Утром начинается со звонка в дверь.
Выбираюсь из-под одеяла, лениво потягиваюсь и бросаю взгляд на часы. Маленькая стрелка указывает на цифру «два», а большая с укором колеблется в районе «шестерки». Это же сколько я проспала? Так, легла сразу после ухода мента, чуть позже десяти, встала в полтретьего, значит… математические способности упорно не хотят просыпаться, в голове вертится какое-то сумасшедшее количество часов, не то пятнадцать, не то шестнадцать.
Одеваюсь и сонно плетусь к двери. В голове мелькает мысль, что нужно было сначала посмотреть в глазок, вдруг меня жаждет увидеть какой-нибудь Ярослав Костылев, или, что хуже, дорогой бывший муж. Торможу у глазка и..
— Чего застряла? — раздраженно спрашивают из-за двери. Распахиваю створку и обнаруживаю злую, заснеженную Катьку в ее любимом коричневом пальто и с коробкой конфет под мышкой.
— О, привет! А я думала… то есть не думала, — бормочу я, пропуская ее в прихожую. — Я вообще спать хочу. Наверно, из-за простуды.
— Только не говори, что опять перепутала меня с бывшим мужем, — фыркает подруга, скидывая промокшие сапожки. — Хорошо тебе, дома сидишь. На улице такая мерзость…
— Да, я вижу. Ты похожа на сугроб.
Катька отправляется в ванную, а я иду ставить чайник, параллельно прикидывая, как бы поделикатней узнать, что ей нужно. Катерина не любитель бескорыстных визитов: обычно она или пытается перехватить денежку до зарплаты, или просит посидеть с ее восьмилетним сыном, пока она устраивает личную жизнь.
С деньгами получается редко — к концу месяца я сама сижу на «бомжатине» — а посидеть с сыном я соглашаюсь. Подруга не слишком придирчива при выборе «принца», и те кадры, которые попадают в ее любовные сети, детям лучше не показывать.
Правда, на этот раз Катька не спешит меня о чем-то просить. Она устраивается на кухне, стаскивает прозрачную пленочку с коробки конфет и не особо жизнерадостно сообщает, что поругалась с очередным кавалером. Три чахлые гвоздики она бросила в его наглую физиономию, а конфетки пожалела, прихватила с собой. Правда, на полпути Катерина вспомнила, что у сынишки болит зуб, а сама она столько не съест. Так что ей сам Бог велел сходить в гости к Марине, которая обожает шоколад.
Сочувственно улыбаюсь — в этом вся Катька. Она никогда не отказывается от того, что само плывет ей в руки, и в результате тратит кучу времени на попытки пристроить куда-нибудь то самое… плывущее.
М-да. Конечно, я не избалована элитным бельгийским шоколадом, но помадка это все-таки чересчур. Хуже может только кондитерская плитка эконом-класса, не тающая во рту и распространяющая тонкий аромат нефти.
— Кать, без обид, но твой бывший полнейший жмот.
Подруга кивает, но не спешит вдаваться в подробности. Катька в принципе легко вычеркивает из своей жизни неудавшихся кавалеров на руку и сердце. А я вот никак не вычеркну злосчастного Петьку — всплывает и всплывает, зараза.
Печально вздыхаю и начинаю расспрашивать Катьку про школу.
Та радуется новой теме для разговора и спешно пересказывает все новости: мое увольнение не особо помогло стремительно падающему авторитету школы — паникующие родители продолжают забирать детей из этого криминогенного заведения. Первые ласточки потянулись уже после смерти Дениса Костылева, а после нападения на физика кто-то распустил слух, что в школе завелся маньяк.
Интересуюсь у Катьки, кто мог сочинить этот бред.
— Тьфу на тебя, какой бред, — она тихо фыркает и берет в руки пустую сахарницу. — Совсем одичала. Где сахар?
Вспоминаю, что вчера сахар был, но я поленилась его пересыпать и накладывала в чай так, из пакета.
— Сейчас наберу, — вылезаю из-за стола и начинаю рыться в кухонных шкафчиках. Помню, он лежал где-то здесь. Или там. Или… еще где-то. Память услужливо подсказывает, что я бестолочь. Спасибо, но данная информация и так мне известна.
