Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5
22 февраля, 1907Чертовы качели
В тени косматой елиНад шумною рекойКачает черт качелиМохнатою рукой.Качает и смеется,Вперед, назад,Вперед, назад.Доска скрипит и гнется,О сук тяжелый третсяНатянутый канат.Снует с протяжным скрипомШатучая доска,И черт хохочет с хрипом,Хватаясь за бока.Держусь, томлюсь, качаюсь,Вперед, назад,Вперед, назад,Хватаюсь и мотаюсь,И отвести стараюсьОт черта томный взгляд.Над верхом темной елиХохочет голубой:«Попался на качели,Качайся, черт с тобой».В тени косматой елиВизжат, кружась гурьбой:«Попался на качели,Качайся, черт с тобой».Я знаю, черт не броситСтремительной доски,Пока меня не скоситГрозящий взмах руки,Пока не перетрется,Крутяся, конопля,Пока не подвернетсяКо мне моя земля.Взлечу я выше ели,И лбом о землю трах.Качай же, черт, качели,Всё выше, выше… ах!14 июня 1907
На Волге
Плыву вдоль волжских берегов,Гляжу в мечтаньях простодушныхНа бронзу яркую лесов,Осенней прихоти послушных.И тихо шепчет мне мечта:«Кончая век, уже недолгий,Приди в родимые местаИ догорай над милой Волгой».И улыбаюсь я, поэт,Мечтам сложивший много песен,Поэт, которому весь светДля песнопения стал тесен.Скиталец вечный, ныне здесь,А завтра там, опять бездомный,Найду ли кров себе и весь,Где положу мой посох скромный?21 сентября 1915
Волга. Кострома — Нагорево
ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ[72]
ИЗ КНИГИ СТИХОВ «КОРМЧИЕ ЗВЕЗДЫ»(1903)
Из цикла «Порыв и грани»
Покорность
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.[73]
ПушкинТы любишь горестно и трудно.
ПушкинИду в вечерней мгле под сводами древес.Звезда, как перл слезы, на бледный лик небесЯвилась и дрожит… Иду, как верный воин, —Устал — и мужествен. Унылый дух спокоен…Эоны[74] долгие, светило, ты плывешь;Ты мой летучий век, как день, переживешь;Мы — братья чуждые: но мой привет печальныйТебе сопутствует в твоей дороге дальной!Светило братское, во мне зажгло ты вновьНеутолимую, напрасную любовь!Детей творения, нас, в разлученной доле,Покорность единит единой вечной Воле.Как осенью листы, сменяясь без конца,Несутся смертные дыханием Отца;Простертые, на миг соединяют руки —И вновь гонимы в даль забывчивой разлуки…Сосредоточив жар, объемлющий весь мир,Мы любим в Женщине его живой кумир:Но в грани существа безвыходно стесненный,Наш тайный, лучший пыл умрет неизъясненный…Иду. В лазури ночь и веет, и парит;Светило вечное торжественней горит:А долу дышит мгла, влажней густые тени,И тленьем пахнет лес, подобный смертной сени.Покорностъ! нам испить три чаши суждено:Дано нам умереть, как нам любить дано;Гонясь за призраком — и близким, и далеким, —Дано нам быть в любви и в смерти одиноким.Из цикла «Дионису»
Музыка
Голос музыки
Мой отец —Оный алчущий бог, что нести восхотелВоплощений слепых цветно-тканый удел,Многострадную, страстную долю.И поит он, и пенит сосуд бытия,И лиют, не вместив, золотые краяНеисчерпно-кипящую волю.Но, как облак златой,Я рождаюсь из пены, в громах пролитой,И несусь, и несуНеизбытых пыланий глухую грозу,И рыдаю в пустынях эфира…Человеческий голос
И меня, и меня,Ненасытного семя и светоч огня,На шумящие бурно возьми ты крыла!Как тебя,Несказанная воля мне сердце зажгла;Нерожденную Землю объемлю, любя, —И колеблю узилище мира!Листопад
В чаще багрянойМраморный Пан[75]С праздной свирельюДремлет у влаги:«Дуй, Аквилон[76],В мою свирель,Мой сон лелея!Ярче алейте,Хладные зори,Пред долгой ночью!Дольше кружитесь,Желтые листья,Над влагой черной!Ждет терпеливоСудьбы неизбежнойТемное лоно…»Желтые листьяВетр гонит к поблекшему брегу;Царственный лебедь скользит между них,А важная Муза героев,С мраморным свитком,Вперила на волныНезрящие зрящие очи —И думает думу:«Над темным лоном судеб,Обагренным жатвой падучейМгновенной жизни,Как царственный лебедь,Скользит ваш смертный соперник,Титаноубийцы, —Среди поколений летучих —Муж Рока! —И мерит бестрепетным окомБездонные тайны;И, в омут времен недвижимыхГлядясь, узнаётЛелеемый влагой дремучей —Свой образ…»Из цикла «Геспериды»
Тризна Диониса[77]
