Птичьи права - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4
ПУСТЫРЬ
«Выглянуло серое солнышко…»
Выглянуло серое солнышко,Осветило колючки кактусаНа подоконнике. Как-то всеБледно. Вина на донышке.«В окне напротив сиживал ночами…»
А. Марусенко
В окне напротив сиживал ночамиСосед-писатель с голыми плечами.Он сочинял, склоняясь над бумагой,В глазах стояла голубая влага.А свет в окне был желтый и осенний,И падал снег, и было воскресенье.К холодному стеклу прижавшись носом,Он видел затихающую осень,Кровать в моем окне и синий чайник.И делалось лицо его печальным.МУЗА
Банальней хорошего вкуса,Страшней соловья на заре,Бывалая, тертая МузаКастрюльку словесного муссаСмакует на заднем дворе.Где редкий, как пух или мусор,Качается снег в январе.И помнит плечом полуголымЭлегий седые меха,И фосфор глубинных глаголов,И серную терпкость греха.И в пакостной сей мелодрамеБесцельное, мелкое зло,Как в плохо прилаженной рамеРазбитое камнем стекло.Спасать-приютить и приветить,Иль, хуже того, — причитатьНелепо, как петь на рассвете,Как в сумерки книгу читать.СИЗИФ
Широкими руками,Покрытыми корой,Сизиф толкает камень,Беседует с горой.Угрюмая до дрожиРодимая стезя:Чем дольше, тем дороже,И отступать нельзя.Он принял за основуВысокую тщету:Хватило б духа сноваНе преступить черту —Какой конец убогий,Какой напрасный труд…И отвернутся боги,И люди засмеют,Закатятся беспечно,Зубами заблестят:— Такую, — скажут, — вечностьУхлопал на пустяк.«Как школьник, сбежавший с урока…»
Как школьник, сбежавший с урока,Последнее время хитро:Приходит задолго до срока,И ждет в вестибюле метро.И маятно ходит кругами,И трогает стрелки часов,Бледнея в немыслимом гамеПодземных глухих голосов.Глядит, оторваться не может,На давку у двери входной.И корчит суровые рожи,И прячет букет за спиной.ШАПИТО
А рядом с полосатыми шатрамиВ кривом окошке круглая кассирша.Смешлива, словно денежка на блюдце,И у нее — стеклянные сережки.И музыка раскрашенная льется,И карлики гуляют по дорожке,Они — артисты. Вежливо смеются,Когда атлет их на руки возьмет.Приходит уважительный народ,Берет большие синие билеты,У входа вытирает сандалеты,И зазывале смотрит прямо в рот…Я никогда не видел зазывал,Я все придумал и нарисовал,А новый цирк — он из стекла и стали.И карлики давно повырастали.ОВРАГ
Ко мне добра осенняя жара.Пока еще не выпали снега,И в лопухах крутые берегаСтаринной переполненной канавы,Во мне еще силен наивный навыкСмотреть в окно до самого утра.Трава прогоркла, пар идет из луж,Трещит рессора старой колымаги,Дым от листвы и скомканной бумагиВозносится, как противленье злу.Я замечаю трещину на чашке,И подозренье в старости не тяжко,Пока еще не выпали снега.И куклы отрешенная нога,И венский стул с пробитой сердцевинойЕще живут открыто и безвинно.Меня еще чему-нибудь научитБег муравья от влажной тени тучи,Глухой овраг, заросший до бровей,В захламленной серьезности своей«Ах, осенняя путина…»
Ах, осенняя путина.Влезла муха в паутину,Нити тонкие прядет —Ждет, когда паук придет.Ах, путина. Спозаранку,Только выйдешь за порог,Сразу чувствуешь приманкуЛистьев, солнца и дорог.Ветер вырвется на сушу,Стаи дыма унесет,Доброта вплывает в душуВеличаво, как осетр.Сверху кто-то, строг и светел,Смотрит — что ему душа!Тянет, тянет свои сетиХладнокровно, неспеша….«В лопухах снует неловко…»
В лопухах снует неловко,В сонме известковых звездСвищет серенький прохвост —Птичка с детскою головкой.Чем лопух его привлек,Тоже — клетка золотая…Коготком за стебелекЗацепился и летает.Тень мясистого листа.Ни удода, ни клеста…«Какая праздничная осень…»
Какая праздничная осень!Сжигаем листья на земле.Наверно, в жертву их приносимСерьезной мраморной зиме.Автобус, шлепая по лужам,Развозит нас сто раз на днюНе на базар и не на службу,А просто от огня к огню.И девушка в шиньоне русомСадится важно у окна,И, проявляя массу вкуса,Читает Фолкнера она.В ее глазах потусторонних,Где больше дыма, чем огня,Мой приговор: я постороннийИ нет надежды у меня.Я улыбаюсь неуклюже,Ведь я и вправду не при чем —Мне ничего от вас не нужно,И книгу я давно прочел.КУРОРТНЫЙ РОМАНС
