугливо меняет рисунокТам же живет самшит,влюбленный в луну,одетый кольчугой росинок.Цикады собираются оркестрами.Их музыкадостойна удивленья,и шепчутся с деревьями окрестнымиоколо растущие деревья.А к утру затихнет их шепот,погаснети ветром задунется,О, есть что-то,безмерно заставляющее задуматься…1946
МОЛИТВА ЗМЕИ
Как холодна змея,красива,когда черты ее видны.Все крапинки ее курсиватак четко распределены.Внимая древнему мотиву,она касается землии погружается в молитву,молитву страшную змеи.Знать, душу грешную своюс надеждой Богу поверяет,в молитве с нею порываети просит:«Бог, прости змею!»О, нету,нету больше мочи! —и к скалам приникает грудь,и вдруг таинственная грустьзмеиные заслонит очи.И будет шепот этот литьсяс ее двойного языка,пока вокруг сухие листьятолкают руки ветерка.Сейчас пусти ее в пески,не попрекни смертельным делом —с глазами,полными тоски,и к солнцу обращенным телом.Пусть отстоитсвою молитву,и чудно полосы свернет,и сквозь просвирник [125]и малинувсей кожей крапчатой сверкнет.Пусть после этих странных таинствона взовьется вдалеке,чтоб отплясать свой страшный танецкак будто с бубнами в руке.Так пусть отпляшет разудало,своими кольцами звеня.Быть может,старый узундара[126]сегодня выберет змея…1946
«Татарка девушка…»
Татарка девушка,сыграй на желтом бубне,здесь, возле рынка, где кричит баран.Татарка девушка,нарушим эти будни,отпразднуем торжественно байрам[127].О, сколько клиньев,красных и сиреневых,в себя включаетстранный твой нарядСплетенья маленьких монет серебряныхна шее твоей тоненькой горят!Возьми свой бубен.Пусть в него вселитсявся молодость твоя и удальство.Пусть и моя душа повеселитсяна празднике веселья твоего.БУБНЫ
Когда я говорить устану,когда наскучат мне слова,когда я изменю уставувеселости и торжества, —выходят из подвалов бубнытогда,о, именно тогда,все их движения так буйны,и песня их так молода.Осенним солнцем залитые,они на площади сидят,и бьют в ладошки золотыеи весело вокруг глядят.ЗВЕЗДЫ
Апрельская тихая ночь теперь.Те птицы и этисвои голоса сверяют.О звёзды, —невозможно терпеть,как они сверкают,как они сверкают!Земле и небуони воздают благодатьи, нарушаятемноту этой ночи,сверкают,сверкают —издалека видать! —мои звёзды и твои очи.Теперь апрельская тихая ночь,и глазак ней медленно привыкают.О звёзды, —мне это всё невмочь, —как они сверкают!Как они сверкают!1952
«Как пелось мне и бежалось мне…»
Как пелось мне и бежалось мне,как хотелосьпеть и бежать!Недоверчивой и безжалостноймне никогда не бывать.Когда месяц встаетза крепостной стенойОрбелиани,там,вдалеке,я, как дудка, следую за тобойи отражаюсь в реке.Идешь ли ты за арбою,или у родникастоишь, —я иду за тобою,и походка моя легка.Недоверчивой и безжалостной никогдамне не бывать с тобой.Поверь,когда засияет звездапредрассветнаяво мгле голубой, —это ты мне свой посылаешь привет,просишь помнить,не забыватьНедоверчивой и безжалостной —нет! —мне никогда не бывать!1953
О МАГНОЛИЯ, КАК Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!
