Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 7
1908Пошлость[157](Пастель)
Лиловый лиф и желтый бант у бюста,Безглазые глаза — как два пупка.Чужие локоны к вискам прилипли густоИ маслянисто свесились бока.Сто слов, навитых в черепе на ролик,Замусленную всеми ерунду, —Она, как четки набожный католик,Перебирает вечно на ходу.В ее салонах — все, толпою смелой,Содравши шнуру с девственных идей,Хватают лапами бесчувственное телоИ рьяно ржут, как стадо лошадей.Там говорят, что вздорожали яйцаИ что комета стала над Невой, —Любуясь, как каминные китайцыКивают в такт, под граммофонный вой.Сама мадам наклонна к идеалам:Законную двуспальную кроватьПод стеганым атласным одеяломОна всегда умела охранять.Но, нос суя любовно и суровоВ случайный хлам бесштемпельных «грехов»,Она читает вечером Баркова[158]И с кучером храпит до петухов.Поет. Рисует акварелью розы.Следит, дрожа, за модой всех сортов,Копя остроты, слухи, фразы, позыИ растлевая музу и любовь.На каждый шаг — расхожий катехизис,Прин-ци-пи-аль-но носит бандажи.Некстати поминает слово «кризис»И томно тяготеет к глупой лжи.В тщеславном, нестерпимо остром зудеВсегда смешна, себе самой в ущерб,И даже на интимнейшей посудеИмеет родовой дворянский герб.Она в родстве и дружбе неизменнойС бездарностью, нахальством, пустяком.Знакома с лестью, пафосом, изменойИ, кажется, в амурах с дураком…Ее не знают, к счастью, только… Кто же?Конечно — дети, звери и народ.Одни — когда со взрослыми не схожи,А те — когда подальше от господ.Портрет готов. Карандаши бросая,Прошу за грубость мне не делать сцен:Когда свинью рисуешь у сарая —На полотне не выйдет belle Hélène[159].<1910>
Культурная работа
Утро. Мутные стекла как бельма,Самовар на столе замолчал.Прочел о визитах ВильгельмаИ сразу смертельно устал.Шагал от дверей до окошка,Барабанил марш по стеклуИ следил, как хозяйская кошкаЛовила свой хвост на полу.Свистал. Рассматривал тупоКомод, «Остров мертвых»[160], кровать.Это было и скучно, И глупо —И опять начинал я шагать.Взял Маркса. Поставил на полку.Взял Гете — и тоже назад.Зевая, подглядывал в щелку,Как соседка пила шоколад.Напялил пиджак и пальтишкоИ вышел. Думал, курил…При мне какой-то мальчишкаНа мосту под трамвай угодил.Сбежались. Я тоже сбежался.Кричали. Я тоже кричал,Махал рукой, возмущалсяИ карточку приставу дал.Пошел на выставку. Злился.Ругал бездарность и ложь.Обедал. Со скуки напилсяИ качался, как спелая рожь.Поплелся к приятелю в гости,Говорил о холере, добре,Гучкове[161], Урьеле д'Акосте —И домой пришел на заре.Утро… Мутные стекла как бельма.Кипит самовар. Рядом «Русь»С речами того же Вильгельма.Встаю — и снова тружусь.<1910>
Отбой
За жирными коровами следуют тощие,
за тощими — отсутствие мяса.