Чайка вскрикнула во сне.Значит, лето на исходе,Значит, где-то белый снегОбразуется в природе.Он пока еще далек,Он пока еще в помине, —Прошлогодний уголекВ нерастопленном камине.Он пока еще горяч,Словно полдень на пригорке…Август весел, словно врачСо своей микстурой горькой.По утрам, умывши лик,«Как здоровье?» — вопрошает…Что ж затейник-массовикТак поспешно отъезжает!В смехотворной тюбетейкеМассовик любезный нашС незастегнутой петелькойНа рубашечке «апаш.»Что затеяно меж лодок,Среди призрачных сетей?Шквал отчаянья холодный,Эпидемия страстей?Помутнеет берег дальний,Вскрикнет сонный пароход…Улетальный, прилетальныйНеминуемый исход.«Из-за пришлого бедняги…»
Из-за пришлого бедняги,Прошумевшего во рву,Вдохновенные дворнягиПриседая, цепи рвут.Вход, уйди и не завидуй,Посторонним воспрещен.Вдох — мечта, работа — выдох,Вдох и выдох — что еще!Парк, больница, Дом культуры,Занавески на окне…Что ты ходишь здесь, придурок,Громыхаешь в тишине?По какой веселой пьянкеГромыхаешь на верстуНовенькой консервной банкой,Присобаченной к хвосту?ИЗ ПИТЕРА БРЕЙГЕЛЯ
По мокрым лугам, по деревням,Ходим, полунагие.Питер и Ганс, Пауль и Ян,Клаус и другие.Мы связаны крепкой бечевойСлабости и недоверья.Мир состоит из «ничего,»Да из шершавых деревьев,Да из поверий, да из росы,А еще — из болот опасных.Из милосердия — хлеб да сыр,А если вино — прекрасно.Благословен день без труда,Круглый, как сытный ужин.У нашего Питера — борода,Не знаю, зачем это нужно.Наш старый Питер носит очки,Для чего, неизвестно —Зачем подавать богачу пятачкиИ глухонемому песню.Наш добрый Пауль жирней каплуна.Его невеселый дискантЗвенит над нами — Найдется жена,И он ее будет тискать.Зачем оленю седло и хомут,Сазану — крючок во рту,Зачем бородавка на нос тому,Кто ценит свою красоту!Идем, не веря своим ногам,Большим от налипшей гнили,Питер и Ян, Пауль и Ганс,Клаус и другие.У бедного Яна нет колпака,Зато у него есть лютня,Есть в рукаве большая рука,А вот пальцев нет, абсолютно.Зачем кабану охотничья дробь,Безрукому — плуг или молот,Зачем горбатому плоский гроб,Если он еще молод?У Ганса в руках заржавленный нож,За поясом — Смит и Вессон,Он с этим оружьем безумно похож,А на кого — неизвестно.Зачем волосатому парик,Дьяволу — Дух святой,Зачем старику другой старик,Отраженный в кадке с водой…Идем, спотыкаясь, от окон к дверям,Идем от могилы к могиле —Питер и Ганс, Пауль и Ян,Клаус и другие.«Прошелестит звезда…»
Прошелестит звездаПо колее небесной.Покажется — беда,На самом деле — бездна.Протащится вагон,Гремя ночными псами,Покажется — закон,А это — расписанье.Движение пераБлагословится дрожью.Послышится — ура,Почудится — о, Боже…И вот уже трубаГласит: “Пора, сдавайся,”Покажется — судьба,А это дядя ВасяПоставив пятки врозь,Поет у магазина,Как отощавший лось,Веселый от бензина.«Часы пробили. В доме воскрешен…»
Часы пробили. В доме воскрешенСтаринный дух, древесный и овчинный.И, как ни убедительна причина,Я здесь и неуместен, и смешон.Из крепкого махорочного мракаВоинственные воскресают сны…А я родился под созвездьем Рака,Под бледным покровительством Луны.И ни ружье, ни нож, ни шкура волчьяНе для меня. Ни сердцу, ни уму.И если я порой зверею молча,До этого нет дела никому.(А темный потолок в ажуреВитков, сучков, паучьих лапок,Чужая ночь в овечьей шкуреВорочается с боку на бок.)Но вот уже в ушаты и кувшиныПо подоконнику сползла сырая мгла,Уже ошеломленные вершиныШарахнулись от легкого крыла.Часы пробьют, кукушка запоет,Как будто сердце по лесу летает,Садится, что-то скудное глотает,И снова продолжает свой полет.«Да не судимы нелюдимы…»
Да не судимы нелюдимы,Невозмутимые, как дом.Висит паук в углу картины,Изображающей Содом.Хозяин венский стул в охапкуСгреб, как медведь виолончель.Поправил кошку на плече,Погладил выгнутую лапку.Пил самогонку, не пьянея,Посуду мыл, дрова колол,Пока я вздор и ахинеюИз благодарности молол.«И ветер в щели, и вода сквозь пальцы…»
И ветер в щели, и вода сквозь пальцы.Хозяин дома — старый спекулянт.Он спекулирует водой сквозь пальцы,И сквозняки нахально называетДвижением души. Всю ночь скулятПод плинтусом голодные мышата.Весь дом, как зуб, болезнен и расшатан,Стропила ноют и глаза болят.Вот перышко сороки по ступенькам,Как ангел, опускается на крышу.Потом сквозь крышу, как вода сквозь пальцы,Потом по горнице, как ветер в щели…Хозяин спит и ничего не слышит.Окно спокойно и прохладно дышит,Собака улыбается слегка,И щелкает зубами на жука.«Я слышал пение осла…»
