4 июля 1970 года все патрульные машины департамента шерифа выстраивались на Мейн-стрит на парад, к фейерверку на утесе. Мне было двенадцать, я ждала своей доли бенгальских огней, которые шериф Эллис Флад раздавал всем ребятам. У него в кабинете стояла целая коробка, включая дымовые бомбы, фонтаны и даже ракеты с надписью «Не держите в руках после того, как подожгли фитиль» на боку оранжево-синей коробки – как будто нам нужно было об этом говорить. Хотя, возможно, нужно было.
Мне всегда было неуютно во время праздников. Празднование обычно подразумевало для меня хаос, а взрослые, которые всем руководили, были рассеянными и сумасбродными больше обычного, позволяя себе оттянуться.
…Рождественским утром, когда мне было восемь, я рано проснулась в нашей квартире в Рединге и обнаружила, что моей матери нет не только в кровати, но и вообще дома. В гостиной, под пластиковой елкой, которую мы поставили неделю назад, на месте подарков была только скомканная простыня. Гирлянда осталась включенной на ночь и теперь разбрасывала мигающие радужные яйца по полу и стенам. На кофейном столике рядом с переполненной пепельницей из пластикового пакета высовывались три красно-белых носка, всё еще с этикетками из магазина.
Я только начала собирать все части вместе, когда дети выбрались из своей комнаты, и мне пришлось быстро соображать.
– Санта приходил? – спросил Джейсон. Он был в футболке с Капитаном Кенгуру[20], без штанов, и прижимал к себе Фредди, плюшевого гепарда.
– В этом году он сильно занят, – торопливо ответила я. – Наверное, придет следующей ночью.
– А где Робин? – Эми вытащила изо рта большой палец, чтобы задать вопрос, потом быстро засунула его обратно, оглядывая комнату, пока я мягко подталкивала ее в спину.
– Помогает Санте. Пошли, давайте поедим.
Джейсон и Эми были моими сводными братом и сестрой, четырех и пяти лет от роду. Ирландские близняшки, так их звала моя мать, хотя я понятия не имела, что она имеет в виду. Их собственная мать, Триш, всегда была немного не в себе и давно не заходила их проведать. Наш папа, Ред, отбывал срок за вооруженное ограбление винного магазина. Он был в лыжной маске, но снял ее, как только вышел на улицу, а там были свидетели.
– Вот идиот, – не раз приговаривала мать после вынесения приговора. – Он бы обеими руками собственную задницу не нашел.
Я давно научилась соглашаться с ней и не усложнять жизнь. К счастью, она любила детей, даже наполовину чужих, и не заботилась о Триш. В любом случае бо́льшую часть работы по дому делала я. Мы жили сами, вчетвером, уже много месяцев, и все шло нормально. Мне позволяли готовить с пяти или шести лет, и за все время не было ни одного происшествия, даже обожженного пальца.
– Ты хороший помощник, – не раз и не два говорила мама, и всякий раз мне казалось, что из-за большой мрачной тучи выходит солнышко.
В то утро я подтащила стул к плите, чтобы приготовить яичницу-болтунью, и размешивала яйца на сковородке деревянной ложкой, пока они не прожарились как следует. Иначе Эми отказывалась их есть.
У Эми были очень светлые волосы. Когда она тревожилась, то засовывала их кончики в рот и сосала вместе с большим пальцем. Сейчас она так и делала.
– Где Робин? – снова спросила Эми.
– Я же говорила, она помогает Санте. Пей свое молоко.
– Я хочу еще есть, – сказал Джейсон. – Можно мне печенье?
– Тебе хватит. – Я уже проверила наши запасы еды. Однажды, прежде чем дети переехали жить к нам, мама вышла в магазин за сигаретами и не возвращалась два дня. Я ела хлопья, пока у меня не закончилось молоко. Но сейчас придется быть сообразительнее. – Держи, – я подсунула Джейсону остатки своей порции. – Сейчас мы оденемся и пойдем играть на улицу.
– А ты не идешь в школу? – спросила Эми.
– Нет, лапа, сегодня же праздник. И хватить задавать вопросы.
Весь тот день мы играли во дворе нашей многоэтажки: в прачечной – отличное место для пряток – и в бассейне, который осушили в конце лета. Мы ели бутерброды с сыром в зарослях камелии, а потом строили волшебный сад из камней, прищепок для белья и всего, что нашли. Хорошая игра, потому что она заняла нас надолго. Всякий раз, когда кто-то из детей спрашивал, скоро ли мы пойдем в дом, я говорила им немного потерпеть. Рождество в этом году задержалось из-за снежной бури на Северном полюсе, поэтому Робин и пришлось помогать Санте.
Все шло гладко, как во сне, пока одна из наших соседок, Филлис, не вышла со своим чихуа-хуа, Бернардом. Она остановилась, обозревая нас с таким видом, будто мы даже дышим неправильно.
– Где ваша мать?
– Спит, – ответила я, бросив взгляд на детей, который означал, что им не следует перебивать меня.
Джейсон кивнул и потянулся к Бернарду, который, дрожа, отскочил в сторону. Этот пес не любил людей, особенно детей, но Джейсон просто не мог удержаться.
Филлис недовольно подхватила извивающегося питомца, продолжая таращиться на нас.
– В Рождество?
Эми пискнула:
– А разве нельзя? Она устала.
В конце концов Филлис вернулась в свою квартиру, но продолжала выглядывать в щель между портьерами. Тем временем я сказала детям, какие они молодцы и как я ими горжусь. Это было правдой. Мои тревоги о матери уравновешивала беспечность этого дня, легкость, с которой шла жизнь, если не считать встречи с Филлис. Свобода. У мамы был «забот полон рот», как она часто повторяла. Даже с продуктовыми карточками прокормить троих детей было непросто. Каким бы сумасбродным и капризным ни был Ред, он всегда находил способ рассмешить маму. Сейчас, когда его исключили из общей картины, ничто не мешало ей все глубже погружаться в колодец уныния. Она была одинокой, усталой, а жизнь оставляла ее на обочине.