За листом твоим,листом дорогим,не угнаться —он летит по воде и по суше.Так и сердце его:другим, другим,другим его сердце послушно.О моя магнолия,лист твой поднят ветром —не видать тебе твоего листа.Наверно, не помнит он меня,наверно, не помнит,конечно, не помнит он моего лица.Девятиглазого солнцаи бушующих мореймы несем любовь,только ты и я.Но почему он не помнитоб этой любви моей,почему, магнолия,он не помнит меня?У тебя, быть может,был такой же час,и он снова вернется,и всё это развеется?..Нет, чтобы южные ветрынавеки покинули нас,мне что-то не верится,что-то не верится.Как он горд, магнолия,как он горд.Но с нами любовьи цвет голубойпрекрасных морей,прекрасных гор.О магнолия, как я хочу быть с тобой!1953
ОБЛАКА
Грозы и солнца перемирие,и облака несут утратудождя —над всем:над пирамидами,над Хеттой,Мидией [128],Урарту.И радуга —грозы напарница —встает,и пенится Кура.Куда теперь они направятся?Куда? Не ведаю.Куда?1953
В ШИОМГВИМИ[129]
Железный балкон,уютный и ветхий.О, люди редко бывают тут.Зато миндальсюда наклоняется веткой,и липы опадают,когда отцветут.Эти деревья намного старше,намного старше,чем я и ты.Но неужелиэтим деревьям не страшноодиночество келий и темноты?1954
ПО ДОРОГЕ В БЕТАНИЮ[130]
Шиповник,смородина,и черника,и боярышник иногда.Дождь прошел…И привольно и дикопо горам сбегает вода.Мы идем…И холодные, ясныедуют ветры.Деревья дрожат.На тропинке —каштановые,ясеневыеи дубовыелистья лежат.Мы подходим к ущелью Самадло.Снова дождь нас вводит в обман.Я хочу быть с тобою.Сама я —словно горы и словно туман.Шиповник,смородина,и черника,и боярышник иногда.Дождь прошел…И привольно и дикопо горам сбегает вода.1954
«Снег аджаро-гурийских гор…»
Снег аджаро-гурийских гор,моих гор родных,О, какой там большой простор,какой чистый родник!Маленькая мельница на Губазеули[131]у ворот моего двора.Там лавровишни давно уснули,и роса их сладка и добра,О родина,уже, наверное, годя не видалась с ней!Снег аджаро-гурийских гор,туман и снег…1954
«Над Зедазени[132] мерцает Венера…»
Над Зедазени мерцает Венера [133],мерцает Венера бледным огнем.Забыть бы его!Но она велелапомнить о нём,думать о нём.Сколько звуков,какая музыка странная!Постоиммолчаливо в этом огне.Что несет нам Венера,прекрасная, старая?— Счастье, конечно.И тебе.И мне.1954
В ЗЕДАЗЕНИ
Лето заканчивается поспешно,лето заканчивается на дворе.Поспела ежевика,ежевика поспелаи боярышник на горе.Листвою заметает овраги,здесь эхо такое большое да ломкое.А небо над ущельем Арагвивсё такое же синее и далекое.Хорошо иметь его,хорошо иметь егов сердце…О, как стройнадорога на Имеретию [134],дорога на Имеретиюпрямая, словно струна.Как эти места чисты и добры,как быстро здесь дни летят.Над Зедазени шелестят дубы,дубы шелестят…1955
Я СЛЕЧУ, СИРЕНЬ…
Небо синее,нет у неба пределаздесь, близко,и там, далеко.Появилось облачкои поредело.Небутайну хранить нелегко.Я прикрою веки,прикрою веки,чтобы мир едва голубел и серел.Слечу яна твои синие ветки,на твои синие веткислечу,сирень!Я буду петь твоим мелким цветочкам,о, буду петь,буду только петь —твоим прожилкам,крапинкам,точкам,потому что не смогу утерпеть.Я буду петь голосисто и тонко.Как мне хочется петь, сирень!Никому так не хочется!Может быть, тольконебу хочется так же синеть.О облака!Я догнать их надеюсь,я за ними следуювсегда и сейчас.Но куда я денусь?О, никуда не денусь,сирень,от твоих сиреневых глаз.О, зачем мне скрывать эту тайну?Навеки,навсегдаодного хочу.Я слечу на твои синие ветки,на твои синие ветки слечу.1955
«Что за ночь — по реке и по рощам…»