ГейнеПо притихшим редакциям,По растерзанным фракциям,По рутинным гостиным,За молчанье себя награждая с лихвой,Несется испуганный вой:Отбой, отбой,Окончен бой,Под стол гурьбой!Огонь бенгальский потуши,Соси свой палец, не дыши,Кошмар исчезнет сам собой —Отбой, отбой, отбой!Читали, как сын полицмейстера ездил по городу,Таскал по рынку почтеннейших граждан за бороду,От нечего делать нагайкой их сек,Один — восемьсот человек?Граждане корчились, морщились,Потом послали письмо со слезою в редакциюИ обвинили… реакцию.Читали?Ах, политика узкаИ притом опасна.Ах, партийность так резкаИ притом пристрастна.Разорваны по листикуПрограммки и брошюры,То в ханжество, то в мистикуНагие прячем шкуры.Славься, чистое искусствоС грязным салом половым!В нем лишь черпать мысль и чувствоНам — ни мертвым ни живым.Вечная память прекрасным и звучным словам!Вечная память дешевым и искренним позам!Страшно дрожать по своим беспартийным угламКрылья спалившим стрекозам!Ведьмы, буки, черные сотни,Звездная палата[162], «черный кабинет»…[163]Все проворней и все охотнейЛезем сдуру в чужие подворотни —Влез. Молчок И нет как нет.Отбой, отбой,В момент любой,Под стол гурьбой.В любой моментИндифферент:Семья, горшки,Дела, грешки —Само собой.Отбой, отбой, отбой!«Отречемся от старого мира…»И полезем гуськом под кровать.Нам, уставшим от шумного пира,Надо свежие силы набрать.Ура!!<1908>
Из цикла «Быт»
Обстановочка
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,Жена на локоны взяла последний рубль,Супруг, убитый лавочкой и флюсом,Подсчитывает месячную убыль.Кряхтят на счетах жалкие копейки:Покупка зонтика и дров пробила брешь,А розовый капот из бумазейкиБросает в пот склонившуюся плешь.Над самой головой насвистывает чижик(Хоть птичка божия не кушала с утра),На блюдце киснет одинокий рыжик,Но водка выпита до капельки вчера.Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,В наплыве счастия полуоткрывши рот,И кошка, мрачному предавшись пессимизму,Трагичным голосом взволнованно орет.Безбровая сестра в облезлой кацавейкеНасилует простуженный рояль,А за стеной жиличка-белошвейкаПоет романс: «Пойми мою печаль».Как не понять? В столовой тараканы,Оставя черствый хлеб, задумались слегка,В буфете дребезжат сочувственно стаканы,И сырость капает слезами с потолка.<1909>
Окраина Петербурга
Время года неизвестно.Мгла клубится пеленой.С неба падает отвесноМелкий бисер водяной.Фонари горят как бельма,Липкий смрад навис кругом,За рубашку ветер-шельмаЛезет острым холодком.Пьяный чуйка обнял нежноМокрый столб — и голосит.Бесконечно, безнадежноКислый дождик моросит…Поливает стены, крыши,Землю, дрожки, лошадей.Из ночной пивной все лишеГраммофон хрипит, злодей.«Па-ца-луем дай забвенье!»Прямо за сердце берет.На панели тоже пенье:Проститутку дворник бьет.Брань и звуки заушений…И на них из всех дверейПобежали светотениЖадных к зрелищу зверей.Смех, советы, прибаутки,Хлипкий плач, свистки и вой —Мчится к бедной проституткеПостовой городовой.Увели… Темно и тихо.Лишь в ночной пивной вдалиГраммофон выводит лихо:«Муки сердца утоли!»<1910>
Ночная песня пьяницы
Темно…Фонарь куда-то к черту убежал!ВиноКачает толстый мой фрегат, как в шквал…ВпотьмахЗа телеграфный столб держусь рукой,Но, ах!Нет вовсе сладу с правою ногой:ОнаВокруг меня танцует — вот и вот…СтенаВсе время лезет прямо на живот.Свинья!!Меня назвать свиньею? Ах, злодей!Меня,Который благородней всех людей?!Убью!А впрочем, милый малый, бог с тобой —Я пью,Но так уж предназначено судьбой.Ослаб…Дрожат мои колени — не могу!Как раб,Лежу на мостовой и ни гугу…Реву…Мне нынче сорок лет — я нищ и глуп.В травуЗаройте наспиртованный мой труп.В ладьеУже к чертям повез меня Харон[164]…Adieu![165]Я сплю, Я сплю, Я сплю со всех сторон…<1909>
Городская сказка
