На следующий день после неудавшегося визита к Костылеву я собираюсь предпринять беспрецедентную вылазку на дачу нашего физика, чтобы спокойно пошарить в его вещах в отсутствие хозяина и ментов. Уверена, дверь опечатана, но вряд ли доблестные стражи правопорядка решили примерить на себя ремесло плотников и заколотили разбитое окно. Скорее всего, милейший Федор Иванович ограничился тем, что позвонил родным пострадавшего и сказал:
— Этот ваш мерзкий физик…
Нет, вряд ли. Не думаю, что наш Хучик назвал бы физика мерзким, пусть это и правда. Скорее всего, он выразился как-нибудь так:
— Добрый день! Вас беспокоит такой-то!.. Ваш сын/муж/брат/сват Валентин Данилов получил два пулевых ранения и находится в реанимации! Кстати, на его даче разбито окно и…
В таком случае ни один нормальный родственник до разбитого окна не дослушает. А если дослушает, побежит не на дачу, где холодно, мокро и грязно, а в ту же больницу со свежими фруктами. Ну, или к аптечке за валидолом.
Так что если я успешно доеду до той деревушки и доберусь до его хибарки, на месте может быть три варианта:
1. Окно осталось не заколоченным — коварная уборщица с криминальным прошлым пролезает внутрь и устраивает небольшой обыск (не знаю, осталось ли что-нибудь после ментов, но попытка не пытка).
2. Окно заколочено, дверь закрыта, никого нет — печально вздыхаю, произвожу наружный осмотр, обхожу близлежащие дачки в поисках соседей и иду разрабатывать другую версию.
3. На даче уже кто-то есть — если это не Хучик с ментами, напрашиваюсь в гости и пытаюсь разговорить (в противном случае лучше тихонько свалить — чую, влетит мне за детективную деятельность, ой как влетит). Конечно, всегда есть вариант, что там обосновался неизвестный злоумышленник с пистолетом, но с таким же успехом он может подкараулить меня, например, у подъезда.
А если мне все же не повезет наткнуться на злоумышленника с пистолетом, то остается одно…
Продумать, что остается, не успеваю, потому, что звонит телефон. Похоже, что Хучик таки решил устроить мне за вчерашнее. Однако я обещала брать трубку, когда он мне звонит, и стараюсь выполнять это обещание независимо от времени суток и обстановки.
Хватаю телефон и облегченно вздыхаю — не Хучик. На тусклом экране высвечивается «Катя Школа», я мигом жалею, что записала ей свой новый номер и обреченно нажимаю на кнопку:
— Алло!
— Марина, привет, — бормочет подруга. — Как дела?
— Нормально, а у тебя?
Угу, нормально, сейчас ведь зависнет на телефоне на полчаса, пересказывая все сплетни, а потом и допрос устроит в духе гестапо. А ведь до Галькиной гибели, помню, подруга была молчаливой как партизанка.
— Да так, временами… Марин, а ты дома? Я как раз недалеко, хотела подъехать, — смущенно вещает подруга.
Подозреваю, что Катерина опять собирается попросить меня посидеть с ее малолетним сынишкой пока она соблазняет очередного мужика в надежде наконец-то устроить личную жизнь. Похоже, подруга узнала про то, что я сижу без работы, решила, что мне нечем заняться (про расследование она не знает), и рассудила, что для меня не составит труда покараулить ее оболтуса. Тогда поездка на дачу накроется медным тазом.
— Не, Кать, я не дома, — выдает мой язык почти без участия мозга.
— Да? — разочарованно вздыхает подруга. — А где? Мы как раз заезжаем во двор, могу подождать…
Вот интересно, с кем это они «заезжают»? Похоже, что Катька отхватила кавалера с машиной. Хорошо бы взглянуть.
Снимаю куртку, сгибаюсь в два раза и, прячась за мебелью, подбираюсь к окну во двор. Свет я не зажигала с утра и вообще по большей части сидела на кухне (там, кстати, окна в другую сторону — квартира-то угловая), а на окнах довольно плотная тюль, так что, надеюсь, снаружи меня не видно.