Что за ночь — по реке и по рощам!Что за ночь окружает меня!Ты кричишь: «Эй, паромщик, паромщик!»Но вокруг ни души, ни огня.Как далеки и Дзегви [135], и Мцхета,и таинственный месяц в реке.Он молчит, но так слышимо это.Что он думает там, вдалеке?1955
«Я тебя увенчаю короной…»
Я тебя увенчаю короной,я тебе жемчугов надарю.Захочу я — и славой короткой,громкой славой тебя наделю.А когда ты затихнешь в восторге,я сама засмеюсь, удивлюсь.Для тебя я взошла на востоке,для тебя я на запад склонюсь.«Свирель поет печально…»
Свирель поет печально,стройно,и птица напрягает мускулы.О, как задумчиво и строгоакациявнимает музыке.Взлетает птицавыше,выше,туда,где солнце и цветенье,а маленькая ветка вишнихранит ее прикосновенье.1955
«Самшвилде[136], фиалковая тропка…»
Самшвилде, фиалковая тропка…Голос задержал меня неробкий:— Что проходишь равнодушно мимо?Ведь тот самый я — я твой любимый!..— Так же точно и других, мой друг,ранили твои стрела и лук…Только, знаешь, как это ни странно,разные у каждой в сердце раны!..1955
Из чехословацкой тетради
ВЛТАВА[137]
Влтава сверкает у моста Карла[138],слегка касаясь плакучих ив,Я — в Чехии,И сбывается карта,и превращается в город,и город красив.О Влтава,стремительная погоняводы за ветром.И высокий туман.О Влтава,ты чиста и покойна,как сердце чехови всех добрых славян.Так глубока твоя каждая капля,и в каждой огни,и огни горят.Вода засыпает у острова Кампа[139],ивы склоняются и говорят.Уже зацветают каштаны Праги,и занимается новый день.Исполненная отваги и правды,встает Яна Гуса [140]строгая тень.Город украшен серебряными венками,они посвечивают всю ночь до утра.Так чтут героев, погибавших веками,желавших тебе,о Прага,добра.Рассвет возникает туманно и жидко.Память сражений чиста и строга.На горе Виткова сражался Жижка[141]и отвел от города руки врага.О Чехия,суровая каравсегда постигала врагов твоих.Влтава сверкает у моста Карла,слегка касаясь плакучих ив.ПРАЖСКАЯ ВЕНЕЦИЯ
Подвластные прежнему навыку,домаопираютсяна воду.Всё, как в Венеции.Я поверить готова.Но где же, Венеция,твоя гондола?Где же,Венеция,гондольеры твои?Где их гортанные песни любви?Где баркаролы старинные звуки?Где итальянок прекрасные руки?НА ВЫСТАВКЕ МЕКСИКАНСКИХ ХУДОЖНИКОВ В БРАТИСЛАВЕ
Это синие горы Ромеро Ороско.Этой земликаждая малая пядь.«Прощай», — я ухожу.«Здравствуй», —о, робкоя возвращаюсь опять.О строгое и нежное месиводождя,и солнца,и свежей травы.Это ты, Мексика?Это ты, Мексика, —с бахромчатой шляпой вокруг головы.Поет гитара.И возвышаются рослосиние горы.Я на синие горы гляжу.Я приближаюсь к тебе, Ромеро Ороско,и опять ухожу.ЗЛАТА УЛИЧКА[142]
На этой улице,в потёмках старины,всё двигалось в каком-то мертвом темпе.Здесь госпожа таинственная Тепивещала и разгадывала сны.Она, накидку черную надевши,шептала и впадала в немоту.Исполнены отчаянной надежды,алхимики смотрели в темноту.И, извиваясь, словно тело кобры,горело пламя, выбившись из сил,но мертвенно отсвечивали колбы:«Беспомощен ты, мудрый эликсир».Здесь слышны звоны дальние Лореты [143].И только камни помнят:в старинунадменные придворные поэтыздесь хаживали, вперившись в луну.Прославиться им, бедным,дал ли Бог?Но ты живешь,всё так же строг и волен,к поверженным взывавший Далибор [144],ты, гордый дух,ты, неподкупный воин.Умолкли те зловещие уста,и в воздухе, пронизанном грачами,так расцветает и шумит листвадеревьев, примыкающих к Градчанам [145].«В соборе Витта…»[146]
В соборе Витта,о, святого Витта,безмолвен малахитовый орган,и лишь звучат расписанные плиты,отчетливо ответствуя шагам.И поступь здесь осмыслена, как танец,и высотою заслонен предел.О добрый чародей-венецианец,как величаво кистью ты владел!О стены древние!Как хорошо вас видно!Ты рисовал здесь,и орган играл.В соборе Витта,о, святого Витта,безмолвен малахитовый орган.ТЕЧЕТ ДУНАЙ…