Профиль тоньше камеи,Глаза как спелые сливы,Шея белее лилеиИ стан как у леди Годивы[166].Деву с душою бездонной,Как первая скрипка оркестра, —Недаром прозвали мадоннойМедички шестого семестра.Пришел к мадонне филолог,Фаддей Симеонович Смяткин.Рассказ мой будет недолог:Филолог влюбился по пятки.Влюбился жестоко и сразуВ глаза ее, губы и уши,Цедил за фразою фразу,Томился, как рыба на суше.Хотелось быть ее чашкой,Братом ее или теткой,Ее эмалевой пряжкойИ даже зубной ее щеткой!..«Устали, Варвара Петровна?О, как дрожат ваши ручки!» —Шепнул филолог любовно,А в сердце вонзились колючки.«Устала. Вскрывала студента:Труп был жирный и дряблый.Холод… Сталь инструмента.Руки, конечно, иззябли.Потом у Калинкина мостаСмотрела своих венеричек.Устала: их было до ста.Что с вами? Вы ищете спичек?Спички лежат на окошке.Ну, вот. Вернулась обратно,Вынула почки у кошкиИ зашила ее аккуратно.Затем мне с подругой досталисьПрепараты гнилой пуповины.Потом… был скучный анализ:Выделенье в моче мочевины…Ах, я! Прошу извиненья:Я роль хозяйки забыла —Коллега! Возьмите варенья, —Сама сегодня варила».Фаддей Симеонович СмяткинСказал беззвучно: «Спасибо!»А в горле ком кисло-сладкийБился, как в неводе рыба.Не хотелось быть ее чашкой,Ни братом ее и ни теткой,Ни ее эмалевой пряжкой,Ни зубной ее щеткой!<1909>
Из цикла «Литературный цех»
Вешалка дураков
1
Раз двое третьего рассматривали в лупыИ изрекли: «Он глуп». Весь ужас здесь был в том,Что тот, кого они при знали дураком,Был умницей, — они же были глупы.2
«Кто этот, лгущий так туманно,Неискренно, шаблонно и пространно?»«Известный мистик N, большой чудак».«Ах, мастак? Так… Я полагал — дурак»,3
Ослу образованье дали.Он стал умней? Едва ли.Но раньше, как осел,Он просто чушь порол,А нынче — ах, злодей —Он, с важностью педанта,При каждой глупости своейСсылается на Канта.4
Дурак рассматривал картину:Лиловый бык лизал моржа.Дурак пригнулся, сделал минуИ начал: «Живопись свежа…Идея слишком символична,Но стилизовано прилично»(Бедняк скрывал сильней всего,Что он не понял ничего).5
Умный слушал терпеливоИзлиянья дурака:«Не затем ли жизнь тосклива,И бесцветна, и дика,Что вокруг, в конце концов,Слишком много дураков?»Но, скрывая желчный смех,Умный думал, свирепея:«Он считает только тех,Кто его еще глупее, —«Слишком много» для него…Ну а мне-то каково?»6
Дурак и мудрецу порою кровный брат:Дурак вовек не поумнеет,Но если с ним заспорит хоть Сократ, —С двух первых слов Сократ глупеет!7
Пусть свистнет рак,Пусть рыба запоет,Пусть манна льет с небес, —Но пусть дуракСебя в себе найдет —Вот чудо из чудес!<Между 1909 и 1910>
Читатель
Я знаком по последней версииС настроением Англии в ПерсииИ не менее точно знакомС настроеньем поэта Кубышкина,С каждой новой статьей КочерыжкинаИ с газетно-журнальным песком.Словом, чтенья всегда в изобилии —Недосуг прочитать лишь Вергилия,Говорят: здоровенный талант!Да еще не мешало б Горация —Тоже был, говорят, не без грации…А Шекспир, а Сенека, а Дант?Утешаюсь одним лишь — к приятелям(Чрезвычайно усердным читателям)Как-то в клубе на днях я пристал:«Кто читал Ювенала, Вергилия?»Но, увы (умолчу о фамилиях),Оказалось — никто не читал!Перебрал и иных для забавы я:Кто припомнил обложку, заглавие,Кто цитату, а кто анекдот,Имена переводчиков, критику…Перешли вообще на пиитику —И поехали. Пылкий народ!Разобрали детально Кубышкина,Том шестой и восьмой Кочерыжкина,Альманах «Обгорелый фитиль»,Поворот к реализму ПоплавкинаИ значенье статьи Бородавкина«О влиянье желудка на стиль»…Утешенье, конечно, большущее…Но в душе есть сознанье сосущее,Что я сам до кончины моей,Объедаясь трухой в изобилии,Ни строки не прочту из ВергилияВ суете моих пестреньких дней!<1911>
Из цикла «Невольная дань»
Там внутри
