Вот даже не знаю, чем это объяснить (наверно, законом подлости), но сознание я не теряю ни тогда — цепляясь попеременно то за перила, то за мента — ни потом, когда Хучик таки вызывает «Скорую» и все полчаса ожидания заочно грозит им страшными карами. Негромко, себе под нос, но очень зловеще и убедительно.
Мне удается однозначно расслышать лишь мат (достаточно много и очень разнообразно, куда там бывшему мужу с его комбинацией из трех слов) и, один раз, зловещее «Я им устрою выездную проверку!».
Какое-то время всерьез обдумываю мысль попросить его ругаться погромче, дабы набраться опыта, но потом решаю не тратить силы. Подумайте сами: на дворе поздний вечер, темно, уже практически ночь. Тускло светит фонарь у входа в Следственный комитет, вокруг загадочно мерцают наполовину подсохшие осенние лужи, мерно капает слабенький дождик. На светлых, из непонятных соображений отделанных кафельной плиткой ступеньках (боюсь представить, как они страшно скользят зимой) распростерлось не слишком длинное (полтора метра с чем-то) худощавое, окровавленное тело. Рядом расположился упитанный, злой до чертиков (но от этого не менее безутешный) мент, где-то там, вне зоны видимости, бродит и периодически нервно кашляет стажер. В общем, все очень мило, красиво и патетично… и именно в этот момент недобитая уборщица приподнимается на локтях и хрипло так говорит:
— Федор Иванович… как вы сказали? «Ленивые кровососы в белых халатах…» что дальше?
Патетика ситуации мгновенно пойдет на убыль, и даже моя посильная помощь в виде зловещего шепота и натужного кашля едва ли ее спасет. Так что я оставляю попытки расслышать, что же конкретно бормочет Хучик, и позволяю ему ругаться в свое удовольствие.
Кроме угроз с матюками, Федор Иванович развлекается тем, что пытается допросить мою скромную, продырявленную ножом персону на предмет того, как выглядел напавший на меня злоумышленник (ничего интересного и полезного следствию: куртка, штаны, вязаная шапочка и шарфик до глаз). Потом — как меня вообще занесло в этот район? Элементарно — живу я неподалеку, а мимо их комитета так вообще прохожу по два раза на дню (если другой, более короткий путь не преграждает большая лужа). Следака такой ответ не устраивает, но взять с меня больше нечего; все Хучиковы предположения о том, что «кое-какая отдельно взятая уборщица» могла скрыть от следствия какой-нибудь «маленький фактик», возмущенно называю «гнусными инсинуациями». А что? У меня вот дырка в боку, мне можно. Федор Иваныч, конечно, не верит — да я бы сама себе не поверила. Потом, те два «фактика» — о том, что Галина пыталась кого-то там шантажировать, после чего ее вызвали в нашу каморку и благополучно убили — все равно никому погоды не сделают.
Хучик заметно злится, прекращает расспросы и молча (не считая эпизодической ругани в адрес «Скорой») садится рядом со мной. Ну ладно, хоть за руку не берет, тоже мне…
Уже перед самым приездом врачей я все-таки вырываюсь из своего странного — какого-то полусонного — состояния и вспоминаю что-то действительно важное. Хватаю следака за… по-моему, это нога. Он нервно вздрагивает, зачем-то смотрит по сторонам, после чего наконец-то склоняется ко мне.
— Федор Ива… — «нович» как-то позорно проскальзывает. Я занята: лихарадочно инспектирую собственные карманы. А с раной в боку это тот еще квест!
— Чего? — с надеждой произносит следак. Ой, глазки, глазки блестят! Похоже, что Хучик чует какое-то откровение. А фиг там!
Драматическим жестом достаю из кармана ключи.