О, быстрое движение синии голубизны…Прикрываются веки,и кажется —в Дунае шелестят осиныи кверху поднимаются ветки.Покойный,как добрая эта страна,течет он.Сверкает его струя.О Дунай,стремительный,как стрела, —как величава поступь твоя!ЮЛИУС ФУЧИК В ПРАГЕ
Вот я над Влтавой встала,цветок держа в руке.Играет тихо Влтавана золотом песке.Весенней доброй правдойвесенних добрых днейсияет день над Прагойи надо мною — в ней.И, молодо бунтуя,сливаются, плеща,шуршанье ив, и туи,и лавра, и плюща.О Прага,я волнуюсь!..Я представляю, какдвором тюремнымЮлиус[147]шагал с цветком в руках.Дитя двора тюремного,мерцал, как огонек,чуть синий,чуть сиреневый,чуть беленький цветок.Но как бессмертна юностьи солнце надо мной,так ты бессмертен,Юлиус,среди живых — живой.Вот, вместе с нами празднуя,под уличный галдёжсвободной гордой Прагоюсвободный ты идешь.Идешь ты, не сутулясь.Ты молод и высок.И ты смеешься, Юлиус,и даришь мне цветок!1956–1958
Арчил Сулакаури[148]
«Опять нет снега у земли…»
Опять нет снега у земли.Снег недоступен и диковин.Приемлю солнцепёк зимы,облокотясь о подоконник.Дымы из труб — как словеса,чей важный смысл — абракадабра,и голубые небесадивятся странности подарка.Я даровал бы крышам снег,будь я художник иль природа, —иначе совершенства нетв пейзаже с тенью дымохода.Михаил Квливидзе[149]
Я И ТЫ
Лиле
О, уезжай! Играй, играйВ отъезд. Он нас не разлучает.Ты — это я. И где же грань,Что нас с тобою различает?Я сам разлуку затевал,Но в ней я ничего не понял.Я никогда не забывалТебя. И о тебе не помнил.Мне кажется игрой смешнойМое с тобою расставанье.Ты — это я. Меж мной и мнойНе существует расстоянья.О глупенькая! Рви цветы,Спи сладко иль вставай с постели.Ты думаешь, что это тыИдешь проспектом Руставели[150]?А это — я. Мои глазаТы опускаешь, поднимаешь,Моих знакомых голосаТы слушаешь и понимаешь.И лишь одно страшит меняИ угрожает непрестанно:Ты — это я! Ты — это я!А если бы меня не стало?1962
ПАН[151]
Старый дуб, словно прутик, сгибаю,Достаю в синем небе орла.Я один колоброжу, гуляю,Гогочу, как лихая орда.Я хозяин заброшенных хижин,Что мелькают в лесу кое-где.Осторожный и стройный, как хищник,Жадно я припадаю к еде.Мне повадно и в стужу, и в ветерЗдесь бродить и ступать тяжело.Этот лес — словно шкура медведя,Так в нём густо, темно и тепло.Я охотник. С тяжелою ношейПрихожу и сажусь у огня.Я смеюсь этой темною ночью,Я один — и довольно с меня!Сказки сказываю до рассветаИ пою. А кому — никому!Я себе открываю всё это.Я-то всё рассужу и пойму.Я по бору хожу. Слава бору!Город — там, где отроги темны.Мне не видно его. Слава Богу,Даже ветер с другой стороны.Только облако в небе. Да эхо.Да рассвет предстоящего дня.Лишь одно только облако это, —Нет знакомых других у меня!С длинным посохом, долгие годы,Одинокий и вечный старик,Я брожу… И, как крепость свободы,В чаще леса мой домик стоит!1946
БЕГСТВО ОТ ТЕБЯ В МЦХЕТУ
О, как дожди в то лето лили!А я бежал от нас двоих.Я помню мертвенные ликиСтарух молящихся,До них, —О, не было до них мне дела,Их вид меня не поражал.Я помню лишь, как ты глядела,Как улыбалась…Я бежал!И здесь, в старинной Мцхете вещей,Смеялся я, от солнца слеп,Но в этой клинописи вечнойТвоей руки я видел след.Ты здесь играла, рисовала,Ты и тогда была умнаИ камням этим раздавалаИероглифы и имена.Гора лежала, словно буйвол, —Так тяжела и высока,У ног ее, в движенье буйном,Текла и падала река.И ворот неба был распахнут,И синевою обжигал,И луг был заново распахан…А я — всё от тебя бежал!Зеленые, как у рыбачки,Глаза мне виделись твои, —Я словно в каменной рубашкеСпасался от твоей любви.Я помню плач и конский храп.Как долго мной ты помыкала!Я гордо превращался в храм,Но… это мне не помогало!1948
