Садок судей II - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4
Велимир Хлебников
Гибель Атлантиды
I
«Мы боги», — мрачно жрец сказалИ на далекие чертогиРукою сонно указал.Холодным скрежетом пилыРаспались трупы на суставы,И мною взнузданы орлыВзять в клювы звездные уставы.Давно зверь, сильный над косулей,Стал без власти божеством.Давно не бьем о землю лбом,Увидя рощу или улей.Походы мрачные пехот,Копьем убийство короляПослушны числам, как заход,Дождь звезд и синие поля.Года войны, ковры чумеСложил и вычел я в уме.И уважение к числуРастет, ручьи ведя к руслу.В его холодные чертогиИдут изгнанницы тревоги.И мы стоим миров двух между,Несем туда огнем надежду.Все же самозванцем поцелуйным,Перед восшествием чумы,Был назван век рассудком буйным.Смеется шут, молчат умы.Наукой гордые потомкиЗабыли кладбищей обломки.И пусть нам поступь четверенекДавно забыта и чужда,Но я законов неба пленник,Я самому себе изменник,Отсюда смута и вражда.Венком божеств наш ум венчается,Но, кто в надеждах жил, отчается.Ты — звездный раб,Род человеческий!Сказал, не слаб,Рассудок жреческий.И юность и отроки нашиПьют жизнь из отравленной чаши.С петлею протянутой столбИ бегство в смерти юных толп,Все громче, неистовей возгласы похотиВ словесном мерцающем хохоте.О, каменный нож,Каменных доск!— Пламенный мозг,— То молодежь!Трудился я. Но не у оконченного зданияБросаю свой железный лом!Туда, к престолу мироздания,Хочу лететь вдвоем с орлом!Чтобы, склонив чело у ног,Сказать: устал и изнемог!Пусть сиротеет борозда,Жреца прийми к себе, звезда.II
Рабыня
Юноша, светел,Небо заметил.Он заметил, тих и весел,Звезды истины на мне,Кошелек тугой привесил,Дикий, стройный, на ремне.К кошельку привесил ножик,Чтоб застенчиво и впредьС ним веселых босоножекРадость чистую смотреть.С ним пройдуся я, скача,Рукавом лицо ударив,Для усмешки отроча,Для веселых в сердце зарев.Жрец
Косы властны чернотой,Взор в реснице голубой,Круг блистает золотой,Локоть взяв двойной длиной.Кто ты,С взором незабудки?Жизнь с тобой шутила шутки.Рабыня
Твои остроты,Жрец, забавны.Ты и я — мы оба равны:Две священной единицыМы враждующие части,Две враждующие дроби,В взорах розные зеницы,Две, как мир, старинных власти —Берем жезл и правим обе.Ты возник из темноты,Но я более, чем ты:Любезным сделав яд у ртов,Ты к гробам бросил мост цветов.К чему товарищ в час резни?Жрец
Поостерегися… Не дразни…Зачем смеешься и хохочешь?Рабыня
Хочешь?Стань палачом,Убей меня, ударь мечом.Рука подняться не дерзает?На части тотчас растерзаетТебя рука детей, внучат —На плечи, руки и куски,И кони дикие умчатТвой труп разодранный в пески.Ах, вороным тем табуномБогиня смерти, гикнув, правит,А труп, растоптан скакуном,Глазами землю окровавит.Ведай, знай: сам бог земнойСхватит бешено копьеИ за честь мою заступится.Ты смеешься надо мной,Я созвучие твое,Но убийцы лезвие,Наказание мое,Ценой страшною окупится.Узнает город ста святош,Пред чем чума есть только грош.Замажешь кровью птичьи гнезда,И станут маком все цветы,И молвят люди, скажут звезды:Был справедливо каран ты.След протянется багровый —То закон вещей суровый.Узнай, что вера — нищета,Когда стою иль я, иль та.Ты, дыхание чумы,Веселишь рабынь мы!С ним же вместе презираюПуть к обещанному раю.Ты хочешь крови и похмелий! —Рабыня я ночных веселий!Жрец
Довольно,Лживые уста!Рабыня
Мне больно, больно!Я умираю, я чиста.Жрец