Ну что ж, двор как двор, лица те же. Из нового — паркующаяся у моего подъезда «семерка» неприятного темно-зеленого цвета. М-да. Похоже, что Катька опять подцепила себе не особо солидного кавалера. Ну, раз за рулем, то надеюсь, что не алкаш…
— Чего замолчала, — оживает трубка у уха. Дальше Катька со свойственной ей проницательностью предполагает, что я выдумываю отмазку.
Но тут она не права — я ее уже выдумала.
— Прости, я сейчас на вокзале, автобус через двадцать минут. Давай в другой раз…
— Когда приедешь? — перебивает Катька. Ой-ой, а голос-то мрачный, наверно, обиделась. Я ощущаю уколы совести, но делать-то нечего, буду врать дальше.
— Наверно, дня через два. Знакомая пригласила…
— Понятно, — бросает Катька, и совершенно другим, каким-то жалобным тоном сообщает, — а я тут тебе работу почти нашла…
— А где?..
— Вообще, я хотела при встрече.
Все ясно. Судя по уровню секретности, подруга собирается предложить мне пойти мыть полы в американскую разведку МИ-6.
— Ой, нет, давай в другой раз…
Мы слезно прощаемся, я обещаю позвонить «как приеду», но Катька сама не знает, останется ли вакансия. Нет, это точно МИ-6, больше некуда, еще и с переездом в Нью-Йорк.
Вообще-то работа это неплохо, но что тогда будет с расследованием? Наверно я все же вернусь к вопросу трудоустройства чуть позже — когда найду всех убийц… кстати, мне почему-то кажется, что их несколько. Не знаю, сумел бы один человек произвести столько трупов.
Зеленая машина покидает наш двор, а я торопливо собираюсь (пока еще кто-нибудь не пришел или не позвонил), и несусь на вокзал.
Удобного транспорта вроде ментовской машины не предвидится, придется обходиться общественным. Автобус приходит с опозданием и плетется как черепаха. Еще в нем ужасно холодно, и я стучу зубами, кутаясь в куртку, пока какая-то горластая баба, огромное ей спасибо, не заставляет водителя включить печку. Потом еще полчаса на автобусе, минут двадцать пешком по чавкающей под ногами грязи и впереди появляется ряд практически одинаковых дач. Которая из них наша? Похоже, вот эта.
Замок на низенькой калитке не предусмотрен, только щеколда от ветра. Спокойно проникаю во двор (после продолжительного визита стражей правопорядка он не может похвастаться аккуратностью), осторожно обхожу дачку по кругу, чтобы не вломиться туда, если внутри хозяева… и понимаю, что предосторожность была не лишней — в дальнем окне горит свет. Пригнувшись, подбираюсь к окну и прислоняюсь носом к стеклу.
Скептически рассматриваю потрепанный диванчик и рыдающую на нем Людмилу-Литературу.
Хотелось бы знать, чего эта дама забыла на даче у физика? В таком интерьере она совершенно не смотрится.
Можно предположить, что она поливает дачу слезами исключительно из нежных чувств к физику (все знают — между ними что-то есть). Не знаю, не знаю, по-моему, это лучше делать в больнице.
Еще вариант — она подстрелила его сама, а сидит и психует из-за того, что не насмерть. Такие вот крокодильи слезы. Хотя вообще-то Литература еще та крокодилица, не думаю, что она в состоянии впасть в истерику по такому пустяковому поводу. Ну, разве что это слезы раскаяния.
Хотя едва ли. Слишком мелодраматично.
Пока я прикидываю варианты и раздумываю, что делать, Людмила отводит руки от лица и начинает тереть глаза. Ой, ну и жуть! Текущая по щекам косметика — то еще зрелище.
Решившись, стучу в окно. Литература вздрагивает и оглядывается; приветливо машу лапкой и показываю в сторону двери: мол, впусти. Людмила кивает не сразу — какое-то время она с подозрением изучает мою физиономию — но потом все же поднимается с допотопного диванчика и выходит из комнаты.