Пока я обыскиваю кухню в поисках сахара, Катька развивает тему о школьном маньяке:
— Девятиклассника выкинули из окна, дворника пырнули ножом, уборщицу тоже пырнули, правда, не насмерть, учителя подстрелили… чем не маньяк? Зуб даю, следующий — директор! — кровожадно заявляет Катька.
Мне отчего-то взбредает в голову влезть с уточнениями:
— А что ты Гальку не посчитала?
— Так у нее же сердечный приступ!
— А вот и нет! Федор Иванович… ну, помнишь, который из Следственного комитета? Маленький, круглый, голубоглазый, волос почти нет, одна седина. Так вот, он говорил, что Гальку отравили. Подсыпали ей какое-то сильнодействующее лекарство.
От избытка чувств Катька опрокидывает кружку:
— Точно маньяк!..
Ее изрядно разбавленный молоком чай разливается по столу. Хватаю кухонное полотенце, начинаю вытирать; Катька вскакивает и с руганью убирает на мойку конфеты и пустую сахарницу. В процессе она задевает локтем мою чашку и та падает, да так неудачно, что по полу разливается горячая лужа с лимонным ароматом. Печально поднимаю с пола отвалившуюся ручку — ну вот, опять полы мыть!
Катька виновато вжимает голову в плечи:
— Ну че, я-то причем… это ты так поставила, она бы все равно кокнулась…
Секунд двадцать, не меньше, обдумываю это замысловатое извинение — на первый взгляд кажется, что меня еще и обозвали криворукой, но в этом вся Катька. На нее нельзя обижаться. С улыбкой просвещаю подругу, что на самом деле в этом происшествии виноваты советские строители, которые пожалели квадратных метров для нашей кухни, после чего иду в ванную за большой тряпкой.
Катька с ногами забирается на табуретку и продолжает рассказывать: на прошлой неделе Бориса Семеновича увезли на «Скорой» с гипертоническим кризом, но вчера наш неугомонный директор снова появился на рабочем месте и продолжил руководить школой с присущим ему энтузиазмом. Катька подозревает, что он сбежал из больницы, радея о благе вверенного ему учебного заведения, ведь после гипертонического криза так быстро не отпускают.
— Я думаю, это и есть маньяк, — заговорщически сообщает подруга.
Мне очень хочется рассказать Катьке, кто на самом деле совершил эти убийства, но нельзя, Хучик не одобрит. Особенно если при задержании случится какая-нибудь накладка и Костылеву удастся сбежать.
А жаль. Я бы с удовольствием успокоила Катьку — а то она явно видит себя следующей жертвой выдуманного маньяка. Хотя по-моему это логично — если не знать о ситуации с Костылевым, можно подумать, что убийца специализируется на уборщицах.
Пока я размышляю о маньяках, Катька ворчит, что я кулема, и как можно жалеть человека, который тебя уволил. Пытаюсь объяснить, что на самом деле Борис Семенович не плохой, просто нервный и слишком сильно печется о благополучии школы. А я… как говорится, лес рубят — щепки летят. Ну и ладно. Специалисты моей «эксклюзивной» профессии требуются везде, вот вылечу простуду и вплотную займусь работой.
Какое-то время мы обсуждаем состояние рынка труда уборщиц, потом переходим на женские мелочи, и вот наконец Катька заявляет, что ей пора. Старательно изображаю на лице огорчение. За последний час подруга совсем утомила своим пессимистичным настроем и постоянным брюзжанием в адрес несовершенного мира. Наверно, я просто отвыкла от ее общества.
В прихожей Катька с огорчением обнаруживает, что сапоги до сих пор влажные. Радушно предлагаю засунуть газету. Подруга отмахивается, уверяя, что добежит до дома и без самодельных стелек. Все равно, если на улице до сих пор идет утренний снег с дождем (а с чего бы ему перестать идти?), она промокнет меньше, чем через минуту.
Сочувственно поддерживаю разговор:
— Ага, только вышел, уже весь в грязи.
Катька подозрительно щурится:
— Ой, не надо ля-ля! Это ты везде грязь найдешь, а я хожу аккуратно!