Однажды я обнаружила Эми в коридоре у двери в мамину спальню, откуда слышался плач. Мама не выходила из комнаты весь день.
– О чем Робин так переживает? – спросила Эми, когда я дала ей горстку печенек, чтобы отвлечь.
– О многих вещах. Ты не поймешь.
Уилл сидит в том же кабинете, где сидел его отец. Он поднимает взгляд от стола, когда я стучу, окруженный документами в круге белого света. На его щеках и верхней губе золотисто-рыжая щетина; взгляд усталый, но выжидающий. И удивленный.
– Анна? Привет. В чем дело?
– У тебя есть время поговорить?
– Ситуация сейчас довольно напряженная. Может, я позвоню тебе попозже?
– На самом деле я надеялась, что ты разрешишь помочь тебе с этим расследованием.
– Что? – Уилл часто моргает. – Ты серьезно?
– Очень.
Он наливает нам кофе в заляпанные керамические кружки, бросает туда по щепотке сухих сливок. Запах сладкий и химический, знакомый. Здесь все знакомо: бежево-серые пустынные стены, папки-регистраторы с торчащими записками и формами, свернувшиеся клейкие листочки и полузаполненные блокноты три на пять дюймов, разбросанные синие биковские ручки с пожеванными колпачками. Над столом Уилла висит лист оберточной бумаги с нацарапанными списками фамилий, мест и дат по делу Кэмерон. Рядом – еще одна листовка о пропаже человека, приколотая на уровне глаз.
ПОХИЩЕНА
Под угрозой ножа
Полли Ханна Клаас
Дата рождения: 03.01.81
Каштановые волосы, карие глаза
147 см, 36 кг
Видели последний раз: 01 октября 1993 года в Петалуме, Калифорния
Мой взгляд ловит – наталкивается, – и мысль ускоряется. Первое октября было вчера.
– Подожди. А это что такое?
Уилл встряхивает головой, словно желая выбросить из нее факты.
– Я понимаю, это сразу не переваришь. Я с рассвета на телефоне. Подозреваемый все еще на свободе. – Он протягивает набросок крепко сложенного мужчины средних лет.
ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ
Белый мужчина 30–40 лет
Рост примерно 190 см, волосы темные/темно-серые
Бородатый, носит темную одежду,
на голове желтая бандана
Если вы располагает какой-либо информацией об этом человеке,
ЗВОНИТЕ В ПОЛИЦИЮ ПЕТАЛУМЫ
707-778-4481
Сразу не переваришь? Я пришла, готовясь помочь, чем смогу, в поисках одной девушки, – и вот еще одна… Как будто где-то работает безумная крутящаяся дверца.
– Как это связано с нашим делом? Это может быть тот же парень, который похитил Кэмерон?
– Я вроде как на это надеюсь, – выдыхает Уилл. – На этот раз есть свидетели. Есть место преступления. С Полли были две ее лучшие подружки, когда он вошел в комнату. Они слышали его голос. Видели его лицо.
Чем дольше я слушаю подробности, тем сильнее становится чувство, что я погружаюсь в густую темную воду. Мы сейчас на самом дне. Три двенадцатилетние девочки устроили пижамную вечеринку. Но их пятничная ночевка порвалась, как розовое бумажное сердечко. Похититель Полли возник в дверном проеме спальни, угрожая перерезать им горло, если они закричат. Он положил подушки девочкам на головы и заставил считать до тысячи. На что была похожа эта тысяча? На вечность.
– На задней двери отпечатков пальцев нет, – продолжает рассказывать Уилл. – Он вошел там. Криминалисты нашли отпечаток в комнате Полли, но слишком смазанный, чтобы прогнать его по базам. Похоже, он пришел, заранее заготовив веревку из хирургической нити и капюшон из какой-то шелковой ткани.
Я тянусь к бокам древнего стула, гладким и твердым.
– С одним капюшоном?
– Верно. Девочки сказали, он растерялся, когда увидел, что их трое. Он спросил, которая из них живет здесь.
– Возможно, он увидел Полли в каком-то другом месте и запал на нее, не подумав или не беспокоясь, кто еще может оказаться в доме, когда он придет за ней. Дом, полный девчонок, не бывает тихим. Где были ее родители?
– Мама спала, а папа был у себя дома. Они разведены.
– Они, возможно, не смогли бы ее защитить, даже если б оба были там и бодрствовали. Когда некоторые хищники начинают действовать, они уже ни перед чем не останавливаются.
Глаза Уилла слегка стекленеют, и я знаю, почему. Последние десять дней, с тех пор как семья Кэмерон сообщила о ее исчезновении, он идет по минному полю. Но сейчас мин стало в два раза больше. Риск удвоился.
– Если это тот же парень, который похитил Кэмерон, – наконец произносит Уилл, – в смысле если он активно охотится, то нет шансов, что мы найдем ее живой, да? Что ты скажешь?
Тут нет простого ответа. Семьдесят пять процентов похищенных детей погибают в первые три часа. Однако Кэмерон не ребенок. Ей пятнадцать. Но есть и другое: за всю навозную кучу дел, которыми я занималась, жертва-подросток только однажды смогла сбежать от похитителя и вернуться домой – через два года после похищения.
Обычно даже найденное тело – уже победа. Люди способны на все, что вы можете вообразить. Однако в то же самое время, когда мозг полицейского говорит, что Кэмерон, вероятно, мертва, другой голос, голос чистого инстинкта и интуиции, говорит не сдаваться.
– Послушай, мы ничего не можем знать, пока не получим больше информации. Ты на связи с департаментом в Петалуме?
– С утра, первым делом. Детектив Эдди Ван Лир ведет дело от полиции Петалумы. – Уилл берет ближайший блокнот и перелистывает страницы. – Род Фрэзер – спецагент ФБР. Ты с ним когда-нибудь работала?
– Один раз, лет десять назад. Он надежный мужик. Совсем не похож на типичного фэбээровца. Ему не требуется доказывать, что он тут главный.