Оббегаю дачку и подхожу к двери: закрыто изнутри, надо ждать. И вот я жду. Стою, замерзаю, подпрыгиваю, чтобы согреться, и снова жду. В бесплодном ожидании проходит минут пятнадцать, я успеваю окоченеть на ветру и подумать, не стоит ли позвонить Хучику и покаяться. Дважды.
Но вот скрипучая дверь открывается на треть, и на пороге изволит появиться Литература — умытая и накрашенная, как ни в чем не бывало. Все ясно — мадам наводила красоту.
— Что вы тут позабыли? — шипит она.
Высокий ломоносовский слог в действии: вот надо же ей сказать «позабыли» вместо стандартного «Марина, чего притащилась»?
У меня нет никакого желания любезничать с этой леди, когда из-за долгого ожидания зуб на зуб не попадает:
— Давайте зайдем, я замерзла как десять собак! — отодвигаю ее плечом (нужный эффект достигается не за счет моей мускульной силы, а потому, что Литература брезгливо отшатывается), заскакиваю внутрь (ненамного, но все же теплее) и скептически изучаю пол. — Ничего, что я в обуви? Тут очень грязно.
Людмила закатывает аккуратно накрашенные глаза и предлагает сообщить, что мне понадобилось на даче у ее любимого физика. Она, очевидно, не собирается отвечать на мои вопрос и вообще хочет выкинуть меня побыстрее.
Поэтому я решаю начать с провокации:
— Скажите, вы в курсе, что меня посадили в тюрьму из-за физика?
Людмила отводит глаза, и я понимаю — знала! Вот ведь змеища! Она была в курсе, но не только продолжала спать с физиком, но и не гнушалась регулярно тыкать носом в мою судимость. Которая появилась из-за физиковского карьеризма.
По-видимому, эти мысли отражаются у меня на лице, потому, что Людмила определенно вздрагивает. Она что, боится? Меня?
Наверно, она решила, что это я подстрелила козлину Данилова, дабы свершить свою месть, а сейчас решила отправить в больницу его любовницу. Воссоединить их в реанимации и восстановить справедливость.
— Успокойтесь, не нервничайте. Да я сама узнала об этом не так давно, от ментов. Я все еще надеюсь расцарапать гаду морду, но только после того, как он выпишется.
— Тогда зачем вы пришли? — с надрывом вопрошает Людмила.
Обдумав сложившуюся ситуацию, я снова решаю рассказать правду. Надеюсь, что выйдет не так, как с Василисой, и на меня не начнут орать.
— Я пытаюсь найти убийцу того ребенка, Гальки и сторожа, а также того субъекта, кто подстрелил физика и ткнул меня ножом. Поэтому расскажите, пожалуйста, все, что знаете.
— С какой это стати? — неожиданно окрысивается Людмила.
Может, сказать ей, что у меня есть знакомый мент, который непременно заинтересуется, почему она не желает помогать следствию? Могу представить, что он ей скажет… и что он потом скажет мне, припомнив и трюк с переодеванием в бомжиху, и визиты к Костылеву под видом учительницы, и прочее, прочее…
Еще вариант — надавить на жалость. Основной плюс этого метода заключается в том, что потом всегда можно приступить к угрозам, тогда как обратный путь затруднителен. Вот только опять вспоминать про зеленоглазого следака с его «где же Гамлет?» не буду, и не просите.
Я принимаю решение ныть, прислоняюсь спиной к двери и начинаю занудно рассказывать Людмиле про то, как тяжело жить с алкашом, который мало того что бьет меня по поводу и без, да еще и сочетает это с нытьем на тему, что начал пить из-за меня. В качестве доказательства демонстрирую шрам от вилки, но это ее не пробирает. Вообще, этот шрам, кажется, действует исключительно на ментов.
Поэтому я возвращаюсь к началу и начинаю просвещать Людмилу о горькой жизни в тюрьме. Тут я планирую чуток приукрасить, благо, сравнить ей не с чем.
Но тут Людмила приходит в себя и пояснят свое «с какой стати». Оказывается, что она имела в виду не «с какой стати я буду вам что-то рассказывать», а с какой это стати я ищу преступников сама вместо того, чтобы доверить дело профессионалам.