ГАГРА[152]
Меж деревьев и дач — тишина.Подметание улиц. Поливка.Море… поступь его тяжела.Кипарис… его ветка поникла.И вот тонкий, как будто игла,Звук возник и предался огласке:Начинается в море игра —В смену темной и светлой окраски.Домик около моря. И ты,Только ты, только я — в этом доме.И неведомой формы цветыТы приносишь и держишь в ладони.И один только вид из окна:Море, море вокруг — без предела.Спали мы. И его глубинаПодступала и в окна глядела.Мы бежали к нему по утрам,И оно нас в себя принимало.И текло по плечам, по рукам,И легко холодком пронимало.Нас вода окружала, вода, —Литься ей и вовек не пролиться.И тогда знали мы, и тогда,Что недолго все это продлится.Всё смешается: море и ты,Вся печаль твоя, тайна и прелесть,И неведомой формы цветы,И травы увядающей прелость.В каждом слове твоем — соловьиПели, крылышками трепетали.Были губы твои солоны,Твои волосы низко спадали…Снова море. И снова белаКромка пены. И это извечно.Ты была? В самом деле была,Или нет? Это мне неизвестно.1950
КОНЕЦ ОХОТНИЧЬЕГО СЕЗОНА
Октябрь. Зимы и лета перепалка.Как старый фолиант без переплёта —потрепанная ветром ветхость парка.И вновь ко мне взывает перепёлка.Зовет: — Приди, губитель мой родимый.Боюсь я жить в моем пустынном поле.Охотник милосердный и ретивый,верши судьбу моей последней боли. —Но медлю я в ночи благословенной,украшенной созвездьями и тишью.И безнадежно длится во вселеннойлюбовь меж мной и этой странной птицей.С ТЕХ ПОР
Сколько хлопьев с тех пор,сколько капель,сколько малых снежинок в снегу,сколько крапинок вдавлено в камень,что лежит на морском берегу,сколько раз дождик лил по трубе,сколько раз ветерок этот дунул, —столько раз о тебе, о тебе,столько раз о тебе я подумал!1954
«„О милая!“ — так я хотел назвать…»
«О милая!» — так я хотел назватьту, что мила, но не была мне милой.Я возжелал свободы легкокрылой,снедал меня ее пустой азарт.Но кто-то был — в дому, или в толпе,или во мне… Он брал меня за локотьи прекращал моих движений легкость,повелевая помнить о тебе.Он был мой враг, он врал: «Прекрасна та».Ты, стало быть. Ты не была прекрасна.Как мне уйти, я думал, как прокрастьсятуда, где нет тебя, где пустота?Как он любил, как он жалел твоюизвечную привычку быть любимой!Всё кончено. Побег необходимыйя никогда уже не сотворю.Но кто он был, твоим глазам, слезамстоль преданный, поникший пред тобою?Я вычислял и мудростью тупоювдруг вычислил, что это был я сам.ИЗ НЕПОСЛАННОГО ПИСЬМА
Как сверкают и брызгают капли.По Москве мое тело бредет.А душа моя — в Картли, о, в Картли,Одинокая, клич издает.Там, где персики, персики, персики,Где сияет и пахнет земля,Там, где держатся пчёлы за пестикиБелоснежных цветов миндаля…Я — такой же, как в прежние годы,Седина моя в счет не идет.Но душа моя, вырвавшись в горы,В Карталинии клич издает!1960
«В ночи непроходимой, беспросветной…»
В ночи непроходимой, беспросветнойЯвлялась смерть больной душе моейИ говорила мне: — За мною следуй!.. —И я молчал. И следовал за ней.Я шел за ней до рокового края.В пустое совершенство глубиныВела стена — холодная, сырая.Я осязал каменья той стены.Подумал я в живой тоске последней,Внушающей беспамятство уму:«Неужто опыт мудрости посмертнойЯ испытаю раньше, чем умру?»Я видел тайну, и открытье этоМне и поныне холодит чело:Там не было ни темноты, ни света,Ни тишины, ни звука — ничего.1961
НА СМЕРТЬ Э. ХЕМИНГУЭЯ[153]
Охотник непреклонный!Целясь,ученого ты был точней.Весь мир оплакал драгоценностьпоследней точности твоей.1961