Демонстрирую ей чуть заметные бурые пятнышки на рукаве пальто. Катька приходит в ужас и начинает перебирать всех встречных водителей, пытаясь сообразить, кто ее так обрызгал.
— Да ладно, сейчас даже шпроты отстирываются.
Последняя фраза возвращает подруге почти утерянный оптимизм:
— Скажи: Катька, дура, запарила ныть, — хихикает она.
Растягиваю губы в улыбке и открываю дверь. Запарила, конечно, но если сказать, то она обидится.
— Пока! Заходи.
— Зайду как-нибудь, — откликается Катька, исчезая из зоны видимости вместе со своим дурным настроением, мокрыми сапогами и заляпанным грязью пальто.
Скрываю вздох облегчения и отправляюсь на кухню перемывать полы после чая и Катькиных депрессивных флюидов. Запала хватает на пять минут. Еще полчаса я хожу нога за ногу, борясь с желанием забросить стихийную уборку и лечь на диван с книгой.
Потом звонит Хучик.
— Не знаю, как вам сказать, — начинает следак. — В общем, мы отзываем наружное наблюдение, так что можете сходить погулять. Предупреждаю ваши вопросы: нет, мы его не взяли. Костылев застрелился.
— Как?!
— Надеюсь, это не риторический вопрос, — хмыкает мент. — Взял пистолет, засунул в рот и нажал на курок. Что интересно, по Валентину Данилову, скорее всего, стреляли из этого же оружия. Полное соответствие установит экспертиза.
— Федор Иванович, а когда… это случилось?
— Утром, — судя по голосу, Хучик морщится. — Мы опоздали часа на три. Ну что ж, поздравляю, дело закрыто.
Мент обещает зайти ко мне вечером, но как-то не слишком уверенно. Напоследок он сообщает, что его ребята заметили, как в подъезд шмыгнула какая-то мелкая подозрительная бабенка.
— В коричневом пальто? Тогда это Катька, моя подружка. Вы ее знаете, она тоже работает уборщицей в нашей… в моей бывшей школе. Но вы не волнуйтесь, мы просто попили чаю и немного посплетничали, не про убийства.
Хучик успокаивается и снова обещает заехать.
После этого звонка и чай уже как-то не пьется, и вообще на душе становится невесело. С одной стороны, все сложилось неплохо, а гнусный убийца нашел тот же конец, что и его несчастные жертвы. С другой — мы уже никогда не узнаем всех подробностей этого кровавого дела, не заполним белые пятна в рассказанной Хучиком истории и…
Размышления о белых пятнах в кровавой истории прерывает дверной звонок. Вот кто там опять! Надеюсь, за дверью не прячется внезапно воскресший Ярослав Костылев. Или, скажем, Костылев-зомби с дырочкой в голове…
Но нет, в квартиру снова вваливается недовольная Катька:
— Еще раз привет. Я не забыла у тебя зонтик?
— Да вроде нет…
Она волчьим взглядом оглядывает прихожую и, как и я за секунду до этого, обнаруживает отсутствие каких-нибудь подозрительных зонтов.
Прикрыв глаза, вспоминаю: звонок, в дверь бочком проскальзывает Катька в своем потертом коричневом пальто. На голове у нее вязаная шапка, на ногах — коричневые сапожки длиной до середины икры, на плече сумка, в руках коробка конфет.
— Честно говоря, не припомню никаких зонтиков…
Катька жалобно шмыгает носом:
— Может, на кухне? На, подержи, — она сует мне шуршащий пакет с какой-то стеклянной бутылкой, скидывает сапожки и бросается на кухню. — Вот блин!..
Действительно, блин. На кухне нет никаких зонтов. Может, Катька забыла его у своего кавалера, любителя бюджетной «Палитры» и утренних походов в кино?
Подруга неопределенно пожимает плечами, забирает пакет и зачем-то ставит на стол бутылку водки. Неслабую такую, поллитровую, если не больше. Снимает крышечку:
— Хочешь?
— Я? Ты это мне? — оглядываюсь, и, не обнаружив на кухне других кандидатов, перевожу недоуменный взгляд на Катьку. — Ты что, забыла, что я не пью? Аллергия.