— Дома кошка… голодная… скажите соседке, пускай покормит…
К сожалению, подробные инструкции по кормлению кошки приходится опустить — к зданию Следственного комитета наконец-то подъезжает «Скорая». Весьма кстати, потому как с каждой минутой мне почему-то становится гаже и гаже. В принципе, этого и следовало ожидать, потеря крови это вам не хухры-мухры. А что такое «хухры-мухры»? Интересный вопрос. Когда-нибудь я его проясню, если, конечно же, не помру. Но, думаю, это вряд ли. Во всяком случае, несомненных признаков приближающейся кончины — мелькающих перед глазами картин прошлой жизни — я пока что не наблюдаю. Непосредственно в поле моего зрения имеется непривычно-мрачный следак (я как-то привыкла, что он выглядит добрым и сравнительно безобидным, так что теперь даже немного странно) и несколько убийственно-одинаковых врачей в белых халатах. Плюс какая-то мутная, застилающая все, кроме этих нескольких пятен, мгла.
Медики осматривают мою рану, укладывают на каталку и запихивают в машину. Нож из раны, кстати, опять-таки не вытаскивают, что превращает вроде простую (для здорового человека) процедуру в какой-то аналог извращенного мазохизма. В процессе транспортировки я наконец-то теряю сознание, успев машинально отметить, что мент все-таки взял ключи. Чую, ждать по приезду незапланированного обыска…
Следующие несколько дней я провожу в больнице. Сначала — в реанимации, где развлекаюсь тем, что, не имея возможности встать с кровати, часами разглядываю потолок. Скучно, нудно, на редкость однообразно, могли бы туда паучка посадить, все было бы веселее. Но нет, в палате лишь стены, кровать, дверь, окно (что там, мне все равно не видать) да медицинские приборы, которые жутко мигают/пикают/тикают и самим своим видом ужасно мешают радоваться жизнь. Про утку я вообще молчу, с одной стороны — развлечение, с другой — гадость и мерзость, но куда деваться.
По счастью, вскоре меня переводят в нормальную, человеческую палату с тремя говорливыми соседками (хм, по правде говоря, говорливые из них только две, третья что-то вроде меня, но фоновый шум от этих двух как от трех), железной кроватью, светлыми стенами и вовсе не резким, но страшно навязчивым запахом дезинфекции. «Неземной» аромат мгновенно заставляет почувствовать себя на приеме у стоматолога. О да, в тот самый неприятный момент, когда ты пришел, сел в кресло и открыл рот, а где-то там, сзади, коварно позвякивая инструментами, приближается врач…
Не сказать, что я часто хочу к стоматологам (что-что, а вот зубки у меня, как ни странно, хорошие, даже в тюрьме, помнится, удивлялись), но все равно жутко. Похоже, боязнь дантистов досталась мне с детства — и именно тогда я запомнила, что бесплатный сыр может быть только в мышеловке, а еще он жутко воняет, издает дребезжащие звуки, экономит на наркозе и ставит пломбы цементного цвета,
Ну ладно, не будем об этом, на этом свете есть более приятные вещи. Например, то, что мне наконец-то разрешают читать. Вот так вот лежу на кровати, лениво перелистываю страницы, периодически поправляю ужасно плотно намотанные бинты (затянули так, как будто хотели сделать из меня мумию, но что-то пошло не так) и даже… принимаю многочисленных посетителей.
Первым, конечно же, заявляется Федор Иванович — веселый, кругленький, привычно улыбающийся. Ума не приложу, как эта улыбка ухитряется сочетаться с цепким взглядом бледно-голубых глаз, но ей (улыбке) это вполне удается. Похоже, что эта часть мента каким-то неведомым образом существует независимо от остальных.
