Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 13
<1911>Трава
Перепелка припала в траве,Зазвенела стрела в тетиве,И впилась между крылышек медь,А трава начинает шуметь.Ты зачем зашумела, трава?Напугала ль тебя тетива?Перепелочья ль кровь горяча,Что твоя закачалась парча?Или ветром по полю умчалось без краяНеизносное горе мое?Но не ты ли, трава, шелестя и кивая,Роковое сокрыла копье?И, как птица в тебе, золотая подругаОт татарина злого бегла.Натянулась татарская, метко и туго,И подругу догнала стрела,И приникла змеею, и в девичью спину,Закровавив, до перьев ушла.Так не с этой ли крови колышешь равнинуИ по ветру волной полегла?<1909>
Лешак
Все-то мавы танцевалиКругом, около, у пня;Заклинали, отогналиНеуемного меня.Всю-то ночку, одинокий,Просидел я на бугре;Затянулся поволокойБурый месяц на заре.Встало солнце, и козлиныйЗагудел в крови поток.Я тропой пополз змеинойНа еще горячий ток.Под сосной трава прибита,Вянут желтые венки;Опущу мои копытаВ золотые лепестки…Берегись меня, прохожий!Смеху тихому не верь.Неуемный, непригожий,Сын я Солнца — бог и зверь.<1911>
Из цикла «За синими реками»
Скоморохи
Из болот да лесов мы идем,Озираемся, песни поем;Нехорошие песни — бирючьи,Будто осенью мокрые сучьяРаскачала и плачется ель,В гололедицу свищет метель,Воет пес на забытом кургане,Да чернеется яма в бурьяне,Будто сына зарезала мать…Мы на свадьбу идем пировать:Пированье — браги нет,Целованье — бабы нет,И без песни пиво — квас,Принимай, хозяин, нас.Хозяину, хозяюшке — слава!Невесте да молодцу — слава!Всем бородам поклон да слава!А нам, дуракам, у порога сидеть,В бубенцы звенеть да песни петь,Песни петь, на гуслях играть,Под гуслярный звон весело́ плясать…Разговаривай звончее, бубенцы!Ходу, ходу, руки, ноги — лапотцы́…Напоил, хозяин, допьяна вином,Так покажь, где до рассвета отдохнем;Да скажи-ка, где лежит твоя казна,Чтоб ошибкою не взять ее со сна.Да укажь-ка, где точило мы найдем, —Поточить ножи булатные на нем;Нож булатный скажет сказку веселей…Наливай-ка брагу красную полней…Скоморохи, скоморохи, удальцы!Стоном стонут скоморошьи бубенцы!<1907>
Ведьма-птица
По Волхову струги бегут,Расписаны, червленые…Валы плеснут, щиты блеснут,Звенят мечи каленые.Варяжий князь идет на ратьНа Новгород из-за моря…И алая, на горе, знать,Над Волховом горит заря.Темны леса, в водах струясь.Пустынны побережия…И держит речь дружине князь:«Сожгу леса медвежие.Мой лук на Новгород согну,И кровью город вспенится…»… А темная по мху, по днуБежит за стругом ве́дьмица.Над лесом туча — черный змей —Зарею вдоль распорота.Река кружит, и вот над нейСемь башен Нова-Города.И турий рог хватает князьЖелезной рукавицею…Но дрогнул струг, вода взвиласьПод ведьмой, девой птицею.Взлетела ведьмица на щегл,И пестрая и ясная:«Жених мой, здравствуй, князь и сокол…Тебя ль ждала напрасно я?Люби меня!..» — в глаза глядясь,Поет она, как пьяная…И мертвый пал варяжий князьВ струи реки багряные.<1909>
Мавка
Пусть покойник мирно спит;Есть монаху тихий скит;Птице нужен сок плода,Древу — ветер да вода.Я ж гляжу на дно ручья,Я пою — и я ничья.Что мне ветер! Я быстрей!Рот мой ягоды алей!День уйдет, а ночь глуха,Жду я песни пастуха!Ты, пастух, играй в трубу,Ты найди свою судьбу,В сизых травах у ручья,Я лежу — и я ничья.<1909>
БОРИС ПАСТЕРНАК[359]
«Февраль. Достать чернил и плакать!..»