Зимой, порою тризн вакхальных,Когда менад безумный хорСмятеньем воплей погребальныхТревожит сон пустынных гор, —На высотах, где Мельпомены[78]Давно умолкнул страшный гласИ меж развалин древней сценыАлтарь вакхический угас, —В благоговенье и печалиВоззвав к тому, чей был сей дом,Менаду[79] новую венчалиМы Дионисовым венцом:Сплетались пламенные розыС плющом, отрадой дерзких нег,И на листах, как чьи-то слезы,Дрожа, сверкал алмазный снег…Тогда пленительно-мятежнойТы песнью огласила вдругПокрытый пеленою снежнойСвященный Вакхов полукруг.Ты пела, вдохновеньем оргийИ опьяняясь, и пьяня,И беспощадные восторги,И темный гроб земного дня:«Увейте гроздьем тирсы, чаши!Властней богов, сильней Судьбы,Несите упоенья ваши!Восстаньте — боги, не рабы!Земных обетов и законовДерзните преступить порог, —И в муке нег, и в пире стоновВоскреснет исступленный бог!..»Дул ветер; осыпались розы;Склонялся скорбный кипарис…Обнажены, роптали лозы:«Почил великий Дионис!»И с тризны мертвенно-вакхальнойМы шли, туманны и грустны;И был далек земле печальнойВозврат языческой весны.<1898>
Орфей[80]
Не Судьба — незрячий пастырь — властным посохом, Орфей! —Боги путь твой указали промыслительной рукой,И склонили путь рыданий к безнадежным глубинам,И живым увидеть оком дали тихой Смерти дол.И томительной неволи, умолительный певец,Вечны створы бледноликий пред тобой разверз Аид!Даровали мудро боги невредиму быть певцуВ преисподней, скрытой милой цветоносною землей.В сумрак бездны, над которой наш беспечный хор скользит,Он доверчиво нисходит к рою зыблемых теней.Видит ловчий лет Эриний[81] на пахучий крови след,Видит пленных вечный ужас в медяных тюрьмах Горгон[82].И, с Харитой[83] неразлучен, уклонясь от многих рук,К нам восходит и заводит победительный пеан[84].Сомов К. А.
Фронтиспис книги стихов Вяч. Иванова «Cor ardens»
(Москва, изд-во «Скорпион», 1911)
Акварель, гуашь, тушь, кисть, перо
Государственная Третьяковская галерея
Из цикла «Ореады»
Вечность и Миг
Играет луч, на гранях гор алея;Лучится дум крылатая беспечность…Не кровью ль истекает сердце, млея?..Мгновенью ль улыбнулась, рдея, Вечность?Лобзаньем ли прильнуло к ней Мгновенье?..Но всходит выше роковая млечность.Пугливый дух приник в благоговенье:Гость бледный входит в льдистый дом к Бессмертью,И синей мглой в снегах легло Забвенье…Молчанье! Вечность там, одна со Смертью!Из цикла «Дистихи»
Тихий фиас
С маской трагической мы заедино мыслить привыклиБурю страстных речей, кровь на железе мечей.Древний фиас[85] Мельпомены, ступень у фимелы[86] прищельцамДай! Герои встают; проникновенно глядят;Красноречивые губы, безмолвно-страдальные, сжаты;Тайный свершается рок в запечатленных сердцах.Бремя груди тесной — тяжелую силу — Титаны[87]Вылили в ярой борьбе: внуки выносят в себе.Демон
Ваши на сводах небес бремена престольные, боги!Твой, их превыше, висит трон своевластный, Судьба!Все вы, что вне человека, одержите, вечные силы!Дух же таинственно вы предали в чуждую власть.В духе людском недвижно царит обитатель незримый,Чьим послушный толчкам слепо бредет человек.К лучшему знает он путь, и путь он знает в погибель;Но не противься ему: он седмерицею мстит.ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ПРОЗРАЧНОСТЬ»(1904)
Прозрачность
Прозрачность! купелью кристальнойТы твердь улегчила — и тонетЛуна в среброзарности сизой.Прозрачность! Ты лунною ризойСкользнула на влажные лона;Пленила дыхания мая,И звук отдаленного лая,И призраки тихого звона.Что полночь в твой сумрак уронит,В бездонности тонет зеркальной.Прозрачность! колдуешь ты с солнцем,Сквозной раскаленностью тонкойЛелея пожар летучий;Колыша под влагой зыбучей,Во мгле голубых отдалений,По мхам малахитным узоры;Граня снеговерхие горыНад смутностью дольних селений;Простор раздражая звонкийПод дальним осенним солнцем.Прозрачность! воздушною ласкойТы спишь на челе Джоконды[88],Дыша покрывалом стыдливым.Прильнула к устам молчаливым —И вечностью веешь случайной;Таящейся таешь улыбкой,Порхаешь крылатостью зыбкой,Бессмертною, двойственной тайной.Прозрачность! божественной маскойТы реешь в улыбке Джоконды.Прозрачность! улыбчивой сказкойСоделай видения жизни,Сквозным — покрывало Майи![89]Яви нам бледные раиЗа листвою кущ осенних;За радугой легкой — обеты;Вечерние скорбные светыЗа цветом садов весенних!Прозрачность! божественной маскойУтишь изволения жизни.ИЗ СБОРНИКА «COR ARDENS»[90](1911–1912)
