Русская поэзия Китая: Антология - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Мемуаристы вспоминали о Харбине ностальгически. «Прелесть Харбина, — писала Е. Рачинская, — заключалась в сочетании всех атрибутов больших культурных центров, где люди нередко задыхаются от одиночества, с прочно налаженным патриархальным, чисто русским бытом, в котором было что-то уютно провинциальное. Царило широкое русское гостеприимство… Люди… поддерживали между собой живую связь, и каждый чувствовал себя членом одного большого целого, в котором и ему находилось место»
[25]. Русский Харбин как бы ступенями приближался к своему концу, но настоящий конец пришел в августе 1945 г. Ачаир и Несмелов в числе других 15 000 харбинцев были насильно увезены в СССР. Логинов через несколько месяцев после прихода советских войск умер в харбинской больнице. Тогда же «на крыльце чужого дома» умер и Яков Аракин.
Харбин. Вид от Яхт-клуба на железнодорожный мост через реку Сунгари. Построен в 1900 г.
Харбин. Вокзал. Построен в 1903 г.
Харбин. Железнодорожное собрание. Построено в 1903–1906 гг. Современный вид.
Харбин. Площадь, на которой до 1966 г. стоял Свято-Николаевский собор.
Харбин. Свято-Николаевский кафедральный собор. Построен в 1899 г., взорван в 1966 г.
Харбин. Отель «Модерн». Построен в 1913 г. Здесь выступали Ф. Шаляпин и А. Вертинский.
Харбин. 1900 г. Китайская улица. Пристань.
Харбин. Госпиталь Красного Креста. В прошлом — отель «Эльдорадо». Построен в 1916 г.
Харбин. Магазин «Чурин и К°». Построен в 1904–1906 гг. Современный вид.
Здание в районе Пристани. Построено в 1909 г. На верхнем этаже некоторое время жил Арсений Несмелов.
Харбин. Благовещенская церковь. Построена в 1934 г.
Харбин. Алексеевская, церковь в Модягоу. Построена в 1935 г.
Харбин. Храм Св. Софии. Построен в 1923–1932 гг.
Собрание литературно-художественного кружка «Чураевка»
Михаил Рокотов (Бибинов), главный редактор журнала «Рубеж»
Шанхай — вторая часть поэтической дилогии. Литературная деятельность в Шанхае вспыхнула в тридцатые годы и длилась до начала пятидесятых. Говорить в отдельности о шанхайской или харбинской ноте невозможно. К тому же это даже не два периода, разделенных во времени, хотя литературный Шанхай и просуществовал на два, на три года дольше. Независимо от города в Китае, где жили поэты, их творчество отличалось определенной тональностью. Их редко спутаешь с поэтами других культурных центров эмиграции — Берлина, Парижа, Праги, Белграда, Варшавы, Риги, Ревеля. Из всех культурных центров русский литературный Китай отличался наибольшей изолированностью, даже провинциальностью (хотя не в такой степени, как довоенная Америка) и наименьшим следованием литературной моде. От культурных центров Харбин был отделен расстоянием, но не обделен талантами. Талантливых поэтов здесь оказалось больше, чем, скажем, в Польше или на Балканах. «Они принесли с собою из России символизм и акмеизм, влияние Маяковского, Есенина, Пастернака и даже Северянина, а затем изживали эти влияния каждый по-своему»[26]. Однако именно литература, и прежде всего поэзия, стала ведущей формой творчества.
Набережная Шанхая. 1930 г.
Насколько известно, первым русским стихотворцем, издавшим свои сборники в Шанхае, является Лев Гроссе, сын бывшего российского консула, поэт неопушкинского направления, с безразличием прошедший мимо поэтики серебряного века. В 1926-м одна за другой вышли четыре его книги: «Грехопадение», поэма «Кремль», «Песня жизни» и «Видение». Плодовитый Гроссе продолжал выпускать в Шанхае свои книги и в конце 1920-х гг. Первый шанхайский сборник, вышедший в тридцатые годы (если не считать того же Гроссе), — «Путь изгнанника» Ольги Скопиченко. В 1934 г. вышла отдельным изданием поэма А. Несмелова «Через океан». В том же году выходит «Сторукая», окрашенная восточным колоритом любовная лирика Николая Светлова.
Точно новый будда Сакьямуни,Я пленен надмирной красотой.Пусть зима, пусть холод… Я — в июне!Я уже за радостной чертой.В 1936 г. изданы «Стихотворения II» Марии Визи — холодный огонь, прозрачные, хрупкие строки, предвещающие значительного поэта.
Что же помнить солнечные далиВ той стране, где вечный май блестит,Где в оправе розовых азалийГолубое озеро лежит.Самым щедрым на поэтические сборники, изданные в Шанхае, стал 1937 г.: «Дорога к счастью» В. Валя, «Огонь неугасимый» А. Паркау, «Медный гул» М. Колосовой, ее пятый, последний сборник. Печатавшая множество стихов ради заработка, в собственных книгах Колосова оставалась верной своей тематике. Ее тема варьирует, и варианты можно проследить по названиям разделов «Медного гула»: «О державе Российской», «Старая и новая Россия», «Под властью интервентов», «На страже России»… Говорили, что Колосова исписалась, но лирический напор по-прежнему ощущался.
Копыта цокали о камень…Нас двое в мире — конь и я;А там, в пространстве за хребтами,Темнеет Родина моя.Значительная в истории дальневосточной поэзии книга Лариссы Андерсен «По земным лугам» вышла в 1940 г. в Шанхае. «Она принимает жизнь как светлую, но суровую епитимью… Она монолитна. Ее вещи как бы вырезаны из одного целого куска материала», — писал о стихах Андерсен А. Вертинский[27].
Затем вышли еще «Остывшие ночи» Л. Энгельгардт; второй (более слабый) сборник Паркау «Родной стране»; «Отгул» опытнейшего М. Щербакова и «Мистические розы» Изиды Орловой, метавшейся между йогой и искусством. Последние сборники, выпущенные в Шанхае, — это «Стихи» Крузенштерн-Петерец, «Сердце» Хаиндровой (тираж этой книги был уничтожен и сохранились только несброшюрованные экземпляры, привезенные автором в СССР) и «Стихи» Е. Яшнова, изданные посмертно в 1947 г. Посмертное издание лирики старейшего поэта воспринимается как полный символики заключительный аккорд шанхайской ветви русской поэзии.
В Шанхае выходили журналы — «Парус», «Прожектор», «Феникс», «Сегодня». Вышло два солидных выпуска альманаха «Врата». Развивалась кружковая жизнь. Вместо одного объединяющего центра появилось несколько кружков. Эмиграция, заметно раздробленная еще в Харбине, и на новом месте консолидироваться не могла. «Литературные кружки, — писал Волин, — можно было считать по дням недели: были „Понедельники“, „Вторники“, „Среды“, „Четверги“, „Пятницы“ и, если не ошибаюсь, было также литературное объединение „Суббота“».[28] Недолго просуществовал отличавшийся богемными наклонностями ХЛАМ (художники, литераторы, артисты, музыканты).
В 1933 г. организуется недолговечная «Шанхайская Чураевка» с участием Гроссе, Петереца, Крузенштерн, Светлова, Скопиченко, Слободчикова, Спургота, Петрова, Сухатина. Как в свое время в Харбине, они начали с «вечеров под зеленой лампой». В 1934 г. после кончившейся ничем попытки объединиться с кружком «Понедельник» они основали «Цех поэтов», в котором ведущую роль взял на себя динамичный Н. Петерец. Он сознательно стремился к тому, чтобы литература Китая переросла свою ограниченность, преодолела провинциализм. Его главной ориентацией стало качество, художественность.
Содружество «Понедельник» было организовано Щербаковым. В «Понедельнике» участвовал Слободчиков. Кружок собирался в квартире Валентина Валя, прозаика, журналиста и поэта, впрочем, поэта слабого. Одновременно существовал кружок «Среда», встречался он у Александры Паркау. Выступать со стихами она начала еще в 1917 г. в харбинской прессе. Возможно, именно ее можно считать первым по времени профессиональным поэтом, из всех когда-либо печатавшихся на русском на китайской земле. Ни к какому литературному направлению она не примыкала. Переводила Блока и Брюсова на французский, читала доклады о символистах, но ее собственных стихов новые течения XX в. вряд ли коснулись.
В годы войны эмигрантская литература Балкан, Польши, Прибалтики, Франции молчала. Закрылись ведущие газеты — «Последние новости» и «Возрождение»; прекратили существование «Русские записки», а в начале 1940-го — важнейший журнал Зарубежья «Современные записки». Писатели перестали печататься. Исключение составляли те немногие, кто начал сотрудничать в оккупационной прессе, например в издававшейся нацистами газете «Парижский вестник». Литературная жизнь Зарубежья питалась воздухом свободы. Когда свободы не стало, литературная жизнь замерла. В военные годы оставалось только два культурных центра эмиграции — один в США, другой в Шанхае. Но война подошла вплотную и к Шанхаю. Японская оккупация разрушила экономику города. Началась полуголодная жизнь. Над всем Китаем нависла угроза стать составной частью «Великой Восточной Азии» под властью Японии. «Эти годы в Шанхае и других городах Дальнего Востока, — писал Н. Щеголев, — многих русских людей „с душой и талантом“ подкосили, обескрылили, обескровили, надорвали, опять-таки или физически, или морально»[29]. Как бы продолжая Щеголева, В. Перелешин вспоминает: «От тогдашней шанхайской действительности хотелось бежать, но бежать было некуда. На севере было еще хуже, еще голоднее и холоднее, а границы были закрыты»[30]. И тем не менее в те голодные и холодные годы литературная жизнь Шанхая достигла своего апогея. Перед Второй мировой войной она как бы набирала силы, в военное время и в первый послевоенный год она жила наиболее интенсивно. В ту пору написано немало превосходных стихотворений, которые останутся в русской литературе.
В 1943 г. возник кружок «Пятница», участниками которого являлись Л. Андерсен, В. Иевлева, М. Коростовец, Ю. Крузенштерн-Петерец, В. Перелешин, В. Померанцев, Л. Хаиндрова, Н. Щеголев — бывшие харбинцы-чураевцы, кроме Коростовец и Иевлевой. Сперва устраивались литературные среды, а когда встречи перенесли на пятницу, название кружка окончательно определилось. В течение двух лет поэты собирались по пятницам и занимались студийной работой. Это служило им единственной возможностью, так как «работать литературно, высказываться художественно было негде из-за цензуры, безбумажья и прочих скорпионов войны»[31]. Жили надеждой на скорое военное поражение Японии. «Пятницу» справедливо считают младшей сестрой «Чураевки». Эту преемственность сознавали сами участники кружка. И там и здесь следовали заветам акмеизма и меньше, реже наследию символизма. И в «Чураевке», и в «Пятнице» ценились культура стиха, ремесло, не только талант, но и умение мастерски использовать его. Во время студийных занятий возникла литературная игра: назначались темы и, написав их на клочках бумаги, вытягивали наугад одну, на которую все участники должны были написать стихотворение к следующей встрече. Стихи разбирались, критиковались. Всего можно проследить около двадцати тем, таких, как Россия, поэт, колокол, зеркало, светильник, море, химера… Сборник «Остров» вышел в 1946 г. и весь составлен из стихотворений, написанных участниками «Пятницы». Помещение перестроенного гаража, в котором два года собирались по пятницам поэты, представлялось им островком в бурном опасном океане. На этом островке несколько человек, преданных художественному русскому слову, чувствовали себя дома, в безопасности, в окружении друзей, в отрешенности от страшного мира. Несмотря на то что стихи «Острова» написаны на заданные темы, сборник включил довольно много сильных стихотворений уже сложившихся поэтов.
В 1947 г. начался второй «китайский» исход. Первым был харбинский, вторым стал шанхайский, также растянувшийся на несколько лет. Перелешин, например, покинул Китай в 1952-м. Многие репатриировались в СССР: Гроссе, Вс. Иванов, Иевлева, Померанцев, Светлов, Слободчиков, Спургот, Хаиндрова, Щеголев. Во Францию уехала вышедшая замуж за француза Л. Андерсен, в Копенгаген — Н. Резникова вместе с мужем-датчанином. С трудностями выбрался в Сайгон Щербаков. Многие уезжали в Южную Америку: Изида Орлова — в Аргентину, Батурин, Крузенштерн-Петерец, Перелешин — в Бразилию. Колосова попала в Бразилию через Филиппины и закончила свой жизненный путь в столице Чили Сантьяго. И. Лесная эмигрировала в Парагвай. Ольга Скопиченко в числе других пяти с половиной тысяч шанхайцев выехала на принадлежавший Филиппинам остров Тубабао. Некоторые русские литераторы в конце концов оказались в Австралии (Недельская, Коростовец, Волин, Рачинская, Софонова). Несколько поэтов окончили свой жизненный путь в США: Батурин, Крузенштерн-Петерец, Резникова, Скопиченко, Визи, Янковская. Все они продолжали писать и печататься в Америке, но китайский период русской поэзии кончился, когда последний из русских поэтов покинул оказавшуюся к ним гостеприимной китайскую землю, «ласковую мачеху», по словам Перелешина.
Харбинско-шанхайскому Зарубежью суждено было пережить три исхода (из России, из Харбина, из Шанхая), два периода рассеяния (один по Дальнему Востоку, другой — по всему миру), а если говорить об индивидуальных судьбах, то на долю людей выпало по две-три, а то и по четыре эмиграции. Провидчески по мысли, чеканно по форме сказал Ачаир (Иван Калита поэзии русского Китая):
И за то, что нас родина выгнала,Мы по свету ее разнесли.Вадим Крейд 18 мая 2000
Русская поэзия Китая
КИТАЙ
Это небо — как синий киворий,Осенявший утерянный рай,Это милое желтое море —Золотой и голодный Китай.Я люблю эти пестрые стены,Эти дворики, сосны, цветы.Ах, не всем же, не всем же измены:Сердце, верным останься хоть ты!Сердце мудрое, где ни случится,Как святыню ты станешь беречьЭтих девушек, кроткие лица,Этих юношей мирную речь.И родные озера, озера!Словно на материнскую грудьК ним я, данник беды и позора,Приходил тишины зачерпнуть…Словно дом после долгих блужданий,В этом странном и шумном раюЧерез несколько существований,Мой Китай, я тебя узнаю!Валерий Перелешин1942НИКОЛАЙ АЛЛ
«Я выпил стакан эмигрантской отравы…»
Я выпил стакан эмигрантской отравы,Я высушил сердце в ненужных боях.А там все другое — и птицы, и люди, и травы,Там, в наших родных и далеких краях.Все чаще и чаще мне память приноситСтепной аромат зеленеющих трав.А годы летят и летят — их уносятОсенние жуткие злые ветра.Я помню — лягушки кричат на болотце.День тихий и жаркий. Желтеет ковыль.Скрипит журавель над студеным колодцем,А тройка вздымает горячую пыль.Белеют вдали деревенские хатки,Стада разбрелись по широким лугам.А запах полей — одуряюще сладкий,И птиц над полями торжественный гам…А здесь, на чужбине, все скучны и странны:Я им непонятен, они мне чужды…Я знаю, что скоро затянутся раныСлепой, безрассудной и тяжкой вражды.«Что я могу еще сказать…»
Что я могу еще сказать — оторванный, забытый…Туман невзгод в моих глазах — они еще открыты.Кто шепчет мне о прошлых днях среди бессонной ночи,Ах, кто преследует меня, кто нож о сердце точит!..Куда летит мои мечты, былое воскрешая…Родные степи, Кремль, Батый — то ты, о Русь святая.Средь ночи слышу перезвон московских колоколен…Москва, Москва — ты мой амвон, люблю тебя до боли.Горит сильней в моей груди сжигающее пламя.Не мучь меня, оставь, уйди, предательская память…«Эх, Москва, Новгород Великий да Суздаль…»
Эх, Москва, Новгород Великий да Суздаль,Эх, Россия-матушка, горемычная земля —Прокатилась по тебе молодецкая удаль,По твоим богатым и широким полям.А теперь — по бесплодному и мертвому полю,По ровным и бескрайним степямПесня гуляет про позор да неволю,Плач несется вслед гремячим цепям.И куда ни кинь — все тюрьмы да остроги,И куда ни глянь — все могилы да кресты,Обиваешь теперь ты другие пороги,И по-прежнему свет тебе опостыл.И не оставили тебе ни хлеба ковриги,Не забыли разметать по полям стоги…Ну что ж, надевай теперь железные вериги,Да плачь безысходно у придорожных могил…ПЕТЕРБУРГ
На дальнем севере плывут пучки туманов,Гранит, омытый кровью, дремлет в берегах,И бродят по ночам в причудливейших снахЛишенные покоя призраки титанов.Кругом мертво. Смолк хохот ураганов,Сметен былого раболепный прах;По Невскому, по островам ползет унылый страхИ щелкают курки заржавленных наганов…Нева катит во мгле чернеющие воды,Над ней, дремля, висят ажурные мосты,Покрылись плесенью старинных храмов своды,И улицы широкие и темны, и пусты.И даже кладбищ нет, везде растут кресты —Живые памятники умершей свободы.СЕРГЕЙ АЛЫМОВ
ЧЕРЕМУХА НА АСФАЛЬТЕ
I
Я купил тебе черемуху у китайца на панели.Ты букетик положила на такой же белый стол…Мы в кафе провинциальном за пирожными сидели,Мимо ярко продельфинил с офицерами авто…Раньше, в книжном магазине, мы достали том о Гойе…Над «Капричос» наклонившись, ты пила несладкий чай —Ах, какой ты мне казалась бесконечно дорогою!..«Барельеф… офорт… Одно ведь?» — ты спросила невзначай.Я был счастлив. Ведь в наивном, детски глупеньком вопросеБыло столько от заката, от черемухи, от снов… —Что я мог лишь погрузиться в дым каирской папиросыИ прижать уста любовно к белым звездочкам цветов.Да, душа твоя простая, хоть прическа — стиль Медузы…Хотя рот твой ярко алый — губка жадная на все,Хоть ты смотришь с вожделеньем на военные рейтузы,Но черемухи безгрехье — это истинно твое.А черемуха лежала, разметавшись шаловливо,Как ребенок в белом платье на квадратике стола —И из глаз циклонноспящих, что как в тропиках заливы,Все грехи твои земные сдула, выпила, смела…II
Мы сидим и глазами обнимаем друг друга,Я гляжу на тебя… Ты глядишь на меня…Мы — закатные блики… Мы — предзорьная фуга.Мы уже молодые, нашу дряхлость сменя.Размечтались, как дети: «Вот отправимся в Чили,Там брюнетные души и агатотела».Мы фантазную повесть в один миг настрочили…И сижу я лазурный, и сидишь ты светла.За столом в гиацинтах — офицеры румыны…Атакует блондинку щуплый юнкер в пенсне.Ты в шуршащем тальере, но с душою ундины,Над черемухой грезишь в экзотическом сне.«Мы отправимся в Чили, — повторяешь ты тихоИ я буду рыбачкой, и ты будешь рыбак…»И блестит, как надежда, вызывающе лихоНа ногтях твоих острых пламенеющий лак.«Бунгало из гранита мы построим в долине,И постель у нас будет из волнующих трав…Как мы души расправим прямотой прямолиний!..Мы отправимся в Чили… зов фантазии прав…»Я молчу. Мне поэмно… Я в черемухотрансе,И кафе завертелось карусельчатей сна…Мы лишь в мае сменяем груз наук на романсы…Анатомий не знает лишь чилийка-весна!«Торопливо светало… проходили китайцы…»
Торопливо светало… проходили китайцы,Виновато-конфузно двери хлопали клуба,Я ласкал, словно четки, твои длинные пальцыИ читал, как Псалтырь, потускневшие губы…Небо было измято, как кровать после оргий…Облака, излохматясь, разорвались нелепо…А мы двое сидели в предрассветном восторге,Еще грезили ночью и к заре были слепы.«Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти…»
Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти.Только тонкие контуры прихотливо-изящные…Мы себя не втолкнули в расширенные пастиНепродуманных пошлостей, остротою звенящие.Мы сидим на окошке у заснувшего домикаИ, дымя папироской, созидаем поэмы, —Два бродящих эксцентрика, два хохочущих комика…Два ребенка чудесных непогибшей богемы…На матрацах убийственных спят убийцы эстеток.Спят уроды храпящие, заплевавшие радость, —И луна льет шампанское в рты восторженных деток,Для кого сумасшествие — еще мудрая сладость.«Я — Пьеро хромой и одноглазый…»
Давиду Бурлюку — моему другу и взрывателю во Имя Пресветлой Красоты
Я — Пьеро хромой и одноглазый…Волосы — один хвостатый клок.Я любуюсь на детей в салазкахЧерез мой опаловый монокль.Я люблю, чтоб радужнилась серость,Чтобы клячи будней мчались вскачь…Подойдя к измызганной гетере,Я шепчу внимательно: «Не плачь!Всунь свой профиль в синий нимб витриныИ святися нежностью греха…Не вдыхай магнолий кокаина!Будь — как я — трепещуще тиха».Я хотел бы видеть нежность всюду…(Соглашусь на маленький клочок).Но в опале нежность, и покудаЗаогнюсь единственной свечой.Разверну мечту на тротуареИ прочту ее на нежный глас,Кто же?.. Кто!., со мною станет в паре?..Столб афишный — мой иконостас.Никого!.. А сумерки сереют,Непахучим ладаном кадя…«Нежности давно свернули шею!» —Пробурчал какой-то франт, идя.Провезли салазки дети цугом.«Дети!., нежность… нежность жду в храм мой!»Над домами вечер каркнул глухо:«Долго ты прождешь, Пьеро хромой…»ВЕРЕСКНОЙ ДЕВУШКЕ
Мойчи Ямагучи как воспоминание о задушевных беседах под шелест бамбуков у его дома
Вы вся, как поэза Альфреда Мюссе, —Душевно-прозрачная, зябнуще-астровая…С мечтательным бантиком в русой косе,Червонноволосая, звонко-пиастровая…Быть в комнате вашей — фантазы читатьТильтильно-Митильные, полные грации…Склоняться к вам близко — экстазно вдыхатьСурдинно-щекочущий запах акации…Глядеть в ваши очи — купаться в вине…Они ведь не ваши, вакхически лавные!Вы вся из батиста, как греза Мане…И только глаза ваши — пики агавные,Они — две агатовых, черных стрелы,Готовые взвиться с мучительным пением.Они обжигают, как капли смолы,Стекая мне в душу в кричащем кипении…Они, как румяна на щеках Мадонн!Они — барабаны в интимной литании…Я ими замучен!., разбит!., оглушен —Но сблизьте ресницы, и вы — обаяние…Живут в вас причудно Уайльд и Мюссе,Провинции лирик с эстетиком, ересь в ком,Ах, сложные прелести в русой косеМечтательной девушки, пахнущей вереском!ЛАРИССА АНДЕРСЕН
ЯБЛОНИ ЦВЕТУТ
Месяц всплыл на небо, золотея,Легкою палаткой кочевой;Разговор таинственный затеялВетер с потемневшею листвой…Ведь совсем недавно я мечтала:Вот как будут яблони цвести,Приподнимет предо мной забралоРыцарь Счастье на моем пути.Говорят, что если ждать и верить,То достигнешь. Вот и я ждала…Почему бы счастью день мой серыйНе осыпать искрами тепла?Тихо, тихо шевелятся тени…Все, как прежде… Сад, кусты ракит…Только май, верхушки яблонь вспенив,Лепестками белыми кружит.Месяц по стеклу оранжереиРаздробил хрустальный образ свой,Маленькие дымчатые феиРеют над росистою травой…Надо быть всегда и всем довольной.Месяц — парус, небо — звездный пруд…И никто не знает, как мне больноОттого, что яблони цветут.Ларисса Андерсен
«Только в заводи молчанья может счастье бросить якорь…»
Только в заводи молчанья может счастье бросить якорь;Только тихими глазами можно видеть глубину;Знак молчанья, как молитва, как печать, лежит на всяком,Кто свернул тропинкой тайной в заповедную страну.В молчаливый час рассвета, озаренный солнцем ранним,Там, где синие лагуны спят в оправе синих гор,Так бросаются с обрыва в синеву летящим камнем,Замирая, саланганы, и вонзаются в простор.Как писать стихи о счастье? Как сказать о несказанном?Разве можно в миг полета разъяснить — куда летишь?Это — скрыть в усталых веках синь лучистых океановИ врезаться грудью лодки в остро пахнущий камыш.ПО ВЕЧЕРНЕЙ ДОРОГЕ
В час, когда засыпает усталое зрелое летоВ окропленных росою и пахнущих медом лугах,Я иду за Тобою немеркнущим благостным следом,Ускользающим вдаль, где так светлы еще облака.По затихшей, поросшей немудрой травою дороге,По холму, где спускается стадо спокойных овец,По деревне, где в сумерках грезят простые пороги,Где вздыхает полынь у вечерних прохладных крылец…Не Твои ли шаги? Где-то радостно лает собакаИ смеется ребенок. Не Ты ли взошел на крыльцо?Я повсюду ищу, не оставил ли светлого знакаТы, с пастушьей котомкой и ясным вечерним лицом…И тропою с шуршащей по платью мерцающей рожьюВозвратившись домой, я меняю в кувшине цветы,Зажигаю лампаду… Я медленней, тише и строже…И вечерние мысли, как травы дороги, просты…В час, когда замирает земное согретое лоно,И звенит тишина, и проходит вечерний Христос,Усыпляет ягнят, постилает покровы по склонам,Разливает в степи благовонное миро березИ возносит луну, как икону…«Огоньки… огоньки… огоньки…»
Огоньки… огоньки… огоньки…Перезвон… Озаренные лица…Пламенеющий очерк рукиИ склоненные к свету ресницы.Ореол освещенных волос,Приоткрытые губы немножкоИ, застывшими каплями, воскНа твоих полудетских ладошках.…Пробудился от вечного снаИ упал преграждающий камень…Наверху, невидимкой, веснаВ синеве проплывает над нами.У складного поют алтаря,Что в затерянном времени оном«Смертью смерть победил». И земляНарастающим плещется звоном.У плеча дорогой огонек,И глаза озаренные верят:Охраняет твой ласковый БогИ сиротку, и птичку, и зверя.Огоньки… огоньки… огоньки…И мелькающий свет на ресницах…Научи же меня без тоскиУспокоенным сердцем молиться.НАРЦИСС
Моей маленькой подруге Шу-хой
Шуй-сен хуа — цветок нарцисса.Это значит — водяная нимфа.Одинокий, молчаливый символВ плоской чашке, расширенной снизу,Шуй-сен хуа — цветок нарцисса…Тонкой струйкой вьется запах сладкий,Словно чье-то вкрадчивое пенье,И ведут дремотные ступениВас в страну мерцающей загадки,Где поет, колдуя, запах сладкий…Словно стебли, ваши пальцы гибки…На халатике, как в пестрой сказке,Бродят взбудораженные краски,Плавают серебряные рыбкиМеж стеблей, как ваши пальцы, гибких…Вы окликнули меня: «Лалисса!» —Сделав имя кукольным и ломким,И у вашей гладенькой головкиДрогнул в чашке, расширенной снизу,Шуй-сен хуа — цветок нарцисса.КАПЛИ
День так тих… На лужице крути.День так сер… Ныряют капли с крыши.Танец их — звенящие шагиТех секунд, что мы в апреле слышим.День так свеж… Прошел весенний дождь.Вяз надулся. Почки ждут приказа.День так хмур, как осенью, но все жЗнает вяз, что это — лишь гримаса.Глянь в окошко — даль уже ясна;Так чисты и так спокойны краски…Там, у речки, девочка-веснаПротирает заспанные глазки.«Ветер весенний поет…»
Ветер весенний поетПо большим и пустынным дорогам…Солнце, протаявший лед —Это так много, так много!Как мне об этом сказать?Как бы пропеть мне об этом?Надо, чтоб стали глазаБрызгами яркого света.Разве глаза у людейМогут казаться такими?Белое платье надеть?Выдумать новое имя?И закричать, зазвенетьВетру, дороге и полю…Слов человеческих нетЭтому счастью и боли!В ПУТИ
Лишь избранникам дано, — не многим, —Обновляться с каждою волной…Разве не был месяцем двурогим,Вещим знаком, путь отмечен мой?И глаза молитвенно смотрелиНа мелькающую рябь воды,И колеса вдохновенно пели,Заметая старые следы,И неслась неокрыленной птицейТень моя по рисовым полям,И дрожали синие зарницы,И чертили сумрак тополя.Паровоз выхватывал пространствоИ швырял его по сторонам…Но наивному людскому чванствуУлыбалась мудрая страна.Могут ли гордиться человеком,Что по карте разузнал про все,Эти вот оранжевые реки,Размывающие краснозем?..И в колесной напряженной песнеПробивался беспощадный такт:Мертвый не воскреснет.Никак… Никак…«Земля порыжела…»
Земля порыжела…Вода холодна…Мы выпили счастье и солнце до дна.И ветер тревожен,И зябка заря,О чем-то, о чем-то они говорят;О чем-то покорном,О чем-то простом,О чем-то, что мы неизбежно поймем…О том непреложном,Что близит свой срок,Что каждый из нас — одинок… Одинок.Что скоро мы станемУ темной реки,Посмотрим, как стали огни далеки,Как бьется о стеныИвняк, трепеща,И скажем друг другу:«Прощай…Прощай».КОЛДУНЬЯ
У меня есть свой приют —Ближе к звездам, ближе к тайне…Звезды многое дают,Тем, кто жизнь не просит: дай мне!Там очерчено кольцо,В нем омытый ветром камень,Я — лишь бледное лицоС расширенными глазами.Приникает мрак к губамТерпким звездным поцелуем…Вот на этом камне, там,Я колдую, я колдую…Под текучим сводом звезд,Расплавляя в ветре тело,Я прокладываю мостК ненамеченным пределам.В темноту моих волосВетер впутывает песню —Кто ответит на вопрос,Тот исчезнет, тот исчезнет…И верна лишь ветру я,Он с меня смывает нажить.И всегда я, как струя, —Обновленная и та же.МОЕМУ КОНЮ
Благодарю тебя, осенний день,За то, что ты такой бездонно синий,За легкий дым маньчжурских деревень,За гаолян, краснеющий в низине,За голубей, взметающихся ввысь,Как клочья разлетевшейся бумаги,За частокол, что горестно повисНад кручей неглубокого оврага,За стук копыт по твердому шоссе,(О, как красив мой друг четвероногий!)И за шоссе, за тропы и за всеУхабистые славные дороги.Я о судьбе не думаю никак.Она — лишь я и вся во мне, со мною.За каждый мой и каждый конский шагЯ и мой конь — мы отвечаем двое.Кто дал мне право знать, что жизнь — полет?Кто дал мне тело, любящее солнце?О, это солнце, что так щедро шлетСчастливой луже тысячи червонцев!Еще одним спасибо лик украсьОт луж, от брызг, от зреющей боярки,Ты, беззаботно сыплющее в грязьТакие драгоценные подарки!Поля и степь… Взгляни вперед, назад…О, этот ветер, треплющий нам гривы!Коню и мне. Скажи, ты тоже рад?Ты так красив! И я, и я красива!ПЕРЕЛЕТ
Зазимую я, поздно иль рано,На приморском твоем берегу;Ты увидишь в закате багряномОжерелье следов на снегу.Будут волны шуршать, как страницы,А весной, в потеплевших ночах,Пролетят одинокие птицы,О знакомом о чем-то крича.И, встревоженным сердцем почуявЗов далеких неведомых мест,На березе кольцом начерчу яВ знак прощанья условленный крест.И уеду. А ветер раскинетВереницы твоих телеграмм —Ты вернешься к печальной полыниИ к туманным приморским утрам.Вдоль по берегу поезд промчится,Прогудит телеграфная сеть,Да прибой отсчитает страницу,Прошуршав по песчаной косе…ТАМАРА АНДРЕЕВА
ЛЕСТНИЦА В ОБЛАКА
Всхожу, бледнея, на ступени,Конец которых — в облаках,Под шепот, трепеты и пеньеМногокрылатого стиха.И, запахнувшись вместе с музойВ широкий эллинский хитон,Иду вперед, ресницы сузив,Мельканьем светов ослеплен…Когда же перейду преграду,Готов молиться, петь готов —Из поэтического садаС улыбкой выйдет Гумилев,И, поманив меня рукою,Он скажет тихое: «Войди…»Кругом — благоуханье хвоиИ хор бессмертных впереди.«Волнистой линией тянулся горизонт…»
Волнистой линией тянулся горизонт,Холмы сияли тусклой позолотой,Над зеркалом черневшего болотаРаскрыло небо лиловатый зонт.А в городе, по тротуарным латам,Мелькают кляч избитые бока,И рикши потные, в подоткнутых халатахГлядят в заплаканные облака.ЭПИТАФИЯ
О, да, я была гетерой!О, да, я была блудницей!Жила я водной из улицНа западной стороне…Когда я кордакс плясала —Мужчины менялись в лицах,Кусали женщины губыИ перстни бросали мне…Про мой синеватый пеплум,Следы от моих сандалийИ голос, что был то неженИли по-мужскому груб, —Теперь вы слышите в песнях,Которых много слагалиЗа мой поцелуй поэты —За детскую жадность губ.Раскопки ОльвииВ ЧЕРНЫХ ДЖУНГЛЯХ
«…В мерных джунглях, мерная девушка».
Райдер ХаггардТут плясала Джинна, блестело лицо,Она — красивее всех…У нее в губе золотое кольцоИ бусина, как орех.Нагуа живого львенка принес —Недовольна осталась она:Захотела серьгу разноцветную в носИ много клыков слона.Потом пришел белый, бил Нагуа в спину,А Джинне дал много бус…Она пошла к сиди, в его долину,Сказав: «Нагуа — трус».ХОЛОДНЫЙ ВЕТЕР
Холодный ветер все продул насквозь,Туман завесою спустился над бульваром,Пора бы, кажется, уж расходиться врозьТак странно медлящим в задумчивости парам…Как холодно!.. Как воздух мокр и стар!..Полоски розовые на востоке встали,Чуть слышно сквозь осенний мерзлый парПечальной песней блики заиграли…РОДИНЕ
Мерцающее марево закатов,Чернеющий зазубринами лесИ холст оранжевых небес —Все в памяти ненарушимо свято.Но почему мы все тоской объяты?Здесь облака такие же, как там,Легки, округлы и крылаты,Подобно нашим русским облакам…Нет! наши облака — сияющие латы,А здесь они, как жертва под ножом,И мы — в тоске, за дальним рубежом,О том, что в памяти ненарушимо свято…«Китайцы тихо пели песню…»
Китайцы тихо пели песнюПечальную — из одних гласных.И в полосах вода лиловыхУ берега, а дальше — в красных…О, почему, глазами щуря,Мы сотнями проходим мимо,Не зная ни того, что буря —Сиянье крыльев серафима,Что свет на небе не погашенИ в облаках, плывущих сонно,Отражены громады башен,Рекой когда-то поглощенных?МИ-СИН
По вечерам, средь запаха растений,Обрюзгший бог, скрестивши ноги, спит.Он очень стар. Отяжелел от лени,Раскормленный, как годовалый кит.Пока он спит, медлительные бонзыСжигают свечи, ударяют в гонг.Но замер он, весь вылитый из бронзы,Под медленно струящийся дифтонг.Он слушает несущий звуки вечерОтвисшим ухом с золотым кольцом…Рокочет барабан. Треща, пылают свечиПред сонно улыбнувшимся лицом.1931В ХРАМЕ МИ-СИН
Г. Д. Гребенщикову
Пейзаж китайский примитивно прост.Тут верная жена нашла блаженство,Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвостИ тайных знаков страшно совершенство.В одеждах длинных старец и монах,Безмолвные, о чем-то грозно спорят;Потоки золота в округлых облакахБросают свет на розовые горы.И женщины, сгибая тонкий стан,Храня торжественность на плоских лицах,Следят, как медленно уходит караванНестройною и пестрой вереницей.1931ХарбинСОН
Крутом пустынно. Снег и снег.И я бегу. Лицо закрыла.И мне навстречу человек,Но он не тот, кого любила…А вот еще — чужой старик…Кругом — так тихо и пустынно,И месяц высунул свой длинныйТакой опошленный язык…ЯКОВ АРАКИН
ИЗ БИРМАНСКИХ ПЕСЕН
Под сенью ночи серебристойПризналась лотосу луна,Как к грезе ясной, грезе чистой,К цветку любви она полна…От брака лотоса с луноюПознала радость бытия,Блистая чудной красотою,Она, избранница моя!Лицо ее, как вечер, нежно,Подобны ночи волоса,И лоно глаз ее безбрежно —В них отразились небеса.Другой такой искать напрасно —И в мире целом никогоНет лучше, радостней, прекраснейЦарицы сердца моего!ЛЮБОВЬ
Как в час золотого закатаМир в кружеве красок блеститИ после, темнее агата,Луну поджидая, стоит —Так в жизни любовь золотоеЕсть кружево, в сумраке свет,Сиянье небес огневоеНа блеклой одежде сует!ВОСХОД ЛУНЫ
Вот кроваво-краснаяВыплыла луна.Пепельно-неясноюКажется она…Но недолго — чистая —Ввысь она плывет,Ярко-серебристая,Свет волшебный льетВ мир, вокруг стихающийВ густолистый сад,К грезам призывающийВ глубине оград.И с луной высокоюСветл вкруг небосвод,Звезды с ясноокоюВстали в хоровод —Лишь в саду сгущаетсяМеж деревьев тень,В тайну облекаетсяКущ зеленых сень!С суетой воинственнойДень отогнан прочь —Над землей таинственноРаспростерлась ночь.АЛЕКСЕЙ АЧАИР
ПО СТРАНАМ РАССЕЯНИЯЭмигранты
Дорогому моему отцу
Мы живали в суровой Неметчине,Нам знаком и Алжир, и Сиам;Мы ходили по дикой ТуретчинеИ по льдистым Небесным Горам.Нам близки и Памир, и Америка,И Багдад, и Лионский залив.Наш казак у восточного берегаУпирался в Дежневский пролив.Легче птиц и оленей проворнее,Рассыпаясь по тысячам мест,Доходил до границ КалифорнииОдинокий казачий разъезд…И теперь, когда черные веяньяРазметали в щепы корабли, —Снова двинулись в страны рассеяньяМы от милой чумазой земли…На плантациях, фармах, на фабриках, —Где ни встать, ни согнуться, ни лечь, —В Аргентинах, Канадах и АфрикахРаздается московская речь.Мы с упорством поистине рыцарскимПодавляем и слезы, и грусть,По латинским глотая кухмистерскимЖидковатые щи à la russe.И в театрах глядим с умилением(Да, пожалуй, теперь поглядишь!)На последнее наше творение —На родную «Летучую мышь».В академиях, в школах, на улицах, —Вспоминая Кавказ и Сибирь, —Каждый русский трепещет и хмурится,Развевая печальную быль…Не сломала судьба нас, не выгнула,Хоть пригнула до самой земли.И за то, что нас Родина выгнала, —Мы по свету ее разнесли.Алексей Ачаир
ИГРА
Это я первый придумал игру…Как же случилось, что я проиграл?Лунную высь, бирюзовую мглуСлушает губ Твоих сонный коралл…Это я первый придумал — сидеть,Слушать, как гулко поют петухи.Вон на востоке раскинулась сетьЖилками бледной Господней руки…Это я первый лежал на полу…Видел, я видел глубокую боль…Если Ты хочешь, мы кончим игру:Я проиграл — Ты свободна, изволь!ПОСЛЕ ГРОЗЫ
По небу белогривые несутся табуны —Знамена белопенные оконченной войны…На озеро, на западе, в мозаичной дали, —Трепещущие, плещущие входят корабли…Осока низко стелется вдоль топких берегов —Застенчивая девица снимает свой покров,Встает завороженная и медленно плывет —Вся в розовом, вся в золоте, огнем зари зовет.А из лесу, а по степи, по травам и цветам —Летают звоны тихие, щебечет птичий гам.На листьях и на венчиках огнем зари блестятКаменья самоцветные упавшего дождя.В них — озеро, осока в них, в них — синь небесных круч,В них серебро червленое у шедших черных туч,В них — ярко отраженные, в мозаичной дали —Спокойные и стройные сверкают кораблиИ в золоте, и в розовом — цветные паруса…«Любимая, любимая, смотри: прошла гроза!..»По небу белогривые несутся табуны,Знамена белопенные оконченной войны.ЗВЕНО
Мы Радостью повенчаны — не Горем,Наш путь — к огням.И на тропе пред бесконечным морем —Расстаться ль нам?Пред пропастью, пред горем ли, пред мукой —Немы пути.Мы скреплены, мы связаны друг с другом —Нам не уйти.Безмолвные — пред небом и пред морем, —Стоим в тоске.И злобствуем, и плачем мы, и спорим —Рука к руке.И радостью сияет бесконечнойГрядущий Свет.Окончен путь, чтоб стать отныне — вечным:Возврата нет.Мы Радостью повенчаны — не Горем,Наш путь — к огням,И на тропе пред бесконечным морем —Расстаться ль нам?ПРОЩЕ В ЛЕСУ
А было б, должно быть, прощеПо крышам гонять голубейИ бегать босым по роще,Где травы цветов голубей.Иль в черной и душной хате,Где мухи съедают живьем,Лезть в сумерки на полатиИ спать, укрываясь тряпьем.Играть в орлянку весноюИ семечки лихо щелкать…И жизнь была бы иною,И нечего было б искать…Лишь став большим человеком(Примерно в одиннадцать лет),Скакать бы на старом пегомНа пашню, где варят обед.И ждать, когда бабы ложкуДадут, обтерев о траву,И есть из котла картошку,И слушать, как дети ревут.И верить, что в аде чертиЖивут под землею внизу.И жить самому — до смерти —В прекрасном дремучем лесу!ТРОПА СУДЬБЫ
Проводников в туманном мире нет:Тропу Судьбы нащупывает посох —Слепорожденные с обрывистых утесовДругим слепым прокладывают след…И караваном стелется потокЖивых людей — от грани и до грани.И в беспрерывности догадок и исканийМноговековый движется песок.И ввысь растут громады новых гор,И засыпаются следы тысячелетий,И вновь рожденные, и старики, и дети,На дюнах жизненных рисуют свой узор.Другим, слепым, — прокладывают след.Другим, немым, — слагают песнопенья…Проводников в туманном мире нет —Есть: предначертанность и предопределенье.СЕВЕРНЫЕ МХИ
Одиноки, немы и дикиМежду скал на глухом плоскогорье —Разноцветные мглистые мхиРастянулись, как пестрое море…Под защитой лиловых громад.Выступающих ввысь островами,Ярко-красные ткани лежат,Убраны голубыми цветами.А над ними бегут облака,А под ними гудят коридоры,А меж ними клокочет река,Размывая скалистые горы…Одиноки, немы и дики,Подчиняясь безропотно року,Разноцветные мглистые мхиНеизвестному молятся богу.Молят бога прийти и спастиИ сжимают в экстазе моленийТемно-бурые раны грудиОт копыт быстроногих оленей…Одиноки, немы и дикиМежду скал на глухом плоскогорьеРазноцветные мглистые мхиРастянулись, как пестрое море.ВСТРЕЧА
Иди в мою хижину! Хочешь?Я в ней мои сказки пряду.Ты нервно и звонко хохочешь:«А что ж, может быть, и приду!»И смех рассыпается звезднымубором по синей канве…Как там величаво и просто —в холодной ночной синеве.И здесь я на свой подоконникна блюдце поставил свечу…Так в жизни я сердцу — пусть вспомнит!в забытых потемках свечу…Мы оба блуждали без смыслапо горным изгибам дорог;я первый у горного мысапостроил высокий порог.И жил за затворенной дверью,и мир был со мною вдвоем.Вокруг прирученные зверибродили и ночью, как днем.А где-то, где ясно и вольногорят снеговые хребты,ушедшая вдаль добровольно,была одинокою ты…Но думать о прошлом не стоит.Свеча догорела… Темно…Все самое в жизни простое —не каждому в мире дано.Вот вижу я — облако ночизакрыло в окошке звезду…Иди же ко мне, если хочешь!И слышу я близко: «Иду».СНОВА В ПУТЬ
Снова в путь! Починил торбаса —и ступаю легко и сторожко.Вдоль тропы пробегают глаза.Вглубь тайги убегает дорожка…Озираются черные пнибесконечных обугленных гарей.Воздух синий поет и звенито промчавшемся страшном пожаре…Здесь — охота мое ремесло.Я слежу за косматым гураноми шепчу суеверно число,что дано мне тунгусским шаманом…От винтовки сжимаю ремень —вдруг: рукам ее отдали плечи.Предо мной белогрудый олень,удивленный диковинной встречей.Нет, тебя я убить не могу,вдохновителя горных стремлений:знаю я — кто приходит в тайгу,тот в гостях у прекрасных оленей…Вновь иду вдоль шумящей реки.На песке отдыхаю ползучем.Белым мхам посвящаю стихии читаю их — небу да кручам.1926ПЕСНЯ ВЕСНЫ ВО ДВОРЕИз китайской поэзии
День вчерашний гас под ветром; ветер с вечером в родстве.На колодезь пухом бледным падал персиковый цвет.Круг луны качался в небе в чарах грез и небылиц,и роса слетала в блеске на изгибы черепиц.А из залы — звуки лютни, льстивый шепот тихих флейт,заглушенный, юный, юный, — в полу мрак густых аллей…Двери настежь — слышен топот, барабан и шорох ног,слышен трепет, шелест шелка, пряность пахнущих цветов…Сквозь бамбуковые ставни сад пустынней и темней.На задумчивой поляне — блики света и теней.В этих тенях, тканях словно, в чуткой призрачности снаспит застенчивой и томной гибкой девушкой — весна.20 апреля 1929СУНГАРИ
Над молочной рекою — шафранный закат,Лижут воду огней языки,У камней берегов, беспокоясь, лежатОгневые на поле крути…Раскатай, раскатай голубую лазурь,Как лепешку в маньчжурской муке!Загруженные стаи лениво ползутПо молочной и жирной реке…Паруса — одеяла; бобы и мешки…Запотелая голая грудь…Ночью месяц-меняла на бликах рекиЗолотую затеял игру…А в молочной воде утонувший шафранНачал рыхлые щупать тела.И, сорвавшись с цепей, завизжал ураган,Стала ночь над рекою бела.И от тихих легенд, от мечтательных будд —Явь забилась в слезах и песке…Только серые ленты кругами ползутПо молочной и хищной реке.БАРАБАННАЯ ДРОБЬ
Кружится птица над Вампу,Бледнеет черствый Банд.По стеклам ветер — градом пуль,Как дробь о барабан.И солнце видит кожу спинЛюдей, упавших ниц.На севере горит Харбин,Блестя в огне зарниц…По волнам сказочных морей,Спеша, плывут суда;Их волей властных королейНаправили сюда.И от республиканских странИдут ряды солдат.А ветер — дробно в барабан:— Тра-та, тра-та, я — рад!На белокрылом полотнеАлеет кровь и круг.О Азия, горишь в огне,Мой желтый бедный друг!За что ты борешься, за что?И градом пуль — в ответ,И обращаешься в ничто,И меркнет белый свет.Лишь кто-то мудрый начеку,Как будда, нем и тих.К нему: «За что ты мстишь врагу?»А он в ответ: «Привет!»О, синих губ улыбка, и…И стон, и боль, и грусть.Не сердце ли его таитАгоневую Русь,Страну мою? Бурлит Вампу.Стекает кровь из ран.И хлещет ветер градом пуль —Как дробь, как барабан.1932ЭМИГРАНТКА
О, мысли, куда занеслись выв скитаньях судьбы вихревой!К обрывистым подступам Лысьвы,на берег реки Чусовой…Ты маленькой девочкой учишьпро Анды, про Альпы… Вокругстоят живописные кручи,родные, как лица подруг.А там на востоке — Березовлежит на сибирской земле.Там снег аметистово-розов,а зори рубинов алей.И ты, восхищенная, встала,к лучам повернувшись лицом.Вот Меншиков сносит опалу,и девочки рядом с отцом.А дальше, а дальше — как многолюдей на Московском тракту!Идет бесконечно дорога —в Иркутск, в Забайкалье, в Читу.Волконская и Трубецкая,чьи жизни в едино слиты.«Я тоже хочу быть такая», —мечтая, подумала ты…Сбылось. Не Сибирь. Заграница.Шанхай. Сан-Франциско. Харбин.Знакомые, прежние лица,лишь больше морщин и седин.Лишь тише, покорнее поступьи голос слабей и тускней,лишь, сгорбившись, сбавили росту.А думы — как птицы над ней —над родиной — пеньем хоралапод звон легендарной Москвы:«Вы тоже, вы тоже с Урала?Из Лысьвы? — подумайте вы!А помните серые кручии синюю реку у ног?А помните, — девочка учитпро Альпы и Анды урок?»Тяжелые жизни уроки.Мечтанья сменились теперьв глазах опечаленно строгихзастывшею болью потерь.1933КАК И ПРЕЖДЕ
По синим обоямразбросаны желтые маки.Нам грустно обоим,но что же поделаешь, друг?Тоски не развеютволшебники старые маги,и добрые феис участьем не встанут вокруг.Суровые лицасо мной и бездушные боги.Ты — в шумной столицевстаешь на вечерней заре.Мы Бога просили —(Как горестно быть одиноким!) —о милой России,о встрече на нашей земле.Но я, как и прежде,скитаюсь по Азии древней.Цветные одежды.Кумирни. Пустыни. Дворцы.Живу, наблюдая.А жизнь настоящая дремлет.А в марте, подтаяв,вниз падают с крыш леденцы.И где-нибудь дома,под самой Москвою в усадьбе —под крышею домадве ласточки кличут подруг.Но только — не гнуться!Поверь, все печальное — сзади.Сумей улыбнуться,чтоб вдруг не расплакаться, друг!1933ДОРОГА К ДОМУ
Кто там поет? Кто там поет так нежно?Как о хрусталь звенит вода порой…Кто синий плат перетянул над бездной,чей звездный край светлеет над горой?Это — снега… Овладевает холод.Мрак и озноб… Темнее часа нет…Но кто поет? Как голос свеж и молод!Это — заря. О, милый друг, — рассвет!Вспыхнули враз — точно огни цветами.Звезды горят на ледяных цветах.Светлая твердь, как океан, над нами.Щебет вокруг — голубокрылых птах.Это принес мне в жуткий час тревоги —звездный мой луч — твой голосок, Сибирь.Мой ветерок, мой ветер синеокий,горных дорог веселый поводырь!1935ОТТЕПЕЛЬ
Дыханье далекое Гобис монгольских струится песков.Нависшие серые хлопьятяжелых парных облаков.Как парус натянутый, ветер —трепещущий и буревой.И тонок, и строен, и светелрог месяца над синевой.Какая весенняя милость!Как вечер прекрасен и росл!Душа, охмелев, притаилась.Снег падает. Будет мороз.Но эти минуты до стужи —родны, и грустны, и близки,как думы деревьев, как души,как в девственном лубе — ростки.Когда-нибудь пышно развесятдеревья плоды, веселясь…Свети надо мной, полумесяц! —далекая с предками связь!..Февраль 1935В ФРУКТОВОЙ ЛАВЧОНКЕ
Мы будем пить пивов китайской лавчонке,где фрукты и гвоздилежат меж сластей.Смотри, как красивоу острова джонкислепились, как грозди,в ажуре сетей!..Рыбацкая воля,купцовая леность,буддийская вечностьи желтый закат.И нежные зори.Кристальность. Нетленность.Нирвана. Беспечность.Нефрит и агат.Но пенится пивоиз западных бочек —студенческих игр ивеселья завет.Мы пьем торопливо.Рот жаждет и хочет —на час ли, на миг ли —вернуть, чего нет:шумливые годы,звенящее время,поющую юностьне пьяненький джаз…— Ты снова про годы,про время и бремя?За старую… юность?А я — за сейчас!1938ХАНЬЧЖОУ
Как пчелы и осы, звенели, жужжали и скрипки, и лютни,и ярко в цветах утопало, вздыхая в дремоте, Ханьчжоу.И жизнь, что пред этим казалась оскаленных скал бесприютней,цвела, распускаясь нарядно, и пышно, и сказочно ново.И в зеркале вод отражались священные древние храмы.Но вдруг отраженья скривились, в ребристые сморщились складки,как будто под пламенным солнцем нахмурились древние ламыда так и остались в морщинах… И несся мучительно сладкийтомительный запах курений от гнувшихся к водам глициний,и ветра бесплотные руки меня заносили в нирвану.И был только он, только купол, мечтательно плавный и синий,укрывший отверстого сердца еще не зажившую рану,и был только он — только отдых. И сон, и полет в беспредельность,и скрипки, и лютни, и цитры, и радостный крик окарины,и дрожь трепетавшего гонга, и млечность, и вечность, и цельность,и — облачный ладан, и звезды, и — путь в поднебесье орлиный.14 февраля 1939ТАИСИЯ БАЖЕНОВА
СТОРОЖИХА