– Ну хоть кто-то там трудится всерьез… Фотографии Полли уже повсюду. Это дело разошлось на всю страну, а у меня ничего нет. Ван Лир говорит, у него уже шестьдесят человек.
– Ты же сам понимаешь, откуда там такая шумиха. Двенадцатилетнюю девочку в пятницу вечером выволокли из спальни под угрозой ножа. Самый страшный кошмар для родителей.
– Ладно, но Кэмерон Кёртис – мой кошмар уже неделю с лишним. Анна, я здесь тону. – В его голосе звенит напряжение. – У меня нет ни помощи, ни следов. Семья начинает сходить с ума. А что мне им сказать? Господи…
Это чересчур много для него одного. Это чересчур много для нас обоих, но я не собираюсь этого говорить. Ставлю кофе и касаюсь его руки, шершавой и холодной.
– Уилл, возможно, похититель Полли Клаас и наш преступник – один и тот же человек, но шансов на это мало. У серийных преступников очень специфичные поведение и предпочтения. Полли еще не достигла половой зрелости и выглядит младше своего возраста. У нее еще нет грудей, она не пробуждает такое влечение. Кэмерон эмоционально юная, но она выглядит как женщина, не как ребенок.
– О’кей, я понял. Но иногда срабатывает просто благоприятная возможность, верно?
– Конечно. Возможно, Полли проходила мимо, когда его перемкнуло, и он решил кого-нибудь схватить. Но, Уилл, задумайся на минутку о его поведении. Этот парень в Петалуме вошел прямиком в дом с людьми, держа нож, и оставил свидетелей.
Уилл медленно кивает.
– А Кэмерон просто исчезла.
– Именно так, честно говоря, это обычно и случается, особенно с подростками. Если ты хочешь отыскать кого-то вроде Кэмерон, тебе приходится изучить жертву, чтобы найти ответы. Ты должен жить и дышать ею. Нырнуть в глубину. И тогда, возможно, возможно, она покажет тебе, где ее искать.
– Ты действительно хочешь прыгнуть во все это вместе со мной? – надежду в голосе Уилла можно пощупать рукой. Это потрепанный флаг, развевающийся в дыму.
– До тех пор, пока ты не выставляешь меня наружу. Мое имя никуда не попадает. Ни в заявления, ни в платежную ведомость. Я не разговариваю со СМИ и однозначно не разговариваю с ФБР. Я здесь только ради тебя и этих девушек. Это все.
– Устанавливай любые правила. Я просто рад, что ты здесь.
Я делаю вдох, ощущаю холодный металлический край стола. Ответственность уже сводит мне плечи.
– Я тоже.
Во вторник, 21 сентября, Кэмерон отправилась к своему лучшему другу, Грею Бенсону, чтобы позаниматься, а потом пешком пошла домой. Дома она была примерно в 18:15. Она и ее мать Эмили поужинали, потом Кэмерон ушла к себе в комнату. Сразу после десяти Эмили заглянула к Кэмерон. Они пожелали друг другу спокойной ночи, потом мать, как обычно, включила сигнализацию и отправилась спать, предполагая, что Кэмерон тоже уснет. Но на следующее утро, в семь, зайдя разбудить Кэмерон к завтраку, женщина обнаружила, что в комнате пусто, а сигнализация отключена. У нее не было времени задуматься, почему: то ли что-то сломалось, то ли она забыла ее включить. Пропала ее дочь.
В 7:09 она позвонила своему мужу, Трою Кёртису, который находился в Малибу. Разговор длился три минуты. Как только Эмили повесила трубку, она позвонила в 911. Офис Уилла откликнулся почти сразу. Еще не было восьми, а они уже расспрашивали Эмили и прочесывали комнату Кэмерон в поисках улик. Но ничего не нашли.
На воротах была установлена видеокамера. Записи хранились неделю. Вечером двадцать первого на записи не было ничего необычного. Эмили приехала домой около шести, а потом не происходило ничего вплоть до вызова 911 и приезда команды Уилла. Они обыскали комнату Кэмерон, проверили дом и прилегающую территорию, но не нашли никаких следов взлома. К тому же ничего не пропало. По словам Эмили Хейг, Кэмерон экономила свои карманные деньги и держала в комнате по меньшей мере несколько сотен долларов. Но они остались нетронутыми.
Вот и все, что у меня есть. Практически ничего. Простейшее объяснение – Кэмерон решила сбежать. Отключила сигнализацию и выскочила из дома в ночь через переднюю дверь и дальше, в лес, избегая главных ворот. Такое случается постоянно. Дети сбрасывают родительские дома, как змеиную шкуру, перебираясь к чему-то или кому-то, обещающему свободу. Одна версия этой свободы черна и необратима, вроде утеса в сотне ярдов от дома Кэмерон. Она могла спрыгнуть оттуда. Тело унесло течением или было растерзано акулами. Кэмерон сознательно стерла себя. Побег был продиктован внутренней болью, которую никто не видел и о которой не догадывался.
Если она была склонна к самоубийству или даже просто эмоционально разбита, ее удочерение может являться частью уравнения. Кэмерон вручили государству перед ее четвертым днем рождения, в исключительно нежном возрасте, хотя, по моему опыту, таков любой возраст ребенка. Какой бы ни была ее жизнь, прежде чем от нее отказались – и помнила ли она об этом или нет, – это время по-прежнему с ней. Я слишком хорошо это знаю. Оно внедрено в нервную систему, вплетено в ее главный чертеж. Там же останется и шоковая травма от замещения. За один день, в одну поездку на машине с социальным работником, ее старая семья стерта, выброшена, из ниоткуда появились новые родители, один из которых известен всюду. Эту часть я могу только представить, но это должно было сбивать с толку. Создавать новые трудности, когда она повзрослела и поняла, что ее мать – известная кинозвезда. Ненамного легче, чем одномоментная потеря семьи по чьему-то решению, принятому за нее, возможно, даже без попытки объяснить. Подписаны какие-то документы, и ее жизнь остановилась и запустилась заново. Девочку, которой она была, стерли вместе с данным при рождении именем и всем остальным. Братьями и сестрами, домашними животными, соседями, игрушками и воспоминаниями. Целыми годами жизни.