Из цикла «Солнце — сердце»
Хвала Солнцу
О Солнце! вожатый ангел божийС расплавленным сердцем в разверстой груди!Куда нас влечешь ты, на нас непохожий,Пути не видящий пред собой впереди?Предвечный солнца сотворил и планеты.Ты — средь ангелов-солнц! Мы — средь темных планет…Первозданным светом вы, как схимой, одеты:Вам не светят светы, — вам солнца нет!Слепцы Любви, вы однажды воззрели,И влечет вас, приливом напухая в груди,Притяженный пламень к первоизбранной цели, —И пути вам незримы в небесах впереди.И в расплавленном лоне пока не иссяклаВихревой пучины круговратная печь, —Нас, зрящих и темных, к созвездью Геракла,Вожатый слепец, ты будешь влечь!Любовью ты будешь истекать неисчерпнойК созвездью родному, — и влечь, — и влечь!В веках ты поволил венец страстотерпныйХриста-Геракла[91] своим наречь!Завет Солнца
Солнце ясное восходит,Солнце красное заходит,Солнце белое горитВо свершительном притине —И о жертвенной судьбинеСолнцу-сердцу говорит:«Ты, сжимаясь, разжимаясь,Замирая, занимаясьПылом пламенным, горишь,Сердце, брат мой неутомный,И в своей неволе темнойСветлый подвиг мой творишь!Истекаешь неисчерпно,Поникаешь страстотерпноВо притине роковом;Весь ты — радость, ранним-рано,Брат мой, — весь ты кровь и ранаНа краю вечеровом!Будь же мне во всем подобен:Бескорыстен и незлобен,И целительно-могуч,Сердце, — милостный губитель,Расточитель, воскреситель,Из себя воскресший луч!От себя я возгораюсь,Из себя я простираюсь,Отдаюсь во все концы,И собою твердь и землю,Пышно-распятый, объемлю:Раздели мои венцы, —Острия и лалы терна,Как венчаемый покорно,Помазуемый в цари!Уподобься мне в распятье,Распростри свое объятье —И гори, гори, гори!»Сердце Диониса
Осияв алмазной славой,Снеговерхий, двоеглавый, —В день избранный, — ясногранный, за лазурной пеленойУзкобрежной Амфитриты[92],Где купаются Хариты, —Весь прозрачностью повитыйИ священной тишиной, —Ты предстал, Парнас венчанный, в день избранный, предо мной!Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом,Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам,[93]Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице,Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной гробнице, —Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас!И до дня, в который Гея[94], — мать Земля сырая, Гея, —Как божественная Ниса[95], просветится заленея, —Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас.Из цикла «Година гнева»
Озимь
Как осенью ненастной тлеетСвятая озимь, — тайно духНад черною могилой реет,И только душ легчайших слухНезадрожавший трепет ловитМеж косных глыб, — так Русь мояНемотной смерти прекословитГлухим зачатьем бытия…1904
Из цикла «Сивилла»
На башне
Л. Д. Зиновьевой-Аннибал[96]
Пришелец, на башне[97] притон я обрелС моею царицей — Сивиллой[98],Над городом-мороком, — смурый орелС орлицей ширококрылой.Стучится, вскрутя золотой листопад,К товарищам ветер в оконца:«Зачем променяли свой дикий сад,Вы, дети-отступники Солнца,Зачем променяли вы ребра скал,И шепоты вещей пещеры,И ропоты моря у гордых скал,И пламенноликие сферы —На тесную башню над городом мглы?Со мной, — на родные уступы!..»И клекчет Сивилла: «Зачем орлыСадятся, где будут трупы?»Медный всадник
В этой призрачной Пальмире[99],В этом мареве полярном,О, пребудь с поэтом в мире,Ты, над взморьем светозарнымМне являвшаяся дивнойАриадной, с кубком рьяным,[100]С флейтой буйно-заунывнойИль с узывчивым тимпаном, —Там, где в гроздьях, там, где в гимнахРдеют Вакховы экстазы…В тусклый час, как в тучах дымныхТлеют мутные топазы.Закружись стихийной пляскойС предзакатным листопадомИ под сумеречной маскойПой, подобная менадам!В желто-серой рысьей шкуре,Увенчавшись хвоей ельной,Вихревейной взвейся бурей,Взвейся вьюгой огнехмельной!..Ты стоишь, на грудь склоняяЛик духовный, лик страдальный,Обрывая и роняяВ тень и мглу рукой печальнойЛепестки прощальной розы, —И в туманные волокна,Как сквозь ангельские слезы,Просквозили розой окна —И потухли… Все смесилось,Погасилось в волнах сизых…[101]Вот — и ты преобразиласьМедленно… В убогих ризахМнишься ты в ночи Сивиллой…Что, седая, ты бормочешь?Ты грозишь ли мне могилой?Или миру смерть пророчишь?Приложила перст молчаньяТы к устам, — и я, сквозь шепот,Слышу медного скаканьяЗаглушенный тяжкий топот…[102]Замирая, кликом бледнымКличу я: «Мне страшно, дева,В этом мороке победномМедно-скачущего Гнева…»А Сивилла: «Чу, как тупоУдаряет медь о плиты…То о трупы, трупы, трупыСпотыкаются копыта…»Песни из лабиринта