Объясняю, что Галька была моей подругой, а гадкие менты не особо чешутся искать ее убийцу и, похоже, вообще планируют закрыть дело за недоказанностью (Хучик, прости!). Литература понимающе кивает, и я снова прошу рассказать про скелет.
Мы возвращаемся в комнату с включенным светом и усаживаемся на ободранный диванчик с торчащими пружинами (а что, он вполне сочетается с разномастными обоями, кривым письменным столом, гнутой лампой на оном и тусклой «лампочкой Ильича», торчащей из беленого потолка безо всякого абажура), после чего Людмила толкает речь. Точнее, пытается:
— Валь говорил, что вы… вы..
На втором «вы» она запинается и поднимает наверх огромные, подчеркнутые косметикой нежно-наивные глаза.
— На «ты» тоже можно, — говорю я. — Я на такое не обижаюсь.
И, кстати, что это за «Валь»? Неужели товарищ Данилов? Какая-то женская кличка. Хотя не думаю, что кто-то, кроме меня, будет звать его «мерзкий физик».
— Валь всегда говорил, что ты полнейшая бездарность, — с некоторым облегчением продолжает Людмила. — И что твое место всегда было у… у помойного ведра. С тряпкой. И нужно быть откровенным глупцом, чтобы… чтобы тебя повысить.
Лестно, ничего не скажешь. И образы какие художественные. Метафоры она, наверно, от себя добавляет. Едва ли суровый физик будет всерьез говорить фразами из романов. Ну, я это про «полнейшую бездарность» и «место у ведра».
— …и мы были в таком шоке, когда узнали, что ты попала в больницу. А Валь ударился в жалость, звонил каждый день, узнавал, как ты там; а потом рассказал, что, может, если бы ты не стала уборщицей, на тебя бы никто не напал. А ведь могла и не стать, если бы он не украл тот скелет и не спрятал череп в твоих вещах…
Ее речь прерывается всхлипом. И ведь не меня ей жалко, заразе, а своего драгоценного физика! И тот тоже хорош, гаденыш, через сколько там лет его совесть замучила?
По-видимому, желание расцарапать ему физиономию и выдергать волосы вплоть до бровей таки отражается на моем миролюбивом лице, потому, что Литература нервно вздрагивает и предлагает:
— Давай я схожу на кухню и сделаю чай.
А что, я почти согрелась, но от чего-нибудь горячего (но не горячительного!) не откажусь.
— Я только за.
Я поднимаюсь с дивана, и тут дорогая Литература начинает вести себя странно. Точнее, еще более странно, потому что она и раньше не была образцом логики:
— Да ладно, сидите, — щебечет она. — Там холоднее, а вы замерзли…
И это вроде бы верно, здесь греет воздух электрический обогреватель (я даже куртку сняла), а там ничего подобного, но с какой это стати такая забота?
Решаю не возражать. Дожидаюсь, пока Людмила выскользнет на маленькую кухоньку и щелкнет электрическим чайником (его шум разносится на всю дачу), и, скинув обувь, подкрадываюсь к кухне, чтобы приникнуть глазом к щелочке (как и во многих дачных домах, «сварганенных» из наворованного на стройках или некондиционного материала, дверь неплотно прилегает к косяку).
Обзор, мягко говоря, так себе — по сути, мне видно лишь ножку от табуретки и край стола — но слышимость на уровне. Вот нервные шаги, вот плеск наконец-то вскипевшего чайника, вот металлический шелест (похоже на чайный пакетик)… а это что такое? Такой странный шорох, как будто она рвет бумагу. Улики уничтожает? А это что за странное булькание? Один, два, три, четыре, пять, и все это перемежается шорохом! Потом металлический звон — стук ложки о чашку!
Похоже, что дорогая Литература изволила подмешать что-то в чай. Причем едва ли себе. Так… шорох… шаги… а теперь надо сваливать, пока меня не заметили.