Она, красива, умерлаВнутри волос златых узла,И, как умершая змея,Дрожат ресницы у нея.Ее окончена стезя,Она мечом убита грубым.Ни жить, ни петь уже нельзя,Плясать, к чужим касаться губам.Меч стал сытым кровью сладкойПолоумной святотатки,Умирающей загадкойТкань вопросов стала краткой.Послушный раб ненужного усилья!Сложи, о, коршун, злые крылья!Иди же в ножны, ты не нужен,Тебя насытил теплый ужин,Напился крови допьяна.Убита та, но где она?Быть может, мести страшный храм?Быть может, здесь, быть может, там?Своих обид не отомстилаИ, умирая, не простила.Не так ли разум умерщвляет,Сверша властительный закон,Побеги страсти молодой?Та, умирая, обещаетВзойти на страстный небосклонВозмездья красною звездой!III
Прохожий
Точно кровь главы порожней,Волны хлещут, волны воютНынче громче и тревожней,Скоро пристань воды скроют.И хаты, крытые соломой,Не раз унес могучий вал.Свирельщик так, давно знакомый,Мне ужас гибели играл.Как будто недра раскаленныеЖерл огнедышащей горы,Идут на нас валы зеленые,Как люди, вольны и храбры.Не как прощальное приветствие,Не как сердечное «прости»,Но как военный клич и бедствие,Залились водами пути.Костры горят сторожевыеНа всех священных площадях,И вижу — едут часовыеНа челнах, лодках и конях.Кто безумно, кто жестокоВызвал твой, о, море, гнев?Видно мне чело пророка,Молний брошенный посев.Кто-то в полночь хмурит брови,Чей-то меч блеснул, упав.Зачем, зачем? Ужель скуп к кровиГрад самоубийства и купав?Висит — надеяться не смеем мы —Меж туч прекрасная глава,Покрыта трепетными змеями,Сурова, точно жернова.Смутна, жестока, величава,Плывет глава, несет лицо —В венке темных змей курчавоВосковое змей яйцо.Союз праха и лицаРазрубил удар жестокий,И, в обитель палачаМрачно ринулись потоки.Народ, свой ужас величающий,Пучины рев и звук серчающий,И звезды — тихие свидетелиГробницы зла и добродетели.Город гибнет. Люди с ним.Суша — дно. Последних весть.Море с полчищем своимВсе грозит в безумстве снесть.И вот плывет между созвездий,Волнуясь черными ужами,Лицо отмщенья и возмездий —Глава, отрублена ножами.Повис лик, длинно-восковой,В змей одежде боковой,На лезвии лежит ножа.Клянусь, прекрасная глава —Она глядит, она жива.Свирель морского мятежа,На лезвии ножа лежа,В преддверье судеб рубежа,Глазами тайными дрожа,Где туч и облака межа,Она пучины мести вождь.Кровавых капель мчится дождь.О, призрак прелести во тьме!Царица, равная чуме!Ты жила лишенной чести,Ныне ты — богиня мести.О, ты, тяжелая змеяНад хрупким образом ея, —Отмщенья страшная печатьИ ножен мести рукоять.Змей сноп, глава окровавлённая,Бездна — месть ее зеленая.Под удары мерной греблиПогибает люд живой,И ужей вздыбились стеблиНад висячею главой.О, город, гибель созерцающий,Как на бойнях вол, — спокойно.Валы гремят, как меч бряцающий,Свирели ужаса достойно.Погубят прежние утехиМоря синие доспехи.Блеск, хлещет ливень, свищет градИ тонет, гибнет старый град!Она прической змей колышет,Она возмездья ядом дышит.И тот, кто слушал, слово слышит:«Я жреца мечом разрублена,Тайна жизни им погублена,Тайной гибели я веюУ созвездья Водолея.Мы резвилися и пели, —Вдруг удар меча жреца!Вы живыми быть сумели,Схоронив красу лица.И забыты те, кто выбыли!Ныне вы в преддверье гибели.Как вы смели, как могли выБыть безумными и живы!Кто вы? Что вы? Вы здоровы!Стары прежние основы.Прежде облик восхищения,Ныне я — богиня мщения».Вверху ужей железный сноп,Внизу идет, ревет потоп.Ужасен ветер боевой,Валы несутся, все губя.Жрец, с опущенной головой:«Я знал тебя!»Рисунок Натальи Гончаровой
Перевертень
(Кукси, кум мук и скук)
Кони, топот, инок,Но не речь, а черен он.Идем, молод, долом меди.Чин зван мечем навзничь.Голод, чем меч долог?Пал, а норов худ и дух ворона лап.А что? Я лав? Воля отча! Яд, яд, дядя! Иди, иди!Мороз в узел, лезу взором.Солов зов, воз волос.Колесо. Жалко поклаж. Оселок.Сани, плот и воз, зов и толп и нас.Горд дох, ход дрог.И лежу. Ужели?Зол, гол лог лоз.И к вам и трем сСмерти мавки.«Помирал морень, моримый морицей…»
