Старик поднимает глаза к потолку, будто стремясь удержать накопившуюся в них влагу, чтобы она не пролилась на щёки.
***
«Я уверена, что это был не он. Уж слишком всё выходит гладко. Подозрительный тип, которого мы вычисляем с первого взгляда, случайная пуля, орудие убийства в руке… — она говорила твоими словами. То есть ты говорила её словами, будто она сейчас здесь…
Старик делает длинную паузу, чтобы проглотить образовавшийся в горле огромный комок.
«Что же здесь не так, если все улики указывают на него? — начал закипать я. — Даже если что-то кажется тебе неправильным, просто забудь. Пусть все стрелки сходятся на этом человеке, который всё равно скоро простится с жизнью. Это лучший финал для этой истории. А ты просто должна забыть. Посмотри на себя, ты похудела, ты совсем не ешь, ты куришь как паровоз. Тебе не даёт покоя эта история. Просто забудь. Давай поставим в этой истории точку, а потом уедем из этого города. Уедем вместе и будем жить спокойной жизнью, где больше не будет никаких убийств» — я молил её, держа за каменное холодное запястье.
«Но если это не он, убийства продолжатся!».
«Нет! Даже если бы это был не он, убийства бы прекратились. Они уже прекратились после вступления в силу «Закона о тишине». Он бы не убивал, если бы мы его не спровоцировали!».
Я кричал, я шептал, я просил, я умолял, я вставал перед ней на колени. Я видел, что эта история не даёт ей покоя, что она выпивает из неё все соки. Я боялся, что всё это может её погубить.
Да…я и сам видел, что не всё идеально в этом деле, не всё сходится, не всё складывается в логическую цепочку. Но мне хватило всего этого…я наелся — Дед чиркает ребром руки по центру длинной шеи с гусиной кожей. — Я просто хотел верить, что это он, и временами мне удавалось себя убедить. Орудие убийства, отпечатки пальцев, всё это указывало на него. Оставался лишь один человек, который мог успокоить Вику и развеять мои сомнения. И этим человеком был он — неопознанный мужчина, который болтался между жизнью и смертью в госпитале.
Если честно, я желал, чтобы он просто умер, чтобы не было очередной волны мучительных допросов, где он будет отрицать свою вину. Если бы он умер, дело бы наверняка закрыли. Наверное, я просто сдался. Да…даже будучи неуверенным на сто процентов в виновности человека, я желал, чтобы обвинили его. И больше всего тогда я переживал за душевное здоровье Вики, потому что она находилась на грани нервного срыва.
— Дед, но ты же говорил, что она была психологом? Разве у психолога может случиться нервный срыв? Разве он не может вылечить сам себя?
— Ни один человек не может вылечить себя сам. Ни хирург, ни кардиолог, ни психолог. Ни один профессионал, даже тот, который с лёгкостью может поставить диагноз другим, не может сделать этого в отношении себя. Ни один человек не может объективно оценить степень своего заболевания. Очень редко, люди могут признаться себе и другим, что они больны, что они неправы, что они в чём-то неправильные.
Вика не могла видеть себя со стороны. Она считала себя здоровой, а эти навязчивые мысли принимала за побочный эффект от тяжёлой работы. Но я видел всё: этот лихорадочный блеск в глазах, бледность, худобу. Мы уже не встречались как парень и девушка, лишь только по работе. Она не спала ночами, под её глазами образовались огромные чёрные круги. Я не мог её убедить, и не знал, что делать. Я чувствовал, что близится какая-то катастрофа, но не мог её предотвратить.
***
Всё случилось в один из пасмурных сентябрьских вечеров, через три недели после трагедии на пароходе. Сутками ранее этого дня, ночью в госпитале скончался наш подозреваемый. Я посчитал это хорошим знаком, и, услышав эту новость по телефону, радостно потряс сжатым кулаком. Я надеялся, что дело закроют, Вика вскоре успокоится и выздоровеет, и тогда мы сможем с ней уехать в другой город, где ничего не будет напоминать об этой кровавой истории. Но случилось по-другому…
Снова чирканье спички, шипение воспламенённого табака, голубое облако, резкий запах горящей серы и никотина.