У меня серьезный папа —Толстый, важный и седой;У него с кокардой шляпа,А в сенях городовой.Целый день он пишет, пишет —Даже кляксы на груди.Подойдешь, а он не слышит,Или скажет: «Уходи».Ухожу… У папы дело,Как у всех других мужчин.Только как мне надоело:Все один да все один!Но сегодня утром раноОн куда-то заспешилИ на коврик из карманаКлюч в передней обронил.Наконец-то… Вот так штука.Я обрадовался страсть.Кабинет открыл без звукаИ, как мышка, в двери — шасть!На столе четыре папки,Все на месте. Все — точь-в-точь,Ну-с, пороемся у папки —Что он пишет день и ночь?«О совместном обученье,Как вреднейшей из затей»,«Краткий список книг для чтеньяДля кухаркиных детей»,«В Думе выступить с законом:Чтобы школ не заражать,Запретить еврейским женамДевяносто лет рожать»,«Об издании журнала«Министерский детский сад»,«О любви ребенка к баллам»,«О значении наград»,«Черновик проекта школыГосударственных детей»,«Возбуждение крамолойМалолетних на властей»,«Дух законности у немцевВ младших классах корпусов»,«Поощрение младенцев,Доносящих на отцов».Фу, устал. В четвертой папке«Апология плетей».Вот так штука… Значит, папкаЛюбит маленьких детей?<1909>
Злободневность
Я сегодня всю ночь просидел до утра, —Я испортил, волнуясь, четыре пера:Злободневность мелькала, как бешеный хвост,Я поймал ее, плюнул и свез на погост.Называть наглецов наглецами, увы,Не по силам для бедной моей головы,Наглецы не поверят, а зрячих смешноУбеждать в том, что зрячим известно давно.Пуришкевич[167]… обглоданный, тухлый Гучков…О, скорее полы натирать я готовИ с шарманкой бродить по глухим деревням,Чем стучать погремушкой по грязным камням.Сколько дней, золотых и потерянных дней,Возмущалась мы черствостью этих камнейИ сердились, как дети, что камни не хлеб,И громили ничтожество жалких амеб?О, ужели пять-шесть ненавистных именПогрузили нас в черный, безрадостный сон?Разве солнце погасло и дети мертвы?Разве мы не увидим весенней травы?Я, как страус, не раз зарывался в песок…Но сегодня мой дух так спокойно высок…Злободневность — Гучкова и Гулькина дочь —Я с улыбкой прогнал в эту ночь.<1910>
Из цикла «Лирические сатиры»
У моря
Облаков жемчужный поясокПолукругом вьется над заливом.На горячий палевый песокМы легли в томлении ленивом.Голый доктор, толстый и большой,Подставляет солнцу бок и спину.Принимаю вспыхнувшей душойДаже эту дикую картину.Мы наги, как дети-дикари,Дикари, но в самом лучшем смысле.Подымайся, солнце, и гори,Растопляй кочующие мысли!По морскому хрену, возле глаз,Лезет желтенькая божия коровка.Наблюдаю трудный перелазИ невольно восхищаюсь: ловко!В небе тают белые клочки.Покраснела грудь от ласки солнца.Голый доктор смотрит сквозь очки,И в очках смеются два червонца.«Доктор, друг! А не забросить намИ белье, и платье в сине море?Будем спины подставлять лучамИ дремать, как галки на заборе…Доктор, друг… мне кажется, что яНикогда не нашивал одежды!»Но коварный доктор — о, змея! —Разбивает все мои надежды:«Фантазер! Уже в закатный часБудет холодно, и ветрено, и сыро.И притом фигуришки у нас:Вы — комар, а я — бочонок жира.Но всего важнее, мой поэт,Что меня и вас посадят в каталажку».Я кивнул задумчиво в ответИ пошел напяливать рубашку.<1909>
ИЗ КНИГИ СТИХОВ «САТИРЫ И ЛИРИКА»(1913)
Из цикла «Бурьян»
В пространство
В литературном прейскурантеЯ занесен на скорбный лист:«Нельзя, мол, отказать в таланте,Но безнадежный пессимист».Ярлык пришит. Как для дантистаВсе рты полны гнилых зубов,Так для поэта-пессимистаЗемля — коллекция гробов.Конечно, это свойство взоров!Ужели мир так впал в разврат,Что нет натуры для узоровОптимистических кантат?Вот редкий подвиг героизма,Вот редкий умный господин,Здесь — брак, исполненный лиризма,Там — мирный праздник именин…Но почему-то темы этиУ всех сатириков в тени,И все сатирики на светеЛишь ловят минусы одни.Вновь с безнадежным пессимизмомЯ задаю себе вопрос:Они ль страдали дальтонизмомИль мир бурьяном зла зарос?Ужель из дикого желаньяЛежать ничком и землю грызтьЯ исказил все очертанья,Лишь в краску тьмы макая кисть?Я в мир, как все, явился голыйИ шел за радостью, как все…Кто спеленал мой дух веселый —Я сам? Иль ведьма в колесе?О Мефистофель, как обидно,Что нет статистики такой,Чтоб даже толстым стало видно,Как много рухляди людской!Тогда, объяв века страданья,Не говорили бы порой,Что пессимизм как заиканьеИль как душевный геморрой…<1910 или 1911>