Помирал морень, моримый морицейВерен в веримое верицы.Умирал в морильях мореньВерен в вероча верни.Обмирал морея морень.Верен веритвам ВераныПриобмер моряжски мореньВерен верови верязя.Мария Вечора
Выступы замок простерВ синюю неба пустыню.Холодный востока костерУтра встречает богиню.И тогда-тоЗвон раздался от подков.Бел, как хата,Месяц сотен облаковЛаву видит седоков.И один из них широкоНошей белою взмахнул,И в его ночное окоСам таинственный разгулЗаглянул, из-за мела белых скулНе святые, не святоши,В поздний час несемся мы,Так зачем чураться ношиВ час царицы воплей тьмы!Пусть блестящее, чем светДва блистают черных глазаВ них источники всех бед,В них чумы очаг, зараза.Смелой все же молодежиНет укора, нет отказа!Здравствуй черные два глаза!..Уж! по твердой мостовойИдут взмыленные кони.И опять взмахнул живойНошей мчащийся погони.И кони устало зевают, замучены,Шатаются конские стати.Усы золотые закрученыВождя веселящейся знати.И, вящей породе поспешная дань,Ворота раскрылися настежь.«Раскройся, раскройся, чудесная ткань,Находку волшебную застишь.В руках моих дремлет прекрасная лань!»О эти речи огневыеРучья ночного сонных взоровИ этот снег и пепел выиУзницы белой кружев узоров.Лесной и дикой кошки норов.И, преодолевая странный страх,По широкой взбегает он лестницеИ прячется сам в волосахМолчащей кудесницы.«В холодном сумраке покоя,Где окружили стол скамьи,Узнаю я, судьба какоеДает веселие семьи?»И те отвечают с весельем:«Жестокую правду ты молвил и дело.Дружен урод с подземельем,И входит дворца госпожою красивое тело,Сжигая безумно годаТак было, так будет всегда».«Короткие четверть часаПробуду я наедине.Узнаю, идет ли кудрей тех красаК ранней главы сединеНет, ведро на коромыслеНе коснулося плеча.Кудри длинные повислиТочно звуки скрипачаИ залог для восхищеньяЧуден, нем, закрыв глаза.О добыча похищенья,Тяжкий меч и стрекоза».И те засмеялися дружно.Качаются старою стрелкой часы.Но страх вдруг приходит. Но все же наружноТе всадники крутят, что копья, усы…Охоты прибежища-замкаБогине равна домочадка.Но знаем, но знаем, загадка —Кудрей златоножная рамка.И пышные ходят стаканыВином веселя их досугиОдетые в шлем и кольчугиСмотрели на них великаны.Но что это? Жалобный стон и взволнованный говор,И тела упавшего шум позже стука.Весь дрожа, убегает в молчании поварИ прочь удалился, не выронив звука.И мчатся толпою, недоброе чуя,До двери высокой, дубовой и темной,И плачет товарищ ключ в скважину суяСуровый веселый огромный.На битву идут они к женственным чарам,И дверь отворилась под тяжким ударомСо скрипом, как будто куда-то летя,Грустящее молит и плачет дитя.Где ткань нависала из дуба резнаяБросился первый боец рукопашнойИ тотчас же замер, недоброе знаяЗдесь замер он грозный и страшный.Два или три через мигаПрежних предчуствий раскроется книга.Но зачем в их руках заблистали клинки?Шашек лезвия блещут из каждой руки.Как будто заснувший, лежит общий друг,И на пол стекают из крови озера.А в углу близ стены вся упрек и испугМария Вечора.Ховун
И, всенея, ховун вылетел в трубу и, повселенновав, опять влетел в избенку. И мы лишь всеньма всенеющей воли, волерукого дикана. И белязи были скорбновласы и смехоноги. И небнядинное голубьмо за ними сияло, сиючее, неуставающее.
И волязь стать красочим учился у леших блесне взглядовой, лесной, дикой, нечеловеческой. И смехорукое длилось молчание.