Тихонечко возвращаюсь назад. Обуться я, видимо, не успею, поэтому просто сажусь на диванчик, поджимаю под себя ноги и укрываю колени курткой. Людмила возвращается минут через пять, к тому времени я успеваю окончательно заскучать и даже подумываю о том, не стоит ли снова надеть обувь. И что она там застряла? Таблетки не растворялись?
— Замерзли? — с фальшивым участием интересуется Литература, протягивая мне кружку с дымящимся напитком. — Ничего, сейчас согреетесь.
Опять на «вы»! Похоже, несчастной учительнице неуютно травить человека, которого она называет на «ты».
Принимаю кружку, подношу к губам. Людмила нервно сверлит глазами, приходится отхлебнуть — опасно, конечно (кто знает, что там намешано), только, сдается, в чашке не отрава, а какое-нибудь быстродействующее снотворное (или слабительное). Ну не тянет она на убийцу! С таким красноречивым лицом ее давно бы разоблачили.
После первого и единственного глотка во рту остается слабое, но весьма специфическое лекарственное послевкусие — похоже, пятью таблетками дело не ограничилось. Ну уж спасибо, у меня нет желания травиться чем бы то ни было.
Стоит глотнуть чай, Людмила ощутимо успокаивается, но все же глаза не отводит. Надо как-то отвлечь ее от моей кружки. Послать, что ли, на кухню? Так не пойдет ведь, зараза. Откажется.
А что, если…
— Давайте вернемся к убийствам. Подонку, который не постеснялся подсунуть мне череп от Гамлета, наверное, ничего не стоит выкинуть школьника из окна…
Сработало! Коварная отравительница отводит взгляд от моей посудины и резко, с надрывом заявляет:
— Валь не подонок! Он… он умный и честный, он никогда…
Да-да, разумеется. Умный и честный это и так редкое сочетание, а физик тут вообще пролетает по всем статьям. Но открывать глаза на «прекрасного принца» я не спешу. Заметив, что я не настаиваю на «подонке», Людмила слегка успокаивается и начинает вешать на мои ушки свою дешевую китайскую лапшу.
Однажды вечером, начинает она, ее драгоценный физик задержался на рабочем месте едва ли не до девяти вечера. Перед уходом он обнаружил в своем кабинете незамеченного сторожем «зайца». Который, как оказалось, поджидал его несколько часов.
Сбиваясь на шепот, Денис Костылев рассказал о том, что его хотят убить, а кроме физика ему обратиться не к кому. Наш Валь, разумеется, не поверил этой байке, прогнал ребенка домой, а на следующий день мальчишку выбросили из окна. Сам физик при этом не присутствовал — пил чай в столовой в компании молодого трудовика, у которого тоже было «окно» (респект новой, еще не освоившейся на своем месте методистке). Его видела куча народу, начиная от дежурных и заканчивая столовским персоналом, поэтому никаких подозрений он не вызвал. Но все равно — ничего приятного.
В общем, он тоже решил разобраться. Как я.
И эти «разборки» тоже привели его на больничную койку. Не знаю, что физик успел нарасследовать — Людмиле он рассказал только то, что подростка убило совершило некое неустановленное лицо, которое провела в школу одна из уборщиц. Кто именно это сделал и что за «лицо» повадилось убивать в нашей школе, Людмила не знала, а физик не сообщил.
Боюсь, что злодея пустила в школу Галина. Сначала она сделала это безо всякой задней мысли (возможно, за небольшую мзду в виде коробки конфет), но потом, обнаружив труп, поняла, что продешевила, и решила стрясти с мерзавца деньжат. Но тот не горел желанием сажать на шею шантажистку и предпочел один раз раскошелиться на какое-нибудь дешевое сердечное лекарство. Войдя во вкус, маньяк, по-видимому, решил зачистить всех свидетелей, подстрелил несчастного физика, нанял бандитов напасть на меня и даже зачем-то упокоил несчастного дворника.
И эта странная смерть явно не вписывается в общую картину, ведь если прикинуть по срокам, выходит, что бедолагу убили как минимум за день до школьника. Вот только зачем? Едва ли убийца настолько заботился о будущем, что начал убирать свидетелей заранее. А, может, это загадочное преступление вообще не связано с остальными?