Сам Хучик явно намеривается взять реванш за свой предыдущий «допрос». Впрочем, никаких ценных сведений он снова не получает, и я почему-то подозреваю, что даже составленный на его ноутбуке фоторобот преступника едва ли поможет найти неудавшихся убийц. Как жаль, что я не смогла разглядеть того типа и могу воспроизвести лишь глаза да узкую полоску кожи между надвинутой до бровей шапочкой и натянутым на нос шарфиком. Глаза как глаза, кожа как кожа, никаких шрамов, царапин и рытвин — ровным счетом ничего интересного, а мерзкий запах к досье не пришьешь. Да ладно бы с этими двумя колдырями, мне было больно, обидно и страшно, но зла я на них не держу. Правда-правда. Судя по виду, судьба их и так наказала. Авансом. Похоже, что мужикам не хватало на выпивку, и они решили обогатиться за счет первой попавшейся путницы. Вот интересно, сильно ли им помогли мои двадцать рублей?
Но Хучик, конечно же, так не считает. Мент твердо уверен в том, что я-таки ухитрилась пронюхать, подслушать или подсмотреть что-то не то, и этим изрядно подпортила планы неведомого преступника. Понаблюдав за неумелыми действиями «неукротимой» уборщицы, зловещий убийца предпочел не рисковать и нанял двоих мужиков, которые долго караулили возле школы, а после коварно напали…
Не спорю, звучит красиво, и в детективах подобная ситуация происходит каждые двадцать страниц, но в жизни, конечно же, этого не бывает. Неведомому убийце нет смысла тратить на меня свои силы, ведь в реальности я никак не смогу ему повредить. Ну, разве что он побоялся погибнуть… со смеху.
Увидев мою скептическую гримасу, Федор Иванович сдавленно кашляет и торопливо прикрывается бумажкой с показаниями (но глазки-то блестят!) после чего, успокоившись, кратко докладывает о состоянии кошки (поела, попила, попела) и прощается. Напоследок, разыграв целый спектакль о «бедном, несчастном, практически умирающем существе», я вымаливаю обещание периодически сообщать мне если не о ходе расследования, то, хотя бы, о новых трупах. Ну что ж, будем ждать…
На следующий день ко мне заявляется целая делегация в лице Катьки, директора и, почему-то, физика. Ее представители приходят поодиночке, налетают друг на друга в дверях и смущенно раскланиваются.
Первым изволит заглянуть немного нервный (а, впрочем, в последнее время это его привычное состояние) директор, пространно распинается вроде как служебном долге, при этом говорит больше получаса и в таких мутных выражениях, что я до сих пор не уверена, что именно он хотел сообщить. Одно поняла — что больничный будет меньше моей зарплаты чуть ли не в два раза. Капец, дяденька, куда меньше? С другой стороны, я в это время не работаю. С третьей — уж лучше работать…
Перед уходом Борис Семенович оставляет на тумбочке грамм семьсот мандаринов (на килограмм это связка не тянет). М-м-м, ням-ням! Дожидаюсь, когда он уйдет, чтобы захавать вкусненькое… и тут наступает облом. Не успевает директор покинуть палату, как в дверях нарисовывается физик!
А этот фрукт что здесь забыл? Неужели ко мне? Да ну, вряд ли, в палате, как-никак, еще есть три женщины, может, он к кому-то из них? К полненькой хохотушке Даше (вот уж действительно хохотушка, ее заливистый смех слышен даже по ночам — пару раз я ловила Дашку с фонариком, а читает она, чтоб вы знали, большой и толстый журнал с анекдотами), моложавой Ольге Геннадьевне (лет ей примерно как мне, но выглядит гораздо моложе — наверно, из-за того, что даже в больнице мажется кремами по пять раз на дню) или совсем уж молоденькой Людке.
Но нет. Физик мнется в дверях, пропуская Бориса Семеновича, натянуто улыбается в ответ на его приветствие (тоже не слишком дружелюбное — вот странно, раньше они не конфликтовали), и направляется к окну, при этом решительно забирая вправо. Ко мне. Давлю в зародыше позорное желание спрятаться под кровать и натягиваю дежурную вежливую улыбку. Кстати, во время разговоров с остальными коллегами я ей, обычно, не пользуюсь. Эта гримаса только для физика. Эксклюзив.