И веселовница нудных рощ радостноперыми взмахнула грустильями. И скорбун по вотчинам Всенязя качался в петле. И грезог-немог полон был тихих ликов. И соноги-мечтоги вставали в мгловых просторах. И то, о чем я пишу, лишь грезьмо грезюги.
Но сонногрезийцы прекрасны и в небесовой мгле.
Небесатый своей думой я утихомирился и лег спокойно спать.
И был скорбен незаметный лик. И убегает умиравый в сон.
И вселенаты были косицы за ушами, и волк днешёрстный пришел и не минул: не стало бедночей. Чтыня лукавежная.
И сонеж и соннежь и всатый замыслом и всокий господин читака чтой читок чтоище перечетчик почетчик читомое и ничтожина и всеянин и всень и веснь и всявый ус и ничтовая бровь и всяный голос и всовник и ничтожево и ничтовь и ничтье ничтимь ничтей и ничтак ничтва вселенель ничтыня и лукавда красавда ничтец ничтимка всето ничтота ничтовенство вселенеча меня и была смерть читка чтяка весьтень везда вседа ничтимень.
И соног-мечтог был нами читьбище читьба, читва, читачь, (чита)ль читежь читажа, читязь читьмо читавица.
И малочей звенел смехом и мальни лежали на бреге, и малыши звенели вершинами, и малок вселеннел. Так, звукатая временель ясными струилась завитками с дедиканова плеча.
И девиня, страдалая взорами, взметнула озаренными крыльями. Красотей же засмеялся.
И были глубинны синие взоры и сиял змей.
И, разрывая руками мыслоку, радостная вышла на берег дева, сияя устами и телом. И нагочеи смеялись. В смехотянном, в смехотовом венке лике были два озера грустин и смехотучие заревые уста.
Негей кинул венок, но кто его поднял?..
И Вселенномир зыбил, звучал студными ветками.
О Слововаи! припадите к земле, как земичи!
В молчановом ручье омойте пыльные ноги.
И яроба народоструйных вод и весеннекликий юнеж, и вселенноклик, и миромиг, и безумвянные дебри недучих раст.
* * *
И в белом месяцовом лике холодные враждунные глаза; и небомойки из хмаровых корыт опрокидывали, лили воду, оголяя локти. На хмаровых лети-полетай копытцах резвилось смешун-дитя.
И смехчие выползали дети из вечностью спаленки, и вечностекафтанный был муж и пожарокудрые личики.
И дыхчие полымем змеи и косматые миристые гласом дива, и постепенно миренело утихающее тихвой величия слово: я! и тонуло в немичии. И краснево в золотучем, не ясном поле и красночий мыслями и кудрями. И пыхчие снопами радлявого и радостного золота голубочешуйные утра. И вольнва и волнва волнистой и вольной нивы воль. И жнец нивы.
И летуницы сладко и ладко гласные. И вопрос им людища тьма-темь-власого: кто вы? и ответ: сладкопёрые.
И желаниешёрстный пес, лютой, злой. И звена звенят серебряной необходимостью. Неоградимое воль.
И бояйца голубева, как зла сил. И земее зёма его лик.
И бедища злостепёрые. И молчанные дворцы и за а-рцы.
И вечниканша веременная собой времовым ростом.
И баймо баянной звучали и звучаль немотострунная, о! замолкнет она, когда струны порвутся руками чужими.
И надело землявый плащ небо и старичие голубо-седых стариковских волос, и ясавец мысли ясной срезает думель и летят негистели мыслоковых осок и поют-поют: Умиравень милый, умри;
О, счастье клювая и ты, черноглазая, легкая-легкая по кустам и деревам порхалица! птичка, приди, приди! О, желтучие уста немнянок молчановых, серотелых сирот.
Молчань и лебеди грустливо-грустные — не никлые ли цветы, шея и слухока и молвняк по диким брегам глаголокаменным?
И моля лебедя смерти: приди, белошейная;
И язык — звукомые числа без старичие.
Серый
сено
век
вера.