ТИЙЮ
Эстонской девушке по имени Тийю
Чужой страны познал я речь,И было в ней одно лишь слово.Одно — для проводов и встреч,Одно — для птиц и птицелова.О Тийю! Этих двух слоговДостанет для «прощай» и «здравствуй»,В них знак немилости и зов,И «не за что», и «благодарствуй».О Тийю! В слове том слегкаБудто посвистывает что-то,В нём явственны — акцент стеклаРазбитого и птичья нота.Чтоб «Тийю» молвить, по утрамМы все протягивали губы.Как в балагане — тарарам,В том имени — звонки и трубы.И наконец, — о, как добра! —Долга, как плеть, проста, как парус,На голос птиц и серебра,Оправдывать высокопарность, —Всплывала Тийю сквозь пластыВоды морской и белой пены…О скромница, как все пловцы!Бесстыдница, как все сирены!О, слово «Тийю»! Им одним,Единственно знакомым словом,Прощался я с лицом твоимИ с берегом твоим сосновым.Тий-ю! (Как голова бела!)Тий-ю! (Не плачь, какая польза!)Тий-ю! (Прощай!)Тий-ю! (Всегда!)Как скоро всё это… как поздно…1962
«Когда бы я, не ведая стыда…»
Когда бы я, не ведая стыда,просил прохожих оказать мне милостьиль гения нелепая звездаво лбу моём причудливо светилась, —вовек не оглянулась бы толпа,снедаемая суетой слепою.Но я хотел поцеловать тебяи потому был окружен толпою.Пойдем же на вокзал! Там благодать,там не до нас, там торопливы речи.Лишь там тебя смогу я целовать —в честь нашей то ль разлуки, то ли встречи.1962
В ПОЕЗДЕ
Между нами — лишь день расстоянья.Не прошло еще целого дняОт тебя — до меня, до сияньяГлаз твоих, провожавших меня.А за окнами — горы и горы.Деловое движенье колес.День. О Господи! Годы и годыЯ твоих не касался волос!Я соседа плечом задеваю.«Эхе-хе!» — я себе говорю.Разговор о тебе затеваю.У окошка стою. И курю.1963
ДАЧНАЯ СЮИТА
Старомодные тайны субботысоблюдают свой нежный сюжет.В этот сад, что исполнен свободыи томленья полночных существ,ты не выйдешь — с таинственным мужемты в столовой сидишь допоздна.Продлевают ваш медленный ужиндве свечи, два бокала вина.И в окне золотого гореньявсе дыханья, все жесты твоивнятны сердцу и скрыты от зренья,как алгетских садов соловьи.ПЕСНЯ
Я, как гроза, угрюм. А ты горда,как город, превзошедший городакрасой и славой, светом и стеклом.И вряд ли ты займешься пустякомдуши моей. Сегодня, как всегда,уходят из Тбилиси поезда.Уходят годы. Бодрствует бедав душе моей, которая твердав своей привычке узнавать в лунетвое лицо, ниспосланное мне.Но что луне невзрачная звезда!Уходят из Тбилиси поезда.Уходит жизнь — не ведаю куда.Ты не умрешь. Ты будешь молода.Вовеки оставайся весела.Труд двух смертей возьму я на себя.О, не грусти в час сумерек, когдауходят из Тбилиси поезда.1966
«Он ждал возникновенья своего…»
Он ждал возникновенья своегоиз чащ небытия, из мглы вселенной.Затем он ждал — всё к этому вело —то юности, то зрелости степенной.Печально ждал спасения любви,затем спасенья от любви печальной.Хвалы людей и власти над людьмион ждал, словно удачи чрезвычайной.Когда он умер, он узнал про смерть,что только в ней есть завершенность жеста.Так первый раз сумел он преуспетьвполне и навсегда, до совершенства.«Родное — я помню немало родных…»
Родное — я помню немало родныхи лиц, и предметов… Но сколько?Родное — всего лишь холодный родник,потрогаешь камень — и скользко,и чисто, и весело, и глубоко.Дышать там легко, а видать — далеко.В подоле горы, в подоле горыподольше гори, подольше гори…А он говорит и на солнце горит,и всё это так не расскажется.О сердце, немало ты примешь обиди всё же потом не раскаешься…МАСШТАБЫ ЖИЗНИ