— Здравствуйте, — вид у него какой-то больной и невыспавшийся, под глазами уютно расположились вместительные мешки (и, судя по виду, они здесь надолго), а шелушащиеся, облезшие губы он сжал очень странно, будто бы держит что-то во рту. Наверно, это мои извинения. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, прекрасно, — вежливо отвечаю я. Нельзя сказать, что так сильно грешу против истины — для человека, в которого ткнули ножом, мне действительно поразительно хорошо. Вот и ругай после этого отечественную медицину! Впрочем, наверное, это зависит от лечащего врача. К совсем молодому парню со «Скорой» у меня, например, до сих пор есть претензии…
Физик открывает рот, потом, так ничего не сказав, решительно захлопывает его с таким зловещим зубовным лязгом, что две из трех моих соседок многозначительно переглядываются (что делает последняя, я не вижу, потому, что ракурс неудобный). Физик не обращает на дам никакого внимания: внимательно разглядывает меня, останавливает взгляд на тумбочке, некоторое время задумчиво созерцает пакет с мандаринами. Слегка морщит лоб. Шевелит бровями. Чуть-чуть приоткрывает рот и снова его закрывает.
Сначала я с интересом наблюдаю за этой пантомимой, периодически подхихикивая в особо драматических местах, потом спектакль как-то надоедает:
— Берите, если хотите.
Кто знает, может, он их полгода не видел? Кто знает, на что физик тратит свою зарплату — может, она целиком уходит на обольщение Людмилы-Литературы.
Физик удивленно поднимает глаза:
— А…ах да… — берет с тумбочки мандарин и принимается его ковырять. Ногтями. Ладно бы просто чистил, а тут и действия какие-то импульсивные, и взгляд у него уж больно отрешенный. Не похоже это на привычного нам Валентина Павловича. Не похоже!
Все же наблюдение за этим загадочным субъектом не доставляет мне ни малейшего удовольствия. С этим надо что-то делать.
— Кхм… вы что-то хотели?
Физик заметно вздрагивает… и тут же почему-то немного ссутуливается:
— Нет, ничего… выздоравливайте. До свидания.
Какие, к черту, свидания могут быть с этим типом?!
— Угу, — не реагировать вроде не вежливо, «до свидания» я ему точно никогда не скажу (чтобы не накликать), да и «прощайте», боюсь, прозвучит с надеждой.
Впрочем, физик вполне удовлетворяется нейтральным «угу», отворачивается и уходит. Полурастерзанный мандарин он, кстати, уносит с собой.
Я сказала «уходит»? Не тут-то было! Стоит посетителю пройти примерно половину пути, как дверь как-то нерешительно приоткрывается, после чего в палате появляется Катька. А я уж настроилась почитать, мандаринов поесть… растянуть бы все эти визиты дня на три, на четыре, а то утомляет общаться с таким большим количеством сочувствующих сразу.
Физик вполне дружелюбно (ну, насколько вообще возможно для этого типа) здоровается с Катериной, после чего та проходит ко мне, а гадкий Валентин Павлович (уж мне-то прекрасно видно!) провожает ее подозрительным взглядом, после чего наконец-то хлопает дверью. О, чудо, какой же прекрасный звук! Вот интересно, зачем этот тип приходил? Утащил мандарин, один вред от него…
— Привет! — улыбается Катька. Ну вот, в кое-то веки она выглядит довольной, пришла ко мне как на свидание, даже накрасилась. Под белым больничным халатом явно просматривается ее шаль, из-за чего подруга выглядит толще. Ей-богу, ей это только идет, а то обычно скелет скелетом, хоть анатомию изучай.
Осмотрев палату цепким взглядом, Катерина с размаху плюхается ко мне на кровать и начинает пересказывать последние сплетни. Интересно, она до сих пор восседает на «контрольно-пропускном пункте»? Ей-богу, сидячая работа очень странно на нее действует.