Сел на рельсы, вытянувши ноги.Дать тебе бы хлеба с огурцом,Стал бы ты бродягою с дороги —Дезертиром, пьяным босяком!Я — на свист, разгульною бабенкойНа закате ветреного дняПробиралась бы в траве сторонкой,Бусами и песнею звеня.Поцелую, обовью косою,Чтобы кровь пожаром залила, —Любо станет с бабой молодою,Что от мужа к босяку пришла.Муж — в очках и в новеньких сапожкахБудет в праздник книжицу читать.Выйдет и покличет из сторожки,А потом отправится искать…С кузнецами мы в траве высокой.Притаившись, пугано замрем.Муж покличет и пройдет далеко,И очки блеснут на нас огнем.А потом вернется хмурый-хмурый,Рыжий ус со злобой теребя,Сядет на завалинку, где куры,Будет ждать, цигарку закуря…А когда падут на травы росы,Загорятся звезды в небесах,Я вернусь хмельной и безголосой,С пылью и соломой в волосах.Оттаскает за волосы — сноваУбегу назавтра же в закат, —Где пасутся и мычат коровы,А на рельсах ждет меня солдат!РУССКАЯ СТАРУШКА
Только у русской старушки такоеВ талию старенькое пальтецо.Шляпа немодного давно покроя,Ненарумянено совсем лицо.Сядет в трамвай, посмотрит на лица,Отведет смущенно взгляд на окно.Я спрошу о здоровье — вся оживится,Как будто ждала вопроса давно.Подъедем к фабрике — бежит в волненьи:— Знаете, все-таки б не опоздать!Приходит и ждет, опять с нетерпеньемСмотрит на часики: скоро ли пять?Солнце и душно. Гудят трамваи,А женщины тихо и молча шьют.— У нас ведь в России, и там, в Китае,Сейчас морозы, не то что тут!..Пришивает кружево к платьям детским,В фуфайке, согнувшись, в очках, у окна…— А дома, — шепчет, — больна невестка,Опять без меня в постели одна…— Бабушка, вам бы в теплую горенкуС тихой лампадкой да нянчить внучат!..— Знаю, что были бы… Да умер сын Боренька,В Сибири убит он как белый солдат.НЕПОГОДА
Серый залив. Ветер, прибой.Ярость сирены на маяке.Стелется низко туман над водой.Чайки, нахохлясь, сидят на песке.Белая шлюпка, и парус белыйГнется под ветром — не хочет свернутьКто-то, спортсмен или просто смелый,Любящий бурю и дерзкий путь.Холодно белым продрогшим чайкам —Больше не носятся над водой.Словно цветами, покрыта лужайкаБелыми стайками — одна к одной.Маленький краб уползает от палки…Милый, не бойся, ведь я не страшна;Ты на земле только славный и жалкий,Ты здесь один, и я здесь — одна.ЯПОНИЯ
В старой гостинице скрипят половицы,А под окном — олеандры в цвету.Белый хибачи соседки дымится…Завтра я буду уже в порту.Мне из окна видны крыши кумирен,Сосен зеленых плоская тень.Так вот проходит, созвучно-мирен,Этот японский осенний день.С улицы слышен звук самисена,В грустной мелодии слезы дрожат…Пусть даже слышат старые стены —Мне не вернуться уже назад…Я уезжала веселой, весенней.Завтра, быть может, на вашем столеРозы увянут — мой дар последний,И уж другая станет милей.Можно ли сердцу сильнее сжатьсяВ горечи дум, слез и любви?..Кто теперь нежно согреет пальцыПохолодевшие мои?КИРИЛЛ БАТУРИН
НЁ-Н[32]
Ранней весной цветет вишня,Голубой далью — неба край;В простые четверостишьяНежность собрал Китай.Лепестки легли на лике,Черен в узком разрезе глаз.Разве скажешь — губы дики.Не целованные не раз.Чарует изгибом тела,Точеностью линии рук —Чудеснейшая новелла,Изысканная, как бамбук.И мурлыкающей песнейБаюкает тихие дни,Чтоб стала душа небесней,Ласковой; «Во ай ни»[33].1930ШанхайВ ПУТИ
Бамбуковая роща за каналомИ дом, крытый черепицей.Медленно поворачивает вол черпалоСпица за спицей.Каменной аркой перекинулся мост,И фанзы на сваях обступили воду.Дракон на крыше, загнувший хвост,Старится год от году.Шиповник в щелях источенных плит,В грязном проулке играют дети.Императорский мост хранитЛегенды тысячелетий.По ступеням — камням щербатым —Время царственно протекло,И день угасает ровным закатом,Хотя еще светло.Из серого гранита тупорылый левНичком лежит в бурьяне.И никто не прочтет нараспевНадписи на кургане.Столбы могилы обвивает плющ,Тропинкой стала аллея.Кому же войти под полог кущМолитвенно благоговея?От старой кумирни остались обломкиВ стертых узорах знаков.В заросли тополей бамбук тонкийРастет из могил монахов.1930Гора Тутовых ДеревьевЛУНАПоэма
Когда цветут абрикосыИ небо, как фарфор, —Вспоминаю черные косыИ черный лукавый взор.Вспоминаю цветы магнолий,Самую странную любовьИз противоречий и болиДевушки из Нин-по.Над старым крылатым домомМедью взошла луна;Легла золотым изломомБороздою в пруду волна.На дальнем дворе прислугаИграет, стуча, в маджан;В беседке жду я друга —Прислужницу госпожи Цзян.Соседа хрустальная скрипкаПоет о моей луне,И качается, словно зыбка,Задремавший сампан на волне.Заскрипела слегка дорожка,Блеснул на луче халат;Перебирают пугливые ножкиПятна лунных заплат.В полумрак протянула руки,Вздохнула, меня узнав;Сколько любовной мукиБросила, недосказав:«Хозяйка… нельзя… узнает…Выгонит со двора!..»Луна, восходя, сияет,И кружится головаОт цветочного аромата,От близости, от любви,От шелка ее халатаИ ласковости руки.Прижавшись ко мне устало,Забыв о хозяйке злой,Лепечет: «Тебя желала…Непонятно, зачем с тобой?..»Тушью черной кладет узорыЛунный свет на полу.Любовь китаянки — горы,Когда горы весной цветутАбрикосами, миндалями,Жасмином, дыханием трав,Смолистыми тополями —Нежнейшими из отрав…И такой вот, косой, черноглазой,Не забыть мне любви вовек;На старинной китайской вазеПовторенных рисунков нет.И когда над Китаем весныШелестят, пролетая, крылом,Вспоминаю косматые сосны,Обступившие черный дом.1931Шанхай«Мгновений несколько меж серых облаков…»
Мгновений несколько меж серых облаковПроталинки молочного фарфора,Поголубевшие у желтых ободков,Глубинный свет сочили из простора.И ветка в холоде темнеющего дняС пучком едва позеленевших почекГрядущую весну пропела для меняНевыразимостью небесных строчек.1934ШанхайГУ-ПАН ГУН-ШУ
Задремала стража. Знойно лето,В синеве застыли облака.У ворот, чернеющих от света.Не кричат разносчики с лотка.Сам хозяин на войне, в отъезде.Солнце вырезные тени льетНа зверей из камня на подъезде,На дверей узорный переплет.Зной разлил в усадьбе неподвижностьПолуденную глухую тишь.И звенит китайская недвижностьНад разлетом черепичных крыш.Лепестки глициний стелют просиньНа увитой лозами тропе;Золотые рыбы хлеба просятВ медленно струящейся воде.И вот тут, на сломанных перилах,Где растет по трещинам трава,Медленная вечность обронилаТишиной пропетые слова.БОРИС БЕТА
ЛОШАДЬ ПАЛЛАД А
Опять заслышать на зареСквозь мягкий сон укрытых глазПротяжность зовов на трубе,Вновь неожиданных для нас,Заспавших и на этот разУстав о воинской игре!..Проснуться так: в окне морозРаздольных голубых просторов,И миг приготовлений скорых,И звоны на одетых шпорах,И натощак от папирос —Проклятый кашель без угроз…А вышел — что твое вино,Он ранью ковкой опьянит,И снова в высоте звенитИ заливается труба,И сердце ей опьянено,Хоть холодеет на губах!Пола тотчас же просквозит,Походка звонкая легка,И песня новая звенит;Чея-то глупая рукаУже засыпала овес,И чешется, рассевшись, пес.У двери теплых денниковНавоз подстилочных клоковДымится свежестью своей,И стуки-постуки подковУверенные: из дверейВыводят первого коня…О, Господи, прости меня,Что я опять желаю брани,Что вот опять мое желаньеПроходит, славою звеня,И смяты смертно зеленяОтменным полевым галопомНа страх застигнутой Европы!..МАНЬЧЖУРСКИЕ ЯМБЫ
I
Ну да! Еще не так давноВ мое раскрытое окноИ в дверь на цементный балконВставал июньский небосклон.Маньчжурский неподвижный зной:С утра ленивая пора,Лимонов профиль вырезной,А во дворе — детей игра…И плыл дрожащий горизонт,И млели там зонты дерев,И солнце — огненный орех —Опять слепило горячо.Опять стремительный драконВзмывал в лазурь, на высоту,И делался горяч балкон,И пронизала пустотуОгня небесного искра,И приходила в мой покой,Касалась легкою рукойТоска (она любви сестра).II
Ну почему бы не поплыть,А то отправиться пешком,С бродячим за спиной мешком.Туда, где с башнями углыОглиненных кизячьих стен,Где вовсе раскрывает светИспепеляющий дракон;В бумаге поднято окно,И на циновке детский стол,И флейта плачется светло,А музыкант на ней — слепой.Проедет в толстые вратаМешками полная арба…Коней дрожащая губа,А шея стрижена, крута,Извозчик по пояс нагой(И как мала его нога!),А там стреляет кнут другойИ — впряженных коров рога…III
Не раз задумывался яУйти в глубокие края,И в фанзе поселиться там,Где часты переплеты рам;Бумага в них, а не стекло,И кана под окном тепло.На скользкую циновку сесть,Свинину палочками естьИ чаем горьким запивать;Потом курить и рисовать,Писать на шелке письмена —И станет жизнь моя ясна,Ясна, как сами письмена.1923ХарбинГОЛОС
Летают в воздухе святом,Неслышно пропадают птицы.Над ровным лугом — желтый дом,А дух на воле и томится.Есть в облаках сиянье льдин,В пруду метнулась рыба кругом,И в этот полдень я одинДышу томительным испугом.Так жадно думаю о Вас,И расцветают все движенья,Далеких губ, далеких глазВлиятельное выраженье.А вот счастливая рука:Она имеет тяжесть тела;Святая кровь — ее река —Высоким шумом прошумела.И смелый голос надо мнойПоет неслышными словами,А небо с той же синевойИ уплывающими льдами.1924ШанхайВИКТОР ВЕТЛУГИН
У ОКНА
Слепая ночь устало хмурится…Как много снега намело.Там убегающая улицаЛегла серебряной стрелой.А я прильнул к стеклу оконному —Мне как-то странно хорошо.Я памятью настороженноюВ страницы прошлого ушел.И, воскрешая ту, забытуюЛюбовь — забытую мечту,Глазами, широко раскрытыми,Гляжу в немую темноту.«Тонкой змейкой раскинута сталь…»
Тонкой змейкой раскинута сталь,В синеву убегает зигзагом.Я не знаю, давно ли я сталЗагорелым и дерзким бродягой.Только кажется мне, что давно,Что и предки мои кочевалиПо степям под сибирской луной,По скалистым хребтам Забайкалья.А теперь, оглянувшись назадНа далекую жизнь, вижу сноваЦепь железобетонных громад,Переулки в гранитных оковах.Бесконечную цепь проводов,Черным дымом пронизанный воздух,Перекличку фабричных гудков,Фонарей неподвижные звезды.А еще — будто солнечный лучИль вечерней зари позолота —Из растаявших в сумерках тучУлыбается ласковый кто-то.Может быть, этот вычурный бредЛишь сознаньем придуман усталым,Может быть, с незапамятных летЯ брожу по обветренным шпалам.УЗНИК
Через зубчатые ночные тучи,Через решетку в маленьком окнеПрокрался робкий, одинокий лучикИ задрожал и улыбнулся мне.Как будто думы тайные подслушав.Так улыбалась девушка одна,И с той улыбкой проникала в душуБлаженная святая тишина.В моей тюрьме — она страшнее гроба —Случайный свет из глуби ледянойВ зверином сердце выросшую злобуСменил надеждою и тишиной.Что из того, что жизнь проходит мимоТам, за решеткой в маленьком окне,Что кажутся крылами серафимаУзорчатые тени на стене.Ведь сердце снова, снова верить стало,Что будет день, ворота отойдут,И в судороге ржавого металлаМне огненный почудится салют.Я в жизнь войду, как гордый триумфатор,Как победитель тысячи племен.Увижу тени в золоте закатаЛишь для меня распластанных знамен.«Гляжу, не зажигая света…»
Гляжу, не зажигая света,Из сумеречной темноты.Как, ветром сорванные с веток,Летят последние листы.Но не грущу, не плачу яО том, что с днями и с годамиУходит молодость мояНеуследимыми шагами.Ведь я унес и сохранилОбрывки недоговоренных,Колеблющихся, как огни,Неясных, словно бред влюбленных,Случайных слов, и для меняОни нужнее и желанней,Чем свет прибрежного огняДля заблудившихся в тумане.Я захочу — они звенят,И снова воскрешает памятьЗаворожившую меняСвоими детскими глазами…У СТАНКА
В тревожном говоре станковЯ слышу голос твой — не ты лиГлядишь из черных облаковТяжеловатой душной пыли?Зачем ты снова здесь? ЗачемГлядишь и хмуришь брови строже,И на твоем крутом плечеПрозрачная белеет кожа.Да, знаю я, что это бред…Но разве я смогу разрушитьГлубоко врезавшийся следВ мою потерянную душу?И для чего? Я даже рад —Пускай в бреду, но ты со мною,Своей осенней тишиноюТвои глаза меня томят.Волнуют дерзкою загадкой…И сильная моя рукаКакой-то судорожной хваткойСжимает ручку молотка.«Еще, еще одна морщина…»
Еще, еще одна морщина,Один едва заметный штрих.Я отрекаюсь, словно инок,От жизни, от очей твоих.Ты уходила, ускользала,Ни разу не взглянув назад,Затем, что сердцем угадалаПреследующие глаза.Мы оба знаем, что при встречеТы взгляд поспешно отведешь,Что я как будто не замечуРуки нечаянную дрожь.Но, взглядывая равнодушноНа нелюбимых, на других,Я весь замру и буду слушатьТвои звенящие шаги…МАРИЯ ВИЗИ
«Я с неба яркую звезду рукою смелой украду…»
Я с неба яркую звездурукою смелой украду.О, разве это мир заметит?Одна звезда так мало светит,темней не может быть ему,а я звезду свою возьмуи в сердце на конце кинжалавоткну, чтоб вечно освещалавсе уголки, где мысль живет,та мысль, что жизнь мою прядет,все чувства в сердца клетке теснойосколком мудрости небесной.1921«Мой бог — таинственная замкнутость лесов…»
Мой бог — таинственная замкнутость лесов,где бродят волки и зовет сова,причуды передутренних часов,и отклики незримых голосов,и мягкая болотная трава.На облаках рубинно-золотыхсгустилась слава всех бессмертных сил.Мой бог блеснул закатом и затих,и слились волны сумерек седых,прорезанные взглядами светил.Я чую легкий времени полети шум непобедимого крыла.Когда река свой зимний сон прорвет,я поклонюсь перед движеньем вод,где черная у берега скала.Я верю в солнце, звезды и лунуи в колдовство заката и зари.Я от Отца и Сына отвернусвое лицо и старый храм замкну.Но если я заплачу — не смотри.1925БЛОКУ
Из камня белого Каррарытвой профиль высечет рука,сереброструнные гитарыпередадут тебя в века.Ты будешь юный и певучий,певцы живые не затмятушедший твой печально-жгучийи гордый и глубокий взгляд.Твой будет свет — лучом от Бога,тебя мы чудом назовеми самой трудною дорогойк своим святилищам пойдем.1927«Есть остров в океане. Ни коралл…»
Есть остров в океане. Ни коралл,ни жемчуга его не украшают.На голых гранях почерневших скалрастений корни молча умирают.Там в полдень не проходят облака,чтоб освежить каленый камень тенью,и Божья вездесущая рукане трогает опального владенья.Есть в океане памяти моейпогибший мир. В нем нет дневного света.Он Атлантиды царственной мрачней,певучими преданьями одетой.Туда летят развенчанные сны,забытые осенними ночами.Там мертвый лоб желтеющей лунытуманы кроют мокрыми плащами.1926«Мне город твой не нужен темный…»
Мне город твой не нужен темный,мне страшно каменной стены.Как огоньки болот, бездомнымои блуждающие сны.Мой путь лежит через туманыи не ведет туда, где тыглядишь на белые фонтаныи грациозные мосты.Такие сказки мне знакомы,такая даль меня звала,что даже ты в своих хоромахменя согреть бы не могла.Ведь я иду с печальной песнейот ласковых земных полейзатем, что знаю, нет чудеснейневидимой страны моей.1928«Есть встречные немые корабли…»
Есть встречные немые корабли,которые проходят ночью мимо,в чужих морях, далеко от земли.И встречи те — неповторимы.Такой корабль, как призрак или сон,свой беглый свет за черной гранью прячет,и не узнать, кем этот свет зажжен,и где ему пристать судьба назначит.Летящей птицей дрогнут и уйдутего огни и станут тенью снасти,и от людей, что призрак тот ведут,не ждите ни привета, ни участья,и будет ночь полна тоской тупой,и будет больно так и непонятно,что тот корабль серебряной тропойуже ничто не повернет обратно.1928ВОЛОДЕ ВИЗИ
Змеиными бликами билась вода,ты помнишь, в далеком порту,где бросили якори наши суда,и мы отошли в темноту.В вечерней толпе мы бродили однии нас не окликнул никто.Сияли вверху небоскребов огни,ревели тревожно авто.О, полночь и холод чужих площадей,о, блески витрин и реклам,о, многие тысячи встречных людей,идущих к себе по домам!И после — весь ужас безмерной тоски,когда мы, простившись, дошлипо докам пустынным до шаткой доскина ждавшие нас корабли…1928«Я уйду куда-то, где сейчас темно…»
Я уйду куда-то, где сейчас темно,где ночное небо звездами полно,где на белом поле лапчатая ель,в тридесятом царстве, за тридевять земель.Я не буду помнить душные сады,кровью на дорогах легшие следы,человечьих песен вспомнить не смогу,буду ждать чего-то на пустом снегу.Буду ждать и слушать, как зовет сова,как под снегом шепчет сонная трава,как ликует месяц звонкою красойдевушки небесной с огненной косой.Будет ночь, как сказка, будет ночь саматрепетать, как чудо, за плечом холма,и тихонько полем, где тропинки нет,проберется в душу небывалый свет.1929«Иду одна. Большое поле…»
Иду одна. Большое поле,кругом цветы, трава, трава.И нет в душе привычной боли,лишь пустота и синева.Как будто кто-то тронул тихо,промолвил: «Ты теперь в раю,не поминай, не надо, лихомнечаянную жизнь свою!»И я поверила; не стала;сдержала бурю горьких слов.Но — Боже! — как ужасно малопустого поля и цветов…«Нам скорбь великая дана…»
Нам скорбь великая дана,и мы ее несем, как знамя,дорогами слепыми сна,который тянется веками.Настанет мир, взойдет зерно,в лесах родится дичи много,все будет людям прощено,и станут люди славить Бога.Но мы останемся одни:за серым пологом туманагорят огромные огни земли,не нам обетованной.«Чем выше и блистательней полет…»
Чем выше и блистательней полет,тем человек больнее упадет,и чем великолепней свет сиял,тем жальче тот, кто в темноту попал.Дай, Боже, ровный путь и тихий светспокойнее житья для сердца нет.«Нелепы в жизни перемены…»
Нелепы в жизни перемены…Друзей уносят поезда,и прочь уводят морем пленнымбольшие серые суда.И города сейчас не те же,в которых раньше я жила,и ночью сны бывают реже,и неба синь не так светла.Лишь сердце перемен не знает:оно растет, уходит вдаль,но в глубине своей ласкаетвсе ту же радость и печаль,и самых ранних лейтмотивовне изменят в его струнепаденья в пропасти с обрывови взлеты снизу — к вышине.«Я не Мария больше: только Марфа…»
Я не Мария больше: только Марфа.Свои мечты я продала за труд.Покрыта пылью золотая арфа,ослабленные струны не поют.Способно и к труду привыкнуть тело,и может сердце, кажется, забытьо том, как раньше бредилои пело и не умело по-земному жить.Но только иногда далеким звукомдавнишний сон напомнит о себе;о, иногда — нет равных этим мукамв железной человеческой судьбе —и сердце опустевшее, земное,познавшее работу и покой,мучительно забьется, и заноет,и до краев наполнится тоской,и долго будет рваться к тем планетам,которые оставило давно, —не зная, что отвергнутого светаему уже увидеть не дано.«Поцелуешь горестные веки…»
Поцелуешь горестные веки,Скажешь: «Дорогая, улыбнись!» —в час, когда засеребрятся рекии подернется туманом высь.В далеко ушедшем Кватрочентотак писали небо мастера:облака развившаяся лента,звездная кайма из серебра.Что же делать, если счастье зыбко,и последний луч дневной зачах,если не разгадана улыбкау мадонны Лизы на губах?КИТАЙСКИЙ ПЕЙЗАЖВ небе сонном и алом
Над зеленым каналоми над рощей бамбука,в небе сонном и аломни дыханья, ни звука.Там, где сгустиласьпредвечерняя мгла,остановиласьзвезда, взошла;в объятую сномводу каналабелым пятномупала…1937ШанхайНА КИТАЙСКОМ ХУТОРЕ
Точно кружевом, одетый тиной,на закате тихо спит канал.Высоко над хаткой и плотинойжелтый месяц остророгий встал.Вот покойный и приятный жребий —как сказать: неласкова судьба?В фиолетовом вечернем небетонких листьев черная резьба.1937ШанхайГОРОД
В. В.
Золотые звезды с сучьев кленана асфальте ковриком легли,и туман, серебряный и сонный,скрыл шероховатости земли.Помнишь город? Или ты в нем не был?Вечером усталым и немымгорестно заплаканное небо,столько лет висящее над ним,площадь возле старого вокзалаи фонарь, зажженный над мостом, —помнишь ли, как я тебя встречалаи куда мы шли с тобой потом?Если вечером таким прозрачным,трогательно тихим, кружевным,сон, который издавна утрачен,неожиданно встает — живым,если ж ветер, если солнце светит,голубеет в озере вода,этот город, где мы были дети,я не вспоминаю никогда.10 ноября 1949«Белая апрельская луна…»
Белая апрельская луна,и, остановившись в этом миге,кружевом курчавилась волна,точно на пейзаже Хирошигэ.Там, где горизонта полоса,лунный луч своей рапиройтонкой осторожно тронул парусауходящей на ночь в море джонки.Мы следили, стоя там одни,как в воде у самого причалаинфузорий вспыхнули огни;слушали, как тишина молчала.И за то, что мы стояли там,нам присуждено хранить навекив памяти, как нерушимый храм,эту ночь в порту Симоносэки.ПАМЯТЬ О ПЕКИНЕ
Открывали маленькие лавочкипод старинной городской стеной.Продавали нитки и булавочки,торговали чаем и ханой.На закате, побренчав гитарами,рано спать ложились старики;молодежь прогуливалась парами,и в садах пестрели цветники.Так трудились, обрастали внуками,наживали денежки порой,отдыхали в праздник под бамбукамивозле желтой речки за горой.А потом зарделось в небе зарево,донеслась до города беда —отобрали новые хозяеванажить многолетнего труда.Вот и все. Позакрывались лавочкипод разбитой городской стеной,где цветы цвели — повяли травочки,и гитар не слышно… ни одной.10 октября 1976ПЛАЧ ПО ХАРБИНСКОМУ РАЗРУШЕННОМУ СВ. НИКОЛАЕВСКОМУ СОБОРУ
Помолитесь о нашем храме —что закрыт, разрушен, разбит,неовеянный в фимиаме —в кучах мусора был зарыт!Не звонит его колокольня,не блестят его купола…Сердцу холодно, сердцу больноот людского горького зла.Над мощами храма потемки,но забыть его не хочу!За его святые обломкизажигаю свою свечу.22 марта 1994МИХАИЛ ВОЛИН
«Прими, что прекрасно и свято…»
Прими, что прекрасно и свято,Восторженно, долго молисьВ сиянии алом заката…Потом от всего отрекись.Взлетай и стремительно падай,И снова — в холодную высь…Прими и звериную радость,Слезами потом захлебнись.Пройди сквозь печали большие.Сквозь тяжкие, смутные сны,Чтобы плакать ИеремиейУ солнцем сожженной стены.РОССИЯ
Это — тройка и розвальни-сани,И унылая песнь ямщика,Это — в синем вечернем туманеОдинокая стынет река.Это грудь с неуемною болью,Но палимая вечным огнем,Это — крест, затерявшийся в поле,И казачья папаха на нем…Это — степи, столбы верстовые,Беспредельный, бескрайний простор…Это Лермонтов — в грудь и навылет —На холодной земле распростерт.«В переулок пустынный, где серо и душно от пыли…»
В переулок пустынный, где серо и душно от пыли,Вышла женщина в черном и стала под желтый фонарь.Но никто не приходит. — Друзья, вероятно, уплылиНа больших кораблях в безмятежное море, как встарь…Отчего нам так страшно… Мы только ночные повесы,Но сжимается сердце, как в детстве бывало во сне…Погляди, погляди, оживает китайский профессорНа аптечном плакате на дальней кирпичной стене!У него на груди иероглиф и холодные желтые руки,Весь он в прошлом столетье, в торжественном фраке до пят.Это он нас обрек на ночные скитанья и муки,Весь отравленный сам, подносящий с усмешкою яд.Поднимается ветер, грохочут трамваи пустые…Убежим поскорей из проклятого места на свет —В голубой ресторан, где сверкают огни золотые,И танцует канкан над могилой своей Мистангет.Поднимается солнце… Быть может, все это лишь снится,Как и вся наша жизнь в эти злые глухие года…Ты проходишь в костел, опуская густые ресницы,И прекрасной и нежной такой я не видел тебя никогда.«О нежности, которой нет границ…»
О нежности, которой нет границ,О верности, которой нет предела,О бархате изогнутых ресницИ о руках, как алебастр, белых.О вечерах над книгою вдвоем —Над мудрым Блоком или Гумилевым,О тишине, о ясности, о том,Что к нам нисходит с неба голубого,В волнующий неповторимый мигВ сияньи крыл архангельских и пеньи,Что ни один мыслитель не постиг,И люди называют вдохновеньем.РАЗГОВОР С ТЮТЧЕВЫМ
«Блажен, кто посетил сей мирв его минуты роковые»…Блажен ли, право? Страшный пир,Где я бренчу еще на лире,Уж слишком долог, слишком онХмельным вином отягощен.И в жизни сей, где правит случайИ темный ангел Азраил,Я не согласен с вами, Тютчев,Что счастлив тот, кто посетилСей мир в минуты роковые.Сказать по правде, всеблагие,С меня довольно. Рвется нить.Я место рад освободить!СВИДАНЬЕ ДРУЗЕЙ
Дракон на кровле в ярости и муке,Разъявши пасть, глядит на тихий дол.Халат на мне уютен и тяжел,И, в рукава засунув зябко руки,Спускаюсь в сад. О, сколько тонкой скукиТаит октябрь, прозрачный, словно шелк.Мой старый друг сейчас ко мне пришел —Мы были с ним три месяца в разлуке.Мы молча сядем, приготовим тушь.О, эта радость просветленных душ,Подобная таинственному мифу,Постичь высокой мысли красотуИ начертать, почти что на лету,Вторую половину иероглифа!МУЗА ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ
Я люблю эти ветры свистящие,Прилетевшие с дальней земли.Я люблю поезда уходящие,Уплывающие корабли.Погибай, что подвержено тлену!Пропадай, что застоем гнетет!Так пленительны наши измены,Жизни радостный круговорот!Оттого, никогда не жалея,Отрекаюсь от старого я.Возникает в тумане, светлеетМолодая, иная земля.Пусть другие, как умные лисы,Осторожно по норам сидят.В парусах моих ветер Улисса,«Одиссеи» пленительный яд!БРАТЬЯ
Набежал солдат. ПрикладомПехотинца сбил.Сам винтовочным зарядомОпрокинут был.И в последнюю усталость(Смерти тоже рад)«Дейчланд, Дейчланд юбер аллес»,Прохрипел солдат.А другой сказал: «Россия,Только ты одна…»И закрыл глаза сухиеДля большого сна.И, услышав хрип тревожный,Нежностью томим,Кто-то Ясный, НевозможныйНаклонился к ним.Было видно — просветлелиЛица павших вдруг.И уже не пули пели —Сирины вокруг…И тогда, от душной злобыСтрашно далеки,Поднялись солдаты, оба,Над землей легки.И туда, где, погасая,Пламенел закат,Шли, земли едва касаясь,Брат и рядом брат.КОНЕЦ ВОЙНЫ
День придет — я это твердо знаю,Будет день, как в декабре весна.Мы тогда в газете прочитаем,Что сегодня кончилась война.Выйдем мы на улицу большую,В смех и говор, в топот многих ног.И тебя в подъезде поцелуетНезнакомый вовсе старичок.Мы пойдем с тобой по тротуарам,А куда? Не все ли нам равно!Будут, верно, в ресторанах даромРаздавать дешевое вино.Станет невозможное возможным.Отчего же, сдерживая дрожь,Ты печально и почти тревожно,Руку мне холодную сожмешь?СТИХИ О СТИХАХ
О, стихи, привычное витийство.
А. НесмеловI
О, стихи, привычное витийство,Трудное и злое ремесло…Вот и рифмочку «самоубийство»Как-то в эти строки занесло.Трудно жить, писать еще труднее.Подвиг это. Кто сейчас поймет,Что над нами злые ветры веют,Солнце, точно нехотя, встает…В бурях обезумевшего векаПогибают духа корабли…Жалкий, слабый голос человекаВот уже не слышен из дали.II
Холод рассвета — как острый нож,Входит в суставы странная дрожь,Солнце подняло свой огненный зрак…Кто это там, не пойму никак,Плечи сутулит над шатким столом,С утренним серым, усталым лицом,Пишет не пишет, бумагу скребет.Хмурится жалко измученный рот.Странно знакомый! Да это ведь я!Это моя роковая стезя!Вены открыты, и пенной рекой —Рифма за рифмой, строка за строкой!III
Вот стихи, там горечь всех разлук,Боль сплетенных на прощанье рук,Радость встреч и полдня чистый зной,Блеск звезды прекрасно-голубой…Тусклый взгляд убийцы-подлеца,Нежный свет любимого лица,Свежесть утра и дыханье роз,Ангел смеха, рядом — ангел слез…Все, что в мире было, будет, есть,Что не высказать, не перечесть,Что в душе твоей погребено,Богом ласковым освящено…Синий свет нездешней вышины…Вот стихи — кому они нужны?!.СТИХИ О КИТАЕ(«Над широкою желтой рекою…»)
Над широкою желтой рекоюБезмятежен закат и глубок.Вот рыбак на весло кормовоеБронзовеющей грудью налег.Солнце тонет, как будто драконийПотухающий огненный зрак.Он поет, а как будто бы стонет,И мне в сумерках слышится так:Нас мильоны, похожих, единых,С желтым телом и сердцем, как медь,Мы когда-нибудь хлынем лавиной,Приносящей мгновенную смерть.Подожди, мы еще не проснулись,Подожди, наше время придет.Мы, как пчелы, закрытые в улей,Копим мщения сладостный мед!СТИХИ О КИТАЕ(«Помню дымки от походных жаровень…»)
Помню дымки от походных жаровень,Сырость и запах хлопушек и гнили,А с черепичными крышами вровеньПряди тумана повисли в бессильи.Я уходил в переулки кривые,Жадно вдыхал эти запахи ночи,В хаосе звуков я слышал стихии,Думал словами забытых пророчеств.Вот он, Китай, этот буйвол тяжелый,В теплой трясине уснувший до срока.Оводы кружат — блестящие пчелы…Он неподвижен до некого срока.Встанет, рога распластавши на вые,И заревет, напружинивши ребра,И покривятся кресты Византии,И пошатнутся тогда небоскребы.РОССИЯ
Зашумели ветры, загудели,Душу мне наполнили тоской…Отчего, особенно в апреле,Мне вернуться хочется домой?О, Россия, мне твоих созвучийНе дано вовеки разгадать.Их не мог постичь суровый Тютчев,Ясный Блок не мог расколдовать.Были бури, были непогоды,Но уж трубит ангел в вышине.И бродить принялась темным медомКровь твоя тяжелая во мне!БОРИС ВОЛКОВ
ПУЛЕМЕТЧИК СИБИРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
I
Оставшимся спиртом греяПулемет, чтоб он не остыл,Ты видишь: внизу батареяСнялась и уходит в тыл.А здесь, где нависли склоныУ скованной льдом реки,Последние батальоныПримкнули, гремя, штыки.Простерлась Рука ГосподняНад миллионом стран,И над рекой сегодняРазвеет Господь туман.Чтоб были виднее цели,Чтоб, быстро поймав прицел,На гладь снеговой постелиТы смог бросить сотни тел.Широкие коридорыЗданья, что на Моховой, —Привели тебя на просторы,Где кипел долгожданный бой.В двуколке, что там, в овражке, —Шопенгауэр, Бокль и Кант…Но на твоей фуражкеГолубой отцветает кант.II
Небо из серых шкурокВ утренний этот час…И, закурив окурок,Подумал: «В последний раз!»Надо беречь патроныИ терпеливо ждать,Пока не покроют склоны,Как муравьи, опять.И только когда их лицаТы различишь, пулемет,Забившись в руках, как птица,В последний их раз сметет.А там — за наган… Пустое!Лучше эмблемы нет:Снег на горах и хвоя —Бело-зеленый цвет.III
И совсем как тогда, под елью(Над бровями лишь новый шрам),Ты меришь ногами келью,Что дали монахи нам.Сегодня, мгновенно тая, —Снежинки… О, в первый раз!..И мы за стеной КитаяО прошлом ведем рассказ…Обыденность буден сжала,Как келья, былую ширь…На стене — портрет АдмиралаИз книги: «Колчак, Сибирь».И рядом с ним — твой Георгий,Символ боев и ран…— В городах выставляют в моргеНеопознанных горожан…— Как сон, помню: шли без счета,И в небе — горящий шар……И труп мой от пулеметаОтбросил в снег комиссар…Бэй-Гуань, Пекинский монастырьКОНЕЦ ПУТИ
В смятеньи своем ничему не веря,По привычке призываю Тебя, Бог!Я подобен раненому зверю,Который заполз умереть в лог.Над ним пылает небо, а в небеКружит коршун и зорко ждет…Я мало думал о насущном хлебе,И вот, Господи, пришел мой черед.К чему же слова о лилиях долины,И о тех, что не сеют и не жнут?Как рабы, согнули мы спины,И гуляет по ним — Твой кнут.Не дай видеть кровавые извивы,Которые на потном теле вижу я…Если слова Твои справедливы,Если безгранична милость Твоя,Дай умереть свободным, как даешь зверю, —Заползти поглубже в чащу кустов!..…Ибо — я ничему не верю.Не хочу собирать Твоих цветов.Бэй-Гуань, Пекинский монастырьПЕСКИ
С тех времен, когда люди топором из нефритаУбивали, сражаясь, в тьме зловонных пещер,Смерть героев далеких была так же повитаАроматом курений нам неведомых вер.Может быть, в тонком слое попираемой пыли —Их заветные мысли, стоны их матерей!Может быть, эти люди никогда здесь не жилиИли ныне на дне мы их бездонных морей.Много песен пропели на могильниках бардыС той поры, когда поднят был впервые топор.Кто проникнет в былое, где прошли миллиарды,Где словами насыщен беспредельный простор?Так и ты, и народ твой, и столетья, и эрыМогут в общем движеньи промелькнуть без следа,И о павших героях, как о людях пещеры,Ничего не узнают. Ничего. Никогда.Ставка Цеценхана, МонголияДРАКОН, ПОЖИРАЮЩИЙ СОЛНЦЕ
На желтом журавле муж древности поднялсяК сребристым облакам. Здесь только басни след…Назад журавль не возвращался.…А облака клубятся много тысяч лет.Цуй-Хао. Танская династияI
Вспомнивечер,когда над городомплылиотдаленные зовыкумирни«Утраченной Радости».Чужие слова и речи.Пыль чужих дорог.В древних кумирнях жгу свечиТебе, Великий Бог!Но, слушая гонга ударыС тысячелетних стен,Помню родные пожарыИ свой безысходный плен.Зачах в нестерпимом зноеДень. Не вернется назад…На все бросает ЧужоеСвой равнодушный взгляд.За мной — разоренные гнездаОпустошенной земли……Только родные звездыСияют вдали… вдали…II
Серые камниразрушенных башенпо склонамисчезающих в сумеркахгор.Со мною поэмагосподина Ли-Чи.«Мы не видели солнца. УтесыДнем в кострах: за дозором — дозор…Упадали кровавые росы.В желтых сумерках — с гор.Звуки труб на заре трепеталиВ ветре резком, несущем песок.В те края, где багровые далиНамечали во мгле восток.Там, за рябью холмистых складок,Небо слито с концом земли…Ничего, кроме наших палаток.За тысячи тысяч ли!И песок желтизной налета,Прилетев от пустынь, осел,На могилы, что мы без счетаРазбросали… Где их предел?Все мечты о тебе!.. Из туманаЗвуки лютни прорежут мглу…О, я знаю, берет из колчанаДикий всадник в тот миг стрелу!Скоро сердце послужит целью,Вдруг наступит и мой черед…Этой дикой скалистой щельюМы сегодня займем проход.Коршун! Коршун! На камнях склонаВидишь трупы? При них — мечи.Ты поведал мне „Песни Дракона“», —Так когда-то писал Ли-Чи.…Бесцельный день, бесцельный, как вчерашний.Как завтрашний… Багровый фон,И на скале чернеет остов башни —Тысячелетний, смутный сон.И вижу я: сомкнув стеной утесы,Разбросив башни, ждут… И гарьПриносит весть: «Иду на вас, раскосый,В песках пустынь родившийся дикарь!»Со стен следит огни и слышит ржаньеДозор ночной. Врагов не счесть.И, как сейчас, холодных звезд мерцаньеНад ним. Так будет, было, есть.Мой день — день умирает. Еле-елеОчерчен башен силуэт…И я заполз. В какой-то дикой щелиЛечусь от ран. Воскресну? — Нет!И для той, кто в тоске безмерной,При тусклом огне свечиОсталась до смерти верной,Написал когда-то Ли-Чи:«Вдруг я понял: стал путь корочеЗдесь сведу я последний счет…В небе жалобный крик — до ночиЭтот дикий гусиный лет.Ветер кедры в горах, как трости,На пути от пустынь сломил.Не отдаст безымянные костиНенасытная пасть могил.О, я знаю, ты плачешь, верно, —Ибо сердце всегда болит,Когда в гонг ударяешь мерноТы в пыли полустертых плит!Много лет посвятишь богомолью,Пока ветер, слетев с вершин,Желтой пылью обдаст, как молью,На пути твой резной паланкинИ расскажет о горькой былиСердцу, тихо вздохнув: „Остынь!“»…Мы коней в эту ночь поилиВ зарубежной «Реке Пустынь».И друг другу в тиши отвечалиВзоры, встретясь: «Сам знаю… молчи!»«Это были года печали», —Добавляет поэт Ли-Чи.Ill
«Цветущий на заре лотос» —Императрица.Будущая императрицав пыли улицпродает дыниу Семи Ворот.«Ломти сочной янтарной дыниРазложу у Семи Ворот…(Называются так донынеЭти арки из года в год).Оборванец, покрытый потом,Сильный, крепкий и весь в пыли,Подбегает к моим воротам,Пробежавши десятки ли.Там, у ручек резных паланкина,Оборванцы другие ждут,Ибо сердце сейчас мандаринаВсе во власти Святых Минут.Власть молитв… Колокольчик в храмеПродолжает еще звенеть,Пока пьешь ты двумя глотками,Вынимая поспешно медь.О, невольная дань святыне —Мой глубокий, мой тихий вздох!..„Этот ломоть янтарной дыниБудет стоить тебе лишь чох.Ты смеешься, а я… заплачу;Ничего для тебя здесь нет!“ —И бросаю к ногам я сдачуСвязкой стертых слепых монет:Если б я была бы царицейИ был у меня паланкин,Разукрашенный райской птицей, —Ты бы нес его, господин!»Мандарин,пораженный красотоймаленькой продавщицы,увозит еево дворец.И когда проходили мимоЛюбопытством горящих глаз,Кем-то властным был дан незримоЗадержать паланкин приказ.Мандарина мне стало видно,Я упала к его ногам:«Повелитель, смеяться стыдно.О, я видела знатных дам!Забинтованы ножки туго,Отдыхают по целым дням,С детских лет не изведав луга,И не бегая по камням.Мои ноги большие босы,Я не знаю — кто мой отец,Заплетает мне ветер косы, —Как поеду я во дворец?!»Как могла я противиться? СтрогоМандарином приказ был дан.…И теперь я подруга бога,Покорителя многих стран…Но моим дорогим воротам,Где когда-то давал мне медьОборванец, покрытый потом,Моя песня должна звенеть:«Если б я была бы царицей,И был у меня паланкин,Разукрашенный райской птицей,Ты бы нес его, господин!»IV
Лучизаходящего солнцаозаряютнизкорослыесосны над мраморомгробниц.…Усталый, я сел на обломок гранита,Снял шляпу… Буддийский монах,Изможденный старик, еле слышноПрочел полустертую надпись:«Один —Ищет только любвиИ не находитВ частых сменах женщин всех рас…Другой — мечтает о золотеИ избивает рабовВ сырых рудниках далеких северных горИли запирается в душных лавках,Продает и меняетИ думает все купить…Третий — ищет лишь славы,Если он честен… Или думает мир поразитьНеобычайным и новым,Как будто бы все не исчерпано в мире до дна!Люди живут,Ибо жить надо.А ты?Ты мечешься на перепутьяхИ, изведав много дорог,В лучах заходящего солнцаПо стертым другими плитамВдруг находишь забытый путьСюда — под вечные сосны»……Когда ветер колышет колокольчики,В виде древнего лотосаНа крыше храма —Они издают мелодичный звон.Калган, ущелье Северного КитаяДЫМНЫЙ СЛЕД
Да, ты прав. Мы в тумане, мы не знаем, не верим…Догорают пожары. Искры гаснут. Темно.Мы привыкли с тобой к ежедневным потерям.Нам с тобой — все равно!Наш кошмар неизменен: за уступом — уступы,Уходящие в сумрак, и по ним мы идем.Каждый шаг окровавлен. Эти бледные трупы,Может быть, — чернозем.«Быть ступенью для многих»… Даже в прежнем, любимом,Мы не ищем защиты. Искры гаснут. Темно.Мы с родимых пожарищ, мы пропитаны дымом…Нам с тобой — все равно!Кобэ, ЯпонияВ КИТАЙСКОМ ПАВИЛЬОНЕ
Полюбил ее бродяга и повеса,Дом которого — «Земля под небесами»…Ах, «Колокольчики» — маленькая принцессаС такими суженными азиатскими глазами!Принцесса «Колокольчики» — еще совсем ребенок,Ей не исполнилось четырнадцати весен,И для нее, как говорит поэт: «Звонок Ветер,перебирающий струны сосен».Гадает месяц в воде отражением,Говорят о счастье храмовой завесы складки:Для принцессы «Колокольчики» — все полно значеньемКакой-то жуткой и радостной загадки.Как ребенка, но страстно и грубоПринцессу «Колокольчики» берет на колениИ терзает поцелуем губы МаркоПоло — искатель приключений.Сын расы — новой и полнокровной,Не дающий, но взять всегда готовый, —Для него столетья поступью ровнойНе проходят: «День его — день новый»…Смуглую грудь прикрывает она руками,Но разве оттолкнуть его — в ее власти?…И на Марко Поло глядят суженными глазамиТысячелетья и провалы иной страсти.ГОБИЙСКИЕ ПЕСКИ
Все это началось не нами,И людей прошло — тьма тем…Что делать с мускулистыми руками,С косматым сердцем — все тем же и не тем?Пусты проходят в мелкой радости и злобеДни наши, пустотой звеня:Не раз пересек я — свою Гоби,И гобийский песок изранил меня.О, пращур мой, с топором кремневым!Твой зычный голос в веках не смолк,И во мне — современном и новом, —Такой же притаился волк.Хотел бы я любить иначе,Но любовь жжет первобытным огнем.И если ты не только зрячий,Но и сильный — погибнешь в нем.Прикрывайтесь лживыми словами,Говорите о том, чего нет.Но знайте, начался не намиВ песках, — тысячелетний след!ПРОСТЫЕ СТРОКИ
Я тело в кресло уроню,Я свет руками заслонюИ буду плакать долго, долго.Н. ГумилевО, да, я знаю, получив ответ,Прочту, подумаю: «Вы правы».И все ж мне будет даже Ваше «нет»Дороже «родины и славы».Так ослепителен, так белЦветущий снег акаций… Им усеянНаш дикий сад. И потому я смелИ, как сказали Вы, «рассеян».Для тех, кто спит, — нисходит сонИ тишина на крыльях звездной ночи.Сквозь предрассветный легкий звонЯ слышу: «Дни чем ближе, тем короче».«Любовь — как ночью вдалекеОгни судов, мелькнувших ало…»…Сжав Ваши пальчики в руке,сказать о ней Вам тихо и устало……Дорогу, зной, безумно яркий светИ звон цепей (Сомненья? Долга?)И я, и Вы, сказавшая мне «нет»,Мы — будем помнить долго, долго…ЗВЕЗДОНОСЕЦПарад на экране
Ты живешь и кажешься даже сытым,У тебя такие же, как у нас были, винтовка и штык,И не словам, от употребления избитым,Прервать твой звериный зык.В странное мы живем время,И многое суждено нам увидеть наяву.В тучную землю бросили семяПроклятые буквы «Гэ-пэ-у».Одинаково — злодея и праведника венчаютТопор гильотины или пламя на костре…Воскресенья мертвых чаю И о Суде думаю на заре.Но можешь ли ты есть, когда голодают дети?Когда у них нет ничего, кроме нор?Ты, обшаривающий клетиВ доме собственном, — вор.Иностранцам для доказательства теоремыНеобходима узость глаз твоих и ширина скул…Звезды. Коммунистические шлемы.От солдатских ног — миллионный гул.ГЕОРГИЙ ГРАНИН
ДАНТОН
Лариссе Андерсен
Жизнь швырятьВСумасшедшем азарте.Гильотинным заревомЗаливать крышиРаздираемогоНа тысячи партийРеволюционного Парижа.Воскрешать легендыО диких гуннах.Создавать своиВековые легенды.ПотрясатьОборванцевНа старых трибунах.ПотрясатьМеднолобыхЧленов Конвента.Напоминать циклопических великанов.Возвышать на бульварахЗаросшее темяИОднажды,Разом,Сорваться,КанувПрямо в какую-тоТихую темень.Прямо туда,Где мечтают пяльцы,Где думают предки на старых картонах.Где будутХоленыеНежныеПальцыРаспутывать космыБродяги Дантона.И думать:Ничто без тебяНе стронется.Никто такого рыкаТолпеНе сможет дать.Потому что —Раз ДантонИдет к любовнице,Революция можетПодождать.И однажды,Проснувшись,Увидеть,Что сероПарижское утроИ не на чтоБольше надеяться.Потому чтоВ дверяхС приказомРобеспьераСтоятНациональные гвардейцы.И однаждыВзглянутьНа знакомую площадьС загудевшимИ сразуЗатихнувшим шумом,И подумать, чтоЖизньЭто, в сущности, —Проще,Чем об этомПринято думать,И,Увидевши смертьНеприкрашенной,Голой,Бросить глоткойВ векаНесравненно простое:— Робеспьер.Покажи народуМою голову.Клянусь.Она! Этого! Стоит!Март 1932Георгий Гранин
РОССИЯ
А вдруг и — вправду была Россия,Россия: пламя, вихрь, огонь!Обожженных степей парусина,Табунов длинногривых разгон?А вдруг и тлел в сумасшедшем утреПригреваемый пласт реки?Полыни горьковатые кудри?Ошарашенных ветл парики?А — вдруг и было золото звонов,Когда колыхалась рожь.Тайга Сибири, Байкал бездонныйИ вправду был чудно хорош?А если были и впрямь озера,Реки, что краше в свете нет,Моря, березы, опушки бора,Заплетенные в лунный свет?А — вдруг и правда были черешни,Журавлей треугольный лет.Песни. Бурливо стронутый вешнийБултыхающий звонко лед?А — вдруг?.. Нет. Молчи, молчи. Не надо.Ты слышишь — так не может быть.Почему же тогда мои серенадыПечали — не кличи борьбы?Почему же тогда, словно моллюска,Я ношу заклепанный шлем?Отчего тогда о жизни русскойНе пишу великих поэм?Но если вправду была РоссияВ пшенице, во ржи и в овсе,Ведь тогда ж мы семья, мы — родные —Родные — ты слышишь ли — все!«Где-то там кудрявой пеной вьется…»
Где-то там кудрявой пеной вьетсяТихий дым над синим цинком крыши.Где-то там у старого колодцаЛетним зноем сруб до черни выжжен.Наклонилась старая беседкаПрямо к длинной разноцветной клумбе.Из вьюнов зеленая эгреткаРаспустилась на уютной тумбе.Как всегда, трепещут на осинеЖелтизной расцвеченные листья.Небо — сине, и спокойно синиПрисмиревшие, простые мысли.Тех же сопок золотых овалыСторожат долинную окрестность…В этих сопках где-то затерялосьИ мое взлохмаченное детство.«Ничего не сказать. Ничего не ответить…»
Ничего не сказать. Ничего не ответить,Только б выдумать как-нибудь эту любовь.Это солнце полярное в сумрачном свете —Над вершинами черных полярных дубов.Только б выдумать это последнее имя.Только б как-нибудь, разом, нелепо узнать,Что зима отмахала плащами седыми,Что пришла безудержная злая весна.Только мыслить, сначала достичь лучезарность.Только рваться, но к ней никогда не прийти.Только тайно скрывать золотую бездарностьИ нелепое сердце терять по пути.Ничего не понять. Ничего не измерить.Никого не убить. Никого не пронзить.Ничего не достать. Ни во что не поверитьИ по черным асфальтам пытливо скользить.Только жить. Только знать сумасшедшее имя,Неповторимое имя, как солнечный дым.Только думать, что кто-нибудь сердце подымет.Только думать, что ты вдалеке и с другим.Только с болью твердить сумасшедшее имяИ однажды шутя «умереть молодым».ВОЗВРАЩЕНИЕ
Остановится сердце… И поездпод размерные стуки колесопояшет рассчитанный пояс,поднимаясь на длинный откос.Остановится сердце… И странно,на краю светлозарных небесиз обрывков седого туманазамаячит знакомый разъезд.И тогда, в этот радостный вечер,по дороге знакомой — назад! —разогнутся сутулые плечи,прояснится опущенный взгляд.«Пусть ничего и не было на свете…»
Пусть ничего и не было на свете; Но вечер был. И тьма была. И — ты.Пусть ничего. Пусть это только ветерШумит, пригнув осенние цветы.Пусть ничего. Пусть это только снится,Поэтам часто снятся по ночамНад горизонтом редкие зарницыИ голубые розы у плеча.Глухая полночь вовсе не ответит.Не шелохнутся крылья темноты…А ничего и не было на свете, Лишь вечер был. Лишь тьма была. Лишь — ты.СКАЗКА
Солнце?.. — что нам солнце!Сердце? — все равноСердце не проснетсяУмерших давно.Разве вспомянутсяТропы в старый сад…Только — не вернутьсяНикогда назад!Где-то люди спорятО своей борьбе.Где-то гибнут в море,Покорясь судьбе…Вычищенной пустошьюМир вокруг меня.И одно искусствоНе на что менять.Волки и медведи,Черти и яги —Самые на светеСтрашные враги.Снег летит. С деревьевВиснет, грусть тая… —А Иван-царевичЭто — будто я.«За ваше холодное имя…»
I
За ваше холодное имя,За ваши холодные плечиЗакатную чашу подымет,Наверное, завтрашний ветер.И мальчик — немудрый и юный —Уйдет в безутешное мореИ в топкие, влажные дюныЗароет последнее горе.И будет светиться в туманеВода голубым перламутром,И ночь промелькнет, и настанетВеселое летнее утро.А вас уже кто-то отнимет,А после, любя, искалечитИ ваше холодное имя,И ваши холодные плечи.II
Ничего: веселись и безумствуй,Ничего, если ты для стихов,Если ты для святого искусстваНе чернила изводишь, а кровь.Ничего, если даже смешон ты,Ничего, что в душе кочевойТолько светлая память о ком-то,Ничего, что крадут Джиоконду:Ничего.УТРОМ У РЕКИ
Сегодня утро рыжекудроегорит на солнечной реке,и что-то радостно-немудроепоет китаец вдалеке.Переливаясь — валик к валику, —вода струится так легко,а я слежу за красным маленькимзадумавшимся поплавком.От камышовой гибкой удочкив воде — колеблющийся след…Вот так, не думая о будущем,я просидел бы сотни лет,смотря, как облачное кружеводробится в медленной реке……А имя ваше — как жемчужина,потерянная на песке.РАССКАЗ
Освободилась душа от путГодами накопленной боли.Не замечается бег минут,Слишком ценимых дотоле.В молниеносном полете строкВычерчиваются героиИ в недоступное, в свой мирокМне двери откроют.Там — неизведанная страна,В нее — без оглядки — слепо!Сумасшедшая тишина.Звезды. Небо.ЛЕВ ГРОССЕ
«Ты — юная, ты — стройная, как ель…»
Ты — юная, ты — стройная, как ель,Ты — грозная, как туча громовая,Ликуй, о Русь, о Родина святая,Моих отцов родная колыбель.О, кто с Тобой осмелится сразиться?Души Твоей кто снизит вышину,Кто дум Твоих измерит глубину,С красой Твоей, скажи мне, — кто сравнится?Великая, к Тебе все вновь и вновьМечты моей невольное стремленье,Тебе одной души моей моленье,И жизнь, и крест, и вера, и любовь!ДВА ХРАМА
Высокое унизится, а униженное возвысится.