1Знаки
То пело ль младенцу мечтанье?Но все я той песни полн…Мне снится лучей трепетанье,Шептанье угаданных волн.Я видел ли в грезе сонной,Младенцем, живой узор, —Сень тающей сети зеленой,С ней жидкого золота спор?Как будто вечерние водыНабросили зыбкий пленНа бледно-отсветные своды,На мрамор обветренный стен.И там, в незримом просторе,За мшистой оградой плит, —Я чую, — на плиты мореВолной золотой пылит…Чуть шепчет, — не шепчет, дышит,И вспомнить, вспомнить велит, —И знаки светом пишет,И тайну родную сулит.2Тишина
С отцом родная сидела;Молчали она и он.И в окна ночь глядела…«Чу, — молвили оба, — звон…»И мать, наклонясь, мне шепнула:«Далече — звон… Не дыши!..»Душа к тишине прильнула,Душа потонула в тиши…И слышать я начал безмолвье(Мне было три весны), —И сердцу доносит безмолвьеЗаветных звонов сны.3Память
И видел, младенцем, я море(Я рос от морей вдали):Белели на тусклом мореВ мерцающей мгле корабли.И кто-то гладь голубуюПоказывал мне из окна;И вещей душой я тоскуюПо чарам живого сна…И видел я робких оленейУ черной воды ложбин.О, темный рост поколений!О, тайный сев судьбин!4Игры
Мой луг замыкали сводыИсто́нченных мраморных дуг…Часы ль там играл я — иль годы —Средь бабочек, легких подруг?И там, под сенью узорной,Сидели отец и мать.Далось мне рукой проворнойКрылатый луч поймать.И к ним я пришел, богатый, —Поведать новую быль…Серела в руке разжатой,Как в урне могильной, — пыль.Отец и мать глядели:Немой ли то был укор?Отец и мать глядели:Тускнел неподвижный взор…И старая скорбь мне снится,И хлынет в слезах из очей…А в темное сердце стучитсяПорханье живых лучей.5Сестра
И где те плиты порога?Из аметистных волн —Детей — нас выплыло много.Чернел колыбельный челн.Белела звезда отрадыНад жемчугом утра вдали.Мы ждали у серой ограды…И все предо мной вошли.И я в притвор глубокийСтупил, — и вот — Сестра.Не знал я сестры светлоокой:Но то была — Сестра.И жалостно так возрыдала,И молвила мне: «Не забудь!Тебя я давно поджидала:Мой дар возьми в свой путь.»И нити клуб волокнистый —Воздушней, чем может спрястиЛуна из мглы волнистой, —Дала и шепнула: «Прости!До тесной прости колыбели,До тесного в дугах двора, —Прости до заветной цели,Прости до всего, что — вчера…»6В облаках
Ночь пряжу прядет из волоконПронизанной светом волны.И в кружево облачных оконГлядят голубые сны.И в трещинах куполов тлеетЗенит надлунных слав;И в тусклых колодцах белеетГлубоких морей расплав.В даль тихо плывущих чертоговУводит светлая нить, —Та нить, что у тайных пороговСестра мне дала хранить.Как звон струны заунывной,В затвор из затвора ведет,Мерцая, луч прерывный, —И пряха-Ночь прядет.И, рея в призраках зданий,Кочует душа, чуткаК призывам сквозящих свиданий,За нитью живой мотка.Кочует средь кладбищ сонныхИ реет под сень и столпы,Где жатвы коленопреклонных,Где пляска свивает толпы, —На овчие паствы безбрежий,И в шаткий под инеем лес,Сплетеньем разостланных мрежей,По за́мкам глухим небес…И путь окрыленный долог;Но Тайной — мне ль изменить?Из полога в облачный пологБежит, мелькая, нить…И вдруг, из глуби черной,Зигзаг ледяной возник:Увижу ль с кручи горнойРазоблаченный лик?Сугробы последней поляныАлмазный застлали восклон…Сквозят и тают туманы, —И тает, сквозя, мой сон…Из цикла «Руны прибоя»
Фейерверк
Константину Сомову[103]
Замер синий сад в испуге…Брызнув в небо, змеи-дугаОгневые колесят,Миг — и сумрак оросят:Полночь пламенные плугиНивой звездной всколосят…Саламандры[104] ль чары деют?Сени ль искристые рдеют?В сенях райских гроздья зреют!..Не Жар-Птицы ль перья реют,Опахалом алым веют,Ливнем радужным висят?Что же огненные лозы,Как плакучие березы,Как семья надгробных ив,Косы длинные развив,Тая, тлеют, — сеют слезы, —И, как светляки в траве,Тонут в сонной синеве?Тускнут чары, тухнут грезыВ похоронной синеве…И недвижные созвездьяЗнаком тайного возмездьяВыступают в синеве.Из цикла «Северное солнце»
Москва