— Школа гудит, — в числе прочего щебечет Катька. — Кое-кто говорит, что «это учебное заведение стало чересчур криминальным». Сперва этот несчастный ребенок, — подруга передергивает плечами, зуб даю, она совершенно не помнит, как же его зовут. — Потом Галька и Павлыч, и вот теперь на тебя напали, — ее глаза странно сверкают, — ты видела, кто?
Опять! Сколько можно допрашивать? Сначала Хучик (хотя ему-то это положено), потом директор, сопалатницы, Катька! И все они делают вид, будто им интересно.
— Уф-ф-ф… — демонстративно откидываюсь на подушку и прикрываю глаза. — Надоели. Не знаю, два колдыря. А ка-ак от них воняло, это капец! Составили фоторобот, но, думаю, толку нет, на улице было темно, и я, в основном, их чуяла, а не видела.
Катька косится на меня исподлобья — не верит — но послушно переводит тему:
— Когда ты не пришла на работу, я, конечно же, сразу почувствовала неладное… — Катька поднимает глаза к потолку. Угу-угу. Знаем мы ее экстрасенсорные способности. — И не зря. После обеда в школу приперлись менты, вот тут-то мы и узнали, почем пирожки по четыре копейки, — еще одно Катькино выражение, которое я понимаю не до конца. — Один из них, такой толстый, все время расспрашивал, не замечали ли мы за тобой чего-нибудь странного.
Ого! Интересно. Поправляю подушку, незаметно оглядываюсь по сторонам — мои сопалатницы не сказать чтобы не прислушиваются, но особого интереса не проявляют. Дашка читает, а Людка с Надеждой Геннадьевной устроились на одной кровати и играют в нарды.
— И что вы сказали?
Нет, я вполне представляю, что могли рассказать про меня директор, дражайший физик, и Катька — чистую, пусть и немного подкорректированную их собственным мнением правду — но все-таки хочется знать, как мое поведение выглядит со стороны.
— Давай-давай, говори, интересно, что вы там про меня наболтали.
Катька забавно морщит нос и неуверенно произносит:
— Не знаю, что там сказал Борис Семенович, но я… ну, сама понимаешь, полиция, не хухры-мухры…
Катерина выглядит виноватой, смущенно теребит белый халат, да еще и эти «хухры-мухры» непонятные. Похоже, что дело нечисто.
— Давай уже, говори.
— Ты всю неделю вела себя очень странно, бродила по школе, листала журналы, носилась с какой-то бумажкой, а каждую перемену бежала на последний этаж, — скороговоркой произносит подруга, после чего с надеждой переводит взгляд на меня. Ну точно кошечка у тарелки с едой, только моя Маркизка обычно не просит, она нагло требует.
Закрываю глаза и радостно улыбаюсь:
— Ну, ладно… могла бы сказать, что я всю неделю хожу с окровавленными руками, а в школе опять пропадают ученики.
— Пф, ладно тебе, — ухмыляется Катька. — А я вот тебе почитать принесла.
Подруга извлекает из сумочки толстую черную книгу с брутальным мужиком на форзаце. У мужчины короткая стрижка, большой пистолет и кривая ухмылка, в больших голубых глазах ясно читается что-то непонятное (ну, в смысле ЧТО-ТО там есть, а что же это конкретно — не ясно), черно-белый смокинг подчеркивает гипертрофированную мускулатуру, вокруг раскиданы карты. Так-так, кто же автор? Ян Флеминг. Ого! По правде сказать, я не слишком люблю Джеймса Бонда, но приятно, приятно…
— Спасибо, Кать! Здорово! Почитаю. А что там у вас еще?