Я слышал пение осла.Не разбирая ремеслаОн пел всегда одно и то же.И был его полночный крикТревожен, жалобен, восторжен,Он пел, как о любви старик.Он презирал свою судьбу:И тяжкий труд, и груз насмешек,Самозабвенно и неспешноЗадрав гортанную трубу.«Гулянье в чистом поле…»
Гулянье в чистом полеНедолго выношу.На властный зов неволиПо солнышку трушу.Приземисты и узки,Надежны и крепкиСемейные кутузки,Служебные замки.Молю вас о защитеОт пламени в крови:— Учтите, научите,Мучители мои…«Я это вижу в первый раз…»
Я это вижу в первый раз,И ничего здесь не оставил.Но, увлекаясь, вдруг представилЧто я родился здесь. И пасКозу в распаренном бурьяне,Грыз на крыльце медовый пряник,И сахар прятал прозапас.И в гипсовой красивой вазеКачался крашеный ковыль.Я надевал штиблеты в праздникИ маму называл на «Вы…»Прости меня, чужое детство,Чужое дерево в росе,Не догадался оглядеться,Не в тот автобус, видно, сел,Нехорошо и неудобно.Как будто нет своих забот,Как будто нет родного дома,Скамейки около ворот.ВОЗВРАЩЕНИЕ
Всего и дел — песок не охладел,Погода не испортилась. Удача.Не трачу времени, и слов не трачу.Я видеть никого не захотел.Еще увидимся. Я много говорил,Старательно, как будто суп варил,Как будто кашу тщательно жевал,И оправдаться всячески желал,Что скверно и неверно поживал.Еще успеется. Вода еще тепла,А та, другая, видно, утеклаЕще не вся. Сентябрь еще печет,Я двум неделям потеряю счет,Сухой песок сквозь пальцы потечет.Доподлинно известно — лучший отдых —Лежать, рубахой голову покрыв,И что для одного — закон природы,Для многих — это правило игры.Я после возвращенья возвращусь,И к правилам тотчас же приобщусь,И возвращенье превратиться во вращеньеПо неизбежности приятного общенья.Ну, а пока я вижу рыбака.Верней, не рыбака, а рыболова.Он на скале валяет дурака,Как будто ждет богатого улова.На самом деле — коротает деньПодальше от удачливых людей.Кто я такой, чтоб за него решитьЧто движет им и что мешает жить.Какая все же скверная привычкаВсе видимое заключать в кавычкиОбычных представлений о себе,И, ковыряясь в собственной судьбе,И, находя излишки и издержки,Глазами шарить в поисках поддержки.Мне говорил хороший человек:Нельзя терять ни в коей мере чувстваИронии. Что держится искусствоНа легкой и веселой голове,И что наш век в своем стремленье к прозеУмен не в меру, чересчур серьезен.Бог с ней, с иронией. И разум не порок,К тому же есть у разума порог,А если кто и выйдет за предел,Рад за него — он этого хотел.Ну, а пока посмотрим на нырка.Он среди чаек белая ворона,Но не несет от этого урона,И даже больше — смотрит свысока.Морская птица, уточка, нырокКому-то может преподать урок,А кто не хочет птичьих поучений,Увидит в этом просто развлеченье.Приятное для глаза — хорошо.Идет чудак, похожий на шпиона,Он летом был как белая ворона,И объектив таскал за ремешок,И раздавал квитанции и снимкиСчастливых, отдыхающих в обнимку.Теперь он снял тяжелые штаныИ прянул от сентябрьской волны.Июль был тыщу лет тому назад,Я плыл тогда куда глаза глядят.Кому все это можно рассказать…Ведь ничего, по сути, не случилось:Ну, было тихо, ну, вода лучилась,Ну, в воздухе кружилась благодать.А в воздухе кружилась благодать,И воздуха не хватит рассказать.Ну, а пока пустынна и горькаВолна сентябрьская. Прыткие креветки,Словно колибри, прыгают на веткеПодводного растения. ВодаЕще тепла, но с тайным блеском льда.Выходит Коля, лодочный служитель,Фанерной будки постоянный житель,Поеживаясь от дневного сна.Его физиономия ясна,Как белый день. А вместе с тем хитра.Он может пить до самого утра,А может и не пить — он не понятен,Как и загар его, из белых пятен.Он мать родную взялся не забыть,И на ногах начертано — «устали,»И плечи у него из желтой стали,Он мог бы кулаком быка убить,Но не убил. В подзорную трубуОн смотрит, сильно выпятив губу.Он озирает горизонт пустой,И шевелюрой — рыжей и густой,Качает со значеньем. ЕмуИзвестно что-то только одному.Провел ладонью по дощечке лба,И толстый палец приложил к губам…«Вот беда: сказал тебе «пора»…»
А. М.