Смотреть на ее досье – все равно что смотреть на версию моей собственной истории. Поэтому я знаю, что даже если Кэмерон повезло с Кёртисами, как мне повезло с Хэпом и Иден, вряд ли она свободна от призраков. Неважно, насколько у детей устойчивая психика, насколько они желанны, любимы и взлелеяны новыми родителями. Исходные раны от заброшенности и отторжения не исцеляются по волшебству. Их не могут вылечить даже мужество и внутренняя сила, потому что родительские связи изначальны.
Матери и отцы должны быть рядом. Такова человеческая история, в каждой культуре, с начала времен. Моих рядом не было, родителей Кэмерон – тоже. Все шрамы, которые есть у меня, есть и у нее. Проблемы с доверием, привязанностями, проблемы идентичности, ощущение пустоты, изоляции, чуждости и отчаяния – трещины души, которые не зарастают. Я вижу их. Я живу с ними. Те, у кого внутри пустота, будут искать раз за разом, иногда всю жизнь, способы ее заполнить.
В то Рождество, когда мне было восемь, мама не вернулась. Конечно, мне было страшно. Я тревожилась, что она попала в какую-то беду и не смогла позвонить. Я старалась не задумываться, где и как она может застрять без чужой помощи, пока мы с ребятами кучковались в ее кровати, выдав Фредди его собственную подушку. В какой-то момент они наконец перестали спрашивать о Санте, и это казалось маленькой победой. Когда я легла, под одной рукой у меня оказались шелковистые волосы Эми, под другой – футболка Джейсона, и это почему-то помогло успокоиться.
На следующее утро я оставила ребят смотреть телевизор, а сама ограбила консервную банку с деньгами в кухне и сходила в аптеку-закусочную за хлебом, молоком, яйцами и арахисовой пастой, поскольку продуктовые магазины были закрыты. На обратном пути столкнулась с Филлис и Бернардом, и она скривилась, будто знала правду.
– А где сегодня твоя мама?
– Спит.
– Опять?
– Ага. – Внезапно я возненавидела ее и ее пса. – Надеюсь, вы хорошо встретили Рождество. До свидания.
Встреча с Филлис выбила меня из колеи, но когда я вернулась домой и закрыла дверь, день пошел отлично. На самом деле это был один из самых приятных дней в моей жизни. Без подарков – зато была еда и столько телика, сколько захочется. Мы построили в гостиной форт из простыней и одеял и играли в нем весь день. Когда стемнело, выключили весь свет, кроме гирлянды на елке, улеглись на ковре и смотрели вверх сквозь густые ветки, как радужные лампочки вспыхивают и гаснут. Почти как во сне. Потом я отвела детей в ванную и убедилась, что они вымыли головы и прочитали молитвы. К тому времени, когда мы пошли спать, я начинала верить, что мы сможем жить так вечно, даже если мама никогда не вернется домой. Я знала, как заботиться о Джейсоне и Эми. Я могла с этим справиться. С нами все будет о’кей или даже лучше, чем о’кей. Мы будем счастливы.
Однако следующим утром я проснулась очень рано и не выспалась. Джейсон обмочился в кровати, и мы все промокли. Пришлось подложить полотенца, но потом я все время скатывалась на мокрое место и каждый раз просыпалась. Еще я продолжала тревожиться насчет Филлис и думала, не столкнемся ли мы с ней снова и не начнет ли она звонить по телефону, чтобы выяснить, где на самом деле моя мать. Я почти не сомневалась, что она мне не поверила.
Я встала, пошла на кухню и начала готовить завтрак, но каждые несколько минут поглядывала в окно. Дети сели смотреть мультики, выкрутив громкость побольше. Я тревожилась, отвлекалась и постоянно думала, что слышу, как кто-то идет по коридору к нашей квартире. В конце концов подошла к двери, выглянула наружу и посмотрела в обе стороны коридора. Именно тогда я учуяла запах горящих яиц. Я слишком сильно включила газ. Масло уже почернело и начало дымиться. Едва осознав, что происходит, я спихнула сковородку с огня. Она лязгнула об пол, но пожарная сигнализация уже сработала, завопила и заморгала посреди кухонного потолка. Я не могла дотянуться до нее, даже со стула. Джейсон с Эми завопили, я кричала, чтобы они перестали, но от этого они только завыли громче. Я не могла думать. Я не знала, что делать. А потом кто-то начал стучать в дверь, и я поняла, что совершила ужасную ошибку. Нам нужно было есть только хлопья. Хлопья и арахисовую пасту.
Копы вломились в гостиную, массивные и широкие, пугая детей своей формой и пистолетами в кобурах, своим потоком вопросов. Когда я в последний раз видела маму? Что она сказала перед уходом? Она говорила, куда собирается в канун Рождества? Знаю ли я, как связаться с папой? Есть ли поблизости другие родственники? В основном мне даже не требовалось отвечать. Джейсон и Эми сидели рядом на диване, крепко прижавшись ко мне. Я продолжала твердить им, что все будет хорошо, но уже знала – все хорошее осталось в прошлом.
…Кёртисы живут к северу от города, на уединенном отрезке Лэнсинг-стрит, высоко над Мясницкой лощиной. Когда мы подъезжаем в патрульной машине Уилла к воротам, он нажимает кнопку, и кто-то впускает нас.
– Это точно выглядит как жилище кинозвезды, – говорю я, пока «дворники» дергаются, сбрасывая тонкую пленку дождя.
– Она больше не кинозвезда. Перестала сниматься, когда они переехали сюда. Это было четыре года назад.
– Какая она?
– В смысле до всего этого? Даже не знаю. Их семья живет обособленно. Муж летает на работу на частном самолете. Все продукты им доставляют. Удивительно, что Кэмерон позволили ходить в обычную школу, а не наняли учителя или что-нибудь такое. Должно быть, это их единственная уступка. Замах на реальную жизнь.