— Как странно, — говорю я. — А больше он ничего не рассказывал?
Понятно, рассказывал, только Людмила явно не хочет со мной откровенничать. Эх, знать бы еще, где она соврала. Уверена, байка про физика-трудоголика и откровенничающего с ним школьника явная ложь, но что еще?
— Никаких имен он не называл, — качает головой Литература. — А что вы не пьете? Не вкусно?
Ой, точно, там же лекарство, и Людмила ждет не дождется, когда оно подействует! Еще бы узнать, на что конкретно она надеется: что я засну, побегу в туалет или сразу забьюсь в ужасных конвульсиях?
Изображаю на лице глубокую задумчивость:
— Да я вообще спать хочу… наверно, не выспалась, глаза слипаются… а сахара нет?
Йес! На трогательно-хрупком личике учительницы проявляется глубокое удовлетворение. Значит, все же снотворное!
Зеваю в кулак, и Людмила изъявляет желание сходить на кухню за сахаром. Свою кружку и даже сумку ненавязчиво так захватывает с собой — не доверяет.
Убедившись, что шаги смолкли, сливаю за подлокотник дивана треть оставшегося чая… и понимаю, что дело зашло чересчур далеко.
Как бы мне не было интересно, что эта милая, безобидная учительница будет делать, когда я усну, неплохо бы в кое-то веке позаботиться о собственной безопасности. В конце концов, жизнь — это жизнь, а не сплошной увлекательный детектив. Здесь, в реальности, обязательно будет хороший конец, только не факт, что именно для меня. И если сейчас не подсуетиться, мой хладный труп останется лежать на дырявом диване, а неизвестного убийцу никто не поймает, и он будет грызть шоколадки да нюхать цветочки в лучших традициях фильма «Крестный отец».
Представив указанную картину, я извлекаю из пакета телефон и начинаю набирать смс-ку:
«на даче у физика меня хотят отравить, приезж»
На «айте» слышу шаги и торопливо нажимаю на отправку — надеюсь, что Хучик поймет и примчится с ОМОНом. Только не сразу, а чуть погодя, потому что мне нужно успеть придумать убедительную отмазку. Но и не слишком поздно, еще не хватало, чтобы Людмила начала действовать.
Вот будет забавно, если окажется, что она не планировала ничего плохого и тоже по-тихому вызвала доблестную полицию. Хотела бы я посмотреть, что будет, когда здесь столкнутся две команды ментов.
— Вот сахар, еле нашла, — фальшиво растягивает губы появившаяся Людмила, после чего сует мне два жалких кубика рафинада.
Топлю их в остывшем чае и, зевая (то ли первый глоток начал действовать, то ли я просто не выспалась), продолжаю «допрос»:
— Скажите, а как ваш физик отреагировал на мое покушение? В смысле, покушение на меня. Ну, вы поняли.
Вот тут Людмилу, кажется, пробирает. Ее глаза разгораются, и она начинает возмущенно рассказывать, как волновался обо мне бедный физик. Как собирался ко мне в больницу и откровенничал с Хучиком, рассказывая тому, что мне, значит, явно прилетело ножом за то, что я лазаю по школе и что-то разнюхиваю.
Но это еще не все! Как раз после этого случая в физике отчего-то проснулась совесть, мирно дремавшая со времен похищения скелета, и, видно, не выспавшись, принялась пилить его с утроенной силой. При этом он не придумал ничего лучше, чем жаловаться на судьбину любовнице. Которой надоело выслушивать его покаяния еще в первые восемь раз.
Пока Людмила стенает о своем физике, я медленно откидываюсь на спинку дивана, прикрываю глаза и меланхолично «угукаю» как бы сквозь сон. Кружку с остывшим чаем держу в руке, поместив оную на подлокотник. Внизу ковер, и, если присмотреться, можно заметить небольшую лужицу вылитой в сочленения дивана отравы. Ну что ж, надеюсь, Людмила не будет присматриваться.