Вот беда: сказал тебе «пора,»Не сказал «ни пуха ни пера.»Если треснет строчка пополам,Из-под ног вспорхнут перепела,Спичка, зашипев, не даст огня, —Не брани, пожалуйста, меня.Я не меньше твоего хочу,Чтобы ветер не задул свечу,Чтобы пыль не портила лица,Чтобы перья — в шляпе молодца!Самый мягкий, самый белый пухПусть ложится на твою тропу…Ты уж извини в своем краюПамять непутевую мою.«Ямало-Ненецкие недра…»
Ямало-Ненецкие недраНабиты нефтью или газом.А как там — скудно или щедро,Я знать не знаю. Не обязан.Я знаю только — если птицыОбходят город стороною,—Не должен человек селиться,То место гиблое, дурное.Так нет: жилища, вышки, баки…Зато какие там собаки!Они похожи на шакалов,Волков, енотов и песцов,Не унижаясь до оскаловКлыков не кажут, ни резцов,Они гуляют меж балками,Как генералы пред полками,Все равнодушнее и режеПосматривая на приезжих.МЕТЕЛЬ
Кибитка ехала по узкой,Тверской, валдайской, среднерусской,Ямщик уныло напевал,И я, уставший наповал,Ворочался в кабине ЗИЛаИ сопряглась в машине тойНечеловеческая силаС нелошадиной правотой.Ямщик то слева пел, то справа,За стеклами белела мгла,И ледяная переправаБыла исправна, как могла.Мы пробирались осторожно.Молчал шофер в тоске острожнойИ озирался оголтело,Молчал и я что было сил,Но где-то рядом — дрожь по телу,Ямщик упрямо голосил.В конце концов, мы заблудились,Кружась по ступицы в снегу,А может быть, перевернулись,Сказать вам точно не могу.Я помню: рвал мороз на части,Утробно матерился ЗИЛ,Шофер устал честить начальствоИ сигарету попросил.И я, бесцельный, бесполезный,С московской язвенной болезньюВсе это бросил и ушел,Не сомневаясь ни на волос, —Не потому, что слышал голос,То было б слишком хорошо.Я сам В надежде на кибиткуЗапел искательно и прытко,О как прельстительно я пел,Как прибалтийская певичка,Но голос, как сырая спичкаНе зажигался и шипел. Я пел:«Спасите наши души!»Шофер меня покорно слушал,Потом слегка притормозил,И сигарету попросил.«Езжай домой, Евгений…»
Е. М.
Езжай домой, Евгений,Взмахни сырым платком.Там ворохи сирени,Как гречка с молоком.Ни холода, ни зноя,Но испытаешь тыВрожденное, сквозноеБлаженство правоты.В провинциальном свете,В домашней наготеУверишься, что ЭтиТакие же как Те.Ты мыкался не всуе —Остался насовсемЦарапинкой на стулеПерчинкой в колбасе.А если ты помочь намЗахочешь, так давай, —Комариком полночнымЗвони, не забывай.«На реке танцует бакен…»
На реке танцует бакен,Попросил прохожий спички,Лают дальние собаки,Пробегают электрички.Все как прежде,Все похоже,Тридцать дней, как тридцать лет.Только, разве что, прохожийБыл вчера без сигарет.Только, разве что, лощинкиНа пологом берегу —Словно мелкие морщинкиВозле глаз и возле губ.В чистом поле стало чище,Белый свет белее стал,Поселился старый нищийВозле нового моста.Пьет вино с утра до ночи.Ночь пришла — огонь зажег.И, юродствуя, хохочет:«Дай копеечку, дружок»«В последнем вагоне умолкшие речи…»
В последнем вагоне умолкшие речи,Там туго свернувшись, на полке лежит,Грызет папиросу смешной человечек,Смешной человечек, ночной пассажир.И поезд понес огонек папиросы,Тая в рукаве, как несут пацаны.За окнами плыли кривые березы,Кривые березы, карельские сны.Никто не узнает, и дыма не будетЛишь странное облачко ветер пасет,Лишь заспанный заяц найдет на рассветеОкурок. Понюхает, фыркнет, и все.«Все ахали от этих облаков…»
Все ахали от этих облаков,Когда они скопились над домами,И с видом превосходства над дымамиИзображали горы, иль альков,Прогулочную яхту, бой быков…Все ахали и руки воздымали.А между тем на мокрый тротуарПолзла земля с размытого пригорка,Нечисто, послепразднично, прогорклоМежду домами поднимался пар.Клубился, уплывал и был таков…Все ахали от этих облаков.«Приходит время — бес в ребро…»
Приходит время — бес в реброКолотится. И рвет на частиЖеланье выместить добро,Сорвать на ком-нибудь участье.И вот я завожу кота,И он, гостям на удивленье,Ко всем садится на колени,Поет, не раскрывая рта.Он уволок мое пероС утра шуршит черновиками,И я в сердцах творю добро,В окне высматривая камень.А он ворует между темСеледку. Морщится от соли,И скалит зубы в темноте,И размножается в неволе.«Когда-нибудь устану бриться…»
Когда-нибудь устану бриться,И в хате с видом на лиманЯ в старых книгах буду рыться,И перечитывать Дюма.(Дым из каменных трубВьется раннею ранью,Серый день на ветруПовисает таранью.)И, собираясь на рыбалку,Увижу, как звезда дрожит,И желтая, как смерть, собакаКо мне тихонько подбежит.Холодным носом в пыль уткнется,И возле ног моих свернется.ПАРК КУЛЬТУРЫ