Февраль. Достать чернил и плакать!Писать о феврале навзрыд,Пока грохочущая слякотьВесною черною горит.Достать пролетку. За шесть гривен,Чрез благовест, чрез клик колес,Перенестись туда, где ливеньЕще шумней чернил и слез.Где, как обугленные груши,С деревьев тысячи грачейСорвутся в лужи и обрушатСухую грусть на дно очей.Под ней проталины чернеют,И ветер криками изрыт,И чем случайней, тем вернееСлагаются стихи навзрыд.<1912>
«Как бронзовой золой жаровевь…»
Как бронзовой золой жаровевь,Жуками сыплет сонный сад.Со мной, с моей свечою вровеньМиры расцветшие висят.И, как в неслыханную веру,Я в эту ночь перехожу,Где тополь обветшало-серыйЗавесил лунную межу,Где пруд, как явленная тайна,Где шепчет яблони прибой,Где сад висит постройкой свайнойИ держит небо пред собой.<1912>
Петербург
Как в пулю сажают вторую пулюИли бьют на пари по свечке,Так этот раскат берегов и улицПетром разряжен без осечки.О, как он велик был! Как сеткой конвульсийПокрылись железные щеки,Когда на Петровы глаза навернулись,Слезя их, заливы в осоке!И к горлу балтийские волны, как комьяТоски, подкатали: когда имЗабвенье владело; когда он знакомилС империей царство, край — с краем.Нет времени у вдохновенья. Болото,Земля ли, иль море, иль лужа, —Мне здесь сновиденье явилось, и счетыСведу с ним сейчас же и тут же.Он тучами был, как делами, завален.В ненастья натянутый парусЧертежной щетиною ста готоваленВрезалася царская ярость.В дверях, над Невой, на часах, гайдуками,Века пожирая, стоялиШпалеры бессонниц в горячечном гамеРубанков, снастей и пищалей.И знали: не будет приема. Ни мамок,Ни дядек, ни бар, ни холопей,Пока у него на чертежный подрамокНадеты таежные топи.____
Волны толкутся. Мостки для ходьбы.Облачно. Небо над буем, залитымМутью, мешает с толченым графитомУзких свистков паровые клубы.Пасмурный день растерял катера.Снасти крепки, как раскуренный кнастер[360].Дегтем и доками пахнет ненастьеИ огурцами — баркасов кора.С мартовской тучи летят парусаНаоткось, мокрыми хлопьями в слякоть,Тают в каналах балтийского шлака,Тлеют по черным следам колеса.Облачко. Щелкает лодочный блок.Пристани бьют в ледяные ладоши.Гулко булыжник обрушивши, лошадьГлухо въезжает на мокрый песок.____
Чертежный рейсфедерВсадника медногоОт всадника — ветерМорей унаследовал.Каналы на прибыли,Нева прибывает.Он северным грифелемНаносит трамваи.Попробуйте лягте-каПод тучею серой,Здесь скачут на практикеПоверх барьеров.И видят окраинцы:За Нарвской, на Охте,Туман продираетсяОтодранным ногтем.Петр машет им шляпою,И плещет, как прапор[361],Пурги расцарапанный,Надорванный рапорт.Сограждане, кто этоИ нем на терзаньеРаспущены по́ ветруПолотнища зданий?Как план, как ландкартуНа плотном папирусе,Он город над мартомРаскинул и выбросил.____
Тучи, как волосы, встали дыбомНад дымной, бледной Невой.Кто ты? О, кто ты? Кто бы ты ни был,Город — вымысел твой.Улицы рвутся, как мысли, к гаваниЧерной рекой манифестов.Нет, и в могиле глухой и в саванеТы не нашел себе места.Волн наводненья не сдержишь сваями.Речь их, как кисти слепых повитух.Это ведь бредишь ты, невменяемый,Быстро бормочешь вслух.<1915>
«Оттепелями из магазинов…»
Оттепелями из магазиновВеяло ватным теплом.Вдоль по панелям зимнимЕздил звездистый лом.Лед, перед тем как дрогнуть,Соками пух, трещал.Как потемневший ноготь,Ныла вода в клещах.Капала медь с деревьев.Прячась под карниз,К окнам с галантереейЖался букинист.Клейма резиновой фирмыСеткою подошвЛипли к икринкам фирна[362]Или влекли под дождь.Вот как бывало в будни.В праздники ж рос буранИ нависал с полудняВестью полярных стран.Небу под снег хотелось,Улицу бил озноб,Ветер дрожал за целостьВывесок, блях и скоб.<1915>
Рерих Н. К.
