***
Дверь позади Лоры защелкнулась, и девушка сползла в узкое пространство между ее кроватью и стеной. Свет она не включала, и не собиралась покидать это безопасное маленькое пространство. Достала телефон и набрала Джереми.
— Как ты? — сразу спросил он вместо приветствия. Задним фоном в трубке грохотали швейные машинки. Сверхурочные работы на 40–й улице.
— Моя мама только что выставила себя полной задницей перед Бернардом Нестором, а когда мы вернулись домой, обнаружили три письма от отца.
— Твоего отца?
— Моего. Мудака, который ушел, потому что он был геем. Самое отвратительное оправдание за всю историю. Как будто ни у кого не может быть отца — гея. Как будто он это придумал. А теперь он прислал эти письма, мое на две страницы, и угадай, что? Он называет меня Лалой, а я это убей не помню, и не потому что я тогда была младенцем. Он ушел, когда мне было шесть лет. — Она решила опустить про недержания и приступ паники, а также комментарии Джимми.
В трубке раздался щелчок. Он вошел в офис.
— Лала. Мне нравится, — сказал он.
— Нет, только не тебе. Этого человека ничего не исправит, даже милые прозвища. Он не похож на твоего отца.
Он вздохнул.
— Жизнь не состоит из сердечек и радуги, Лора. Даже если я сделал все, чтобы она выглядела так.
Джереми всегда рассказывал о своем отце как о принце, внеземном человеке, благородном, честном, трудолюбивом, солидном, прямо готовом к канонизации. Джереми всегда говорил об этом человеке с оттенком сожаления, как будто он уже успел подвести память своего отца слабыми достижениями и незначительной моральной честностью.
— Переубеди меня, — сказала она. — Потому что я ревную к твоему отцу уже много лет.
— Хорошо, но ты сама попросила.
— Я не буду судиться с тобой за любые изменения мнения.
Он сделал паузу, и Лора вообразила, что он что — то набросил на кучу бумаг.
— Он делал индивидуальные заказы на стороне. Маму это сводило с ума, потому что денег не хватало, даже четырех баксов на попкорн. Ткань была баснословно дорогая, а конский волос, просто забудь об этом. Итак, это случилось за несколько месяцев до его смерти. У него был клиент, заказ которого нужно было закончить к началу следующей недели, а на фабрике был большой заказ, поэтому отец должен был проводить все время в цеху. Я только начинал кроить в то время. Мне было около двенадцати. Он разложил ткань для брюк и попросил меня раскроить ее, пока он сходил бы в цех. Папа вечно жаловался на то, что мама заставляла его шить костюмы официанткам, а он хотел заниматься настоящим искусством. Он был … подавлен. Я хотел вытащить его из этой рутины, потому что его раздражение передавалось мне, поэтому я пообещал закрепить выкройки и просто, знаешь … Я сказал ему: «Спускайся вниз, пока мама не взбесилась». Она была… ну, ты знаешь, такая…
Он замолчал. Он закончил предложение как — то раз, и это было очень плохо. Что бы он ни думал о своем отце, он имел противоположное мнение о своей матери.
— Я разложил выкройки, и раскроил. Я был очень внимательным. У этих костюмов маленькие припуски. Ты не можешь сделать их больше или напортачить с раскроем, иначе потратишь в два раза больше ткани. И, кстати, потребовался месяц, чтобы добыть эту ткань. Но я был уверен, что сделал все правильно. Абсолютно. Уверена, что хочешь услышать, что было дальше?
— Он же не побил тебя?
Джереми издал легкий смешок, похожий на кашель.
— Нет. Когда он раскладывал ткань, нижний край соскользнул. Все, левые детали, оказались на шестнадцать сантиметров короче.
— О, нет.
— Он выложил оставшуюся ткань, десять ярдов, вероятно, на восемьсот долларов, а я уже плакал, ведь я знал как это плохо, протянул мне свои ножницы, которые были вдвое больше моих, и сказал: «Разрежь. Разрежь все. На маленькие части. Я не хочу из этого делать ни карман, ни обтачку. Вперед!». Я весь в соплях и слезах, в кислородной маске с забитыми трубками, которые мне нужно будет прочищать, говорю ему, что можно выкроить только левую часть, и потери будут меньше. Но он взял правые половинки, которые я выкроил правильно, и разрезал их пополам. А потом стоял надо мной пока я не покрошил их на мелкие клочки.
Лора услышала голоса внизу, тихий смех, а затем закрытую входную дверь, которая означала, что Руби вернулась в свою квартиру через сад. Лора не хотела выходить из комнаты, опасаясь помешать маме и ее спокойному времяпрепровождению с Джимми. Ее жизненная ситуация становилась все сложнее. Ей скоро нужно будет снова искать себе угол.
— Это он разложил ткань Джей — Джей. Это не твоя вина.
Его стул снова скрипнул.
— Да. Я знаю. Но вот, что я пытался тебе рассказать.
Необходимо было так же признаться в чем — то постыдном.
— Руби говорит, что у меня были проблемы с недержанием после того, как папа ушел. Все еще считаешь меня сексуальной?
— Могу я отправить за тобой такси?
— Я сама могу взять такси, Джей — Джей.
— Не знаю, что еще предложить. Возьми такси. Ты вернешься сюда? Это все, что я хочу знать.
Больше всего она хотела увидеть его, но это было слишком непрактично.
— Мне нужно спать.
— Если бы ты жила в городе, мы бы сейчас были вместе.
— Я знаю. Трудно что — то искать, когда я все время на работе. — В ее дверь раздался тихий стук. Она встала, чтобы открыть.
— Тебе жилье даже не нужно, — сказал Джереми. — Ты, в любом случае, проводишь со мной почти все время.
Лора открыла дверь. Вошла мама с какой — то книгой.
— Мне надо идти. Ты любишь меня. — Слова скатились по ее губам, словно леденец, который еще не растворился.
— И ты меня любишь, — ответил Джереми. — Не проспи. У тебя примерка утром.
Мама присела на кровати, в темноте. Лора выключила телефон, с тяжестью на сердце, понимая, что выспаться ей сегодня не удастся. Она включила свет, и абсурдная необжитость комнаты стала очевидна. На стенах ничего не висело, не было ни одной книги на полках. Только покрывало с авокадо из семидесятых, на которое она наткнулась в благотворительном магазине. На него и присела сейчас мама. Лора была настолько сломленной и уставшей, когда переехала с мамой и Руби сюда девять месяцев назад. Она могла бы при желании снять себе апартаменты в Мидтауне, если бы у нее было время для осмотра жилья.
— Ты знала, что я думаю, что он ушел, когда я была младенцем, но ничего мне не сказала, — вяло проговорила Лора.
— Я даже не знала, что ты убедила себя в обратном, пока не стало слишком поздно. В этом не было никакого вреда. Ты на меня злишься? Давай. У меня было много дел в то время, и лишнее белье, которое ты мне подкидывала, не помогало. Я была готова позволить тебе справиться с этим любым нужным тебе способом.
Лора села на стул у кровати.
— Что происходит, мама? Почему сейчас?
— Это платье. И твое лицо в газетах. — Она открыла фотоальбом на коленях. — Твой отец был…, я думаю, ты сказала бы, что он — бисексуал, потому что он твой отец, и ты была зачата естественным способом.
— Если я могу представить себя с Джимми, я смогу представить тебя с папой, — сказала Лора.
— Но это было нечасто, и он плохо функционировал. Ты понимаешь, что я имею в виду, или мне проиллюстрировать?