I
Средь бела дня в тени еловой лапыОстановился, осмотрелся, лег.Как слабый свет послевоенной лампыПомаргивает черный мотылек.Пока ходил, наслаивал усталость,Косые взгляды отражал спиной,Все нажитое честно превращалосьВ личинку, в куколку. Перенесенный знойСтал стрекозой. Доверчивость — собакой,Надежда стала байковой рубахой,И маленькие хитрости лежат,Как множество жуков и лягушат.Летают бабочки. Глубокий парк культурыНадежно глушит улиц дребедень,Огромная играет светотеньВсей сложностью своей клавиатуры.II
Помаргивает черный мотылек,Подрагивает синяя ресница,Акация отчаянно скрипит,И кто-то под еловой лапой спит.Наверно, пьян, пускай его проспится.Я встряхиваю бархатной пыльцой.Пыльца ложится на его лицо.Лечу, цепляясь тенью за кусты.О, мне большой не надо высоты,Мне только надо поскорей домой,Но я не дрозд, не ангел. По прямойЯ не умею. Слабый ветерокМеня относит поперек дорог.III
Вам приходилось бабочек ловить?Румяный поролоновый отличникПод бдительным надзором фребеличкиРазмахивает розовым сачком.А может, на заброшенных задворкахВам больше нравилось лежать ничкомИ добывать тарантула из норки,И любоваться злобным паучком,Когда на скользком дне стеклянной банкиОн бьет врага и жрет его останки?Я прохожу аллеей боковой.В кустах дебил с громадной головой,Весь истомленный силой половой,На лбу, как мысли, тени от растений,Тяжелая и вялая рука, —А как проворно ловит мотылька,Сомнет во влажной пасти кулака,И в рот кладет со страшным вожделеньем…На главную аллею выхожу,Аттракционы грустно обхожу,Из биллиардной щелканье шаров,Из ресторана запах шашлыка.На берегу, обветрен и суров,Пенсионер, дающий напрокатРаскрашенные лодки. Лик егоПологий и пустынный. В шуме волнМой паспорт в пальцы крепкие берет,Большие весла мне взамен дает.«Санчо Панса облачен в тряпье…»
Санчо Панса облачен в тряпье,По земле волочится копье.А гадалка… Что она пророчит?Вероятно, голову морочит.Вероятно молвит: — Санчо Панса,Славный рыцарь глупости и пьянства,Ради сатаны или Христа,Пива мне на донышке оставь,В память господина, Дон Кихота,Пива мне испробовать охота,Я тебе такое предреку…Утро голосит «кукареку,»Ход ночного времени нарушен,Таракан нырнул в пустую кружку,И усы об глину обломал,И сошел по-своему с ума…Санчо Панса мешкает в кустах.Пуст карман, и голова пуста,Нету за душою ни шиша,Только глотка. Да еще душа,Да письмо на имя Дульсинеи,Да рука сжимается сильнееНа стволе хозяйского копья.Будет вечер. Будет Санчо пьян,Будет Санчо красен и мордаст,Будет в сердце пенная отвага —Он письмо — неважную бумагуПервому же сплетнику продаст.…………
На бульваре мир и тишина,Море закипает за бульваром,Словно чья-то милая женаЧерный кофе превосходно варит,Сахар добавляет и солит,И блаженство в чашечке сулитПолное. Без горечи и гущи.На причале худощавый грузчикМашет флагом, восклицает «Вира,»Восхваляет необъятность мира.Плавные колышутся платаны,Полетала бабочка и села,Голуби выбалтывают тайныСумрака под крышею музея…Санчо Панса облачен в тряпье,По земле волочится копье.ЭЛЬ ГРЕКО. ТОЛЕДО
С бледной гримасой завыла вдали колокольня.Больно, не больно, больно, все-таки больно!Милый Толедо, пустяк, муравейник у лужи.Это не пьяный толстяк топчет тебя неуклюже —Тройка сошедших с ума: молния, ветер и ливень…Сердцебиенье холма, ужас продрогшей оливы…С неба наклонного с рокотом катится лето…Худенький мальчик с глазами пророка — Толедо…Э. ЛИОТАР. ШОКОЛАДНИЦА
…А утром дверь негромко щелкнет,И вас разбудит шорох шелка.Стакан воды и шоколад,Благополучия приметы.Вы надеваете халатИ говорите комплименты…Да будет в доме благодать,И зайчик солнечный на стуле,И тишина пустынных улиц,И смех, прозрачный, как вода.В полушутливом разговореНикто, пожалуй, не поймет —То сладости чрезмерной горечь,Иль просто горечь промелькнет.ВОСКРЕСЕНЬЕ
Я просто выйду налегке,Чтоб набело прожить страницу,И, посмотрев на небо снизу,Увидеть небо вдалеке.Пускай себе в черновикеЛежат помарки, рифмы, тропы, —Я вижу розовые тропы,Которые ведут к реке.И хоть вода черным чернаОт глубины или от грязи —Не вызывает неприязни,Не надо только трогать дна.Пусть помнит грешная душаВ последующем круге адаФруктовый привкус променада,И пресный запах камыша.«Прямая речь есть речка…»