Три радости
Кисть. 1916
Государственная Третьяковская галерея
«Не как люди, не еженедельно…»
Не как люди, не еженедельно.Не всегда, в столетье раза дваЯ молил тебя: членораздельноПовтори творящие слова!И тебе ж невыносимы смесиОткровений и людских неволь.Как же хочешь ты, чтоб я был весел,С чем бы стал ты есть земную соль?!<1915>
На пароходе
Был утренник. Сводило челюсти,И шелест листьев был как бред.Синее оперенья селезняСверкал за Камою рассвет.Гремели блюда у буфетчика.Лакей зевал, сочтя судки.В реке, на высоте подсвечника,Кишмя кишели светляки.Они свисали ниткой искристойС прибрежных улиц. Било три.Лакей салфеткой тщился выскрестиНа бронзу всплывший стеарин.Седой молвой, ползущей исстари,Ночной былиной камышаПод Пермь, на бризе, в быстром бисереФонарной ряби Кама шла.Волной захлебываясь, на волосОт затопленья, за судаНыряла и светильней плавалаВ лампаде камских вод звезда.На пароходе пахло кушаньемИ лаком цинковых белил.По Каме сумрак плыл с подслушанным,Не пророня ни всплеска, плыл.Держа в руне бокал, вы суженнымЗрачком следили за игройОбмолвок, вившихся за ужином,Но вас не привлекал их рой.Вы к былям звали собеседника,К волне до вас прошедших дней,Чтобы последнюю отцединкойПоследней капли кануть в ней.Был утренник. Сводило челюсти,И шелест листьев был как бред.Синее оперенья селезняСверкал за Камою рассвет.И утро шло кровавой банею,Как нефть разлившейся зари,Гасить рожки в кают-компанииИ городские фонари.<1915>
Памяти Демона[363]
Приходил по ночамВ синеве ледника от Тамары.Парой крыл намечал,Где гудеть, где кончаться кошмару.Не рыдал, не сплеталОголенных, исхлестанных, в шрамах.Уцелела плитаЗа оградой грузинского храма.Как горбунья дурна,Под решеткою тень не кривлялась.У лампады зурна,Чуть дыша, о княжне не справлялась.Но сверканье рвалосьВ волосах, и, как фосфор, трещали.И не слышал колосс,Как седеет Кавказ за печалью.От окна на аршин,Пробирая шерстинки бурнуса,Клялся льдами вершин:Спи, подруга, — лавиной вернуся.«Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе…»
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливеРасшиблась весенним дождем обо всех,Но люди в брелоках высоко брюзгливыИ вежливо жалят, как змеи в овсе.У старших на это свои есть резоны.Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,Что в гро́зу лиловы глаза и газоныИ пахнет сырой резедой горизонт.Что в мае, когда поездов расписаньеКамышинской веткой читаешь в пути,Оно грандиозней Святого писанья,Хотя его сызнова все перечти.Что только закат озарит хуторянок,Толпою теснящихся на полотне,Я слышу, что это не тот полустанок,И солнце, садясь, соболезнует мне.И, в третий плеснув, уплывает звоночекСплошным извиненьем: жалею, не здесь.Под шторку несет обгорающей ночью,И рушится степь со ступенек к звезде.Мигая, моргая, но спят где-то сладко,И фата-морганой любимая спитТем часом, как сердце, плеща по площадкам,Вагонными дверцами сыплет в степи.Плачущий сад
Ужасный! — Капнет и вслушается:Все он ли один на светеМнет ветку в окне, как кружевце,Или есть свидетель.Но давится внятно от тягостиОтеков — земля ноздревая,И слышно: далеко, как в августе,Полуночь в полях назревает.Ни звука. И нет соглядатаев.В пустынности удостоверясь,Берется за старое — скатываетсяПо кровле, за желоб и через.К губам поднесу и прислушаюсь:Все я ли один на свете,Готовый навзрыд при случае,Или есть свидетель.Но тишь. И листок не шелохнется.Ни признака зги, кроме жуткихГлотков и плескания в шлепанцах,И вздохов, и слез в промежутке.Зеркало