Катька кивает и тычет в меня чекушку. Ах, нет, чекушка это же четверть литра, а тут половина.
Не суть.
Проблема не в водке, а в том, что мне почему-то не нравится Катькина кривая ухмылка.
Я открываю рот, чтобы спросить ее, в чем проблема — а Катька не медлит, она хватает кухонный нож и тычет мне в ребра.
— Ай! Ты рехнулась?! — пытаюсь отшатнуться от этой маньячки, но она хватает меня за шиворот и снова прижимает нож к ребрам.
— Пей, солнышко, — ласково произносит «подружка». — Пей или узнаешь, почем пирожки по четыре копейки.
Никогда не понимала этот дикий анахронизм, но сейчас Катька явно имеет в виду, что если я не выпью пятьсот грамм водки, то получу «перо под ребро». С другой стороны, мой несчастный, непривычный к злоупотреблению алкоголем организм может эти поллитра не пережить. Наверно, на это как раз и рассчитывает моя бывшая коллега. А что? Смерть от водки — почти не криминал, и даже Хучик, наверно, не успел изучить меня так хорошо, чтобы знать — я не беру в рот спиртного ни при каких обстоятельствах. Мой максимум это однопроцентный кефир (говорят, в нем тоже есть пару градусов алкоголя). Вполне ожидаемо становится не по себе, и в пустой голове вертится нелепая мысль о том, что когда тебя хочет прибить единственная подруга, это не столько детектив, сколько банальное «мыло».
Впрочем, меня немного оправдывает тот факт, что изначально подруг было две, но одна погибла при загадочных обстоятельства. А интересно…
— …как ты собираешься закалывать меня этим ножом? Он же тупой, как мой бывший муж. Я даже не помню, когда его точили в последний раз. В смысле нож.
Катька демонически шмыгает носом:
— Заколю, не боись. Тупым ножом тоже можно, только больнее, — она толкает меня на стул и доброжелательно добавляет. — Пей водку, умрешь безболезненно. Вот щас нажрешься и даже не почувствуешь свой отек Квинке.
— Зашибись перспективы…
Осторожно, чтобы не поймать еще пару царапин, усаживаюсь за стол и ощущаю какой-то предмет в кармане домашних штанов. Похоже на телефон. Кажется, я машинально сунула его в карман после беседы с Хучиком…
Кстати.
Тихонько нащупываю кнопку звонка. У старых моделей там специальные рисочки, очень удобно.
Вот только гудок на исходящем вызове слишком громкий. Зараза!
Катька с матюками отнимает телефон, сбрасывает и, вижу, с трудом удерживается от желания отвесить моей скромной персоне воспитательных пинков. Экс-подруга явно не хочет портить побоями потенциальный труп.
Философски пожимаю плечами:
— А ты как думала, в сказку попала?..
Тут Катька срывается, начинает визжать, отвешивает мне оплеуху и тычет в зубы горлышко от бутылки. Не рискую противоречить — в таком состоянии она реально прирежет и не заметит — делаю глоток и захлебываюсь тошнотворной обжигающей жижей.
Прокашлявшись, глубокомысленно замечаю:
— Ты, Кать, хотя бы пустырник попей. Убийца это очень нервная работа. Или у тебя это хобби?..
Катька широко распахивает глаза, начинает нервно смеяться, параллельно задвигая какие-то невнятные объяснения, что это все ради сынишки. Угу, десять раз. Ребенку в любом случае лучше жить в бедности, а не в детдоме, в который он попадет, когда Катька сядет в тюрьму. А если не сядет, то мама-убийца — тоже не самый лучший вариант.
После второго глотка я начинаю ощущать неотвратимое влияние алкоголя. С одной стороны это вроде расслабленность, с другой — стало сложнее сосредоточиться, в том числе на собственном спасении.
После третьего глотка голова начинает слегка кружиться, и сразу же вспоминается, что я не закусываю, и что на непривыкший к алкоголю организм водка действует сильнее. А если с учетом недолеченой простуды — еще сильнее. Типа одно лезвие бреет чисто, второе — еще чище. Боюсь, совсем скоро я буду находиться в нетранспортабельном состоянии, и Катерине придется самостоятельно вливать омерзительное пойло в мою бессознательную тушку.