Пророк ИеремияВ селе Зо-Сэ, у вод канала,Где зеленеет юный рис,Где почва глиниста и ала,Вознесся гордый кипарис.За ним кустарник и поляныВели к далекому холму;Тропа, ведущая к нему,Покрылася травою прянойИ редко кто ходил по нейК его тенистому подножью.Там, в гуще вековых ветвей,Спала кумирня. Слову БожьюУгодно было там создатьОбитель для сердец забытых,Но чудно охраняли быт ихПознание и Благодать.Вокруг кумирни молчаливойРосли платаны, бамбуки,И ветер солнечный под ивойЛениво шевелил ростки;Порою веяло сиреньюИ легким ароматом роз,И все кругом, в тени мимоз,Сдавалось горнему смиренью.Как будто бы Господний ДухСтруился сквозь листву лучамиИ реющею тайной двухРоднил кумирню с небесами;Как будто луч одушевленИ полн неизреченной славы,И Царство неземной державыКак будто возвещает он.В прозрачный час, когда светилоПронзало голубой эфирИ знойно с высоты струилоПотоки золотых рапир;В тот час, когда в сознаньи новомДля жизни пробуждался мирИ животворный эликсирВ сердцах преображался Словом —Монах молитвой вековойТворил обет с душою мирной,И дерево своей листвойСклонялось тихо над кумирней,А ветер, устремляясь ввысь,Молитву уносил на небоИ очарованное небоЛазурью одевало высь.До полудня монах забытыйПред бронзой Гаотамы пел;Он пел о мощи Божьей свиты,О благости Господних дел,О том, что светел мир незримый.Что в час последнего судаУтихнет грешная враждаИ заликуют серафимы.Его великие словаВ святой тиши не умирали:О, нет, ловила их молваСквозь двери сердца в час печали!Слова великие его,Летая в океане духа,Касалися святого слухаУверовавших в Божество.Да, чудно вырастали БратстваВо всех концах седой земли,И гнет разврата и богатстваЗатмить лампады не могли;Неуловимыми путямиСвятая близится пора,И солнце нового утраГорит духовными лучами!Ничто не остановит их,Избранников Креста и Слова,Победоносен Божий Стих,И день восторжествует снова!Ни блеск церковных куполов,Ни стоны смерти и мучений,Ни гордый возглас лжеученийНе затемнят Господних Слов!Смотри: лишь осень наступила,Лишь пожелтел покров ветвей,Лишь снова солнечная силаДля отдыха своих лучейЛегла на пасмурные тучи —К холму явился гордый гость:Великий Инквизитор! ЗлостьПромчалася молвой летучейПо всем окрестным деревням:«Католик хочет на вершинеПостроить золотистый Храм.Католик бродит по долине!На холм возносит он гранит!С рабочими пришел ученый,И скоро купол золоченыйВонзится царственно в зенит!»О, славный холм! Ты волей РокаДва храма мирно приютил:Внизу, у ног — алтарь Востока,Вверху — твердыня чуждых сил!Один вознесся горделиво,Горя короной золотой;Другой, и кроткий, и простой,В листве покоится стыдливо.Один — бедняк, другой — богатИ смотрит гордо в глубь вселенной;Один, как милосердный Брат,Другой — Наставник Дерзновенный!Вверху — блестит, звенят слова,Но веет строгостью мороза;Внизу — тепло, растет мимозаИ вечно юная трава……Промчался век. Вокруг кумирниВсе так же тихо. Как тогда,Несется к небу голос мирный;В канале плещется вода.Другой монах другого векаПоет, что дед его певал,И так же радостен хоралНадежд святого человека.Лишь розы будто бы нежней.Лишь тень прозрачней и живее,И ветер кажется дружней,Отрадной ласковостью вея.Как будто ясный небосклонСпустился ближе к ветхой крыше,И льется звонче, льется вышеВесенний птичий перезвон!Но что чернеет за оградой?Большие глыбы здесь и тамЛежат разрушенной громадой.Прижавшись к вековым стволам!Кто их занес сюда? Откуда?Где возвышалися они?В какой стране, в какие дниК зениту возносилась груда?Вот здесь, под саваном теней,Лежат, блистая позолотой,Осколки сброшенных камнейИ утварь мастерской работы;А дальше — статуи лежатИ колокол блистает гладкий,И все — лишь жалкие остаткиКогда-то царственных громад.Печален был рассказ монаха.Он молвил: «Раньше на горе,Не чуя перед Буддой страха,Католик жил в монастыре.Он нас топтал. Да, но однаждыРаздался ночью страшный гром,И почва затряслась. ПотомОгонь небес ударил дважды,И глыбы сокрушенных грудМгновенно сорвались с вершиныИ, сталкиваясь там и тут,Скатились с грохотом в долины.Как видишь, наш любимый храм,В ту полночь не задели груды,И мы, как встарь, пред ликом БуддыВозносим славу Небесам!»1930ШанхайПРОСТРАНСТВО
Смотри, как в немом пространствеВеленьем вселенской игрыПарят в золотом убранствеСияющие миры.Мы думали долго и многоО них, наполняющих взор,И стала ясна нам дорога,Ведущая в звездный простор.Но грозную бездну простораСкажи, кто из смертных постиг,Кто светом свободного взораВ начало пространства проник,Кто понял бездонность свободыТоржественной пустоты,Извечную дивную одуБезгранной тишайшей мечты?Простора надзвездная вечность,Что может быть вне тебя?Обнявшей и бесконечность,И атомы бытия?Не Ты ли, как Знак Искомый,Без Имени, без Числа,От века нам тайно знакомый,Но скрытый от взоров зла?Не Ты ли, о Вездесущий,Просторам пустотыВещаешь о правде сущей,Чье вечное Имя — Ты.СТАНСЫ
Не говори, молчи… Души твоей больнойНичто, ничто уже не успокоит, —В ней ночь и мрак, в ней черный ветер воетИ месть клокочет тайною мечтой.Все то, чем жил, что радовало око,Поругано, изъедено червем;Ты сир и наг, но, как полночный гром,Ты носишь мощь невидимого Рока.Пусть все вокруг — тлетворный мир теней,Пусть жизнь черна и в сердце — черный холод.Пусть… Для тебя святыней стали голодИ этот мрак, который дня светлей!Гори, душа; пылай в огне боренья,Отчаяньем и мукою пылай,Я верую, я знаю — будет Рай,И смертию свершится воскресенье!ОНА
В мгновенья золотой печали,В пустынной тишине ночейТвой светлый образ рисовалиМне духи юности моей.Ты мне являлась из тумана,Как заколдованная лань,Ты приносила без обманаСвою таинственную дань:И в сердце проносились зовы,И видел я тогда душойЧистейший храм святыни новой,Святейший лик любви земной.Но вот проходит жизнь земная,Тоска, как червь, съедает грудь.Ты не явилась мне, родная,И я один свершаю путь.В мгновенья золотой печали,В пустынной тишине ночейЗачем так ласково звучалиПризывы красоты твоей?Зачем, явив святую милость,Зачем, блеснув в лучах огня,Ты не пришла, не воплотиласьДля чар земного бытия?Тоска, как червь, съедает душу,Слеза спадает в пустоту,Но образ твой я не разрушу,Как не разрушишь ты мечту!СТАРЫЙ ДОМ
Четверть века прошло вне родного крыльца,И вот возвращаюсь я в домик отца;Но отца уже нет, мать давно умерла,И сестра, что постарше, — та тоже ушла.Вот некогда малая наша сосна;Как мачта, теперь величава она.Не знала она ни потерь, ни тревог,Ее не ломали ни мысли, ни рок —Лишь ветер ее мимоходом ласкалИ стройные ветви безмолвно качал;Вот старый ручей, что журчал под окном,Все так же журчит он — кто знает, о чем?И месяц восходит, над крышей роднойВсе так же, все так же, как юной порой.Все так же земля вековая живет,Все тот же над домом ночной небосвод,И ты лишь, бездомное сердце мое,Не то, чем ты было, — не то, друг, не то!Того, кто здесь жил, кто с тобою делилНадежды и сны чуть проснувшихся сил,Здесь нет уж давно! И не встретишь ты ихНикогда, никогда в этом мире живых!Только вот — на стене — вижу строчки, черты.Это ты ли, сестра, записала мечты?Вот и все, что осталось под крышей роднойОт тех, кто ушел невозвратной тропой, —И боль разрывает тебя на куски,И руки покрепче сжимают виски,И мысли, как дождик осенней порой,Стучатся, щемят безысходной тоской.Не надо, не надо! Не думай, молчи —Зажжешь ли ты думой огарок свечи?Нет, сердцу лишь сердце расскажет опять —О том, что наш разум не может понять,Лишь сердце тишайшей волною любвиНастигнет ушедшие звуки земли;И люди, и мысли, и дни, и векаУйдут в быстротечность, как сон, как река,И ты лишь, святая земная любовь,Лишь ты, в некой тайне рождаясь все вновь,Утешишь, поймешь, окрылишь тишиной,Прозрачной, как небо, нежнейшей слезой,И жизнь, славословя твой тихий полет,Над смертью, над смертью тебя вознесет!1947Моканшан, КитайЕЛЕНА ДАЛЬ
ПИСЬМО ИЗ АФРИКИ
Из Африки письмо я получила.Знакомый почерк — юношеских летПодруга пишет: «С царственного НилаЯ запоздалый шлю тебе привет!Я — замужем. Живу неплохо с мужем.Четвертый год — в тропической жаре!Но ничего, здоровы и не тужим —Не вреден климат нашей детворе.Детишек двое — крепыши! ЛюдмилеЧетвертый год, а Игорю шестой…Ах, где мы только с ними ни бродили,Пока попали в уголок живой!И я учу их языку родномуИ говорю, что мы в гостях пока,Что мы вернемся к берегу иному,Где льется Волга, русская река,Что в ней купаться можно без опаски —Что крокодилов не бывало в ней.И, раскрывая удивленно глазки,Внимают дети повести моей.Отец в отъезде — новую дорогуПроводит там, где бродит только зверь;А я в детей вливаю понемногуТо, что зовется русскостью теперь.Лишь одного растолковать не в силах,И ребятишкам не понять вовек,Что с ноября, когда у нас так мило,Уже Россию покрывает снег…Не видев снега, с сахарною пудройНаивно дети путают его,Поэтому Людмиле златокудройВсе сахарное снится Рождество!Все русское для них я собираю —По капелькам, по крошечкам коплю!Я их сердца верну родному краю —Моей стране, которую люблю!Теперь — прощай! Подружкам — по поклону,Целую всех, как целовала встарь.Пожалуйста, пришли ты мне иконуСпасителя, а детворе — букварь…»Я плакала, письмо читая. ОжилВесь мир души, и пела тишина:«Мы — слабые, мы — женщины, но все жеРоссии не изменит ни одна!»ВТОРОЙ РОДИНЕ
Путь изгнанья мне судьбой отмерен,Но скажите, в чем моя вина,Что отец мой Родине был верен,Что я свято прошлому верна?Пал отец мой, воин государев,Распростерлась надо мною мгла —В отблесках неугасимых заревСколько лет сироткой я жила!Русской бури путь зловещ и долог,Но меня, как тысячи других,Ты, Харбин, родной земли осколок,Защитил, укрыл от вихрей злых.Ничего родного не лишая,Ты меня, ребенка, приютил,И росла я, выросла большая,Набралась необходимых сил.За годиной пронеслась година —Мирный труд, покой и благодать…В Харбине я вырастила сына,В Харбине похоронила мать.И теперь ни от кого не скрою,Милым городом покорена,Что мне стала Родиной второюПриютившая меня страна.Двадцать лет живу я русским бытом,Ту же душу русскую ношу,И на языке непозабытомГоворю и вот — стихи пишу.И в родном, в своем любимом храме,В теплом блеске золотых огнейЯ ведь так же плачу, как о маме,О России — мачехе моей!МОЕМУ ВЕЧЕРУ
Я шла над рекою. В оранжевых красках закатаБыла теплота наступающей ранней весны,И мне показалось, что этот же вечер когда-тоУже пролетал надо мной на крылах тишины.Вот именно так же влюбленное сердце томилось,И так же пылал лучезарный вечерний закат…Куда это скрылось? Откуда опять возвратилось?Угасшие грезы зачем мою память томят?Когда это было? С каким позабытым закатомСроднил меня вечер и снежная эта река?Не в юности ль только желанье бывает крылатым,А нежность, как птица, как смелая птица, — легка.Теперь же все это лишь горько, язвительно дразнит,Усталая, ноет тоской истомленная грудь,И все-таки, Боже, ужели не радостный праздникБылым, позабытым свободно и вольно вздохнуть?Спасибо, мой вечер, за отблеск былого, за пламяВ его отраженьи, овеявшем эту зарю, —За нежно ожившую и зазвучавшую памятьТебя я стихами отблагодарю.СТАРЫЙ ЗВОНАРЬ
— Эй, посылай на смену.Старый звонарь отзвонил!В. КороленкоМного на сердце таилось печального —Близких обида, и слезы, и гнев,В эту чудесную ночку пасхальнуюВсе заслонил колокольный напев.Тронула щеки слеза подневольная —С горьким покончено… горькое — сон!..Сердцем его стала песнь колокольная —Радость, любовь, умиление — звон.Душу родило какую-то новуюВ этот прекрасный торжественный час…Счеты покончив с дорогой терновою,Он христиански с любовью погас.ФАИНА ДМИТРИЕВА
ГОЛУБЫЕ ДОРОГИ
Бродить по голубым дорогам,Затерянным в лесных кустах,С душой, наполненной восторгом,С улыбкой детской на устах.Жизнь принимать, как дар от Бога,Забыть о муках и о зле,Не помнить о своих тревогах,Прижавшись ласково к скале.На сером камне высечь имя,Которое в душе звенит,Губами, от жары сухими,Коснуться каменных ланит.И вновь идти по косогорам,Чтоб с высоты увидеть синьСбегающих к речным просторамТемнеющих вдали пустынь.И так стоять в закатном свете,Светиться радостью самой,Пока прохладный горный ветерНе позовет: «Пора домой!»ОСЕННИЙ ЗАКАТ
Над домом царственно-густой коронойРаскинулась высокая береза,Она в тоске осенней примиреннойРоняет тихо золотые слезыИ скорбно, скорбно шелестит ветвями,Вбирая нежные лучи заката…Сегодня я больна тоской и Вами,Как я была больна уже когда-то.И я сама себе кажусь осенней,Усталой, примиренной, одинокой,И от ресниц моих ложатся тениНа золотые от заката щеки.Багряных сопок призрачные дали,На них скалистые немые замки…Мне хочется забыться от печали.Мне так мучительно чего-то жалко.Прервать стараюсь мыслей вереницы,Уйти от их мучительного плена,Полузакрыв усталые ресницыИ хмуря брови тонкие надменно.Последний золотистый луч целуя,Как будто Вас в дорогу провожаю.И Вас сегодня, может быть, люблю я,А может быть, и нет, сама не знаю.Быть может, прошлому ищу забвенья.Лаская взглядом нежную березу,И, как она, с печальным примиреньемРоняю медленно скупые слезы.ОСЕНЬЮ
Дыханье осени пришло в окно,И в примиренном чувстве та же осень…И так понятно мне теперь одно —Что сердце ничего уже не просит.Спокойствие, усталость, тишина.Букеты астр, разбросанные в вазах,И ветра шум — в растущих у окнаЗеленых, не осыпавшихся вязах.Вот так сидеть… Побыть совсем однойС своими мыслями хоть миг короткий…Ждать сумерек… и в памяти больнойПеребирать воспоминаний четки.И оборвать, как в музыке аккорд.Так и былое оборвалось разом.Я ощущаю осени приход,Перебирая тихо астры в вазах.СНЕЖНЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Деревья дремлют в белом серебре,Земля окутана пушистой ватой…Как хорошо стать лучше и добрейИ чувствовать себя с тобой богатой.Спешить домой, где в мягком свете глазВсе обрести, чего недоставало.Мне все понятно: этот нежный часИ что для счастья нужно очень мало.Я научилась быть совсем простойИ ничего не требовать у Бога.Сегодня вечер сумрачно-густойИ мягкая баюкает дорога.Искристой бабочкой кружится снегИ тает на губах, как поцелуи.Я принесу тебе счастливый смехИ сквозь снежинки нежно поцелую.НЕОНОВЫЙ СНЕГ
На голубом — причудливые блики,Их отражения на встречных лицах.Ты рядом, странно новый и двуликий,И бархатные шепчутся ресницы.И взгляд твой потемневший, незнакомый,В нем заблудились золото и краски.Ты не таким со мной бываешь дома,Лицо как будто скрыто полумаской.И все кругом, как сон… Фата-моргана.На белом кружеве алеют маки.Вдали маячат контуры экранаИ огненные вспыхивают знаки.Идем в молчаньи… Снеговые волныПотоком белым вырвались из плена.И отсветом невидимого горнаНа них блуждает розовая пена.БАРКАРОЛА ЧАЙКОВСКОГО
«Я сыграю для вас баркаролу Чайковского», —Улыбнувшись глазами, сказала ты мне.Облака на закате, как цвет абрикосовый,Розовели в открытом навстречу окне.Ты к роялю прошла, в белом платье воздушная,И на стол переставила в тонкой вазе цветы,И была тишина чутким звуком нарушена,И мгновенно твои изменились черты.Нервно вздрогнули брови, в улыбке рассеяннойПриподнялись углы непокорного рта…И возникла, вечерней прохладой навеяна,Воплощенная в звуках чудесных мечта.И звенела мелодия тихая, нежная…Незаметно закат побледнел и погас,И спустился на землю в немом безмятежииЗачарованный сказкой, задумчивый час.И казалось, что вечер далек от реальности,Как обрывок неясных, мечтательных снов…Отдыхала земля, посылая в усталостиНам в окно тонкий запах вечерних цветов.В бледных сумерках профиль, увенчанный косами,Лепестки чуть открытого нежного рта…Ты играла тогда баркаролу Чайковского,В тихий час расцветала неслышно мечта.ЦИННИИ
За шторами сумрак таинственно синий. Ты тихо мечтаешь одна.И звезды задумчивых бархатных цинний Неслышно грустят у окна.И в памяти голос томительно нежный И лаской звенящий вопрос.Упала на плечи волною небрежной Копна золотистых волосИ складки у платья, как белые крылья, Как бабочки, взятые в плен.Ты гибкие руки, нежней белых лилий, Устало сплела у колен.И кажется час этот бархатный, синий Обрывком далекого сна…И звезды любимых мечтательных цинний Неслышно грустят у окна.СИНЕВА
Словно вырвались сразу на волюЗазвеневшие в песне слова:…………………………………………..Васильковое синее полеИ над ним высоко синева.И большая прямая дорога,Уводящая в синюю даль;Наступающий сумрак над стогомПротянул голубую вуаль.Вот и лес. Тихий шелест березок,Робкий шепот цветов в полусне,И в душе задрожавшие слезыОб ушедшей, как юность, весне.У ручья стены ветхой часовни,В ней лампады огонь голубой,В трепетании света неровномУлыбнулся Христос над тобой.На скрипящие тихо ступениНа мгновенье присесть, отдохнуть.Последить, как сгущаются тени,И опять продолжать дальний путь.И опять: васильковое поле,Шелестит под ногами трава………………………………………………..Это песня о радостной воле,В ней звенят и тоскуют слова.МОЛИТВА
Ты молишься доверчиво и нежно,Сложив спокойно тонкие ладони.Твои глаза и ясны, и безгрешны,В них свет лампады, отражаясь, тонет.Полуоткрытый рот — лишь вздох, не шепот.Забывшиеся на ресницах слезы.Не жалоба сомнения, не ропот —Молитвенный порыв в застывшей позе.Не просишь ни о чем. Цветком открыласьТвоя душа в лучах горячей веры,Вся трепетным восторгом окрылиласьИ улетела в голубые сферы.……………………………………..Тень у иконы (словно крылья машут),Твое лицо задумчиво и строго.Твои ладони — розовая чаша,В которой ты несешь молитву Богу.И жар молитвы этой не остынет,Сам Бог отыщет светлым, ясным взглядомВ огромной, темной мировой пустынеМерцающий огонь твоей лампады.«Ты хризантемы мне принес в подарок…»
Ты хризантемы мне принес в подарок,В осенний вечер, в тихий, синий час.И этот вечер в памяти так ярок:Слова твои, и ласка грустных глаз,И нежный поцелуй твой на прощанье,И твой уход туда, в осенний мрак…И до сих пор живут воспоминаньяВ твоих цветах, в опавших лепестках.ЛЕОНИД ЕЩИН
ТАЕЖНЫЙ ПОХОД
Чугунным шагом шел февраль.И где-то между льдами нылаМоя всегдашняя печаль —Она шла рядом и застыла.И пешим идучи по льдуУпорно-гулкого Байкала,Я знал, что если не дойду,То горя, в общем, будет мало.Меня потом произведут.Быть может, орден даже будет,Но лошади мне не дадут,Чтоб выбраться, родные люди.Трубач потом протрубит сбор,И наспех перед всей колонной,В рассвете напрягая взор,Прочтут приказ угрюмо, сонно.И если стынущий морозНе будет для оркестра сильным,То марш тогда «Принцесса Грез»Ударит в воздухе пустынном.А я останусь замерзатьНа голом льду, нагой перине,И не узнает моя мать,Что на Байкале сын застынет.Тогда я все-таки дошелИ, не молясь, напился водки,Потом слезами орошалСвои таежные обмотки.Я это вспомнил потому,Что и теперь я, пьяный, воя,Иду в июне, как по льду,Один или вдвоем с тоскою.Я думал так: есть города,Где бродит жизнь июньским зноем,Но, видно, надо навсегдаРасстаться мне с моим покоем.В бою, в походах, в городах.Где улиц светы ярче лампы,Где в буйном воздухе, в стенахЗвучат напевы «Сильвы», «Цампы»,Я одиночество своеНикак, наверно, не забуду,И если в Царствие ТвоеВойду — и там печальным буду!ПОНЯЛА
Мой голос звучал, словно бронзовый гонг.Свои прочитал я стихи.Не скрипнул ни разу уютный шезлонг,Лишь душно дышали духи.Сиреневый воздух метался, и млел,И стыл, голубея в очах,Был матово-бледен, был сумрачно-белПлаток у нее на плечах.А море с луною, поникшей вдали,Струилось, покорно словам,Стихи и гудели, и пели, и жгли,И рвались навстречу векам.И бронзовый голос, и бронза луны,Сиреневый воздух и очи —Все терпкою сладостью были полныНа лоне и моря, и ночи.Когда ж я окончил, дрожащей рукойКоснувшись пустого бокала,Она мне сказала: «Ах вот вы какой!А я ведь — представьте! — не знала».ПРО МОСКВУ
В этой фанзе так душно и жарко.А в дверях бесконечны моря,Где развесилась пламенно-яркоПеленавшая запад заря.Из уюта я вижу, как юноОт заката к нам волны бегут.Паутинятся контуры шхуныИ певучий ее рангоут.Вот закат, истлевая, увянет, —Он от жара давно изнемог, —И из опийной трубки потянетСладковатый и сизый дымок.Этот кан и ханшинные чаркиПоплывут — расплываясь — вдали,Там, где ткут вековечные ПаркиНезатейливо судьбы мои.«Ля-иль-лях», — муэдзин напеваетНад простором киргизских песков,Попираемых вечером в маеЭскадронами наших подков.И опять, и опять это небо,Как миража дразнящего страж.Тянет красным в Москву, и в победу,И к Кремлю, что давно уж не наш.А когда, извиваясь на трубке,Новый опийный ком зашипит,Как в стекле представляется хрупкомБесконечного города вид.Там закат не багрян, а янтарен,Если в пыль претворяется грязьИ от тысячи трубных испаринОт Ходынки до неба взвилась.Как сейчас. Я стою на балконеИ молюсь, замирая, тебе,Пресвятой и пречистой иконе,Лика Божьего граду — Москве.Ты — внизу. Я в кварталах Арбата,Наверху, посреди балюстрад,А шафранные пятна закатаЗаливают лучами Арбат.А поверх, расплывался медью,Будто в ризах старинных икон,Вечной благостью радостно вея,Золотистый ко всенощной звон…«И опять в беспредельную синь…»
И опять в беспредельную синьПобросали домов огоньки,И опять вековечный аминьЗатянули на крышах коньки.Флюгера затянули про жутьОбессоненных битвой ночей,Вторя им, синеватая мутьЗамерцала огнями ярчей.Синевы этой бархатней нет,Я нежнее напева не слышал.Хоть давно уж стихами испетПо затихнувшим в бархате крышам.Все сильней и упорней напев,Словно плещется в море ладья.…Лишь закончив кровавый посев,Запевают такие, как я,Да и песня моя — не моя.ЯМАДЖИ
Японской девушке, убитой любовью
Она была такая скромница,Что даже стоило трудаМне с ней поближе познакомитьсяВ тот вечер ветреный… тогда.Мы по-китайски было начали.Но что я знаю: пустяки.Потом самих нас озадачили,Смешавшись в кучу, языки.Нам бой принес поднос, как принято,Там был кофейник и ликер,Но понимаю я ведь ныне то,Что говорил мне ее взор.Он говорил о том, что русскиеНе знают слова «умереть»,И не блестели глазки узкиеТам, где уж чувствовалась смерть.Теперь, конечно, не поспорю я.Что именно вот в тот моментЖерло я видел крематорияВсе в языках кровавых лент.Но я поспорю, что в день будущий,Который жизнь пробьет, дробя,Сквозь мглу тебя увижу идущей,Ямаджи-сан, тебя, тебя…И ты, быть может, мне, тоскливому,Не знавшему, куда идти,Укажешь грань к неторопливому,Но неизменному пути.МАЯТАФрагмент поэмы
О. И. А.
Если апрель… если рядом — любимая…Если как будто и ты тоже люб,И застилается город весь дымами,Розовым, чистым дымочком из труб,Если рассвет… Если рядом — желанная…Если как будто желанен и ты —Господи Боже, заря эта ранняя —Вся воплощенье давнишней мечты.Гукал авто, вровень встав с полисменами,Вы же шоферу — кивок на ходу,Взглядом, который роднит вас с царевнами:«Лучше пешком я сегодня пойду…»Сняли вы шляпу. Пурпуровым заревомБрызнул восход на прическу у вас.Шли через мост, через улицы парой мы,Мимо заборов шагаючи враз.Мы говорили. Но что? Вы не знаете?Я уверяю: не знаю и я.Я к вам дошел и в тревоге, и в маяте.Старо сравнение: «В сердце змея».Я был простым, неуклюжим и чистеньким,Тем, кто я есть, — без личины и лжи.Я и в глаза не смотрел… в те лучистые,Ах, и глаза… Как они хороши!Если глаза… Если милые глазаньки…Если крылечко и яркий рассвет…Если пустыми никчемными фразамиДал я понять, что — конечно же «нет!..»Если унынье, сознанье никчемности…Если упадок, страданье и — гнев —Гнев на убивших и детство, и молодость,Что спалены, расцвести не успев, —Если все это так, — Боже, за что же мнеВновь одному, одному, словно перст,Вновь в путь обратный шагать — уничтоженным,Снова и снова таща этот крест…МАЯТАЭскиз поэмы
Утром тягостно владеть бессонным взором,Солнышко следить — не хватит сил.Господи! Ведь я же не был вором,И родителей я чту, как прежде чтил.Знаю Иова… Учил о нем и в школе,Памятую, маюсь и дрожуВ этой дикой и пустынной воле,Уходящей в росную межу.Но в пустыне праведник библейский,Вместе с псами в рубище влачась,Познал ранее, в долине Иудейской,Сочность жизненную — всю ее, и всласть,А я вот, Господи… Я сызмала без крова,Я с малолетства струпьями покрыт,И понаслышке лишь, с чужого только словаУзнал про тех, кто ежедневно сыт.Брести в слезах, без сил, асфальтом тротуара,Молясь, и проклиная, и крича,И вспоминая боль последнего удараКарающего (а за что?) меча, —За эту муку — верую, Спаситель,За каждый шаг бездомного меня —Ведь верно?.. будет мне?.. потом?.. тогда?.. — обитель,Где Радость шествует, литаврами звеня.ФОКСТРОТ
И луна. И цветы по краям балюстрады.Барабанил и взвизгивал джесс.Было сказано мне: ни меня ей не надо,Ни моих поэтических месс.Я тихонько прошел между парами в танце,Боязливо плеча заостря,И в таком же, как я, оскорбленном румянцеНамечалась полоской заря.Ну, еще… ну, еще!.. Принимаю удары,Уничтоженный, втоптанный в грязь…«Мою шляпу, швейцар!..» В окнах двигались пары,И тягучесть фокстрота вилась.А заря свой румянец старалась умножить,Полыхался за окнами смех.Неужели не знаешь Ты, Господи Боже,Что обидёть меня — это грех!В ОЖЕРЕЛЬИ ОГНЕЙ
В ожерельи янтарных огнейОпоясана даль кругом,И покачивается над нейРыжий месяц, будто гном.А залив — червонный потокС переливами синевы,Нас несет к огням катерок,В мире — кажется — я да Вы.И внизу машина стучит,И срывается соль в лицо,Это бухты ли ДиомидБриллиантовое кольцо?А налево — рубинов ряд,Это Русский ли остров там,А не вышивки ли горятПо тяжелым синим тафтам?О, покоя хрустальнее нет…Я от счастья дышать не могу. —Это Вы ведь багульника цветПрикололи мне к обшлагу.Ну а Вам круторогий гномБросил блестки в прорези глаз.Я ведь друга почуял в нем! —Он мечтает тоже о Вас.Но и он не мог бы понять,Но и он удивлен бы был,Если б вдруг ему рассказать,Как я Вас люблю и любил.И медлительный ветерокДолетает мне до лица.Сделай так, сделай так, катерок,Чтоб пути — не бывало конца.БЕЖЕНЕЦ
Какими словами скажу,Какой строкою поведаю.Что от стужи опять дрожуИ опять семь дней не обедаю.Матерь Божья! Мне тридцать два…Двадцать лет перехожим каликоюЯ живу лишь едва-едва,Не живу, а жизнь свою мыкаю.И, занывши от старых ран,Я молю у Тебя пред иконами:«Даруй фанзу, курму и чифанВ той стране, что хранима драконами».МИМО
Арсению Несмелову
Спасение от смерти — лишь случайностьДля тех, кто населяет землю.Словам «геройство» и «необычайность»Я с удивлением и тихой грустью внемлю.Слова теряют в жизни основаньеДля тех, кто заглянул в миры, где только мысли…А будущее местопребыванье —Не меряю,Не числю…И вот поэтому писать стихи словамиМне с каждым днем все кажется нелепей.Ведь я иду от Вас, — хотя и с Вами, —К просторам неземным великолепий.ДВЕ ШИНЕЛИ
Я тропкой кривоюУшел в три часа,Когда под луноюСияла роса.А были со мноюЖестяный стакан,Да фляга с водою,Да старый наган.И вынес я тожеСвирепую злостьДа вшитую в кожуДубовую трость.И — меткою фронтаСквозь росы и пар —Махал с горизонтаКрылатый пожар.Оттуда, где буроТемнели поля, —Навстречу фигура,Как будто бы — я.Такая же палка,Такой же и вид,Лишь сзади так жалкоКотомка торчит.«Земляк! Ты отколеДо зорьки поспел?» —В широкое полеМой голос пропел.Как легонький ветерЗвук в поле затих…Мне встречный ответилДва слова: «От них…»И, палкою тыкнувВ поля, где был дым,Отрывисто крикнул:«Я — эвона — к ним!..»«Шагай!.. Еще рано…Часов, видно, пять…»(А пальцы — наганаНашли рукоять.)И — каждая к целиПолями спеша,Две серых шинелиПошли, чуть дыша…Тропинкою длиннойШуршание ног.Чтоб выстрелить в спину,Сдержал меня Бог.Но злобу, как бремя,Тащил я в груди……Проклятое время!..…Проклятые дни!1930ХарбинНИНА ЗАВАДСКАЯ
КАРТИНКА
Занавеска надулась парусомНад широким большим окном.Словно вышиты пестрым гарусомЭтот солнечный сад и дом.Падает солнце квадратамиИз окошка на чистый пол,Легло золотыми заплатамиНа накрытый для чая стол.Колышутся кленов вершины,Их ветер качает слегка.Как будто из белой глиныСделаны облака.Апрель 1942В ЦЕРКВИ
Переплетов бархатных тусклый цвет,Блеск икон, от времени черных.На вытертый коврик падает светИз высоких окон узорных…Тонких желтых свечей огни,Золотая от солнца лампада,И на левой стене в тениМутнеет картина ада…Апрель 1942В ПАРКЕ
Этот парк тихий, старинный, —Здесь не; бывает никто.У меня шляпа с лентою длинной,Как на картинах Ватто.Я надкусила траву,Во рту вкус кисловато-сладкий,В бархатной книге главуЗаложу стебельком-закладкой!Ложатся пятнами тени,Сплелись кружевные ветки,Три больших скрипучих ступениВедут к забытой беседке!Апрель 1942«ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»
Пятнадцатый век…Шелестят паруса каравелл.На борту один человек…Пена волн белее, чем мел.Туман навис,Бьют валы о корму и нос,Обойти этот мысСемь дней мешает норд-ост.Ревет ураган,В шуме команду глушит.На посту капитанЗакрывает от ветра уши.Погибло много,Не стерпев лишенья и голод.Неумолимо и строгоПриносит норд-ост мокрый холод.В каскаде брызгСемь дней без воды и хлеба,Под ветра визг —Капитан проклял само небо!Суждено так быть,И, мчась вперед все быстрей,Будет он вечно житьЖизнью, что смерти страшней.Терпеть холодный норд-ост,Стоять всегда у руля,Никогда, чтобы матрос —НИКОГДА не крикнул: «Земля!»Май 1942КОЛОНИЯ
Белый от соли Толстый канат. Вымпела мачт. Горизонт светел.Морской воле Широкой рад, Мчится вскачь Резкий ветер.Вперед к цели, Без пути назад! Пену бросать Не устанет вал.На каравелле Королевских армад Надуваются паруса, Скрипит штурвал.Бьются волны, Течь у руля. Риска пламя В смелом броске!Радости полный Возглас: «Земля!» И испанское знамя В мокром песке!Май 1942ЖАННА Д'АРК
Подгоняя коня во всю мочь,В Орлеан еще до зариПрискакала крестьянина дочь —Девушка из Домреми.Нигде не встретив участья,Поставила цель одну, —Отдать свою жизнь и счастье,Спасая родную страну.В руке она знамя сжала,Были города стены в огне,Когда в предместье въезжалаЖанна Д’Арк на белом коне!Обагрилася кровью трава,Враг коварный устроил засаду.И, ведя атаку сама,С Орлеана сняла осаду!Случайно иль волей БожьейДофина она нашлаВ толпе среди сотен вельмож,Прямо к нему подошла!Стрела не пронзила сердце,Но, связав по рукам и ногам,Назавтра Бургундский герцогПредал ее в руки врагам.Безумная или святая?Но всякий так смерть прими,Как девушка эта простая, —Крестьянка из Домреми.Сулили ей бездну ада.Огонь к ней крылья простер…Спокойно… будто так надо,Взошла Жанна Д’Арк на костер!Май 1942ЛАГУНЫ
Серый песок лагун.В мягком вечернем светеМачты рыбачьих шхун.Сушатся черные сети.Камбала в плоских жаровнях.Дымный поселок сонный.Маленькая часовня,Свечи перед Мадонной!Серый, туманный вечер,Парусов буреющих пятна…Перед Мадонной свечиЗа непришедших обратно!Ветер унылый плачет,В дюны сгоняя пески…И на щеках рыбачекСлезы, как брызги морские!Июль 1942СВЕТЛОЕ КОЛЬЦО
Я видела бесконечность прошлой ночьюВеликим светлым кольцом…Время было ее сыном, и смерть ее дочерью,И начало было ее концом!Январь 1943ОСЕНЬ
Будет над голым пляжемНеба линялая просинь,К дюнам прижавшись, ляжетРыжая кошка — осень!И на песке растаетГорько-соленая пена.Ветер перелистаетТомик забытый Верлена…Будет все глуше и глушеМоре в осеннем свете.Будут туманы слушатьТо, что поет им ветер…Будет с тех пор неизменноПеть про вечернюю грусть —Ветер стихами ВерленаНаизусть!Август 1943ВЕЧЕР
Прижались деревья ближе:Ушастыми ветками внемлют,Как ветер порывистый лижетИзмокшую черную землю.Ресницы печальных огней,Шаги на улицах глуше.Качается блеск фонарейВ глубоких и темных лужах.И становятся странно близкиВ дождливый и пасмурный вечерВсе песни великой тоски,Ничтожной тоски человечьей!Июнь 1943НОЧЬ НА 17 ИЮЛЯ
Ночь, и снова сомненье,А сердце и так устало…Вели большие ступениСверху и до подвала…Шли со спокойным взглядом.Руку сжимала рука…А позади и рядомАгенты из Чека.Даже казался глушеГолос, отдавший приказ.Нужно уметь так слушать,Не опуская глаз!Перекрестилась дочь,И на момент тишина.Только темнее ночьВ темном провале окна.Только бледнее лица,Только сорвалось: «Верьте!»Нужно уметь молитьсяТак на пороге смерти!Даже приказный листВдруг растоптала нога,Даже в углу чекистКрепче зажал наган.Но не безгрешность глазИ не их ясность тожеСтрогий из штаба приказПеременить не может…Первый нажал курок…Выстрел. Еще и еще!В сердце, навылет, в висок,В бледность смертельную щек.Рвется последняя нить!Кроткий молящий взор.«Молишь, так можно добить»,К полу прижав, в упор!Жмется к стеклу рассвет,Лампы тусклей горят…За ночь не стало… НетБольше в России Царя!Июль 1943Я БОЛЬНА[34]
Ветер ворвался свежий,Раздулась шторка окна,А может быть, просто я брежу…Я больна, я очень больна…Лампа светит так ярко,Что смотреть становится больно!Мне очень душно и жарко…Закрываю глаза невольно!Я была счастлива тоже…На гроб похожа кровать…Прости меня, грешную, Боже!Я так не хочу умирать!Октябрь 1943ВСЕВОЛОД ИВАНОВ
ПОЭМА ЕДЫ
…Ели прекрасное мясо и сладким винам утешались…
ГомерНе скоро ели предки наши,Не скоро двигались кругом.Ковши, серебряные чаши,С кипящим пивом и винам.ПушкинПосвящение
Веревкой крепкой к мачте повит,И ненавидя, и любя,Следи, как моря бездны кроетБег громозвучный корабля.Мимо пленительного пленаБеги, премудрый Одиссей,Да не прельстит тебя СиренаЖемчужной прелестью своей.Как полумертвая Европа,Лети на парусном быке Туда,где скорбна ПенелопаЗа ткацким станом вдалеке.И катится слеза, быть может,На белизну хламид и стол.Там ждет тебя простое ложеИ изобильно-пышный стол.Июль 1921ВладивостокI
Найдете высокую тему —С высокой темой беда!Давайте напишем поэму,Которой тема — еда.Не все набирать нам двадцатым —Для мелких дел нужен петит;Пасется Пегас некрылатым,Рождает любовь — аппетит.Итак, плодотворней усилья,Столы содвигайте в ряды…Забыв про духовные крылья,Восславим мы эру еды.II
Фон — скрипок ликующий танец,Мелодий извивный полет.Роскошней пылает румянец,Жующий прилежнее рот.В Эдеме под ангелов пеньеОгнем наливались плоды,И ты — меценат вдохновенья,Прекрасное царство еды!Покойтесь, ненужные ноги,Гори, любопытство, огнем!Мы этого царства чертогиНа креслах сидя обойдем.III
Смотрите — вид первого дома:Огромен, тяжел и нелеп.Чернеет черней черноземаОснова и двигатель — хлеб.Забудьте про снежность тарелки,Смотрите — пред вами поля,Где колоса желтые стрелкиБез тлена рождает земля.Огонь съединяет с ней воду —Основу могучих стихий.Поймите, какую породуНаш пьяница пекарь месил!IV
О, сколько гармонии в жизни:Блеск солнца над тишью полей.Почувствуй, возьми его, выжмиИ в тонкие рюмки налей.Пусть светлая водка кристалломСверкнет за пределом стекла…Эй, кто там бормочет, что ДьяволЕе настоял корнем зла?Чиста, безупречна, как слезы,Как сердца любовный пожар,Как весны, как розы, как грезы —Поэтов ходовый товар.V
Просторы еды не покроетЛюдской лаконический слог.Селедка пускай успокоитКак молния быстрый ожог.Соль остро резнула по нёбу;Мы видим: воды полоса.Где облако тянется к небу,К зеленой земле — паруса.Ах, море здесь дышит — креветки,Селедка, краб, килька, омар.Так в каждой поэта заметкеСияет пленительный дар.VI
В закуске, как в деле, нам нуженСерьезный и зрелый расчет.Из рюмок холодных жемчужинСоставьте удачный черед…Лавиния — дочь Тициана,Под гомон веселых речей,Уперши край блюда в верх стана,Рубины внесла овощей.Как в хлебе открыта природа —Здесь видны работы века.Видна на плодах огородаЖивая чужая рука.VII
Редиска, салат, и капуста,И хрусткая зель огурца.Усилия не были пусты,Достигли они их лица.Приветствуем вас, огородник!Вы, в фартуке, в шляпе большой,Следите, сухой и холодный,За теплой и влажной землей.Растите, мешайте, учите,Лелейте в корявых руках,А там на базары везите,Продайте в больших городах.VIII
Но кто притаился, как глыбыПрибрежные, в утренней мгле?Огромные жирные рыбыВ дрожащем хрустальном желе.На очень похожем дельфинеКогда-то уплыл Арион.Они неподвижны, и нынеТорчит у них в пасти лимон.Они ни о чем не расскажут.Лимон — их молчанья печать…Эй, пусть подойдут и покажут,С которого боку начать!IX
Под звоны пустеющих рюмокНеспешно свершается пир,И вот перед нами, безумен,Стерляжьей ухи нежный жир.Он плавает в миске у края,Живой золотистый янтарь,И просит себе расстегая,По праву, изданному встарь.Они неизменны — законыВеликой еды, о жрецы!Мы также в еде разъяренны,Как нам заказали отцы.X
В еде претерпевшим — награда!Мы входим в спокойный чертог.В хрустальный стакан виноградаРейнвейна вливается ток.Прерви насыщения чувства.На рыбе слегка отдохни,В двух-трех анекдотах искусныхВеликих людей помяни.Спроси vis-a-vis у соседа,Как лошади, дети, дела.И вот, как пожаром, беседаПирующий стол обняла.XI
Наверно, в подсолнечном миреУж все повторялось стократ:Вот так заседал в древнем «Пире»Седой и курносый Сократ.Царя Одиссея так преждеСвининой кормил Алкиной.Нетрезвый и в рваной одеждеУснул в винограднике Ной.Привет прежде жившим! ОбидаВам Смерти да будет легка,Вы все, что в обитель АидаОт пира ушли на века!XII
Мы также не ведаем часа,В который покинем сей свет.Но только до жирного мясаЭлегии грустный расцвет.Ах, можно ли с нежною дичьюСравнить ароматный кусок,Дымящейся жертвы величье,Алтарь, источающий сок…Огромным ножом его взрежем:Мы живы, не наша вина!А с жизнью невместно быть трезвым;Налейте в стаканы вина!XIII
Вино создалось не капризом,Вино создавало богов.Припомним бродягу ГафизаС стаканом средь пестрых цветов.Когда разлетались туманыНа утре сквозь стрельчатых ниш,Он был превосходней султана,Любовник, поэт и дервиш.Дивиться ли нам, что в поэтеРождает волненья стакан?Олимпа воспитанник ГётеЕму посвятил свой «Диван».XVI
Конечно, всему свое время,Но правдою трудно нам жить.Лишь сытыми можем мы зреньеНа все любопытно острить.С стаканом, раздавшись на креслах,С кипучим довольством в груди,С приятною тяжестью в чреслахНа мир ты теперь погляди.Склоняется солнце. Деревня.В луга убегает река.И огненно-красные гребни,Как горы, несут облака.XVII
Мы, дети, вернулись обратноК родимой, к природе, в чертог.Нам сладкое очень приятно —Любви материнский залог.Причудливость башни пломбираРукой беспощадной нарушь;Восславит гортани пусть лираСимфонию яблок и груш.И мы не дождемся укора,Что тешим балованный глаз,Что плещется в рюмку ликераРубин, изумруд и топаз.XVIII
Хозяин, хозяйка! ПримитеВы наш благодушный привет.Содружества прочные нитиПлетет превосходный обед.Мы скромны, мы много не знаем,Пред многим мы чувствуем страх,Но жизнь эта кажется раемВ довольстве, трудах и пирах.И верим: не сгибнуть нам в Лете,Как ни были б Церберы злы,Когда краснощекие детиЗаймут вслед за нами столы.XIX
Она ведь извечна, стихияКлассической плотной еды.Ты ей предавалась, Россия,До шалой голодной беды…Эй, вспомни несложную сладостьСредь шумных гребней бытия,И пусть возвратится к нам радость,Простейшая радость твоя.Откроемте жирные губы,Испустим славянский наш гик!(Хоть это бессовестно грубо —Все выболтал пьяный язык.)XX
Довольно! Несложною темойЕда взята с разных сторон…Иди, завершай же поэму,Глухой, усладительный сон.На дедовском старом диване,На мягком уютном гнезде,Увидишь во снах, о чем ранеПоведывал Синей Звезде.О, нежною была подругаИ сердце певучим тогда.Теперь же спит рядом — супруга,А радость земная — еда.КАЗНЬ
Широкий меч, как синий полукруг.К мечу привязаны пурпуровые кисти:Когда несут — они дрожат, как листья,Которые ветра по осеням метут.В дрожании — одно недвижимое тут:Лик желтый палача. Китаец — вечный мистик.Китай жил так давно, что не допустит мысли,Что за чредою дней он встретит только мглу.Нет, там стоят прекрасные селенья,Дворцы и пагоды, озера, как паренья,Которые струит весною Хуанхэ.Жизнь вечная везде. Вот почему сластямиИ винами почтен, который под цепямиСидит возвышенно на сереньком осле.ДРАКОН
Фонарь из пузыря. Он тянут белой грушей,Лениво-матовой, как будто жемчуга.Над ним же приподнял коричнево рогаДракон, извившийся своею узкой тушей.Смотри на формы те, замолкни и послушай:«Давно, давно, когда лишь берегаВ потопе поднялись и залегла в логаВода, что сброшена вновь проявленной сушей, —Тогда суставами поверстаны деревья,Туманы над землей, а на животных перья,И жизнь на островах среди безбрежных рек.Тогда летали те грозящие драконы,И знал китаец их на облаках огромных —От дивных дней последний человек».СУМЕРКИ
Из голубого в палевыйСпустился цвет небес.Опаловый, эмалевыйНа нем горы отвес.Изогнутое деревоПрорисовала кисть.Лазорево и хмелевоВ полях дымки свились.И близко над оврагамиИз глины битый домУж светится бумагоюЗаклеенным окном.ХАРЧЕВКА
В фарфоровом тазу при входе стынет кровь;Кругом лежит рубиновое мясо.Впервые с дней войны в Китае слышу вновьЗнакомый сладкий и дурманный запах.Кот изгибается в меланхоличной лени,И томный китаез задумчиво вертитНад круглой кадкой круглые пельмени.Два желтых мужика едят из чашек рис,День — в рваное окно — победоносно светел,А у дверей качает вверх и внизБумажные цветы декабрьский теплый ветер.1929ХарбинЯПОНСКИЕ СТИХИ
1. Любовь
Серебряные нити дождя во тьме, на электрическом свете,Вонзаются в кустики брызг, тоже блестящих.Плоский зонтик, черная крыша, соединяет их обоих.Стоят прижавшись.2. Игрушка
Под зеленым светом газа в длинной лавкеСреди зеркал и гребенок стоит игрушка:Разодетый самурай под цветущей вишнейЧертит на дереве заветное имя.3. Ветер
Теплый ветер веет, и на высоких шестах летают красные карпы,Ныряют в воздухе, вьются и носятся.Розовым цветом залиты путаные вишни.У домика раздвинуты рамы. Внутри прохладно.4. Носильщики
Пусть бредут в грязи бедные носильщики, как ежи, в соломенных накидках;Дождь звонко стучит в их широкие шляпы конусом.В паланкине, за Стеклами, прижавшись, — молодая дама.Над горами ветер носит облака и туманы.5. Красота
Луна холодна на синем шелке неба над черной зонтичной сосной;Холодны цветы, изысканны изящные вырезы без запаха;Всего холоднее белый снег на пурпуровых воротах храма.Эти три холодные вещи весьма красивы.ТокиоВАРВАРА ИЕВЛЕВА
ГОРОД ХАРБИН
Странный город блеска, денег и наживы,Город над степной песчаною рекой,Может быть, преступный, может быть, красивый,Яркий и безличный, шумный и чужой.Город, где цветы не знают аромата,Город странных мыслей и дурманных снов,Где ничто не честно, где ничто не свято,Где звучит насмешкой звон колоколов.Город, где сквозь маску пестрого нарядаСмотрит полудикий сумрачный Восток,Где слова без смысла — нежность и пощада,Где в душе последний гаснет огонек.Весь в больном стремленьи, весь в больной тревоге,Ты сжигаешь силы в призрачной борьбе,Город, где скрестились пыльные дороги,Я в свой час последний вспомню о тебе.СВЕТИЛЬНИК
Темной ночью я вышел в дорогу,Ты сама мне светильник зажгла.За теплом и уютом порогаСжала горло мне цепкая мгла.Долго звал я средь гулкого мракаТех, что раньше и дальше ушли,Я искал сокровенного знакаНа дорогах заклятой земли.Как пойму? На вершине ли горнойОн снегами сверкнет в вышине,Или вязью иероглифов чернойПробежит по дворцовой стене?Или, может быть, ночью, до света,Вдаль проскачет испуганный конь?Или звонкие строфы сонетаВсколыхнут мой заветный огонь?Пробираясь путями чужими,Я не помню, кто враг мне, кто друг,Я забыл твое тихое имяИ касания ласковых рук.Но когда в обветшалой одеждеЗадержу я у цели свой шаг —Твой светильник, зажженный, как прежде,Мне покажет обещанный знак.ХИМЕРА
Химера из серого грузного камняНа старой китайской изогнутой крыше,Печаль свою древнюю ты отдала мне,И сердце стучит заглушенней и тише.Ты в той же застыла жестокой гримасе,Как в светлой Элладе, средь песен и смеха.Не ждешь ли, что витязь на легком ПегасеПримчится на бой в окрыленных доспехах?Не ты ли в надменном и пышном ПарижеГюго вдохновляла причудливый гений?Сквозь ветхие ткани прошедшего вижуТвое настоящее в горьком прозреньи.Мутно бледнеет ночь,Тонет в крови рассвет.Кто нам сумеет помочь?Мира на свете нет.С темных откосов крышСмотрят глаза химер.Пленный погасший ПарижСумрачен, скучен и сер.Крадется площадью ложь,Идет по площади враг.Прячет невольную дрожьЧеткий военный шаг.Нет, не настал еще мигДобычу отнять у судьбы.Город, как прежде, велик.Слабы, как прежде, рабы.Заперта тяжкая дверь,Страшен безмолвный рок.Каменный пленный зверьЖадно глядит на Восток.И вновь расплетаются ткани тумана,И снова весна на просторах Китая.Химера молчит про мечты и обманы.Молчит и не скажет. Не скажет — но знает.ДЖИОКОНДА
Не портрет, не виденье — чудесней.Не богиня, не муза — сильнее.Не красавица — странное счастье,Мона Лиза — свершенье и рок.Джиоконда, чье имя, как песня,Ты, кого описать не умею,Колдовской одаренная властью,Пережившая время и срок.Ты, кого созерцал Леонардо,Опуская задумчиво кисти,И, в мечтах забываясь бессвязных.Думал, как передать полотнуЭто облако амбры и нарда,Это ржавое золото листьев,Прелесть пальцев надменных и праздныхИ улыбки твоей тишину.А теперь в негасимом полуднеЗатаенно и мудро-лукавоТы из рамы глядишь сквозь столетья,На тебе только ведомый день.Джиоконда, легенда и будни,Воплотившая горечь и славу,Вижу я при изменчивом светеЗа плечом твоим мастера тень.НИНА ИЛЬНЕК
В КИНО
Намеком знакомых страданий —чужая больная любовь,а Грета Гарбо на экраненахмурила тонкую бровь.Ты в сумраке голову свесили сгорбился даже слегка.Белеет на поручне кресел,как мрамор, бесстрастно рука.С простуженных клавиш роялятечет неподдельная грусть,но ты разгадаешь едва ли,что я на тебя не сержусь.И только желанием страннымдуша моя брошена в плен:оплакать с героем экраннымполынную горечь измен.У ТЕАТРА
У театра я стою покорнос тихою усталостью в груди.Ты пошел проститься с дамой в черном,с тою, что сидела впереди.А теперь ты с ней стоишь поодаль.Не подметил так, как я, никто,как любовно ты в дверях ей подалшелковое легкое манто.Ветер ли, сорвавшись по капризу,сбросил вниз перчатку, закружив,и, подняв, спросил ты: «Это вызов?»и ответом вспыхнуло: «Призыв».Поцелуй же руку ей в запястье,взглядом взгляд поймай, останови!Ведь всегда — ворованное счастьекажется заманчивей любви.В ПОЕЗДЕ
Печали тайные укоры…А из вагонного окназовут в бескрайние просторызакат, поля и тишина…То взреяв, то снижаясь вместе,ныряют струны-провода,неся волнующие вестив невидимые города.И кротки так необъяснимодеревья, мчащиеся прочь,и клубы тающего дыма,и наступающая ночь.Но с грустью горькою и едкойне отрываясь смотришь ты,как вянут жалостно за сеткойего прощальные цветы…Как осознать, что скрыт в скитаньисвободы сладостный исток,когда белеет на диванеслезами смоченный платок?А темнота под свод небесныйуже вползла, и твой вагонуносит в даль и в неизвестностьбескрылый огненный дракон.О МОЕЙ СОБАКЕ
Пчелы снежные жалят лицо —разлетевшийся по ветру улей.Разукрасили наше крыльцоледенцы остеклевших сосулек.В небе, взлетом означив дугу,ворон плещется черною тряпкой.Застудил на холодном снегуты мохнатую рыжую лапку;звонко лаешь на мерзлом мостке,роешь вспухший сугроб на пригорке,на собачьем своем языкевыражая наивно восторги.А потом, возвратившись домой,перед жарко затопленной печьюя забуду тебя за тоскойи печалью моей человечьей!Лишь когда отуманит зола уголь,тлеющий пепельным мохом,ты встревожишь меня из угладеликатным задумчивым вздохом.Там, свернувшись мохнатым клубком,ты за мною следишь неустанно,как грущу над последним письмом,для тебя непонятным и странным.ФЕДОР КАМЫШНЮК
НЕИЗБЫВНОЙ ПАМЯТИ А. БЛОКА
…Ты в поля отошла без возврата…Да святится имя Твое…I
Ты в поля отошел без возврата —Да святится имя Твое!Небо кровью пожарищ объято,Закровавлено зорь острие.Ты в поля отошел, светлоликий,В снеговые поля тишины.Здесь безумятся черные крики,Пляшут молнии жуткой весны.Ты в поля отошел без возвратаК нареченной, последней мечте —Но смеялся и плакал, распятый,До последней зари, на кресте.Ты — в полях, но Твой голос над нами,Над Голгофой звенел и не стих.Не сгорает чудесное знамя.Не избыть светогимнов Твоих.Ты в поля отошел. Но не замер,Не померк Твой сияющий лик.В полыхающем зареве — мраморБелогрезовый — вестью возник.II
Томился в темных перепутьях,Впивал немые голосаИ знал: на облачных лоскутьях,Пылая, расцветет гроза.И так внезапно, и так вешнеЗагромовела высота!Еще светлее, белоснежнейРаспятый славил высь с креста.И пусть восторг внезапных молнийРазлился кровью на горе —Он в жуткий миг не стал безмолвней,Он даже кровь простил заре!Когда ж костровое безумье,Мертвя, коснулося его,Звенящим гимном в алом шумеЕго сверкнуло торжество.СВЯТАЯ РУСЬ
I
Огнесинеющая, о, не заглохнет:В мечтах дремучая — в веках душа моя!И пусть отчаянье, как смерть; и пусть дорог нет;Благоуханная, она — все та же самая.Все та же самая она, душа младенца,Равнинношелестная; ковыль и грусть на ней!И песни жаворонка!.. Но не изменится.И — что напевнее? Что безыскусственней?..II
Душа покорно отразилаРодную Русь!.. Какая власть,Какая моревая силаВ душе разбуженной зажглась!Душа восторженно припала,Хрустальнострунью покорясь.И звонкоогненная вязьНеудержимо повлекласьВ туманных заревах опала.Душа так долго подымаласьДо предреченной высоты.И прядали, страша, цветы,Кровавившие жгучей алостью,И хохот каменных безжалостейНедвижим жутью у черты.Но в миге пыточного бреда —Какая радость!.. С высотыК Тебе одной стремя мечты,Я лишь Тебе, Тебе лишь предан,О, Родина!.. В душе — лишь Ты.III
В Тебе — опечаленность немого севера,Тоска и безмолвие угрюмой тундры,И снежным цветением на вешнем севе —Расцветшие льдистые холодных лун дары.Так долго зима была! И, веря весени,Немая, молилась Ты, чтоб солнце-пламяЗаулыбавшимися прошло полями,Бросая ландышные восторги песни.Был путь Твой так горестен! Молчало небо.Ты шла так безропотно к мучениям крестным.О, Ты улыбалася грозившим безднам.И в полночь — Голгофы высь. И крест на ней был.О, знала: повелены мгновения скорби!..И шла, улыбаясь, к ним. И кровь на лоскутьях,И наглые хохоты на гулких распутьях —Незримым томлением улыбку горбили.Свершилось! Зима была — и встала весень!И — там, где оснеженность, запело пламя,Заулыбавшимися пройдя полями,Бросая ландышные восторги песен.«Вы, глумясь, называли меня…»
Вы, глумясь, называли меняПролетарским и красным поэтом,Я б хотел, чтобы память об этомДонеслась до грядущего дня.Я б хотел, чтобы весть о клейме том,О клейме вашей брани тупой, —Через тысячелетний прибойЗапылала над бедным поэтом.И тогда — о, я знаю — простятсяМне мои мутно-хмельные дни:Пусть они были жизнью паяца,Бесшабашны пусть были они…Над одним не хотел он смеяться,Над зарей, лившей кровь и огни.«Наступает желанный искус…»
Наступает желанный искус,Наплывает на сердце пора.Пусть — безмолвен. Пусть падал низко.Скоро — огненная игра.Ни одной, ни одной поэмы!..Не уйти и не выдохнуть — нет!Братья вечные. Скованы все мы.Все же вы оставили след.Все же милые лики Эдгара,И Бодлера, и твой, Сы Кун-ту,Освещают немую, угарнуюИ удушливую темноту.………………………………………..Наступает желанный искус,Наплывает на сердце боль.Будь же ты путеводной искройВ топях жизни — ты, Ли Тай-бо!1930ПавловскМАРИАННА КОЛОСОВА
Д. Л. ХОРВАТ
Главе дальневосточной эмиграции посвящаюЗащиту наших прав ему вручаем.И под его отеческой рукойМы, русские изгнанники в Китае,Найдем защиту и покой.Недаром раньше был хозяин края,Осталась твердою хозяйская рука.Душе его близка страна родная,И горесть русская душе его близка.Хранителю традиций — эти строки,Главе изгнанников — поклон мой до земли!Привет всем тем, кто в эти злые срокиЗа ним одной дорогою пошли!1932СКЛАД ПОРОХОВОЙ
Среди ночных чуть слышных шороховРаботаю тихонько я…Пусть я не выдумаю пороха,Но… порох выдумал меня!Недаром эхо революцииИ до сих пор звучит в ушах,Не в силах над листом согнуться я,Пока не запоет душа.Недаром поздним темным вечеромСмотрю на запад, где она —Закат мой, заревом расцвеченный,Моя мятежная страна!И пусть не знают недостойныеТого, что знаем мы с тобой:Страну, надолго неспокойную,Как будто склад пороховой…Но зори вестниками алымиПо небу темному горят,Пусть будут взрывы небывалыми!На нечестивых — гром и град! Вот почему…Среди ночных чуть слышных шороховРаботаю тихонько я…Пусть я не выдумаю пороха,Но… порох выдумал меня!ДОБЕЙ МЕНЯ!