Прямая речь есть речкаВ пустынных берегах,Где солнце — словно печка,А ноги — в сапогах.С шоссейною дорогойСравнить ее легко:И радости немного,И видно далеко.А в буреломе дикомМетафор и длиннотБлистает ежевикаПрохладно и темно.И в чаще выкрутасов,Где бьется родничок,Суровый, словно СтасовКряхтит лесовичок.Текут цветные струйки,Сливаясь второпях,Русалочьи чешуйкиНа ивовых ветвях.В добре такого родаОдин лишь только вред:Когда идешь по броду,А переходишь в бред.КАРТИНКА
На волне сидит кораблик,Благодушный, словно кот.Хочет — двигатель запустит,Хочет — якорем гремит.Он живет неподалеку,В полувымершем порту,Где петух на волнорезеГромким голосом кричит.К маяку придет кораблик,Выскочит петух на двор,И кричит, слюною брызжет,Даже стыдно за него.А бывало, мореходыПосле долгих переходовПодходили к маяку,И маячница — с цветами,И с шевронами — маячникЖали руку моряку,Предлагали кофейку.«Как трепетны крылышки книги…»
Как трепетны крылышки книгиНад кустиком земляники —Неясное существованье,Сомнительная листва.Не мните траву, но не мните,Что эти росистые нити,Удержат полжизни призваньяИ столько же — ремесла.Сменяется просто тревогаУверенностью пророка:Два-три наболевших вопроса…А хватишься — нет ничего.Так дети на краешке сказки,Ушедшие в лес без опаски,По следу просыпали просо,А птицы склевали его…«Старомодное трюмо…»
Старомодное трюмо,Рама с почерневшей паклей, —Акварельный натюрмортС подоконником и каплей.Аист, вышитый крестом,Дом и пена у причала,На подушке первый томКниги, начатой сначала.Из тетрадного листаДолго складываю птицу.— Дождик, дождик, перестань..Перестанет. Прекратится.«А после дождика в сорок шестом году…»
А после дождика в сорок шестом годуГуляла рыба в голубом пруду.И кто-нибудь следил за поплавком,И, голову утапливая в плечи,Гасил цигарку медленным плевкомИ червяка тупым ножом калечил.А я тогда был голоден и мал,И в этом ничего не понимал.Иван Иваныч, пасечник, богач,Просителей не подпускавший близко,Меня погладив, умилялся: «Бачь,Який ты холопчик» — и совал ириску.И я скакал на прутике в пыли,Покинутый, как бабушка Федора,Смотрел, как созревают помидоры,Собак боялся, лающих вдали.Ловил кузнечиков, разыскивал сверчков,Садилось солнце, становилось поздно,И лампа освещала ужин постныйИ долгий взгляд отца поверх очков.А рыба колебала лунный пруд.Упругая, тяжелая, большая,И кто-нибудь, сгибая длинный прут,Тащил ее, дивясь и предвкушая.Поужинав, я медленно зевал,И в щели сна теснясь и застревая,Так ни о чем и не подозревал.Да и поныне не подозреваю.«Свободно и убого…»
Свободно и убогоПод плинтусом у БогаСтарушки разноцветные живут.Затеплятся рассветы —Они уже одеты,И пряники моченые жуют.По переулкам — «Здрасьте,»По закоулкам — «Здрасьте,»Их туфли мальчиковые снуют,И овощные лавкиДают им всякой травки,А управдомы справки им дают.И мне все интереснейИх старенькие песни,И суета сегодняшнего дня.Косичками белея,Все дольше, все теплее,Значительнее смотрят на меня.БАЗАР. 1947 г.
В развалинах били фонтаны роскошной сирени,Слонялись по городу пьяные толпы акаций,Мимо акаций к базарам текло населенье:Плакать, смеяться, менять, голодать и толкаться.Какие там вкусные были продукты питанья!В холмах мамалыги голодные взгляды пасли молдаване,Колеса макухи лежали, как сломанная фортуна,Мидии челюсти сжали, маляс улыбался бездумно.Торговка кушает бутерброд, держа маргарином книзу,Кто-то смотрит ей в рот, не дыша, словно идет по карнизу.Воду старик продавал в синем вспотевшем кувшине.(Где он лед доставал, не знает никто и поныне).Горб свой нес, как рюкзак, как имущество, как призванье,Садилась на этот горб бабочка с огородным названием,Легкое что-то названивая, летала над ним вприпрыжку,Когда старик поднимал холодную синюю крышку.Белая была бабочка, восхитительно несъедобная,И старику с ней, как с бабушкой, было легко и удобно.Старик водой угощал, она плясала вприсядку…Я ее позже встречал на танцевальной площадке.ОТРЕЧЬЕ
Набрав паутины на плечи,Сквозь лес пробирался, и вотНабрел на деревню Отречье,В которой никто не живет.Какой ископаемой хвориХватило на тысячу душ…Разросся целебный цикорий,Стояла великая сушь.Валялись истлевшие сети,В траве поплавок потухал…Вдруг треснуло что-то, и светелБыл пламенный крик петуха.Казалось, падет наважденье,И в этот заливистый мигНачнет на крыльцо восхожденьеБесшумный веселый старик.Казалось… но в лиственной рамеКраснел, лиловел, клокотал,Корявыми топал ногамиПетух, наседал на кота.На новом наречье, на страшном,Лишенном корней и начал,Мешая дичайший с домашним,Проклятия хрипло кричал.А рядом, на старом погосте,Степенно, одна за одной,Как дети, пришедшие в гости,Могилы стояли стеной.И глубже поверхностной гнили,Под слоем пожухшей травыУсопшие строго хранилиОстывшие печи живых.Хранили холодные печи,И ждали — вернутся вот-вот…Чудная деревня Отречье,В которой никто не живет.«Одну секунду будет больно…»