Пряник
Как-то, сидя у ворот,Я жевал пшеничный хлеб,А крестьянский мальчик ГлебНе дыша смотрел мне в рот.Вдруг он буркнул, глядя вбок:«Дай-кась толичко и мне!»Я отрезал на бревнеОсновательный кусок.Превосходный аппетит!Вмиг крестьянский мальчик Глеб,Как акула, съел свой хлебИ опять мне в рот глядит.«Вкусно?» Мальчик просиял:«Быдто пряник! Дай ишо!»Я ответил: «Хорошо»,Робко сжался и завял…Пряник?.. Этот белый хлебИз пшеницы мужика —Нынче за два пятакаТвой отец мне продал, Глеб.<1911>
Из цикла «Горький мед»
Хлеб(Роман)
Мечтают двое…Мерцает свечка.Трещат обои.Потухла печка.Молчат и ходят…Снег бьет в окошко,Часы выводятСвою дорожку.«Как жизнь прекраснаС тобой в союзе!» —Рычит он страстно,Копаясь в блузе.«Прекрасней рая…»Она взглянулаНа стол без чая,На дырки стула.Ложатся двое…Танцуют зубы.Трещат обои,И воют трубы.Вдруг в двери третийВорвался с плясом —Принес в пакетеВино и мясо:«Вставайте, черти!У подворотниНашел в конвертеЧетыре сотни!!»Ликуют трое.Жуют, смеются.Трещат обои,И тени вьются…Прощаясь, третийТак осторожноШепнул ей: «Кэти!Теперь ведь можно?»Ушел. В смущеньеОна метнулась,Скользнула в сениИ не вернулась…Улегся сытый.Зевнул блаженноИ как убитыйЗаснул мгновенно.<1910>
На Невском ночью
Темно под арками Казанского собора.Привычной грязью скрыты небеса.На тротуаре в вялой вспышке спораХрипят ночных красавиц голоса.Спят магазины, стены и ворота.Чума любви в накрашенных бровяхНапомнила прохожему кого-то,Давно истлевшего в покинутых краях…Недолгий торг окончен торопливо —Вон на извозчике любовная чета:Он жадно курит, а она гнусит.Проплыл городовой, зевающий тоскливо,Проплыл фонарь пустынного моста,И дева пьяная вдогонку им свистит.<1913>
Из цикла «У немцев»
В Берлине
1
Над крышами мчатся вагоны, скрежещут машины,Под крышами мчатся вагоны, автобусы гнусно пыхтят.О, скоро будут людей наливать по горло бензином,И люди, шипя, по серым камням заскользят!Летал по подземной дороге, летал по надземной,Ругая берлинцев и пиво тянул без конца,Смотрел на толстый шаблон, убого системный,И втайне гордился своим выраженьем лица…Потоки парикмахеров с телячьими улыбкамиЩеголяли жилетами орангутангских тонов,Ватные военные, украшенные штрипками,Вдев в ноздри усы, охраняли дух основ.Нелепые монументы из чванного железа —Квадратные Вильгельмы на наглых лошадях, —Умиляя берлинских торгующих Крезов,Давили землю на серых площадях.Гармония уборных, приветствий, извинений,Живые манекены для шляп и плащей.Фабричная вежливость всех телодвижений,Огромный амбар готовых вещей…Продажа, продажа! Галстуки и подтяжкиЗавалили окна до пятых этажей.Портреты кайзера, пепельницы и чашки,Нижнее белье и гирлянды бандажей…Буквы вдоль стен, колыхаясь, плели небылицы:«Братья Гешвиндер»… Наверно, ужасно толсты,Старший, должно быть, в пенсне, блондин и тупица,Младший играет на цитре и любит цветы.Военный оркестр! Я метнулся испуганно к стенке,Толкнул какую-то тушу и зло засвистал.От гула и грохота нудно дрожали коленки,А едкий сплин и бензин сердце мое провонял…2
Спешат старые дети в очках,Трясутся ранцы на пиджачках.Солидно смеются. Скучно!Спешат девушки — все, как одна:Сироп в глазах, прическа из льна.Солидно смеются. Скучно!Спешат юноши — все, как один:Один потемнее, другой блондин.Солидно смеются. Скучно!Спешат старухи. Лица — как гриб…Жесткая святость… Кто против — погиб!Солидно смеются. Скучно!Спешат дельцы. Лица в мешках.Сопящая сила в жирных глазах.Солидно смеются. Скучно!Спешат трамваи, повозки, щенки.Кричат рожки, гудки и звонки.Дымится небо. Скучно!1907
ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ЖАЖДА»(1923)
Из цикла «Война»
Чужая квартира