В трюмо испаряется чашка какао,Качается тюль, и — прямойДорожкою в сад, в бурелом и хаосК качелям бежит трюмо.Там сосны враскачку воздух саднятСмолой; там по маетеОчки по траве растерял палисадник,Там книгу читает Тень.И к заднему плану, во мрак, за калиткуВ степь, в запах сонных лекарствСтруится дорожкой, в сучках и в улиткахМерцающий жаркий кварц.Огромный сад тормошится в залеВ трюмо — и не бьет стекла!Казалось бы, всё коллодий залил,С комода до шума в стволах.Зеркальная все б, казалось, на́хлыньНепотным льдом облила,Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, —Гипноза залить не могла.Несметный мир семенит в месмеризме[364],И только ветру связать,Что ломится в жизнь и ломается в призме,И радо играть в слезах.Души не взорвать, как селитрой залежь,Не вырыть, как заступом клад.Огромный сад тормошится в залеВ трюмо — и не бьет стекла.И вот, в гипнотической этой отчизнеНичем мне очей не задуть.Так после дождя проползают слизниГлазами статуй в саду.Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,На цыпочках скачет чиж.Ты можешь им выпачкать губы черникой,Их шалостью не опоишь.Огромный сад тормошится в зале,Подносит к трюмо кулак,Бежит на качели, ловит, садит,Трясет — и не бьет стекла!«Ты в ветре, веткой пробующем…»
Ты в ветре, веткой пробующем,Не время ль птицам петь,Намокшая воробышкомСиреневая ветвь!У капель — тяжесть запонок,И сад слепит, как плес,Обрызганный, закапанныйМильоном синих слез.Моей тоскою вынянченИ от тебя в шипах,Он ожил ночью нынешней,Забормотал, запах.Всю ночь в окошко торкался,И ставень дребезжал.Вдруг дух сырой прогорклостиПо платью пробежал.Разбужен чудным перечнемТех прозвищ и времен,Обводит день теперешнийГлазами анемон.Определение поэзии
Это — круто налившийся свист,Это — щёлканье сдавленных льдинок,Это — ночь, леденящая лист,Это — двух соловьев поединок.Это — сладкий заглохший горох,Это — слезы вселенной в лопатках[365],Это — с пультов и флейт — Фигаро́Низвергается градом на грядку.Все, что ночи так важно сыскатьНа глубоких купаленных доньях,И звезду донести до садкаНа трепещущих мокрых ладонях.Площе досок в воде — духота.Небосвод завалился ольхою,Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная — место глухое.Определение творчества
Разметав отвороты рубашки,Волосато, как торс у Бетховена,Накрывает ладонью, как шашки,Сон, и совесть, и ночь, и любовь оно.B какую-то черную доведь[366],И — с тоскою какою-то бешеной —К преставлению света готовит,Конноборцем над пешками пешими.А в саду, где из погреба, со льду,Звезды благоуханно разахались,Соловьем над лозою ИзольдыЗахлебнулась Тристанова захолодь.B сады, и пруды, и ограды,И кипящее белыми воплямиМирозданье — лишь страсти разряды,Человеческим сердцем накопленной.Еще более душный рассвет
Все утро голубь ворковалУ вас в окне.На желобах,Как рукава сырых рубах,Мертвели ветки.Накрапывало. НалегкеШли пыльным рынком тучи,Тоску на рыночном лотке,Боюсь, моюБаюча.Я умолял их перестать.Казалось — перестанут.Рассвет был сер, как спор в кустах,Как говор арестантов.Я умолял приблизить час,Когда за окнами у васНагорным ледникомБушует умывальный тазИ песни колотой куски,Жар наспанной щеки и лобВ стекло горячее, как лед,На подзеркальник льет.Но высь за говором под стягИдущих тучНе слышала мольбыВ запорошенной тишине,Намокшей, как шинель,Как пыльный отзвук молотьбы,Как громкий спор в кустах.Я их просил —Не мучьте!Не спится.Но — моросило, и, топчась,Шли пыльным рынком тучи,Как рекруты, за хутор, поутру,Брели не час, не век,Как пленные австрийцы,Как тихий хрип,Как хрип:«Испить,Сестрица».«Давай ронять слова…»
Мой друг, ты спросишь, кто велит,
Чтоб жглась юродивого речь?[367]
Давай ронять слова,Как сад — янтарь и цедру,Рассеянно и щедро,Едва, едва, едва.Не надо толковать,Зачем так церемонноМареной[368] и лимономОбрызнута листва.Кто иглы заслезилИ хлынул через жердиНа ноты, к этажеркеСквозь шлюзы жалюзи.Кто коврик за дверьмиРябиной иссурьмил,Рядном сквозных, красивыхТрепещущих курсивов.Ты спросишь, кто велит,Чтоб август был велик,Кому ничто не мелко,Кто погружен в отделкуКленового листаИ с дней ЭкклезиастаНе покидал постаЗа теской алебастра?Ты спросишь, кто велит,Чтоб губы астр и далийСентябрьские страдали?Чтоб мелкий лист ракитС седых кариатидСлетал на сырость плитОсенних госпита́лей?Ты спросишь, кто велит?— Всесильный бог деталей,Всесильный бог любви,Ягайлов и Ядвиг.[369]Не знаю, решена льЗагадка зги загробной,Но жизнь, как тишинаОсенняя, — подробна.Послесловье