Пока мы паркуемся и вылезаем, широкая дверь открывается и появляется Трой Кёртис. Моложавый и симпатичный, в полинявших джинсах и кофте. Мы торопливо заходим в дом – он придерживает для нас дверь, и я вижу, что он старше, чем казалось. Ему, наверное, под пятьдесят. У него морщинки у глаз и рта.
Мы с Уиллом в прихожей, где каждый предмет безупречен и выстроен с почти хирургической аккуратностью. Скрытое освещение и датская мебель. Все белое. Пол, на который с нас капает вода, бледный и глянцевый.
– Сейчас принесу полотенца, – говорит Трой и исчезает.
Когда он возвращается, я смущенно вытираюсь, пока Уилл представляет меня как следователя, консультирующего по делу Кэмерон. Как мы и договорились.
– Есть какие-то новости насчет той похищенной девочки в Петалуме? – спрашивает Трой. – Здесь есть какая-то связь с Кэмерон?
– Пока что мы ничего не знаем, – отвечает Уилл. – Но мы работаем в плотной связке с той группой. Как только у нас будут новости, мы ими поделимся.
Трой устало кивает, проводит нас в гостиную и указывает на гладкие кресла без подлокотников. Я все еще держу полотенце и подкладываю его под зад, чувствуя себя не в своей тарелке. Но так не пойдет.
– Мистер Кёртис, ваша жена дома?
– Эмили только что прилегла. Последние дни сильно на ней сказались.
– Конечно. Это ужасное время для вас обоих, но я несколько отстала в этом расследовании. – Бросаю взгляд на Уилла. Хочу убедиться, что не перехожу границы. Но он откидывается на спинку кресла. «Я ненавижу быть первым». Вот о чем говорит мне его поза. Это мне нужно наверстывать. – Вы можете вкратце изложить для меня события той ночи, когда исчезла Кэмерон?
Трой выглядит измотанным, но соглашается.
– Хотел бы я быть здесь, но я работаю в Лос-Анджелесе и всю ту неделю провел в нашем доме в Малибу.
– Как здесь обычно проходят будние вечера?
– Ужин, домашние дела… Ничего особенного. Я разговаривал с Эмили чуть раньше десяти. Кэмерон находилась в своей комнате. Все было отлично.
– А следующее утро? Что случилось тогда?
– Когда Кэмерон не вышла к завтраку, Эмили заглянула к ней и позвонила мне. Я сказал ей связаться с полицией, потом вылетел сюда.
– Ваша дочь в последнее время выглядела расстроенной?
Трой мотает головой.
– Кэмерон всегда тихая. Она интроверт, больше похожа на Эмили, чем на меня. Но я бы не сказал, что она была расстроена.
– Насколько я понимаю, у нее хорошие оценки и она любит читать. Не особенно популярна, никаких спортивных достижений. Вам никогда не казалось, что в ее застенчивости или отстраненности кроется что-то еще?
– Что вы имеете в виду?
Я смотрю в его дымчато-серые глаза.
– Некоторые дети уходят в себя, но на самом деле они втайне выражают свои эмоции. Повреждают себя или принимают наркотики. Вступают в рискованные сексуальные связи.
– Нет. – Он морщится. Едва заметно, но я замечаю. – Ничего подобного. Она хорошая девочка.
– Мистер Кёртис, я не предполагаю, что ваша дочь плохой человек или что она делает нечто плохое.
– Подростков бывает трудно понять, – подключается Уилл.
– Иногда им нелегко, но никто об этом не знает, – добавляю я. – Они хорошо прячут свои чувства.
– Я бываю рядом с ней меньше, чем привык, – говорит Трой, – но Эмили наверняка бы заметила, если б что-то было неладно.
Я меняю курс:
– Расскажите мне немного об удочерении.
– Мы пользовались услугами агентства в Сакраменто. «Католический семейный приют». Я полагаю, они до сих пор существуют.
Я записываю название в блокноте, который прихватила с собой.
– Удочерение было открытым или анонимным?
– Анонимным. А почему вы спрашиваете?
– Просто думаю вслух. Дело не всегда в этом, но некоторые дети не могут справиться с болью от отказа. От того, что их бросила первая семья. Такая боль ведет к определенным типам поведения и рискам.
– Я уже сказал: ничего подобного.
– Агентство сообщило вам хоть что-нибудь о семье, в которой она родилась?
– Очень мало. Мы знали, что там был еще один ребенок, чуть старше. И что там были аресты и наркотики.
– Вас это не напугало?
– Думаю, немного. У Эмили были очень четкие представления о добре, о помощи там, где она нужнее всего. – Он прищуривается и внезапно переходит к обороне. – Вы имеете в виду, что мы поступили неправильно?
– Ничуть. Я просто прикидываю направления для дальнейшей работы. Скажите, были ли в жизни Кэмерон какие-то старшие мужчины, которые могли выказывать к ней особый интерес? Например, друг семьи или учитель?
– Прямо сейчас в голову никто не приходит…
– Стив Гонзалес, – произносит Эмили с подножья консольной лестницы. Она подошла к нам совершенно беззвучно. – Ее учитель английского.
Одно дело видеть Эмили Хейг в роли Хейди Бэрроуз в комедийном сериале «Девушки из Сохо» – ее шутки, одежду и прическу, известные всему миру. И совсем другое – сидеть с ней в ее гостиной посреди слишком реальной трагедии. Она красивее, чем может передать любая камера, и печальная такой хорошо знакомой мне печалью. На несколько мгновений я задумываюсь, смогу ли это выдержать, но моя цель преодолевает замешательство.
Я встаю.
– Меня зовут Анна Харт. Я – новый агент, работающий по делу Кэмерон. Надеюсь, мы вас не разбудили.
– Ничего страшного. – Эмили направляется к дивану. Она выглядит одновременно собранной и хрупкой, будто оберегает физическую рану, а не эмоциональную. – Ту девочку из Петалумы уже нашли?