Одну секунду будет больно:Прищурясь мстительно и зло,Мой друг, завистник и разбойникМеня пристукнет за углом.Я в тайны темные не лезу,Он обознался. У меняАвоська, банка майонеза,Игрушка — мирная свиньяИз розового поролона…И он глядит ошеломленноИ глаз отчаянных не прячет,И видит дырку на виске,И, растопырив пальцы, плачетВ нечеловеческой тоске.«Стоит воскресный новый год…»
Стоит воскресный новый год,Безветренный, оранжерейный.В прозрачном пламенном жиреньеЕго вопьет тяжелый плод.И животворный пар, как пот,Пар, оперенных ликованьем,Избавит на год от хлопотМеж молотом и наковальней.Теперь я, кажется, смогуПрибрать поспешности улики,Как мандариновые бликиВ январском елочному снегу.И в стекла кроткий, как мука,Стучится кто-то несекомый,Давно потерянный, искомыйИ неопознанный пока.ПЕРЕДЕЛКИНО
Измаилу Гордону
Под соснами, недалеко от храма,Где на карнизах ангелы зимуют,И голуби озябшими ногамиСнуют по перекошенному снегу,(Гримасы снега в середине марта,Когда не сходятся концы с концами,И в воздухе, линяющем и марком,Еще не пахнет ловкими скворцами),Под соснами мы сели на скамейку,Мы сели на скамейку очень прямо,И руки на колени положили,Как будто бы стеснялись. Или пели.В пальто попала капля. ПогодяСкользнул прохожий, сдерживая кашель,Он был добряк, а может, негодяй,О том никто наверняка не скажет,Да он и сам не ведает о том.Он одинок, и нездоров притом.Над головой слагали гнезда галки,Промокшие чернели в клювах палки,Скрипели крылья настежь, как ворота.Распахнутая черная воронаВся состоит из тяжести и дрожи.(А гнезда все же на костры похожи).Опять упала талая вода,День пополнялся новыми следами,Не ранние стучали поездаЗа смутными чернильными садами.Мы встали со скамейки и пошли,Сиреневые руки потирая,И, очертанья медленно теряя,Уже едва виднеемся вдали.«Ночь милосердна. С ней…»
Ночь милосердна.С ней, Как овцы от ножа,Все сущее теснейСбивается, дрожа.Не различая каст,Небесная свечаВсем во спасенье дастСоломинку луча.Но вот за валом валВосстала твердь на твердь,Что мрак навоевалВо тьме не разглядеть.Спасались на бревне,И, вероятно, мыРаспластаны на днеДевятым валом тьмы.Еще на миг темней,И станет различим,С чьим именем светлей,И невозможно с чьимСомкнуть усталых глаз,Вкушая плотский мед.Его усмешка нас,Как губы, разожмет.«Среди людей я буду самый старый…»
Среди людей я буду самый старый.Среди людей я буду самый лысый,С блаженной византийской головой.Мне преподносят милые подарки:Коробка папирос, конфеты, вобла,И в голове моей сияют мысли,Как будто в старой церкви — детский сад.Мне подобает слушать разговоры,И ногтем, древним, словно черепаха,По медленным страницам проводить.Я буду, вероятно, кушать дыню,Когда мой мир сожмется до размераАквариума. Розовая рыбкаМахнет прощально белым плавником.Потом в мой кабинет войдет старушка,Поднимет с полу чистый лист бумаги,Рассеяно положит на диван…КОВЧЕГ
Все это плутни королевы Маб
В. ШекспирВ начале марта вымокла толпаНа остановке. Лил тяжелый дождь,И снег, разоблаченный, словно ложь,В смятеньи и печали утопал.Так начиналась ранняя весна.Порою високосная блеснаСпускалась к нам на дно сквозь облака,Но клева не было. Картошку из кулькаЖевало человечество. МорозОкончился. Был авитаминоз,И солнечным соблазнам не сезон,И пропадало время, как сазан,Забытый в лодке пьяным рыбаком,Прикрытый мокрым носовым платком.Я догадаюсь, может быть, в конце,Что дело не в улыбчивом лице,Что всякий затянувшийся концертС хорошей миной при плохой погодеНа уличного клоуна походитС венцом, напяленным на канотье.Что полуправда, полунищета,И полумужества убогая тщетаКачаются на стоптанных ногах,Как пьяница с ребенком на руках.Он станет в очередь, а подойдет — черед,Без очереди пива не дадут,Пересыхает беспризорный рот,Заплачь, младенец, не сочти за труд…Заплачет, догадается дитя,Натасканное на стакан питья.Мне слышатся другие голоса,Полезные, как звонкая коса,Жизнелюбивые, как лошади в овсахВ июньский день на берегу крутом.Я догадаюсь, может быть, потом,Что чрезвычайно важные вопросыСтояли в это время в небесах:Для человека, дерева и псаУже была почти готова осень.