Нет, не я вам печаль причинил.Я не стоил забвения родины.Это солнце горело на каплях чернил,Как в кистях запыленной смородины.И в крови моих мыслей и писемЗавелась кошениль[370].Этот пурпур червца от меня независим.Нет, не я вам печаль причинил.Это вечер из пыли лепился и, пышучи,Целовал вас, задохшися в охре, пыльцой.Это тени вам щупали пульс. Это, вышедшиЗа плетень, вы полям подставляли лицоИ пылали, плывя, по олифе калиток,Полумраком, золою и маком залитых.Это — круглое лето, горев в ярлыкахПо прудам, как багаж солнцепеком заляпанных,Сургучом опечатало грудь бурлакаИ сожгло ваши платья и шляпы.Это ваши ресницы слипалась от яркости,Это диск одичалый, рога истесавОб ограды, бодаясь, крушил палисад.Это — запад, карбункулом вам в волосаЗалетев и гудя, угасал в полчаса,Осыпая багрянец с малины и бархатцев.Нет, не я, это — вы, это ваша краса.МАРИНА ЦВЕТАЕВА[371]
«Моим стихам, написанным так рано…»
Моим стихам, написанным так рано,Что и не знала я, что я — поэт,Сорвавшимся, как брызги из фонтана,Как искры из ранет,Ворвавшимся, как маленькие черти,В святилище, где сон и фимиам,Моим стихам о юности и смерти,— Нечитанным стихам! —Разбросанным в пыли по магазинам(Где их никто не брал и не берет!),Моим стихам, как драгоценным винам,Настанет свой черед.Май 1913
Коктебель
«Идешь, на меня похожий…»[372]
Идешь, на меня похожий,Глаза устремляя вниз.Я их опускала — тоже!Прохожий, остановись!Прочти — слепоты куринойИ маков набрав букет, —Что звали меня МаринойИ сколько мне было лет.Не думай, что здесь — могила,Что я появлюсь, грозя…Я слишком сама любилаСмеяться, когда нельзя!И кровь приливала к коже,И кудри мои вились…Я тоже была, прохожий!Прохожий, остановись!Сорви себе стебель дикийИ ягоду ему вслед, —Кладбищенской земляникиКрупнее и слаще нет.Но только не стой угрюмо,Главу опустив на грудь.Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь.Как луч тебя освещает!Ты весь в золотой пыли…— И пусть тебя не смущаетМой голос из-под земли.3 мая 1913
Коктебель
«Посадила яблоньку…»
Посадила яблоньку:Малым — забавоньку,Старому — младость,Садовнику — радость.Приманила в горницуБелую горлицу:Вору — досада,Хозяйке — услада.Породила доченьку —Синие оченьки,Гординку — голосом,Солнышко — волосом.На горе — де́вицам,На горе — мо́лодцам.23 января 1916
«Ты запрокидываешь голову…»[373]
Ты запрокидываешь голову —Затем, что ты гордец и враль.Какого спутника веселогоПривел мне нынешний февраль!Позвякивая карбованцамиИ медленно пуская дым,Торжественными чужестранцамиПроходим городом родным.Чьи руки бережные трогалиТвои ресницы, красота,Когда, и как, и кем, и много лиЦелованы твои уста —Не спрашиваю. Дух мой алчущийПереборол сию мечту.В тебе божественного мальчика, —Десятилетнего я чту.Помедлим у реки, полощущейЦветные бусы фонарей.Я доведу тебя до площади,Видавшей отроков-царей…Мальчишескую боль высвистывайИ сердце зажимай в горсти…— Мой хладнокровный, мой неистовыйВольноотпущенник — прости!18 февраля 1916
«За девками доглядывать, не скис…»
За девками доглядывать, не скисли в жбане квас, оладьи не остыли ль,Да перстни пересчитывать, анисСсыпая в узкогорлые бутыли,Кудельную расправить бабке нить,Да ладаном курить по дому росным,Да под руку торжественно проплытьСоборной площадью, гремя шелками, с крёстным.Кормилица с крикливым петухомВ переднике — как ночь ее повойник! —Докладывает древним шепотком,Что молодой — в часовенке — покойник.И ладанное облако углыУнылой обволакивает ризой,И яблони — что ангелы — белы,И голуби на них — что ладан — сизы.И странница, прихлебывая квасИз ковшика, на краешке лежанки,О Разине досказывает сказИ о его прекрасной персиянке.26 марта 1916
Из цикла «Стихи о Москве»
«Настанет день — печальный, говорят!..»
