и отблеск играет розовый
в бокале, дрожит, колеблется
в волне волос твоих, Лидия.
Средь темных волос твоих, Лидия,
умирает роза бледная,
а в сердце печаль нежданная
умеряет любви пылание.
В пожаре торжественном вечера
отчего так плачет жалобно
море внизу? Что за песни, Лидия,
поют приморские пинии?
Так страстно холмы протягивают
объятья светилу закатному.
И тени растут. Мне кажется —
ждут поцелуя последнего.
Пусть тени меня охватывают,
Лиэя я жду лобзания.
И глаз твоих я жажду, Лидия,
если кони низверглись солнечные.
Летят часы. Расцветают алые уста,
цветок души распускается.
Лепестки трепещут страстные.
О, раскрой мне свои объятия!
Во мраке фонари бесконечные
за деревьями уныло тянутся,
между веток, от дождя набухших,
на грязь мигающий свет бросая.
О, этот свист — в нем отзвук рыдания!
Локомотив подходит. Свинцовое
небо и поздней осени утро
превращаются в огромный призрак.
Зачем эти люди закутанные
молча к темным вагонам торопятся?
Для каких скорбей, нам не известных,
или для муки тайной надежды?
Рассеянно на окрик кондуктора
билет даешь. Пред тобою, Лидия,
минувшие радости и годы
счастья — в краткие эти мгновенья.
За вереницей вагонов черною
в капюшонах железнодорожники
проходят с тусклыми фонарями,
тяжким молотом бьют по сцепкам.
Угрюмый лязг зловеще разносится;
из глубины души опечаленной,
как сдерживаемое рыдание,
неутешное слышится эхо.
Захлопывают двери, и кажется
каждый звук оскорбленьем. Насмешкою