Поручик Жмых, сорвав с дверей печать,Нас водворил в покинутой квартире:Железная разрытая кровать,На синей печке кафельные лиры,На стенке, позабытый впопыхах,Портрет приготовишка в новой форме.Лишь час назад, на чьих-то сундуках,Мы под дождем дрожали на платформе.Чужой уют… Увы, не в первый разВлезали мы в покинутые гнезда…Кто у окна, не осушая глаз,В последний час сквозь сад смотрел на звезды?Кто вырос здесь, в уездном городке,Под сенью лип и старого костела?Фонарь дрожит в протянутой руке,Нырнула мышь у шкафа в щелку пола…«Где чайник, эй?» Раскрыт походный стол.Трещит свеча в замусленной бутылке,И вестовой, работая как вол,У светлой печки сало жжет на вилке.Штабс-капитан, разрыв до дна чулан,Вернулся с книжкой и смеется: «Чехов!»Спирт на столе. Кряхтит старик-диван.Закуска? Хлеб и горсти две орехов…А завтра вновь отхлынем мы назад.И, может быть, от этого уютаОстанется обугленный фасад, —И даже мышь не сыщет здесь приюта.Храпят носы из серых одеял…Не оторвать ресниц от милой книжки!А с койки кто-то сонно пробурчал:«Возьми с собой портрет приготовишки».<Между 1914 и 1917>
Замброво
НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ
Эпиграммы[168]
Новорожденному кабинету[169]
Вот они, мужи искомые,Нужд отечества печальники!Эва, лица-то знакомые —Те же всё столоначальники![170]<Октябрь 1905>
Пять и одна
Пять свобод нам обещали,И хоть мы их не видали,Но подумай, о народ,Целых пять ведь их — свобод.[171]А народ затылок чешет,Молвя: «Пять меня не тешат.Лучше б дали мне, народу,Просто-напросто — свободу».<Конец 1905>
Кто он?[172]
Организатор смут,Патронов истребитель,Реакционный кнут,Погромов вдохновитель…Ушел сей молодец,Насилия поборник:Назначен во дворецКак самый старший дворник!..<Декабрь 1905 или январь 1906>
Яковлев А. Е.
Почтовый ящик
Журнал «Новый Сатирикон», 1913, № 10
«Господь Россию приукрасил… "
Господь Россию приукрасил —Он двух героев ей послал:Один в Москве народ дубасил,Другой же в Питере — трепал.[173][174]<Декабрь 1905 или январь 1906>
Эпиграмма (на меньшевиков)[175]
Чем хочешь будь себе свободно:Буржуем, барином, купцом,Нововременцем[176], подлецом —Ну, всем, чем, душенька, угодно.Семеновцем[177], прохвостом, вором,Жандармом будь, будь прокурором,Будь палачом, будь «октябристом»[178],По мне, хоть будь себе шпиком.Но… если стал социалистом,Мой друг, не будь меньшевиком.<Конец 1905 или начало 1906>
Артурцу[179]
Томился ты в плену —Жена глодала корку.Окончили войну —Пришел… получишь порку.<1906>
Гимнастика особого рода
Когда-то по градам и весям России,По всем закоулкам ее и угламНосился суровый казарменный окрик:«Руки по швам!!!»Но вот времена наступили иные,Девиз дисциплины, как будто на смех,Теперь изменился, и слышим мы крики:«Эй, руки вверх!!!»<1905 или 1906>
По поводу двух палат в России
Посвящается первому Российскому парламенту
Как на рубище заплаты,Вдруг явились две палаты[180].Торжествуй же, храбрый росс![181]Только вот один вопрос:Будет ли ума палата?..Это, кажется, сверх штата.<Апрель 1906>
«Печатай книги и брошюры…»
Печатай книги и брошюры,Свободой пользуйся святой —Без предварительной цензуры,Но с предварительной тюрьмой.<1906>
Выборный, Дума и Тюремщик[182]
Однажды выборный поплелся в Думу.Ушел тихохонько, без шуму,Но уж назад не возвращался…Тюремщик! Он тебе не попадался?..<1906>
Тонкий расчет
Чтоб добиться в Третьей думе[183]Благотворных результатов,В октябре (заметьте это)Выбирают депутатов.Здесь расчет заметен сразу,И расчет довольно чистый:В октябре проникнут в Думу,Натурально, октябристы.<Октябрь 1907>
АЛЕКСЕЙ ГМЫРЕВ[184]
Призыв
Нет, товарищи! Так дольше жить нельзя!Лучше смерть, чем жизнь позорная рабов!Выходите же на улицу, друзья,Из своих прогнивших домиков-гробов!Прочь бессилье! Становитеся в ряды —И вперед, на верх горящих баррикад!За свободу! Против мрака и нужды!Тот изменник, кто вернется с них назад.Кровь прольется… Ну так что же? Без кровиНи один народ свободы не добыл —Царство воли, царство счастья и любвиЛюди строят на развалинах могил.Вот и мы на месте тюрем и дворцовНаше царство вечной правды создадимИ за рабство наших дедов и отцовВсех врагов позорной плахой наградим.А героев, павших в битве роковой,С честью в братскую могилу отнесем,И курган ее мы вольною толпойВечной памяти цветами уберем.Выходите же на улицу скорей,На борьбу, на верх горящих баррикад!Стыдно жить под гнетом мрака и цепей.Смерть иль воля! Вот наш лозунг и набат.<1905 или 1906>