Настанет день — печальный, говорят! —Отцарствуют, отплачут, отгорят, —Осто́жены чужими пятаками —Мои глаза, подвижные, как пламя,И — двойника нащупавший двойник —Сквозь легкое лицо проступит — лик,О, наконец тебя я удостоюсь,Благообразия прекрасный пояс!А издали — завижу ли и вас? —Потянется, растерянно крестясь,Паломничество по дорожке чернойК моей руке, которой не отдерну,К моей руке, с которой снят запрет,К моей руке, которой больше нет.На ваши поцелуи, о живые,Я ничего не возражу — впервые.Меня окутал с головы до пятБлагообразия прекрасный плат.Ничто меня уже не вгонит в краску.Святая у меня сегодня пасха.По улицам оставленной МосквыПоеду — я, и побредете — вы.И не один дорогою отстанет,И первый ком о крышку гроба грянет, —И наконец-то будет разрешенСебялюбивый, одинокий сон.И ничего не надобно отнынеНовопреставленной болярыне Марине.11 апреля 1916
«Москва! какой огромный…»
Москва! Какой огромныйСтранноприимный дом!Всяк на Руси — бездомный.Мы все к тебе придем.Клеймо позорит плечи,За голенищем — нож.Издалека́-далече —Ты все же позовешь.На каторжные клейма,На всякую болесть —Младенец Пантелеймон[374]У нас, целитель, есть.А вон за тою дверцей,Куда народ валит, —Там Иверское сердце,Червонное, горит.И льется аллилуйяНа смуглые поля.— Я в грудь тебя целую,Московская земля!8 июля 1916
Александров
Из цикла «Бессонница»
«Обвела мне глаза кольцом…»
Обвела мне глаза кольцомТеневым — бессонница.Оплела мне глаза бессонницаТеневым венцом.То-то же! По ночамНе молись — идолам!Я твою тайну выдала,Идолопоклонница.Мало — тебе — дня,Солнечного огня!Пару моих колецНоси, бледноликая!Кликала — и накликалаТеневой венец.Мало — меня — звала?Мало — со мной — спала?Ляжешь, легка лицом.Люди поклонятся.Буду тебе чтецомЯ, бессонница:— Спи, успокоена,Спи, удостоена,Спи, увенчана,Женщина.Чтобы — спалось — легче,Буду — тебе — певчим:— Спи, подруженькаНеугомонная,Спи, жемчужинка,Спи, бессонная.И кому ни писали писем,И кому с тобой ни клялась мы…Спи себе.Вот и разлученыНеразлучные.Вот и выпущены из рукТвои рученьки.Вот ты и отмучилась,Милая мученица.Сон-свят.Все — спят.Венец — снят.8 апреля 1916
«Руки люблю…»
Руки люблюЦеловать, и люблюИмена раздавать,И еще — раскрыватьДвери!— Настежь — в темную ночь!Голову сжав,Слушать, как тяжкий шагГде-то легчает,Нан ветер качаетСонный, бессонныйЛес.Ах, ночь!Где-то бегут ключи,Ко сну — клонит.Сплю почти.Где-то в ночиЧеловек тонет.27 Мая 1916
«В огромном городе моем — ночь…»
В огромном городе моем — ночь.Из дома сонного иду — прочь,И люди думают: жена, дочь, —А я запомнила одно: ночь.Июльский ветер мне метет — путь,И где-то музыка в окне — чуть.Ах, нынче ветру до зари — дутьСквозь стенки тонкие груди́ — в грудь.Есть черный тополь, и в окне — свет,И звон на башне, и в руке — цвет,И шаг вот этот — никому — вслед,И тень вот эта, а меня — нет.Огни — как нити золотых бус,Ночного листика во рту — вкус.Освободите от дневных уз,Друзья, поймите, что я вам — снюсь.17 июля 1916
Москва
«После бессонной ночи слабеет тело…»
После бессонной ночи слабеет тело,Милым становится и не своим, — ничьим.В медленных жилах еще завывают стрелы —И улыбаешься людям, как серафим.После бессонной ночи слабеют руки,И глубоко́ равнодушен и враг и друг.Целая радуга — в каждом случайном звуке,И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.Нежно светлеют губы, и тень золочеВозле запавших глаз. Это ночь зажглаЭтот светлейший лик, — и от темной ночиТолько одно темнеет у нас — глаза.19 июня 1916
«Нынче я гость небесный…»
Нынче я гость небесныйВ стране твоей.Я видела бессонницу лесаИ сон полей.Где-то в ночи́ подковыВзрывали траву.Тяжко вздохнула короваВ сонном хлеву.Расскажу тебе с грустью,С нежностью всей,Про сторожа-гусяИ спящих гусей.Руки тонули в песьей шерсти́.Пес был — сед.Потом, к шести,Начался́ рассвет.20 июля 1916
«Сегодня ночью я одна в ночи…»
Сегодня ночью я одна в ночи́ —Бессонная, бездомная черница! —Сегодня ночью у меня ключиОт всех ворот единственной столицы!Бессонница меня толкнула в путь.— О, как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! —Сегодня ночью я целую в грудь —Всю круглую воюющую землю!Вздымаются не волосы — а мех,И душный ветер прямо в душу дует.Сегодня ночью я жалею всех, —Кого жалеют и кого целуют.1 августа 1916
«Нежно-нежно, тонко-тонко…»
Нежно-нежно, тонко-тонкоЧто-то свистнуло в сосне.Черноглазого ребенкаЯ увидела во сне.Так у сосенки у краснойКаплет жаркая смола.Так в ночи́ моей прекраснойХодит по сердцу пила.8 августа 1916
«Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая…»
Черная, как зрачок, как зрачок, сосущаяСвет — люблю тебя, зоркая ночь.Голосу дай мне воспеть тебя, о праматерьПесен, в чьей длани узда четырех ветров.Клича тебя, славословя тебя, я толькоРаковина, где еще не умолк океан.Ночь! Я уже нагляделась в зрачки человека!Испепели меня, черное солнце — ночь!9 августа 1916
«Кто спит по ночам? Никто не спит!..»