А. М. Ремизову[105]
Влачась в лазури, облакаИстомой влаги тяжелеют.Березы никлые белеют,И низом стелется река.И Город-марево, далечеДугой зеркальной обойден, —Как солнца зарных ста знамен —Ста жарких глав затеплил свечи.Зеленой тенью поздний свет,Текучим золотом играет;А Град горит и не сгорает,Червонный зыбля пересвет.И башен тесною толпоюМаячит, как волшебный стан,Меж мглой померкнувших полянИ далью тускло-голубою:Как бы, ключарь мирских чудес,Всей столпной крепостью заклятийЗамкнув от супротивных ратейОн некий талисман небес.Сфинксы над Невой
Волшба ли ночи белой приманилаВас маревом в поло́н полярных див,Два зверя-дива из стовратных Фив[106]?Вас бледная ль Изида[107] полонила?Какая тайна вам окаменилаЖестоких уст смеющийся извив?Полночных волн немеркнущий разливВам радостней ли звезд святого Нила?Так в час, когда томят нас две зариИ шепчутся лучами, дея чары,И в небесах меняют янтари, —Как два серпа, подъемля две тиары,Друг другу в очи — девы иль цари —Глядите вы, улыбчивы и яры.Канцона III
1
Я вопрошал полуденные волны:«К вам, волны, прихожу осиротелый:Как одиноким быть — и быть единым?»Ответствовали волны: «В полдень белыйМы осмоленные лелеем челныИ прядаем, гоняясь за дельфином.Вернись, когда на побережье длинномЛуч удлинит гребней зеленых тениИ час пески опенит розой алой».Я на заре усталойСошел на отмель и заслышал пениСтихии одичалой:Луна всходила, и волна вставала,По ласке лунной томно тосковала.2
Мятежной влаги рос прилив, мужая,Под пристальным и нежным притяженьем;И в камни зыбь хлестала ценой белой,До глубины волнуема движеньем,Всем зе́ркальным простором отражаяБогини нимб, средь неба онемелой,Сплав серебра в золе порозовелой, —Впивая полным лоном свет струистый,Струясь и рея струйностью двойною, —Вся жизнию родною,Вся плотию согретая пречистой, —Волшебной пеленоюПокрытая, — но светлых чар не видя,В касаниях разлуку ненавидя.3
Подлунные так в полночь пели волныСвою тоску душе осиротелой;Я ж в одиночестве прозрел слиянностьСил соприродных, и на лире смелойОтшедшей пел: «О ты, которой полныВсе сны мои, — чья в сердце осиянностьМерцает мне сквозь тусклую туманностьМирской пустыни! Стала прозорливаДуша страданьем, и прикосновенийТвоих, мой близкий гений,Познала трепет, и в огне приливаНезримою счастлива.Откройся ж мне, мои разверзни очи,Разоблачись светилом ясной ночи!»* * *
Она в ответ: «Когда б узнали волны,Что в них луна, что блеща реют ею, —В струях своих узрели б лик желанный.Твоим, о мой избранный,Я стала телом; ты — душой моею.В песках моею маннойПитаемый! воззри на лик свой вчуже:Жену увидишь воплощенной в муже».Из цикла «Сонеты»
Италия
В стране богов, где небеса лазурны,И меж олив, где море светозарно,Где Пиза спит, и мутный плещет Арно,И олеандр цветет у стен Либурны,Я счастлив был. И вам, святые урныСтруй фэзуланских, сердце благодарно,За то, что бог настиг меня коварно,Где вы шумели, благостны и бурны.Туда, туда, где умереть просторней,Где сердца сны — и вздох струны — эфирней,Несу я посох, луч ловя вечерний.И суеверней странник и покорней —Проходит опустелою кумирней,Минувших роз ища меж новых терний.Собор св. Марка[108]
Царьградских солнц замкнув в себе лучи,Ты на порфирах темных и агатахСтоишь, согбен, как патриарх в богатыхИ тяжких ризах кованой парчи,В деснице три и в левой две свечиПодъемлющий во свещниках рогатых, —Меж тем как на галерах и фрегатахСокровищниц початки и ключиВ дарохранительный ковчежец божийВселенная несет, служа жезламФригийскою скуфьей венчанных дожей,По изумрудным Адрии валам;И роза Византии червленеет,Где с книгой лев[109] крылатый каменеет.Поэт
В науке царственной, крепящей дух державный,В повиновении, сей доблести владык,Ты музами, поэт, наставлен и привыкИх мере подчинять свой голос своенравный.Зане ты сердце сжег и дал богам язык,Тебе судили лавр, пророческий и славный,С плющом, что Пинд[110] взрастил и Киферон[111] дубравныйВещуньи Памяти и матери Музык.И твой безумный плющ и ужас твой лавровыйУлыбкой озарив Авроры пурпуровой,Венчальный пламенник вознесшему в ночиВ листву священную вплетают три Хариты, —За то что недр земных ты пел земле лучи, —Божественный цветок престольной Афродиты.АНДРЕЙ БЕЛЫЙ[112]
ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ЗОЛОТО В ЛАЗУРИ»(1904)
Из цикла «Золото в лазури»
Золотое руно
Посвящено Э. К. Метнеру[113]
1
Золотея, эфир просветитсяи в восторге сгорит.А над морем садитсяускользающий, солнечный щит.И на море от солнцазолотые дрожат языки.Всюду отблеск червонцасреди всплесков тоски.Встали груди утесовсредь трепещущей солнечной ткани.Солнце село. Рыданийполон крик альбатросов:«Дети солнца, вновь холод бесстрастья!Закатилось оно —золотое, старинное счастье —золотое руно!»Нет сиянья червонца.Меркнут светочи дня.Но везде вместо солнцаослепительный пурпур огня.<Апрель 1903>
Москва
2
Пожаром склон неба объят…И вот аргонавты нам в рог отлетанийтрубят…Внимайте, внимайте…Довольно страданий!Броню надевайтеиз солнечной ткани!Зовет за собоюстарик аргонавт,взываеттрубойзолотою:«За солнцем, за солнцем, свободу любя,умчимся в эфирголубой!..»Старик аргонавт призывает на солнечный пир,трубяв золотеющий мир.Все небо в рубинах,Шар солнца почил.Все небо в рубинахнад нами.На горных вершинахнаш Арго,наш Арго,готовясь лететь, золотыми крыламизабил.Земля отлетает…Виномировоепылаетпожаромопять:то огненным шаромблистатьвыплываетрунозолотое,искрясь.И, блеском объятый,светило дневное,что факелом вновь зажжено,несясь,настигаетнаш Арго крылатый.Опять настигаетсвое золотоеруно…<Октябрь 1903>
Москва
Образ Вечности
Бетховену
Образ возлюбленной — Вечности —встретил меня на горах.Сердце в беспечности.Гул, прозвучавший в веках.В жизни загубленнойобраз возлюбленной,образ возлюбленной — Вечности,с ясной улыбкой на милых устах.Там стоит,там манит рукой…И летитмир предо мной —вихрь крутитсерых облак рой.Полосы солнечных струй златотканыев облачной стае горят…Чьи-то призывы желанные,чей-то задумчивый взгляд.Я стар — сребритсямой ус и темя,но радость снится.Река, что время:летит — кружится…Мой челн сквозь время,сквозь мир помчится.И умчусь сквозь века в лучесветную даль…И в очах старикане увидишь печаль.Жизни не жальмне загубленной.Сердце полно несказанной беспечности —образ возлюбленной,образ возлюбленной —Вечности!..<Апрель 1903>
Душа мира
Вечнойтучкой несется,улыбкойбеспечной,улыбкой зыбкойсмеется.Грядой серебристойлетит над водою —— лучисто —волнистойгрядою.Чистая,словно мир,вся лучистая —золотая заря,мировая душа.За тобой бежишь,весьгоря,как на пир,как на пирспеша.Травой шелестишь:«Я здесь,где цветы…Мирвам…»И бежишь,как на пир,но ты —Там…Пронесясьветерком,ты зелень чуть тронешь,ты пахнёшьхолодкоми, смеясь,вмигв лазури утонешь,улетишь на крыльях стрекозовых.С гвоздикмалиновых,с бледно-розовыхкашек —ты рубиновыхгонишьбукашек.1902
Из цикла «Образы»
Маг[114]
В. Я. Брюсову
Я в свисте временных потоков,мой черный плащ мятежно рвущих.Зову людей, ищу пророков,о тайне неба вопиющих.Иду вперед я быстрым шагом.И вот — утес, и вы стоитев венце из звезд упорным магом,с улыбкой вещею глядите.У ног веков не стройный рокот,катясь, бунтует в вечном сне.И голос ваш — орлиный клекот —растет в холодной вышине.В венце огня над царством скуки,над временем вознесены —застывший маг, сложивший руки,пророк безвременной весны.1903
Утро
1
Грядой пурпурнойпроходят облачка всё той же сменой.В них дышит пламень.Отхлынет прочь волна, разбившись бурнойшипучей пенойо камень.Из чащи вышедший погреться, фавн лесной,смешнойи бородатый,копытом бьетна валуне.Поетв волынку гимн весне,наморщив лоб рогатый.У ног его вздохнетволна и моется.Он вдаль бросает взгляды.То плечи, то рука играющей наядымеж волн блеснети скроется…2
В небе туча горит янтарем.Мглой курится.На туманном утесе забила крыломбелоснежная птица.Водяная поет.Волоса распускает.Скоро солнце взойдет,и она, будто сказка, растает.И невольно грустит.И в алмазах ресницы.Кто-то, милый, кричит.Это голос восторженной птицы.Над морскими сапфирами рыбьим хвостомстарец старый трясет, грозовой и сердитый.Скоро весь он рассеется призрачным сном,желто-розовой ценой покрытый.Солнце тучу перстомогнезарным пронзило.И опять серебристым крыломэта птица забила.1902
Москва
Из цикла «Багряница в терниях»
Осень
1