Сутемки, Сувечер
Зазовь.Зазовь манности тайн.Зазовь обманной печали.Зазовь уыанной устали.Зазовь сипких тростников.Зазовь зыбких облаков.Зазовь водностных тайн.Зазовь.Михаил Ларионов. Портрет японской артистки Тонако
Шаман и Венера
Шамана встреча и ВенерыБыла так кратка и ясна:Она вошла во вход пещеры,Порывам радости весна.В ее глазах светла отвагаИ страсти гордый, гневный зной:Она пред ним стояла нага,Блестя роскошной пеленой.Казалось, пламенный пожарНиспал, касаясь древка снега.Глаз голубых блестел стожар,Прося у желтого ночлега.«Монгол!» — свои надувши губки,Так дева страсти начала.(Мысль, рождена из длинной трубки,Проводит борозды чела). —«Ты стар и бледен, желт и смугол,Я же — роскошная река!В пещере дикой дай мне угол,Молю седого старика.Я, равная богиням,Здесь проведу два-три денька.Послушай, рухлядь отодвинем,Чтоб сесть двоим у огонька.Ты веришь? Видишь? — Снег и вьюга!А я, владычица царей,Ищу покрова и досугаСреди сибирских дикарей.Еще того недоставало —Покрыться пятнами угрей.Монгол! Монгол! Как я страдала!Возьми меня к себе, согрей!»Покрыта пеплом из снежинокИ распустив вдоль рук косу,Она к нему вошла. Как инок,Он жил один в глухом лесу.«Когда-то храмы для меняПрилежно воздвигала Греция.Могол, твой мир обременя,Могу ли у тебя согреться я?Меня забыл ваять художник,Мной не клянется больше витязь.Народ безумец, народ безбожник,Куда идете? Оглянитесь!»— «Не так уж мрачно, —Ответил ей, куря, шаман.—Озябли вы, и неудачноБыл с кем-нибудь роман».«Подумай сам: уж перси этиНе трогают никого на свете.Они полны млека, как крынки.(По щекам катятся слезинки.)И к красоте вот этой выиХолодны юноши живые.Ни юношей, ни полководцев,Ни жен любимцев, ни уродцев,Ни утомленных стариков,Ни в косоворотках дураков.Они когда-то увлекалиНароды, царства и престолы,А ныне, кроткие, в опале,Томятся, спрятанные в полы.И веришь ли? Меня заставили одетьВот эти незабудки!Ну, право; лучше умереть.Чем эти шутки.— Это жестоко». Она отошлаИ, руки протянув, вздохнула.«Как эта жизнь пошла!»И руки к небу протянула.«Все, все, монгол, все, все — тщета,Мы — дети низких вервий.И лики девы — нищета,Когда на ней пируют черви!»Шаман не верил и смотрел,Как дева (золото и мел)Присела, зарыдав,И речь повел, сказав:«Напрасно вы сели на обрубок —Он колок и оцарапает вас».Берет с стола красивый кубокИ пьет, задумчив, русский квас.Он замолчал и, тих, курил,Смотря в вечернее пространство.Любил убрать, что говорил,Он в равнодушия убранство.И дева нежное «спасибо»Ему таинственно лепечетИ глаза синего изгибаВзор шаловливо мечет.И смотрит томно, ибоОн был красив, как белый кречет.Часы летели и бежали,Они в пещере были двое.И тени бледные дрожалиВокруг вечернего покоя.Шаман молчал и вдаль глядел,Венера вдруг зевнула.В огонь шаман глядел,Венера же уснула.Заветы строгие храняДолга к пришелицам святого,Могол сидел, ей извиняИзгибы тела молодого.Так, девы сон лелея хрупкий,Могол сидел с своею трубкой.«Ах, ах!» — она во сне вздыхала,Порою глазки открывала,Кого-то слабо умоляла,Защитой руку подымая,Кому-то нежно позволялаИ улыбалася, младая.И вот уж утро. ПрокричалиНа елях бледные дрозды.Полна сомнений и печали,Она на смутный лик звездыВзирала робко и поройО чем-то тихо лепетала,Про что-то тихо напевала.Бледнело небо и светало.Всходило солнце. За горойО чем-то роща лепетала.От сна природа пробудилась,Младой зари подняв персты.Венера точно застыдиласьСвоей полночной наготы.И, добродетели стезей идя неопытной ногой,Она раздумывала, прилично ли нагойЯвиться к незнакомому мужчине.Но был сокрыт ответ богини.Так девы сон лелея хрупкийМогол сидел с своею трубкойИ дева, затаив глагол,Моголу бросила взор выси.