Пока это не произошло, хотелось бы уточнить пару моментов. Бывает, у преступников появляется желание обсудить свои кровавые преступления, а несчастная жертва успевает сбежать… или к жертве успевают приехать менты.
В любом случае мне не помешает притвориться пьянее, чем есть на самом деле — может, экс-подруга расслабится и… см. выше.
— Слышь, Кать! Может, расскажешь, из каких соображений ты всех поубивала?…
Вот оно, тлетворное влияние этилового спирта! Простая фраза «из каких соображений» уже дается с трудом и почему-то вызывает у Катьки легкий ступор:
— Кого?.. — от неожиданности маньяческая подруга опускает руку с ножом. Тут-то бы и воспользоваться моментом, но я, как и водится в истории, торможу и вместо того, чтобы изображать Джеймса Бонда, начинаю послушно перечислять Катькиных жертв.
— Всех: Дениса Костылева, его сестру, бедного дворника Павлыча, Гальку, потом Ярослава Костылева, хотя говорят, что он застрелился, потом физика и меня, правда, еще не совсем…
С каждым именем Катькины глазки все больше расширяются:
— Рехнулась?! Я не мясник!..
Торопливо собираю в кучку разбегающиеся мозги:
— Ладно, допустим, что деток прикончил сам Костылев. Но дворник и Галька точно на тебе!..
— Я. Не. Убивала. Дворника, — чеканит бывшая подруга и снова сует мне бутылку.
Глотаю, отфыркиваюсь, вытираю выступившие слезы и снова гну свою линию. Бывших уборщиц просто так не заткнуть! Особенно когда они уже слегка пьяные…
— Но Галька-то на тебе! Не отпирайся!.. Ее могла убить только ты! Галька заметила, что Костылев бродит по школе и позвонила ему из учительской! Потом она написала тебе записку, чтобы ты задержалась после уроков, и поделилась своими подозрениями. Но к тому времени тебе уже позвонил Костылев и ты запаслась сердечным средством. Подсыпала его в Галькину чашку, подождала, пока бедняга выпьет, и ушла по каким-то делам! Мы гадали, почему дверь оказалась закрыта на щеколду — наверно, именно ты и велела Гале ее закрыть! Я, мол, сейчас отойду, а ты посиди. Менты рассказали, что эта сердечная гадость очень быстрого… ммм… действия. Думаю, ты дождалась, когда Гальке станет плохо, выключила свет на щитке и ушла…
Бледная Катька залепляет мне новую пощечину — наверно, ее стоит расценивать как признание?
От этой мысли становится весело, и я начинаю тихонько хихикать.
— Ты ничего не курила? — мрачно вопрошает экс-подруга. — Давай, еще два глоточка, и я от тебя отстану.
А, впрочем, почему бы и нет? Помирать, так с музыкой! Еще никогда не загибалась от алкогольного отравления. Катька, конечно, надеется на отек Квинке… хрен ей, а не отек. Перебьется.
Храбро подношу бутылку к губам, мимоходом отмечая, что координация движений уже не та. То есть я и раньше не отличалась газельной… газелиной… в общем, грацией газели, а тут вообще чуть не уронила злополучный бутыль.
— Держи прямо, пьянь, — бухтит Катька, и от этой фразы становится жутко обидно. Вообще-то я не брала в рот ничего алкогольного больше двадцати лет, да и до этого не особо бухала. Если бы не «подружка» с ножом наперевес, я бы еще с полсотни лет не пила. А она: пьянь. Обидно.
Ловлю себя на низком, мелочном желании вцепиться Катьке в волосы. Хм… Стоит ли отказывать себе в такой малости, если я имею все шансы поймать в живот нож, когда Катька поймет, что я не планирую задыхаться после водяры?..
Увы. Мне не удается реализовать сие благородное намерение — звонит телефон. Катька берет аппарат в руки и демонически шипит:
— Он перезванивает!.. Кстати, кто это? Подписан как «Мопсик»!
— Мой кавалер!