– Боюсь, что нет, – отвечает Уилл. – Как только у нас будут новости, мы с вами поделимся.
– Я знаю, как вам должно быть тяжело, – говорю я. – Не могли бы вы немного рассказать мне о Кэмерон?
– Что вы хотите знать?
– Все, что угодно. У вас хорошие отношения? Она с вами разговаривает?
– Об этом меня еще никто не спрашивал… – Женщина обхватывает себя руками, будто ей холодно. – Думаю, да. Я пыталась дать ей знать, что она может всегда прийти ко мне. Но вы понимаете, матери и дочери…
– Конечно, – по-доброму говорит Уилл. – Но – помимо обычных трений? В последнее время с ней что-нибудь происходило? Ее поведение как-то менялось? Какие-то новые факторы стресса?
– Мы это уже обсуждали. – Трой обхватил руками колени и плотно сплел пальцы.
– Я знаю. Но нам нужно быстро ввести детектива Харт в курс дела. Чем больше вы будете с нами сотрудничать, тем лучше мы сможем помочь Кэмерон.
– Помочь ей? – взрывается Трой. – Мы просто болтаем об одном и том же. Может, вы наконец выйдете отсюда и начнете ее искать?
– Трой, – произносит Эмили, пытаясь придержать его.
– Что? – его лицо багровеет. Внезапно в нем не остается ничего симпатичного или сдержанного. Он – загнанное в угол и отбивающееся животное.
– Я уверяю вас, что мы действуем, – вмешивается Уилл. – Все люди моего департамента работают по этому делу с первого дня. Мы надеемся в ближайшее время получить свежую группу от Лесной службы. Для нас важнее всего найти вашу дочь.
– Все мы хотим одного, – добавляю я, стараясь пересилить свои чувства. Мне и так слишком близко это дело, а тут еще реакция Троя. Я не уверена, что доверяю ему, да и себе, если на то пошло. – Сейчас нам нужно сосредоточиться на Кэмерон. Кто она, что ее заботит, как выглядят ее дни, кого она видит после школы… У нее есть бойфренд?
– Нет, – быстро отвечает Эмили. – Ни одного.
Это меня удивляет.
– У такой красивой девушки? Она не интересуется мальчиками? Или мужчинами?
– Мужчинами? – Эмили выглядит расстроенной. – По крайней мере, я об этом не знаю. Она этим со мной не делилась. – Она бросает взгляд на Троя. – С нами.
– А что учитель, которого вы упоминали? – нажимает Уилл. – Вы с ним знакомы? Когда-нибудь видели их вместе?
– Учебный год только начался, но я видела его на вечере открытых дверей. Не думаю, что он вел себя как-то неуместно, но он определенно интересовался Кэмерон. Он сказал ей, что она одаренный писатель и поощрял ее занятия поэзией.
– Мы это отработаем, – говорю я. – А что насчет Грея Бенсона? Какая-то романтическая привязанность, о которой мы должны знать?
– Они просто хорошие друзья. Он – человек, на которого Кэмерон всегда может положиться.
– Положиться? В чем?
– В обычных делах, наверное. – Эмили не смотрит на мужа, крепится, делает вдох. – У нас есть некоторые проблемы.
В семье.
– Это наше дело, – вспыхивает Трой.
– Мистер Кёртис, – останавливаю его я, удерживая нейтральный тон. – Если Кэмерон находилась дома в состоянии стресса, нам нужно об этом знать. Нельзя умалчивать о вещах, которые могут помочь в расследовании.
– Трой, пожалуйста… Мы должны быть честными. Все это влияло на Кэмерон. Ты сам знаешь.
По напряженному голосу Эмили я понимаю, насколько ей тяжело раскрыться и показать другим свою слабость. Но это справедливо для большинства людей в подобной ситуации. Я редко сталкивалась с семьями, которые могли вынести пристальное внимание полицейского расследования и не сорваться.
– В последнее время мы много спорили.
– Все спорят, – машинально встревает Трой. – Брак – не прогулка по парку.
– Кэмерон всегда была чувствительной, – продолжает Эмили. – Я думаю, она тревожилась, что мы разойдемся.
– Понятно. Вы пытались ее разубедить?
– Я пыталась. Возможно, недостаточно.
Мы с Уиллом переглядываемся. Мы только начинаем понимать динамику этой семьи, но уже ясно, что Кэмерон находилась в эмоциональном напряжении. В таком состоянии она могла опереться на кого-нибудь нового или знакомого, на человека, который, по ее мнению, был в силах помочь. Эта потребность усиливала ее уязвимость. Обрисовывала ее как цель. Заставляла сиять в темноте.
– Эмили, – говорю я, – шериф Флад упоминал, что когда-то против вашего брата выдвигалось обвинение. Был ли у него в последнее время доступ к Кэмерон?
Она бледнеет.
– Что значит «был доступ»?
– Он по-прежнему часть вашей жизни? Вы регулярно видитесь?
– Не так часто, как раньше. Он с женой, Лидией, живет теперь в Напе. Они купили виноградник и делают собственное вино.
– Так он ушел с работы?
– Он хорошо ведет свое дело. – Она говорит скованно, настороженно. Но я слышу что-то еще. Вина выжившего? Какая-то форма невидимого союза?
– А почему прекратились визиты? – спрашивает Уилл.
– Наверное, просто жизнь. Мы здесь заняты.
«Занята сильнее, чем когда ты работала?» – думаю я. Потом спрашиваю:
– У них с Лидией есть дети?
– Мой племянник Эштон учится в закрытой школе на востоке. В Эндовере.
Она делает паузу, лицо мрачнеет.
– А к чему все эти вопросы? Вы же не думаете, что Дрю может причинить вред Кэмерон?
– Я бы хотела посмотреть комнату Кэмерон. – Я закрываю блокнот. – Эмили, вы меня не проводите?