Огромное стеклов оправе изумруднойразбито вдребезги под силой ветра чудной —огромное стеклов оправе изумрудной.Печальный друг, довольно слез — молчи!Как в ужасе застывшая зарница,луны осенней багряница.Фатою траурной грачинесутся — затенили наши лица.Протяжно дальний визгокрестность опояшет.Полынь метлой испуганно нам машет.И красный лунный дискв разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.2
В небесное стеклос размаху свой пустил железный молот…И молот грянул тяжело.Казалось мне — небесный свод расколот.И я стоял,как вольный сокол.Беспечно хохоталсреди осыпавшихся стекол.И что-то страшное мне вдруготкрылось.И понял я — замкнулся круг,и сердце билось, билось, билось.Раздался вздох ветров среди могил:«Ведь ты, убийца,себя убил, —убийца!»Себя убил.За мной пришли. И я стоял,побитый бурей сокол —молчалсреди осыпавшихся стекол.<Август 1903>
Серебряный Колодезь
ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ПЕПЕЛ»(1909)
Из цикла «Россия»
Отчаянье
Довольно: не жди, не надейся —Рассейся, мой бедный народ!В пространство пади и разбейсяЗа годом мучительный год!Века нищеты и безволья.Позволь же, о родина мать,В сырое, в пустое раздолье,В раздолье твое прорыдать:Туда, на равнине горбатой,Где стая зеленых дубовВолнуется купой подъятой,В косматый свинец облаков,Где по полю Оторопь рыщет,Восстав сухоруким кустом,И в ветер пронзительно свищетВетвистым своим лоскутом,Где в душу мне смотрят из ночи,Поднявшись над сетью бугров,Жестокие, желтые очиБезумных твоих кабаков, —Туда, — где смертей и болезнейЛихая прошла колея, —Исчезни в пространство, исчезни,Россия, Россия моя!<Июль 1908>
Серебряный Колодезь
Деревня
Г. А. Рачинскому[115]
Снова в поле, обвеваемЛегким ветерком.Злое поле жутким лаемВсхлипнет за селом.Плещут облаком косматымПо полям седымИзбы, роем суковатымИзрыгая дым.Ощетинились их спины,Как сухая шерсть.День и ночь струят равниныВ них седую персть.Огоньками злых поверийТам глядят в простор,Как растрепанные звериПав на лыс-бугор.Придавила их неволя,Вы — глухие дни.За бугром с пустого поляМечут головни,И над дальним перелескомПросверкает пыл:Будто змей взлетает блескомИскрометных крыл.Журавель кривой подъемлет,Словно палец, шест.Сердце оторопь объемлет,Очи темень ест.При дороге в темень сухоЧиркает сверчок.За деревней тукнет глухоДальний колоток.С огородов над полямиВзмоется лоскут.Здесь встречают дни за днями:Ничего не ждут.Дни за днями, год за годом:Вновь за годом год.Недород за недородом.Здесь — немой народ.Пожирают их болезни,Иссушает глаз…Промерцает в синей бездне —Продрожит — алмаз,Да заря багровым краемНад бугром стоит.Злое поле жутким лаемВсхлипнет; и молчит.1908
Серебряный Колодезь
Шоссе
Д. В. Философову[116]
За мною грохочущий городНа склоне палящего дня.Уж ветер в расстегнутый воротПрохладой целует меня.В пространство бежит — убегаетДалекая лента шоссе.Лишь перепел серый мелькает,Влетая, ныряя в овсе.Рассыпались по полю галки.В деревне блеснул огонек.Иду. За плечами на палкеДорожный висит узелок.Слагаются темные тениВ узоры промчавшихся дней.Сижу. Обнимаю колениНа груде дорожных камней.Сплетается сумрак крылатыйВ одно роковое кольцо.Уставился столб полосатыйМне цифрой упорной в лицо.<Август 1904>
Ефремов
Из окна вагона
Эллису[117]
Поезд плачется. В дали родныеТелеграфная тянется сеть.Пролетают поля росяные.Пролетаю в поля: умереть.Пролетаю: так пусто, так голо…Пролетают — вон там и вон здесь —Пролетают — за селами села,Пролетает — за весями весь;И кабак, и погост, и ребенок,Засыпающий там у грудей;Там — убогие стаи избенок,Там — убогие стаи людей.Мать Россия! Тебе мои песни, —О немая, суровая мать! —Здесь и глуше мне дай, и безвестнейНепутевую жизнь отрыдать.Поезд плачется. Дали родные.Телеграфная тянется сеть —Там — в пространства твои ледяныеС буреломом осенним гудеть.<Август 1908>
Суйда
Телеграфист
С. Н. Величкину[118]