Рассказ, а, точнее, жалобы усталой и, видно, ревнующей женщины (и ведь нашла кого ревновать! и к кому!), подходят к концу, и я перестаю отзываться даже в самых душещипательных местах.
Наконец наша «миледи Винтер» обрывает рассказ на полуслове и с плохо скрываемой надеждой вопрошает:
— Марина?
А хрен там! Я вздрагиваю, роняю злополучную кружку на ковер, и, чуть помедлив, открываю глаза с таким видом, будто я — Вий, от которого разбежались все слуги с вилами. Перевешиваюсь через подлокотник, с мрачным удовлетворением изучаю расползающуюся лужу холодного чая и лепечу:
— Ой… чего-то я вообще сегодня не выспалась, прямо сплю на ходу… сейчас уберу…
— Сидите, — прерывает меня Людмила. — Сама уберу.
Она добросовестно нагибается, подбирает кружку, которая не разбилась, а самортизировала о ковер, и с тоской смотрит на лужу. Жидкость частично впиталась в коврик, и если раньше она могла просто вылить отравленный чай в раковину и помыть чашку, то теперь от следов фиг избавишься! Менты, если что, и ковер на анализ возьмут.
Примерно на этой мысли я вспоминаю, что тоже далеко не игрок в покер, и даже такая тургеневская девица, как наша Литература, способна заметить легкое злорадство. Поэтому я закрываю глаза от греха подальше, сползаю обратно на драный диванчик и опускаю голову на подлокотник. Хоть кто-то за меня что-нибудь уберет…
Людмила приносит из кухни сальную тряпку и без особо энтузиазма размазывает по полу отравленную лужицу. Пару минут любуюсь на это действие сквозь полуприкрытые веки, а потом, убедившись, что она все равно не избавится от остатков, впитавшихся в ковер пока не зальет все вокруг моющим средством или не выстрижет нехилый кусок ножницами.
Ну ладно злорадствовать, а то Людмила увидит, как я подглядываю, и придумает что-нибудь более убойное.
Прикрыв глаза, я сворачиваюсь клубочком на злополучном диванчике и начинаю ровно, медленно дышать. То есть я дышала и раньше (а как же, уборщицы это не зомби), но сейчас активно пытаюсь косить под спящую. Желательно так, чтобы при этом все-таки не заснуть.
С первым пунктом все получается, но со вторым — не очень. Я незаметно погружаюсь в легкую полудрему, из которой вырывает неожиданно-пронзительный голос Литературы:
— Вы спите?
Невероятным усилием воли мне удается не шевельнуться. Тогда проклятая физикова любовница протягивает свою ухоженную лапку и встряхивает меня за плечо. Только не шевелиться!
Убедившись, что я сплю как сурок, криминальная учительница отходит и, судя по звукам, брезгливо вытирает руки о диван. Зараза! Вообще-то моя одежда гораздо чище указанного дивана.
Чуть-чуть приоткрыть глаза я тоже не рискую и продолжаю лежать, напряженно вслушиваясь в тишину, едва разбавленную мягкими шагами, страдательскими вздохами… а вот теперь и длинными гудками — Людмила явно решила похвастаться своими успехами. Но делает это как-то односложно.
— Да, да, — нервно роняет она, — да, наконец-то, спит как сурок…
Надо же, какие у нас одинаковые ассоциации.
–..нет, нет, да, — продолжает Людмила, и с каждым словом ее истерика набирает обороты. Может, ей стоит попить пустырник? Еще пять минут в таком духе, и она швырнет телефон в стену и зарыдает. — Да! Нет!! И что теперь делать?.. Да? Ну ладно…
Истеричные повизгивания Литературы становятся тише — похоже, она снова удаляется в сторону кухни. Я сворачиваюсь на диване и пытаюсь прикинуть, с кем же она разговаривала, и этот во всех отношениях подозрительный собеседник мог насоветовать ей насчет меня.
Возможно, что ее беззаконными действиями руководит недобитый физик — а если это кто-то другой? Надеюсь, ей не придет в голову вооружиться топориком и повторить на мне подвиг Раскольникова.