Уилл остается с Троем в гостиной, а Эмили ведет меня по длинному сверкающему коридору с квадратными окнами через равные промежутки. На каждом широком подоконнике стоит безупречное деревце-бонсай в терракотовом горшке, произведение искусства, похожее на бледно-зеленую скульптуру. Они выглядят ненастоящими.
– У вас есть садовник? Домохозяйка?
– Раз в неделю приезжают уборщики. Все остальное делаю я.
– Впечатляет.
– Правда? Большинство женщин обходится без помощи.
«Большинство женщин – не Эмили Хейг», – думаю я.
В конце коридора закрытая дверь. Эмили мешкает, и я вхожу первой, чувствуя ее напряжение. Здесь уже побывали десятки людей. Они переворачивали все вверх дном, снимали отпечатки пальцев. Рылись в одежде, книгах и фотоальбомах, открывали каждый ящик. Это вторжение необходимо, но за ним тяжело наблюдать, особенно если Эмили в чем-то винит себя. Возможно, не один год, если мои инстинкты не врут.
Большая кровать Кэмерон аккуратно убрана. Простое кремовое одеяло и наволочка, синяя бархатная подушечка в форме кролика. Интересно, Кэмерон относится к тому типу девушек, у которых всегда все прибрано, или это Эмили, не в силах сдержаться, зашла сюда после ухода криминалистов и сложила вещи?
– В тот вечер в доме были только вы и Кэмерон? Как вам показалось, с ней все было о’кей?
– В основном. У нее еще не выстроился режим. Десятый класс… Настроение менялось чаще обычного. Она немного волновалась, я думаю.
– Она что-нибудь об этом говорила?
– Я старалась не выпытывать. Я читала все эти книги по психологии. Подросткам нужно свое пространство. Это была ошибка?
– Подростки всегда головоломка.
Я подхожу к книжному шкафу, бережно касаюсь корешков. «Маленькие женщины». «Излом времени». «Тесс из рода д’Эрбервиллей». «Над пропастью во ржи». Волшебные сказки и фэнтези, графические новеллы и поэзия. Рильке, Т. С. Элиот, Энн Секстон. Это книжные полки расцветающего читателя.
– А где работа, которую вы упоминали? Та, которую хвалил ее учитель?
– Не знаю. Кэмерон всегда была очень скрытной, даже в детстве.
– Она раскладывала свои чувства на бумаге. Она рисует?
– Да. Сейчас меньше, чем раньше. А откуда вы знаете?
– Просто догадка. Если нам удастся найти какие-нибудь недавние записи, мы можем получить намеки на то, что происходило с вашей дочерью. – Я провожу рукой под шкафом, но ничего не нахожу, даже пыли. Открываю ящик стола, потом прощупываю углы матраса.
– Может, она держала это в школьном шкафчике?
– Возможно. Люди шерифа Флада наверняка собрали все вещи, но я предпочитаю проверить еще раз. На случай если мы что-то пропустили.
Я иду к платяному шкафу Кэмерон. В глубину сдвинуты штук пять платьев. В основном в шкафу футболки и джинсы, худи и фланелевые рубашки. Ей нравится черное, серое и красное, кеды «Конверс» и свитера реглан. Стиль пацанки. Я касаюсь подола красной клетчатой рубашки, поношенной и явно любимой. Очень личное – стоять и разглядывать ее вещи. Мне хочется извиниться.
Эмили подходит ко мне и берет в руки один из свитеров Кэмерон, будто при должном тепле и внимании она сможет оживить его.
– Я пытаюсь готовиться к худшему, но не справляюсь. Если кто-то причинил ей вред или… – Она глотает воздух. – Вы не думаете, что это может быть кто-то из моих поклонников? Если это моя вина, я просто не знаю, смогу ли с этим жить.
– Не стоит об этом думать. Если б кто-то хотел привлечь ваше внимание, скорее всего вы получили бы требование о выкупе или какое-то другое послание.
– Звучит разумно, – произносит Эмили немного бодрее.
– Мы еще очень многого не знаем. Давайте попробуем делать по одному шагу зараз.
– Мне все время кажется, что я проснусь. Что она войдет в дверь, и я пойму, что это был просто страшный сон.
– Знаю, – тихо отвечаю я.
– То, что вы говорили раньше. О проблемах брошенного ребенка. Я никогда не думала об этом применительно к нам с Троем. А может, и думала, просто выталкивала эти мысли.
Я кивком подбадриваю ее.
– Мне нужно было больше открываться перед Кэмерон, больше говорить с ней. Когда я была в ее возрасте, у моего отца была интрижка с какой-то женщиной из нашего загородного клуба в Боулинг-Грин. В Северном Огайо. Я там выросла. – Она качает головой. – Все знали, что он обманывает жену. Это было ужасно.
– Но ваши родители не развелись.
– Моя мать уехала в клинику для похудания. Когда она вернулась, мы все притворялись, что ничего не случилось. Шесть месяцев фермерского сыра и персиков. Отец подарил ей теннисный[21] браслет с сапфирами, но тот сполз у нее с руки. Она потеряла тридцать фунтов[22].
– И тогда вы сбежали в Голливуд. Сколько вам было?
– Девятнадцать.
– Но вы так и не простили отца. – Я снова гадаю, но уверена в своей правоте. – А что ваш брат? Он испытывал те же чувства?
Эмили выпускает рукав свитера Кэмерон и начинает застегивать черепаховую пуговицу, немного хмурясь.
– Дрю заботится только о Дрю. Он не оглядывается. Мы никогда не говорим о тех временах.
– Понятно, – говорю я, представляя себе остальное. – Уехав из Лос-Анджелеса, вы полностью перестали сниматься. Так и планировалось?
Эмили безжизненно кивает.
– Работа занимала слишком много времени и внимания, нас всюду преследовали папарацци, в ресторанах и на семейных выездах. Никакого уважения к частной жизни. Я рассчитывала, что у Кэмерон будет нормальная жизнь и я наконец-то смогу посвящать ей больше времени. – Я вижу на ее лице уныние, она борется с жестокой иронией ситуации, виной и угрызениями совести. – Неужели Кэмерон просила помощи, а я просто этого не замечала?