Как комната была велика!Она была, как земля, широкаИ глубока, как река.Я тогда не знал потолкаВыше ее потолка.И все-таки быстро жизнь потекла,Пошвыряла меня, потолкла…Я смеялся, купался и грёб…О детских печалей и радостей смесь:Каждое здание — как небоскрёб,Каждая обида — как смерть!Я играл, и любимой игройБыл мир — огромный, завидный:Мир меж Мтацминдою и Курой,Мир меж Курой и Мтацминдой…Я помню: у девушки на плечахЗагар лежал влажно и ровно,И взгляд ее, выражавший печаль,Звал меня властно и робко.Я помню: в реке большая вода,Маленькие следы у реки…Как были годы длинны тогда,Как они сейчас коротки!«Когда я целую тебя…»
Когда я целую тебя,ты на цыпочки привстаешь, —ты едва до меня достаешь,когда я целую тебя…Как я мало еще совершил,Я — как путник в далеком пути.Словно до недоступных вершин,до тебя мне идти и идти.СЕВЕРНАЯ БАЛЛАДА
Только степи и снег.Торжество белизны совершенной.И безвестного путника вдруг оборвавшийся след.Как отважился онфамильярничать с бездной вселенной?В чем разгадка строки,ненадолго записанной в снег?Иероглиф судьбы,наделенный значением крика, —человеческий след,уводящий сознанье во тьму…И сияет пространство,как будто открытая книга,чья высокая мудростьвовеки невнятна уму.1967
СТИХОТВОРЕНИЕ С ПРОПУЩЕННОЙ СТРОКОЙ
Земля, он мертв. Себе его возьми.Тебе одной принадлежит он ныне.Как сеятели горестной весны,хлопочут о цветах его родные.Чем обернется мертвость мертвеца?Цветком? Виденьем? Холодком по коже?Живых людей усталые сердцачего-то ждут от мертвых. Но чего же?Какая связь меж теми, кто сейчаслежат во тьме, насыщенной веками,и теми, кто заплаканностыо глазвникают в надпись на могильном камне?…………………………………………………………Что толку в наших помыслах умнейших?Взывает к нам: — Не забывайте нас! —бессмертное тщеславие умерших.1968
НОСТАЛЬГИЯ
«Беговая», «Отрадное»… Радость и бегэтих мест — не мои, не со мною.Чужеземец озябший, смотрю я на снег,что затеян чужою зимою.Электричества и снегопада труды.Электричка. Поля и овраги.Как хочу я лежать средь глубокой травытам, где Иори, и там, где Арагви.Северяне, я брат ваш, повергнутый в грусть.Я ослеп от бесцветья метели.Белый цвет — это ласточек белая грудь.Я хочу, чтобы птицы летели.Я хочу… Как пуста за изгибом мостатемнота. Лишь кусты да вороны.«Где ты был и зачем?» — мне готовит Москвадомочадцев пустые вопросы.«Беговая», «Отрадное»… Кладбища дач.Неуместных названий таблицы.И душа, ослабев, совершает свой плач,прекращающий мысль о Тбилиси.ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Я говорю вам: научитесь ждать,еще не всё, всему дано продлиться, —безмерных продолжений благодатьне зря вам обещает бред провидца;возобновит движение рука,затеявшая добрый жест привета,и мысль, невнятно тлевшая века,всё ж вычислит простую суть предмета;смех округлит улыбку слабых уст,отчаянье взлелеет тень надежды,и бесполезной выгоды искусстввозжаждет одичалый ум невежды;дитя в себе преобразит отца,свой тайный смысл нам разъяснит природа,и одарит рассудки и сердцавсезнания блаженная свобода.Лишь истина окажется права,в сердцах людей взойдет ее свеченье,и обретут воскресшие словапоступков драгоценное значенье!1968
31 ДЕКАБРЯ
Этот день — как зима, если осень причислить к зиме,и продолжить весной, и прибавить холодное лето.Этот день — словно год, происходит и длится во мне,и конца ему нет. О, не слишком ли долго всё это?Год и день, равный году. Печальная прибыль седин.Развеселый убыток вина, и надежд, и отваги.Как не мил я себе! Я себе тяжело досадил:я не смог приручить одичалость пера и бумаги.Год и день угасают. Уже не настолько я слеп,чтоб узреть над собою удачи звезду молодую.Но, быть может, в пространстве останется маленький след,если вдруг я уйду — словно слабую свечку задую…Начинаются новости нового года и дня.Мир дурачит умы, представляясь блистательно новым.Новизною своей Новый год не отринет меняот медлительной вечности меж немотою и словом.1968