На самом деле это свежепереименованный Хучик, но Катьке лучше об этом не знать. Может, она разрешит взять трубку и сказать ему пару слов. А то кавалеры, они народ приставучий, если просто сбросить вызов, могут и не отстать. Или приехать, если решат, что с «прекрасной дамой» в лице экс-уборщицы что-то случилось.
Катерина явно думает так же. Она приставляет нож к моей шее:
— Бери трубку и без глупостей!
О как! «Без глупостей!». Очень хочется попросить ее убавить градус пафоса — в конце концов, тварь я дрожащая или право имею?.. Право, чтобы меня убили без идиотских мелодрам.
Хотя сейчас явно не время качать права, моя психанутая подружка не в настроении дискутировать по поводу прав и свобод жертв кровавых преступлений. Свободной рукой она нажимает на зеленую кнопочку, сует мне телефон и кивает.
— Д-добрый вечер, милый, — торопливо говорю я.
— Добрый день, Марина. Звонили? — с некоторым удивлением вопрошает Хучик. Очень хочется плюнуть на Катьку и завопить, что мне нужна помощь, но тупой нож у горла как-то не вдохновляет. Придется импровизировать.
— Нет, дорогой, я случайно тебя набрала. Не волнуйся. Все в порядке.
— Точно в порядке?.. Мне кажется, у вас что-то с голосом, — бубнит мент.
А мне вот кажется, что у него что-то с мозгами. Подумал бы головой, с какой это стати мне ему «тыкать»?! Если я два с лишним месяца торжественно именовала его «Федор Иванович», а сейчас неожиданно перешла на «милый» и «дорогой», значит, дело нечисто!
И все-таки хорошо, что Катька не знает о моих взаимоотношениях с этим типом. К тому же она обожает сопливые романы (что книжные, что сериальные) и до сих пор грезит о настоящей любви. Так что мои «муси-пуси» едва ли ее насторожат…
— Нет-нет, любимый, все… хорошо. Приезжать… не нужно. Целую, — и я героически чмокаю трубку. Катька закатывает глаза, но молчит, а до Хучика наконец-то доходит.
— Так, Марина, если вам нужна помощь, скажите «котик», — торопливо произносит мент, после чего уточняет. — В любом контексте. Положите трубку, если вы дома, а если нет — тяните время, попробуем отследить звонок.
Оглядываюсь на Катьку — она могла расслышать его бормотание (гудок же в кармане расслышала!). Но нет, экс-подруга сидит и сверлит меня глазами как ни в чем не бывало.
— Ладно, кот…ик!.. до встречи!
Увы, последняя фраза немного смазывается из-за икания. Наверно, это флюиды гадкой Катьки.
— Чего так долго? — бухтит она, опуская руку
Трагически пожимаю плечами:
— Прощалась. А… вдруг я больше его… ик!.. никогда… не увижу?..
В глазах Катьки на мгновение загорается огонек сочувствия. Какие-то доли секунды она колеблется… потом справляется с приступом милосердия, бормочет про то, что «вдруг» в моем случае неуместно и снова сует в зубы бутылку.
— Пей.
Делаю глоток, затем — еще, и еще. Реальность постепенно скатывается в большой серый ком — даже не в ком, а в моток фотопленки. Перед глазами всплывают отдельные кадры. Кажется…
Кажется, я таки реализую свою «мечту века» и хватаю Катьку за волосы. При этом я вроде бы даже ору, почему она, сволочь, прибила Костылева до того, как я успела его допросить. Подруга не знает, что возразить, и бьет меня в нос. С размаху. Рукой с зажатым ножом. По счастью, мне прилетает той стороной, где кулак. Хотя… если учесть уровень тупизны лезвия, там особо не критично.
Кажется, у меня идет носом кровь, и от этого мне очень весело. Ору про «Кровавую Мэри» и предлагаю Катьке выпить на брудершафт. Вовремя вспоминаю, что не из чего, так как водку из кружек не пьют, а единственная не разбитая рюмка из подаренного на свадьбу набора благополучно перекочевала к бывшему мужу.