— Мы близимся к развязке. Я мог закончить и раньше. История могла завершиться там, на пароходе и тогда у неё был бы более-менее счастливый конец, или как вы говорите «Хэппи Энд». Но я нарвался на пытливого слушателя, которому пришлась не по душе такая развязка. Ну что ж, придётся продолжить, только теперь, если не сможешь уснуть этой ночью, можешь пенять на себя. — Сжимающие папиросу пожелтевшие пальцы направлены на девочку.
— Я уже и так не усну этой ночью, тем более, что половина ночи уже прошла. Но я не из-за кошмаров не буду спать.
— А из-за чего?
— Из-за того, что буду думать об этом…
— Ты ещё не знаешь, чем всё закончится, но знаешь, что будешь об этом думать? Может быть развязка не оставит тебе повода для дальнейших размышлений.
— Всё равно я буду думать. Ты же меня знаешь.
— Я знаю! Знаю, что ты моя внучка и что ты ничего не принимаешь на веру и любишь всё додумывать. Это хорошая черта, если её не возводить в степень паранойи.
— Это как? Что такое паранойя?
— Паранойя — это одержимость. Такая черта была у Вики и она в конце концов…Хотя давай вернёмся к истории. — Дед выдыхает дым и топит папиросу в горе пепла и окурков.
В конце рабочего дня она позвала меня в свой кабинет. Я снова прочёл в её глазах болезненную возбуждённость.
«Ну что? Может быть, пора поставить точку в этой истории? Нет человека, нет проблемы… — я радостно шлёпнул ладонями по полироли стола, пытаясь своими эмоциями вдохнуть в неё хоть немного жизни. — Предлагаю взять шампанского и отметить. Всё-таки, я уверен, что это был он…».
«А я нет!» — ответила она спокойным, до ужаса холодным и мёртвым голосом. Я уверена, что это был не он!».
Я взорвался, вскочил со стула и начал метаться по кабинету из угла в угол.
«Ну почему…почему ты такая упрямая. Почему ты не хочешь смириться с фактами, с правдой. Тебя что, мучает чувство вины за гибель людей? Так твоей вины в этом нет. Это просто стечение обстоятельств. Но если бы ты поверила, что это был он, тебя бы сразу отпустило. Этот твой недуг, мгновенно бы тебя оставил. Ты больна, ты хоть понимаешь это?» — Я кричал так, что эхо разносилось по всему участку, благо он уже опустел.
«Я знаю, кто это был!» — внезапно сказала она тем же спокойным тоном.
Эта фраза заставила меня замереть на месте. Несколько секунд я стоял словно истукан, таращась на неё, потом осторожно отодвинул стул, будто бы боясь, что он, случайно скрипнув, нарушит наступившую тишину, и очень медленно опустился на сидение.
«Ты? Ты знаешь? Как? Откуда?!»
«Я и в самом деле больна — она закурила… — эта болезнь не даёт мне спать, она заставляет беспрерывно крутить в голове детали этой истории. Ты знаешь, я с самого начала не верила, что этот…этот мужчина убийца. С одной стороны всё выходило гладко — преступник пойман и даже подстрелен, а с другой — столько жертв. Получается, что тогда на пароходе, он добился всего, чего хотел. Он чувствовал себя как лиса, забравшаяся в курятник. И тут такая оплошность, такое невезение как шальная пуля. Ну куда бы ей было ещё угодить, как не в нашего потрошителя.
Насильно нельзя сделать две вещи: поверить и полюбить. Я не поверила, и с этим чувством ничего не сделаешь, как бы тебя не уговаривали. Моё неверие заставило меня отталкиваться от обратного. Я всё время думала — «если это не он, то кто?»
Кто мог знать об операции и её деталях?
Кто мог всё продумать и исполнить технически безукоризненно, чтобы комар носа не поточил?