Кто спит по ночам? Никто не спит!Ребенок в люльке своей кричат,Старик над смертью своей сидит,Кто молод — с милою говорит,Ей в губы дышит, в глаза глядит.Заснешь — проснешься ли здесь опять?Успеем, успеем, успеем спать!А зоркий сторож из дома в домПроходит с розовым фонарем,И дробным рокотом над подушкойРокочет ярая колотушка:— Не спи! крепись! говорю добром!А то — вечный сон! а то — вечный дом!12 декабря 1916
«Вот опять окно…»
Вот опять окно,Где опять не спят.Может — пьют вино,Может — так сидят.Или просто — рукНе разнимут двое.В каждом доме, друг,Есть окно таков.Крик разлук и встреч —Ты, окно в ночи!Может — сотни свеч,Может — три свечи…Нет и нет умуМоему — покоя.И в моем домуЗавелось такое.Помолись, дружок, за бессонный дом,За окно с огнем!23 декабря 1916
Из цикла «Ахматовой»
«Охватила голову и стою…»
Охватила голову и стою, —Что́ людские козни! —Охватила голову и поюНа заре на поздней.Ах, неистовая меня волнаПодняла на гребень!Я тебя́ пою, что у нас — одна,Как луна на небе!Что, на сердце вороном налетев,В облака вонзилась.Горбоносую, чей смертелен гневИ смертельна — милость.Что и над червонным моим КремлемСвою ночь простерла,Что певучей негою — как ремнем,Мне стянула горло.Ах, я счастлива! Никогда заряНе сгорала — чище.Ах, я счастлива, что, тебя даря,Удаляюсь — нищей,Что тебя, чей голос — о, глубь! о, мгла! —Мне дыханье сузил,Я впервые именем назвалаЦарскосельской Музы.22 июня 1916
«Не отстать тебе. Я — острожник…»
Не отстать тебе. Я — острожник,Ты — конвойный. Судьба одна.И одна в пустоте порожнейПодорожная нам дана.Уж и нрав у меня спокойный!Уж и очи мои ясны!Отпусти-ка меня, конвойный,Прогуляться до той сосны!26 июня 1916
«Ты солнце в выси мне за́стишь…»
Ты солнце в выси мне за́стишь,Все звезды в твоей горсти!Ах, если бы — двери настежь —Как ветер к тебе войти!И залепетать, и вспыхнуть,И круто потупить взгляд,И, всхлипывая, затихнуть —Как в детстве, когда простят.2 июля 1916
«Белое солнце и низкие, низкие тучи…»
Белое солнце и низкие, низкие тучи,Вдоль огородов — за белой стеною — погост.И на песне вереницы соломенных чучелПод перекладинами в человеческий рост.И, перевесившись через заборные колья,Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд.Старая баба — посыпанный крупною сольюЧерный ломо́ть у калитки жует и жует…Чем прогневили тебя эти серые хаты, —Господи! — и для чего сто́льким простреливать грудь?Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,И запылил, запылил отступающий путь…— Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,Чем этот жалобный, жалостный, каторжный войО чернобровых красавицах. — Ох, и поют жеНынче солдаты! О господи боже ты мой!3 июля 1916
Стенька Разин
1«Ветры спать ушли — с золотой зарей…»
Ветры спать ушли — с золотой зарей,Ночь подходит — каменною горой,И с своей княжною из жарких странОтдыхает бешеный атаман.Молодые плечи в охапку сгреб,Да заслушался, запрокинув лоб, —Как гремит над жарким его шатромСоловьиный гром.22 апреля 1917
2«А над Волгой — ночь…»
А над Волгой — ночь,А над Волгой — сон.Расстелили ковры узорные,И возлег на них атаман с княжнойПерсиянкою — брови черные.И не видно звезд, и не слышно волн, —Только весла да темь кромешная!И уносит в ночь атаманов челнПерсиянскую душу грешную.И услышалаНочь — такую речь:— Аль не хочешь, что ль,Потеснее лечь?Ты меж наших баб —Что жемчужинка!Аль уж страшен так?Я твой вечный раб,Персияночка!Полоняночка!____