От кос затылок оголив,Одна, без помощи подруг,Она закручивает их в круг.Но тот, как раньше, молчалив.Затылок белый так прекрасен,Для чистых юношей так ясен.Но, лицемерия престол,Сидит задумчивый могол.Венера ходит по пещереИ в горести ломает руки.«Это какие-то звери!Где песен нежных звуки?От поцелуев прежних зноя,Могол! Могол, спаси меня!Я вся горю! Горя и ноя,Живу, в огнистый бубен чувств звеня.Узнай же! Знаешь, что тебе шепну на ухо?Ты знаешь? Знаешь, — я старуха!..Никто не пишет нежных писем,Никто навстречу синим высямВлюбленных глаз уж не подъемлет,Но всякий хладно с книжкой дремлет». —«Как все это жестоко!»Сказала дева, вдруг заплакав«Скажи хоть ты: ужель с востокаИдет вражда к постелям браков?»С хладом могилы срок одинаков,Но неразговорчив и сердитКак будто тот сидит.Напрасно с раннего утра,Раньше многоголосых утра дудок,Но всякий хладно убегаетПрочь от себя за свой порог,Лишь только сердце настигаетЛюбви назначенный урок.К ногам снегов к венкам из маков?Она из синих незабудок,В искусстве нравиться хитра,Сплела венок почти в шесть саженИ им обвилась для нежных дел.По-прежнему монгол сидел,Угрюм, задумчив, важен.Вдруг сердце громче застучало.«Могол, послушай», — так началаОна. — «Быть может, речь моя чуднаИ даже дика, и мало прока.Я буду здесь бродить одна(Ты знаешь, я ведь одинока),Срывать цветы в густом лесу,Вплетать цветы в свою косу.Вдали от шума и борьбы,Внутри густой красивой рощиЯ буду петь, сбирать грибы —Искать в лесу святого мощи,Что может этой жизни проще?» —«Изволь, душа моя, — ответилМогол с сияющей улыбкой. —Я даже в лесу встретилДупло с прекрасной зыбкой».В порыве нежном хорошея,Она бросается ему на шею,Его ласкает и целует,Ниспали волосы, как плащ.Могол же морщится, тоскуетОна в тот миг была палач.Она рассказывает емуПро вредный плод куренья.«Могол любезный, не кури!Внемли рыданью моему».Он же, с глазами удовлетворенья,Имя произносит Андури.Шаман берет рукою бубенИ мчится в пляске круговой,Ногами резвыми стучит,Венера скорбная молчитИли сопровождает голос трубен,Дрожа звенящей тетивой.Потом хватает лук и стрелыИ мимо просьб, молитв, моленийИдет охотник гордый, смелыйК чете пасущихся оленей.И он таинственно исчез,Где рос густой зеленый лес.Одна у раннего костраВенера скорбная сидит.То грусть. И, ей сестра,Она задумчиво молчит.Цветы сплетая в сарафан,Как бело-синий истукан,Глядит в необеспокоенные воды —Зеркало окружающей природы.Поет, хохочет за двоихИли достает откуда-то украдкойСамодержавия портныхНовое уложение законовИ шепчет тихо: «Как гадко!»Или: «Как безвкусно… фу, вороны!»Сам-друг с своею книжкой,Она прилежно шепчет, изучает,Воркует, меряет под мышкойИ… не скучает.И воды после переходит,И по поляне светлой бродит.Сплетает частые венки,На косах солнца седоки.О чем-то с горлинкой воркуетИ подражательно кокует.Венера села на сосновый пеньИ шепчет робко: «Ветер-телепень!Один лишь ты меня ласкаешьСвоею хрупкою рукой,Мне один не изменяешь,Людей отринувши покой.Лишь тебе бы я дарилаСном насыщенный ночлег,Двери я бы отворила,Будь ты отрок, а не бег…Будь любимый человек…Букашки и все то, что мне покорно!Любите, любите друг друга проворно!Счастье не вернется никогда!»И вот приходит от труда,Ему навстречу выбегает,Его целует и ласкает,Берет оленя молодого,На части режет, и готовоЕе стряпни простое блюдо;Сидит и ест… ну, право же, не худо!Шаман же трубку тихо куритИ взор устало, томно щурит.И, как чудесная страна,Пещера в травы убрана.Однажды белый лебедьСпустился с синей высоты,Крыло погибшее колебитИ, умирая, стонет: «Ты!Иди, иди! Тебя зовут,Иди, верши свой кроткий труд.