В ее взгляде ужасная боль. Мне хочется утешить ее. И заодно встряхнуть. У нас есть дело.
– Эмили, любые «что, если» загонят вас в глубокую темную дыру. Вам нужно быть сильной ради Кэмерон. Вы мне поможете?
– Я постараюсь.
– У вашего мужа есть связь на стороне? Именно поэтому вы ссорились?
Ее лицо – неподвижное и зависшее, как ледник, но я ощущаю страх, исходящий от нее жесткими, твердыми волнами. Внутри она сражается с собой за то, сколько можно мне рассказать. – Его ассистентка в «Парамаунте». И она не первая.
– Сочувствую. Но мне нужно ее имя.
– Зачем? Вы же не думаете, что она имеет какое-то отношение…
– Сейчас нам нужно прослеживать все ниточки.
– Дело в том… У Троя нелегкое время.
– Эмили.
– Да?
– Хватит об этом. Хватит придумывать ему оправдания.
– Простите. Я даже не подозревала, что занимаюсь этим.
– Я понимаю.
На столе Кэмерон лежит красная тетрадь на пружине, вся обложка разукрашена звездочками. Эмили открывает ее и вырывает чистый лист. Она пишет фамилию, складывает лист вдвое и протягивает мне.
– Возможно, мы узнаем неприятные вещи. Даже гадкие. Но я считаю, что лучше самая неприглядная правда, чем незнание.
Она выглядит уязвимой, полной сомнений.
– Надеюсь, вы правы.
Засовываю листок в блокнот и подхожу к большому прямоугольному окну в половину длины северной стены. Слева – подъездная дорожка и ворота. Справа – газон, втекающий в густой лес. Жалюзи из серовато-бежевой бумаги собраны в подъемную систему. Когда я легонько толкаю болтающиеся сбоку шнуры, мой взгляд что-то выхватывает. На нижней части сетки видны маленькие царапинки. Их легко пропустить, если высматриваешь что-то другое.
– Кэмерон когда-нибудь выбиралась из дома этим путем?
– Не думаю. – Эмили подходит и смотрит. Напряжение туманит ее красивое лицо. – Зачем ей это?
Когда я нажимаю большим пальцем на раму сетки, она тут же поддается. Эту сетку открывали часто.
– Что за этим лесом?
– Дорога. До нее, наверное, полмили.
– Когда люди шерифа прочесывали территорию, они привезли собак?
– Да. А в чем дело? Вы сбили меня с толку. Вы пытаетесь сказать, что Кэмерон просто сбежала?
– Не уверена, но это многое объяснило бы.
– Но куда ей идти? И зачем?
Я не отвечаю сразу. Жду, когда придут верные слова. Конечно, Эмили растерялась. Она не замечала боли своей дочери и, кажется, не понимает собственную боль. Она выросла, презирая собственного отца, но вышла замуж за его копию. Она жалела мать, но сама стала ею. Стоил ли чего-то в конечном счете ее побег в Голливуд? Да, она стала звездой, играя персонажа, которого обожали и с которым идентифицировали себя миллионы людей. Но не гонялась ли она на самом деле за иллюзорной свободой от того, что оставила в прошлом?
За годы работы детективом – и особенно в «Прожекторе» – я много узнала о витках насилия в семьях. Но витки молчания могут быть не менее опасны. Они повторяются из поколения в поколение с пугающим постоянством. Диета матери превращается в зацикленность дочери на контроле деревьев-бонсай. Тайная, но явная неверность превращается в молчаливое согласие, а потом – в опустошенность. И все это вываливалось на Кэмерон. Пусть и с серебряной ложки, но Эмили кормила ее бессилием.
– Я не думаю, что вашу дочь похитили. – Резкие слова, но сейчас нет времени для чего-то иного.
– Нет, – произносит Эмили так тихо, что могла бы сказать «да». Эти два слова никогда не разлучаются надолго.
– Если Кэмерон сейчас кто-то держит, я думаю, она с ним знакома. Я думаю, она ушла по собственной воле.
– Ты как? – спрашивает Уилл, когда мы садимся в патрульную машину. Я протягиваю ему сложенный листок бумаги.
– Подружка Троя Кёртиса.
– Полагаю, я не удивлен.
– Я тоже, но хотелось бы лучшего. Для всех них.
Через несколько секунд мы проезжаем ворота, и глаз камеры бесшумно разворачивается, чтобы проследить за нами. Я думаю о Кэмерон в ее комнате, планирующей увернуться от этого глаза. О девушке с тайной внутри, цепляющейся за надежду, никому не высказанную, нигде не записанную.
– Что ты думаешь о Дрю Хейге? – спрашиваю я. – Расскажи мне о нем.
– Ему было девятнадцать, когда его обвинили в изнасиловании. Второй год колледжа. Заявил, что это было недоразумение и что девушка была пьяна. Не знаю как, но его родители спустили дело на тормозах. Не сомневаюсь, им это дорого обошлось.
– А сколько было девушке?
– Шестнадцать.
– И они замяли дело?.. Давай-ка поговорим с ним на этой неделе. Напа в это время года очень хорош.
Уилл улыбается.
– Согласен.
– Не знаю, причастен ли Дрю, но Кэмерон как-то в этом замешана. В таких случаях не бывает черного и белого. Иногда жертвы разыскивают насильников с той же интенсивностью, с которой насильники преследуют их.
– О чем ты говоришь?
Я ныряю в омут и рассказываю ему об окне в комнате Кэмерон. О том, что, возможно, хищник – кем бы он ни был – готовил ее, манипулировал ею. Что он мог играть на ее уязвимости.
– Самое липкое насилие, Уилл, часто бывает поразительно интимным. Они выстраивают отношения, доверие. Они выжидают.
«Капитан Кенгуру» – американский детский телесериал, который транслировался на американском телеканале CBS с 1955 по 1984 г.
Теннисный браслет – простой гибкий браслет с некрупными камнями, обычно бриллиантами.
Ок. 14 кг.