Планировались тысячи смертей,Грядущие рождения решались,Распределялись красота и жалость,Любовь произрастала в наготе.Потом пришли апрельские дожди.В густом растворе холода и дымаБыла теперь совсем необходимаХоть капля солнца. Черный от нуждыО камень терся впалыми щекамиИ сквернословил грач. Двумя рукамиПридерживая воротник плаща,К себе питая подлинную жалость,Бежал прохожий, длинно выражаясь,И отраженье за собой влача.Я только начинаю понимать,Как склонна монотонность к милосердью:Согласие наития с усердьемРождается, когда, как пономарь,Бормочет подоконник. ПотаканьеБудильника листку календаря,И капель земноводное мельканьеЗащитной обволакивают тканью,Как скарабея сгусток янтаря.Я помню коммунальный керосин,Семейный запах мокрого белья,И где-то в уголочке бытияЯ, самый младший и послушный сын.И тщится печку растопить отец,Негнущимися пальцами мнет глину,Холодным, желтым, с камешками, блиномОбмазывает дверцу. В теснотеКасается то локтем, то коленом,И мне неловко от прикосновений,И уголь гасит мокрые поленья,И дым в глаза, и слезы на глазах.Уйти нельзя — отец дает урокиЖитейской прозы, нищеты, мороки,И дождь в окне, и коченеют ноги,И за стеной чужие голоса.Стесненно, словно стоя на весах,Я через четверть века помню дом,И слушаю чужие голоса,И пробираюсь ощупью, с трудомПо коридору узкому, как теньРебенка с тусклой лампой в темноте.С чего бы это не гореть плите…Я, кажется, на правильном пути,Осталось глину в тазике найти,Теперь разбавить дождевой водой,И этот ком, не слишком ли крутой,Какой холодный кафель…Между тем Раскрылись двери, показалась тень,Выходит мальчик, тихий, но живой,С нечесаной курчавой головой. Он говорит:«Здесь нету никого, Плита горит, не нужно ничего.»Я только начинаю понимать,Насколько монотонно милосердье,И капли, словно добрые соседи,Внимательностью могут донимать.Поскольку многотомное наследье,Как результат соития усердьяС наитием, еще не решено, —Настойчивая капля состраданьяСтановится естественною данью,Что воздает неоскудевшей дланьюАпрель, упрятав воду в решето.Проматываясь в нестерпимой тягеК одной из самых благодарных магий,Так много назаимствовал добра,Что даже галилейскому бродягеЯ задолжал таланта полтора.И, пребывая в яме долговой,Я горестно качаю головой,Подсчитывая шансы избавленья:Когда б я помнил чудное мгновенье,Или печаль была полна тобой,Иль если б точно знал, что вечный бой,Я б избежал тревоги и томленья.Тому, кто в главной роли, ни к чемуПартнеры. Монологом обойдется,Посомневается, поплачет, посмеется…Куда трудней Меркуцио. ЕмуНеобходим противник, иноверец,Чтобы при нем на раны сыпать перец,Швыряться бисером и призывать чумуНа все четыре стороны, хотя бВсе это плутни королевы Маб.Не так уж много на земле друзей,И среди них грешно искать партнеров,Механиков, статистов и суфлеров,Сосредоточенных, как белка в колесе.А из врага не выйдет даже враг,Способный поддержать тебя на сцене,Который и зарежет, и оценитТвои способности уйти во мрак.Игра такая не окупит свеч.Я предлагаю лампочку зажечь,И луковицу посадить в стакане,Посуду вымыть, выдумать обед,Утюг отремонтировать, пока неБлаговестит об окончаньи бедЛиловый голубь, прилетевший с юга,На подоконник спрыгнувший упруго.По лености мечтателен и мглист,Рассудок мой, спасаясь от смятенья,Как лягушонок, шлепнулся на листТяжелого и теплого растенья.И вот я вижу допотопный дом,На каждой ветке яблоки в саду,В густом ультрамариновом прудуДве розовые утки кверху дном.Сад теребит вечерняя жара,В сарае кошка молоко лакает,И женщина выходит со двора,Протяжным голосом кого-то окликает.Но я не сторож брату моему.К чему мне знать, куда девался Авель,Скорей всего, он собирает щавель —Занятие по сердцу и уму.И Каин спит, умаявшись, в лесуНе ведает греха ни сном, ни духом,Лишь изредка поводит волчьим ухом,Отпугивая жалкую осу.Мычание доносится из хлева,И женщина тревожится и ждет,Посмотрит вправо, а потом налево,И снова каждого по имени зовет.Почти не знаю ничего о том,Как майский ливень разрушает горы,И с корнем выворачивает норы,Прорытые старательным кротом.Несет душеспасительная силаСплошной поток густеющего ила:Обломки мух, древесная кора,Окаменелая девонская икра,Голубизна и зерна хлорофилла,Все это, камни подмывая, плыло,Во мгле плывущим ландышем убилоПроснувшегося в муках комара.Не надо больше никого искать,Теперь я начинаю привыкатьК погоде, словно к форменной одежде,Как привыкают к вере и к надежде,В конце концов, все так же, как и прежде.