От крови черной пегийЯ, умирающий, кляну:Иди, иди, чаруя негойСвою забытую страну.Тебе племен твоих соборГотовит царственный убор.Иди, иди, своих лелея!Ты им других божеств милее.Я, лебедь умирающий, кляну:Дитя, вернись в свою страну,Забыв страну озер и мохов,Иди, приемля дань из вздохов».И лебедь лег у ног ея,Как белоснежная змея.Он, умирающий, молилИ деву страсти умилил.«Шаман, ты всех земных мудрей!Как мной любима смоль кудрей,И хлад высокого чела,И взгляда острая пчела.Я это все оставлю,Но в песнях юноши прославлюВот эти косы и эту грудь.Ведун мой милый, все забудь!И водопад волос могуче-рыжий,И глаз огонь моих бесстыжий,И грудь, и твердую и каменную,И духа кротость пламенную.Как часто после мы жалеемО том, что раньше бросим!»И, взором нежности лелеем,Могол ей молвит: «ПросимНас не забывать»,И этот камень дикий, как кроватьОн благо заменял постели,Когда с высокой елиНасмешливо свистелиЗлатые свиристели.И с благословляющей улыбкойОна исчезает ласковой ошибкой.Крымское
Вольный размер
ТуркиВырея блестящего и мимоходом всегда — окуркиВаляются на берегу.БерегуСвоих рыбокВ ладоняхСослоненных.Своих улыбокНе могут сдержать белокурыеТурки.Иногда балагурят.Море в этом заливе совсем засыпает.ЗасыпаютРыбаки в море невод.Небо там золото:Посмотрите, как оно молодо!Но рыбаки не умеют:Наклонясь, сети сеют.Точно их немного.Ах! мне грустно!И этот вечный по песку хруст ног!И, наклонясь взять камешек,Чувствую, что нужно протянуть руку прямо еще.Бежит на моря синиВетер сладостно сеетЗапахом маслины,Цветок Одиссея.И море шепчет «не вы»И девушка с дальней Невы.Протягивая руки, шепчет: «моречко!»А воробей проносит семечко…Ах! я устал один таскаться!А дитя, увидев солнце, закричало: «цаца!»И, пока расцветает, смеясь, семья прибауток,Из ручонкиМальчонкиМчится камень виясь в уплывающих уток.Сыпется, виясь, дождь в уплывающих уток.Кто-то платком машет,Возгласы: мамаша, мамаша!Море ласковой меройВеет полуденным золотом.Ах, об эту пору все мы верим,Все мы молоды…И нет ничего невообразимого,Что в этот часМоре гуляет среди нас,Надев голубые невыразимые…Во взорах — пес, камень.Дорога пролегла песками.Там под руководством маменькиБарышня учится в воду камень кинуть.О, этот рыбы в невод лов!И крик невидимых орлов!Отсюда далеко все ясно в воде.Где очами бесплотных тучи прошли,Я черчу «В» и «Д».Чьи? Не мои.Мои: «В» и «И».Когда-нибудь стоял здесь оленьВся нежная от линькиДень! Ты вновь стал передо мной, как карапузик-мальчик,Засунув кулачки в карманы.Но вихрь уносит песень дальшеИ ясны горные туманы.Отсюда море кажется старательно выполощенным мозолистыми руками в синьке.О, этот ясный закатСвоими красными красками кат,Где было место богов и земных дев виру,— Там, в лавочке — продают сыру.Где шествовал бог — не сделанный, а настоящий,Там сложены пустые ящики.И снимая шляпу,И обращаясь к тучам,И отставив ногуНемного,Лепечу — я с ними не знаком —Коснеющим, детским, несмелым языком:Если мое робкое допущение справедливо,Что золото, которое вы тянули,Когда, смеясь, рассказывали о любви,Есть обычное украшение вашей семьи,Справедливо, то не верю, чтоб вы мне не сообщили,Любите ли вы «тянули»,Птичку «сплю»,А также в науке «русский язык» прошли лиСпряжение глагола «люблю»?Старое воспоминание жалит.Тени бежали.И милая власть жива,И серы кружева.Ветер, песни сея,Улетел в свои края.Все забыло чары дел.Лишь бессмертно веюЯ.Только.И, кроме того, ставит ли учитель двойки?Примечания:
Вырей-Юг: — куда уносятся осенью птицы.
«Тянули» — лакомство.
«Сплю» — небольшая совка, распространенная в южной России.
Турки нередко бывают белокурыми.