Лежит, распластанный, бессильно на снегу,Покинутый на поругание врагу.Он другу, волочась за ним в пыли,Хрипел моляще: «Ради Бога… пристрели!»Но друг ушел, не пожелав добитьТого, с которым он привык делитьОпасности, тревоги и труды,Сухарь солдатский и глоток воды.Сказал: «Мы все делили пополам,Но пулю смертную тебе я, друг, не дам».И он, распластанный, остался на снегу,Покинутый на поругание врагу…Настала ночь. Был стон его слабей,В бреду шептал: «Добей меня!.. Добей!»И вот, рожденные в полях чужой земли,К нему враги надменно подошли.И резкость слов чужого языкаСознание прояснила слегка.Но в этот миг блеснул над грудью штык…Тупая боль… Короткий слабый крик!Он вновь один. Затих и стон, и бред.И никого на мертвом поле нет…А от друзей был пушечный салют:«Мы знали, что враги тебя добьют!»А он уже летел в тот милый край,Где Бог построил мученикам рай.Он был в стране, где нет земных голгоф,Где ненависти нет и нет врагов.«Это было в восставшей России…»
Это было в восставшей России,В алом зареве огненных дней,Когда слепли свои и чужие —Кто от слез, кто от ярких огней.Когда пули летали, как мухи,И привычным стал трепетный страх.Когда выли в селеньях старухиИ Антихриста ждали на днях…Пули пчелами песенки пели,Люди кланялись низенько им.Вот тогда кто-то в серой шинелиБыл таким молодым-молодым…Молодежь — беззаботные люди,Молодому — всегда хорошо!Повстречался под грохот орудий,А под залпы винтовок ушел…Сколько вас, черноглазых девчонок,Сколько вас, белокурых принцесс,Закрутил полюбовный бесенок,Поцелуевый ласковый бес!Где-то красным знамена пылали,Там трехцветные флаги вились;Но в Одессе, в Москве, на УралеРядом с гибелью пенилась жизнь!Кто-то жег, кто-то вешал и резал…Ах, когда же кошмару конец?Ведь не выжечь каленым железомЖажду счастья из юных сердец!Сколько, сколько невест черноглазых,Сколько вас, синеоких, теперь —Не увидевших счастья ни разу,Но оплакавших горечь потерь…Гильотина с кровавою свитой,Как жесток твой карающий нож!Как убийственны списки убитых,Где вдруг милое имя найдешь…«Наши матери влюблялись при луне…»
Наши матери влюблялись при луне,Вместе слушали с любимым соловья…Твой возлюбленный в шинели, на коне,Среди крови гаснет молодость твоя…Не жених ли твой под Харьковом погиб?На носилках там не твой ли без ноги?Сероглазая моя, ведь это твойКомиссарами расстрелян под Москвой?Молодого мужа, вырвавши из рук,Растерзала разъяренная толпа…А у той на юге где-то милый другПод буденновскими шашками упал…Сколько их, считавших долгие года.Не дождавшихся любимых никогда…Белокурых, русокудрых, молодых…Кто считал ваши печальные ряды?Тяжко каждой, если милый друг убит.Участь горькая для всех для нас одна.Одинаково заплакали навзрыдС комиссаршей офицерская жена…Наши матери влюблялись при луне,Обручались под распевы соловья.А как мы любили, пусть расскажет мнеИскалеченная молодость твоя!«Встретились на вокзале…»
Встретились на вокзале —Кто-то нас познакомил.Мало мы слов сказали,Многое взгляд запомнил.Несколько встреч коротких.Сердце тревогу било…Дрогнули нежные ноткиВ голосе его милом.В грохоте эвакуацийГасли нежные нотки.Нам суждено расстаться,Час наш такой короткий…Все-таки мы успели.Все-таки мы сказалиВсе, что сказать хотели,В грохоте… на вокзале.Нежные перезвоныВ каждом ласковом слове…Как тяжело влюбленнымВ годы борьбы и крови!Крики кругом: «Свобода!»Мне свободы не надо.Годы ждала его, годы…Медленно гасла радость…И наконец, узнала:Нету его на свете…Камнем наземь упала…Плач мой разносит ветер…«Завесу былого откроем…»
Завесу былого откроемИ видим: в горящей странеИдут рука об руку трое —Война, и разлука, и… смерть!Под залпы, под грохот орудий,Сквозь черный удушливый дым —Проходят, как грозные судьи,Тоскующих женщин ряды.Не надо свободы и славы —Мы созданы, чтобы любить…Отдайте нам светлое правоЛюбить и любимыми быть!МЕДНЫЙ ГРОШ
Не осталось ни тропинки, ни следаОт ушедших в неизвестность навсегда.Были. Жили. И куда-то все ушлиОт любимых, от друзей и от земли.А поля-то, как и раньше, зелены,А леса стоят дремучи и темны.Там, где были староверские скиты,Нынче травы да лазоревы цветы.Там по тракту в день весенний голубойПроводили осужденных за разбой;Там девчонка из медвежьего углаДостоевскому копеечку дала.Край, где люди по-хорошему просты,Где размашисты двуперстные кресты,Где умели и в молитвах, и в боюСлавить родину великую свою.Только камушки остались от святынь,И поля покрыла горькая полынь;Но по-прежнему чиста и хорошаСветлой жалостью российская душа.Помнишь, девочка безвестного села,Как ты грошик Достоевскому дала?Но едва ли ты, родная, сознаешь,Что Господь тебя спасет за этот грош!В МИРЕ МЕМУАРОВ
Мы с тобой врагами не добиты,Но в тупик глухой заведены,Два обломка королевской свитыКороля трагической страны.Подвиг — это миг самозабвенья,Огненный полет в ночную высь.Клятву долголетнего терпеньяМы с тобою выполнить взялись.Жизнь диктует новые законы,Вожаки кричат: «Не отставай!»Но перед отцовскою иконойОгонек зажечь не забывай.Никому нас не переупрямить,Жизнь борьбой неравною полна.В эти дни сожжем о прошлом память,Чтоб не помешала нам она!Чтоб душа слезой не растекалась,В мусорную яму сволокуНашу эмигрантскую усталость,Нашу эмигрантскую тоску.НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ
Что для нас грохочущие войны?Марсом озарен наш темный путь.Паника! А мы с тобой спокойны,Только усмехаемся чуть-чуть.Но и улыбаемся мы строго,И в улыбках мудрость и печаль.Мы с тобою потеряли много,Головы остались… их не жаль!И войны бояться мы не будем,Хуже нам не может быть теперь.Родину утратившие людиНе страшатся горестных потерь.Будем равнодушно жить, как жили,Не нужны пока мы никому.Слава Богу, близких схоронили!В эти годы легче одному…Мертвому спокойнее в могиле.Да и нам спокойнее за них.Ведь не раз с тобой мы говорили,Что жалеть приходится… живых!РОЖДЕСТВО НА ЧУЖБИНЕ
Во Франции, в Чили, в КитаеЗвучит наш певучий язык;Но каждый о Доме мечтает,К чужбине никто не привык.Никто никогда не решитсяРоссию навеки забыть.Нельзя по-чужому молитьсяИ быт неродной полюбить.И в церкви в рождественский вечер,Покорная горю и злу,Я, сгорбив усталые плечи,Поплачу тихонько в углу…У женщины русской осталосьПрибежище тихое — храм!И я свою боль и усталостьСюда принесу и отдам.«Дай, Господи, — сердце звенело, —Услыши молитву мою!Мужчинам — на родине дело,А женщинам — храм и семью!»Горят пред иконами свечи…Сегодня родился Христос!Но нам в этот радостный вечерНельзя удержаться от слез…ПИСЬМО В АМЕРИКУ
Русским эмигрантам
Через бездонный океанИз сердца нити протяну я,И вам в сияньи чуждых странНапомню я страну родную.Быть может, очень хорошиИ Сан-Франциско, и Канада,Но вам, сознайтесь от души.Ведь все-таки… Россию надо!Я знаю, вас не удивишьИ небоскребами Нью-Йорка.Под сводами нерусских крышБывает больно вам и горько…И я, изгнанница, как вы,Пишу письмо вам из Китая,Но здесь слышнее звон Москвы,Виднее зорька золотая.Я все, что можно, расскажу,На строки алой кровью брызну!Быть может, голову сложуЯ за страдалицу-отчизну!Но вам хочу напомнить яО тюрьмах, пытках и расстрелах.В России русским нет житьяОт палачей остервенелых…Спрошу я каждого из васДвумя словами только: «Кто ты?»Ведь Русскому нельзя сейчасУйти от жертвенной работы…Меня поймете вы без слов.Я здесь из чуждого Китая —Считаю выстрелы враговИ наши выстрелы считаю!Через бездонный океанИз сердца нити протяну я —И вам под небом чуждых странНапоминаю Русь родную!БЕССМЕРТНИК
У далекой реки,Где живут и колдуют шаманы,Берега высокиИ прозрачны ночные туманы.Высоки берега,Над водою — обрывы крутые.И темнеет тайгаСо времен Ермака и Батыя.Со времен Ермака…Молчаливы степные курганы,Молчалива река.Где звенят бубенцами шаманы.И другие живут,Но другие попали случайно,И они не поймутВеличавую древнюю тайну.Тайну старой тайги,Где ночные опасны засады.Не отыщут врагиДрагоценные русские клады.Первый клад Иртыша,Что лежит, в волны темные канув:Боевая душаЕрмака, победителя ханов!Охраняет тайгаКлад второй: молодую Россию!И пугает врагаМрачным шумом лесная стихия…Реки, степи, леса…Сколько воздуха, солнца и шири!И звенят голосаСтарой песней о Русской Сибири!И казак удалойИз безвестной сибирской станицыРисковал головой,Охраняя родные границы.«Жили мы на Оби… —Так рассказывал дедушка внуку. —Ты свой край полюбиЗа красу, за отвагу, за муку!»Там бессмертник цветет,Там шаманы звенят бубенцами…Все чужое умрет,Все родное — останется с нами.ДАР УЛЬГЕНЮ
«Золотое озеро» на Алтае,Горы гордо высятся над тайгою —Это моя родина золотая,Это мое самое дорогое!Дым полоской стелется над логами,Юрты островерхие дышат дымом.Солнышко над конскими табунами…Радостно рассказывать о любимом!Кланяюсь ползущему с гор туману,Издали сиреневым дальним скалам,Буйному сердитому Чолышману!Их красу я памятью отыскала.Чу! Гремит молитвенно старый бубен.Там Ульгеню молятся, там камлают.«Мы вас, духи горные, чтим и любим!»Голоса гортанные призывают.В вечном одиночестве дремлют горы,Грезят кедры древние в лунном свете.Это все увижу я, но не скоро…Жизнь моя летящая, вихорь-ветер!В небе ястреб плавает одиноко,В стороны кидаются птичьи стайки…Шлю с улыбкой ласковой издалекаДар Ульгеню песенный от алтайки!НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
Вставала затемно со свечкой.Был слышен кашель за стенойШла умываться на крылечко,Где умывальник жестяной.А под навесом, в полумраке,Где кони хрумкали овес,Чужие лаяли собакиИ пахло дегтем от колес.Сейчас поедем. Мимо пашни,Там, где под взрыхленной землейЛежит мужицкий труд всегдашнийИ клад наш русский золотой.За синеватой дымкой горы:Алтай, утесы, снег и даль.Мои знакомые просторы,Моя знакомая печаль.Блистает куполом церковнымВдали какое-то село…………………………………..Опять меня к родным и кровнымЖивое сердце увело!И здесь, в чужом холодном мире,Вдруг, не сдержавшись, закричу:«Эй, далеко ли до Сибири?Гони, ямщик! Домой хочу!»ЕЛКА НА ЧУЖБИНЕ
Будь спокоен и весел сегодня,Кинь заботу о завтрашнем дне.Не грусти, что по воле ГосподнейТы один на чужой стороне.Здесь мерцает зеленая елкаНежным светом грустящих огней;И пластинка скользит под иголкойУ виктролы поющей моей.Не тоскуй же, не надо, послушай,Не один ты, нас много таких…Злобный ветер обжег наши душиИ на время как будто затих.Если враг человек человеку,То пристанище тихое — Бог!Видишь, ветер двадцатого векаПотушить нашу елку не смог.Значит, есть еще правда на свете,Если праздник святой не забыт!Пусть в сердцах ваших, русские дети,Негасимая елка горит!В этот вечер поймем и поверим,Что теперь мы с тобой не одни;Что Господь нам воздаст за потериИ за горькие, слезные дни.Светит русская елка в Китае.Ты спросил: «А в Россию когда?»Я ушедшие дни не считаю,Потому что еще молода.Моя молодость пламенно верит:Близок день тот счастливый и год,Когда Бог за тоску и потериНам на Родине елку зажжет!НОВЫЕ
Достались нам тяжесть и горе,В заботах о завтрашнем днеНам некогда думать о вздоре — О картах, цыганках, вине…Всю юность с врагами рубиться!Всю молодость нищими жить…И как-то суметь прокормитьсяИ близких своих прокормить.Отцы увлекались балетом,А дяди «ходили в народ»…А мы и не мыслим об этом,К иному нас сердце зовет.Мы «чашу не пьем круговую»,Нам некогда пить и гулять.Отцовскую «скорбь мировую»Нам тоже сейчас не понять.Чужда нам былая Россия,Советская — тоже чужда.Живем на чужбине — чужие,И наша царица — Нужда.И все же сквозь красные дали,Сквозь ненависть, слезы и тьмуВплотную мы жизнь увидалиИ цену узнали всему.И то, что отцы не сумелиНаш дом сохранить от воров,Искали туманные целиИ слушали песни без слов, —Да будет нам вечной наукой!..Сумеем иначе мы жить:Мы гордостью, верой и мукойУчились Россию любить!ПУТЕМ ГЕРОЕВ
Склоняюсь пред бумажным ворохом,Чтоб от забвения спасти —Той крови цвет, тот запах пороха,Те легендарные пути.Чтоб над исписанной бумагоюДругие, головы склонив,Прониклись той, былой, отвагою,Почувствовали тот порыв.И в каждом доме, в каждой комнате,Где люди русские живут,Пускай звучит печально: «ПомнитеПогибших подвиг, жизнь и труд».Пусть эта память, как бессонница,Тревожит шепотом людей,О том, как гибла наша конницаОт большевицких батарей…Устали от житья унылого,От горьких и голодных дней,Но тень погибшего КорниловаНам стала ближе и родней.Смерть за Россию — доля царская!И помнить будем мы векаО том, что пули комиссарскиеПронзили сердце Колчака!Уйти от омута нелепого,От этой будничной тоски,Погибнуть гибелью КутеповаОт злобной вражеской руки…От себялюбия унылогоВеди нас, Божия рука,Путем Кутепова, Корнилова и Адмирала Колчака!ВСЕ О ТОМ ЖЕ
Сижу, облокотясь на шаткий стол,И слушаю рассказ неторопливый:Про Петропавловск, про Тобол…И чудятся разметанные гривыВо тьме несущихся коней.Я вижу берег синей Ангары,Где рыцарскою кровью АдмиралаНа склоне каменной горы —Россия отреченье начерталаОт прошлых незабвенных дней.Потом глухие улицы Читы…И в мареве кровавого туманаСверкают золотом погоны и крестыУ офицеров ставки Атамана.И смерть с серебряной косой…На волнах дней кипели гребни пены!А вот они, Даурские казармы,Где за намек малейший на измену —Расстреливали по приказу Командарма!Чужим оказывался свой…Владивосток… Но ослабели крылья,И рушилась, пошатываясь, крепость…У моря грань надрыва и бессилья…И стала исторической нелепость!И был убийственный откат.И дальше слезные и бледные страницы:Гензан… Гирин… Сумбурность Харбина.Молчащие измученные лица.Спокойствия! забвения! вина!Возврата больше нет назад…И проблесками в мрачной эпопее —Упорство, жертвенность и героизм.О них я рассказать здесь не успею.Тебе, водитель сильных, Фанатизм,Нужны нечеловеческие песни!Прошли года. И чувствуем мы снова:Близка эпоха крови и борьбы,Из труб герольдов огненное слово!Приказ Ее Величества Судьбы —И Родина великая воскреснет!АЛЛА КОНДРАТОВИЧ
ЛЕТО
У реки — прозрачность кристалла.Вижу я песчаное донце,Я теперь язычницей стала.Я теперь поклоняюсь солнцу.Мне не кажется жизнь жестокой,Если ветер душистый веет.Просыпаюсь… А на востокеОблака слегка розовеют.Как мне радостно, как тревожно,Точно пламя, вспыхнуло лето.Знала я, что это возможно,Знала я, что случится это.В полдень небо станет высоким,В полдень солнце станет палящим,И цветы пропитаны соком,И цветы встревожены счастьем.А в душе озаренность светом.И от рук — легкий запах мяты,Слишком ласковым буйным ветромТравы здесь полевые смяты.Упаду я на них в бессильи.Буду долго плакать и биться,А потом золотые крыльяУнесут меня в небо, к птицам.АЛЫЕ ПАРУСА
Утро, как чистый лебедь,Точно алмазы — роса…На бирюзовом небеАлые паруса.Верю ли я обману?Иль не прийти кораблю?Вижу, стоит желанный,Тот, кого я люблю!Сердце, с рассудком споря,Будто совсем не стучит…Солнце бросает в мореОгненные лучи…Ветер расправил крылья.Слышу, поют голоса…Ближе… Уже подплылиАлые паруса.Руку мне подал с лаской…Тихо промолвила: «Ты ль?»Может быть, это сказка,Может быть, это быль…НА ЯХТЕ
Ступить ногой на шаткий ют,Потом слегка правей,И снова ветры запоютО вольности своей.Глазами встретить чей-то взгляд,Чтоб сердце расцвело,И знать, что ты сегодня радИ что со мной светло.Лежать без мыслей и без слов(Слегка шумит вода),Чтоб нас куда-то вдаль неслоИ было так всегда.Лишь при команде «поворот!»Слегка открыть глаза,Увидеть белый-белый гротИ фон, как бирюза.Прозрачна и хрустальна гладь.Мне радостно, мой друг,А яхты будут пролетать,Как бабочки вокруг.Но знай, что вновь неповторимВот этот самый миг.……………………………..Туман сиреневый, как дым,К воде почти приник.ЯКОВ КОРМЧИЙ
КОНЕЦ ВЕНАДАД А(IV Царств, гл. VIII, 7–15)
Был болен Венадад, сирийский царь, в Дамаске,И Елисей-пророк в Дамаск пошел тогда.И царь, узнав, сказал: «Колец возьмите связки,Возьмите лучший дар, что я хранил года.Ты, Азаил, возьми, иди, спеши навстречуИ так ему скажи: „Ты, человекобог,Не раз от слов твоих проигрывали сечу,Твой Бог к царю суров, но ты ли будешь строг?“Я ль выздоровею, недуг осилю ль ныне?Пусть спросит Бога он: оправлюся ли я?»И Азаил пошел; стал на при к пустынеИ ждал того, чья речь — как блики лезвия.И шли за ним дары, все лучшее в Дамаске,Верблюдов сорок шло. И вот пророк пред ним.И Азаил сказал: «Привет, дары и ласкиЦарь Венадад прислал. Он недугом томим.Он, сын твой, Венадад, он — Сирии владыка,И он велел, чтоб я, твой раб, тебя спросил:Оправится ли он, среди врагов великий?Он стольких поразил и ныне он без сил».И Елисей сказал: «Ты господину скажешь:„Ты выздоровеешь“, однако ж он умрет;Господь мне говорил: кого в цари помажешь,Тот меч мой предо мной народам понесет».И взор свой на него он устремил упорно,И пронизал его до глубины души,И свет его очей прорезал сумрак черный,И загудело в том сокрытое в тиши.Смутился Азаил пред взором Елисея.И вдруг пред ним в тоске заплакал Елисей.В слезах стоял пророк, а тот спросил, краснея:«Что плачешь, господин, туманя блеск очей?»Тот отвечал ему: «Я оттого рыдаю,Что вижу зло и кровь, которые с тобой…Сынам Израиля я ныне провещаюУпорный на года и непрестанный бой.Их крепости — в огне, их юноши убиты,Младенцы пронзены у матерей в руках,И трупы гибнущих гробницами не скрыты,Беременных мечом разрубишь ты в домах».И Азаил сказал: «Что раб твой пред тобою?Я, мертвый пес, ужель я для великих дел?»И отвечал пророк: «Я от тебя не скрою,Здесь Сирии царя я ныне усмотрел».И разошлись они. Вошел тот к властелину,И царь его спросил: «Что говорил пророк?»Ответил Азаил, свою сгибая спину:«Ты выздоровеешь, — сказал, — в кратчайший срок».И день едва прошел, а ночью, одеялоВодою намочив, царю он на лицоТихонько положил. И вот того не стало.Стал Азаил царем, взяв царское кольцо.МАРИЯ КОРОСТОВЕЦ
ПЕКИН
Мария Коростовец
Самый странный город в свете,Город ярких крыш,Над тобою цепь столетийПронеслась — ты спишь!Величавые громадыХрамов и дворцовПод немолчный звон цикадыВидят стаи снов.И задумчивые ивыВ зеркале озерНаблюдают сиротливоЛотосов ковер.В парке — видела воочью —Бродит Кубилай…Или это сторож ночьюОбошел Бэйхай?Город завтрашний — вчерашнийВ зелени садов.Под стеной у старой башниМного верблюдов…Желтый ветер крутит тонкийЛёссовый туман —Скачет в лесе копий звонкоСтарый Тамерлан.Нас влекут по глади четкой —Тсс… не надо слов…Ярко убранные лодкиВглубь восьми веков.КИТАЙСКАЯ ШКАТУЛКА
Небольшой ларец. Наверху дракон.Красок нежен цвет. Потемнел лишь лак:Соблюдая обряд, красоты закон.Рисовал его несравненный маг.И сквозь цепь годов, через много рук,Меж кудрявых туч изогнув хребет,Сторожа дворец, — тайный враг иль друг,Пролетал дракон, как туманный бред.И в него, дрожа, не полночный вор,При одной свече ростовщик-купецСыпал серебро, свой дневной позор,И двойным замком запирал ларец.И в него, смеясь, — хорошо любить! —Мандарина дочь убрала подвес,Баночку румян, жемчуг, яшмы нитьИ любовный вздор молодых повес.И неверный раб, хоть годами стар,Пав на землю в прах, полотна бледней,Принимал ларец, богдыхана дар,А на дне шнурок вился, словно змей.Исходя огнем, молодой поэт —(«Пруд — луна — пион») ночи так тихи —Куртизанки Сун воспевал портрет,Ей тайком в ларце отсылал стихи.Старичок монах, нищий и мудрец,Собираясь в путь, в отдаленный храм,Чашу, свиток сутр, четки клал в ларец,Дело жизни всей посвятив богам.Так скользит любовь, так скользит пророк,Сводит с жизнью беспристрастный счет.На ларце дракон, воплощенный рок,Продолжает в даль, в вечность свой полет.Он летит один между синих струй,Средь кудрявых туч, через цепь веков,Изогнувши мост золотых чешуй,Равнодушный к лжи человечьих снов.Январь 1941ПекинФЕНИКС
Девочка скользнула, торопливоСтянутыми ножками ступая.На восток, где одинокой ивыНа траву ложилась тень густая.Серебром браслетов прозвенела,Оглянувшись, нет ли там погони:Вдруг увидит мать, что так, без делаСкрылась помечтать на этом склоне?Желтолицая, глаза раскосы,Разметались рукава халата,Красной шерстью перевиты косы,В волосах горит цветок граната.Хорошо сидеть, обняв колени,На причале у реки любимойИ следить, следить, как в грязной пенеЩепки по воде несутся мимо.Мимо, вдаль, куда-то — неизвестно.К новым городам, в жару иль стужу,И она, покинув это место,Уплывет на лодке вместе с мужем.А теперь смыкаются ресницыОт объятий алого заката.Что? Из солнца вылетает птица,Осиянна, радужна, крылата.Будто птицы с материнских чашек!Ближе. Ослепительно сверкнулаЯркой молнией цветных стекляшек.Девочка в том блеске потонула.А потом от всех блюла ревнивоТайну лучезарного виденьяПтицы царственной под сенью ивы.Протекли года с того мгновенья —Девочке правления кормилоРок вручил, отметив: пронеси!И она в историю вступилаС августейшим именем Цы Си.РОССИЯ
О, Русь! Утерянная скиния,Куда нам заповедан вход,Среди снегов в узорах инея,Где вьюг нестроен хоровод:В лесной глуши ты дышишь тайною.Как кипарисовый киот,И лишь тропинкою случайноюНаш вестник до тебя дойдет.Через века — веками строилась —Нам принесла ты благодать,И много светлых упокоилось,Тебя пришедших защищать.И много темных с дерзновениемИскали троп, чтобы сломитьТебя, но тайным мановениемСудьба спряла иную нить.И вот теперь стоим, усталые,На рубежах иных временИ верим: вспыхнут зори алые,Рассеивая скучный сон.«Четвертый раз расплавленный металл…»
Четвертый раз расплавленный металлНалили в форму, слаженную туго,Но колокол опять не зазвучал,И спрашивали люди друг у друга:«За что на нас прогневался Господь?Все эти неудачи не случайны».И мастер изнурял постами плоть,Моля открыть ему звучаний тайны.Открыть на все терзания в ответТот перезвон серебряного сплава,Который, словно ангельский привет,С холма на холм несется величаво.В его ушах струится этот звон,То уходя, то подступая снова.«Любовь и жертва! — пел, казалось, он, —Любовь и жертва!» — два заветных слова.И сердце мастера все расцвело,В его груди заискрившись огнями:Несказанно-блаженное тепло!..Все человечество с его грехами,Приняв, он безвозвратно полюбил,Ему хотелось о сладчайшей жертвеПеть колоколом из последних сил…Один прыжок — в объятья красной смерти.Искали мастера, но не нашли,Отливку без него благословили,И звон прошел во все концы земли,Единственный по красоте и силе.КАМЕЯ
Мастер, к станку наклонясь, точит овал сардоникса.И под нажимом резца рушатся стены веков:Вот выступает, угрюм, профиль орлиный поэта.Без Беатриче и рай муками ада томит.ПОЭТ
Пусть нам скажут: «Поэт нам не нужен», —Пусть смеются над нами в лицо —Мы, поэты, смыкаемся тужеНе в кружок — в золотое кольцо.Пусть, насмешливо вздернув плечами,Разжиревший и наглый торгашПроцедит размалеванной даме:«Я бы отнял у них карандаш».Но когда на душе неуютно.Дождь дворы заливает кругом,И, казалось бы, тут не до лютни,Если входишь в нетопленый дом,Мы подсядем к пустому камину,И пустой загорится камин:Я платок полинялый накину —Горностаевый мой палантин.И уйдем в недоступные страны Мы жемчужной тропой в пустоту,Где певуче-цветные обманыНам покажут в глаза Красоту.Мы увидим такие рассветы,О каких торгашам не мечтать:Только дети, глупцы и поэтыСохраняют еще благодать…Пусть фонарь отражается в луже,Освещая скупое крыльцо —Мы, поэты, смыкаемся тужеНе в кружок — в золотое кольцо.МЫ ПЛЕТЕМ КРУЖЕВА
В отсыревшем подвале у ткацких станковТолпы девушек нити ткут.Те слепые ткачихи живут без снов,Ибо вечный удел их — труд.Они трудятся утром, сгибаются днем,Даже ночью шуршит челнок,И всегда в темноте — для чего с огнем? —Не кончая, кончают урок.И испуганно радость зовут бедой,И сердца одевают льдом,А жестокая смерть непреклонной рукойИх уводит в свой вечный дом.Но сказала одна: «Я раскрою глаза!»И другая: «Ведь я же не крот!Пусть захватит, закружит, затреплет гроза,Мы изменим станка поворот!Нам раздвинется небо — крутой водоем,И душа затрепещет, жива.Пусть растают сердца! Мы не ткем, мы не ткем,Мы плетем кружева!»ЮСТИНА КРУЗЕНШТЕРН-ПЕТЕРЕЦ
РОССИЯ
Проклинали… Плакали… Вопили…Декламировали: «Наша мать!»В кабаках за возрожденье пили,Чтоб опять наутро проклинать.А потом вдруг поняли. Прозрели.За голову взялись: «Неужели?Китеж! Воскресающий без нас!Так-таки великая! Подите ж!»А она действительно, как Китеж,Проплывает мимо глаз.28 июля 1944ДОМ
Холодный опустевший дом,И тишина, и пыль, и мрак —Дом выстроен был кое-какИ обречен давно на слом.А все ж он был кому-то мил,И кто-то в нем когда-то жилЕще недавно иль давно,И кто он был — не все ль равно.Я мертвого не разбужу,Я тихо сяду на скамьюИ ношу тяжкую моюБесшумно рядом положу.Багаж мой — паспорт да портплед,Стихов немного, много лет,Да сердце, ставшее сухим,Как будто вовсе не моим.Да, в этом сердце не сыскатьТех чувств, что раньше бились в нем,Но отчего же странный домМеня заставил задрожать?Простой некрашеный фасад,Подслеповатый окон взгляд,И челюстью вперед крыльцо —Совсем знакомое лицо.Мое лицо… морщин моихЯ вижу на стенах узор,И плющ, как головной уборНа волосах моих седых.Я зеркала не сберегла,Но всюду, всюду зеркала,И чем они мутней, темней,Тем сходство скорбное полней.ДЫМ
Уходя от родины навеки,Не гляди на дым,А зажмурь заплаканные веки,Крепко их зажмурь.Дым не раз еще увидишь снова,Но таким седымМожет быть он только у родногоДома — в годы бурь.И еще не раз глаза усталойТы протрешь рукойИ подумаешь о том, как малоСвой любил ты кров,И еще не раз слеза ресницыОбожжет тоской,Это зов далекий возвратится,Это — дыма зов.«Когда-то… мне мальчик-колчаковец дал на храненье гранаты…»
Когда-то…Мне мальчик-колчаковец дал на храненье гранаты.Могли пригодиться — поход предстоял не один.О, я их хранила самоотверженно, свято,Как честь их хранила. Таила от мамы, от братаИ плакала после над шуткой — над ящиком мандарин.И снова у ящика. Не мандарины — гранаты.Приказано сдаться. Граната в руке у меня.Но как они счастливы, глупые эти солдаты,Что больше не будет ни пороха, ни огня.Бегут не в защитном. Успели одеться в халаты,У каждого в мыслях жена, или мать, или сын.Взорвать их? Имею ли право? И я положила гранату,Хозяйка их жизни, как в вазу кладут мандарин.ПОРАЖЕНИЕ
Вьется улица трубкой коленчатой,Но куда ей уйти от позора,Если взят, обесчещен, как женщина,Истомленный бомбежками город?И какая-то подлость читаетсяНа испуганных лицах прохожих.Это новая жизнь начинается,Ни на что не похожая.1949шанхайВСТРЕЧА
О, как ей мечталось о музыке вечнойШуршащего леса, привольного сада,О благовесте с колокольни заречной,О жаворонках, соловьях и цикадах.Но родина встретила гулом завода.Молчаньем зарубленных дедовских вязов,Вопросом: «Как прожили вы эти годы?» —Да шепотом сестриных страшных рассказов.«Покамест не надо… Пожалуйста, позже…»
Покамест не надо… Пожалуйста, позже,Когда переплетами стиснем страницы,И все аккуратно по полкам разложим,И сможем уже ничему не дивиться.Тогда мы освоимся в смешанной стаеИ слов, и ошибок, и всех недомыслий,И, может быть, даже немного оттаем,Как эти сосульки, что в окнах нависли.Но нужно покамест в лубки бинтоваться,И голову выше, что только есть силы,Чтоб после, когда-нибудь, лет через двадцатьПривычное имя произносилосьБез боли… без стона… без лишней бравады,Чтоб были стихи, как отреявший ладан:«Я очень спокойна, но только не надо».CHINA DOLL
Владимиру Померанцеву
Барабанил по клавишам. О зачем эти руки боксера?Каждый взмах — зуботычина. И казалось, что бедный ШопенОбливается кровью. Но, случайная, с верткостью вора,Серебристая нота над сыростью стен.Музыкант не слыхал ее. Словно оглохший от грома,Продолжал молотить — все равно ничего не поймут.Обломалась педаль. Он вскочил. Он налил себе рому,Отвернулся и плюнул: «Дурацкий прелюд!»А душа-то болела. Болела по-русски, бешено.Он с проклятьями трижды измерил прокуренный холл.На рассвете кантонском, после ночи кромешной,Узкоглазая девушка. Он ее называл China Doll.Да и та не спасла. Пистолет или яд?Ничего не известно. Не говорят.ЯН ГУЭЙ-ФЕЙ
Душный ветер траву колыхает сердито,Пыль нависла над степью, как желтый туман.Утомились и люди, и кони. Без свитыПодъезжает к подножью горы богдыхан.Вот он спешился. Вот повернулся он круто.Он один, а над ним только небо и зной,Но измученный конь понимает как будто,Что хозяин ушел говорить с тишиной.ТутРаскаленные вихри жестокую землю метут,Ту, что стала постелью твоей,Ян Гуэй-фей.Ян Гуэй-фей,Помнишь лотосов чащи на темном пруду?Помнишь нашу тропинку в дворцовом саду,Там, где склоняется к водам узорный бамбук?Твой парчовый рукав,Башмачков твоих стук.Блеск нарядных запястий?Это — счастье,Что нельзя возвратить, потерявЯн Гуэй-фей.Ирис шепчет о ней, и воркуют свирели,И бряцают о ней жемчуга ожерелий,И зеленый нефритГоворит:«Я люблю Ян Гуэй-фей».Девять лет безмятежных неслышно пройдет,Но раскроются настежь все девять ворот,И однажды под гром барабанаТы с постели подымешься рано.В небе утреннем розово-синемРазвевается знамя павлинье.Распахнулись все девять ворот,Ты глядишь в пустоту,И лицо твое снега бледней.Почему ненавидит народКрасотуЯн Гуэй-фей?У подножья высокой ОмэИмператор как в тесной тюрьме.Даже здесь, далеко в СычуанеДо дворца докатилось восстанье.Отдохнуть. Но возможен ли отдых?Снова крики — все ближе, страшней.Копья подняты в воздух,И грозят они ей,Ян Гуэй-фей.Ян Гуэй-фей.Это — брови, как листья у ивы,Что тонки и красивы,Это — пение арф.Это — губ горделивый излом.Это — шелковый шарфЗатянулся на шее узлом.На руках у солдат бездыханное тело…А хотелаЖитьЯн Гуэй-фей.По земле расстилается тень,В душном воздухе реет гроза.И как в тот трижды проклятый день,Богдыхан закрывает глаза.1949ЛИ ТАЙ-БО
Сидел развалясь, он, веселый и пьяный,Забывши о том, что нельзя и что можно.Он крикнул: «Вина!» — на пиру богдыхана,Ну словно в харчевне орал придорожной.Придворная знать удивлялась нахалу.Вниманьем охвачены взоры и уши.Сама Ян Гуэй-фей для него растиралаНа блюдце фарфоровом палочку туши.Он снял сапоги и швырнул их, икая.Забегала кисть по тончайшей бумаге,И тишь воцарилась в палате такая.Как по мановению грозного мага.Красавица смотрит на руку, на свиток,И рдеет в лице ее нежный румянец.Ей пишет стихи Ли Тай-бо знаменитый,Хоть первый из самых отчаянных пьяниц.Он встал. Бородища — растрепанный веник.Забрал сапоги и уходит с поклоном.Не нужно ему ни почета, ни денег,Соскучился он по просторам зеленым.Однажды у речки, веселый и пьяный,Забывши о том, что нельзя и что можно,Он крикнул: «Луну!» — и с ковшом оловяннымБултыхнулся в воду неосторожно.Друзья удивлялись, жалея нахала:«Он баловень жизни, народа и трона,Сама Ян Гуэй-фей, отведя опахало,Не раз улыбалась ему благосклонно».Часами сидел он в харчевне, икая,Швыряя монеты ребятам и нищим,И сволочь его окружала такая,Какой никогда и нигде не отыщешь.Он сам уничтожил судьбы своей свиток,С великими гордый, с презренными равный.Чудесного дара огромный избытокНе смог довести он до старости славной.Плывет бородища — растрепанный веник.Нет, рано еще говорить о поэте.Бродягу и пьяницу знал современник,Поэт Ли Тай-бо — это тысячелетьям.1949Шанхай«Холод осенний в китайском панно…»
Холод осенний в китайском панно.Птицы загрезили дальними странами.Птицы молчат над плакучими ивами.Ивы поникли зелеными гривами,Ивы оделись седыми туманами.Холод осенний в китайском панно.1953Шанхай«Шорох ли… Шепот ли… Непостижимый…»
Шорох ли… Шепот ли… Непостижимый,Над головой пронесется он мимо.Хочешь поймать его? Нет! Безнадежно!..Но отчего же ты вздрогнул тревожно?Хрустнули пальцы измученных рук…Был ли знакомым тот звук?ПРОЩАНИЕ
В блеске печальном свечейЗаколебалась парчаУ плеча.Больше не надо речей.Веер к губам поднесен.Все.«Жизнь спокойней. Жизнь как будто соннее…»
Жизнь спокойней. Жизнь как будто соннее,Отшумели все ее ветра,За очками тихими иронииПобредут, хромая, вечера.Не болеть уж больше одержимостьюНи страстей, ни песен, ни борьбы —Это в книге засыхает жимолостьНе расцветшей — выцветшей судьбы.«Ты любишь цветы? Я их тоже любила…»
Ты любишь цветы? Я их тоже любила,Но только мои — облетели, завяли.Твои же пытаются цвесть на могилахФарфоровой хрупкой печалью.Ты любишь любовь?.. Я любила когда-то:Ее или тех, кто дарили ее мне?Не помню… все это ушло без возврата…И ты постарайся, не помни.«С ногтей так быстро сходит лак…»
С ногтей так быстро сходит лак,Так быстро вянет портулак —И так же быстро жизнь скользнет,Как лифт, опущенный в пролет.Белеют ногти от тоски,Чернеют в книге лепестки,И, зубы в губы зло вонзив,Решишь, что жизнь — нелепый миф.Все вычеркнуть, перечеркнуть,Твердить себе: «Забудь! Забудь!»Все суета, все — только тлен,И сердцу — ничего взамен.«Часто на Бога сетую…»
Часто на Бога сетую,Злюсь на себя, ропщу.То, что сыта, одета я,И замечать не хочу.Горестей моих горы,Радости ни на грош.А нищенка под забором,Наверно, думает: «Врешь».ДЫМ
Волчья кровь у меня. Волчья кровь в моих спутанных жилахГоворит, и гудит, и поет, и взывает о мести.Я волчихой была. Я по-волчьи жила и любила —Не жалейте меня. Это ей, белокурой невесте,Что сегодня, краснеющую, подведут к жениху,Ваша жалость нужна. Это ей на пути лебединомСлово доброе нужно. А мне, что одна издыхала на колющем мху,Что, едва зализав свои раны, бежала в долину,Где скрывался мой недруг. Мне, что вонзала в детеныша зубы,Если был он труслив. Мне, седой, но внутри еще черной,Мне, которой не нужны ни люди, ни боги, ни норны,Мне — костер из сухого бы дуба.Зажилась я на свете. Я с вами бессменно в столетьях,В ваших снах, в ваших сказках. Проносят меня ваши детиЧерез жизнь, через смерть, на проклятье храня, не на счастьеИз клыков моих острых звенящие гневом запястья.Лишь огонь вас спасет от наследья волчихи-прабабки.Разложите ж костер, чтобы дым был и черный, и едкий,Сядьте в круг, подожмите покорные лапкиИ смотрите — я вышла из клетки.Я хвостом заметаю следы, по которым, давно ли, —Я бежала за волком вот этою самой дорогой,Я стонала, хрипела. Я выла у вашего лога,Выть еще я умела от боли.Все хвостом замету. Эти кости, которым нет счета,Черепа, из которых я — жадная — мозг выпивала,Все, что было добыто охотой,Все, на что меня злость посылала.Пусть сгорит это все, чтобы дым был и черный, и едкий,Чтоб тяжелым костром нависал он над вашими головами,Чтобы слезы глаза вам кололи больней, чем иголки,Чтобы радовались ваши далекие предки,Этим дымом прощаюсь я с вами,Волки.НОРА КРУК
«Белые, чистые хлопья на этой панели…»
Белые, чистые хлопья на этой панелиВ грязь превращаются. Белые, чистые — в грязь.Город жестокий украсить они не посмели,Он ненавидит все чистое, не таясь.Вот он — Шанхай. Над чудовищным месивом грязиЛьется из окон высоких прикрашенный свет,Судьбы людские без смысла, без цели, без связиПрячут от жизни нарядные тюль и жоржет.Климат душевный тяжел, ограниченны дали,Страшно, что вакуум жизни уютен и чист,Люди и сами смертельно уютными стали,Тянет в болото безжалостный город-садист.«Я хочу, чтобы память осталась в ладонях…»
Я хочу, чтобы память осталась в ладонях,чуть шершавая память китайской одежды,и чтоб запах остался неувядаемтех пионов, и ландышей, и надежды.Твои губы шершавые жарко дышат,а глаза твои узкие — угольки.Нас никто не увидит и не услышитблиз моей желтокожей родной реки.Вечера, о которых потом писали«незабвенные вечера»…И чего мы друг другу не обещали…как вчера.Опускается занавес. Все сместилось,все затянуты в битвы идеологийи впадают балованные в немилость —их с Олимпа преследует голос строгий.Глас народа? Так думали и в России.Снова бегство… Разлука. Прощанье ранит.А в стране из поэта возник Мессия…Я хочу, чтоб в ладонях осталась память.1957КитайИРИНА ЛЕСНАЯ
СТЕПНЫЕ ЗЕРКАЛА
Чуть видно струится над степью нагретойСеребряно-тонкая мгла;Плывет в тишине синеглазое небо,В степные глядясь зеркала.А воздух над травами легкий и пряный,Ковыль разостлался ковром.Над дальней дорогой, под старым курганомСапфирное небо шатром…Сбегают к болотам по влажному скатуЦветные коронки цветов…Синеющим вечером выйду к закату —У насыпи ждать поездов.Ковыль отражается в глади зеленой,Над степью бегут провода…Я все вспоминаю тот день озаренный…Как больно мне было тогда!Горел семафор в полутьме изумрудом,И сталью блестели путиИ, в даль убегая заманчивым чудом,Манили куда-то уйти…Но гасло на западе алое пламя,Нахмурясь, темнел небосвод:Таинственно вечер звенел голосамиСтепных отдаленных болот…А звуки дневные все тише и глуше.Наш день отгорел и затих.Больной безнадежностью веяло в душуОт темных просторов степных.Томилося сердце… Но губы молчали…Сигнальный фонарик сверкнул.И ветер донес из нахмуренной далиКолес нарастающий гул.Глазами прожекторов ночь осветилась,Зажглись позолотой пути…И что-то живое в душе надломилосьИ умерло с горьким «прости»…И степь поглотила гудки и сигналы,Разбег равномерный колес…Но не было в сердце безумно усталомНи горя, ни мыслей, ни слез…Мерещился только над темной равнинойПоследний тоскующий взор…А рельсы блестели… Зловещим рубиномЗажегся вверху семафор.………………………………………….И все же я выйду на алом закатеСегодня… и завтра опять…Грустить на песчаном желтеющем скатеИ вдаль поезда провожать.На старом кургане, травою одетом,Где вниз оборвалась скала,Взгляну, как плывет синеглазое лето,В степные смотрясь зеркала…ДАЛЕКИЙ СОН
Город стынет в морозном флере,В электрических ярких огнях,А над городом в звездном узореРождество развернуло свой стяг.Уронило морозные стрелы,Блеском вспыхнуло в каждом стекле,Голосами зимы прозвенелоВ серебристой рождественской мгле…И пришел позабытою теньюВместе с запахом хвойных ветвей,Вместе с тихой тоской сожаленийОблик прошлых пронесшихся дней.Заплелося причудливой аркойДетство… юность… далекая рань…И пригрезилась близко и яркоУбеленная снегом Рязань…Захотелось до муки, до болиОтряхнуть налетевшие сны…Подойти к многозвучной виктроле,Чьи напевы забвенья полны.И под звуки мотива иного,Что не вызовет старых картин,Перепутать прошедшее с новым,Перепутать с Рязанью Харбин…Эти нити никто не развяжет!..За окном — шум обычной езды……Никому ничего не расскажетЯркий свет Вифлеемской звезды…В эту ночь всюду было бело…Рождество, прикоснувшись ко мне,Голосами зимы прозвенелоО далеком, далеком сне…ОСЕНЬ ЛЮБВИ
Умирает любовь… умирает…Я прочла это в милых глазах.В мертвых листьях, что землю скрывают,И в прощальных осенних цветах…Наши тихие, тихие встречиВы не будете больше любитьИ в прозрачный опаловый вечерНе придете со мною груститьНад осенним больным листопадом…И на дружеский светлый приветНе ответите любящим взглядом,Не уроните ласку в ответ…Вы ко мне не войдете, как прежде,И, смущаясь, не скажете «ты»…Ах, в какой драгоценной одеждеХороню я любовь и мечты!В блеклом золоте… в ярком багрянце…В серебре паутин кружевных…Все забыто. В медлительном танцеКроют листья прощальный мой стих…Больше вам ничего не отвечу,Больше вам ничего не скажу…В этот тихий опаловый вечерЯ спокойно от вас ухожу.Не вернутся волшебные зори,Что когда-то над нами цвели…На мое затаенное гореНебо осени льет хрустали.Я смотрю, как бассейн отражаетРазноцветные листья осин,И усталость мне душу пронзаетЛедяным серебром паутин.ЛЮБОВЬ-ЧАРОДЕЙКА
Каждый день несет свои заботы.Стоит ли об этом помнить нам?..На экране — огненные взлетыСветовых сверкающих реклам…Далеко, за синим океаном,Ночь сошла на дальний материк.Чуждый город развернулся станом…Чуждый город сказочно велик.Жизнь разлита в световом тумане, —Тьма не в силах света превозмочь…Ах, каким волшебством на экранеСтынет электрическая ночь!..Арки, башни, звездные букеты.Белые фонтаны в глубь небес,Поезда, как яркие кометы, —Целый мир сверкающих чудес!..И плывут громады Нью-ЙоркаК облакам — железо и бетон…Только звезды сверху смотрят зоркоНа земной необычайный сон.А у нас все серо и обычно,Нет у нас сверкающих поэм.Ночью звезды смотрят безразлично,Как наш город спит спокойно-нем.Но когда в душе поют сонеты,А любовь, как крылья звонких птиц,Для чего нам сказочные светыВсех шумящих мировых столиц?!И не тянет к берегам безвестным —Все равно в толпе — лишь ты один!..И с тобой мне кажется чудеснымНаш уютный маленький Харбин…Где-то под волшебною луноюПлещет океанская волна…Для меня лишь там, где ты со мною, —Самая чудесная страна…И под пенье киноаппаратаУносясь на чуждый материк,Мы познаем, что любовь крылата,Как страницы чародейских книг.НАПИТОК ОСЕНИ
Разбилось солнце о цветные листья паркаИ о холодную немую синь воды.Осенний день горит спокойно и неярко,Осенний день — из голубой слюды.Поля поблекшие под синим небосклономГрустят о ласке уходящего тепла.Курорт пустеет, и ломается со звономВ заливе стынущем прощальный плеск весла.А на изрезанных колонках у беседки,За серебром повисших с листьев паутин,Имен любимых стерлися заметки,И старый парк теперь совсем один…Увядший первый лист мою печалит душу…А дали все безгранней и светлей.По вечерам медлительней и глушеМеланхолическая песнь аллей.Они поют о том, что лето умирает, —Их гимн печальный трогательно прост;Ночами небо ярко прорезаютПути куда-то падающих звезд…Ах, осень грустная с холодным синим взглядом —Твоим дыханием туманится земля!..Зовущий день наполнен сладким ядомНапитка осени — из звезд и хрусталя.Прозрачный день… Светло раскрывшиеся далиСквозь шорох листьев и ветвей зовут уйти…В родных степях, где краски лета отсверкали, —Просторы… ясность… и бескрайние пути…Уйти б туда, где под прохладою ночноюПевучей жалобой наполнены поля,И вместе с ветром пить тоскующей душоюНапиток осени — из звезд и хрусталя.СКВОЗЬ КРУЖЕВО ЛЕТ
Когда возвратится от северных льдовЗима белоснежной поэмой,Я как-то невольно в тиши вечеровТянусь за любимою темой.И хочется мне, когда сумеркам вследИдет по снегам былое,Смотреться в него через кружево летИ грезить о льдистом покое…Над розовым снегом в закатной тениНизать вдохновенные строки…Ах, эта влюбленность в алмазные дниИз детства берет истоки.Лазурные сумерки смотрят в стекло,Как прежде когда-то бывало…И я позабуду, что детство прошло,Что детство мое отсверкало…Зимой хорошо при огне, в вечераОтдать своей ласковой музеИ слезы о счастье, и звоны пера,И ломкую радость иллюзий.И все, что рождалось в ночной тишинеПри взгляде на звезды ночные,И все, что зимою навеяли мнеЗа окнами льды голубые…Идут вечера в тихой смене часов,И счастье проходит мимо…Но светлая радость моих стиховСо мной в эти белые зимы!..Придет Новый год в снежном беге дней,За ним — Рождество голубое,Со звездами в свете бенгальских огней,В чудесном запахе хвои.Придет и уйдет… и опять я однаОстанусь с печалью желанийСмотреть на кристаллы в квадрате окна,На воск от крещенских гаданий.И грусть моя — к прошлому ласковый мост,А радость — для всех незрима…Вот так и проходят под знаком звездНеслышные белые зимы…За окнами — снег… Мой далекий приветРассыпался в звонкой поэме…Зима… И невольно сквозь кружево летТянусь я к любимой теме.ХРУСТАЛЬНАЯ ПОСТРОЙКА
Весь мир заполнен звездной мглой…Под небом сумрак голубой Плетет таинственную сагу.Печаль в душе звучит струной,Я перед белою стеной Сегодня буду жечь бумагу,Смотреть, как из истлевших грудНа белом фоне возникают Венцов и замков очертанья…Свеча тускнеет, как опал,И смотрят тени из зеркал На немудреное гаданье.Гаданьем счастье суждено!..Да только я уже давно Звенящих снов разбила стаю…Забыв любимые черты,Ни радости, ни красоты Я в жизни больше не встречаю.И юность горькая сквозитПостройкой из хрустальных плит, Такой надломленной и шаткой…Случайный вихрь ее сметет…Ах, что мне даст рожденный год. Слетев волнующей загадкой?..Какой мятеж апрельских дум,Какой сжигающий самум?.. Какой июль?.. Какую осень?..Жизнь — неразгаданный каприз…Но примиренно смотрит вниз, Вся в звездах, ласковая просинь…Мир все же чуден и велик!И мне пригрезилась на миг Вся жизнь — таким же небосводом…Хоть счастья я уже не жду,Но все же в сладостном бреду Склонилась перед Новым годом.А сердце полнится тоской…И так печально под ногой Звенят любви моей осколки!..Но, приближаясь к рубежу,Я никому на расскажу, Как мысли горестны и колки…Нет, мир — холодный и чужой!..И жизнь мне кажется порой В волнах качающейся шлюпкой…А юность горькая сквозитПостройкой из хрустальных плит, Такой надломленной и хрупкой.ИЗДАЛЕКА