Кто мог знать, сколько будет на пароходе полицейских, где они будут находиться, кто мог знать, где будет находиться сцена, чтобы установить петарды в нужных местах. Кто знал схему парохода настолько хорошо, чтобы быстро перемещаться в нужных направлениях? Понятно, что этот человек должен был быть подготовлен. Но как…откуда он мог знать об операции?
Это всё мысли, простые наброски, яркие вспышки в голове, точки, которые нужно было соединить. Нужен был факт…факт превращающий домыслы в реальное знание. И этот факт я обнаружила сегодня ночью».
«Где?» — спросил я, недоумённо пожимая плечами.
«Вот здесь» — она постучала пальцем себе по виску. — Всё уже было здесь, нужно было только найти, заметить. Уже много ночей все…все детали, картинки, связанные с делом этого потрошителя крутятся у меня в голове. Иногда ярко всплывает то один, то другой образ, какой-нибудь предмет, объект, на который я не обратила внимание, в то время, как память его всё же зафиксировала. И сегодня, в этом бурлящем калейдоскопе я вдруг ясно увидела то, что искала. Этот предмет мгновенно связал всё в моей голове и всему дал объяснение».
Она сделала длинную паузу, во время которой не спеша раскуривала сигарету, делала глубокие затяжки, выпуская дым в сторону, и неотрывно смотрела на меня. Теперь уже она играла на моих нервах, тянула из меня жилы. Она будто хотела заразить меня своей болезнью. Я не мог усидеть на месте, моё дыхание сбивалось от нетерпения, я смотрел на неё глазами пса, который видит кусок мяса в вытянутой руке хозяина и ждёт, когда же он разожмёт пальцы.
***
«Это было ещё в самом начале, когда я только пришла в отдел и занялась этим делом. Это было ещё до того, как у нас появилась версия с музыкантом, поэтому, тогда я не придала значение увиденной детали.
Обычная утренняя оперативка. Я, как обычно, распекаю сотрудников, за медлительность, делюсь текущей информацией, раздаю задания. Пока я говорю, параллельно наблюдаю за коллегами, внимательно их изучаю, слежу за реакцией на сказанное. Это профессиональная привычка психолога. Так я пытаюсь сразу же оценить ещё незнакомых мне людей, понять, кто на что способен. Кто-то якобы внимательно слушает, кивает каждой твоей фразе, но по глазам и выражению лица, видно, что всё это время он хочет сказать что-то своё. Выступить, выделиться. Таков был покойник Рымин. Кто-то смотрит по сторонам, то и дело посматривая на часы. Таких большинство, и эти работают от звонка до звонка, от них особо нечего и ждать. Но есть такие, которые слушают и мотают на ус. Эти обычно, либо чешут голову, либо вертят между пальцев ручку, либо что-то черкают в блокноте. Именно такие люди интересуют меня, как руководителя. С ними я и буду работать; на них будут возложены все мои надежды.
Я продолжала говорить, но мой взгляд намертво приклеился к блокнотному листку, по которому царапало остриё шариковой ручки. Обычно я не придаю значения таким вещам. Человек автоматически рисует треугольники, кружочки, цветочки, либо жирно штрихует намалёванный квадрат. Я и сама этим грешу. Но здесь было, что-то необычное, то, что привлекло моё внимание. Я что-то заметила, что-то отметила и благополучно забыла. И сегодня ночью это «что-то», эта картинка чётко появляется у меня перед глазами. Несколько длинных продольных полос, на которых подобно букашкам с хвостами висят какие-то закорючки. Есть закорючки белые, есть чёрные, будто клопы, или блохи, есть что-то похожее на простые запятые, крючки, уголки. Все эти знаки будто нанизаны на продольные полосы…»
Очередная пауза, во время которой мне казалось, что сердце выскочит наружу.
«Это были ноты…ноты, нарисованные от руки. Ты понимаешь?»
«Ноты?! — Моя рука изо всех сил больно сдавила подбородок. Я уже давно понял, кого имела в виду Вика. В нашем отделе только один человек любит черкаться в блокноте. Но эта новость про ноты отправила меня в глубокий нокаут.