Он фыркнул, оглянулся и потянулся к поясу, на котором, скорее всего когда — то носил пистолет.
— Как мило, что ты пришла, — сказал он с нескрываемым сарказмом.
— В каком участке ты работал?
— Везде. Ред — Хук, Вест Сайд, сверху до низу. — Он снова обхватил голову рукой.
— Когда ушел на пенсию?
— Хочешь разбудить мать?
— Я виделась с Сосо.
Он встрепенулся. Сел прямо в кресло и взглянул на маму. Она не шевельнулась.
Лора наклонилась вперед и понизила голос.
— Я ходила в кафе. С Джереми.
— Мало пользы.
— Сосо знает, где платье. Он отправит его обратно в Брунико.
Джимми не изменил своей расслабленной, полусонной позы, но многозначительно посмотрел на нее.
Лора продолжила.
— Он так сказал и хотел, чтобы кто — нибудь подтвердил, что платье в Метрополитене настоящее. Затем он сказал, что бруниканское вино прибывает на лодке каждые две недели. А поскольку, у нас нет торговых соглашений с Брунико, судно должно быть частным. И если на нем привезут вино, то, вероятно, на нем же и отправят платье.
— Ты ей дашь когда — нибудь отдохнуть?
— Она спит. Что ты хочешь от меня?
Он сел и выудил телефон из кармана.
— Я схожу поужинать. Должен вернуться до того, как она проснется. — Он что — то набрал в телефон. — Она скажет тебе идти на работу. Не оставляй её, ладно? Она тебя очень любит. Думает, что любишь свою работу больше, чем ее, и что в этом нет ничего страшного. — Он снял куртку со спинки стула. — Я отправил сообщение приятелю из полиции порта. Он посмотрит, есть ли у нас частные корабли, зарегистрированные в Брунико. В девять нас выгоняют. Разве справедливо?
— Ты не веришь, что я останусь?
— Тебе ужин взять?
Лора вздохнула.
— Конечно. Я буду здесь.
Глава 16
Лора понятия не имела, как тяжело будет сидеть и ничего не делать. Она прибралась, поиграла на мобильном и посмотрела в окно. Сто раз проиграла в голове месяц пребывания бруниканского двора. Задалась вопросом, нет ли у нее незаконнорожденных братьев и сестер королевских кровей. Как бы она ни была уверена, что папа все эти годы сидел в тюрьме, а не строил дороги и мосты, вероятнее, это была не тюрьма строгого режима и даже не обычная тюрьма. Он должен был быть занят каким — то делом, но с минимальным уровнем контроля, чтобы принцесса могла бы посещать его для создания братьев и сестер. Возможно, именно это и имел в виду принц — производство наследника, которого он, возможно, не мог сделать сам.
Она почувствовала укол жалости к папе, застрявшему в чужой стране, им манипулировали, заставляли делать что — то, чего он не понимал, против человека, которого он не знал, посадили в тюрьму на два десятилетия, запретили общаться с семьей и заставили построить место, которое отняло у него всю жизнь.
Чувствовать к отцу что — либо, кроме гнева и ненависти, было некомфортно. Ей не хотелось доставать эти чувства из коробки, куда она сама их положила. Они лежали в маленьком черном отсеке сердца, и убери их оттуда — и будет уродливая пустота. Он мог бы найти способ связаться с ними. Он мог обменять письмо на дом Сосо. Он мог бы потрудиться, чтобы полюбить ее и Руби, но он этого не сделал. Он потерпел неудачу. Она его презирала.
Лора сунула чувства обратно в коробку, но створки не закрылись. Сомнения, которые она испытывала, и пробелы в истории, которую она сама себе рассказывала о нем, не давали успокоиться душе, как и многие годы. Вспомнились и сломанные туфли, в которых она ходила в седьмом классе. Те, у которых подошва оторвалась от носка, и из — за которого она споткнулась, и о том, как они с Руби пытались приклеить ее обратно. Вспомнилась и Руби, которую отстранили за то, что она ударила Брэндона Фербена в лицо, когда он заржал над ее падением. Папа должен был быть там. В ее детстве были только Руби и мама, иногда слишком подавленная, чтобы встать с постели. Он должен был защитить ее. Ему следовало хорошенько склеивать детские туфли и бить ее обидчиков за насмешки над ней. Коробку чувств почти удалось закрыть, когда мама проснулась.
— Привет, — сказала Лора. — Джимми пошел ужинать.
— Больничная еда не так уж плоха.
— Как ты себя чувствуешь?
— Больной. — Мама потянулась к кувшину с водой и чуть не пролила его.
Лора подхватила его и наполнила стакан.
Мама сделала глоток и спросила: — Почему ты не на работе?
— О ней позаботится Джереми.
— Хорошо. — Она похлопала Лору по руке.
Лора смотрела, как она пьет, по краю чашки стекала небольшая полоска воды. Она вытерла и забрала чашку обратно.
— Мам, я хотел тебе кое — что сказать.
— Ничего слишком серьезного, хорошо?
Но Лора не слушалась мать с подросткового возраста, и не собиралась начинать. Особенно, когда ей было что сказать.
— Я люблю тебя, мам. И прости меня за все. Мне жаль, что я не ценила, то, что ты для нас делала. Я всегда думала, что есть только я и Руби, а ты вроде как, знаешь, просто на работе, потому что терпеть нас не можешь. И я бы не винила тебя в этом, вытерпеть нас было сложно. Мы были как дикарки.
— Ты училась в Далтоне, дорогая.
— По сравнению с другими детьми? Рубашки у них были белые и накрахмаленные. А брюки всегда со стрелками. Боже мой, как ты это сделала? Как ты удерживала нас от отчисления? Я не могу себе представить, сколько труда было вложено в это. Никогда не представляла. Я никогда не думала о тебе или о том, чего ты хочешь, и никогда не спрашивала, мама, а как насчет парня? Как насчет того, чтобы найти кого — то, кто бы тебя любил? Знаешь, я просто думала, что ты мама и ничего больше, и тебе ничего не нужно, и, даже не знаю, что пытаюсь сказать. Только что мне очень жаль. Столько времени потратила на то, что не считала тебя, кем, кроме мамы.
Женщина слабо улыбнулась.
— Ты всегда слишком строга к себе. — Она выглядела более уставшей, чем сразу после операции и Лора подумала, не пора ли начать беспокоиться.
Девушка положила голову на мамины колени, и почувствовала нежные прикосновения к волосам.
— Вас держали в Далтоне, потому что ваш дядя Грэм попросил своего босса из «Havershim & Layngle» составить хорошее исковое заявление. И я знала, ты любишь меня так сильно, как только возможно.
Вошел Джимми, шурша пакетами.
— Все еще здесь? Я купил тебе феттучини Альфредо.