Окрестность леденеетТуманным октябрем.Прокружится, провеетИ ляжет под окном, —И вновь взметнуться хочетБольшой кленовый лист.Депешами стрекочетВ окне телеграфист.Служебный лист исчертит.Руками колесоДокучливое вертит,А в мыслях — то и се.Жена болеет боком,А тут — не спишь, не ешь,Прикованный потокомЛетающих депеш.В окне кустарник малый.Окинет беглый взгляд —Протянутые шпалыВ один тоскливый ряд,Вагон, тюки, брезентыДа гаснущий закат…Выкидывает ленты,Стрекочет аппарат.В лесу сыром, далекомТеряются пески,И еле видным окомМерцают огоньки.Там путь пространства чертит…Руками колесоДокучливое вертит;А в мыслях — то и се.Детишки бьются в школеБез книжек (где их взять!):С семьей прожить легко лиРублей на двадцать пять:На двадцать пять целковых —Одежа, стол, жилье.В краях сырых, суровыхТянись, житье мое! —Вновь дали мерит взором:Сырой, осенний дымНад гаснущим просторомПылит дождем седым.У рельс лениво всхлипнулДугою коренник,И что-то в ветер крикнулИспуганный ямщик.Поставил в ночь над склономШлагбаум пестрый шест:Ямщик ударил звономВ простор окрестных мест.Багрянцем клен промоет —Промоет у окна.Домой бы! Дома ноет,Без дел сидит жена, —В который раз, в который,С надутым животом!..Домой бы! Поезд скорыйВ полях вопит свистком;Клокочут светом окна —И искр мгновенный снопСквозь дымные волокнаУдарил блеском в лоб.Гремя, прошли вагоны.И им пропел рожок.Зеленый там, зеленый,На рельсах огонек…Стоит он на платформе,Склонясь во мрак ночной, —Один, в потертой форме,Под стужей ледяной.Слезою взор туманит.В костях озябших — лом.А дождик барабанитНад мокрым козырьком.Идет (приподнял ворот)К дежурству — изнемочь.Вдали уездный городКидает светом в ночь.Всю ночь над аппаратомОн пальцем в клавиш бьет.Картонным циферблатомСтенник ему кивнет.С речного косогораВ густой, в холодный мрак —Он видит — семафораВзлетает красный знак.Вздыхая, спину клонит;Зевая над листом,В небытие утонет,Затянет вечным сномПространство, время, богаИ жизнь, и жизни цель —Железная дорога,Холодная постель.Бессмыслица дневнаяСменяется иной —Бессмыслица дневнаяБессмыслицей ночной.Листвою желтой, блеклой,Слезливой, мертвой мглойПостукивает в стеклаОктябрьский дождик злой.Лишь там на водокачкеМоргает фонарек.Лишь там в сосновой дачкеРыдает голосок.В кисейно нежной шалиДевица средних летВыводит на роялиЧувствительный куплет.1906–1908
Серебряный Колодезь
Арестанты
В. П. Поливанову[119]
Много, брат, перенеслиНа веку с тобою бурь мы.Помнишь — в город нас свезли.Под конвоем гнали в тюрьмы.Била ливнем нас гроза:И одежда перемокла.Шел ты, в даль вперив глаза,Неподвижные, как стекла.Заковали ноги намВ цепи.Вспоминали по утрамСтепи.За решеткой в голубомБыстро ласточки скользили.Коротал я время сномВ желтых клубах душной пыли.Ты не раз меня будил.Приносил нам сторож водки.Тихий вечер золотилОкон ржавые решетки.Как с убийцей, с босяком,С вором,Распевали вечеркомХором.Здесь, на воле, меж степейВспомним душные палаты,Неумолчный лязг цепей,Наши серые халаты.Не кручинься, брат, о том,Что морщины лоб изрыли.Всё забудем: отдохнем —Здесь, в волнах седой ковыли.1904
Серебряный Колодезь
Песенка комаринская
Шел калика, шел неведомой дороженькой —Тень ползучую бросал своею ноженькой.Протянулись страны хмурые, мордовские —Нападали силы-прелести бесовские.Приключилось тут с каликою мудреное:Уж и кипнем закипала степь зеленая.Тень возговорит калике гласом велием:«Отпусти меня, калика, со веселием.Опостылело житье мне мое скромное,Я пройдусь себе повадочкою темною».Да и втапоры калику опрокидывала;Кафтанишко свой по воздуху раскидывала.Кулаками-тумаками бьет лежачего —Вырастает выше облака ходячего.Над рассейскими широкими раздольямиКак пошла кидаться в люд хрестьянский кольями.Мужикам, дьякам, попам она поповичамИз-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем.А и речи ее дерзкие, бесовские:«Заведу у вас порядки не таковские;Буду водочкой опаивать-угащивать:Свое брюхо на напастиях отращивать.Мужичище-кулачище я почтеннейший:Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!»Темным вихорем уносит подорожногоСо пути его прямого да не ложного.Засигает он в кабак кривой дорожкою;Загуторит, засвистит своей гармошкою:«Ты такой-сякой комаринский дурак:Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак.Ай люли-люли люли-люли-люли:Кабаки-то по всея Руси пошли!..»___
А и жизнь случилась втапоры дурацкая:Только ругань непристойная, кабацкая.Кабаки огнем моргают ночкой долгоюНад Сибирью, да над Доном, да над Волгою.То и свет, родимый, видеть нам прохожего —Видеть старого калику перехожего.Все-то он гуторит, все-то сказы сказывает,Все-то посохом, сердешный, вдаль указывает:На житье-бытье-де горькое да о́ховоеНападало тенью чучело гороховое.