Вот опять знакомая кабинка,Вниз ступеньки, весла и помост,Золотые по воде тропинкиВ синий край ведут воды и звезд,И вода певучая не молкнет,Все поет, поет о чем-то мне…И плывут оранжевые окнаМаяка, как люки, в глубине.Волны все далекое уносят…Плыть бы, плыть и думать о своем,Знать, что близко на цветном откосеЖдет нас милый терпеливый дом.Там качает ветер занавески,И влетают в сумрак голубойВодяные шелковые всплески,Тонких склянок отдаленный бой.И, полна покоя и уюта,Примет нас в рассветной полумглеКомната, как тихая каютаНа спокойном старом корабле.МЕЛЬНИЦА В ЛЕСУ
Над старым омутом, на ветхих сваях,Как в сказке, мельница в глухом лесу;Вода дремотная поет, сверкает.И льется, льется по колесу.Луна в опаловом встает пожаре,А чащи сумрака полны.Какая сказочность, какие чарыВ пейзаже этом заключены?Вот так и чудится: на ветхий мостикСойдет, зевая, седой колдун,И под рукой погнутся ветки,Вода качнется… и в глубинуЛуна уронит свой диск блестящий,Замрет все в сказочном полусне;И князь Серебряный из темной чащиНеслышно выедет на коне.Явь или сон? Тихо меркнут краски.И мостик стар, и вода темна…И дремлет мельница во мхах и сказках,И леса старого стоит стена.ТАЙГА
Дикий край неоглядныйБез пути и дороги,Где уходят в туманыГолубые отроги!Где в ложбинах зеленыхСон полдневный недвижен,И цветут анемоныУ разрушенных хижин;Где колдуют напевыПерламутровых речек,Словно Божьи посевы —Огнецвет у крылечек.Вечера синеоки,Даль близка, как ограда,Слышны в пенье потоковСеребро и прохлада…И когда в поющий этот часЛес оденет алую корону,Я слежу, не опуская глаз,Силуэт идущего по склону.На одежде — листья и смола,На него медведь смотрел из чащи;Прятала угрюмая скалаСтвол настороженный и грозящий;Под ногой качалась синева, —След таят коварные болота, —Выпрямляясь, шелестит трава:«Здесь пробрался очень смелый кто-то…»Он дойдет… В вечерней тишинеЗаскрипят замшелые ступени,И, усталый, подойдя ко мне,Голову уронит на колени.Это ты, шумящая тайга,Встречи миг, простой и благодатный,Охранив от смерти и врага,Отдаешь мне вечером обратно!ОСЕНЬ
Уж по утрам сквозь лед звенит вода,И звон ее последний и усталый…Ночами звезды — как осколки льда,И по степи гуляют часто палы:Бегут, бегут и кружатся огни,Путает птиц далекий дым пожаров……Но хорошо в синеющие дниВ цветном лесу дорогой ехать старой.Прощальной грустью воздух напоен,Здесь алый лист и красный цвет брусники,Не грея, солнце в этот легкий сонРоняет сверху трепетные блики.Деревья жжет невидимый огонь,И все вокруг так хрупко и тревожно,Так грез полно, что даже чуткий коньНа лист сухой ступает осторожно.Таясь в корнях, родник еще поет —В последнем сне — о мире и забвеньи,И шепчут листья: «Все пройдет, пройдет,Так пей же чашу тихого терпенья.Мы даже боль былую не вернем!..»Дорога вниз…Пора коню на отдых.Над падью, опаленною огнем,Стоит спокойный горьковатый воздух.ХинганПОЕЗДА
В жизни всюду встречи и дороги,Всюду — путевые огоньки…Что-то мнится, как сигнал тревоги,Радости нежданной иль тоски.Вспыхнет небо звездными огнями,А луна над степью, как опал.Хорошо такими вечерамиВыйти на темнеющий вокзалИ стоять подолгу на перроне,Слушать, как рокочут провода,И следить, как в грохоте и звонеПролетают мимо поезда.В дали… в неизвестность… к новым странам,К песням моря, к шуму городов,К золоту пустынь и к их обманам,К белым снам заснеженных хребтов,К островам, где женщины — сирены,К тишине задумчивых лагун,Где внимают мраморные стеныВсплескам весел и звучанью струн.Божий мир далек и неизвестен…Поезда летят в ночную синь.Я одна… И нет ни слов, ни песен,Ни сирен, ни замков, ни пустынь.Хорошо и грустно на перроне —Жалуются миру провода…А вверху горит на звездном фонеВсе приветней яркая звезда.У ПРУДА
В альбом Лариссы
Вокруг пруда густеют тени,А в глубине его светло,И сходят белые ступениВ его спокойное стекло.Там облака неслышно тают,Стоит вечерняя звезда;Там птицы тихо пролетают,И их баюкает вода.Вот сонный ветер еле-еле,Подкравшись, небо покачнул,И в той подводной колыбелиСад опрокинутый уснул.Лишь неба смутные отсветыГлядят в немые зеркала,Где без движенья, без ответаСпит до утра ночная мгла.Июнь 1951ШанхайВАСИЛИЙ ЛОГИНОВ
НА СУНГАРИТерцины
Василий Логинов
Покой. Река. Лень. Церковь. Баня.По вечерам здесь тютчевский закат.Днем плачет дождь, по крышам барабаня.Свистят ветра. Шаланды пенит скатВолн желтизну. Шипит песок прибрежный.Эпическая мирная тоскаОхватывает нас и бережно, и нежноИ, как корабль, несет к прекрасным берегам,Где Одиссеев парус полон ветром свежим.Как бурность — городу, здесь ясность дорога.Здесь созерцание гласит закон негромкий.Здесь молишься душою всем богам.Здесь так отрадно встретить незнакомку,Растрепанную, в ярком кимоно.Увидеть старца — посох и котомку,Джангуйду, высохшего, как лимон,Торгующего кипятком и ханжей,Китайца с рыбой — щука и налим.И, обойдя кругом заборчик рыжий,Домой вернуться. В свете тусклых свечПоужинать, мечтая о Париже.И ты, Гомера кованая речь,За Сунгари звучишь не очень странно.И обаяние сумел сберечьЛюбимый томик Пьера Мак-Орлана.«О, сунгарийская столица…»
О, сунгарийская столица!До гроба не забуду яТвои мистические лицаИ желтые твои поля,Бегущего рысцою рикшу,Твоих изысканных «купез»,Шелк платья, ко всему привыкший,Твоих шаланд мачтовый лес,И звонкой улицы КитайскойДвиженья, шумы и огни,И тяжкий скрип арбы китайской,И солнечные в зимах дни,И Фудзядяна смрадный запахОт опия и от бобов,И страшных нищих в цепких лапахНужды и тягостных годов.ОМОРОЧКА
Реки незаконная дочка,Племянница жаркого лета,Скользит по воде оморочка,Вся — точно из яркого света.Пропеллером мерно сверкаетВесло сероглазой девчонки.Сейчас тишина-то какая!Как мысли изящны и тонки!..Ты — бронзовая богиня,Диана с веслом и в косынке,И синего неба пустыня —Как фон акварельной картинки.А с берега тихие ивыРазвесили сонно листочки,И желтые воды ленивоЗаласкивают оморочку.ОДИНОЧЕСТВО
На крутом берегу, на скалистых каменьяхОдиноко стоит мой таинственный дом,Голубое мое, неземное томленье…Неземное томленье об одном, об одном.По утрам прибегают пугливые ланиВлажных глаз показать глубину и хрусталь.Простирают над ними могучие дланиМноголиственный дуб, тишина и печаль.И прозрачное небо — цветистей сирени…А под вечер над речкой клубится туман,И встают, и плывут, и рождаются тени,Удаляются тени в провал и обман.Мир — огромной короной забвенья увенчан,Жду, когда над рекою возникнет луна,И плывут вереницы измученных женщин.И душа в этот миг и пьяна, и больна…Одиночество машет ветвями деревьев,Одиночество — месяц двурогий меж туч,И так радостны дум золотые кочевьяПо полянам мечты, меж утесов и круч…Высоко, высоко, на скалистых каменьяхОдиноко стоит мой таинственный дом —Голубое, немое, святое томленье…Неземное томленье — об одном, об одном…УЧЕНЫЙ
Халат и трубка. И Четьи-минеиIn folio в дубовых толстых корках,В медлительности ровных, плавных днейОт Византии мысль простерлась до Нью-Йорка.Пергамент книг и кипарис икон,На позлащенных досках угли ликовИ солнечных непостоянных бликовНа документах радостный закон…Он сед как лунь. Но узкие глазаГорят и мыслью, и нежданным чувством,Монгольская на пальце бирюза —Творение юаньского искусства.Россия — сфинкс. И от ее очей,От каменных очей, так сердце пьяно!Торжественные орды Чингисхана…Китай… Монголия… и желтизна степей…ВЕНЕДИКТ МАРТ
У ФУДЗЯДЯНА
Как мандарин, торжественно-спокойно,Сжимая трубку в теплой рукавице,Купец-китаец едет на ослице.За ним с кнутом бежит погонщик стройный,Держась за хвост ослицы утомленной,Напев твердит сонливо-монотонный.В его косе вплетен шнурочек белый —Знак траура по близком человеке:Покинул близкий кто-то мир навеки.Крадутся тени сумерек несмело.Осенний ветер в травах наклоненныхТворит сухой напев шуршаньем сонным.Вот фанзы Фудзядяна видны взору.Спешат седок, погонщик и ослица:Седок — к жене, погонщик — накуриться,Ослица — повалиться у забора…Венедикт Март
ТРИ ДУШИ
Ку-юн-сун седой, горбатыйВ фанзе закоптелойЗанят малым делом:На тряпье кладет заплаты.У него сегодня радость:Смастерил сыночекВ праздничный денечекЕму гроб от всех украдкой[35].Вся семья с утра в работе —Старику покойно.В старости пристойноЗнойный день забыть в дремоте.На циновках в нарах грязныхКу-юн-сун забылся…И от будней отдалилсяК снам, как небо в зное, ясным.…В зеленеющей долине,В гуще гаоляна,На земле прорыта рана —Там начало от кончины.ГАДАЛЬЩИК
Посв. К. И. Ваниной
У дверей харчевниСтол гадальщика стоит.Старец чужеземный«Завтра» каждого таит.Три монетки медных,Тушь и кисть на тростнике.Книги строгие отметокОжидают в уголке.Изредка прохожийОстановится гадать,И старик находит,Что судьба готова дать.Мудро и спокойноОтмечает всякий знак,И медлительной рукоюТайны сдвинута стена.Длинными ногтямиПридавил морщинки лбаИ сонливо тянетНапряженные слова.Тайны покупательОтсчитал на стол гроши,И опять гадательТайну «завтра» сторожит.Три монетки медных,Тушь и кисть на тростнике,Книги строгие отметокОжидают в уголке.МИЗИНЦЫ
Мизинцы выставив крючками,Скрестись мизинцами, бредутНеразлучимыми друзьямиДва желтоликие в саду.В толпе нарядной европейцевНа фоне светлой пестротыФигуры синие — виднееВ одеждах чуждых и простых.Бредут, раскачивая руки,Фальцетом тощим выводяТягуче сдавленные звукиБеспечной песенки бродяг.Сегодня праздничным блужданьемДосуг друзей соединен…В сонливых буднях выжидалиОни сегодняшний денек.Из Фудзядяна, Модягоу —Один в харчевне половой,Другой прислужник у портного —Друзьям свидаться довелось!И вот без слов и уговораИх путь медлительный решен:На сан-де-ге к жестяному забору —В опьекурительный притон.И только в судорогах ожогаТрещащий масляный фитильМизинцы выпрямит… и обаПрильнут на скомканный настил!В игле проворной и вертлявойКусочек черный запестрит,Горящий опиум-отраваВзволнует пьяный аппетит.ДУ-ХЭ(Одинокий журавль-аист)По эпитетам китайских поэтов и художников
Там, где отшельник-поэтВ уединеньи живет, —Ты — изнебесный привет —Свой остановишь полет.Только не стаишься ты,О, одинокий журавль!..Не распугает мечтыТвой молчаливый привал.Гость прилетелый-святой,Ветра товарищ и друг,Посланец ты неземнойСферы эфира в мой круг!Если ты крикнешь порой,Небо услышит твой крик!Разве сравнится с тобойКто из пернатой родни?!.Особняком среди нихТы несравнимый стоишь!..Что с высоты запленил,В глыбах молчанья стоишь.Только отшельник-певецС дружбой стремится к тебе,И разделяет поэтТвой одиночья удел.Кормит и поит тебя…В высь отпускает… и вотВзоры с восторгом следятТвой одичалый полет!И восхищает мечтуРадость подъятия вмиг!Точно поэтовый ДухВ образе ярком возник.Тихая лютня… Журавль!Вот обстановка: мое!Вот что приемлет в горахУединенья жилье…У МОРЯ
Осенний день багровый на исходе.На ветвях бьются сохлые листыИ быстрый ветер переходитВ буграх прибрежные кусты.С косичкой тонкой на макушкеПоет бродяга-китайчонок.И в лад под песню колотушиДрожат в озябнувших ручонках.Поет привычно-монотонно,И сам подпрыгивает в лад…Обводит сонными глазамиТолпу собравшихся ребят.В цветных нарядах корейчата,Детишки — беженцы — евреи —Собрались грязные галчатаТолпой крикливою на берег.Шампунки бьются стертыми бортами…Старик китаец у руляЛюбовно голову мотает,Прищурясь косо на ребят…И как разбитое крыло,О берег бьется рваная волна.НА АМУРСКОМ ЗАЛИВЕ
«Юлит» веслом китаец желтолицыйЛегко скользит широкая шаландаПо тихой глади синих вод залива.Пред ним Востока Дальнего столица:Владивосток за дымкою тумана,На склонах гор застыл он горделиво.Как всплески под кормою, монотонно,Поет тягуче за веслом китаецПро Хай-шин-вей — «трепангов град великий».Над ним в далях небес светло-зеленыхПолоски алые в томленьи таютИ звезды робко открывают лики.ЕЛЕНА НЕДЕЛЬСКАЯ
«В душном мраке усталые люди…»
В душном мраке усталые людиНапряженно и жадно молилиО покое, о мире, о чуде…А сирены стонали и выли.Воздух рвался от залпов орудий,И дрожали, коробились крыши,И кричали испуганно люди,И никто этих криков не слышал…Мать плясала над трупом ребенка,И металися косы, как грива.Дикий смех, исступленный и звонкий,Был страшнее, чем залпов взрывы.Пастор рылся в дымящейся грудеОбгорелых обломков строений,Посылая и Богу, и людямИ проклятия, и обвиненья…Забирались под землю глубоко…Пес подстреленный жалобно лаял.…………………………………………………А над миром на небе далекомРаспускалась звезда голубая.СВЕТЛАЯ НИТЬ
Ты знаешь, мне страшно бывает порою,Что я не смогу до конца сохранитьВ душе, поражённой тревогою злою,Непорванной тонкую светлую нить.Я замкнутой стала, суровей, черствее;Все реже мечтаю, все больше молчу,Но тот уголок, от которого веетДыханьем весенним, я помнить хочу.То небо глубокое, радостным взоромСиявшее в ясном покое святом:Тот сад, расцветавший так буйно, в которомС достоинством старился чистенький дом;Те комнаты низкие; на половицахОтсветом луны нарисованный клин;На старых портретах знакомые лицаИ лестница узкая — на мезонин.И жить-то, быть может, осталось недолго.Пусть! Лишь бы звучала в бессонной тишиТа песня, что вольно взвивалась над Волгой,Та песня, в которой и горечь, и ширь.Пусть не было счастья, покоя не будет,Пусть, лишь бы не рвалась чудесная связь,Чтоб помнить всегда, как о ласковом чуде,О месте далеком, где я родилась.ВОЛГА
Нечасто, но с тоскою неизбывнойЯ вспоминаю Волги ширь, простор.Хор рыбаков тоскливо-заунывный…Нечеткий контур Жигулевских гор.Темнеет. Вечер шествует победно.На пристани зажегся желтый свет.И наполняет воздух песней меднойУютных храмов ласковый привет.Величественно в высоте сияя,Луна на Волгу свет спокойный льет.Бурлит вода, под колесом вскипая, —Как лебедь, проплывает «Самолет»…И веет в душу тихою отрадой.Встает одна картина за другой.Мой дом родной за низкою оградойИ старый сад, уснувший над рекой…ВЕЧЕР
Окончен дня томительный обман…Морозной ночи сумрачный предтеча —На землю грустную закутанный в туманСпустился медленно холодный синий вечер.Чуть видны звезды в трепетных венцах.Ты у окна. Задумалась глубоко —О счастьи тишины, о раненых сердцах,О грусти пламенной в стихах хрустальных Блока.ОТКРОВЕНИЕ
Пред облаком, спокойно тающимНа фоне темно-голубом,Пред небом, звездами сверкающим,Я осеню себя крестом.И верю — будет откровение,Когда, бесплотен, невидим, —Меня коснется на мгновениеДух чистый — светлый серафим.И я пойму душой измученной,Что жизни тягостная жуть,Что тусклые ее излучины —Лишь к Вечному недолгий путь.РАЗДУМЬЕ
Поддаваясь раздумью тихому,Закрываю глаза усталые.Никогда не была трусихою,А теперь почему-то стала ей.Это жизнь своей лапой каменной,Дрессировкой своей упорноюИз девчонки — бунтарки пламеннойПревратила меня в покорную.Научила терпеть и каяться,Серебром надо лбом посыпала…Хорошо еще, что состаритьсяНе одной мне на долю выпало.«Всему навсегда стать покорной…»
Всему навсегда стать покорной,Без ропота крест свой нести,Иль голову ветошью чернойПокрыть и от жизни уйти.Уйти, чтоб смиренно молиться,Терпением жертву возжечь,Спокойною темною птицейБез дум Неизбежность стеречь.Не знать, что проносятся годы,Бьет время шершавым крылом,Не знать, что шумят непогодыИ копят в лесах бурелом.Лишь чувствовать: временной гостьейПо этим дорогам бреду…И ждать лишь креста на погосте,В безмолвном зеленом саду.БЕЛАЯ РОЩА
Много в душе отметилаТемных обидных дат,Много прохожих встретила,Лишних свершила трат,Думала в белой рощицеПрочный построить дом,Там, где полынь полощетсяПо ветру, тишь кругом.Верила, грудь не выстынет,Беды не заклюют,Если добру и истинеДать у себя приют.Верила жадной верою,Пряча седую прядь;Горькую накипь серуюДумала с жизни снять.Слышала зовы тихие,Зовы, а шла опятьЗлыми тропами дикимиВечно искать и ждать…НАШ ДОМ
А. Ф. Недельскому
Рыщет ветер, хищный ветер,Злобно ломится в окно.Хорошо, что дом мой светел,Двери заперты давно.Хорошо, что мы с тобоюВместе, мой любимый друг.Под лампадой голубою —Голубой заветный круг.Ничего, что мир наш тесен,Чувства тихи, мало слов,Что не слышим громких песенИ не видим ярких снов.Но зато средь ночи мглистойНаше счастье — огонек,И благословлен ПречистойЭтот мирный уголок.ДАЛЕКОЕ[36]
Далекий летний день. Изгиб тропинки узкой.Кусты шиповника. Обрыв. Река.Взметнувшийся отрывок песни русской.Пасущиеся в небе облака.Святая тишина. Ряды избушек серых,Взбежавших на зеленый косогор.И белый храм, как символ чистой веры…Синеющий вдали сосновый бор…В полете вихревом забвению навстречуМелькают чувства, даты, имена.Под тяжестью забот согнулись плечиИ надо лбом, как иней, — седина.Но сердце сберегло и пронесло сквозь годыНаперекор усталости своейУлыбку светлую родной природы,Мечту о воздухе родных полей.БЫЛО
Мрак спустился темной птицей. Окна — черные провалы,Ночь над спящею землею расстелила покрывалоИ по бархатному фону бриллианты разбросала.Средь кустов пророчит вёдро одинокая цикада.Глухо слышен рокот моря. Льется в комнату прохлада.Тихий свет воспоминаний — словно кроткая лампада.Замирает сладко сердце в чувстве нежном и знакомом…Был когда-то ветхий домик, чем-то схожий с крошкой гномом…На диване кот пушистый спал, свернувшись теплым комом…По ночам скреблися мыши! По углам грустили тени.От балкона в палисадник шли широкие ступени.Соловей о счастье грезил в буйных зарослях сирени…Было детство, ясность сердца — жизни чистые истоки.Были красны эти губы, были пухлы эти щеки…Неужели это было?! Сон чудесный, сон далекий!«Как хорошо в борьбе с судьбою многоликой…»
Как хорошо в борьбе с судьбою многоликой,Разыскивая счастья бледный след,Почувствовать, что льется в душу тихоВоспоминаний золотистый свет…Любимый уголок под липой шелестящей.Скамейка. Запах меда и травы.Весенний полдень празднично звенящий.Разноголосье птичье средь листвы.В час предвечерний — стол, накрытый на балконе,Уют родной, незыблемый, простой…В небесном розовеющем хитонеПоследний луч заката золотой.И мамино лицо над Книгой небольшою,Слова о Том, Кто умер на кресте,И девочка с взволнованной душою,И радость слез, и звезды в высоте…СУМЕРКИ
Предвечерняя прохлада.Легкий бег минут.Засыпающего садаЛасковый уют…Сквозь туман воспоминанийУлетевших лет —Исполнявшихся желанийЗолотистый свет.Отсверкавшие зарницыОтгремевших гроз…Пожелтевшие страницы,Капли чистых слез…Купол неба темно-синий.Ветер. Облака.Отцветающих глицинийНежная тоска.ИЗ ОКНА ПОЕЗДА
Провода… Суетливые стайкиВоробьев облепили их.Мимо быстро бегут лужайки…Не лужайки — яркий цветник!Мне ковер их нетронуто пестрыйОставлять за собою жаль,Две березки, сиротки-сестры,Обнимаясь, делят печаль.В синь густую, к небесному сводуДым стремится из труб лачуг.Сопки кружатся в хороводе,Тесно ставши плечом к плечу.Рельсы вдаль торопливо уходят.Солнце на небе — птица-Жар.Под корзинами гнется ходя —Тащит овощи на базар…РАДОСТЬ СНЕЖНАЯ
Солнце только для декорацииРаспустилось в эмали синей;Лег на ветви голой акации,Словно облако, легкий иней.Мы сегодня с тобою молоды,Очень дружны и очень нежны.Дышим острым бодрящим холодом.День прищурился в смехе снежном.Как бела, как нарядна улица.Как блестят тротуары, крыши!Нет, сегодня не надо хмуриться —Радость песню слагает. Слышишь?Дышим ясным звенящим холодом…В неизвестность бежит дорога…Мы с тобою еще так молоды.Жизнь должна нам еще так много!..ЛЕТО
Ветер, взметнувшись стремительной птицей,Зноем полуденным дышит.Тополи чисто метут черепицы —Бьются ветвями о крыши.Белое облако плавает в небе —В аквамариновой краске.Яркою стрелкою тянется стебельК жизни и к солнечной ласке.В воздухе туго натянуты струны,Радости в песне их много…Кто-то прекрасный, веселый и юныйБродит, смеясь, по дорогам.УТРО
Ясно сердце, ясен ум.Это утро, солнце этоРазогнали ярким светомХмару темных, трудных дум.Воздух счастьем напоен,Небо сине, а оттуда(Это чудо, это чудо!)Льется тихий перезвон.Нежность, радость, счастье, взлет,Как мы веселы и смелы!Вверх взгляни — кораблик белый, —Плавно облако плывет.А от первого листаПахнет… чем же? Память, память!Пахнет горько… над домамиДаль прозрачна и чиста.Чертит утро светлый круг…Жизнь — стремительное скерцо.Ясны мысли, ясно сердце,Улыбнись мне, милый друг!ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ
Ни о вражде, ни о тревожных снах,Ни о борьбе, ни о глазах усталыхНе думать. Позабыть… Ночь так ясна.Сверкают звезд холодные кристаллы.Идти в морозной острой тишине;Душой свободной, чувствами простымиПриветствовать огонь в чужом окне,Чужую жизнь за стеклами двойными.Обиды ветру зимнему отдатьИль схоронить их под порошей белой.Минувший день без гнева вспоминать,Грядущий — ожидать с улыбкой смелой.АРСЕНИЙ НЕСМЕЛОВ
В КИТАЕ
Арсений Несмелов
Узкие окна. ФонарикаПродолговатый лимон,Выжженный в мреющем паре — какВызолоченное клеймо.Думаешь: тщательно вырисуйЗагнутых кровель углы,Звезд лиловатые ирисы,Синее марево мглы.Небо… Не медными грудамиНад перевалом веков —Храм с девятнадцатью буддамиМедленных облаков.ГРЯДА
Щетина зеленого лукаНа серой иссохшей гряде.Степные просторы, да скука,Да пыльная скука везде…Вращает колеса колодцаСлепой и покорный ишак,И влага о борозду бьется,Сухою землею шурша.И льется по грядам ленивойСтруей ледяная вода —Не даст ни растения ниваБез каторжного труда.Китаец, до пояса голый.Из бронзы загара литой,Не дружит с усмешкой веселой.Не любит беседы пустой.Уронит гортанное словоИ вновь молчалив и согбен —Работы, заботы суровойВлекущий, магический плен.Гряда, частокол да мотыга,Всю душу в родную гряду!Влекущее, сладкое иго.Которого я не найду!ИЗ КИТАЙСКОГО АЛЬБОМА
I
Ворота. Пес. Прочавкали подковы,И замер скрип смыкающихся створ…Какой глухой, какой средневековыйКитайский этот постоялый двор.За ним — поля. Кумирня, кукуруза…А в стороне от глинобитных стен,На тонкой жерди, точно для антенн,Отрубленная голова хунхуза.II
Я проснулся в третьем часу,Ночь была глубока, как яма.Выли псы. И, внимая псу,Той звериной тоске упрямой, —Сжалось сердце. Ему невмочь,Не под силу ни сон, ни бденье!..И плескалась о стекла ночьНебывалого наводненья.III
Кожа черная с синевой.Лоб и щеки до глянца сухи.На открытых глазах егоКопошились желтые мухи…Но угроза была у губ,В их извилистой нитке серой,И шептал любопытным труп:«Берегитесь!.. Пришла холера».«Свою страну, страну судьбы лихой…»
Свою страну, страну судьбы лихой,Я вспоминаю лишь литературно:Какой-то Райский и какой-то Хорь;Саводников кладбищенские урны!И Вера — восхитительный «Обрыв»,Бескрылая, утратившая силу.И может быть, ребенком полюбив.Еще я вспомню дьякона Ахиллу.Конечно, список может быть длинней,Но суть не в нем: я думаю, робея, —В живой стране, в России этих дней,Нету меня родного, как в Бомбее!Не получить мне с родины письмаС простым, коротким: «Возвращайся, милый!»Разрублена последняя тесьма.Ее концы разъединили — мили.Не удивительно ли: страна —В песках пустыни, что легли за нами, —Как скользкая игла обронена,Потеряна, как драгоценный камень!Уже печаль и та едва живет,Отчалил в синь ее безмолвный облак,И от страны, меня отвергшей, вот —Один пустой литературный облик.ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ
Пусть дней немало вместе пройдено,Но вот — не нужен я и чужд,Ведь вы же женщина — о, Родина! —И следовательно, к чему ж.Все то, что сердцем в злобе брошено,Что высказано сгоряча:Мы расстаемся по-хорошему,Чтоб никогда не докучатьДруг другу больше. Все, что нажито,Оставлю вам, долги простив, —Вам эти пастбища и пажити,А мне просторы и пути,Да ваш язык. Не знаю лучшегоДля сквернословий и молитв,Он, изумительный, — от ТютчеваДо Маяковского велик.Но комплименты здесь уместны ли,Лишь вежливость, лишь холодокУсмешки, — выдержка чудеснаяВот этих выверенных строк.Иду. Над порослью — вечернееПустое небо цвета льда.И вот со вздохом облегчения:«Прощайте, знаю: навсегда!»НОЧЬЮ
Я сегодня молодость оплакал,Спутнику ночному говоря:«Если и становится на якорьЮность, так непрочны якоряУ нее: не брать с собой посудуИ детей, завернутых в ватин…Молодость уходит отовсюду,Ничего с собой не захватив.Верности насиженному месту,Жалости к нажитому добру —Нет у юных. Глупую невестуПозабудут и слезу утрутПоутру. И выглянут в окошко.Станция. Решительный гудок.Хобот водокачки. Будка. Кошка.И сигнал прощания — платок.Не тебе! Тебя никто не кличет.Слез тебе вослед — еще не льют:Молодость уходит за добычей,Покидая родину свою!..»Спутник слушал, возражать готовый.Рассветало. Колокол заныл.И китайский ветер непутевыйПо пустому городу бродил.ПРИКОСНОВЕНИЯ
Была похожа на тяжелый гробБольшая лодка, и китаец греб,И весла мерно погружались в воду…И ночь висела, и была она,Беззвездная, безвыходно чернаИ обещала дождь и непогоду.Слепой фонарь качался на корме —Живая точка в безысходной тьме,Дрожащий свет, беспомощный и нищий…Крутились волны, и неслась река,И слышал я, как мчались облака,Как медленно поскрипывало днище.И показалось мне, что не меняВ мерцании бессильного огняНа берег, на неведомую сушу —Влечет гребец безмолвный, что ужеПо этой шаткой водяной межеНе человека он несет, а душу.И, позабыв о злобе и борьбе,Я нежно помнил только о тебе,Оставленной, живущей в мире светлом.И глаз касалась узкая ладонь,И вспыхивал и вздрагивал огонь,И пену с волн на борт бросало ветром…Клинком звенящим сердце обнажив,Я, вздрагивая, понял, что я жив,И мига в жизни не было чудесней.Фонарь кидал, шатаясь, в волны — медь…Я взял весло, мне захотелось петь,И я запел… И ветер вторил песне.ПЯТЬ РУКОПОЖАТИЙ
Ты пришел ко мне проститься. Обнял.Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»В наше время в возрасте подобномЕхали кадеты в юнкера.Но не в Константиновское, милый,Едешь ты. Великий океанТысячами простирает милиДо лесов Канады, до полянВ тех лесах, до города большого,Где — окончен университет! —Потеряем мальчика родногоВ иностранце двадцати трех лет.Кто осудит? Вологдам и БийскамВерность сердца стоит ли хранить?..Даже думать станешь по-английски,По-чужому плакать и любить.Мы — не то! Куда б ни выгружалаБуря волчью костромскую рать,Все же нас и Дурову, пожалуй,В англичан не выдрессировать.Пять рукопожатий за неделю,Разлетится столько юных стай!..…Мы — умрем, а молодняк поделятФранция, Америка, Китай.ЛЕОНИД ЕЩИН
Ленька Ещин… Лишь под стихамиГромогласное — Леонид,Под газетными пустяками,От которых душа болит.Да еще на кресте надгробном,Да еще в тех строках кривыхНа письме, от родной, должно быть,Не заставшей тебя в живых.Был ты голым и был ты нищим,Никогда не берег себя,И о самое жизни днищеКолотила тобой судьба.«Тында-рында!» — не трын-трава лиСердца, ведающего, что вотОтгуляли, отгоревали,Отшумел Ледяной поход!Позабыли Татарск и Ачинск, —Городишки одной межи, —Как от взятия и до сдачиПроползала сквозь сутки жизнь.Их домишкам — играть в молчанку.Не расскажут уже они,Как скакал генерала МолчановаМимо них адъютант Леонид.Как был шумен постой квартирный,Как шутили, смеялись как,Если сводку оперативнуюПолучал командарм в стихах.«Ай да Леня!» — И вот по глыбеБезнадежности побежитЛегкой трещиной — улыбка,И раскалывается гранит!Так лучами цветок обрызган,Так туманом шевелит луна…«Тында-рында!» — И карта рискаВ диспозиции вновь сдана.Докатились. Верней — докапалиЕдиницами: рота, взвод…И разбилась фаланга КаппеляО бетон крепостных высот.Нет, не так! В тыловые топиУвязили такую сталь!Проиграли, продали, пропили,У винтовок молчат уста.День осенний — глухую хмару —Вспоминаю: в порту пустом,Где последний японский «мару»,Леонид с вещевым мешком.Оглянул голубые горыВзором влажным, как водоем:«Тында-рында! И этот город —Удивительный — отдаем…»Спи спокойно, кротчайший Ленька,Чья-то очередь за тобой!..Пусть же снится тебе макленка,Утро, цепи и легкий бой.«Ловкий ты, и хитрый ты…»
Ловкий ты, и хитрый ты,Остроглазый черт.Архалук твой вытертыйО коня истерт.На плечах от споротыхПолосы погон.Не осилил спора тыЛишь на перегон.И дичал все более,И несли врагиДо степей Монголии,До слепой Урги.Гор песчаных рыжики,Зноя каминок.О колено ижевскийПоломал клинок.Но его не выбилиИз беспутных рук.По дорогам гибелиМы гуляли, друг!Раскаленный добела,Отзвенел песок,Видно, время пробилоРаздробить висок.Вольный ветер клонитсяЗамести тропу…Отгуляла конницаВ золотом степу!«Уезжающий в Африку или…»
Уезжающий в Африку илиУлетающий на ЦелебесПозабудет беззлобно бессильеОставляемых бледных небес.Для любви, для борьбы, для сраженийБерегущий запасы души,Вас обходит он без раздраженья,Пресмыкающиеся ужи!И когда загудевший пропеллерРаспылит расставания час,Он, к высоким стремящийся целям,Не оглянется даже на вас.Я же не путешественник-янки,Нахлобучивший пробковый шлем, —На китайском моем полустанкеДаже ветер бессилен и нем!Ни крыла, ни руля, ни кабины,Ни солдатского даже коня,И в простор лучезарно-глубинныйТолько мужество взносит меня.СТИХИ О ХАРБИНЕ
I
Под асфальт, сухой и гладкий,Наледь наших лет,Изыскательской палаткиКанул давний след…Флаг Российский. Коновязи.Говор казаков.Нет с былым и робкой связи —Русский рок таков.Инженер. Расстегнут ворот.Фляга. Карабин.«Здесь построим русский город,Назовем — Харбин».Без тропы и без дорогиШел, работе рад.Ковылял за ним трехногийНивелир-снаряд.Перед днем Российской встряски,Через двести лет,Не петровской ли закваскиЗапоздалый след?Не державное ли словоСквозь века: приказ.Новый город зачат снова,Но в последний раз.II
Как чума, тревога бродит —Гул лихих годин…Рок черту свою проводитБлиз тебя, Харбин.Взрывы дальние, глухие,Алый взлет огня —Вот и нет тебя, Россия,Государыня!Мало воздуха и света,Думаем, молчим.На осколке мы планетыВ будущее мчим!Скоро ль канут иль не скоро,Сумрак наш рассей…Про запас ты, видно, городВыстроила сей.Сколько ждать десятилетий,Что, кому беречь?Позабудут скоро детиОтческую речь.III
Милый город, горд и строен,Будет день такой,Что не вспомнят, что построенРусской ты рукой.Пусть удел подобный горек,Не опустим глаз:Вспомяни, старик историк,Вспомяни о нас.Ты забытое отыщешь,Впишешь в скорбный лист,Да на русское кладбищеЗабежит турист.Он возьмет с собой словарикНадписи читать…Так погаснет наш фонарик,Утомясь мерцать!ХУНХУЗ
О жене и матери забыл,Маузер прикладистый добылИ, тугие плечи оголя,Вышел за околицу, в поля.Те же джунгли этот гаолян,Только без озер и без полян.Здесь на свист хунхуза — за верстуСвистом отзывается хунхуз.Было много пищи и добра,Были добрые маузера,Но под осень, кочки оголя,Сняли косы пышный гаолян.Далеко до сопок и тайги,Наседали сильные враги,И горнист с серебряной трубойПравильно развертывает бой.И хунхуза, сдавшегося в плен,Чьи-то руки подняли с колен,Связанного, бросили в тюрьму,Отрубили голову ему.И на длинной жерди головаНе жива была и не мертва,И над ней кружилось воронье:Птицы ссорились из-за нее.ОКОЛО ЦИЦИКАРА
По дороге, с ее горба,Ковыляя, скрипит арба.Под ярмом опустил кадыкДо земли белолобый бык.А за ним ускоряет шагИ погонщик, по пояс наг.От загара его плечоТак коричнево-горячо.Степь закатом озарена.Облака, как янтарь зерна,Как зерна золотистый град,Что струился в арбу с лопат.Торопливо погружено,Ляжет в красный вагон оно,И закружит железный вихрь,Закачает до стран чужих.До чудесных далеких стран,Где и угольщик — капитан,Где не знают, как черный быкОпускает к земле кадык,Как со склона, с его горба,Подгоняет быка арба.Так и тысячу лет назадШли они, опустив глаза,Наклонив над дорогой лбы,Человек и тяжелый бык.В СОЧЕЛЬНИК
Нынче ветер с востока на запад,И по мерзлой маньчжурской землеНачинает поземка царапатьИ бежит, исчезая во мгле.С этим ветром, холодным и колким,Что в окно начинает стучать,К зауральским серебряным елкамХорошо бы сегодня умчать.Над российским простором промчаться,Рассекая метельную высь,Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,Над родною Москвой пронестись.И в рождественский вечер послушатьТрепетание сердца страны,Заглянуть в непокорную душу,В роковые ее глубины.Родников ее недруг не выскреб:Не в глуши ли болот и лесовЗагораются первые искрыЗатаенных до срока скитов?Как в татарщину, в годы глухие,Как в те темные годы, когдаВ дыме битв зачиналась Россия,Собирала свои города.Нелюдима она, невидима,Темный бор замыкает кольцо.Закрывает бесстрастная схимаМолодое худое лицо.Но и ныне, как прежде когда-то,Не осилить Россию беде,И запавшие очи поднятыК золотой Вифлеемской звезде.ФЛЕЙТА И БАРАБАН
У губ твоих, у рук твоих… У глаз,В их погребах, в решетчатом их вырезеСияние, молчание и мгла,И эту мглу — о, светочи! — не выразить.У глаз твоих, у рук твоих… У губ,Как императорское нетерпение,На пурпуре, сияющем в снегу —Закристаллизовавшееся пение!У губ твоих, у глаз твоих… У рук —Они не шевельнулись и осилилиИ вылились в согласную игру:О лебеди, о Лидии и лилии!На лыжах звука, но без языка,Но шепотом, горя, и в смертный час почтиРыдает сумасшедший музыкантО Лидии, о лилии и ласточке!И только медно-красный барабанВ скольжении согласных не участвует,И им аккомпанирует судьба: — У рук твоих! — У губ твоих! — У глаз твоих!В ЗАТОНУВШЕЙ СУБМАРИНЕ
Облик рабский, низколобыйОтрыгнет поэт, отринет:Несгибаемые душиНе снижают свой полет.Но поэтом быть попробуйВ затонувшей субмарине,Где ладонь свою удушьеНа уста твои кладет.Где за стенкою железнойТишина подводной ночи,Где во тьме, такой бесшумной, —Ни надежд, ни слез, ни вер,Где рыданья бесполезны,Где дыханье все короче.Где товарищ твой безумныйПоднимает револьвер.Но прекрасно сердце наше,Человеческое сердце:Не подобие ли БогаПовторил собой Адам?В этот бред, в удушный кашель(Словно водный свод разверзся)Кто-то с ласковостью строгойСлово силы кинет нам.И не молния ли этоИз надводных, наднебесных,Надохваченных рассудкомОзаряющих глубин, —Вот рождение поэта,И оно всегда чудесно,И под солнцем, и во мракеЗатонувших субмарин.ПОТОМКУ
Иногда я думаю о том,На сто лет вперед перелетая,Как, раскрыв многоречивый том«Наша эмиграция в Китае», —О судьбе изгнанников печальнойЮноша задумается дальний.На мгновенье встретятся глазаСущего и бывшего: котомок,Страннических посохов стезя…Скажет, соболезнуя, потомок:«Горек путь, подслеповат маяк,Душно вашу постигать истому.Почему ж упорствовали так,Не вернулись к очагу родному?»Где-то упомянут — со страницыВстану. Выжду. Подниму ресницы:«Не суди. Из твоего окнаНе открыты канувшие дали:Годы смыли их до волокна,Их до сокровеннейшего днаТрупами казненных закидали!Лишь дотла наш корень истребя,Грозные отцы твои и дедыСами отказались от себя,И тогда поднялся ты, последыш!Вырос ты без тюрем и без стен,Чей кирпич свинцом исковыряли,В наше ж время не сдавались в плен,Потому что в плен тогда не брали!»И не бывший в яростном бою,Не ступавший той стезей неверной,Он усмешкой встретит речь моюНедоверчиво-высокомерной.Не поняв друг в друге ни аза,Холодно разъединим глаза,И опять — года, года, годаДо трубы Последнего суда!ЭПИТАФИЯ
Нет ничего печальней этих дачС угрюмыми следами наводненья.Осенний дождь, как долгий, долгий плач,До исступления, до отупенья!И здесь, на самом берегу реки,Которой в мире нет непостоянней,В глухом окаменении тоскиЖивут стареющие россияне.И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам,В селеньи, исчезающем бесследно, —По воскресеньям православный храмРастерянно подъемлет голос медный!Но хищно желтоводная рекаКусает берег, дни жестоко числит.И горестно мы наблюдаем, какСтроения подмытые повисли.И через сколько-то летящих летНи россиян, ни дач, ни храма — нет,И только память обо всем об этомДа двадцать строк, оставленных поэтом.НАША ВЕСНА
Еще с Хингана ветер свеж,Но остро в падях пахнет прелью,И жизнерадостный мятежДрозды затеяли над елью.Шуршит вода, и точно медьПо вечерам заката космы,По вечерам ревет медведьИ сонно сплетничают сосны.А в деревнях, у детворыРаскосой, с ленточками в косах,Вновь по-весеннему острыГлаза, кусающие осы.У пожилых степенных манзИдет беседа о посеве,И свиньи черные у фанзЛожатся мордами на северЗемля ворчит, ворчит зерно,Набухшее в ее утробе.Все по утрам озареноСухою синевою с Гоби.И скоро бык, маньчжурский бык,Сбирая воронье и галочь,Опустит смоляной кадыкНад пашней, чавкающей алчно.ЮЛИ-ЮЛИ
Мне душно от зоркой боли,От злости и коньяку…Ну, ходя, поедем, что ли,К серебряному маяку!Ты бронзовый с синевою,Ты с резкою тенью слит,И молодо кормовоеВесло у тебя юлит.А мне направляет глухоСкрипицу мою беда,И сердце натянет тугоРитмические провода.Но не о ком петь мне нежно, —Ни девушки, ни друзей, —Вот разве о пене снежной,О снежной ее стезе,О море, таком прозрачном,О ветре, который стих,О стороже о маячном,О пьяных ночах моих,О маленьком сне, что тает,Цепляясь крылом в пыли…Ну, бронзовый мой китаец,Юли же, юли-юли!..В ЗАКАТНЫЙ ЧАС
Сияет вечер благостностью кроткой.Седой тальник. Бугор. И на бугреКостер, и перевернутая лодка,И чайник закипает на костре.От комаров обороняясь дымом, —Речь русская слышна издалека, —Здесь на просторе этом нелюдимомНочуют три веселых рыбака.Разложены рыбацкие доспехи,Плащи, котомки брошены в ковыль,И воткнутые удочки, как вехи,И круговая булькает бутыль.И кажется, опять былое с нами.Где это мы в вечерний этот час?Быть может, вновь на Иртыше, на Каме,Опять на милой Родине сейчас?Иль эта многоводная рекаБылинный Волхов, древняя Ока?Краса чужбины, горы, степи, реки,Нам не уйти от Родины навеки,И как бы вам ни виться, ни блистать,Мы край родной все будем вспоминать!Но сладок ваш простор, покой, уют,Вам наша благодарность за приют!СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ
Памяти строителей Харбина
I
Жизнь новый город строила, и с нимВозникло рядом кладбище. ЗаконноЗа жизнью смерть шагает неуклонно,Чтобы жилось просторнее живым.Но явно жизнь с обилием своимОпережает факел похоронный,И, сетью улиц тесно окруженный,Погост стал как бы садом городским.И это кладбище теперь недаромВозросший город называет старым —Там братские могилы, там, с угла,Глядит на запад из-под веток вязаПечальный бюст, два бронзовые глазаЗадумчивая тень обволокла.II
А ночью там мерцают огоньки,Горят неугасимые лампады,Их алые и голубые взглядыДоброжелательны, ясны, легки.Отделены от городской рекиЧертой тяжелой каменной ограды,Они на жизнь взирают без досады,Без зависти, томленья и тоски.И, не смущаясь их соседством скучным,Жизнь рядом следует… то равнодушнымСолдатом в грубых толстых башмаках,То стайкой кули с говором болтливым,То мною, пешеходом молчаливымС тревогой и заботою в глазах.III
Я прохожу и думаю о тех,Сложивших здесь и гордость, и печали,Что знаками первоначальных вехНа улицы пустыню размечали.Они кирку и молот поднимали,Прекрасен был их плодотворный век —Он доказал, что русский человекВезде силен, куда б его ни слали!И это кладбище волнует насВоспоминаньями: в заветный часЕго мы видим — монумент былого.И может быть, для этого горятГлаза могил. Об этом лишь молчатОгни и алого, и голубого.В ПОЛНОЧЬ
От фонаря до фонаря — верста.Как вымершая, улица пуста.И я по ней, не верящий в зарю,Иду и сам с собою говорю —Да говорю, пожалуй, пустяки,Но все же получаются стихи.И голос мой, пугающий собак,Вокруг меня лишь уплотняет мрак.Нехорошо идти мне одному,Седеющую взламывая тьму, —Зачем ей человеческая речь,А я боюсь и избегаю встреч.Любая встреча — робость и обман.Прохожий руку опустил в карман,Отходит дальше, сгорблен и смущен,Меня, бродяги, испугался он.Взглянул угрюмо, отвернулся — иРасходимся, как в море корабли.Не бойся, глупый, не грабитель я,Быть может, сам давно ограблен я,Я пуст, как это темное шоссе,Как полночь бездыханная, — как все!Бреду один, болтая пустяки,Но все же получаются стихи.И кто-нибудь стихи мои прочтетИ родственное в них себе найдет:Немало нас, плетущихся во тьму,Но, впрочем, лирика тут ни к чему…Дойти бы, поскорее дошагатьМне до дому и с книгою — в кровать!КАК НА РОССИЮ НЕПОХОЖЕ
Объятый дымкою лиловой,Гор убегает караван.Над ним — серебряноголовыйПрекрасный витязь Фудзи-сан.И дышит все вокруг покоем,Прозрачен воздух, как слюда!А рядом с грохотом и воемЛетят, грохочут поезда.И в небесах гудит пропеллер,Но нежно женщины страныПоют теперь, как прежде пели,Святые песни старины.И опускают томно вежды,И улыбаются легко,И красочные их одеждыБлагоухают далеко.На мотыльков они похожи,На экзотичные цветы,И возле них так странно ожилПевучий, сладкий мир мечты!И как хорош поклон их чинный,Привет улыбок золотых,Когда спокойные мужчиныПроходят гордо мимо них.Спокойствие и сила веетИз глаз мужских, упорных глаз…Значенья полный, тяжелеетНасыщенный вечерний час.И месяц встал над тучей хмурой,Примчавшейся издалека,И точно в лепестках сакуры —Вся в блесках близкая река…И парк ночною жизнью ожил,Полночный час легко вошел…Как на Россию непохоже,Но как чудесно хорошо!ТЕНЬ
Весь выцветший, весь выгоревший. В этотВесенний день на призрака похож,На призрака, что перманентно вхожК избравшим отвращение, как метод,Как линию, — наикратчайший путьУхода из действительности, — телоОн просквозил в кипевшую толпу,И та от тени этой потускнела.Он рифмовал, как школьник. ИсключеньяИз правил позабытого значенья,И, как через бумагу транспарант, —Костяк его сквозил сквозь призрак тела,И над толпой затихшей шелестелоПугливое: российский эмигрант.ВАСИЛИЙ ОБУХОВ
«Ты не Синей Звездой родилась…»
Ты не Синей Звездой родиласьИ не синим огнем горишь —Я не знаю, какая силаПридает тебе цвет зари.Лучезарное имя Stella —Лучезарнее не найти —Воссияло во мне, пропело,Ослепило меня в пути.И куда пойду, ослепленный,Затеряюсь в каких местах,И беспомощный, и влюбленныйВ неподатливые устаИ в томительные колени,Так пьянящие влажный взор,Будто солнце играет в пенеИ волне глубоких озер.Ах, зачем рубиновый пламеньОслепил мне мои глаза,И теперь не лицо, не длани,А душа в золотых слезах.«He могу ни плакать, ни молиться…»
He могу ни плакать, ни молитьсяВ это утро, ясное, как ты, —Ты паришь rte дальнею орлицей,А на крыльях нежно-золотых.Не цвели еще, еще не рделиПо садам багряные цветы,И моей неслышимой свирелиЛьются трели, ясны и просты.В вышине — ты словно голубая,Только крылья в золоте чуть-чуть —Я к тебе, далекая, родная,Прикоснуться даже не хочу.Лейтесь, лейтесь утренние трели,В это утро ясен я и прост —Я таким певучим менестрелемДаже в детстве не был и не рос.Это утро, этот воздух чистый,И вокруг — невиданная ширь…В небе милом стелются лучистыхДва крыла лазоревой души.«И Пушкин был влюблен в одну звезду…»
И Пушкин был влюблен в одну звезду…Когда волна дробила крымский берег,Следил он «облаков летучую гряду»И думал о слепительной Венере.С прошедшим настоящее роднитВ блестящих строфах мерное дыханье,И мы о нем в отторгнутые дниТоржественно храним воспоминанье.Грядущее так пламенно горит…Да воспоет великий мэтр в грядущемЛучи твоей рубиновой зариПером нержавым, мощным и цветущим.«О гравий дорожек хрустит башмачок…»
О гравий дорожек хрустит башмачок…Хрустящим таким и волшебным он не был,Когда, у другой ощущая плечо,Поглядывал я в равнодушное небо.Двенадцать ступеней… Под ними — вода.В воде от деревьев колеблются тени…Как будто желанье мое угадав,Нас подняли наверх двенадцать ступеней.В оправе ресниц драгоценный бериллСвоими опять поцелую глазами,Вот здесь, у беседки, у белых перил,Где ветер вздохнул, задохнулся и замер.И в этой прохладе, над этой водой.Где сердце смеется от счастья и света,Все кажется вдруг золотой-золотойСтраницей из томика милого Фета.«И ямбом неотточенным воспетый…»
И ямбом неотточенным воспетый,Космический сотрет круговоротИ имя захудалого поэта,И ржавчиной покрытое перо.И будет день — я робко и тоскливоВзгляну в твои лучистые глаза,И по щеке холодной торопливоПрокатится горячая слеза.В последний раз беспомощную душуСклоня к твоим томительным ногам,Я удалюсь, похожий на кликушу,Юродствовать по дальним городам.М. Е. Ф
…ты у меня в груди.