Набат
В черном мраке душной ночиСтонет злой набат;Толпы грозные рабочих.В улицах кишат.Из жилищ-гробов с проклятьемВековым цепямОни встали дружной ратью —На беду царям.И на место жизни ада,Где давил их мрак,Вырастают баррикады,Рвется красный флаг.И под знаменем восстанья,Воли и борьбыБьются с тьмой, горя сознаньем,Гордые рабы.А набат мятежным словомБьет их по сердцам:Смерть врагам! Долой оковы!Жизнь и честь борцам!В черном мраке душной ночи,В боевом дыму,Рать свободная рабочихРушит жизнь-тюрьму.<1905 или 1906>
«Гори, мое сердце, бестрепетно, смело…»[185]
Гори, мое сердце, бестрепетно, смело,Не прихотью чувств, не бесплодной тоской,А жаждой великого общего делаВ борьбе за свободу отчизны родной.В тюрьме я. А там, за стенами, на воле,Борьба… Там дрожат властелины-цари…Телами борцов покрывается поле…Гори, мое сердце, сильнее гори!Крепки еще цепи тупого насилья!..Темно. Чуть забрезжился отблеск зари.О, если бы вольности, вольности крылья!Гори, мое сердце, сильнее гори!Гори! Твое страстное гордое пламяОхватит немало таких же сердец.Гори, мое сердце, как красное знамя,Которое поднял рабочий-борец.<Между январем и апрелем 1907>
«Нет в моих песнях ни тени искусства…»
Нет в моих песнях ни тени искусства,Нет в них ни музыки, ни красоты;В них я излил свои юные чувства,В них я излил дорогие мечты.В стенах глухой и холодной темницыИх породили тоска и любовь,Звуки их слушали дум вереницыИ омывала сердечная кровь.Сытые люди, быть может, забавуВ них от хандры и безделья найдут;Только пусть знают: не смех, а отравуПесни мои для души принесут.Только лишь тот их поймет и оценит,Кто, как и я, беспредельно страдал,Тот, кто, как я, в волю светлую верит,Тот, кто, как я, без борьбы изнывал.Пой, мое сердце! В объятьях неволиНегодованьем и местью звучи!Близка, уж близка желанная воля!Скоро позорно падут палачи.Знайте, товарищи: годы страданьяМестью, борьбою я вмиг искуплю!И на развалинах рабского зданья,Песню, свободную песню спою!<1907>
«Я погибну, но вместе со мной не умрут…»
Я погибну, но вместе со мной не умрутПролетарские песни мои.Знаю я, что к могиле моей не придутНи друзья, ни слепые враги.Далеко за тюрьмой, где клубится туман.Без обряда схоронят меня,И покроет могилу колючий бурьянС первым зноем горячего дня.А зимой, когда вьюга заплачет над нейИ ковром снеговым опахнет,Зазвенят мои песни по шири степей,И, быть может, хоть внук до любимых людейБуйный ветер тогда донесет.Я умру, но со мною в тюрьме не умретМуза-узница, крошка моя.И в последний мой час лишь она обовьетГрустной песней и лаской меня.<1911>
ФИЛИПП ШКУЛЕВ[186]
«Гуди призывом благодатным…»
Гуди призывом благодатным,Смелей, настойчивей гуди,И всех, кто спит в родной отчизне,На дело общее буди.Несися вдаль по горным кручам,По стогнам бедных деревень,Где под ярмом тяжелой долиСтрадают люди ночь и день.Гуди призывом благодатным,Чтоб наш измученный народРазрушил цепи роковыеИ сбросил вековечный гнет…Гуди, набат, гуди сильнее,Гуди над Русью без конца…Пусть от твоих ударов мощныхДрожат холодные сердца.<Апрель 1912>
Мы кузнецы, и дух наш молод…
Мы кузнецы, и дух наш молод,Куем мы к счастию ключи!Вздымайся выше, тяжкий молот,В стальную грудь сильней стучи!Мы светлый путь куем народу —Мы счастье родине куем…В горне желанную свободуГорячим закалим огнем.Ведь после каждого удараРедеет тьма, слабеет гнет,И по полям родным и ярамНарод измученный встает.<Май 1912>
«Яснеет даль, все ярче блики…»