— Кхм, — Катька ерзает на кровати, черты ее худенького лица как-то заостряются, в глазах появляется и тут же угасает мистический блеск. Похоже, что новость не из приятных: подруга питает к таким странную слабость. — Кхм. Кхм. Вчера вот Гальку похоронили. Народу пришло… ужасно. А книга, кстати, ее. Ну, была… два года назад подарила на день рожденья, но я же такое не люблю, сама знаешь.
Отлично, теперь у меня в палате есть книга покойной. Насколько я знаю, держать при себе вещи трупов — плохая примета. Отдать назад, что ли?
Да нет, теперь книга Катькина… она у нас, в принципе, к чтению равнодушна, может пролистать любовный роман, если совсем делать нечего, ну а произведения других жанров и в руки не берет. Уверена, что она ее даже не открывала… как, впрочем, и Галька. Она тоже не относится…не относилась к любителям Джеймса Бонда, так что Флеминга, думаю, ей тоже кто-нибудь подарил. Какой-нибудь знакомый нелюбитель детективов. Уверена, рано или поздно книга вернется к нему в коллекцию, если цепочка не прервется на Катьке или на ком-то еще. Говорят, что подарки не передаривают, но и я в этом плане грешна. Подаренная Галиной книжонка про садоводство, к примеру, перекочевала к соседке уже через месяц. А что тут такого? Мне эта книга без надобности, а у нее дача…
Все время, пока я разглядываю Джеймса Бонда и размышляю про превратности судьбы, Катька в фоновом режиме щебечет про похороны. Кто пришел, кто ушел, во что был одет труп и т. д. Нет, все-таки Гальку в нехитром деле разноса сплетен ей точно не заменить. У Катерины каким-то образом дурные новости получаются вроде на позитиве, а вот хорошие — мрачнее некуда, как будто ее огорчает, что нечему позлорадствовать. А мне вот веселые как-то больше нравятся.
Катька щебечет, а я киваю и машинально открываю книгу где-то на середине и начинаю пролистывать ее в поисках интересный мест. Уф… не люблю я Флеминга, хоть убей. Вот Джеймс Бонд опять демонстрирует крутость свою неимоверную, а тут он клеит какую-то девушку (в каждом романе новую), драка, драка, карточный стол (угадайте, кто выиграл?)… о, пытки!
Злорадно ухмыляясь, принимаюсь читать. Катька продолжает вещать, проще говоря, несет какую-то чушь, так что в моем сознании допрос Джеймса Бонда таинственным образом трансформируется в издевательства над директором. Тьфу! Был бы физик, оно бы и ладно, но Бориса Семеновича мне жалко, да и Катька, похоже, перестала получать удовольствие от передачи сплетен. Натужно как-то бормочет, без «огонька». Оно и понятно — плохие новости кончились, остались хорошие да нейтральные, а Катька не может с них кайф ловить. Она у нас вообще-то не из болтливых, хотя и в последнее время ведет себя нетипично. Ну это и можно понять — пришла к больной подруге, нельзя же сидеть у нее и молчать. А то, что мне это тоже не слишком приятно, вообще отдельный вопрос.
— Да ладно уж, хватит, — говорю я. — Считай, что ты уже выполнила свой долг.
— Долг? Какой долг? — Катька недовольно морщится, — а, ну да… Ты знаешь, Марин, я и вправду пойду. Пересекусь кое с кем.
Ох, кажется мне, пресловутый «кое-кто» — ее очередной воздыхатель. В Катькиной жизни периодически появляются какие-то странные мужики, из-за чего она красится вдвое гуще, начинает отпрашиваться с работы и даже — в особо тяжелых случаях — просит меня посидеть с ее сыном (хотя чего с ним сидеть, ему десять лет, а не шесть).
— Ну, ладно. Пока. Заходи.
Катерина торопливо прощается и уходит, а я остаюсь лежать на кровати наедине с Джеймсом Бондом, тремя соседками, мандаринами… ой, что-то много народу в этом «наедине». Ну ладно, мне спешить некуда, пожалуй, еще полечусь.