С. ЕсенинЯ скажу, я от тебя не скрою,Милый друг, «ты у меня в груди»…Ты умчишься синею пороюПо стальному четкому пути.И навстречу радостному взоруПоплывут иные облака,Ты страну увидишь, где опоруОтыскал седеющий Байкал…Ты в стране той… Побреду бесцельно,Загрустит впервые взор о ней,О холодной и многометельнойИ такой далекой стороне.КУКОЛЬНАЯ МАРКИЗА
Н. Резниковой
По углам и по карнизамНочь давно листает сонник, И давно в покоях этих воцарилась тишина.Темнокудрая маркизаОперлась о подоконник И глядит на зимний тополь из замерзшего окна.Грустно кукольной маркизеВ этом мире сонно-синем, Холодок бежит на пальцы от оконной бирюзы.Кто-то Строгий месяц снизилИ на тополь бросил иней, И вложил в глаза маркизы две жемчужины-слезы.Зябнет тополь сиротливый,Стынут маленькие руки — Веток голых жаль маркизе, жалко крошке и себя;Где-то там цветут оливы…«Столько лет прошло в разлуке!» (Разве можно в этом мире жить, далеких не любя?!)И, смахнув слезинку пальцем,Отправляется маркиза Под мохнатым одеялом слушать чьи-то голоса.«Мы бродяги, мы скитальцы,Мы — смеющиеся бризы, Холщевые раздуваем над морями паруса…Ты же — пленница, маркиза.Ты — фарфоровая крошка В этом мире, в этом доме, где ночами — тишина,Где в углах и по карнизамТемно-синий сумрак брошен, Где печалит сердце тополь сиротливый у окна…»И несут с собою этиПесни горькую отраду, И встают перед глазами, устремленными к окну,В блеске золота и медиКоролевские армады И ведут их командоры в неизвестную страну.В ТАВЕРНЕ
Памяти А. Грина
Весь вечер мне рассказывал товарищ(Глотая грог, губами чмокал: пли!),Что в Зурбагане не было пожарищ,И в Лиссе не бывали корабли.Что над Невою гости-мексиканцыНе пробовали звонких голосов,И некий принц не отдавал на шканцахПриказ к поднятью алых парусов.Что не стрелял стрелок по инсургентамВ ущельи, где их были тьмы и тьмы,И юноша из Бригге или ГентаНе целовал стыдящейся Фатьмы…В таверне той, где мы сидели оба(Неважно, что мы не сидели там), —Сушил свою заштопанную робуКакой-то молчаливый капитан.Сидел в углу. Был уголь в печке красен.Багряный лик глядел в обычный дринк…И вдруг сказал: «И все-таки прекрасенМой старый друг, герр Александр Грин».ПОЧТАЛЬОН
Черт! Солнце жжет. И ноги так устали.Дай отдохну, зайдя сюда, в бистро…Ну что с того, что вы не прочиталиПолдюжины глупейших чьих-то строк?Успеете. «Хозяин, кружку пива,А впрочем, нет, бутылочку вина,Того-того, где рожица хедиваНа этикетке красненькой видна».Приятно, уф!.. С плеча тяжелый ранецСвали у ног. Сиди в прохладе. Пей…Какой смешной, какой забавный танецТанцует на площадке воробей.«Мон шер ами, а где же воробьиха?» —Вспорхнул прохвост, и след его простыл…Как хорошо. Божественно. Как тихоШевелятся зеленые листыКаштанов… Эх! Ходи от дома к домуПо целым дням, консьержкам говори:«Бонжур, мадам, письмо мосье Прюдому,Письмо Кайе, Кашену, Эбари…»Носи мешок… Вот предок — тот рапируНосил всегда на выпуклом бедре,Он от Кале и до ГвадалквивираНавербовал прекраснейших метресс…А я… Ну что ж… «Хозяин, получай-ка,Пора…» Ого, да я еще не стар!Как улыбнулась пламенно хозяйкаНа мой поклон: «Мадам, о ревуар».Пусть солнце жжет — ведь это наше солнцеНа картузе пусть знак — Почталион, —Рожденному гасконкой и гасконцемПочет всегда, везде, со всех сторон…Угаснет день. Испанская баскинаЛегко скользнет на левое плечо,И сладко затоскует мандолина,И сердце так забьется горячо.Я стану петь про бархатные очи,О предках, что служили королям…И будет млеть в объятьях синей ночиРосою орошенная земля.ЗЕМНАЯ МУЗА
Ты отошла… Так зимний день отходит,Целуя лед на розовом окне…Ты отошла, но снова на восходеЗастенчиво вернешься ты ко мне.Вернешься ты… вдвоем бродить пойдем мыПо тропам тем, где не бродили мы,Где в синий лед серебряной зимыЗакованы большие водоемы.Не знаю я, но ведь и ты не знаешь,Кого собой я буду чаровать,Когда, вскрылив, как горлица лесная,Ты станешь мне, летая, ворковать:«Лежит печаль над этим снежным миром,Но мне она неведома — поэтВ себе зажег неугасимый свет,Едва коснулся струн холодной лиры».СУХУМ-КАЛЕ
Под амбразурой башни генуэзской,Где кипарисы вместо часовых,Услышишь стон проснувшейся совыИ моря всплеск внушительный и резкий.Густым плющом и виноградом дикимГора покрылась, буйно обросла…У древних стен гнездится мушмула,Вся в щупальцах колючей ежевики.А дальше, где большой полуподковойК дуге залива, что из серебра,Припал и дремлет золотистый град, —Ты видишь лик Шехерезады новой,И меркнет все — Гренада, Рим, Каносса…Забыто все… Цветут ее сады,И к нам стремится синетканый дымИсчезнувшего в море миноносца.СЕНТЯБРЬ
Как крылья стрекозы — осенний воздух сух.Калитка в сад. Скамейка. Стол. Поляна.И дремлет старый вяз, протягивая сукНад тонкими стеблями гаоляна.День не ушел еще. Не прожит. Он со мной,Прозрачностью осенних крыл овеян.И, сидя здесь, с тобой, — я вижу мир иной,Минуя тот, что умирает, рдея.Посмею ль этот мир на тот я променять,С самим собой чудесно примиренный,Когда из серых глаз струится на меняСияющая одухотворенность?..Да, крылья осени, как крылья стрекозы.Да, этот день не пережит, не прожит.В душе и воздухе лазурнейшая зыбь,И образ твой все ближе, все дороже.ОПУСТОШЕНИЕ
Сосуд Любви чистейшей, словно граньАлмаза, отшлифованного в Берне,Ты брошен здесь, где виснут смех и брань,В прокуренной, заплеванной таверне.Ты брошен здесь, и пачкают тебяРасчетливые руки проститутки,И на тебя с усмешкою глядятЕе глаза — две блеклых незабудки.Рассвет еще не заглянул в окно.Табачный дым глотаешь. АлкоголемТы гонишь наркотический ознобИ плаваешь под парусом безволья.Ты ничего не сделаешь, не дашь,И никому не нужен ты задаром…И бегает тихонько карандаш,Сопровождаем треньканьем гитары.«Прежде бродил я в горах высоких…»
Прежде бродил я в горах высоких,Видел долины душистых трав;В темные лапы тысячеокойНочи кидал языки костра.И на его остывавшем пеплеВдруг просыпался и слушал я,Как пробирались седые веприЧерез кустарники у ручья.Ныне забыл о лесной отраде,Над головою обычный кров,И заношу на листы тетрадиЭти лоскутья бессвязных строф.Так же пылает в небе солнце,Льет фиолетовый свет лунаНа туарегов, на японцев,На неизвестные племена;Так же сверкает в КурдистанеСнежноголовый Арарат,Рвется к Метеху неустанноЗлобно бесящаяся Кура.Ночь пролетает, и утро брезжит,И голубеют небеса,Но почему-то все реже, режеЯ улыбаюсь — не знаю сам.Люди, и горы, и реки — те же,Тот же кустарник у ручья…Только вот я уже не прежний,Только вот я — уже не я.«Воспоминанье это или сон?..»
Воспоминанье это или сон?Луч золотой в сиреневом рассветеСлепительно прорезал небосклонИ засверкал на дальнем минарете,И мнится, что, отвергнутому, мнеЕдиное осталось утешенье:Не наяву, пусть — в дреме, пусть — во сне,Преодолев в груди сердцебиенье,Подняться на высокий минарет,Устами недостойными своимиПроизнести в сиреневый рассветТвое благоухающее имя.«Грохоча, колыхалось вечернее чрево трамвая…»
Грохоча, колыхалось вечернее чрево трамвая,Изрыгало звонки, изливало потоки огня…В этот миг ты сказала, что я никогда не узнаю,Не услышу ответа, желаннейшего для меня.Ты сказала. Пошла. Ну и я зашагал по дороге,Уходя от тебя, задыхаясь от муки моей.И не думала ты, что твои торопливые ногиРастоптали любовь в электрическом сне фонарей.И, отвергнутая, умирает любовь золотая,Умирает, как птица, пронзенная звонкой стрелой…Время, ветер пустыни, к прошедшему след заметая,Погружает в забвенье образ женщины гордой и злой.ПОВЕСТЬ О ПСКОВЕ
С давних лет прославленный донынеГулом пушек, скрежетом мечей,Над рекой Великой в небе стынетБелый кремль могучих псковичей.Города, посады и деревниВек за веком — множество веков! —От врагов своею грудью древнейБоронил преславный город Псков.Перначей, и совней поотведатьНе один, а много раз — не два! —Под стеной его слетались шведы,Рыцари-ливонцы и литва.На свое ли, на чужое горе,Иноземным строем воеватьРаз привел король Стефан БаторийНа него стотысячную рать.Были ратной удалью богатыГайдуки Стефана-короля,Громыхали медные гарматы,Под конями дрогнула земля.Осадили. Гарь смешали с мелом,Били в стены. Подрывали. Жгли.Крепким строем шли на приступ смелоИ к высоким башням подошли.Бой упорен был у этих башен,Их упорству не было конца…Был свинец стрелецкий жгуч и страшен,Страшен лик убитого стрельца.Бились так сто сорок дней кровавых,Лязг стоял от сабель и клычей,Но король с победою и славойНе вошел в детинец псковичей.Не вошел. То было в год который?Щурит память старые глаза —Приходил под Псков Стефан БаторийИ без войска повернул назад.Он ушел. И век за веком стынетКремль высокий в небе голубом…Сохранила память нам донынеСлаву Пскова — повесть о былом.ИЗИДА ОРЛОВА
ЛАЙФУ
Красный отблеск слился с ночью голубой,Все окутав фантастичной пеленой…Мириады разноцветных фонарейРазметались ярким заревом огней.На цементовых панелях гул и крик,Змеезвездами летающий хаос,Едкий дым, гудки безумствующих рикш,И в глазах стеклянных блещущий наркоз.Монотонно плачет струнный тачинкинВ чайном домике, стоящем на углу:И в фаянсовых посудах чай лянсинНосит грустный узкоглазый бой Лайфу.Желтоликое мерцанье возле кан,Тусклых лампочек на столиках резных,И агатовые трубки «за даян»Привлекают посетителей ночных.Скоро месяц, как, приехав из Чифу,Где растут индиго белые кусты,Курит опий узкоглазый бой Лайфу,В дымке серой расплавляя боль тоски…Отдаленно плачет струнный тачинкин…Перед ним в пожаре факельных лучейРазукрашенный цветами паланкин,В белых траурных одеждах ряд людей.Словно тень он видит образ дорогой,Фермуарами увитый бледный лоб,Красной шелковой обтянутый канфойС золотыми иероглифами гроб.И сиреневой фатою тонкий гримЛик покрыл, как погребальный алтабаз.И Лайфу, вдыхая жадно знойный дым,Видел солнце и цветы в последний раз..СЛИЯНИЕ
Если ты уподобишься птице,Пролетающей над океаном,Если яркой и нежной зарницейЗагоришься над белым туманом,Если сердца звучащие токиВ лепестках заструятся бегоний —Ты взойдешь в золотые потокиКруговых бесконечных гармоний.ИНКАРНАЦИЯ
В царстве камней и металловБыл ты светлейшим алмазом,Солнце тебя проникалоСвоим лучезарным глазом.Жил на земле ты цветком —Ландышем хрупким и белым;После пришел мотылькомПорхающим и несмелым.В нерукотворных сферах,В гамме цветных композицийБыл ты соколом серым —Тысячелетней птицей.Стал ты потом человеком,Гением низших творений:Этим коротким векомКончится цикл воплощений.Дальше твой путь на планеты:Звезд золотых мириадыПримут носителя Света,Сына предвечной Монады.INRI в уме озаренномИменем станет Христовым:Перед божественным трономБудешь ты ангелом новым.«От невзгод суеты и насилия…»
Посвящается В. П.
От невзгод суеты и насилияЯ иду в бесконечность небес:В небесах серебристые лилииИ мистический розовый крест.Весь мой путь аскетизм и терпение,А награда — твой хрупкий астралИ таинственный сон посвященияНа вершинах сверкающих скал.По ступеням, судьбою начертанным,Я иду в бесконечность небес:В небесах ты, мне данный бессмертием,И над нами сияющий крест.АЛЕКСАНДРА ПАРКАУ
ХАРБИНСКАЯ ВЕСНА
Харбинская весна… Песочными смерчамиМетет по улицам жестокий ураган,И солнце золотит бессильными лучамиВзлетевшего шоссе коричневый туман.Несутся встречные прохожие, как пули,Одежды их чертят причудливый зигзаг,В хаосе мечутся извозчики и кули,И рвется в воздухе пятиполосный флаг.Харбинская… весна… Гудят автомобили,Кругом густая мгла, пирушка злобной тьмы,Китайцы все в очках от ветра и от пыли,Японцы с масками от гриппа и чумы.Очки чудовищны, и лица странно жутки,В смятенном городе зловещий маскарад.Ни снега талого, ни робкой незабудки.Ни звонких ручейков, ни вешних серенад.Харбинская весна… Протяжный вой тайфуна,Дыханье стиснуто удушливой волной,В зубах скрипит песок, и нервы, точно струны,Дуэт безумных дум с безумною весной.Где запах первых трав? Разбрызганные льдинки?Великопостных служб томящий душу звон?На вербах розовых прелестные пушинки?Базаров праздничных приветливый гомон?Харбинская весна… В разгуле общей пляскиКружится дико жизнь в бесправьи и чаду,Кружится прошлое, напев забытой сказки,Мучительный кошмар в горячечном бреду.А будущее? Смерть? Возмездие? Расплата?Печально бродит мысль на склонах прежних летПо всем родным местам, где я была когда-то,С любимыми людьми, которых больше нет…ВОСПОМИНАНИЕ
Неширокая лента пляжаИ широкий простор реки.Скоро ночь синей дремой ляжетВ остывающие пески.И под шелест, под плеск и вздохиНа скамеечке — я и он —Собираем святые крохиПозабытых давно времен.Точно надписи на могиле,Имена дорогих нам мест,Где мы порознь когда-то жилиИ поставили вместе крест.Запоздавших увозит катер,Полон тайны ночной Харбин,Тихо Сунгари волны катитВ гаолянах чужих равнин.Ночь мечтой и загадкой манит…Это Сунгари или нет?Не другая ль река в туманеНам струит серебристый свет?Не другие ль в сплошном сияньеВсплыли зеленью острова?Не тревожьте воспоминанья…Не услышит наш зов Нева…1937ПОД СИРЕНЬЮ
Пятнадцать лет не получала писемИ потеряла к прошлому пути,А ведьма-жизнь заржавленною спицейСпускали петли… Не найти.И вдруг восторг нежданного подарка:В саду цвела лиловая сирень,Открытку принесли с французской маркойВ сияющий весенний день.Какой-то портик и листок аканта,Венчающий красивый взлет колонн…Париж — Харбин. Две доли эмигранта,Часовни наших похорон.Вновь прошлое протягивает руки,Встают черты печально стертых лиц.Пятнадцать лет, пятнадцать лет разлуки,Пятнадцать вырванных страниц.Те юноши в мундирах, в ярких формах —Бродяги, нищие, шоферы, кучера.Те девушки с надрывом семьи кормят,Склонившись над иглой с утра.Те дети выросли без света и причала,Красавцы обратились в стариков…И на открытку солнце осыпалоКресты сиреневых цветков.1937ВЕСНА В ХАРБИНЕ
Все пусто и голо, все пусто и голо,Ни снега, ни льдинок, ни брызг…Весеннее солнце с улыбкой веселойПо небу катает свой диск.Размашистый ветер порывисто дует,Взметает клубами песок;Под крышей голубка любовно воркует,Ей вторит ее голубок.О, бедные птицы и бедные люди, —Тоска, обреченность и гнет!Пусть скажет хоть сердце в измученной груди,Что это весна к нам идет.БЕГСТВО
В мелких тучках небо голубое,Вся в лучах разбрызгалась зима.Бросились испуганной толпою,Забегали в фанзы и дома.Лошади, орудья, пехотинцы,Все смешалось… Громыхал обоз,И ронял смертельные гостинцыЖелтый шмель — гудящий бомбовоз.Бухали по городу снаряды,Гул стоял шагов, колес, подков…Розовели празднично оградыОблачком круглившихся дымков.И валились серые в тулупахНа дорогах, улицах, углах…Отражалось у лежащих труповСолнце в застеклившихся глазах.И валились в ярком зимнем свете,Не померк нарядный чудный день, —Бедные замученные детиНищенских китайских деревень.Застывали мертвые, нагиеБез могил, без гроба, без имен…А в Харбин входили уж другие,Шелестя полотнами знамен.СЕРЕБРЯНЫЙ ДАЙРЕН
Туман, туман над городом клубится,В жемчужной дымке тонет пароход…Серебряным крылом серебряная птицаЧертит стекло завороженных вод.На ржавых петлях заскрипели сходни,Качнулась пристань, двинулась назад…И вот плывем по милости Господней,Скользит в воде отпущенный канат.Протяжный гонг сзывает вниз к обеду,Забыт земли привычный старый плен.Там, впереди, — печали ли, победы?Там, позади, — серебряный Дайрен…Плывем, плывем в молочные туманы,За бортом брызг курчавится ажур,Мелькнул вдали в час утренний и раннийЗа пеленой, как призрак, Порт-Артур…В неясной мгле заколебались тени,Из серых бездн простерлись сотни рук…Тяжелых лет тяжелые ступениЗамкнули жизнь в нерасторжимый круг.И снова гонг… Не звон ли погребальный?Вобрал туман все звуки и лучи…Кругом мертво, пустынно и печально…Земное сердце — замолчи.ТУДА — К ЧУЖИМ
Вокзал… Толпа… Мелькают лица, руки…И поезд тронулся… Метнулся синий дым…От милых мест вагон с чеканным стукомУносит вдаль… Туда — к чужим?Заборы, домики, заброшенные дачи,Фанзенки ветхие, подгнивший серый тын…Прощай, мой друг, печальный и невзрачный,Нескладный беженский Харбин.Ты столько раз в годины испытаний,В смертельный час волнений и тревогДавал приют уставшим от скитанийИ душу русскую берег.В суровый век разгула и наживыХранил, как клад, все то, чем дорожим,Чем ценен мир и люди в мире живы…Ну а теперь туда — к чужим!Лежат на столике охапкой хризантемы,Бегут в окне равнины и леса,Все гуще дым… Конец, конец поэмы —Твердят колес стальные голоса.Скитальцев горестных не кончена дорога,Так много стран, но солнце в них одно…И путь домой один… Путей в чужбину много,И дымом застлано окно.Прощай, Харбин! Со всем, что сердцу мило,Союз души навек нерасторжим.Слепая, жуткая неведомая силаНесет нас вдаль… Туда — к чужим!ПО КИТАЙСКОМУ КАЛЕНДАРЮ
Бирюзой и золотом пронизан,Выткал август пышные ковры,И цветов сверкающая ризаСетью радуг блещет и горит.Никогда так прочен и роскошенНе казался летних дней наряд.Георгин все царственнее ноша,Табаков таинственней обряд.И влюбленней радостная алостьКрасных роз и розовых гвоздик…Но я знаю, лето вдруг сломалось.Этой ночью слышала я крик.Пронеслась над зарослью садовойЧерных птиц сплошная пелена,И зловещей, страшной и багровойПоднялась ущербная луна.Этой ночью бились в диком страхеБабочки в оконное стеклоИ на клумбе, как на тайной плахе,Белых астр созвездье расцвело.Этой ночью в сочных ветках вязаПервый лист поблекший изнемог,Этой ночью лето кто-то сглазилИ на гибель черную обрек.Утром ходя, шумен и несносен,Мел дорожку, щурясь на зарю,И сказал, что наступила осеньПо китайскому календарю.ЗЛАЯ ОСЕНЬ
Не в нарядной живой позолоте,Не в короне цветных янтарей.Нынче осень подкралась в лохмотьях,Грязной нищенкой ждет у дверей.Пробиралась по тинным размывам,Укрывалась в худых шалашах,Ночевала по фанзам и нивам,В сунгарийских вспененных волнах.И голодная, в ссадинах, в ранах,Скудный харч завязавши в мешок,Собирала незваных и званыхПо канавам размытых дорог.Черный город замкнули потемки,В пустырях бездомовных орда,Громоздят на обломках обломкиНаводненье, болезнь и нужда.Но людского страданья не выпью,Обреченным бессильна помочь…И кричит на развалинах выпьюЖелтоглазая хмурая ночь.На коленях у беженки хворойСмуглый мальчик измученный спит,По известке, отбросам и соруБурый лист, распластавшись, шуршит.Почерневшие астры пониклиНа подточенном прелью стебле…И столетье ли, вечность ли, миг ли? —Гибнут жизни в страданьях и зле.ПАУТИНКИ
Осень заржавленной кистьюЛетние заросли мажет,В воздухе мертвые листьяВетер гирляндами вяжет.Жизни стучит веретенце,Время считает морщинки,В алом негреющем солнцеТихо летят паутинки.Тучи мрачнее и ниже,Ночь раскрывает объятья,О, защищайся, люби же!Ласка — от смерти заклятье.Чувства с годами смиренней,Солнце справляет поминки,В томной лазури осеннейТихо летят паутинки.ЛУННЫЙ НОВЫЙ ГОД
Солнце село над кольцом строений,Зимний вечер благостен и мирен,Тонкий дым сжигаемых куренийВ окнах фанз и у камней кумирен.В синих плошках клейкие пельмени,Убраны дракончиками нары,И цветы и звери в пестрой сменеЖенских курм расцвечивают чары.Но внезапно отдых благодушныйОглушает громом канонада,Роют снег фонтаны искр воздушных,Ленты улиц, точно жерла ада.Что ж не слышно жалоб или стонов?Дружный хохот воздух оглашает.Как созвездья дальних небосклонов,Огоньки фонариков мелькают.Не страшат ни свисты, ни раскаты,Ни ракет оранжевые мушки,И гремят с заката до закатаЧастой дробью шумные хлопушки.Добрым людям взрывы неопасны,Их боятся только злые духи,Шепчут глухо, быстро и бесстрастноЗаклинанья древние старухи.И, покончив с традицьонной встречей,Объятые праздничным туманом.Коротают новогодний вечерИ хозяева, и гости за маджаном.БАГУЛЬНИК
Случайный луч обводит светочемКвартиры пыльной уголки,Ласкает рыженькие веточки,Где почки, точно узелки.В голубоватой хрупкой вазочкеЯ собрала из них букет…Нет, не букет — скорее вязочку,Кустов обиженных скелет.Корицей пахнет он и хворостом,Сухою мерзлою травой…Так пахнут на полянах порослиВ сединах осени больной.И вот когда на этих палочках,Колючим вздыбленных пучком,Распустится живою алостьюЦветок душистый за цветком,Когда по стеблям дрожью светлоюПрольется радости волна,То значит — я не верю этому, —То значит, что пришла весна.И в сопках, упоен победами,Теснится всходов хоровод…И на границе заповеданнойБагульник розовый цветет.СКАЗКА ВЕКОВ
Вечер тих, и близка уж осень,Желтый лист шелестит на песке,У калитки два ходи проносятМиниатюрный театр в коробке.Что ж, посмотрим… И куклы скачут,Вот на сцене — герой-полубог.Китаяночка хрупкая плачет,Грустно ходи гнусит говорок.Кукла-лев куклу-мальчика тащит,Открывая кумачную пасть,Дети-зрители глазки таращат,Чарам сказки отдавшись во власть.Все, как в жизни: убийства, драки,Куклы мечутся — горе, разбой…Свиньи, змеи, лисицы, собаки.Злых уродов беснуется рой,И последняя кукла головкойБезнадежно поникла на грудь…Представленье закончено. ЛовкоВесь театрик готовится в путь.Ходи сжали актеров-куколВ свой потертый цветной коробокИ ушли… Только бубен стукал,И звенел в такт шагающих ног.Да три пса провожали лаемУходящую сказку веков…О, как мало, как мало мы знаемГоворящих, значительных слов!НА ШАЛАНДЕ
Гребни волн барашками курчавятся,Пена брызг алмазами горит,Сунгари, сердитая красавица,Изменила свой обычный вид.В знак тревоги ловко и уверенноПодняли на пристани шары,Жмутся лодки к берегу растерянно,Выходя поспешно из игры.На шаланде под квадратом парусаМы плывем испуганно назад,И о мачту треплет ветер яростноБахрому бесчисленных заплат.Мы плывем, то килем дно царапая,То волне взлетая на хребет.Чей-то пес, визжа, скребется лапами,Обнимает спутницу сосед.И багром скользя по борту узкому,Кормчий наш, китаец молодой.Напрягая бронзовые мускулы,Пассажиров брызгает водой.И я знаю — в час заката алогоЭто он вдоль нильского руслаПлыл к той пальме, где под опахаламиКлеопатра избранных ждала.КЕЛЬНЕРШЕ
У ресторанной золоченой стойки,Где блещут вина в замкнутых рядахИ бегают услужливые бойки,Стоите вы весь вечер на часах.Так детски чист ваш завитой затылок,И кожа рук прозрачна и нежна…На фоне рюмок, стопок и бутылокТак мило ваше личико, княжна.Играли вы когда-то на гитареИ пели песенки сантиментально в нос…Теперь вы кельнершей во второсортном бареИ носите с закусками поднос.Вы улыбаетесь загадочно и гордо,Вы подаете деловито счет,И ждете к полночи «очередного лорда»,И с третьим мужем начали развод.Глаза у вас по-прежнему лучисты,И белый фартучек такой же, как тогда,Когда влюблялись в вас толпою гимназистыВ те незабвенные далекие года…Несутся пары в огненном фокстроте…За женскую судьбу на ком лежит вина?Вы пишете серьезно на блокнотеЧисло глотков коктейлей и вина.Вы знаете шанхайской ночи пьянойБессмысленный угар и дикий чад…Зовут шутя вас Девой НесмеянойИ щедро доллара на чай дарят.И так же чист ваш завитой затылок,И кожа рук прозрачна и нежна…На фоне рюмок, стопок и бутылокКак мило ваше личико, княжна.ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ
Пятнадцать лет средь экзотичных зданийВ стране иероглифов, драконов и тревогСтоит, прошедших лет храня воспоминанье,В Шанхае Офицерское Собранье,Былой России скромный уголок.Тех лет, когда наш край в бесправьи не был сирым,Когда был жив наш Царь и цел наш Отчий Дом,Когда дух рыцарства и чести правил миромИ Русский Офицер, гордясь своим мундиром,Гордился Родиной, Собраньем и Полком.Все, от полковника до юного корнета,От школьной твердо помнили скамьи,Что доблесть воина лучом любви согрета,И чтили высоко родной страны заветыВ кругу военной сплоченной семьи.И были те года победоносно ярки…В Собраньи было все, что дорого сердцам, —Знамена, ордена и царские подарки…И в шумных праздниках со звоном братской чаркиТянулась молодежь к прадедовским орлам.Гремела музыка, лилось рекой веселье,Брал младший радостно со старшего пример,Роднил единый дух единой общей целью,И, как могучий клич, в час бранного похмельяЗвучало слово — Русский Офицер!И вот пятнадцать лет средь горького изгнанья,Бессменным часовым, хранящим грез чертог,Нам светит Офицерское Собранье,Как лучших дней немое обещанье,Как возрожденья русского залог.И стойкие борцы, соратники былые,Находят в нем и ласку, и приют,Их жены, сыновья, друзья их и родные,Задорные юнцы и старики седые,На огонек живой доверчиво идут.И бережем, как встарь, от века и доныне,В Собраньи мы все то, что дорого сердцам, —Родного языка улыбку на чужбине,И гордый русский герб, и русские святыни,И верность Родине, преданьям и отцам!ВАЛЕРИЙ ПЕРЕЛЕШИН
«Живешь в глуши страны чернильной…»
Валерий Перелешин.1983 г.
Живешь в глуши страны чернильной,Записок, выписок из книгИ дышишь летописью пыльнойЗабытых лавров и квадриг.Ты в этот мир бежишь от мираСуровых стихотворных нег,Так от прохладного зефираПодснежник кутается в снег —Чтоб вдруг из-под снегов латыни,Подтаивающих весной,Вдохнуть внезапно воздух синий,Веселый, легкий и сквозной.Чтоб после двух ночей бессонныхСреди тысячелетних строк —Вдруг разглядеть вверху бездонныйСквозной и синий потолок…И грудь ты открываешь жадноРитмическим ветрам родным,Ветрам веселым и отрадным,Парнасским бурям ледяным.И мнится: ямбом пятистопнымГремит военная труба,Анапестом нерасторопнымВдоль окон тащится арба…20 мая 1935В ЛАБИРИНТЕ
Мы заблудились в переходах.Но, право, не о чем тужить:Скорей забудем о свободахИ без свободы станем жить!Все одобряют, все согласны,Все не боятся темноты:Ведь под землею безопасноЖивут же мудрые кроты!Лишь несколько пустоголовыхБродяг, не помнящих родства,Все бредят о просторах новых,Где солнце, блеск и синева.Для них мы равнодушны, жалки,Бедны, трусливы и скучны,А им весенние фиалки,Им розы летние нужны!Им слаще гибель в лабиринте,Чем жизнь такая, как у нас.Ну что ж! ступайте и изгиньтеХоть в добрый, хоть в недобрый час!Но, непокорные и злые.Поймите истину одну:Что, мертвые или живые,Вы все равно у нас в плену.Дойдете вверх, к наземным людямИ позовете нас туда —Мы не поверим и забудемВас, как не живших никогда.Погибнете — мы как героевВас памятниками почтимИ, ваши имена присвоив,Дадим их правнукам своим.26 марта 1947ШанхайПОДРАЖАНИЕ КИТАЙСКОМУ
Сегодня, спать ложась, с мечтательной любовьюБукет твоих гвоздик я ставлю к изголовью:Быть может, хоть во сне опять в саду твоемПо трепетной росе побродим мы вдвоем?4 апреля 1949ШанхайМОЛЧАНЬЕ
Молчанье, молчанье до гроба —Ведь если раскроешь уста,Взметнется бесовская злобаНа голос, упавший с креста.Спиною и к солнцу, и к свету,И к ужасу собственных дел,Чтоб в тайну жестокую этуНикто никогда не глядел.И даже когда мы рыдаемНад каторгою естества,Не самое дно обнажаем,Не лучшие молвим слова.А те, что сказать мы могли бы —Слова совершеннее всех, —Замкнем под могильные глыбы,Под скучный незначащий смех.И что нам земная отрадаИ солнечный луч золотой,Навек отлученным от стадаГорбом, слепотой, немотой?Но только сквозь горб и томленьеПорой прорастает душа,И золушка-жизнь на мгновеньеСверкает — нежна, хороша.Тогда, побеждая бессилье,Мы больше цепей не хотим:Раскинув незримые крылья,Мы к нашему Богу летим.Быть может, в Его литургии,На небе, зачем-то нужныМычащие глухонемые,Придавленные горбуны?8 июля 1949ШанхайГАЛЛИПОЛИЙЦЫ
По трапу медленно всходили,Последний завершая путь,И горсточку заветной пылиУкрадкой прятали на грудь.Ни пестрых бантиков в петлицах,Ни белизны прощальных роз.Ведь те, кто плачут на границах, —Те плачут кровью вместо слез.Платочки не благоухаютПровинциальным цветником,Такие слезы вытираютАрмейским грязным рукавом.И, отвернувшись без оглядкиИ обратясь лицом на юг,Галлиполийской лихорадкиДыханье ощущают вдруг.С тех пор сердца бесславно тлеютПо всем краям чужой земли,С тех пор униженно дряхлеютВ Бизерте наши корабли.С тех пор натуги, и усилья,И жалкие цветы наград,А мы, как мельничные крылья,Все возвращаемся назад —К далеким дням борьбы и страхаИ слышим дым пороховой,Склонясь над горсточкою прахаУже седою головой.24 марта 1935МЫ
Нас миллионы — вездесущих,Бездомных всюду и везде,То изнывающих, то ждущих,То приучившихся к беде.Земные ветхие границыМы исподволь пересекли;Мы прежние свои столицыВ столицу мира отнесли.Во всех республиках и царствах,В чужие вторгшись города,Мы — государство в государствах,Сплотившееся навсегда.Разбросанные по чужбинам,Встречаемые здесь и там,По всем краям и украинам,По широтам и долготам,Все звезды повидав чужиеИ этих звезд не возлюбя, —Мы обрели тебя, Россия,Мы обрели самих себя!На мерзлых полюсах планеты,Под тропиками там и тутКакие к нам слетают светы,Какие яблони цветут?Не мы ли — белый мозг арийства,За белизну и красотуТерпели голод, и убийства,И ненависть, и клевету?Мы стали русскими впервые(О если бы скостить века!),На звезды поглядев чужие,На неродные облака.И вот, на древние разброды,На все разлады несмотря,Мы знаем — русского восходаЛишь занимается заря.Пусть мы бедны, и несчастливы,И выбиваемся едва,Но мы выносливы и живы,И в нашем образе жива —Пусть звезды холодны чужие —Отрубленная головаНеумирающей России.10 февраля 1934ПОЕЗДКА В ДУН-ЛИН
К востоку поднимаются курганы,Как две белоголовые горы.Похороненные под ними ханыВо сне сраженья видят и пиры.В твоих глазах — безоблачные дали,Синеет жилка нежная на лбу…Здесь юноши о девушках вздыхалиИ лютни жаловались на судьбу.Таятся в соснах шорохи столетий,Здесь приютившиеся навсегда.Мы ту же самую — дурные дети —Тревогу томную несем сюда.Рисунками, стихами, именамиИспещрена горбатая стена.Мы высекаем острыми камнямиИ наши варварские имена.14 октября 1940РАСПЛАТА
В лабиринте глухом, где мечусь я, как пойманный в сети,Тянет гибельным ветром от стен земляных и камней,И безвременно чахнут, как туберкулезные дети,Слабогрудые замыслы, хилые всходы страстей.Солнце трижды великое, царь всеблагой и преславный,Хоть единым лучом укрепи меня против врага!Но в назначенный день прошумит поединок неравный —Сердце мне остановят железные бычьи рога.Ариадна моя! Для чего у зловещего входаЯ с пути не сошел и приветом твоим пренебрег!Ты сияла, как луч, как победа в бою, как свобода,Прижимая ко груди спасительный пряжи клубок.Как невеста, копье боевое ты мне подносила,Ты, как мать, покрывала меня освященным щитом,Но так сладко мне лгали и слава, и юность, и сила,Так манили идти не оглядываясь, напролом…Ты осталась вверху — безутешна, светла и крылата,Домовитого счастья клубок покатился из рук…Ариадна моя! Не за это ли ныне расплатаПаутиной своей оплетает меня, как паук?4 декабря 1940КАРТИНА
Марии Павловне Коростовец
Есть у меня картина: между скалПростерто небо, всех небес лучистей.Китайский мастер их нарисовалЛегчайшею и совершенной кистью.Внизу, в долине, зелень, как ковер,Стада приходят на призыв свирели.Так безобидный высказан укорВсем возлюбившим маленькие цели.А выше есть тропинка по хребту,И будет награжден по ней идущийВишневыми деревьями в цвету,Прохладою уединенных кущей.Здесь мудрецы, сдав сыновьям делаИ замуж внучку младшую пристроив,Вздохнут о том, как молодость цвелаНадменней роз и радостней левкоев.А скалы те, что в небо уперлись,Обнажены, как варварские пики, —Немногие полюбят эту высь,Где только ястребы да камень дикий.Но там над пропастью взвилась сосна,Торжественно, спокойно, равнодушно,И там царит такая тишина,Что сердце ей доверится послушно.Лишь только смерть, легка и хороша,Меня нагонит поступью нескорой,Я знаю, наяву моя душаПридет бродить на вычурные горы.15 января 1941СЧАСТЬЕ
Взамен побед, и бурь, и сладострастья,И мужественной битвы до концаТы, Боже, дал мне маленькое счастье,Какому не завидуют сердца.Дар памяти! Ни громоносной славы,Ни жгучих сновидений не влача,Я только ветры, вечера и травы,Пускаясь в путь, подъемлю на плеча.Прощальный день, обманчиво спокойный,Задумчивое небо сентября,И сумерки, и жесткий ветер хвойныйВ мой южный дом возьму с собою я.И память мне не раз покажет сноваКладбищенский многоречивый садИ на скамейке томик Гумилева,И темных глаз обрадованный взгляд.24 сентября 1940ВОЗВРАЩЕНИЕ
Покинув нерадушные края,К вам прихожу, тишайшие озера,Как блудный сын изверившийся, яДля утешенья, а не для укора.Недолго были мы разлучены,Но, скоро захмелевший от свободыИ разлюбивший ветреные сны,Я месяцы почувствовал за годы.Здесь, как у кроткого духовника,Прощения прошу и крыльев новых,Чтоб стала вновь уверенной рукаИ сердце не страшилось бурь суровых.Ущедрите пустое сердце мне.Возьмите в плен мой ум неукротимый,И я клянусь, что возвращу вдвойнеВаш дар — как любящий и как любимый!А груз, который так давно кляну —Земную ношу боли и позора, —Во всепрощающую глубинуПовергну я, тишайшие озера!9 декабря 1941ПРЕДЕЛ
Так много раз сближались наши руки, Глаза с глазами стали так дружны,Что нам уже ни сроки, ни разлуки,Ни глаз чужих обеты не страшны.Мы ласковы и в нежности похожи,Но все-таки не сохранить любвиНам, нетождественным по цвету кожи,По тяжести наследственной в крови.Мы ловим ветерок благоуханный,Приветствуем вечернюю росу,Но я — цветок болезненный и странный,И — дикая ты яблоня в лесу.Смолою почек пахнет прелый воздух,Белеет поздний парус вдалеке,Но не сумею рассказать о звездахЯ на твоем чудесном языке.А ты, когда гуляешь по аллееС таким же юношей твоей страны,То у тебя лицо еще смуглееИ бездны глаз особенно темны.21 февраля 1941НА СЕРЕДИНЕ МОСТА
Есть мостики горбатые в Китае:До середины медленно, с трудом,А дальше, вниз — легко, почти слетая…А наша жизнь — не век, и мост — не дом.Я медленно взошел до середины,Я шел оглядываясь, не спеша,Чтоб нынче, в день тридцатой годовщины,Понять, что жизнь безмерно хороша.Но дальше вниз — легко, почти паденье…Стой, путник, и движенья не ускорь:Не упусти весеннего цветенья,Закатов царственных и звонких зорь!Как часто ты, услышав гул погони,Оплачешь плен у ладана и книг.Учись, учись же на возвратном склонеБлагословить за ломкость каждый миг!27 апреля 1943ЧЖУНХАЙ
Все лето будут лотосы цвести,И озеро притихнет, зеленея,И все отдам я странные путиЗа твой изгиб, прибрежная аллея.Отсюда так прекрасны вдалекеМинувших лет немые очевидцы —И сонный павильон на островке,И древняя ладья императрицы.И лотосы! Из-за ветвей сосныСмотрю, с холма спускаясь по тропинке:Как розовые звезды, зажженыВ воде широколистые кувшинки…Из всех садов я полюбил ЧжунхайЗа синие расширенные дали:Не это ли Господень тихий райДля тех, что белых риз не запятнали?Те прожили, не ведая о зле, —Иль, ведая, противились паденью…Здесь кажется и мне, что по землеЛегко пройти невоплощенной тенью.И эта кружевная тишина —Моя обетованная награда,Затем, что лучше я не видел сна,Чем лотосы среди большого сада.15 июля 1943НОСТАЛЬГИЯ
Я сердца на дольки, на ломтики не разделю,Россия, Россия, отчизна моя золотая!Все страны вселенной я сердцем широким люблю,Но только, Россия, одну тебя больше Китая.У мачехи ласковой — в желтой я вырос стране,И желтые кроткие люди мне братьями стали:Здесь неповторимые сказки мерещились мне,И летние звезды в ночи для меня расцветали.Лишь осенью поздней, в начальные дни октября,Как северный ветер заплачет — родной и щемящий,Когда на закате костром полыхает заря,На север смотрю я — все дольше, и чаще, и чаще.Оттуда — из этой родной и забытой земли —Забытой, как сон, но во веки веков незабвенной —Ни звука, ни слова — лишь медленные журавлиНа крыльях усталых приносят привет драгоценный.И вдруг опадают, как сложенные веера,Улыбки, и сосны, и арки… Россия, Россия!В прохладные эти задумчивые вечераПечальной звездою восходит моя ностальгия.19 сентября 1943ХУЦИНЬ
Чтоб накопить истому грустную,Я выхожу в ночную синь,Вдали заслыша неискуснуюИ безутешную хуцинь.Простая скрипка деревяннаяИ варварский ее смычок —Но это боль почти желанная,Свисток разлуки и дымок.И больше: грусть начальной осени.Сверчки, и кудри хризантем,И листопад, и в смутной просиниХолма сиреневатый шлем.Кто дальний, на плечо округлоеХуцинь послушную склоня,Рукою хрупкою и смуглоюВолнует скрипку — и меня?Так сердце легкое изменится:Я слез невидимых напьюсьИ с музой, благодарной пленницей,Чужой печалью поделюсь.10 августа 1943ВИД НА ПЕКИН ИЗ БИ-ЮНЬ-СЫ
Стою, как путник давний и бездомный,У мраморного белого столба,И город подо мной лежит огромный,Как целый мир, как море, как судьба.Так высоко стою, так величавоВознесся храм Лазурных Облаков,Так высоко, что умолкает славаИ только ветра слышен вечный зов.О, если бы, прервав полет невольный,Сюда прийти, как голубь в свой ковчег,Впервые под сосною белоствольнойВздохнуть и упокоиться навек!Да, если бы, как трепетная птица,Здесь обрести прибежище в грозу,Так спрятаться, врасти и притаиться,Чтоб смерть забыла — и прошла внизу!Я тих, но быть могу еще неслышней.Я дело сделал. Я ненужный мавр.О как я рад, как счастлив я, Всевышний,Что нет хоть здесь ни лавров, ни литавр!27 июля 1943В ШАНЬХАЙГУАНЕ
Поднявшись на стены у «Первой Заставы Вселенной»,Оттуда смотреть на прекрасные дымные горы,На город, умолкший внизу, на поселок застенный,На эти раздвинутые далеко кругозоры!Зубчатые стены побиты в бесчисленных войнах,Тяжелые своды осели, близки к разрушенью.Но осликов кротких отрада — меж вязов спокойныхВ полуденный зной отдыхать под зубчатою тенью.На западном небе резка Барабанная Башня,Где мудрый Вэньчан восседает под сумрачной аркой.Студент, чтобы стать на экзамене трудном бесстрашней,Там свечи приносит душистые жертвой неяркой.А вечером, в уединенном углу ресторана,Сквозь приторный голос ловить отдаленную скрипкуИ снова в безумие падать, и жаждать обмана,И гордое счастье свое отдавать за улыбку.Я, как собиратель камней дорогих и жемчужин,Что прячет их нежно в резные ларцы и шкатулки:И каждый прохожий мне дорог, и каждый мне нужен,И память хранит вечера, города, переулки.О жадное сердце, о неутолимое море,Несытая бездна, ужель тебе мало и света,И счастья, и знанья, и зла, и бесценного горя —О, что ты ответишь и чем ты заплатишь за это?23 августа 1943СЯНТАНЬЧЭН
В Сянтаньчэн рано — на рассвете —Отдыхать ходят облака.В Сянтаньчэн улетает ветер,В Сянтаньчэн тянется река.Сянтаньчэн — за холмом прохладным:Днем туда голуби летят,А потом фениксом наряднымВ Сянтаньчэн прячется закат.В Сянтаньчэн просятся улыбки,В Сянтаньчэн сходятся мечты.Про него всхлипывают скрипки,На него молятся цветы.А когда бархатное знамяТишины ляжет на холмы,Я спешу, окрыленный снами,В Сянтаньчэн из моей тюрьмы.По одной, радостной, дороге —В Сянтаньчэн, в мир и тишину!К моему счастью-недотроге,Верно, путь не заказан сну?А когда возвращаюсь раноВ мой глухой ежедневный плен,Вновь ползут встречные туманыОтдыхать — снова в Сянтаньчэн.11 октября 1948ПОСЛЕДНИЙ ЛОТОС
В начале сентября.От зноя отдыхая,Вечерняя заряГорит в садах Бэйхая.Прозрачны и чистыСиреневые дали.Надменные цветы,Цветы уже увяли.Торжественная тишьНад мертвыми стеблями.Последний лотос лишьОдин воздет, как знамя.Стой. И не бойся ран.Стой, гордый и отвесный,Как древний великан,Держащий круг небесный!Так некогда и мы —Но побеждали зимы,И на ветру зимыМы таяли, как дымы.Мы были, как орлы,И в синеву любилиБежать от сонной мглы,От пешеходной пыли.Быстрее южных льдинПроголубели годы,И я стою один,Последний бард свободы.10 сентября 1943СОЧЕЛЬНИК
Так по закону выходит причин и последствий:Стал я безродным, какое же мне Рождество?Но почему-то в сочельник, как некогда в детстве,Сердце взлетает и ждет неизвестно чего.Думал, что вот, равнодушный и томно-усталый,Жизнь искалечу, эффектно, расчетливо комкая.Вышло иное: узлы и свистки, и вокзалы —Жизнь, как у всех, — небольшая, незлая, негромкая.Если бы снова в страну продолжительной ночи,Ту, где сейчас, пред рожденьем короткого дня,Может быть, смотрят твои дальнозоркие очи,На фотографии видя живого меня!Я подойду и скажу тебе ласково: «Мама,Хочешь, со мной поделись предрассветною скукою.Или позволь мне, я „Тристиями“ Мандельштама,Глухо скандируя, сердце твое убаюкаю».Многие ночи не спишь ты от серой тревогиИ повторяешь, вседневно, всенощно скорбя:Как я могла не окликнуть, не стать на пороге,Как я могла оторваться сама от себя?Я пойду и скажу тебе… Ночь не услышит,Ночь поседела, состарилась, скоро скончается.Кто же услышит? За окнами ветер колышетВечнозеленые ветки, и ветки качаются.14 декабря 1945РОССИЯ
Живу тревогами своимиО бедном сердце, о семье,А ты, Россия, только имя,Придуманное бытие.Шесть букв, не вовсе позабытых,И почему бы не забытьТу из Америк неоткрытых,Куда не мне, не мне доплыть?О да, ты — заспанное слово,А столько слов нужней, звончей:Как звуки языка чужого,Как скрипки ветреных ночей.Зачем же смутною любовьюЯ создаю тебя? Вот-вотВскипят сухие буквы кровью,И давний призрак оживет.Ужели в красоте раскосой,В обетованьях смуглых телГолубоглазой, светлокосойОдной России я хотел?19 ноября 2+55ЗАБЛУДИВШИЙСЯ АРГОНАВТ
Мне в подарок приносит времяСтолько книг, и мыслей, и встреч,Но еще легковесно бремяДля моих неуставших плеч.Я широк, как морское лоно:Все объемля и все любя,Все заветы и все знамена,Целый мир вбираю в себя.Но когда бы ведать, что с детстваЯ Китаю был обручен,Что для этого и наследства,И семьи, и дома лишен, —Я б родился в городе южном —В Баошане или Чэнду —В именитом, степенном, дружном,Многодетном старом роду.Мне мой дед, бакалавр ученый,Дал бы имя Свирель Луны,Или строже: Утес Дракона,Или тише: Луч Тишины.Под горячим солнцем смуглея,Потемнело б мое лицо,И серебряное на шееВсе рельефней было б кольцо.И, как рыбки в узких бассейнахПод шатрами ярких кустов,Я бы вырос в сетях затейныхИероглифов и стихов.Лет пятнадцати, вероятно,По священной воле отца,Я б женился на неопрятной,Но богатой дочке купца.Так, не зная, что мир мой тесенЯ старел бы, важен и сыт,Без раздумчивых русских песенОт которых сердце горит.А теперь, словно голос долга,Голос дома поет во мне,Если вольное слово «Волга»На эфирной плывет волне.Оттого, что при всей нагрузкеВер, девизов, стягов и правд,Я — до костного мозга русскийЗаблудившийся аргонавт.29 июня 1947ЮЖНЫЙ ВЕТЕР
Сегодня дует ветер с югаИ начинается весна,И, смуглая моя подруга,Ты мне сегодня не верна.Ты неподвижными глазамиГлядишь за здешнюю черту —На деревушку за холмами,Где абрикос давно в цвету.А дальше, у речного мыса,Где ты ловила черепах,Взлелеянные всходы рисаСверкают в утренних лучах.Ты видишь: юноша веселый,Теплу ласкающему рад,Выходит, скинув долгополыйПерезаплатанный халат.Он, твой жених от колыбели.Шагает бодро по меже,И щеки чуть порозовелиОт солнца, знойного уже.Он песенку поет, и звукиТак властны над судьбой твоей,Что ты наперекор разлукеВсем сердцем отвечаешь ей…Но я далек от укоризны:О, разве ты виновна в том,Что не заменят нам отчизныНи ласка, ни радушный дом?Ну что ж, откинем занавески,И пусть подосланный судьбойЗовущий ветер, злой и резкий,Свободно реет над тобой!24 января 1948КРАСНЫЕ ЛИСТЬЯ ПОД ИНЕЕМ
Красные Листья под Инеем — странное имя:Сколько в Китае затейных и умных имен!Часто бывал я пленен и обрадован ими,В странное имя сегодня я снова влюблен.Иней на листьях кленовых? Но вы же — весеннийЯркий и юный цветок! И ответили вы:«Много весною и красок, и снов, и цветений,Осень скупее, и осенью меньше листвы.Осень чиста и прозрачна, грустна и свободна.Осень усталая — к жизни ее не зови.Осенью иней на листьях, как панцирь холодный,Гордая осень от вас не захочет любви».Да, но и осенью в полдень сильней пригреваетБледное солнце и светит в кленовом саду.Будет минута: неласковый иней растает,Красные листья и губы под ним я найду!12 мая 1947ХУСИНЬТИН
Глядит в озерную равнинуРавнина большая вверху.Мы подплываем к Хусиньтину,Где сердце озера Сиху.Горячий ветер неприятен,Нет тени от сквозной листвы.И веет сухостью от пятенСлегка желтеющей травы.Заходим в храм пустой и скромный,Чтоб с тишиною помолчать.Здесь даже полдень неуемныйБессилен сумерки прогнать.Сюда, приветливо взирая,Вся золоченая, ГуаньиньСошла для нас от кущей раяИ строгой мудрости пустынь.Сюда пришел еще безвестнымЧжи Хуа, художник и монах:Картины языком чудеснымПоют победно на стенах.Ах, эти лотосы не вянут,Листва не падает под дождь,Святые эти не устанутСидеть в тени сосновых рощ.Бессмертно будут петь о летеСегодня, завтра — как вчера,Своими иволгами этиНесложенные веера!Когда же, выйдя неохотно,Мы жизнь увидим из дверей,На зыбкие ее полотнаПосмотрим мы уже добрей:Ведь тоже могут стать нетленныКамыш и бабочки в цвету,Лишь кисть, легка и совершенна,Их остановит на лету!26 ноября 1951ИЗДАЛЕКА
Это будет простое туманное утро в Китае.Прокричат петухи. Загрохочет далекий трамвай.Как вчера и как завтра. Но птица отстанет от стаи,Чтоб уже никогда не увидеть летящих стай.Босоногое солнце, зачем-то вскочившее рано,Побежит на неряшливый берег и на острова,И откинутся прочь длиннокосые девы тумана,Над рекою брезгливо подняв свои рукава.Ты проснешься и встанешь. И, моясь холодной водою,Недосмотренный сон отряхнешь с полусонных ресниц.И пойдешь переулком, не видя, что над головоюРаспласталась прилетная стая усталых птиц.Это сердце мое возвращается к милым пределам,Чтобы нам умереть, где так жадно любило оно,Где умело оно быть свободным, и чистым, и смелым,Где пылало оно… И сгорело давным-давно.Но живет и сгоревшее — в серой золе или пепле.Так я жил эти годы, не вспыхивая, не дыша.Я, должно быть, оглох, и глаза мои рано ослепли.Или это оглохла, ослепла моя душа?Ты пойдешь переулками до кривобокого моста,Где мы часто прощались до завтра. Навеки прощай,Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.19 мая 1953EXTASIS
Жгучими щупальцами неотрывнымиТы захватил и замучил меня:Росами, грозами, звездными ливнямиВ сердце низвергся — разливом огня.Страшно и сладко, хоть гибель влекла меня,Сердце — колодец, колодец — в огне:В сердце — Атлантика жидкого пламениЛьется — бушует, клокочет во мне!Плоть разлетелась бронею непрочною,Ребер застава давно снесена:Пламя тончайшее, пренепорочноеПляшет и плещет до самого дна.Ты без предтечи ли и без предвестницы,Ошеломляя захлестнутый ум,Прямо с небес, без обещанной лестницы,В сердца смиреннейший Капернаум?Это бурленье безмерное, дикоеКак успокоить, себя не сгубя?Разве я море — и равновеликое,Чтоб, отразив, убаюкать Тебя?Сердце безбережное и бесстенноеВсе распахнулось в размах широты.Вечностью полный, чреватый вселенною,Кто это, Господи? Я — или Ты?29 декабря 1944ОЗЕРО ЛЮБВИ
Древнее озеро, скрытое в горном провале,Даже герои пробиться к тебе не могли!Мне же, избраннику, бездны твои колдовалиЛучше и слаще озер мелководных земли.С каждым приходом доверчивей, ближе и ближеЯ поддаюсь обаянью твоей западни.Томный, шепчу, как во сне: утоли, утоми же!И отзываешься ты: утони, утони!Чудно, что ты отвечаешь так нежно и скоро,Страшно, что алчешь, — но тайна еще не ясна,Что непохоже ты вовсе на наши озера:Не погибает лишь тот, кто доходит до дна.19 мая 1945ПОДРАЖАНИЕ КИТАЙСКОМУ
твой мир прямхлеб да ртыя не тамя не тыно и здесьложь да спесьбыль же всяты не ялег меж насзлой верст кругслеп скрест глазвял смык руксух глаз блескслаб крыл всплескхил плеч двигнем душ крикПЕКИН
В колеснице моей лечунад землей на четыре «чи»,и закутан я не в парчу,а в одежду из чесучи.Вновь Наньчицза передо мной:это улица или лес?Столько вязов над головойв непроглядный срослось навес!Ночь, весна. От земли тепло.Эта улица — «чжи жу фа»:выпевается набелопоэтическая строфа.Чесучи своей не помни,возвращенец издалека:помни — крылья только однина бесчисленные века.А теперь колесницу сназадержи, ночной пилигрим:это свет из того окна,что когда-то было твоим.ИЗГОЙ
Изгнанником, бродягой, чужакомЯ прошагал по рытвинам и шпалам,Но с верностью, хотя бы только в малом,И с Пушкиным, читаемым тайком.Останься же, Россия, родником,Не слившимся с разливом небывалым,И шелести — в обиду карнавалам —Мне на ухо запретным шепотком!Китай — любовь, Бразилия — свобода,А только я не видел ледохода,И соловей не пел в моем саду.Я сыт, одет. И все же нет желаньяНа жимолость, рябину, лебедуНаклеивать латинские названья!ТРИ РОДИНЫ
Родился я у быстроводнойнеукротимой Ангарыв июле — месяц нехолодный,но не запомнил я жары.Со мной недолго дочь Байкаларезвилась, будто со щенком:сначала грубо приласкала,потом отбросила пинком.И я, долгот не различая,но зоркий к яркости обнов,упал в страну шелков, и чая,и лотосов, и вееров.Плененный речью односложной(Не так ли ангелы в раю?..),любовью полюбил несложнойвторую родину мою.Казалось бы, судьба простая:то упоенье, то беда,но был я прогнан из Китая,как из России, — навсегда.Опять изгой, опять опальный,я отдаю остаток днейБразилии провинциальной,последней родине моей.Здесь воздух густ, почти телесен,и в нем, врастая в колдовство,замрут обрывки давних песен,не значащие ничего.В РАЗЛУКЕ
И-е-санъ-цю — одна ночь (в разлуке тянется,как) три осени. Китайская поговорка.В конце сонета перевертываю ее:«Три осени (пролетают, как) одна ночь»И-е-сань-цю. Одна лишь ночь в разлуке —Три осени. Их длительность равна.Так для чего затейница веснаПодснежники мне всовывает в руки?Не отпущу я сердца на поруки,Пусть мается и стонет дотемна:Сквозь лепестки мне изморозь видна,И гам дроздов не разгоняет скуки.Но разве ночь — одна? Скажи честней,Что каждая — по девяносто дней.Но встретимся — и боль переоценим:Мы плакали — слагалось житие.Но вечностям положено осенним,Как та же ночь, мелькать. Сань-цю-и-е.12 августа 1973НИКОЛАЙ ПЕТЕРЕЦ
«Нет, не Москва, где каждый палисадник…»
Нет, не Москва, где каждый палисадник,Где каждый двор — в миниатюре — Русь,Преодолеть мне помогает грустьО Родине, а устремленный всадник,Воспетый Пушкиным. На вздыбленном конеОн по сей час и грозен, и победен…О, чары мастерства, что дали волю меди,Возможные в искусстве и во сне.Пусть конь храпит на твердом пьедесталеИ борется с желаньем ездока —Его простертая вперед рукаЗовет Россию к неизвестной дали.Ты чужд теперь нахмуренной толпе,Взнесенный в ночь, грозящий мраку рыцарь,Как в символе мистически таитсяРоссийская империя в тебе,Чтоб вновь восстать нерукотворным чудомСреди снегов и каменных громад,Затем, что Русь не отойдет назад,А, как река, осилит все запруды.Декабрь 1932ДОСТОЕВСКИЙ
Как черновик, день скомкан и отброшен.Туман густеет над ночной Невой,И Достоевский, словно гость непрошенный,По комнате шагает — сам не свой.Бормочет. Злобствует: «Не жизнь, а крошево,Так трудно жить по-божьи, по-хорошемуСредь этой сутолоки деловой!О век рассудка! Век безличной массы!И человек, как бес — во всем черта:Ведь мастер бес и шкодить и замазывать,И ненавистна бесу широта.Не пишется… Забыты „Карамазовы“,Ведь некому и не о чем рассказывать.Нет образов, одна лишь пустота.Зачем писать? Не восстановишь ладаВ раздробленной душе, в больном мозгу!С надрывом, с похотливою усладою.Писать? Для Бога? Для России? Надо ли?Я отдал все… Я больше не могу!» —Душа тоскует старым МармеладовымИ пьяницей замерзнет на снегу.Томит тоска, набухнувшая тучею.И одиночество. И боль. И мгла.Бороться ли с бедою неминучей?Вот молния сверкнула, обожгла,И сотрясла, и выгнула падучая:На дыбе так подергивают, мучая,Истерзанные пыткою тела,Чтоб правду выведать…КАРУСЕЛЬ
Лучами блещущий апрель.Восторженная детвора,Кружась, задорно пьет с утраВесенний карусельный хмельНа скопленные пятаки…Но мне не выветрить тоски,И отложить свирель пора.Вот потный фат — жужжащий шмельЗавел иную карусель:«Лишь потемнеет… Бросьте страх», —Скулит, глядит в ее зрачки,Прося пожатия руки,И, злобно грезя наяву,Я вижу это rendez-vous.Насупленная темнотаОхватывает карусель.Провинциальный «Бо Брюммель»,Презрительно кривя уста,Сам превзойти себя готов,Скрывая в блестках пустяковДавно намеченную цель…Завязка мелочно проста,Глупа, обыденна, пуста.Но свет на девичьем лицеЧуть запрокинутом, таков,Что даже отблеск облаков,Замкнувших месяц в легкий круг,В сравненьи с ним тяжел и груб.Так завертись же, карусель, —Как смерч, как смерть, как жизнь сама!Пусть девушка сойдет с умаВ твоем взбешенном колесе,Не зная злобы площадной,Не зная подлости земной,Пройдет мечтою синемаСквозь эту пыль, сквозь эту цвельТакой же легкой, как досель,Не заблудившейся впотьмах:Пусть жизнь закончится весной,Хотя бы только для одной;Пусть хоть одну безумный лётНа небо прямо вознесет.«Из детских снов…»
Из детских снов… Открытый люк,Охваченный огнем и дымом,И птицы Рок огромный клюв,Пылающий неутомимо,Меня — в зев огненный. И крик…Сердитый голос сонный няни:«Чур-чур тебя! Не присмотри,Так снова бес к нему пристанет!»Из жизни… Острый клюв и люк,Огонь и рок — увы, не птица —В твоем коротком «не люблю»,В надменно вскинутых ресницах.Разлуки мне известен чин…«В любви никто не волен. Что же?»Попытка сердце залечить,А может быть, и уничтожить.Ведь не уйти ему от чар,И ты не будешь позабыта,Пока земля — летящий шар —Не изменит своей орбиты.«Третий том Александра Блока…»
Третий том Александра БлокаИ подчеркнутый памятный стих,То не голос ли твой издалекаТихой жалобой слуха достиг?Валентина! Густые прядиРазвевающихся волос,Миг, который был мной украден,Здесь припомнить опять пришлось.И смотри: разгорясь пожаром,Чары прежние — вихрь и гроза,А тогда туманилась даромВ темно-карих глазах слеза.Так уходят от счастья люди,Чтоб потом тосковать о нем…Точно мирру в святом сосуде,Мы лишь прошлое бережем.Нарастают воспоминаньяНерожденной большой любви:Валентина, звезда, мечтанье,Как поют твои соловьи!ЛЮБОВЬ — НИТЬ