Кажется, после этого я начинаю плакаться Катьке на горести жизни с алкоголиком, перечислять эпические подробности нашего с ним развода, хвастаюсь шрамом от вилки, а под конец начинаю рассказывать о вчерашнем столкновении Петьки и Хучика.
Кажется, при этом я называю Хучика Хучиком. Вслух.
Кажется, Катька не понимает, кто это, и я пытаюсь ей объяснить.
Кажется, мои объяснения никуда не годятся, благо я прерываю их на самом интересном месте и предлагаю выпить за родную полицию, которая нас бережет.
Кажется, Катька не хочет за это пить.
Кажется, я возмущаюсь до глубины души и заявляю, что если не пить за ментов, то они могут прийти и сами за себя выпить. И вообще они очень милые, дружелюбные и заботливые, довозят уборщиц до дома и кормят бомжатиной.
Кажется, Катька не совсем правильно понимает слово «бомжатина».
Кажется, Катьке мерещится звук открывающейся двери. Возникает подозрение, что экс-подруга таки ухитрилась выпить, причем неслабо (хотя я не представляю, когда). Она, естественно, отрицает, ну да кто признается!
Кажется, я начинаю терять равновесие (особенно интересно делать это, когда сидишь). Параллельно Катька теряет терпение, хватает меня за шиворот и грозно вопрошает, сколько еще нужно водки, чтобы я начала задыхаться от аллергии.
Кажется, я безуспешно пытаюсь ответить. Язык лениво ворочается во рту, и вместо «Тебе что, жалко?» выходит какой-то невнятный бубнеж.
Кажется, к нам на кухню заваливаются менты. Вяжут руки Катьке и заявляют, что та арестована по подозрению в убийстве Ярослава Костылева и покушении на убийство меня. Впрочем, я сама это не вижу, так как безуспешно пытаюсь оторвать физиономию от столешницы.
Кажется, менты спрашивают у Катьки, зачем ей потребовалось вливать в меня водку, и та, вся на нервах, сдает свой «гениальный» план.
Кажется, я вижу мрачного, недовольного Хучика, который отправляет меня на промывание желудка (второй раз за неделю!) и нервно, очень нервно говорит кому-то, что у меня аллергия на этанол и я вот-вот начну задыхаться. После чего ласково поясняет, что именно и в какой последовательности он оторвет у врачей, если я вдруг умру.
Кажется, я наконец отлепляю голову от стола и объясняю Хучику, что на самом деле у меня нет никакой аллергии. Просто обычно я вру про нее тем знакомым, которые не в состоянии понять, что здоровый человек может просто не хотеть пить. В моем окружении таковых, к сожалению, большинство.
Кажется, Федор Иванович таки обладает сверхьестественными способностями — ему удается расшифровать тот бред, который я задвигаю про аллергию. Мент успокаивается, хотя ему по-прежнему не нравятся потеки крови на моем лице.
Кажется, дальше надо мной изгаляются медики, сопровождая лечебные процедуры издевательскими рекомендациями больше не пить.
Кажется, в итоге я таки оказываюсь в больнице под капельницей, и Хучик, из непонятных соображений не уехавший с повязанной Катькой, рассказывает мне про Костылева. Сначала менты решили, что тот покончил собой, но потом выяснилось — все не так-то просто. К моменту смерти он уже был без сознания вследствие черепно-мозговой травмы, и при всем желании не сумел бы засунуть в рот пистолет и нажать на курок. Все это проделала чужая рука.
Кажется, все уже знают, чья.
На этой позитивной ноте Хучик уходит. Дожидаюсь, пока из меня извлекут капельницу и с чистой совестью засыпаю. И снится мне…
И снится мне какой-то совершенно не связанный с расследованием бред. В нем почему-то фигурирует Хучик, наряженный в смокинг а-ля Джеймс Бонд, с ведром в одной руке и тряпкой в другой. В зубах у него морской кортик и ворох карт. Мент играет в покер с моим бывшим мужем, чья алкогольная морда «красуется» в коричневом свадебном пиджаке. Петька постоянно мухлюет, за что каждый раз получает ведром.
Увы, мне так и не удается узнать, для чего следаку нужна тряпка — начинается другая, менее бредовая ветка сна.