А она — брови насупила,Брови длинные,А она — очи потупилаПерсиянские.И из уст ее —Только вздох один:— Джаль-Эддин!____
А над Волгой — заря румяная,А над Волгой — рай.И грохочет ватага пьяная:— Атаман, вставай!Належался с басурманскою собакою!Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!А она — что смерть.Рот закушен в кровь. —Так и ходит атаманова крутая бровь.— Не поладила ты с нашею постелью —Так поладь, собака, с нашею купелью!В небе-то — ясно,Тёмно — на дне.Красный одинБашмачок на корме.И стоит Степан — ровно грозный дуб,Побелел Степан — аж до самых губ.Закачался, зашатался. — Ох, томно!Поддержите, нехристи, — в очах тёмно!Вот и вся тебе персияночка,Полоняночка.25 апреля 1917
3(Сон Разина)
И снится Разину — сон:Словно плачется болотная цапля.И снится Разину — звон:Ровно капельки серебряные каплют.И снится Разину — дно —Цветами, что плат ковровый.И снится лицо одно —Забытое, чернобровое.Сидит, ровно божья мать,Да жемчуг на нитку нижет.И хочет он ей сказать,Да только губами движет…Сдавило дыханье — ажСтеклянный, в груди, осколок.И ходит, как сонный страж,Стеклянный — меж ними — полог.____
Рулевой зарею правилВниз по Волге-реке.Ты зачем меня оставилОб одном башмачке?Кто красавицу захочетВ башмачке одном?Я приду к тебе, дружочек,За другим башмачком!И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:— Затонуло ты, Степаново счастье!8 мая 1917
ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ[375]
В августе 1914 года
Издыхая и ноя,Пролетал за поездом поезд,И вдоль рельс на сбегающих склонахПодвывали закланные жены.А в вагоне каждый зуавПел высокие гимны.(И нимфыСтенали среди дубрав.)«Ах, люблю я Мариетту, Мариетту,Эту.Все за ней хожу.Где мы? Где мы? Где мы?Я на штык мой десять немцевНасажу!»Дамы на штыки наделиЧужеземные цветы — хризантемы.А рельсы все пели и пели:«Где же мы? где мы?»И кто-то, тая печаль свою,Им ответил — в раю.1915
В детской
Рано утром мальчик просыпался,Слушал, как вода в умывальнике капала.Встала — упала, упала — и жалко…Ах, как скулила старая собака,Одна, с подшибленной лапой.Над подушкой картинку повесили,Повесили лихого солдата,Повесили, чтобы мальчику было весело,Чтоб рано утром мальчик не плакал,Когда вода в умывальнике капает.Казак улыбается лихо,На казаке папаха.Казак наскочил своей пикойНа другого чужого солдата.И красная красна капает на пол.1915
«Ты сидел на низенькой лестнице…»
Модильяни[376]
Ты сидел на низенькой лестнице,Модильяни.Крики твои буревестника,Улыбки обезьяньи.А масленый свет приспущенной лампы,А жарких волос синева!..И вдруг я услышал страшного Данта —Загудели, расплескались темные слова.Ты бросил книгу,Ты падал и прыгал,Ты прыгал по зале,И летящие свечи тебя пеленали.О, безумец без имени!Ты кричал: «Я могу! Я могу!»И четкие черные линииВырастали в горящем мозгу.Великая тварь —Ты вышел, заплакал и лег под фонарь.1915
В вагоне
В купе господин качался, дремал, качаясьНаправо, налево, еще немножко.Качался один, неприкаянный,От жизни качался, от прожитой.Милый, и ты в пути,Куда же нам завтра идти?Но верю — ватные лица,Темнота, чемоданы, тюки,И рассвет, что тихо дымитсяСреди обгорелых изб,Под белым небом, в бесцельном беге,Отряхая и снова вбираяСон, полусон —Все томится, никнет и бредитОдним концом.