Каждый день над телом новый опыт…Что же жизнь не блещет, как Аи.Я курю из длинных трубок опий,Нюхаю блестящий кокаин.И когда над маленькой спиртовкойС опием вращается игла,Чувствую — соседка по циновкеНе спускает подведенных глазС глаз моих… Возможность приключенийНе сбивает сердца четкий ритм —От души моей давно ключей нет,Страстью трудно тело покорить…Верен я покинувшей подруге,Чтоб нетронутым мне пронестиСквозь разврат и портовую руганьЦеломудренно звенящий стих…Ариадну видеть в балерине —Не смешно ли? Что я в ней нашел?Но ее японской пелериныНе забуду ласковый я шелк…Память в сердце все былое копит,Вызывает в призраках из мглы…Я над трубкой поправляю опийПлавными вращеньями иглы.1932КОЛЬЦО
У багдадских менял, крикливых и вздорных,Отыщи для меня перстень узорныйС прихотливой резьбой, с двумя ободками…И достань голубой маленький камень.Исцарапан резцом — мельчайшая капля —Он в резное кольцо мастером вкраплен.Дымный, мутной воды, совсем непригляден,Был он богом воды послан наяде.Камень выжег ладонь посланца Тритона:Страшен влажный огонь бездны бездонной,Грозен в гневе своем, мятежный и мрачный,Но владеет огнем камень невзрачный.Лучше всякой брони, вернее молитвы,Этот камень хранит в яростной битве.Как спасение он средь бури взметенной,В нем недаром пленен дух Посейдона.КАМЕЯ
Глаза задумчивы и сиротливыОт созерцанья горней красоты,Но, выбирая раковину, тыПроверь на солнце света переливы.Лучи изменчивы, нежны, пугливы,Без них резцу не воплотить мечты.Они игрою оживят чертыБогини, ждавшей ночью у оливы.Любовь Дианы — олимпийский яд.Трепещет дух, блаженствовать не смея,Лобзания по-прежнему горят…Молчат уста, от страстных слов немея, —А пристальный, почти стеклянный взглядНаметил профиль — создана камея!СВЕТИЛЬНИК
Бледной, но властной рукой богиня неяркий светильник,Город едва осветив, над облаками взнесла.То-то отрада влюбленным. Молись про себя Афродите,Пальцы любимой сжимай в жарких ладонях своих.Эту любовь не суди. В затуманенных взорах любовницОтблеск бессмертья горит. В песни недаром ГомерМножество мифов игривых включил о богах и богинях.Прав «Илиады» творец, тайны скрывая от нас.Но не завидует мудрый — влюбленным. В светильник спокойныйМасло густое налей. И богоравный ПлатонТихо беседовать будет с тобою об истинах жизни,Око твое приучать к блеску нетленных идей.Дивный светильник ума! Даже мысленно не оторватьсяОт золотых его уст к жадному женскому рту.Может ли отблеск пленять тех, кто видит священное пламя?Только не слушаешь ты. К женщине рвешься, глупец!Хватит надолго ли масла в горящем светильнике сердца?МОРЕ
Море — синей пустыней кругом.На волнах словно корочка инея.Только мысли мои о другомИ, увы, совершенно иные.Безразлично пустыне морскойВсе, чем гордое сердце изранено.С морем не поделиться тоской.Я ответ его знаю заранее.Стоит разве — природе назло —Ждать, мечтая над бездною зыбкою,Чтобы счастье ко мне подплылоЗолотой говорящей рыбкою?27 апреля 1944СКВОЗЬ ЦВЕТНОЕ СТЕКЛО
Что ушло — то ушло,Только память никак не уймется.Только памяти нравится кроткая жизнь.Сквозь цветное стеклоОсужденных рассудком эмоцийСмотришь в прошлое и говоришь: «ОткажисьОт того, что тепло,От того, что интимно нелепо,От того, что — лирически — счастьем зовут…»Сквозь цветное стеклоИзменяется внутренность склепа,И черты мертвеца хоть на миг оживут.Что ушло — то ушло.Сердце серым комочком сожмется.Мы с тобой — не друзья и, увы, не враги.Это ветром смело Розоватую дымку эмоций.Это — губы свело,Это — накипь из слов:«Ничего. Перемелется. Переживется.Подожди. Потерпи. Память также уймется.Сквозь цветное стекло Не увидишь ни зги».9 июня 1944ДОМ
Блуждая по лесу, с тобой найдемПустой, заброшенный и темный дом.Ты, распахнув открытое окно,Откинешься: «Как пусто и темно! —От ужаса подымутся ресницы.Потом добавишь, говоря с трудом, —Почудилось: кого-то вместе ждемМы в этом доме, темном и пустом.Когда? Не помню, но давным-давно…Кого? Не помню — это все равно…»Вдруг, распахнув прикрытое окно,Запрыгнул в дом бродяга краснолицый…На белом платье кровь красней, чем мак,Зрачки залил багрово-сизый мрак.Все тело зябко охватила дрожь:«Я знала, кто направил этот нож,И ненависть мешала мне молиться. —Ты смолкнешь вдруг в отчаяньи немом,Чтоб заключить с досадой и стыдом:А впрочем, вздор — мне может все присниться!»Я усмехнусь, не заглянув в окно:Ведь в бездне глаз твоих отраженоВсе то, что есть, и то, что быть должноИ что смогло в событьях проявитьсяИ даже этот странный темный домЯ разглядел во взгляде ледяном.МЫ ПЛЕТЕМ КРУЖЕВА
Мы плетем кружева… Нам сначала казался забавойГорький труд обреченных — плести и плести без концаЭти тонкие нити, пропитанные отравой,И стараться понять выраженье сухого лица.Мы плетем кружева, хоть нелепа смешная затеяС древней амфоры перенести на прозрачный узорОблик твой, опаленная ненавистью Медея,На Язона смотрящая гневно и гордо в упор.Петля к петле… То скорбное сердце мое, холодея,Оплетается сетью волшебной, сквозной, кружевной.Внучка Гелиоса, как сжигающая идея,Ты вонзаешься в мозг, чтобы властвовать и надо мной!Все понятнее мне отдаленного грома раскаты,Вспышки черного пламени в темном камине моем.Даже днем мы с тобою, служительница Гекаты,Нескончаемую и хмельную беседу ведем.И порою мне кажется — именно с яростной жрицейМы плетем кружева — так лишь ненависть можно плести,Час настанет, и вот — изумительно разгоритсяЭто облако кружев костром у врага на груди.РОССИЯ
Яд ностальгии вновь, как много лет назад,Овладевает мной: я зол и резок в споре,Насмешлив, суховат, язвителен в укоре,И в мыслях у меня сомненье и разлад.Встают сквозь мутный бред властней во много кратРоссия Белого — пылающее море,Россия Тютчева — смирение и горе,Россия Гоголя — смятение и ад.Кто перечислит мне все эти отраженья?Напрасно силится найти воображеньеВ мельканьи призраков свет вечного лица.Но отгоняю прочь приниженное чувство.Неоценимый дар — вглядеться до концаВ лик Родины своей через ее искусство.КОЛОКОЛ
Прозрачный колокол из крепкого стекла,Во тьму опущенный — холодную, морскую…Над ним заботливо пучина залегла:Я в нем живу, работаю, тоскую —И келья мне подводная мила.В луче прожектора резвятся вереницыРыб экзотических, а водорослей сетьЛегла решеткою загадочной темницыНа стекла, прочно вправленные в медь,Узорной тенью пала на страницы…Знак обреченности? Но я ведь не беглец,И одиночеству не угрожают звезды, —Что им бездонная тоска пустых сердец?Но кто-то медленно выкачивает воздухИз колокола — близок мой конец…Погибнет мир, который мною создан.ВЛАДИМИР ПОМЕРАНЦЕВ
СИРЕНА
Бледен был солнца восход.Холоден мертвый рот.И волны ласкали прохладное тело.Сирена из пены смотрела и пелаО розовых лунах в прозрачной воде,О плясках веселых чешуйчатых дев,О черных килях горделивых фрегатов,О смуглых, задумчивых, мертвых пиратах,Лежащих на дне среди веток коралла…Волна прибегала, волна убегала,Целуя хвостатого тела извивы.И плачет сирена: как люди красивы,Зачем же всегда они так молчаливы?Но бледен был солнца восход,Холодным был мертвый рот.«В желтом пламени песков…»
В желтом пламени песков,В голубых зыбях морейСкрыто в темноте вековСердце памяти моей.Ненависть родней любви,Чаще роз растут шипы.Ночи в пытках, дни в крови,И огонь костров шипит.Пламя лижет мрамор тел,Дымом вьется в волосах.Чей-то голос сладко пел,В чьих-то радостных глазахЗасверкавшая слеза.Чей-то вздох, что улетелВ облачные небеса.Призраки забытых сновКрыльями шуршат над Ней,В желтом пламени песков,В голубых зыбях морей.ТАЙГА
Скала, поднявшаяся над просторомТайги зеленой, сумрачных долин,Коней небесных голубых равнинЗа гривы облаков в движеньи скором —Не удержать влюбленным в солнце взором.Лишь кедр — угрюмый старый исполин,Откинув пряди вековых седин,Любуется их сумасшедшим хором.И нежатся на скалах теплых тигры,В свои таежные играя игры,Изюбри настороженные бродят,Девичьими глазами смотрят козы.Но иногда здесь пули цель находят,И кровь в траве цветет роскошной розой.ДЫМ
Клубятся космами седыми,Лохматой сизой бахромойБезгласые, глухие дымыЗа исчезающей кормой.За облаком закатно-алымИзгибами драконьих лапПолзет движением усталымПросвечивающая мгла.Слабеет, исчезает в небе,Лишь облака и волн раскат…И кажется, вся жизнь, как небыль,Как дым, растаявший в закат.4 апреля 1945КАРУСЕЛЬ
Ноет шарманка и дети визжатВ воздух взмывают роскошные кони.У балагана подпорки дрожат,Цепи скрипят от веселой погони.Взрослые тоже несут пятакиВ круг увлекающих пестрых качелей,И, разгоняясь, летят седокиЗа полосатый брезент карусели.Шумной, хохочущей, шалой гурьбойНосятся — только не долго гулянка!«Крутится, вертится шар голубой», —Смехом сквозь слезы взывает шарманка.АНГЕЛЫ
Ничего не осталось. Но в дали,В неизвестность и тьму, но впередТемный ангел последней печалиУстремляет свой острый полет.И над временем в сумрак лиловый —Пусть венчают страданье венцом —Поднимается тенью суровойЧеловек с полумертвым лицом.ЕЛИЗАВЕТА РАЧИНСКАЯ
ВЕСЕННИЕ ТРИОЛЕТЫ
Сад в цвете яблонь, в белой пене,И дверь раскрыта на балкон.«Сойди», — зовут меня ступени…Сад в цвете яблонь, в белой пене,Восторг душистых снов сирениИ первый царственный пион.Сад в цвете яблонь, в белой пене,И дверь раскрыта на балкон.* * *
О чаша солнечной эмали,Ты до краев полна хмельным.Судьбой начертаны скрижали…О чаша солнечной эмали,Я разобью тебя сама ли,Прильну ль к тебе, отдам другим.О чаша солнечной эмали,Ты до краев полна хмельным.* * *
Смотреть на буйный сад весеннийИ медлить, медлить, не входить…Боится сердце совершений.Смотреть на буйный сад весеннийПить гамму красок, ощущений.Сплетать в одно двойную нить.Смотреть на буйный сад весеннийИ медлить, медлить, не входить.ПОДРАЖАНИЕ КОРАНУ
Дыханье жгучее обманных снов пустыни,Но путник сладостной надеждою влеком:Спасение дает издревле и донынеИз камня сложенный прохладный водоем.Для всех прозрачных струй доступна благостыня.Создавший спит давно в песках глубоким сном,Но дело рук его, живой любви святыня,Горит сквозь мрак веков немеркнущим огнем.Сверкающей игрой волшебного обманаВ скитаниях земных встает фата-моргана,Но лишь безумные ее приемлют власть:Неисчерпаемо, таинственно-глубоко;Колодезь мудрости, учение пророка,И смертным всем дано к воде его припасть.НА ДОРОГЕ К КЛАДБИЩУ
В вечерних сумерках, когда закат погас,Я долго шла пустынною дорогой.Безмерный вид полей, как будто в первый раз,Мне душу поразил своей печалью строгой.Как странно обнажен, как скуден их простор,Как, распростершись ниц, земля нага и сира…Не в них ли в этот час, как жалобный укор,Вселяется душа тоскующего мира?Харбин«Жизнь мнится мне неверной и случайной…»
Жизнь мнится мне неверной и случайной,От тени тенью, отраженьем снов,Пустой мечтой, игрой необычайной,Насмешкою неведомых богов.Все ж смутно жду минуты откровенья.О, дай ответ, единственный, простой!Дозволь постигнуть тайное значеньеИ тайный смысл судьбы моей земной!Но дни идут — и тяготит молчанье.Все строже взгляд, печальнее лицо.Ненужное, мучительное знанье,Бессильное разъять зловещее кольцо!ВЕСНА В НОЯБРЕ
В лицо нам ветер бьет упругий и порывный,Рожденный нынче югом на заре…Мне внятен глас его, тревожный и призывный,Будящий Май в железном Ноябре.Какая острота!.. На грани увяданья,В преддверьи дней томления и мукВдруг уловить весны нежнейшее дыханье,Начала и концы в один сомкнувши круг.В ЗАКАТНЫЙ ЧАС
В закатный час все линии так четкиВ моем окне… в закатный тихий час…День ноября, тоскливый и короткий,Безрадостный для равнодушных глаз.Но мы с тобой, мы — чудаки-фантасты,И музыка нам слышится во всем,Милы нам осени капризы и контрасты,И глубже дум прозрачный водоем.Смотри, смотри, как дали потемнели,Стремителен последних листьев лет,Запели грустные осенние свирели,Забвенья снег на все, на все падет…В моем окне мутнеют очертанья,Разлучница, в него вползает тьма…О, не грусти, в иное верь свиданье…Снег повалил… метель поет… зима!ИЗ БАРИМСКОЙ ТЕТРАДИ
Поднимемся еще… Вон камень, крытый мохом,На выступе скалы… Мы сядем там вдвоемИ будем радость пить одним блаженным вздохомС зеленой чащею… Забудем обо всем.Взгляни, как высоко забрались мы с тобою:Стальной полоскою внизу чуть блещет Ял,А дальше, там, где синь слилась с земной чертою,Он в грудь зеленых гор вонзился, как кинжал.Как горячи лучи! Как крепок запах хвоиИ терпкий аромат багульника и трав!Какая полнота в сияющем покое.Топазов, бирюзы и хризолитов сплав!Потом, когда, насквозь пронизанные солнцем,Мы спустимся с тобой к прохладе горных струй,И светлый водоем лазоревым оконцемБлеснет и утолит, как первый поцелуй, —Быть может, мы спугнем неловкими шагами,Паденьем из-под ног сорвавшихся камнейКосулю с кроткими и нежными глазами,И, золотом сверкнув, нагорных струй вольней,Она взнесет туда, к отвесным горным кручам,Свой трепетный испуг и бег — почти полет…И снова тишина… Бежит родник певучий,И день сияющий над сопками плывет.ЛОТОС
Китая бедный сын, оборванный и грязный,Едва прикрыта бронза, нагота…На голове лоскут, убор своеобразный.Его удел работа, нищета…Полудикарь и я… О, как во всем мы разны,Но сблизила нас странно красота:Едва раскрывшийся, восторг мечты экстазной,Цветок священный, лотос, чистота.Ладонью защитив, он нес его так нежно.«Эй!» — и монет соблазна полный звон.Как удивленно оглянулся он!Жест отрицания был царственно небрежен!Раздумье… Узких глаз мгновенный блеск и жар,И лотос он, бедняк, мне протянул, как дар!ПРЕЛЮД ШОПЕНА № 6
Звонкие капли, как ритм монотонный…Тает… на солнце… весна…Светлой печалью неутоленной,Звуками… нежность полна.Капают, капают… Шорох хрустальный…Хрупкий, звенящий апрель…Утром все прибрано, лужи зеркальны,В полдень… на солнце капель.Капля по капле и силы уходят…Жизни как будто не жаль!Чудится в окнах, в синеющем своде,Новая, светлая даль.Счастье… Бессмертье… Звукам нездешнимДушу я отдал свою.Смерть наклонилась с улыбкою нежной,«Баюшки, — шепчет, — баю».Все-то вы, капли, звените, звените,Или мне чудится звон?…………………………………………….Счастье и жизнь оборвались в зените…Что это? Смерть или сон?Капли, вы звуки земные, последние,Тих мой могильный приют…Слышны мне хоры небесной обедни…Ангелы… капли… поют…ДА, ПОМНЮ
Да, помню, я видела розы во сне… В бутонах, охапки душистые… Шла ночь. Догорали в закатном огне, Туманились дали росистые.В зеленый мой сад собралися друзья, Всем розы дарила я белые. Прозрачный родник… Ледяная струя… Кувшинов края запотелые.И медлила ночь. И зажгла наконец Созвездий узоры огнистые. Дрожал Вероники алмазный венец И звезды сияли лучистые.Когда же безмолвно Царица прошла, И краски затеплились нежные, В кувшины я снова цветы собрала, Что бросили руки небрежные…БАРИМ
На все тона, на все лады и звоныПоет, кипит, звенит со всех сторон вода.Порожки, родники, нежданные уклоны,Стремление и бег… скорей, вперед, всегда.И холод, и хрусталь прозрачный струй нагорных.Покорность длинных трав, томящихся на дне…И трепет мотыльков, их рой иссиня-черный,И сопок хризолит в лазури и огне.А на заре обман и призрачность тумана,И острый холодок лугов в обильи рос.И влажность на лице, когда, поднявшись рано,С хозяином спешишь на дальний сенокос.И древнее ярмо волов, арбы влекущихС медвяно-пахнущей цветочною травой.И вздохов глубина, прозрачный воздух пьющих,Купанье, светлый Ял и холод огневой.И розоватый крап на серебре форели.И сладкий сон без грез под тенью дубняка.Прогулки… все б идти, идти без дум, без целиКуда спешит, влечет волшебная река,Туда, где кажутся еще свежей долины.Где нити темных скал, куда стремится Ял,Где профиль царственный, где бюст ЕкатериныХудожник неземной над бездной изваял.В МЕЧТАНЬЯХ ТАЙНЫХ
Заря раскинула свой хвост прозрачно-алый.Меж сопок пеленами тянется туман,И ветер, распахнув широко опахало.Овеял мне лицо дыханьем дальних стран.Душа моя звенит… Земля, приют неверный,Мой бедный, скудный дом, мой вдохновенный храм,Как я люблю тебя вот в этот час безмерный,Когда ты вся как гимн высоким небесам!Настал и для меня веселый час прощанья!Мой путь лежит туда, на рдеющий восход,Где в расцветающей улыбке обещаньяК земле проснувшейся склонился небосвод.Перекрещусь, вздохну перед дорогой дальней,Все оставляю здесь, весь груз угасших лет.И имя пусть мое забудет друг печальный,И ветер занесет мой легкий, быстрый след!Пылают облака, просторы все безмерней,Мелькают, уходя, знакомые межи…Все сердцу радостней: ведь это счастьем, верно,Сияют мне вдали родные рубежи.Так вот она, судьба! Так вот в мечтаньях тайныхКуда привел меня мой трудный путь земной!И жизнь оправданна! И встреча не случайна!О Русь, о Родина, прими, утешь, укрой!КАССИОПЕЯ
Глубок и влажен теплый мрак,Молчим, дрожа и холодея.Над нами огненный свой знакУже зажгла Кассиопея.Живые искры, светляки,Немые сполохи зарницы…Как нереальны, далекиНас окружающие лица.Мы, только мы! Замкнулся круг,Нам никого уже не надо…В мерцаньи глаз, в касаньи рукТакая горькая услада…Молчим, дыханье затаив,Стук сердца слушаем, бледнея…И чертит свой иероглиф,Как знак судьбы, Кассиопея!БАЛЛАДА СЕНТИМЕНТАЛЬНЫХ ВЗДОХОВ
Вы эмигрант. В чужой странеЯ тоже эмигранткой стала,И я была на этом дне,Где поэтичного так мало…Но, жизнь начавши жить сначала,Я не жалею прежних летИ не грущу о них нимало… Ведь счастья не было и нет!Я здесь не по своей вине,Но тем острее жизни жало!Я лишь стараюсь, чтоб извнеНичто мой мир не нарушало,И дней пустых пустое залоМертво, как выцветший портрет.Давно умолкли звуки бала, А счастья не было и нет!И все ж к одной, к одной веснеМечта моя летит устало…Тогда весь мир пылал в огне,Но я, я верила, я знала,Есть чувства верного закала,Их не притупит горечь лет…Теперь сказать пора настала, Что счастья не было и нет!Не будем пить до дна бокала,На дне всегда один ответ:Все это уж не раз бывало, Но… счастья не было и нет!МОЛИТВА
Стою в немой тоске пред каменной твердыней.Несокрушим, как сталь, безжалостный гранит.Стеной грехов моих, безумья и гордыниВоздвигнут предо мной железный монолит.Где веры взять тепло и благодать молитвы?Как холод растопить росой горячих слез,Когда в душе лишь пыл неукротимой битвы,И ненависти яд, и ярости хаос?Открой, открой, молю, мне покаянья двери,Дай мне простить врагам, как Ты прощал долги,И чудо мне яви, чтоб я сказала: «Верю,Неверью моему, Спаситель, помоги!»О Боже, снизойди к рабе Твоей лукавой!Кровоточит душа, а сердце, словно лед…Мне застит солнца свет туман вражды кровавойИ мрак, зловещий мрак со всех сторон ползет.Вот я в слезах, в тоске перед Твоей святыней,Но нет, несокрушим безжалостный гранит,Стена грехов моих, безумья и гордыни,Преграда тяжкая, железный монолит!НАТАЛИЯ РЕЗНИКОВА
«Ржавчиной разъедена листва…»
Ржавчиной разъедена листва,Рыже-красная легла трава.Пожелтевший плющ, как кружева,Обнял домик у сырого рва.В этом домике всегда темно —Зелень занавесила окно…У крыльца костры из георгин —Ярко-красные, один в один…По ночам грохочут поездаИ отстукивают: «Да, да, да…»Говорят колеса: «Навсегда».Повторяют: «Вдаль… туда, туда…»А утрами — стаи журавлейНад верхушками высоких тополей.Это осень, это дым костров,Пахнущих и пряно, и остро,Это грусть о лете, о цветах,В Лету канувших минутах и часах.Это первые сединки в волосах,Паутинки клейкие в кустах.1937«Занесенная метелями…»
Занесенная метелями,Снится мне страна моя…Небо над седыми елямиСеет снег, тоску тая.О, как больно мне, потерянной,Как до слез чего-то жаль!..Там, в стране далекой севернойОслепительная даль.Посеребренный сединами,Там высокий дремлет лес,И, закованные льдинами,Реки спят синей небес.О, страна моя тревожная,Необъятность вся и ширь,Как надежда невозможнаяМанишь ты меня, Сибирь.«Мне тогда было девять лет…»
Мне тогда было девять лет,Я носила длинные косы,Ярко-красный набок берет.Целый день задавала вопросы:Почему у мамы глазаЗеленеют, когда смеются?Почему только летом гроза?Почему ивы плачут и гнутся?Слепо верила: принц живетЗа высоким лесом дремучимИ, как вырасту, он найдетЗамок роз — по шипам колючим.А пока — была влюбленаВ черноглазого мальчика — Борю…Как была хороша веснаИ как остро первое горе!Он со мною бывал жесток,Изводил и дразнил часами,Но порой приносил цветокИ дарил — словно рыцарь даме.За цветок, за небрежный взорПолюбила его невольноИ всегда люблю с этих порТолько тех, кто делает больно.1938«Я разучилась ревновать…»
Я разучилась ревновать,Я больше не живу мечтами,Я бросила стихи читатьИ ждать чего-то вечерами…Да, можно безмятежно жить.Презрительно и молчаливо, —И только втайне нежной быть,И верность бережно хранить,И не искать любви счастливой!1937«Есть в музыке далекой в синий час…»
Есть в музыке далекой в синий часНеповторимая, волнующая прелесть,И в переливах музыкальных фразВся сладость звонкого и теплого апреля.Есть сладость в боли и в разлуке, друг,Когда ты знаешь, что любовь сильнееИ всех сомнений, и врагов вокруг,Сильнее даже нас самих — нежнее…И в этом мире страшном счастье есть,Бояться лишь страдания не надо.И помнить, что у каждого свой крест,Своя дорога вглубь земного сада…Отмеренные кем-то наши дниПолны тревоги, но в них привкус счастья.Во мраке ярче светятся огни,Нас согревая в холод и ненастье.«Пожелтела в саду трава…»
Пожелтела в саду трава,Вечера над рекой тихи…Пересказаны все слова.Перечитаны все стихи…И седеет твоя голова.Это было уже не раз.Это будет опять, опять…Осень, свет твоих синих глазИ тоска, что нельзя понять,Для чего надо всем умирать?«За окном снеговая мистерия…»
За окном снеговая мистерия —Снег на землю упал и не тает.Это ангелы свои перьяУронили на нас, улетая.В небо ангелы улетелиБелокрылой воздушной ратью.Улетая, сладостно пели…В первом снеге, в алом закатеИ в стихах лишь звучат их трели.1936«Не высказать, не выразить тоски…»
Не высказать, не выразить тоски,Что неустанно точит мою душу…Чуть шелестят густые тростники,И сердце бьется тише, тише, глуше…Теперь зловещим кажется мне все —Закат сквозь нависающие тучи,И этот ветер, что грозу несет,И сизых гор нахмуренные кручи.Во всем я знаки смерти нахожу,Повсюду вижу злобу и угрозы…По вздыбленной земле одна брожу,Предчувствуя отчаянье и слезы.И только свет любви моей земнойИ вера в чудо, чудо воскресенья,Мне помогает жить совсем простойИ не страшиться близкого крушенья.Пусть гибель ждет людей — тебя, меня…Я одного лишь попрошу у Бога,Чтоб в вихре разрушенья и огняБыла у нас с тобой одна дорога.1936«Довольно клятв, не надо слов любви…»
Довольно клятв, не надо слов любви,Давно утрачено благоуханьеПроизносимых прежде при свиданьиНелепых слов о пламени в крови.Умей смирять желания свои.Прячь и храни и радость, и страданье,Настойчив будь в минуту испытанья,Но только плащ иллюзий не сорви.О, вечные, неясные мечты…Под дымкой их любимые черты,Преображенные, сияют ярко…И пусть обман скрывает томность глаз,Благословишь лукавство ты не разЗа нежность губ, целующих так жарко.1937«Случайный взгляд, короткий разговор…»
Случайный взгляд, короткий разговор,Случайно спутавшиеся дорогиИ на мгновенье темный, теплый взор,Всегда такой волнующий и строгий.И будущего нет у нас… без словСтолкнулись мы во тьме земных скитаний,Но в нашей встрече привкус прежних сновИ неизбежность близкого прощанья.Вы мне чужой, но ближе всех родных…С охапкой роз я вас уже встречалаВ лучах Леванта ярко-золотыхИ пламень ваших поцелуев знала…Но это сны, а здесь в тоске моейВы — только передышка от страданий.И оттого любовь еще острей,И оттого слова — как заклинанья.Не надо сожалеть, что завтра нет.Не надо сожалеть, что все случайно.Как сумерки, как голубой рассвет,Прекрасно то, что охраняем втайне.1937«Вся жизнь — мучительный и страшный сон…»
Вся жизнь — мучительный и страшный сон.Проснемся, чтоб увидеть неземное,Услышать музыки небесный звон,Увидеть утром небо золотое.И эта боль моя… она — мираж.Мечта — любовь, тоска и состраданье,И даже тонкий смуглый профиль ваш —Одно обманчивое очертанье…Пусть это все фантазия, обман —Я сберегу мечту мою земную,Короткий час, что был подарен нам,Тот, что слезами после искуплю я…Все тот же сон я буду видеть там:Я подхожу и вас в глаза целую,В глаза, подобные пылающим кострам,Что светят, время, ночь и смерть минуя.1937«Я скучаю в счастливые тихие дни…»
Я скучаю в счастливые тихие дни,(Их у нас не бывает с тобой).Ты зажег в моем сердце тревоги огниИ с тех пор стал моею судьбой.О тебе об одном я мечтаю до слез,(Хоть и знаю — напрасны мечты):Там в России у белых и легких березБелый домик, вдвоем — я и ты.Но Россия, как сон, — недоступна она,Не построить нам беленький дом.И я плачу тихонько ночами однаО тебе и о нем… обо всем.1938«Цветет черемуха, и от нее прохлада…»
Цветет черемуха, и от нее прохлада;Цветет черемуха — пришла весна.В веснушках от дождя дорожки сада,И неба и листвы легки тона.Черемуха цветет, и будто звездыРассыпаны средь молодой листвы,И пахнут сладостно свисающие гроздья,И так нежны душистые цветы.Черемуха цветет, и вдруг я забываю,Что не в Сибири я, что дом далеко мой,Что в куклы я давно, давно уж не играю,Что стала взрослой, строгой, непростой…Черемуха цветет, и так же, как бывало,Лицо я прячу в белые цветы,Их жадно рву, но мне все мало, мало……А вечер близится, и близок ты…1938«Нет, слов не надо, слов так много…»
Нет, слов не надо, слов так много, А правда лишь одна.Меня ты встретишь у порога, И будет ночь темна,И месяц будет — пьяный кубок, И будет петь душа…Горячие, сухие губы Целуешь, не дыша.Одно короткое мгновенье, Во мраке яркий свет,Весны волшебное цветенье, Самозабвенье, бред.1938«Я скоро задохнусь от муки…»
Я скоро задохнусь от муки: Ждать больше нету сил.Ты сокращаешь дни разлуки, Опять ты победил!О, ты не первую измучил. Быть может, и смешныУпреки, грозовые тучи Стремительной весны.Как не поймешь, что после бури Поломаны цветы?Что в примирении, в лазури Все дальше ты.31 ДЕКАБРЯ 1940
В квартире темной тишина,И в окнах зимних звезд мерцанье.Ты жадно ждешь его одна,Ты знаешь страсть и испытанья.Шаги… Или опять не он?Не можешь больше ждать, не веря…И всех колоколов трезвонВ душе, когда откроешь двери.Он входит. Он такой, как все,Не узнаешь его в испуге.В своей тоске о божествеТы тосковала не о друге.Он не заметит ничего,Тебя обнимет он небрежно…И вдруг поймешь, что не егоТы любишь трепетно и нежно.Свою любовь ты любишь в немИ тщетную мечту о счастье.Иным палимая огнем,Ты не найдешь покоя в страсти.Не для того ты рождена,Чтоб быть счастливой и беспечной,За темную любовь должнаПлатить всю жизнь тоской и песней.ГРИГОРИЙ САТОВСКИЙ
ЗОЛОТЫЕ КОРАБЛИКИ
Золотые кораблики в синей дали,Как святые лампады от грешного мира,Развернув паруса горделивые, шлиПрямо в небо по трепетным волнам эфира.Золоченые мачты в резных облакахИ на солнце рубиновом — легкие снастиЗарождали в душе жгучий, сладостный страхОт щемящего сердце огромного счастья.Этот вечер был прост, как девичий дневник,Но когда, как давно, не во сне ль это было?Или детство далекое прежние дниВ золотую легенду, смеясь, превратило?Но идут, чередуясь бездушно, годаИ в бреду бусы будней ненужные нижут,Вечера так же чисты, но я никогдаЗолотые кораблики больше не вижу!Только в детстве бывают крылатые сны,Только в тихих стихах эти сказки порхают,Только в строчках певучих, чисты и ясны,Золотые кораблики вновь проплывают!Но минута минует. Звериной тоскойВновь завоет житейское, злое ненастье,Снова буря бушует, крутя предо мнойЗолотые обломки небывшего счастья!МОЙ ГОРОД
Ночь крадется в шорохах чуть слышных,В тараканьих шелестах-шагах,Беспокойно и пугливо дышитТьма слепая в комнатных углах.Ночь идет минутами, часами,Кажется — конца не будет ей!И во мраке тихо шепчет память,Щедрый дар бессонницы моей…Снова я под блеклым небосводом(Никогда забыть его не мог!)Зазвенел веселым ледоходомНа Фонтанке голубой ледок…По торцам так мягко бьют копыта,Влажный воздух так прозрачно-чист,Что сегодня мною позабытыКласс, урок и старый латинист…Невский говорит, бурлит, клокочет,Мчит поток прохожих без конца.Как прекрасен величавый очеркКрасной массы Зимнего Дворца!Тихо-тихо в залах Эрмитажа,В библиотеке, средь старых книг,О былом мне тишина расскажет,Красотой ушедшей приманит…Помню, помню! В облачном туманеПромелькнувших бестолковых летГород мой передо мной предстанет,Город, изумлявший целый свет!Мощность Петропавловской твердыни,Шпиль Адмиралтейства в облакахИ у Елисеева в витринеПара неуклюжих черепах!Гордый замок Инженерный, площадьС медным, буйно скачущим конемИ уснувший старенький извозчик.Летний Сад и крик ребячий в нем —Все равно! Мне каждый камень дорог,Мил мне каждый долетевший звукЭтих дней, когда я был так молод,А вокруг был старый Петербург!Город мой! Какой святой любовьюЯ тебя навеки полюбилБелой ночью, льнущей к изголовью,Как больной без стона и без сил.Всей душою верю я и знаю,Что увижу снова город мой…Шелестит бессонница ночнаяБархатной безглазой темнотой…ПИСЬМО
Мне так страстно хочется в Россию,В западные нищие поля,Где озера сине-голубыеВасильками смотрят из жнивья,Где дороги в комьях желтой глиныС косогора убегают в лесИ болотистые низкие равниныСпят под блеклым пологом небес,Где под осень золотые нитиПаутинки в воздухе дрожат —В Режицу, в забытый тихий Витебск,В царственно-холодный Петроград!Дорогая! Я, наверно, болен:С каждым днем и часом меньше сил,Все слабее бьются крылья воли,Сердце словно обруч мне сдавил.Каждый день встречаю я тоскою,Давит слабость, как огромный груз.Ничего-то больше я не стою,Ни за что с охотой не возьмусь!И когда мне бархатным молчаньемВходит в душу злая ночь без сна,Вижу я, что это — умиранье,Что и жизнь мне больше не нужна.И тогда волна тоски огромнойЗаливает тихо душу мне:Умереть хотелось бы мне дома,Чем-то послужив родной стране!Хоть бы раз один еще услышатьЗапах яблонь рано поутру,Увидать соломенные крыши,Старый дом над садом, на юру,Вновь взглянуть на русские просторы,У колодца старого опятьУслыхать простые разговоры,О России песню написать!ЗА СТЕНОЙ
Воздух недвижный пропитан тяжелою влагой,Словно чуть терпким, но приторно-сладким вином,Хоры лягушек, с заката начавшие квакать,Вертят гигантской трещоткой маньчжурскую ночь.Сверху и снизу трепещут набрякшие звезды —Капли густого, застывшего в небе огня;Древней шаланды во тьме обрисованный остовМачту бескрылую к черному небу поднял.Там, в отдаленьи, — опущены стрелами в воду,Переливаются береговые огни,Синий неон на веранде яхт-клуба поодальПестрой циновкой на воду отсвет уронил.Там, вдалеке — говорливый и суетный город,С криками радио, с блеском реклам и витрин,С жаждой сенсаций и скукой пустых разговоров,С мерным жужжаньем тяжелых и мертвых машин.Это все там, за горящим во тьме ожерельемСтранной тоской овевающих зыбких огней, —Здесь же мы только вдвоем, как в неведомой келье,В мраке и в звездах, как в призрачном царстве теней.Мерно шуршат, опускаясь в тяжелую воду,Легкие весла, чуть шепчет струя за кормой…О, как легко бы навеки я сердце Вам отдал,Если б остаться за этой хрустальной стеной!Если бы мы никогда, никогда не присталиК сходням непрочным у этих далеких огней,Как бы любил я тогда без тяжелой печали,Вечных сомнений, тревог и грошовых страстей!Берег все ближе… И хватит наивных мечтаний:В тридцать пять лет и поэты не прыгают в рай!Сходни скрипят… Я сегодня скажу: «До свиданья»,Чтоб не пугать Вас правдивым, холодным: «Прощай!»КОРАБЛЬ
Харбинскому кафедральному Св. Николаевскому собору
Как корабль в житейском бурном море,Верное прибежище средь бурь,С окружающим бетоном споря,Ты вознес свои шатры в лазурь!Утром — словно девушка, румяный,В кубовом затейливом платке;Ночью — царь, короною венчанный,В бармах и с державою в руке.Летним днем, одетый пышным златомДрагоценной солнечной парчи,Ты — летящий, легкий и крылатый,Внемля Богу, благостно молчишь.Иль, купаясь в проливной лазури,Умываясь пеной облаков,Будишь ты дремоту тихих улицЗолотым дождем колоколов!Но промчится вихрь осенней бури,И слетится туч седая рать —Ты восстанешь, грозен и нахмурен,Чтоб судить, вязать и разрешать.…………………………………………………Радостно, легко работал плотник,Русый вологодский паренек;Пели под его ногою сходни,Лился стружек золотой поток.А вверху шатра в рубахе белой,Да в онучах, с лыком у колен,С бородой от лет заиндевелойМастер строго резал орнамент.Песней освящались эти стены,Обливались золотой смолой,Словно потом — символом священнымВсей крестьянской жизни трудовой.Весело работать на стропилах!С шуткой шла работа ясным днем,Поутру же с верою и силойПлотник осенял себя крестом.Ясные глаза смотрели строго,Балагуру бросит невзначай:«Строишь церкву, строишь дом для Бога,Так с молитвой, парень, приступай!»Топоры покрякивали густо,Да рубанки бегали, шурша…В этом чуде русского искусстваВоплощалась русская душа!И теперь, средь холода изгнанья,Ты вознесся в плеске голубей,Как священное обетованьеВоскресенья родины моей!АНЬДА
А. Ф. Лаврентьевой
Равнодушно брожу по чужим городам,Вечный странник без дома и связей,Но в изгнанье запомнится слово — Аньда —Этот русский пустынный оазис.Поезд мчится в степи. Здесь куста не сыскать,В этих желтых маньчжурских равнинах.Тихой грустью внезапно пахнула опятьНа перроне родная картина:Русский стрелочник с выцветшим серым флажком,Русский смазчик, бредущий с развальцей,И с околышем красным, с блестящим жезломВышел к поезду русский начальник.На вокзале встречает нас русская речь,Улыбаются русские лица,Белокурый парнишка с лозою стеречьГонит в травы послушную птицу.Точно в русской деревне, коровы бредут,У ворот их хозяйки встречают,И в любом из домов здесь пришельца зовутК бесконечному русскому чаю.В деревенской церковке к вечерне звонят,Тихой грустью на улицах веет.Да откуда-то отзвуки песни летят,Растревожить молчанье не смея…Ночь. В окошках мелькают вдали огоньки,Жаркий ветер по улицам рыщет,Из маньчжурской пустыни наносит пескиОн к могилам на русском кладбище.Заметает с шуршанием желтый песокЗелень, улицы, рельсы стальные;В жарком саване пыльном заснул уголокПрежней, грустной любимой России.НА ПОЛУСТАНКЕ
Силуэты сиреневых гор,Словно туч грозовых очертаньяСтерегут бесконечность молчанья,Замыкая собою простор.Изумрудная зелень болотДа обрывистый берег речушки,Чьим-то годам подводят кукушкиБесконечный, бессмысленный счет.За вокзалом — прозрачный родник,Как единая бедная гордостьДачных станций последнего сорта,Чуть течет между листьев гнилых.Бродят утки и свиньи. ИндюкГордо ходит пугливым султаном,Пчелы смехом звенят неустанным,Небо, зелень и скука вокруг…Переулок и лестница. В нейПерегнив, провалились ступени;Купы вязов причудливой теньюУкрывают жилища людей.У начальника вечером чай.Тихий дождик пустых разговоров:— Вот и дачники съедутся скоро…Ван-то наш: перевелся в Китай!Рельсы скупо блестят за окном,Опустилась рука семафора,Мчится поезд… О, Боже! Как скоро!Сколько света, блистания в нем!Бьется в окнах экспресса судьба,Улыбаются женские лица,Машинист на лету, словно птица,Круг путевки схватил со столба.Затихает ритмический стук,Наступает опаловый вечер,Вспомнить день догорающий нечем:Небо, зелень и скука вокруг…Не желай, не люби, не страдай,Так проходят и весны, и зимы:Жизнь, как поезд, проносится мимо…У начальника вечером чай.НОЧЬЮ
Ночь набросила ризы спокойной печалиНа усталые дали земли.Рассыпною росой в небесах засверкалиДальних звезд золотые огни…В руслах улиц шуршит, говорит и хохочетЖизнь, безумно летящая прочь,Но смежают дома утомленные очи,Чтобы слушать бездонную ночь.В темных улицах плавится страшно и гулкоПьяный крик, гоготанье и визг.А в пустынном провале над тьмой переулкаТонкий месяц серьгою повис.И идут облака… Серебристой вуальюОстрый серп, точно дымкой, повит;Дуновение ветра весенней печалью,Свежей далью ночною пьянит…Засыпает усталый, измученный город,Бредит пьяным рычаньем во сне,Закрываются двери, как тяжкие створы,Бедной жизни, прожитой вполне.С осторожным шуршаньем проносится мимо,Бросив пригоршни света, авто;Из далекого сада, едва уловимый,Льется запах кленовых листов.И становится улица радостно-свежей,Точно счастье у всех впереди…Ночь баюкает город усталый и грешныйНа своей материнской груди.КОЛЛЕКЦИОНЕР
Фаине Дмитриевой
Я жил всегда чужим среди людей,Я тщательно и долго, как ученый,Повсюду собирал коллекцию страстей,Чувств человеческих и злобных, и влюбленных.Теперь полна коллекция моя:Есть экземпляры дружбы и участья,Печали, злобы — и имею яТакую редкость: грамм чужого счастья!По вечерам, когда немая мглаМой кабинет от мира отделяет,Классифицирую я мысли и словаИ трупы прежних чувств перебираю…Бегут часы, проходят дни, годаИ время, — страж у двери кабинета, —Готово скоро пропустить сюдаС аллегорической косой скелета.Зачем же сердце вздрогнуло больней?Пересыхает горло, как от крика:О, Боже! Я всегда лишь изучал людей,Своею жизнью не жил я ни мига!В ВЕЧЕРНЕЙ ТИШИНЕ
Н. К. Завадской
В ореоле тишайшего, чуткого вечераСлышен шелест шуршащих шагов,И встают в тишине белоснежные глетчерыОсиянных зарей облаков.Город дышит спокойнее грудью усталою,Стали тихими улиц ряды,Между дымных домов, за глухими кварталами,В чахлой зелени дремлют сады…В этих темных и низких домах замурованный,Слышу будней медлительный шаг.И, как узник, в тяжелые цепи закованный,Беспричинно томится душа…И когда ароматные, чистые, нежныеПосещают меня вечера,А в бескрайней небесной дали белоснежнаяОблаков возрастает гора,Сердце полнится тихой, певучей печалию.Рвется дух мой усталый туда.Где плывет бесконечными вечными далямиЛедяная немая гряда.Только цепи тревог, суета ежечасная,Держат душу в пределах земли…А вершины прекрасные, ясно-бесстрастныеПроплывают в бескрайней дали…НИКОЛАЙ СВЕТЛОВ
ЦВЕТОК ВАН-ХАОИз китайской философии
Дивный цветок есть в роскошных долинах Китая,Юный и нежный, чудесный дар светлого рая.Благоухая тончайшим святым ароматом,Радует глаз он своей неземной красотою.Люди цветок тот чудесный назвали Ван-Хао…Радуйся, смертный, на чудо земное любуясь,Воздух, цветком опьяненный, восторженной грудью вдыхая!Радуйся, смертный!..На быстрых фантазии крыльяхВ светлую высь далеко улетаешь ты в грезах прекрасных,В волнах эфира качаясь, баюкаясь музыкой неба.Смертный!.. Но только коснись дерзновенной рукою,Только сломи стебель нежный бутона Ван-Хао, —Диво чудесней увидишь ты, ужасом вдруг пораженный:Жизни и сил, красоты неземной, счастья светлого полный,Сладость дающий, таящий могучие чары,Вмиг умирает цветок… Лепестки, загибаясь, сереют…Молодость, прелесть, волшебные силы и чары —Все покидает Ван-Хао… И вот он уже бездыханныйСерый бесцветный комок, смерти и тления символ…«Страсти подобны Ван-Хао» — так некогда молвил Конфуций,Древний китайский мудрец, седовласый почтенный философ.Страсти красивы, пьянящие сладостью мига;Страсти могучи, манящие взор истомленный;Непоборимы — в своей чудодейственной власти.Но безобразны, бесцветны, мертвы и сухиКажутся вдруг они нам, лишь блаженством их сладким упьешься…Будто с небесных высот вновь слетишь в царство зла и порока.Да, наши страсти земные подобны расцветам Ван-Хао!НОВЫЙ ГОД КИТАЯ
Ночь морозная, крутая…Завтра — Новый год Китая!Трррам-там-там!.. Таррам-там-там! —Раздается здесь и там.Это лихо в барабаныОт вина и шума пьяныйБьет китайский весь народ,Провожая старый год.Звуки скрипок, труб и гонгаОтбивают такты звонко,И растет, растет экстаз,Увлекая в дикий пляс.В небе, точно громы пушек,Сотни рвущихся хлопушек,Трах!., тах-тах!.. Tax!.. Тах!.. Тах-тах!Так что звон идет в ушах…Это духов злых и вредныхОт своих фанзёшек бедныхГонит прочь китайский люд,Чтобы в доме был уют,Чтобы светлых духов силаТорговать им пособила,Чтобы всем чертям назлоИм во всем бы повезло.И, живя в столь сладких грезах,Ходят все в блаженных позах,Говоря (как на Руси!)Встречным всем: «Синь-нянь! Синь-си!»ДЕВУШКЕ В КИМОНО
Вы в цветное кимоноОбернули стан свой тонкий,С грустью смотрите в окноНа мелькающие джонки.В нежном профиле лицаЯркий проблеск тайной муки.Голубой опал кольцаСжали трепетные руки…Но зачем, зачем скрывать?Ведь понятно все! Я — лишний…Не со мною вам срыватьПоцелуев сладких вишни.На пути своем, сквозь сон.Вы другого увидали…И не я теперь, а онПоведет вас в яркость далей…Я ж уеду далекоПоискать иного счастья.У заморских береговПопрошу себе участья.Спрячу бережно на дноСердца стон и вопль стозвонкий.Позабуду кимоноИ мелькающие джонки…ОТКРЫТКА С РОДИНЫ
Открытка с родины. На нейПоленовский «Московский дворик».И, как в бинокле, в зорком взореВстают виденья давних дней.Зажженные полдневным солнцем,Церквей пылают купола.Над ними даль из грез сплелаПрозрачных тучек волоконца.А дворик — яркий изумруд!Конюшня, дом с зеленой крышей…И тихо так, что ухо слышит,Как дети возятся, поют.Там, за колодцем, мирный садикЗовет под мирный свой уют.Листы берез прохладу льют.А тополя, как на параде!Далекой, крепкой стариныДавно забытые виденья!Надолго ли сокрыл вас теньюДым революций и войны?СТРАННЫЙ ВЕЧЕР
Я помню. Помню, как сейчас:Луна в тот странный вечерБыла — как деревянный таз,Обстрелянный картечью.И в сетке сумрака: домаЧудовищами мнились,Глаза тараща сквозь туман,Лиловые, как ирис.Обоим было нам смешноВ тот вечер беспричинно…Кто ж станет отмерять веснойВосторги — на аршины?!Ваш голосок-колоколецС моим баском в дуэтеБыл, точно перезвон колец,Единственный на свете.Весна — пьяна! об этом намСтихов писалась масса…Но кто поверит, что онаНам строила гримасы?А в небе, — помню, как сейчас,Луна в тот странный вечерБыла — как деревянный таз,Обстрелянный картечью.ЗИМОЙ
Квадриллионом лучиковСолнце глаза пронзит,Если, тоской замученный,Выйду — отдать визитУлице, той, что нежится,Стройная, как стрела,В пухе перинной снежности.Дверь распахну! стремглавВыброшусь, в шубу втиснутый,В воздух студеный дня.О, как легко повисну там!О, как легко меняНоги помчат по россыпямДавленного стекла!Там — озорник мороз, сопя,Щиплется, — чтоб стеклаИз остеклевших глаз слеза,Чтобы на охре щекРозами разукрасилсяКожи нежный клочок.Кончено!.. Мысль об улицеВспыхнула лишь на миг!Сяду за стол — сутулиться,Слушая шепот книг.ОСЕННЯЯ ФАНТАЗИЯ
Рыжие скачут кони…Ветер вослед им: Сто-о-ой!..В воздухе от погониГрохот повис и стон.Это старик Октябрь, —Плохонький режиссер, —«Осени» так оттяпалСценку, что — стыд, позор!Гаркнул — в артель артистов —Каждому: «Сам играй!..»С гиканьем и с присвистомВырос ответ: «Ол райт!»Вмиг безобразник ветерВырвался и — гулять!Парус срывать с корвета,Резать речную гладь!Рыжие скачут кони…Ветер вослед им: Сто-о-ой!..В воздухе от погони,Грохот висит и стон.НА УЛИЦЕ
Китаец лепит фигурки из теста,Его окружает толпа зевак.Сгрудились, склонились стеною тесной,Китаец — мастер зевак зазывать!Следят за ловкой игрою пальцевС наивным вниманьем полсотни глаз.Фигурки растут… И в ритмичном вальсеВ руках искусных ходит игла.Чиновников важных ряд вырастает.У рыцаря в шлеме блещет копье.— А сабля, гляди, на ём… — золотая!Знать, чин охвицерский…— Кан-ка пуё!..[37]Солдаты гордятся медной кокардой,Купцы — животами (в руках — кошель!)— Вон, куня!..[38]— Ишь, тоже, цаца какая!..— Лицо-то… лицо… брусничный кисель!..Недолго на свете живут фигурки…Цена им — пятак, чтоб прожить два дня.Рассохнувшись быстро, в мусор, в окуркиЛетят их тела, к потехе дворняг.Фигурки из теста! Так странно схожаСудьба ваша — с черной судьбой людей;Но только за жизнь мы платим дороже,И мачеха-Жизнь к нам еще лютей.ЗА РУБЕЖОМ
Колдовская ночь! Мороз жестокийХочет кровь артерий затушить,И туман глядит глазами БлокаВ нищенскую пустоту души.Фонари качаются — слепымиПризраками снятых с неба звезд.Со двора на них, с глазами злыми,Лается провинциальный пес.Сердцу холодно. И, согреваясь,Сердце сказку теплую творит:Предо мною улица криваяПринимает петербургский вид.И в тумане улицы — виденья:Пушкин, Достоевский, Гоголь, Блок,Чьи неумирающие тени —Всей былой России эпилог.Хочется упасть лицом в сугробыСонного проспекта и уснуть,Чтоб забыть, смиряя в сердце злобу,Ту страну, куда заказан путь.ТВОЙ ГОЛОС
Я слушаю твой влекущий голос,Аукающий из Владивостока.И сердце — в смятеньи, как радиола,Послушная дальним токам.Грудью своей восьмисоткилометровойНас, озверев, растолкало пространство.Меж нами, с присвистом, пронзающим ветра вой,Лишь поезд, как нищий с котомкой, странствует.Мне — праздник, когда, вскричав мое имя,Почтарь серьезный в зеленой тужуркеПриносит пакет со слезами твоими,Выплаканными в зимние пурги.Читаю. И вижу миниатюрный,Опененный кружевом твой платочек,Который служит бездонной урнойБессонной тоски в одинокие ночи.Ложусь. Погружаюсь в туманные кущи.И лестницей сна в небо высокое,Уводит меня твой голос влекущий,Аукающий из Владивостока.1931ХарбинДЕВУШКЕ ИЗ СУЧЖОУ
Отчего, скажи мне, ты такаяНежно-золотая, как закат?Отчего, в моих объятьях тая,Ты загадочный свой прячешь взгляд?Отчего, скажи мне, эти косыТак черны, как беспросветный мрак?Отчего в твоих глазах раскосыхМне мерцает сказочный маяк?Отчего, скажи мне, так душистыЭти плечи, сладкие, как мед?..Хорошо под небом золотистымНежно прижимать к ним теплый рот.Ты грустишь, свою тоску скрывая,Незабвенная моя Линь-Ху.Ты чужда, язычница святая.Душному и сладкому греху.О могучих, о крылатых джонках(Злая поэтическая ложь!)Голосом нежнее лютни тонкойТы мне песни грустные поешь.Мчит тебя из города чужогоПесня легкокрылая назад.Знаю, вспомнила родной Сучжоу…Дом отца… луной залитый сад…Замолчи! Мне эта песнь знакома.Я заплакать сам с тобой готовО тепле утерянного дома,Ласке незабытых вечеров.Помолчим, сплетем теснее руки.В поцелуе заглушим тоску.В радостной, в невыразимой мукеМы сгорим с тобой, моя Линь-Ху!Знаю, что опять, в объятьях тая,Будешь прятать ты свой робкий взгляд,Грешница, язычница святая,Нежно-золотая, как закат.Но в глазах лукавых и раскосыхЯ найду свой сказочный маяк,И меня задушат эти косы,Черные, как беспросветный мрак!ШанхайСТОРУКАЯ
Я целовал твое святое тело,Я целовал твои святые руки;Но ты, божественная, захотела,Чтоб наше счастье стало нашей мукой.И стало так. По твоему веленьюДневное солнце больше не всходило.Я стал молиться, преклонив колени,Невидимому черному светилу.Я стал учиться трудному искусствуБыть каменным, быть всюду одиноким.Я поклонился в ноги ЗаратустреИ сам себя стал называть пророком.Я уходил под своды древних храмов,Где, в свете свеч, пред золотым МайтрейейВ тумане фимиама дремлют ламы,Рыдает гонг, и жертвенник алеет.Я там искал Сторукую богиню,Ту, у которой бронзовое тело,Одежд которой дым струею синейКасается неслышно и несмело.Я жег пред нею тлеющие свечи,Бросал в огонь священную бумагу.И на лицо ее, на грудь, на плечиСмотрел со страстью, с дерзкою отвагой.Божественная! Ты глядела строгоКуда-то вдаль, в ненужное нам небо.Вокруг тебя толпились молча боги,Прося — со мной — твоей любви, как хлеба.Да, это ты! Века, тысячелетья.Мильоны лет — ты та же, ты все та же;И эти храмы, пагоды, мечети —Тебе, звезде, которая всех краше.1933ВЕСНОЙ
Какая невозможная весна!Какое злое бронзовое солнце!Цветут магнолии. И эта новизнаМучительнее, чем бессонница.Мелькающие пятки потных рикшЧарльстонят по веселому асфальту,И хочется запеть девичьим альтомСердцещипательный романс «Шери».А ночью — я, никчемный и чужой,Ищу чего-то в матовом тумане,Грущу о чем-то. И Шанхай большойМеня ко дну огнями баров манит.Но ради блеска чьих-то близких глаз,Сияющего мне во тьме мытарства,Твой яд, весна, я превращу в лекарство.И дни пройдут — и разорвется мгла.1932О НЕПОСТИЖИМОМ
Л. Д. Густову
Александр Сергеевич!Про вас ли это рассказывают книги,Что вы были необычайно суеверны?Вы, гений своей страны,Вы, буян и бунтарь,Вы, ловелас и скептик,Вы верили… Но нет, этого не могло быть!Верили в глупые народные приметыИ так таинственно шушукалисьС темными тайнами магнетизма.Вспомните,Как вы откладывали карету до завтра,Если в момент отъездаЛакей вручал вам забытые часыИли же носовой платок.Помните, в какое сильное смущениеПривело вас пролитое на стол масло?И многие, многие миллионы соотечественниковВспоминают теперь с улыбкойО счастливом «нащокинском» фраке,В котором в МосквеВы пришли просить руки у Гончаровой.Его вы стали носитьВо всех серьезных случаях жизни,И в нем же, именно в немВас приняла к себе гостеприимная вечность.Вспомним, наконец, и о цыганке,Предсказавшей вамСкорую смерть от «белой головы».Как серьезно вы отнеслись к гаданью!С каким детским трепетомБегали вы с тех пор от белокурых,Страшась с ними знакомств!Но непостижимое — подстерегло.И не помогли вам тогдаНи гаданья, ни предостережения.Ни даже бирюзовое кольцо на пальце,Спасающее «от насильственной смерти».Несравненный Александр Сергеевич!Вы, гений нашей страны,Вы, буян и бунтарь,Вы, ловелас и скептик, —Если вы так по-ребяческиВерили в непостижимое,То что же тогда делать мне,Обычному человеку,Который, как и все, жаждет — жить,Но который не знает, что такое — жизнь,И, самое главное,Что же такое там — над жизнью?1930ОТДЫХ
Дышу дыханием святымДеревьев, трав и тверди синей,И солнце кругом золотымПлывет в пылающей пустыне.И сердцу праздному легко,Когда, и грустный, и безвольный,В покой уснувших облаковСтруится голос колокольный.Он будни сонные пронзит,Он души сонные разбудит,И к алтарям, где свет горит.Придут измученные люди.И станет им легко, как мне,Как мне в моем огромном храме,Где даже воздух весь в огне,Под голубыми куполами,Где расцветает каждый кустНеопалимой купиною,И вышний мир так мудро пустНепознанною глубиною.1933СЕРГЕЙ СЕРГИН
ЗАВЕТНЫЕ СЛОВА
Россия. Петербург. Нева.Как ни зови их, смысл все тот же.Душа забудет все слова,Но этих позабыть не сможет.Нас цепкая связует нить,Клубок таинственный и грозный.Не вычеркнуть, не примирить…О Родина, с тобою розноЧем я живу, как жить могу?Печалью, длящейся годами,Иль памятью?.. Я берегуЕе, как выцветшее знамя,Впитавшее сражений дым,Как щит, с надеждою несомый, —Когда-нибудь, немолодым,Сквозь слезы улыбнуться — дома.ВОСПОМИНАНИЕ
Последнее нашлось звено,Сбывается все слово в слово —Вот башенка с одним окномИ с дверью на семи засовах.Вот сад, где не растет трава,Где дерево всегда из листьев…Все то, что раньше узнавалВ рисунке чьей-то древней кисти,Возникло вдруг передо мнойНа площади пустой, бескрайной…Я в дом войду — и путь земнойОсветится последней тайной.1934ХарбинМОЛИТВА
В пустынной церкви, днем, одна,Ты поднимаешься на хоры,И вздрагивает тишинаПри взлете шелковых оборок.Задумчиво проходишь тыПо медленно скрипящим доскам…Вон там, внизу, — ряды святыхМолчат, закапанные воском.И прямо пред тобой — алтарь,Подальше, чуть правей — распятье,А руки рвут с груди янтарь,И мнется шелковое платье,Как на коленях, с высоты,Прильнув к расшатанным перилам,Не дрогнув пред лицом святых,Ты шепчешь: «Господи, помилуй…»СТРАННИК
Посыпанная солью корка хлеба,Глоток воды в лесу из родника…Мой путь идет за ту черту, где небоСошлось с землей. Дорога далека!Взлетают крылья мельниц над деревней.Над тихой речкой тает тень моста.Передохну я у часовни древней,Разрушенной, забытой, без креста.Легко дышать. Легка моя котомкаИ палка сучковатая легка.Приду в село. Урядник скажет громко:— Как звать тебя? Возьмите старика!Ни имени, ни радости, ни грусти.— Непомнящий… — и, поднимая взгляд,Увижу, как урядник взор опустит.— Куда идешь? — Куда глаза глядят.И скажет он — чуть дрогнет голос строгий:— Пустить его! — Окончился допрос.Вздохнут старухи: — Странничек убогий,Забыл, как звать… Спаси его, Христос.СТИХИ ОБ ОТЪЕЗДЕ
I
Уехать… Любимое слово —Его твердить не устану,Много во мне такого —Наверно, от предка цыгана.Уехать… хотя бы в трюме,Где крысами пол исцарапан,Сдержанней став и угрюмей —На берег спуститься по трапу.Уехать… И этим вот словомМир, как альбом, перелистан…Видится город портовый,В сумерках сонная пристань.II
С улыбкой в глазах скажу на прощанье: «Так надо».Радость не скрою и тем от себя оттолкну…Исчезнет вокзал. Растает вдали эстакада.Вечерние тени подступят вплотную к окну.Приснится в вагоне мне шумный неведомый город,Где в пыльных конторах лежат на столах чертежи.Где все я забуду, где жизнь деловитая скороС другими столкнет, и прошлое станет чужим.III. Будни
Воедино собираю я отрезки,Жизнь скрепляя просмоленной нитью,В провалившемся, наскучившем гротескеНезадачливый бессменный исполнитель.В безысходном черпаю усладу,Голос будней внятен мне и близок —Спор соседок, сплетен едкий ладан, —Запах щей и чьи-то вокализы.1933ХарбинУ ДВЕРИ
Настанет день, судьбой отмеченный, —Я возвращусь в заветный дом…По лестнице, никем не встреченный,Похолодев, взойду с трудом.Увижу дверь, кошмой обитую,И кнопку белую звонка…Молчанье в доме. Так за плитамиНадгробными молчат века.И будет слышен сквозь молчаниеТам, за дверями, ход минут…То маятник — его качаниеСудьба подстерегает тут.Дверь приоткроется, и к скважинеСтарушечье лицо прильнет,И раньше, чем она все скажет мне,Почувствую смертельный гнет.Старуха спрячется в переднююИ рассмеется из угла:«Я здесь живу одна… последняя…А молодая — умерла!»ЖИЗНЬ
