для дикаря юнца рассвирепевших
дразнить зверей, с притворностью, по-детски
рукой взъерошенную трогать гриву,
и когти, и клыки ужасной пасти,
и убегать, смеясь, от леопарда!
Но как огня — огонь неукротимый! —
и кратера вулкана он боялся!
Как с ужасом наивным он на море
огромное глядел! Бежал от ветра,
от завыванья в лес — лесов владыка!
Как от громов, гремящих над горами
в пустынном воздухе, в пещеру прячась,
дрожал при звуке бури и, укрывшись
от гнева мрачных туч под своды пагод,
страшился ярких молний и, продрогший
от ужаса, вновь и бежал и плакал!..
Но как же, как он радовался солнцу,
и гордому и вечному! Как воздух
зимы бодрил его, и как пленялся
он чистотою звезд, на небо глядя!
Преданье есть, что Прометей,
покинув обители Олимпа золотые
и сферы гулкие, в наш мир спустился
как странник-бог. Безмолвно и сурово
струило Солнце свет свой благодатный
над моря бесконечностью — и длилось
молчанье одиночества земного.
Покинутое, медленно сходилось
людское стадо в сумрачные сени
земных лесов — и нес с собою странник,
идя вперед дорогой роковою,
божественный огонь, на небе взятый.
Но, следом шествуя, его теснила
безжалостная Власть, а вслед за нею
Необходимость, — первая оковы
алмазные несла, другая — гвозди
железные грозящею рукою
взносила молча над челом Титана.
Меж тем Сатурн, придя к скале позорной,
дразнил голодную и злую птицу.
Но снова вспыхнуло в душе Орфея
то пламя негасимое: он двинул
душ человеческих утес крепчайший
и длинноухие леса — кифарой.
Затем, художник мысли человечьей,
предстал Гомер, богам и Року равный.
Уже не видеть мне холмов Тосканы,
где песни родились в кругу дриад,
где солнце ясно, дали осиянны