СОБЛЮДАЮЩИЙ ТИШИНУ
…В этом мире, где осень, где розовы детские лица,где слова суеты одинокой душе тяжелы,кто-то есть…Он следит, чтоб летели тишайшие листья,и вершит во вселенной высокий обряд тишины.ОЧКИ
Памяти Симона Чиковани
Вот кабинет, в котором больше нетХозяина, но есть его портрет.И мне велит судьбы неотвратимостьСквозь ретушь отчуждения, сквозь дымУзнать в лице пресветлую родимостьИ суть искусства, явленную им.Замкнул в себе усопших книг телаАквариум из пыли и стекла…Здесь длилась книг и разума беседа,Любовь кружила головы в дому.И всё это, что кануло бесследно,Поэзией приходится уму.Меня пугают лишь его очки —Еще живые, зрячие почти.Их странный взгляд глубок и бесконечен,Всей слепотой высматривая свет,Они живут, как золотой кузнечик,И ждут того, кого на свете нет.1970
ЛИРИЧЕСКИЙ РЕПОРТАЖ С ПРОСПЕКТА РУСТАВЕЛИ
Ошибся тот, кто думал, что проспектесть улица. Он влажный брег стихиистрастей и таинств. Туфельки сухие,чтоб вымокнуть, летят в его просвет.Уж вымокли!.. Как тяжек труд ходьбыкрасавицам! Им стыдно или скушноходить, как мы. Им ведомо искусствоскольжения по острию судьбы.Простое слово чуждо их уму,и плутовства необъяснимый генийвозводит в степень долгих песнопенийдва слова: «Неуже-ели? Почему-у?»«Ах, неуже-ели это март настал?»«Но почему-у так жарко? Это странно!»Красавицы средь стёкол ресторанапьют кофе — он угоден их устам.Как опрометчив доблестный простак,что не хотел остаться в отдаленье!Под взглядом их потусторонней ленион терпит унижение и страх…Так я шутил. Так брезговал бедой,покуда на проспекте Руставеликончался день. Платаны розовели.Шел теплый дождь. Я был седым-седой.Я не умел своей душе помочь,Темнело в небе — медленно и сильно…И жаль мне было, жаль невыносимоЕсенина в ту мартовскую ночь.1971
«Когда б я не любил тебя угрюмым…»
Когда б я не любил тебя угрюмым,Огромным бредом сердца и ума,Я б ждал тебя, и предавался думам,И созерцал деревья и дома.Я бы с роднёй досужей препиралсяИль притворялся пьяницей в пивной,И алгебра ночного преферансаКлубилась бы и висла надо мной…Я полюбил бы тихие обедыВ кругу семьи, у мирного стола,И наслаждался скудостью беседыИ вялым звоном трезвого стекла…Но я любил тебя, И эту мукуЯ не умел претерпевать один.О сколько раз в мою с тобой разлукуЯ бедствие чужой души вводил!Я целовал красу лица чужого,В нём цвёл зрачок — печальный, голубой,Провидящий величие ожога,В мой разум привнесенного тобой…Так длилось это тяжкое, большое,Безбожное чудачество любви.Так я любил тебя… И на лицо чужоеРодные тени горечи легли.«Я, человек, уехавший из Грузии…»
Я, человек, уехавший из Грузии,боготворящий свой родимый край,колена преклонив, просить берусь я:дай, Боже, мне уменья, силы дай —такое написать стихотворенье,чтобы оно, над скалами звеня,спасло бы не от смерти —от забвеньяна родине возлюбленной меня!ПОСВЯЩЕНИЕ
Ты — маленькая ростом. Я — высок.Ты — весела, но я зато — печален.На цыпочки ты встанешь — и високС моими поравняется плечами.Вот так мы и встречаем каждый день,И разница сближает нас глубоко…О ты, моя коротенькая тень!Я тень твоя, но павшая далёко.ПОЮЩИЕ СТОЛБЫ
В этой снежной степи — снежным вихрям лишь месть,В ней одни лишь столбы телеграфные есть.Только ветер, пронзительно воющий здесь.Только точечка — путник, заснеженный весь…И земля здесь и небо — друг другу под цвет.Пойди-ка, послушай, ты слышишь иль нет?Это — слышишь? — столбы под метелью поют.Что навстречу тебе из метели встают.