P. P.
Час пробьет, и по ступенькам шаткимТы сбежишь с высокого крыльца,И сойдет со взмыленной лошадкиТвой избранник в шапке в бубенцах,В пестрых лентах и с улыбкой пьянойНамалеванных небрежно губ…А соседки хором песни грянут,А соседки вас подстерегут,А потом они о вас расскажутШепотком друг дружке на ушко…Дни пойдут за штопкою и пряжей,Дни пойдут размеренным шажком —От кровати только до кастрюли —И замрут, часы остановив…Это будет в сумерках, в июле,У пруда, у низкорослых ив —Ты придешь и встанешь между прачекИ глубоко в первый раз вздохнешь…А ведь все могло бы быть иначе,А ведь прожитого не вернешь!И вода пойдет кругами, пенясь,И затихнет слабый стук валька…У дверей соседки, подбоченясь,Не услышат крик издалека.ЧУДО
Наталии Резниковой
Первыми укладывались куклы,Засыпал глазастый медвежонок,А потом — сама, и лампа тухла,И никто не вскрикивал спросонок.По утрам будили волны света,Мамины душистые ладони.Одеваясь перед туалетом,Застывала в трепетном поклоне.Улыбалась в зеркале кому-то,Вскидывала брови в знак вопроса,И лениво (сбились, не распутать!)Черной лентой обвивала косы.Гнулись пальцы. Узкое колечкоЗацепляло вьющиеся пряди,А на столике у жаркой печкиПоджидали толстые тетради.Рядом с нерешенною задачейСтолбик слов подчеркнутых французских.С новым платьем вышла неудача —Не на месте складка, плечи узки…И над непонравившимся платьем,И над нерешенною задачейОпускалась, голову взлохматив,Собираясь разразиться плачем.На ресницах слезы повисали,Колыхался непокорный локон,И урок в гостиной за роялемВ день такой разучивался плохо.За обедом — толки о погоде,О знакомых споры, пересуды…А однажды… Как любовь приходит?Кто словами перескажет чудо?Полюбила. Поняла, есть кто-то,За кого и жизнь отдать — так мало!..С этих пор не раскрывала ноты,Кукол перед сном не целовала.ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Любви весенней еле слышный отзвук —Души томленье, чувство без названья…Из книги старой вынимаю розу,Прощаюсь с ней последним целованьем.Горсть лепестков! Холодный календарныйПодсчет свиданий, стершиеся даты —Горсть лепестков. Но в сердце благодарномГорсть лепестков — печаль одной утраты.Я воскрешаю мертвую подругуСвоей горячей, любящею кровью,И в танце вновь она идет по кругу…Я упиваюсь первою любовьюИ взгляд ловлю — увы, неблагосклонный.В глазах улыбка тает постепенно……Взмах розового платья о колонну —Захлестнута колонна райской пеной…Так ангел жизни пролетал в эфире,Струился плащ, на солнце розовея…Как музыка — чудеснейшая в мире! —«Благодарю, что подержали веер,В награду — роза, в ней — мое дыханье.Я в ней цвету, я в ней живу мгновенье»…Цветок, забывший о благоуханьи,Осыпавшийся от прикосновенья…ЦЫГАНКА
Пробегу по темным тротуарам,Вниз по узкой лестнице сбегу…Отравлюсь до одури угаром —Близостью доступных чьих-то губ.Кто-то хлопнет по плечу: «Приятель!» —И сплетется странной дружбы связь…Выскользнув устало из объятий,Женщина закурит, наклонясь.Эти лица, эти разговорыИ глаза, глаза пьяней вина!А под всплески струнных переборовОтойдет цыганка от окна.Подмигнет с усмешкой пианисту,Тот стряхнет кого-то там с колен…Прозвенят заливчиво мониста,И взметнется сноп волос и лент.Вспыхнут вдруг глаза черноголовойОтблеском невидимых костров…А ко мне, склонившись, друг мой новыйСкажет что-то злобно и остро.СУЕТА
Все — суета сует, и тленно все, что мило, —Уйдет, растает, точно из кадилаВ высь купола струящийся дымок. Лишь звук молитв и вечен, и глубок…Есть в сердце каждого заветные святыни.Они для нас — оазисы в пустыне,И, как оазисы, заносит их песок. Лишь звук молитв и вечен, и глубок…А взгляд змеиных глаз, что душу мне волнует?..И он, и он забвенья не минуетИ будет он так чужд мне, так далек! Лишь звук молитв и вечен, и глубок…Все — суета сует, все только обольщенье,Любовь в душе горит всего мгновенье,Лишь в Вечной Книге смысл вечен строк, Лишь звук молитв и вечен, и глубок.АЛЕКСАНДРА СЕРЕБРЕННИКОВА
ПЕСЕНКА О КИТАЕ
Мы, помню, в детские года,Об Азии читая,Не представляли никогдаСтраны такой — Китая.На чайной банке голубойМы знали по картинкеКитайца с длинною косойВ халате цвета синьки.И все мы пили, стар и млад,Китайский чай душистый,Замерзший ели виноградИ груши в корке льдистой.Затем мучная пастилаС начинкой из орехаДля всех сибиряков былаЛюбимою утехой.Китайской фанзой с чесучойВсегда мы запасались,В курмы с расшитою каймойОхотно наряжались.Мы знали: эти все КитайШлет жителям Сибири.Но где находится сей край?В каком далеком мире?Вдруг в этот самый край судьбойМы брошены случайно —И стал нам родиной второйКитай с коробки чайной.Но мы не видим пред собой,Как прежде на картинке,Китайца с длинною косойВ халате цвета синьки.Тогда, с загадочным лицом,В одежде странной этой,Он нам казался существомС неведомой планеты.Теперь же кос в помине нет,И наряду с халатомКитаец здесь в пальто одетС подкладкою из ваты.Ушла в забвенье навсегдаКартинка с банки чайной,Что нас в те детские годаПленяла чрезвычайно.1930-еОЛЬГА СКОПИЧЕНКО
«Люблю лежать в траве примятой…»
Люблю лежать в траве примятой:На солнце плавится тоска.Когда по зареву закатаПлывут, алея, облака.И облачные силуэтыСкользят в лазурной вышине,И, словно заревом согреты,Подтаивают на огне.Знакомых городов строеньяВстают громадами вдалиИ их багровое горенье,Как отражение земли.Я вижу, — облачная лава,От легких взлетов ветерка,Дает изгнаннице усталойМираж родного городка.Капризный и неверный случайВиденье яркое дарит.А ветер развивает тучиИ треплет отблески зари.Я облакам кричу: «Верните ж!Воздушный город мой родной!»Но мой недостижимый КитежДрожит и тает надо мной.«Лучше пути победного…»
Лучше пути победного,Краше мечты о рае,Только одно я ведаю,Только одно я знаю.Это сказать за сильными:«Вместе на крест восходим мы», —Это гореть светильникомПеред иконой Родины.«Дни мои в изгнании сделались привычкою…»
Дни мои в изгнании сделались привычкою,Гордое терпение ставлю, как пароль.Маленькая девочка с русою косичкоюПринесла мне, крохотка, сдавленную боль.Рассказала девочке сказку позабытую,Сказку нашу русскую, где снега да лес…Было удивление в ротике открытом,Словно рассказала я чудо из чудес.И спросила девочка: «Это что — Россия?Город вроде нашего или так — село?»Не могла я выслушать те слова простые,Горькое отчаянье душу замело.Вырастешь ты, девочка, не увидев Родины,И не зная, крохотка, где страна твоя.Часто мимо маленьких, взрослые, проходим мы,Забывая души их средь заботы дня.Буря революции, наши будни узкие…Многое потеряно… многое ушло…Вырастут в изгнании, вырастут нерусскими,Думая, что Родина город иль село.Дума неотвязная на душе израненной:Как бы в сердце детское Родину вложить.С детскою молитвою русского изгнанияБудет нам отраднее на чужбине жить.«В ветки игольчатой туи…»
В ветки игольчатой туиБросила блестками нить,Чтобы мечту золотуюВ памяти вновь пережить.Господи! Чем успокоюГрустную душу свою?Разве над светлой страною«Вечную память» спою!Нет! — ослепительней, лучшеВ годы изгнанья мечты,Снова в напевы созвучийВкралось: «Любимая — Ты».И, негодуя и плача.Светлой надеждой горя,Я повторяю иначеЗимний напев тропаря.Строгий, торжественный, ясныйРвется знакомый мотив.Прожили мы не напрасно,Родине жизнь посвятив.Знаю, мечту золотуюВ жизни печальной дождусь,Около маленькой туиЕлке зеленой молюсь:Снова надеждой крылатойВера взовьется к весне.Чисты молитвы и святыО непогибшей стране.ВСАДНИК
По стране, ураганом примятой,Распластались деревни вдали.Обливаются кровью закатаПожелтелых полей конопли.Всадник низко склонился на гриву,Опустил из руки повода.Среди этих тропинок пугливыхТрудно правильный путь угадать.Шепчет в чуткое конское ухо:«Посмотри, опустели поля.Много лет от резни и засухиПочернела родная земля.Верный спутник, до Волги далекойДоберемся голодной тропой.Слышишь, в небе разносится клекотХищный коршун кружит надо мной.Ждет, когда обессилев в скитаньиУпаду мертвым телом в песок.Только сила и смелость за нами,Но я верю — поможет нам Бог».Там, за синим прекрасным Уралом,Притаилось родное село…Небо темно-багровое стало,Словно судоргой тучи свело.Скачет конь, и червонным закатомВся страна утонула в крови…Неотступною смертью крылатойХищный коршун над ними парит.ДАЙРЕН И… ВОЛГА
Солнце в вуали, будто девицаВечером на рандеву.Бисером снежным утро стремитсяВодную вышить канву.Бросили якорь. В дымке туманаИздали виден Дайрен.Сказочным замком рисуются странноБашни дайреновских стен.Море сегодня пестрит парусамиДжонок, медлительных барж.Чайки, ныряя, летят над волнами…Море! Я вечно твой паж.Я влюблена в тебя, море, надолго,Пленница зыби твоей.Ты мне напомнило дальнюю Волгу,Волгу — царицу полей.Море! Ты царствуешь в вечном просторе,В водном покое дворца.Не утаю от тебя свое гореИ не закрою лица.Волны твои — боевые дружины,Верная стража царя.Я тебе горе изгнанника кинуВ сумерки этого дня.Я расскажу тебе странные былиЖуткой Великой страны,Были страшнее, чем мне говорилиПлески зеленой волны.ГОМОН ВЕСНЫ
Знаешь, сейчас бы в широкое полеСлушать, как ширится гомон весны,Слушать, как ветер — весел и волен,Шепчет подснежников сны.Знаешь, сейчас бы к проснувшейся Волге:Льдины бегущие взором догнать.Слишком изгнание тянется долго,Слишком устали мы ждать.Знаешь, сейчас бы в сосновые боры:Хвоя зеленая пахнет весной.Родина милая! Скоро ли, скоро лиСветлая встреча с Тобой!Сгрудились здания. Вечно нахмуренныйВ душу мне смотрит гранит,В сердце изгнанника, горем прокуренном,Гомон весенний молчит.ПОТЕРЯННЫЙ ЗВОН
Затеряла я ценность великую,И сыскать много лет не могу,Все брожу и без умолку кликаюНа холодном чужом берегу.Среди шума столичного городаЗаблудилась, как в темном лесу.Между теми, кем счастье распродано,Я счастливую ношу несу.Растерялась я в будничной сутолкеНезнакомых презрительных снов.И звучат неизбывною скукоюПерепевы фабричных гудков.Ах, поймите вы думу печальную,Что давно я на сердце таю…Потеряла я звоны пасхальные —Одинокую радость свою.КИСТЬ И ПЕРО
И я заблудился среди бездорожияВ смятеньи неясных угроз.Зачем не родился беспечным художником —Творцом неожиданных грез.Пусть краски палитры разбросаны пятнами,Пусть кисти свалялись в комок…Но странник лазури казался понятнее,Чем рыцарь разрозненных строк.Я мог бы бродить замолчавшею улицей,И в радостном вздохе весныЗаметить, как ласково смотрят и хмурятсяМои разноцветные сны…Пить пьяную влагу стакан за стаканами,И в профиле крашеных лицНайти — не найдённую проблеском пьяногоОдну из своих небылиц.Нестрогая дума с печалью неясноюБросала б штрихами пастель…В натурщицы взял бы я вечно прекраснуюРаскрашенных дней карусель.И в женщине каждой шаблонно-подкрашеннойИскал бы следы красоты,И с серыми буднями скучными нашимиЯ не был бы больше «на ты».Но кисть — это яркий мазок в повседневностиИз мира нездешних тонов.Перо — это горечь тоскливой безгневностиОт склепа схороненных слов.ТЕБЕ
Я белой девушкой вошла за твой порогНа светлые широкие ступени.Незримой ласкою далекий БогКоснулся нас Своим благословеньем.И в куполе церковном, в синевеДве вспыхнули звезды и заблестели вместе,И было радостно тогда и жутко мне,Твоей застенчивой и глупенькой невесте.Не знали мы тогда своих дорог,Какие нам Великий Рок укажет.Я белой девушкой вошла за твой порог, —Дрожали трепетно цветы от флердоранжа.И год прошел, стирая след у дней,Вплетая в жизнь мечты и неудачи.И каждый день был лучше и ясней,А это много… очень много значит.Вся наша жизнь такой неровный слогПоэмы сказочной о счастье и печали…Я белой девушкой вошла за твой порог,А в тюле радостно листы цветов дрожали.Сегодня год… И снова я стоюУ двери в наш чертог нездешних откровений,Я снова душу приношу своюНа те же светлые, широкие ступени.И, как тогда, прекрасен твой чертог,И жутко мне, как и тогда, немного.Я белой девушкой вошла за твой порог,Я белой женщиной пройду твою дорогу.ЛЮБОВЬ КОРОЛЯ
А за окнам шелестят тополя…
А. АхматоваБеспокойно деревья склоняютКо мне пальцы безлиственных рук.Я тебя, мой король, понимаю, —Я тебя понимаю, мой друг.Душу манит глубокий, глубокий,Словно омут, таинственный взор.Омут краше, чем светлые стеклаБезмятежных зеленых озер.Короли любят шум охоты,Турий рог и оленьи следы.В твою душу неведомый кто-тоБросил блеск королевской звезды.И поверь, что лесной пейзанкеНе затмить простотой любвиТвою вечную грусть о странномИ кочевья души твои.Пусть у хижины за гороюТы отбросил повод коня.Ночь промчится твоей стрелоюИ погаснет в отблеске дня.Конь соскучится по золотомуВкусно пахнущему зерну.И тебя, навсегда родного,Я у хижины обниму.Цок подков будет глуше, глуше,Ты уедешь к другой, король.Турий рог на лесной опушкеПротрубит неземную боль.Не забьется сердце в испуге,Перескажет память звеня,Как у бедной моей лачугиТы отбросил повод коня.ШАНХАЙСКОЕ ЗАХОЛУСТЬЕ
Я прошла, озираясь, по улице:Ряд лавчонок и грязных домовПожелтевших и серых сутулятсяИ толпятся у темных углов.Китайчата босые раскосыеКопошатся у лужи с водой,А за ящиком грязным с отбросамиСпит, раскинувшись, нищий больной.Китаянки столпились у лавочки —Оживленный ведут разговор,Вместо ног у них тонкие палочки,И в прическах прилизан пробор.За прилавком купцы полуголыеБесконечно играют в маджан, —И у входа в харчевку грошовуюЦедят пиво в немытый стакан.Окна рваной бумагой заклеены,И лохмотья торчат из дверей.Я пройду, озираясь рассеянно, —Сквозь толпу, пробираясь скорей.Пробирается к носу настойчивыйЗапах масла, жаровен, бобов.На прилавке за стенкой решетчатойПозолота китайских богов.Боги смотрят на шумную улицуИ на игры раскосых ребят,На дома, что окошками хмурятся,Смотрят боги и вечно молчат.У китайца, насквозь прокопченного,Что лениво следит за толпой,Истукана куплю золоченогоИ пойду, направляясь домой.В своей комнате, где перемешаныКниги, кипы бумаг и стихи,Я поставлю божка безутешногоНа столе, где пролиты духи.Только Будда невольно нахмурится:Моя комната будет скучна —Без шанхайской запущенной улицы,Без узорной решетки окна.ДАЛЕКОМУ ДРУГУ
Марианне Колосовой
Я память дней тихонько отодвину,Хотя тех дней разлуке не вернуть…Ты где-то там на клавишах машинкиОтстукиваешь будничную муть.Я в сутолке размеренной фабричнойЗаписываю цифры и часы.Разлука занавескою привычнойМежду тобой и мной назойливо висит.И нет ночей, когда врывались строфы,Вливая веру в призрачный успех.И на пути писательской ГолгофыМы не расставили знакомых вех.Пишу-письмо и чувствую, что трудноСказать о том, что неотрывно жжет:Твой строгий стих чеканно-изумрудный,Мой юный и надломленный полет.Мне жалко нашу хмурую каморкуНаш сломанный диван, наш старый табурет,Мне жалко смех твой сдавленный и горькийИ свечки тусклый распыленный свет.Пусть только в снах я прошлое придвину:Зашла бы я в ту комнату опять,Чтоб клавиши у пишущей машинкиТайком от всех тихонько целовать.Там сторожит тебя Великая Идея,Меня любовь и счастье стерегут.И наша встреча победить не смеет,Хотя бы встреча нескольких минут.Сентиментальная, как в повестях старинных,Разлука темным пологом висит.Ты буднями стучишь на клавишах машинки,А я записываю цифры и часы.ПЕКИН
Высокая белая лестница к башне,В кумирню великих богов.Я яркими красками пестро раскрашуУзорную сказку стихов.Резные колонны. На лесенке вышитРезцами столетний дракон.И Будда под яркой узорною крышейГлядит на изгибы колонн.Глаза золотые на солнце мерцают,Глаза его смотрят в упор.Забытую мудрость большого КитаяЗамкнул в себе пристальный взор.Когда-то входили сюда богдыханыСклонялись в молитве пред ним…И падал безумец к ногам бездыханный,Сраженный безумьем своим.Когда-то по этим холодным ступенямМолиться ходил Чингисхан,Для нас он остался далекою тенью,Властитель исчезнувших стран.Ему здесь мерещились дальние сопкиБогатой славянской земли,Победу просил он смиренно и робко,А дни беспощадные шли.Погиб он в далеком, спокойном просторе,Курган его сон сторожит,А Будда — свидетель победы и горяВсе так же спокойно молчит.Узорная башня. На мраморе сложенВидением сказочным храм.Никто его мирный покой не встревожит,Он верен прошедшим векам.Все так же он будет смотреть на столетья.У Будды молчанье в глазах —Блестят они золотом в призрачном свете,Они не тускнеют в слезах.Забытая сказка большого Китая,Ушедшая мудрость веков…В кровавом столетьи мы сказок не знаем,И нет у нас сказочных снов.ВЛАДИМИР СЛОБОДЧИКОВ
СТАТУЯ
Ты, как Ева, изгнана из раяЗа соблазн, за грех, за пустоту,А теперь в тебе молва людскаяВоплощает райскую мечту.Ты рукою, обращенной к звездам,Вечности указываешь путь,Раскаленный и тяжелый воздухНе проникнет в мраморную грудь…С этих губ, в улыбке задремавших,Не сорвутся никогда слова.В этих взорах, некогда пылавших,Не таятся чары волшебства.И, готовая раскинуть крылья,Чтоб, как ангел, взвиться в высоту,Ты стоишь, окутанная пылью,На горячем каменном мосту.Ты стоишь, на звезды устремляяСвой слепой и равнодушный взор,Ты стоишь, под грохот вспоминаяТишину твоих Каррарских гор.«О, лишь для нас с тобою, дорогая…»
О, лишь для нас с тобою, дорогая,Для нас двоих десятки тысяч летЛетят миры, в морях пространств сгорая,Сияет солнце, разливая свет.Сияет солнце, согревая вешнимСвоим теплом бутон земли, чтоб онЦветком не расцветавшим и нездешнимРасцвел бы раз в безбрежности времен.Расцвел бы раз цветком любви нетленной,Любви моей, любви твоей, мой друг,Единственным в истории вселенной,Но завершающим созданья круг.НЕПТУН
Черной ступней придавилВоду, трезубцем взбурлил:«Больше меня не зовиВ пленную сладость земли!»В холод спускал пароход.(Волны и волны кругом;Гребни взлохмаченных водГулко боролись с винтом).Из глубины вылезал,Тонким трезубцем играл.(Злые акульи глазаЧудились мне до утра.)За пароходом нырялИ выползал на корму;Тонкий трезубец бросалВ настороженную тьму.Звезды над нами качал,Руки в пространство тянул,Силился перекричатьНеумолкаемый гул;Силился перекричатьГолосом хриплым своим.Кровь его не горяча.Светом пронзенный дневным,Он опустился на дно.Волны разбил пароход.Звезды ушли в небосвод.Солнца открылось окно.ГАДАНЬЕ
Зима сворачивает полог,Но души холодом полны.Как скучен и тревожно дологОбетованный шаг весны!Умрет февраль, и в серых лужахРасплавится, размякнет март.Что будет после — лучше? хуже?Возьму колоду старых карт.Дорога и еще дорога,Шестерка и восьмерка пик.Я с возрастающей тревогойДушой к вещанью карт приник.Безумие или виденье?!Я вижу призраки: вездеПроходят тени — отраженьяБегущих от судьбы людей.Как за страницею страницуЛистают книги, так и тут —Знакомые, родные лицаБегут, бегут…ИСКУШЕНИЕ
Большие вопросыПростыми словами…Вот ты с папиросойСклонен над стихами.Пьянящие волныВсе выше и выше…Вот голос тяжелыйОткуда-то слышен:«В бездонную пропастьВсе люди несутся.К чему твоя робость?Пора встрепенуться!Ведь, кажется, простоДобиться свободы:С высокого мостаПод черные воды…Иль выстрелом четкимС улыбкой надменнойЗемные решеткиРазрушить мгновенно…»«Нет, голос, ты демон,Ты жалок и беденВсегда и везде мыСтремимся к победе!А ты соблазняешьБезумьем и душишь,И в пропасть толкаешьБессильные души».…А дым сизоватыйВсе выше и выше…Вот голос крылатыйИ ласковый слышен:«И сумрак могильный,И смерть безобразны.Ты — бодрый и сильный —Не слушай соблазнов,А думай о Боге,О жизни безгрешной,О светлой дорогеВеселой и вешней…»С надеждой на Бога(Так просто и ясно)Земная дорогаЛегка и прекрасна!МИХАИЛ СПУРГОТ
«Сижу с китайцами в харчевнях…»
Сижу с китайцами в харчевнях,Ведя бесед несложных ряд,И странной радостью напоенМой каждый в быт Китая взгляд!И, жадно впитывая сокиКультуры чуждой мне страны,Я знаю, что подходят срокиТоскою вздыбленной весны!..Горячий ханшин чуть туманитМозг, обожженный жаром слов,И тихо плавают в туманеВиденья чудищ и богов.И сердце вдруг вздымает бурно,Как от тайфуна иль грозы,Один лишь мысли всплеск лазурныйИз мудрых песен Лао-цзы!..СЕРДЦЕ ЛУ-ШУИз «Китайских теней»
На пыльном тротуаре, где рикши зло гогочутнад девушкой, что много в квартале Ню грешит,там роза под ногами, что сухо ее топчут,алея лепестками, печальная лежит.Вчера ее в блестящем цветочном магазине купив,красавец стройный — агент фирмы Грин,в бумаге папиросной, смеясь, на лимузине,увез в палаццо, жил где китайский мандарин.На рауте блестящем, где были только ледии лорды-иностранцы, — там маленькой Лу-Шуподнес с поклоном розу агент фирмы «Трэдинг»,сказав шаблон с усмешкой: «Цветок идет цветку».Ах, знает ли кто ужас любовности трагедий —минутных только взглядов из ревности лучей……Отдав цветок — любезен был слишком агент с ледиодной в парчовом платье, фокстрот танцуя с ней.В порыве гнева нервно швырнула Лу-Шу розуиз шелковой гостиной на улицы асфальт,и маленькою ножкой растоптала грезу,сердце переплавив ревностью в хрусталь…1924-я ВеснаФудзядин (Тао-Вэй)17 ИЮЛЯИз поэмы «Екатеринбург»
В глухой подвал Их всех свели.Был вечер душен, грозен, зноен.Но, как все заточенья дни,Царь был и сдержан, и спокоен.Упала ночь. И в тишинеЛишь часовых шаги звучали.И трепетно молились всеВ предсмертной муке и печали.Убийцы дерзкою толпойВошли. В глазах зверь красный бился.И в тайне ночи роковойКровавый ужас совершился.И стали стены все в крови,И глухо выстрелы гремели,И, убивая, палачиВ глаза страдальцам не смотрели……Прошли года. От тех временОсталось мало что знакомо,Но тайной страшной окруженПодвал Ипатьевского дома.И как легенда говорит, —Ее народ весь повторяет, —Теней загробных грозный видТам часто сторожей пугает.Они приходят по ночам —Так повествуется в народе, —И с ними Император самСо всей Семьей своей приходит.И там, колени преклоня,Так, как и прежде, в дни былые.Он молится — не за себя,А о спасении России!ОЛЬГА ТЕЛЬТОФТ
ЖЕНЩИНА
Это Он, и любя, и жалея,Чтобы душу ее уберечь,Ношу выковал ей тяжелееДля ее беломраморных плеч.Дал, как арфу, звенящее имя,Хрупкость рук, не таящую сил,А глазами, как солнце, большими,Чтобы зрила печаль, наделил.Рек ей: «Скорбь умножая, умножу;Будет в муках твое бытие».И ответила женщина: «Боже,Да прославится имя Твое».РАХИЛЬ
Ты глазами израненной серны,Чтобы небо узреть, напряглась,И металась от боли безмерной,От бичующей муки рвалась.Блеял скот. Дребезжали повозки.Сено мирно жевали волы.Как плетей бичевания хлестки,Новых мук набегали валы.Ты сгорала и ты догорелаСамой страшной из творческих мук.И от тела рожденное телоПервым издало плачущий звук.САРА
I
Опахала ресниц, будто тени,Опустились на кожи атлас;И никто не глядел без смятеньяВ бархатистые сумраки глаз.Подходили к Египту. В тревогеЕй Аврам на пути говорил:«Ты прекрасна. Глаза твои строги,Драгоценные, словно берилл.Только если узнают злодеи,Что жена ты моя, не сестра, —Ты увидишь, как я холодеюУ ночного простертый костра».II
Горько, если любимейший мимоРавнодушно проходит, как брат;Только, Сара, тебе быть любимой,Не любя, — тяжелее в сто крат.Что же, брови, как луки, не горби —Скорбь бесстрашней, чем недругов рать,Участь женщины: песни о скорби,Ночь проплакать да дотемна ткать.Видишь — жизнь для Аврама дорожеДрагоценнейших слез или мук.Так дели с фараонами ложе,Испытай их изнеженность рук.«Душа научилась беречь…»
Душа научилась беречьТвое чужестранное имя.Твоя нероссийская речь,Слова твои стали родными.Плыву ль по вечерней реке,Скалу огибаю ли, мыс ли —Шепчу на твоем языкеМои сокровенные мысли.В душе моей властно ты стерДругие любимые лица,И образ твой в ней распростерт,Как крылья парящей орлицы.С тех пор не молюсь о другом…Но, друг мой, скажи, — отчего жеЧужим для тебя языкомМолю: «Сохрани его, Боже»!1936«Ты входишь в дом — нездешний, неземной…»
Ты входишь в дом — нездешний, неземной.Плащ за спиной, как крылья серафима.Сияньем глаз ты следуешь за мной,Касанье рук твоих неуловимо.О, если б ты нахлынувший восторгИсторг из струн души, тебе покорной, —Он затопил бы запад и восток,Пустынь песок и рек исток нагорный!Но ты, безмолвный, не подашь руки —По ветру плащ рванется в ночь, как крылья:И (может быть, то вспыхнут светляки!)Следы твои заблещут звездной пылью.1938ЛЮБОВЬ
Одиночество — глубже колодца…Слезы веки разъели, как соль…Это мною любовью зовется,Оттого, что любовь моя — боль.Я не вижу тебя по неделям, —Разве только сквозь сон или бред, —Мы печали и горя не делим,А в любви моей радости нет.Радость мне может только присниться:Быть, сквозь сон улыбаясь, с тобой.Даже с блудным — беспутной блудницей,Даже с падшим — смиренной рабой.1939«У тебя, как золотые сливы…»
У тебя, как золотые сливы,Солнцем напоенные глаза.Для тебя пишу стихи, счастливый,В танце гнусь, как тонкая лоза.Ты глубок, мой голубок, и робок.Я пуста, беспечна и горда,Из ненужных из-под шляп коробокЯ могу построить города.Дорогими я душусь духами,И рука в рубинах, как в крови…А любовь, пропетая стихами, —Не любовь, но песня о любви.1940ДИТЯ
Я шелесты листьев и шорохи травВбираю, как пчелы цветочную влагу,И, солнца лучи золотые вобрав,Храню для тебя, как великое благо.Я, душ отогретых вдыхая тепло,Вливаю в души твоей хрупкие соты.Чтоб в душу, творимую мною, втекло,Что я собирала недели и годы.Мечты мои, мысли, стремясь к облакам,Простерлись в груди, как орлиные крылья.Их, кроме тебя, никому не отдамИ в душу твою ненасытную вылью.Ты будешь могучим, как крылья орла,И гордым, как горды орлиные скалы,Создашь ты, чего я создать не смогла,Найдешь то, чего не нашла, но искала.1939ОТСТУПНИЦА
I
Ты видел мудрость, и приник,И пил, и вот сумел напиться,И завещал мне гимны книгСчастливейшего очевидца.Твой лоб, как купола, высок,И хищен нос, как ночью филин.Но, словно мудрости исток,Не разгадать мне губ извилин.Твои заветы берегуИ, волею твоей хранима,На самом солнечном лугуИду, не озираясь, мимо.Ни горе, ни внезапный страхМне сердце острием не тронут.Ты завещал хранить в векахМне мыслей глубочайших омут.Мой взор всегда пронзить готов,Как извлеченный меч из ножен;И лишь твоих могучих словДля сердца голос непреложен.II
И вот сегодня ветер стих,И вечер пламенен и жарок.Я слышу шепот слов глухихМеж зеленью увитых арок.Моя душа черства, пуста,Нагретая, как камня плиты;И чьи-то грешные устаС моими, праведными, слиты.III
В века протянутая нитьЗвенит печальней и короче,Но он, пришедший осквернить,Опять владеет мною к ночи.Я вижу, день горит бедой.Мой дивный путь уже не светел.И в небе меркнущей звездойТы, грозный, мне судьбу отметил.Твой взор бичует, будто плеть,И гнев подобен темным грозам.За то, что не дала дозретьЯ мудрости бесценным лозам.1942«В каждом лепестке неповторимый…»
В каждом лепестке неповторимыйСвой живой чарующий изгиб:Так по-разному благодарим мы,Так иначе каждому близки.И не рви же лепестки нарочно,Стебельки не стягивай узлом.Или ты, клейменый и порочный,Как и в душах, сеешь только зло?И, питая тело горькой желчью,Отравляешь ею все кругом?Что ж мечтаю о тебе я молчаИ пишу стихи не о другом?Ты мне душу засоришь, как илом,Слезы грусти выжмешь из очей.Отчего же я тебя любилаИ теперь люблю тебя зачем?ВЕСНАПодражание танка
Мне жесткой мнится мягкая кровать;В томимом теле горечь и недуг.Сакуры нынче я не буду рвать:А говорят — твой расцветает луг,И ты скликаешь ласточек-подруг.Шанхай«Верить хочу ли в победу твою…»
Верить хочу ли в победу твою,Или она ясна?Кажется мне, что в твоем краюПлавно плывет весна.Горе большое, как степь, как ширь;Солнце сжигает твердь.Ты, на победном коне богатырь,Прочь прогоняешь смерть.Горе большое, но ты велик —Жажду снесешь и зной.Грозный святого Георгия ликЗрю за твоей спиной.1940«Не плачь в Путивле, Ярославна…»
Не плачь в Путивле, Ярославна,Печаль, как сизый дым, развей, —За князя, что в плену бесславном,Я шлю ответить сыновей.Им дам я меч неотразимыйИ щит Георгия вручу —И лягут северные зимы,Покорны дивному мечу;А сердце западного зверяЗатравит старшего стрела:Она, покорности не веря.Уже убийственно смела.Пусть солнце южное смеется,Заполоненное на щит,И у восточного колодцаМой младший сын коней поит;Но только, жизни новой пламя,Я дочь мою тебе не дам, —Я провожу ее, как знамя,К родным заветным теремам.Пускай, как я, она бесславна,Но для грядущих дивных днейТебе, Россия — Ярославна,Она родит богатырей.1942СЛАВА
Не начертит в небе кометаДля потомков имя мое;А зачем мне слава поэта,Если варвар сотрет ее.Словно тьма саранчи размножен.Не учен, но трижды хитер,Вынет огненный меч из ножен.Запалит огромный костер.Все погибнет в натиске новом.Уцелеть ли моим стихам.Даже нас, исчезнувших, словомНазовут непонятным нам.Только звезды будут, как эти.Да к полудню такой же зной…Пусть же грезят новые детиО бесславной славе земной.1941«Мне некому завидовать; и лгать…»
Мне некому завидовать; и лгатьНе стану я за крохи скудной пищи.Ты дал мне все, что только можно датьТакой, как я, — и радостной, и нищей.Я не боюсь ни умереть, ни жить —И вот пою, сплетая дни, как пряжу,И знаю, жизни немудреной нитьНа небесах мне ангелы развяжут.А в Судный день мы все к Тебе слетим.Твой будет лик властительно-чудесен.И я тогда перед Тобой однимДам покаянную за бренность песен.1943ЭММА ТРАХТЕНБЕРГ
НЕ ТЕРЕМ
У меня мансарда, не терем,Вместо мягкого ложа — кровать,Но я в лучезарное верюИ пишу поэмы в тетрадь.По ночам близко воют кошки;До утра стану свечку жечь,Но зато у меня в окошкеЗолотится звездная сеть.Частым ветром ветхие ставниРжавым стоном поют псалмы,И я с Музой, с гостьей недавней,На крутые всхожу холмы.А ночами все мысли строже,А ночами так много слов:Ведь бессонница черной рожейВылезает из всех углов.Не Слыхать здесь ни шума, ни спора,Здесь никто никогда не кричал;И на маленький томик ТагораХрупким светом светит свеча.А на стенах в белой известкеНет картин, нету красок, огней,Лишь портрет Гумилева-подростка —Символ гостьи ранней моей.Мне не жаль, что это не терем,Что так страшно и пусто спать;Но я в лучезарное верюИ пишу поэмы в тетрадь.1930ШанхайПИСЬМА
С конвертов сорвана печать,И пальцы в трепетной тревоге…Прекрасной музыкой звучатВсе русские слова и слоги!И эти письма с той земли,Где все мне близко и понятно,Привозят птицы-кораблиТак бережно и аккуратно…Здесь месяц только что взошелИ свет дробит, в листах качаясь.Мне кажется, сто лет прошло,Как чужестранкой я считаюсь.Но все еще жива во мнеРазлука, выпитая нами,И он, оставленный в стране,Где люди с узкими глазами.И оттого мне все грустней,Что мой призыв несмело-робкий.Как сладко вместо ПиренейМаньчжурские увидеть сопки!И думать, что он там живет,И пишет письма на балконе;Пускай Китай всю щедрость льетВ упругие его ладони!И пусть напомнит про роман,Оконченный жестоко рано;Теперь меж нами столько стран,И городов, и океанов!А к берегам его землиЯ не вернусь уже обратно…Привозят письма кораблиТак бережно и аккуратно.1931«Над озером — белые голуби…»
Над озером — белые голуби,А в небе — фрегатная снасть…Я знаю, ты многое отдал бы,Чтоб в нашу страну попасть.И я отдала бы тожеОзерную эту тишь,Чтоб видеть желтую кожуИ цепь ободранных рикш!..1932ПИСЬМО МАТЕРИ
Опять в печали сердце сжалось,Опять волнует близкий май,Но я такою же осталасьИ родиной зову Китай!..Опять весна, моя родная!..Но не тоскуй, не жди, не плачь,Ведь я уже не вспоминаюНачало наших неудач.Года летят, как камни с кручи.Нельзя за ними уследить…И может быть, намного лучше,Что суждено разлуке быть…Как хорошо вдруг стать здоровой,Писать поэмы на лету!..Но я опять уже готоваТоскливо кашлять в темноту.Здесь горы, словно тень Урала, —Где детства светлая печать.Я там когда-то умиралаИ… умираю здесь опять.Но только здесь чужие лица,Чужой восход, чужой закат…Зажму глаза и вижу: птицыС крылами синими летят.Летят стрелою птицы этиТуда, где древняя страна,Туда, где в складках многолетьяКосая Азия видна.Мир и привет вам, мысли-птицы,Без вас бы было тяжелей,А здесь горячий свет ложитсяНа замки принцев и царей.И каждый вечер, засыпая,В спокойных горбах Пиреней,Я нежно, нежно вспоминаюТебя, и брата, и друзей…Как все прошло, как все далеко,Зачем такой излом в пути?И тропы к Дальнему ВостокуНе так легко теперь найти…И ты, я знаю, твердо знаю,Наверно, плачешь обо мне,А я уже не вспоминаюНачало страшных, черных дней.Про эту боль и эту жалостьИ ты совсем не вспоминай…Ведь я такою же осталасьИ родиной зову Китай.ШЕПОТОМ
Впереди прекрасное видно,По чужим ступаю следам…Пусть ударят — мне не обидно.Предадут пусть — я не предам.Не святая я и не лучшеТех, кто в жизни ведал беду;Видно, просто сквозь тьму и тучиЯ узнала свою звезду.Это — чудо случилось со мною…Безголосой долго жила,Вдруг услышала за спиноюШелест маленького крыла.И второе скоро явилось…Невысок был мой первый взлет,Но незримая дверь открыласьВ близкий, тихий небесный свод!Пусть мой голос нестройно ломок,Пусть я песню только шепчу, —Не орлица ведь я — воробьенок, —Все же чувствую, что лечу!И откуда такое благоМне, невзрачной, слабой, простой?Пролился дождем на бумагуВесь восторженный шепот мой.ЛИДИЯ ХАИНДРОВА
«Смятенная душа не знает слез…»
Лидия Хаиндрова
Смятенная душа не знает слез,Пощады нет тому, кто раз смирился.Но эта ночь полна таких угроз,Что ангел вздрогнул и ко мне явился.Благословляя огненным крестом,Вошел в мой всеми позабытый дом.1936ГОРСТЬ ЗЕМЛИ
Каким был тусклым круглый лик луныИ как в углу смеялся желтый Будда,Когда пришелец из моей страныНа память горсть земли принес оттуда!На память о борьбе добра и зла —Напоминанье горькое оттуда…Дрожит рука — не развязать узла!Смеется надо мною желтый Будда.Пылающим костром была страна…Без сна лежу. Как больно слезы ранят!Опять с тобою мы лежим без сна,Моя сестра, всепомнящая память.В последний раз мы встретились с тобой.Передо мною горсть земли оттуда…И мы смеяться будем над судьбой,Как ты теперь смеешься, желтый Будда.1936«Далеко покинутая родина…»
Далеко покинутая родинаС бесконечной шириной степей.Много верст с тоской-подругой пройдено,Верст, рожденных смутой наших дней.Мы идем дорогой темной, суженнойПо еще непройденным тропам,Ночь покинул день — веселый суженый,Ночь поет торжественный тропарь.В небе пролил кто-то краску синюю,Неизвестный, дерзкий и шальной.Тихо над бездонною пустынею —Ночь спустила плотный полог свой.И сейчас не спит, как страж разбуженный,Месяц острый в синеватой мгле.Видно, счастье мною не заслужено,Или счастья нету на земле.«Расплакавшийся звездный луч…»
Расплакавшийся звездный лучВ густые сумерки скатился,Ночь прилегла у снежных тучИ тихо колокол молился.Как синий мрак, печаль вползла,Раскашлялся бураном ветер…И оттого, что много зла, —Не выйдет солнце на рассвете.«Всю жизнь Ты создавал меня, мой ум…»
Всю жизнь Ты создавал меня, мой ум,Выращивал мое долготерпенье,Но Ты не знал моих тревожных дум,Моей любви к иному песнопенью,И в двадцать лет я ощутил тоску,И сердце переполнилось тревогой,Но дула темного не приложил к вискуИ обреченной не пошел дорогой.И все, что не любил, учил любить,В мой темный храм не звал других молитьсяИ, отрицая жизнь, хотел бессмертным быть,Пред мудростью божественной склониться.И, возлюбив весь мир — Твой светлый дом,Я презираю гордое стремленьеРазрушить все, что создал Ты с трудом,С таким нечеловеческим терпеньем.ПОД ЧУЖИМ НЕБОМ
Чужое небо над тобою плачет,С тобою женщина чужой страны.Ты горестно считаешь неудачи,Припоминая пройденные дни.А женщина нерусскими речамиСтарается тревогу разогнать,И мальчик твой с твоими же глазамиНе может всей тоски твоей понять.И, радуяся огненному лету,Он ненавидит, как волчонок злой,Твою страну, затерянную где-то,И город, называемый Москвой.1936НЕ ЗАКРИЧУ
Не закричу и не заплачу,Но покорюсь судьбе во всем:Благословляю неудачу,Отнявшую мой отчий дом,Благословляю неудачу —Уйду в небытия туман,Чтоб подсмотреть, как ангел плачет,Забыв свой херувимский сан.1938«Стремительно бежим — куда, не зная…»
Стремительно бежим — куда, не зная,Смеемся, плачем, горести таим,И скоро станет родиной изгнанье,А родина — как стелющийся дым.Что ж, примирись, душа, и с этой ложью:Ведь жизнь проходит, словно ледоход,И ты следишь с уже привычной дрожью,Как все проходит — и совсем пройдет.И хочется посторониться — вчуже,Жизнь, проходи — и не воспрекословьНам поглядеть, как все скупей, все тужеПолзет по жилам наша кровь…1938«Не плакать, нет… и не просить щедрот…»
Не плакать, нет… и не просить щедрот,И крыльев не просить земных и слабых,Но вдруг увидеть свет иных высотИ веточку любимых белых яблонь.И вот постигнуть: наша жизнь не мрак,Не горестное заточенье духа,Раз не осилить, не сломить никакПрозренье взора, окрыленность слуха.И нет тоски… а если есть она,То светлая, воздушная, святая,И если власть ей надо мной дана,То легкая, как облачная стая.1940ПАМЯТЬ
Будь равнодушна и тогда, когдаНеистовая память сердце жалит:Пускай идут медлительно года —На них начертаны судьбы скрижали.Живи тоской и другом назовиВесенний день с апрельскими глазами,И карточкой отцветшею порвиЛукавую предательницу — память.1937ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
Ты обречен, живя в двадцатом веке,Питаться соками своей души —И видеть в каждом близком человекеПришельца из тропической глуши.И слушая неспешный жизни говор —Куда спешить? — все к одному пути —Оглядываешь всех и ловишь взоры:В них радости и солнца не найти.Не открывая сердца их укорам,Ты сознаешь, что молодость не та.Ах, не Колумбом плыть к чужим просторамНам, у которых Родина — мечта!1937«Усталый взор. Поклон учтивый…»
М. В. X.
Усталый взор. Поклон учтивый,И снова думы о былом.Несется вдаль трамвай крикливыйС синеющим на окнах льдом.И каждый раз на том же месте,Неся тяжелый груз тоски,На задрожавшие мосткиС трамвая сходит с нами вместеСедой, усталый генерал,Который блеск России знал,Которому Россия снитсяЗамученной императрицей…1937«Молва земная принесла к тебе…»