Яснеет даль, все ярче блики.Рассвет, собратья, недалек;Я вижу радостные лики,Я вижу огненный поток…Редеет мрак!Бегут весенние потоки,Зарницы пышут и горят,Они о счастье недалеком,О счастье светлом говорят…Идет весна!Чу, слышен звон… То звук набата,Он нас зовет на пир весны,Все дали заревом объяты,И люди радости полны,И в сердце звон!Конец засилью темной ночи,Оно уйдет за грань веков,Яснеют страждущие очиРодимых братьев и отцов…Светлеет мир!<Май 1912>
САМОБЫТНИК[187]
Гребцы[188]
Не страшась борьбы упорной,Неустанно день за днемМы по бездне моря чернойВ даль заветную плывем.В первом радостном обманеЦель казалась нам близка…Но кругом в седом туманеПотонули берега…Уж одни гребцы усталиВ волны весла опускатьИ сырой туманной далиЗолотого солнца ждать.Мы гребцов усталых сменимИ, бесстрашно, в свой черед,Дружно волны моря вспенив,Смело двинемся вперед!1912
«Не говори в живом призванье…»
Не говори в живом призваньеМне слова гордого «поэт».Мы — первой радости дыханье,Мы — первой зелени расцвет.Разрушив черные оконца,Мы жаждем миром опьянеть.Еще не нам, не знавшим солнца,Вершиной гордою шуметь.Еще неведомой тревогойПолна восторженная грудь,И очарованной дорогойМы только начали свой путь.Придет пора, порыв созреет,Заблещет солнцем наша цель.Поэта мощного взлелеетРабочих песен колыбель.И он придет как вождь народный,Как бури радостный раскат,И в песне пламенной, свободнойИ наши песни прозвучат.1914
АЛЕКСЕЙ ГАСТЕВ[189]
Первый луч
Чуть раздались, приоткрылись облака седой зимы.Зовы верхние мятежные услышали вдруг мы.Улыбнулись, заискрились солнца раннего лучи,В снег сбежали и разбились блеском пурпурной парчи.И поднялись люди кверху от тоскующей земли,Забуянили надежды, окрыленные вдали.О, не скоро, не так скоро к нам весна с небес придет,Нет, не скоро хоры песен светлых с моря приведет.Но поверьте: мы натешимся, взовьемся, полетим,Хороводы мы с гирляндами цветными закружим.Мы забрызжем, мы затопим весь цветами старый мир,Солнцу, звездам слышен будет наш бескрайный хмельный пир.Мы согреем, мы осветим, мы сожжем всю жизнь весной,Мы прокатимся, промчимся по земле шальной волной,Мы ударим!Приударим!Мы по льдинам,По твердыням,Мы… Да что тут говорить?Беспощадно зиму будем мы разить и хоронить!<1913>
Дума работницы
Я сегодня утром по полю гуляла,Дожидалась в травке, как пробьет гудок,Я в тропинках дивных счастье все искала,Я в овражках чудных сорвала цветок.Думала, мечтала, зорьку вопрошала:Не опять ли к нивкам брошенным пойти?Так в душе легко бы, вольно бы мне стало,Так легко бы счастье давнее найти.Но пути-дороженьки все-то позабыты,Старый дом разрушен, прудики разрыты,Сон мой детский, ранний жизнью погребен.Загулял, забегал, зазвонил призывно,Застонал надрывным голосом гудок:Встань скорей, работай быстро, непрерывно,Заведи сверлильный чистенький станок.Но и не печалься, не гляди тоскливоВ старые сказанья, заглуши их стон,А беги к надеждам новым торопливо,Живо откликайся на машинный звон.Ты укрась машины свежими цветами,Лаской, нежной грезой отумань, обвей,Смелыми оденься, облачись мечтами,Алые знамена на станках развей.<1913>
ДМИТРИЙ СЕМЕНОВСКИЙ[190]
Кузнец
Товарищ, скорее за дело!Недаром ты встал до зари.Остывший свой горн разъяри,Чтоб пламя рвалось и гудело,И крепче, сильней и смелейВ железо горячее бей.Металлов могучим владыкойСтой в злой, мятущейся мглеИ век золотой на землеИз века железного выкуй!Вся в зареве горна, рукаВерна, и тверда, и метка.1913
Товарищ
Весенним дыханьем, нежданно и ново,Меж нами промчалось заветное слово,Заветное имя одно:— Товарищ! —Как песня звучит нам оно.То — песня во славу труда-миродержца,То — мост, переброшенный к сердцу от сердца,То — братьям от братьев привет.— Товарищ! —Прекрасней воззвания нет.Из темных подвалов, из глуби подпольяПомчал оно на простор, на раздольяКипящих толпой площадей.— Товарищ! —То — новое имя людей.Лучистее взгляды, смелее улыбки,И кажется: майским сиянием зыбкимВся жизнь озарилась до дна.— Товарищ! —Мы — сила, мы — воля одна.